Электронная Библиотека Порна Сайт (Рассказы для Взрослых 18+) Название : Сборник коротких порно рассказов (часть 16) Сайт: https://dojki.biz/book/ Жанр: Порно рассказы Категория : БДСМ Содержание : - Бархатные губы - Бетти - Внутренняя дисциплина - Возвращение шефа - Воспитание девочек - Воспитание Елены - Воспоминания из детства. 1981 год - Девочка и щётка для волос - День свадьбы - Депрессия - Защита диплома - И девочки тоже… - Игра по настоящему - Игра - Исповедь идеального мужа - Исповедь - История мазохистки - Кнут и пряник - Командировка - Комната под лестницей Бархатные губы ------------------- Во время непродолжительного отдыха, русская принцесса по настоянию всего собравшегося общества рассказала, каким именно образом она испытала на себе впервые действенность стимулирующего средства, преодолевающего холодность чувств, а также приятные последствия первого же применения розги к ее заду. Поскольку вся компания великолепно понимала французский, а принцесса владела им в совершенстве, пояснения давались ею именно на этом языке. Образование я завершила в Англии, — начала она, — куда мои родители, занимавшие видное положение в мире дипломатии, привезли меня в возрасте пятнадцати лет. Тотчас же по прибытии меня вверили попечению миссис Траскотт, руководившей в Лондоне школой-пансионом для молодых девиц, где я быстро подружилась с юными английскими мисс, давно постигшими сладость интимного общения между девушками. Одна из них, мисс Блонд, не раз уединяясь со мной и пытаясь испробовать на мне все очаровательнейшие приемы контакта, так и не достигла успеха, с величайшим удивлением столкнувшись с моей холодностью и полным отсутствием реакции на столь интимные ласки. В пансионе было принято наказывать за мелкие проступки шлепками, а за более серьезные — сечением розгами, которому обязательно должно было предшествовать подготовительное наказание руками, производившееся миссис Траскотт с величайшей суровостью. В один прекрасный день, а это случилось через два месяца после моего приезда, нас с мисс Блонд застали, и начальница приговорила к наказанию розгами у себя в комнате. Нас проводили туда после вечерних классов; на случай сопротивления со стороны провинившихся начальнице оказывали содействие две помощницы, весьма сильные и крепкие вследствие своего возраста. Мисс Блонд оказалась первой из нас, кем занялась миссис Траскотт. Она положила девушку поперек колен и со всей строгостью звучно отшлепала по обнаженному заду, да так, что кожа по всей поверхности ягодиц стала красной. После этого, связав девушке руки, она велела одной из помощниц поставить ее на ноги и чуть-чуть пригнуть, другая же взяла ее за ноги, а начальница отвесила ей три дюжины ударов розгой. Девушка взвыла уже на первом ударе, задергалась всем телом и стала крутить ягодицами, словно одержимая. Но посреди наказания, с каждым ударом становившимся все более и более суровым, она вдруг затихла, и мне даже показалось, что она сжимала и разжимала ягодицы точно так же, как тогда, когда я пальцем отвечала на ее ласки и наблюдала за тем, как живо на это реагировала она в отличие от меня. И когда порция была выдана сполна, кожа у девушки была такой же красной, как мундир английских конных гвардейцев. Ее отпустили, и теперь ее место должна была занять я. Несмотря на оказываемое мною сопротивление миссис Траскотт при содействии обеих помощниц все же сумела уложить меня поперек колен; и несмотря на то что я отбивалась как могла, помощницы стянули с меня панталоны и закатали рубашку, тем самым открыв мой зад и любезно предоставив его начальнице, которая крепкой и сильной рукой стала наносить по нему весомые удары, приговаривая по ходу наказания. "Шлеп-шлеп, — звукоподражательно замечала она, — я заставлю вас позабыть про дурное, отучу вас шалить, шлеп-шлеп, вам надолго запомнится столь целебное наказание!" Шлепки становились вое более и более крепкими, я терпела адские муки, кожа горела, и мне даже показалось, что она вот-вот лопнет под ударами жестоких пальцев, и вдобавок, думала я, это еще не все: если я выдержу эту пытку, без сомнения, это всего лишь начало. А когда начальница устала шлепать меня, помощницы связали мне руки за спиной и уложили лицом вниз на софу, обнаженную от затылка до подвязок; одна из помощниц зажала меня ногами, усевшись на поясницу, точно мужчина в седло, другая схватила меня за ноги, а миссис Траскотт взялась за розги, предупредив, что то, что я выдержала, — всего лишь цветочки по сравнению с тем, что меня еще ждет. И действительно, первый же удар розги, со свистом опустившейся на мои ягодицы, заставил меня громко вскрикнуть от боли; после второго мне показалось, что с меня сдирают кожу, и я бешено задергалась на диване и взвыла; безжалостный палач считал удары и опускал розгу медленно, но со все большей силой, исторгая из меня душераздирающие вопли; я испытывала муки ада, а наказывавшая меня женщина- монстр еще и приговаривала "Ух" при каждом ударе, вложив в это всю свою ярость; с каждым ударом боль становилась все нестерпимее, и мне даже показалось, что розга кромсает меня на части. Мне было до того страшно, что мой вой перекрывал свист рассекающей воздух розги. Но вот где-то в середине наказания, несмотря на то, что розга ложилась на меня самым безжалостным образом, боль начала слабеть; к тому же огонь, обжигавший иссеченную кожу, стал проникать внутрь, спускаться вниз, и в конце концов я ощутила его спереди, куда не доставала розга, но где мисс Блонд так часто действовала язычком и пальчиком, а я не могла как следует этого оценить, а сейчас низ живота охватил сладкий жар, перешедший в несказанное наслаждение, и я почувствовала, как эти места залила влага; и когда фурия уже кончала наносить мне третью дюжину ударов, я погрузилась в океан страсти и пожалела, что не совершила второго проступка, который бы заставил мстительные розги начать все сначала. Как только я в тот же самый вечер вновь увиделась с мисс Блонд, я рассказала ей о своих ощущениях. Девушка даже посмеялась, узнав о том, что для меня это было новым и неожиданным, и, рискуя тем, что нас опять могут застать и ягодицы каждой из нас станут объектом гнева миссис Траскотт, она отвела меня в укромный утолок, где попыталась в очередной раз воздействовать на меня при помощи тех самых приемов, которые прежде оказывались безуспешными, и на этот раз результат превзошел все ожидания. Получилось так, что довольно долго мне не приходилось встречаться с розгой, и я опять мало-помалу возвращалась к прежней холодной бесчувственности, так что мисс Блонд напрасно старалась оживить меня, ибо все ее усилия оказывались тщетными, а возможности — исчерпанными. Но как-то раз я совершила серьезный проступок, и меня опять повели сечь, и вот после наказания руками при первых же ударах розги я вдруг ощутила те же приятные наплывы сладострастия, что и в тот раз, и через полчаса увидевшись с мисс Блонд, я вновь предалась наслаждению. Когда позднее я вернулась в свою страну, получила возможность осознать, что для нашего холодного северного темперамента требуются возбуждающие средства. Наилучшее и наиболее эффективное из них, поскольку не приносит ни малейшего вреда здоровью и не оставляет после себя ни малейших следов и физических нарушений, если применяется с толком и умом, — это розга. "Кстати, — проговорила она под конец, — можете убедиться сами", Произнеся эти слова, она повернулась к нам прекрасным белым задом, где, несмотря на основательную и совсем недавнюю порку, не осталось ни малейших следов воздействия… На следующий день мисс Пируэт прибыла первой, привезя с собой обернутую в шелк связку березовых розог, заявив нам, что намеревается проверить действие возбуждающего средства, о котором нам поведала русская принцесса. Вскоре приехали и две остальные, имея при себе точно по предварительному сговору пучки розог, ибо они тоже решили произвести испытание расхваленного стимулятора. Принцесса, видя, что они настроены всерьез, взяла слово, чтобы дать им совет. — Чтобы розга, — предупредила она, — даже при строгом ее применении не портила кожу, следует предварительно производить наказание руками; тогда зад, разогретый подобными манипуляциями, в большей степени подготовлен к розге, и она не будет рвать обработанные при помощи рук кожные покровы, конечно, если порка, сколь бы крепкой она ни была, будет производиться разумно. Кончита и Долорес разделись. Долорес улеглась в постель на спину, Кончита в обратной позе легла сверху, и таким образом щели каждой из них были подставлены языкам друг друга, причем Кончита выставила поверх лица Долорес свой широкий бархатистый зад, так что могучие и округлые ягодицы расположились наиудобнейшим способом для порки. На меня возложили обязанность подготовить к ней прекрасные полушария при помощи рук; я приблизился с занесенной для удара рукой и, как только оказался рядом с великолепным задом, приступил к серии шлепков, поначалу слабых, почти не оставляющих следов на теле, потом более крепких, когда пальцы стали прочерчивать розовые линии; наконец ряд сильных ударов окрасил обработанную подобным образом кожу в красный цвет, вдобавок шлепки громко резонировали. И когда кожа побагровела и вздулась, я уступил свое место принцессе и та взялась за розгу, поначалу применяя ее с умеренностью, ритмично, производя больше шума, чем боли, кладя удары вразброс, но затем стала сечь построже. Исчерченные красными полосами ягодицы затрепетали; наконец, когда посыпались более сильные, более режущие удары, зад стал резче подпрыгивать вверх-вниз над самым лицом Долорес; та же обняла зад Кончиты руками, чтобы придерживать щель на уровне губ, из-под которых высовывался розоватый язычок, наполовину погружавшийся в отверстие, где он обрабатывал клитор и облизывал алые губки приотворенного грота. Принцесса обрушила розгу на пышные полушария, которые, извиваясь в сладких мучениях, то подпрыгивали, то раздвигались, то сжимались, возбужденно трепетали, тем самым показывая, что храм любви охвачен радостью. Тут исполнительница прекратила наносить удары; сжавшиеся ягодицы какое-то время призывно покачивались и наконец раздвинулись, демонстрируя в самом низу широко открывшейся промежности маленькую карамельку. Когда же было решено разъединить подруг, Долорес, поскольку не довела дело до конца, настояла на том, чтобы ей дали возможность продолжать, и ее язычок, так и не покинувший приюта наслаждения, возобновил, охваченный безумным порывом, свои сладострастные прогулки. Я скользнул в постель, чтобы дотронуться пальцами до раскрасневшейся плоти, а затем приложил губы к маленькой черной точечке; ягодицы буквально пылали, и когда мой язык проник внутрь крошечного отверстия и занялся его обработкой, вход туда напоминал дверцу печи, чуть ли не обжегшей мне губы, и вот обе девчонки задергались и затрепетали, повергнутые в бездну безумного наслаждения; причем Кончита — вторично, давая тем самым наглядное доказательство действенности стимулирующего средства. Теперь настала очередь Долорес попробовать розгу. Раздевшаяся мисс Пируэт уложила Долорес на край постели лицом вниз, оставив ноги на полу, так что она очутилась в согнутом положении, выставив свои могучие полушария, словно два полумесяца, и теперь мне предстояло выдать ей три дюжины звучных шлепков, а когда раскрасневшийся от моих прикосновений зад был уже готов к применению розги, мисс Пируэт улеглась на постель, причем поперек, скользнула под Долорес, остававшуюся в прежнем положении; однако зад при этом несколько приподнялся, ноги более не опирались о пол, а просто свисали с постели. Баядерка обвила зад рукой, чтобы он не прыгал у нее перед ртом, а когда она начала возносить молитвы в храме, Софи, которой было доверено применять весь этот день розги, устроилась позади полушарий и начала действовать. От первых десяти ударов Долорес даже не поморщилась, несмотря на то, что наказание осуществлялось весьма сурово; но уже с одиннадцатого удара ягодицы начали подергиваться, а потом и подпрыгивать от более резких и безжалостных прикосновений; ягодичные мускулы приводили в движение ноги, и Долорес непроизвольно начинала ими дрыгать в воздухе всякий раз, как только розга со свистом ударяла зад, подскакивавший при каждом ударе; и, вся трепеща, она оказывала гроту мисс Пируэт те же услуги, какие получал ее собственный. А когда полушария покраснели и опухли, принцесса, догадавшись, что приближается момент, когда удары розог станут ненужными и видя, как конвульсивно подергиваются полушария, поскольку розга сделала свое дело, отбросила инструмент, встала на колени подле разгоряченного зада и начала оказывать ему самые нежные знаки внимания, чем сделала наслаждение еще более острым. Теперь лечь под розги предстояло мисс Пируэт. И вот девушке, которая была еще в полузабытьи, помогли встать, и она повела меня к креслу, а за нею проследовала вся компания; когда я уселся, она улеглась поперек колен, подставив мне под правую руку свой прекрасный зад и попросив действовать безо всякой пощады. Идя навстречу ее желаниям, я устроил ей суровую порку, шлепая крепкой и сильной рукой, при этом систематически ударяя два раза подряд по одному и тому же месту; а когда ее ягодицы были готовы для розги, она поднялась, сверкая глазами от сладострастия, протянула руку к моей ширинке и достала оттуда моего разъяренного мэтра Жака, которым тотчас же решила закусить. Я приспустил штаны, уселся в кресле поудобнее и стал ждать, что будет дальше. Девушка же прыгнула мне на колени, ввела в себя вертел и расселась у меня на ляжках, загнав машину как можно глубже и неподвижно застыв поверх моего жезла. С розгами в руках Софи стала охаживать ими выставленный крупный зад, но на него, казалось, не действовали даже самые сильные удары, и девушка никак на них не реагировала. Я все время ждал, когда же она начнет скакать и подпрыгивать, но девушка оставалась неподвижной, она словно приклеилась к моему колу. Наконец я почувствовал, что она, похоже, пробудилась; но, вместо того чтобы начать ездить по члену, она стала тереться о мои ляжки, обнимая член в вагине, отчего он то стягивался, то увеличивался в размерах по мере того, как на ягодицы обрушивался очередной удар; принцесса начала сечь вдвое сильнее, инструмент со с свистом опускался на нежную кожу, производя звук словно при ушибе; девушка же продолжала ерзать, перемещаясь по горизонтали, и это движение, почти незаметное для постороннего глаза, оказалось весьма сладостным для моего взятого в плен приапа. Слившись со мной губами, мисс Пируэт покусывала мои губы почти до крови, в то время как под ударами розги, рассекающей ягодицы, ее пульсирующая вагина высасывала из моего дротика все до последней капли, так и не выпуская его из объятий. Пламя, разожженное принцессой, ярко пылало, и было ясно, что стимулирующее средство более не требуется. Для зрительниц столь соблазнительная картина бурных страстей была весьма поучительна, так что они тотчас же возжаждали испробовать на себе сладость телесных наказаний. Все мигом разделись. Лола, Мина и Лизон растянулись на ковре рядом друге другом, подложив под голову подушку. Бланш, Агнесс и Мерседес улеглись на трех служанках в обратной позиции, чтобы и те и другие смогли взаимно доставить радость при помощи языка, причем у устроившихся сверху прелестные зады расположились по одной линии; Кончита, Долорес и Софи уселись верхом на трех подружек лицом к полушариям, пристроив щель на пояс, так что ягодицы находились у них перед глазами и в пределах досягаемости. Сечение эти трое производили правой рукой, и весьма сильно. Мисс Пируэт поставила кресло лицом к этим группам и попросила меня туда сесть; затем она подвела ко мне белокурую Сесиль и уложила поперек колен так, что она перегнулась и выставила зад; затем мисс Пируэт сама просунулась мне под ноги и принялась за пушистую кошечку девушки: вытянула шею, выставила вперед губы, высунула язык и стала им действовать наилучшим образом, в то время как я сильно шлепал Сесиль. Я трудился над широким, полным девичьим задом, но, похоже, ей это пришлось не по вкусу, ибо с первых же ударов она громко взвыла. Одновременно три мастерицы порки, к которым я был обращен лицом, завершили подготовительную стадию и перешли от ладоней к розге, которая резко и грубо стала ложиться на нежные покрасневшие тела, что отвлекало мое внимание и от чего зад Сесиль только выиграл, ибо, вместо того чтобы наносить удары, моя рука стала его гладить; так что я совершенно забылся, наблюдая за приятными подергиваниями этих трех сурово наказываемых задов, которые то подпрыгивали, то раздвигались, то сжимались, то подрагивали, те же, кто производил порку, сладострастно ерзали по пояснице наказываемых и нежно терлись, подобно мартовским кошкам, что предвещало свидание с Цитерой. Во исполнение распоряжения мисс Пируэт, заметивши, что я весьма снисходительно обращаюсь с задом Сесиль, я вновь принялся наносить увесистые удары по прелестным ягодицам девушки, которая опять жалобно завыла; я настолько вошел во вкус, что мои удары становились полновеснее, крепче, сильнее, кожа стала опухать, обжигая мне пальцы в момент соприкосновения с нею. По группам, расположившимся передо мной, прошла дрожь, исполнительницы подались вперед, положив руки на пылающую кожу подрумяненных ягодиц, и стали яростно тереться о поясницы своих скакунов, возведя глаза вверх, стиснув зубы, дрожа всей грудью и раскачивая розовые соски. Сесиль умолкла и наравне с ними погрузилась в наслаждение, я же перестал ее шлепать и с трудом ввел указательный палец в сжавшееся отверстие. Тут группы разъединились; верхние и нижние поменялись местами, а специалистки порки уселись верхом на новеньких и занялись тем, что превращали в розовые три лилейно-белые округлости, принадлежавшие Лизон, Лоле и Мине. Мисс Пируэт заняла у меня на коленях то место, что прежде занимала Сесиль, и попросила как следует выдубить ей кожу, а блондинку — .полакомиться ее бутончиком. "Клик-клак", — послышались глухие звуки ударов, ритмично и шумно опускающихся на нежную кожу; я не щажу мисс Пируэт, ибо, следуя буквально ее рекомендациям, похоже, действую так, что каждый с силой отвешиваемый мною удар как будто раздавливает и разминает кожу, однако она, еще горячая после предыдущего наказания, упруго сопротивляется ударам и возвращается на место, точно резиновый мячик. Три мастерицы, взявшись за розги, начинают обрабатывать уже покрасневшие места; розги опускаются ритмично, со звучным "флик-флак", сами же исполнительницы сладострастно раскачиваются поверх оседланных поясниц. А Сесиль совершает чудеса в храме любви, ибо вскоре мисс Пируэт заливают волны наслаждения, и она, опередив наших визави, оказывается в объятиях Цитеры. Когда же она встала на ноги, то заметила, что вся остальная компания пока что находится еще на полпути к намеченной цели. Тогда она повернулась ко мне, увидела, что мой приап в состоянии полнейшей готовности, тотчас же прыгнула ко мне не колени, мигом уселась на него и заскакала, точно одержимая. Затем под предлогом, что не видит зрелища, разворачивающегося за спиной, спрыгнула с седла, развернулась, наклонилась вперед, повернувшись ко мне ягодицами, и жестом предложила взять ее сзади. Нагнувшись к ней, я ввел член в податливую ватину, увлажненную росой, только что ее залившей, и толчком загнал его на полную длину; иногда мой живот стал тереться о ее пылающий зад, я устремился в мир наслаждений и стал действовать с невероятным усердием, опустив голову ей на плечи, чтобы не упустить ничего из разворачивавшихся передо мной живых картин, так и не кончавшихся, ибо девушкам под занавес вдруг захотелось начать по второму разу. Воодушевленная Сесиль рывком опустилась на колени перед мисс Пируэт и запустила язычок в то самое укромное местечко, которое уже целиком и полностью занял мой огромный инструмент; но каким-то чудом ей удалось туда прокрасться, и на нас нахлынули сладчайшие ощущения от нежнейшего прикосновения ласкающего бархата, одновременно скользящего и по клитору, и по моему жезлу. И мы быстро при его содействии попали на встречу с Цитерой, опередив как минетчиц, так и их истязательниц, все еще размахивавших розгами, погрузившись в океан сладострастия; но вот и они отбросили инструменты в сторону, чтобы без помех отдаться страсти и бешено потереться бедрами, возбужденные сладострастными прикосновениями. — А до меня очередь все никак не доходит, — проговорила охваченная любовным безумием принцесса, протягивая мне розги. — Посмотрим, пошли ли вам мои уроки впрок! Тогда в полном соответствии с ранее высказанными ею рекомендациями я поставил ее на колени сбоку от кресла, перегнул через подлокотник с таким расчетом, чтобы голова ее уткнулась лицом в сиденье, а прекрасный белоснежный зад оказался передо мной так, чтобы я смог удобно и крепко ее отшлепать. Каждый удар, нанесенный раскрытой ладонью, вдавливался в тело, ни единый уголочек которого не остался у меня без внимания, вся кожа раскраснелась, обжигая мне пальцы, когда я проверял степень ее готовности. А когда обработка рукой завершилась, девушка встала под специально приспущенную трапецию, оперлась руками о перекладину, тем самым приподняв все свои прелести и продемонстрировав великолепные, полные и округлые полушария прелестного карминового оттенка. Десять девчонок встали перед нею, смешавшись в кучу, и заспорили, кто из них займется ее прелестями и как; в результате две легли на ковер и стали вылизывать ей ступни, еще две забегали губами и язычком по ногам до колен, еще две — от колен и по всей длине ляжек; в центре группы на колени встала Мерседес, чтобы обслуживать грот любви, погрузив нос в гущу руна; а две андалузки встали по бокам, поочередно посасывая обе груди и меняясь ролями. Мисс Пируэт прыгнула на ту же трапецию и, закрепившись коленями, повисла вниз головой, прильнув губами к губам принцессы; а пока десять тружениц на совесть обрабатывали ниву любви каждая на своей делянке, я приложился розгой к прекрасному пурпурному заду, который лишь дернулся при первом ударе и стал бешено извиваться уже на десятом; тут я прервал порку в стал целовать божественные полушария, а потом влез языком меж ягодиц и стал массировать вход, так что девушка обезумела от страсти и предалась любовной дрожи. — Еще, еще! — громко потребовала девушка, которую явно не устраивал столь быстрый исход дела. Тогда я снова встал во весь рост и, пустив в ход розгу, продолжил суровое наказание по огромному подрумяненному заду, во время которого десять охваченных страстью девушек любовно трудились по всей длине тела принцессы, с ног до головы. А мисс Пируэт, несмотря на неудобную позу, жаркими ласками распаляла зацелованные взасос губы. Ягодицы же продолжали самым непосредственным и приятным образом реагировать на розгу, и каждый удар, прочерчивающий очередную красную линию, заставлял их то подпрыгивать, то раздвигаться, то сжиматься, то приподниматься, то резко опускаться. Все это вынуждало меня принять одно-единственное немедленное решение. Мэтр Жак был в бешенстве; мне даже показалось, что обычнейшего прикосновения к разгоряченным ягодицам было достаточно, чтобы вызвать у него слезы любви. Передо мной стоял выбор: член или розга, само собой, мне хотелось довести сечение до конца, но в итоге я отбросил в сторону инструмент наказания и подошел с вставшим членом к разгоряченному заду, раздвинул ягодицы, обжигавшие мне пальцы, и нагнулся, чтобы при помощи языка увлажнить края отверстия; затем я приподнялся и приблизился к отверстию, намереваясь самым решительным образом им заняться. Мисс Пируэт, наблюдавшая с высоты за всем происходящим, спрыгнула на пол и решила мне помочь; и когда благодаря ее содействию я занял соответствующее место, она, словно кошка, снова забралась на трапецию и, приняв заведомо неудобную позу, вновь приступила к трудам на ниве сладострастия. Страсть, с которой я действовал в столь уединенном местечке, и огонь, который охватил его окрестности, воздействовали сталь решительным образом на мэтра Жака, что он поторопился воспользоваться столь горящим пленом ради скорейшего и острейшего наслаждения. И стоило мне только очутиться под гостеприимным кровом, как принцесса, трепеща, начала извиваться, охваченная любовным безумием, задрожала всеми частями тела, мускулы ее сжались, анус стянулся, зажав мой член эластичными стенками прохода, где я никак не мог перестать испускать струи горячей жидкости до тех пор, пока не прекратились любовные конвульсии моей партнерши. Бетти ------------------- Как и во все предыдущие дни этих двух недель, Сьюзан и Линн стояли на остановке, когда Бетти приехала на автобусе из Эльмстауна. Две девочки, 13 и 11 лет, жили в это лето у тёти Марты, поскольку их родители уехали по делам. Девочки сделали традицией каждый день проходить милю по просёлочной дороге и встречать любимую двоюродную сестру, приезжающую после целого дня летних классов из Колледжа Графства Ли. 20-летняя девушка, закончив второй курс, решила изучить некоторые предметы в летних классах, чтобы закончить колледж на год раньше. Хотя Бетти была их заметно старше, Сьюзан и Линн намного больше нравилось общаться с ней, чем с её сёстрами. 17-летняя Дебби и 15-летняя Бет были с ними милы, но они считали, что в их возрасте не положено возиться с малышнёй. Они были привлекательнее, чем Бетти, и вели активный образ жизни. Не то чтобы Бетти всегда сидела дома, вовсе нет. Нет, высокая стройная рыжая девушка была занята в проектах, связанных с церковью, и это занимало у неё много времени. Но для двоюродных сестёр у неё время всегда находилось. — Привет, девчонки! — Бетти улыбнулась, сходя со ступенек автобуса в тот понедельник, прижимая учебники к груди. — Что нового? Девочки, особенно Линн, были явно возбуждены больше обычного. — Никогда не догадаешься! — воскликнула Линн. И не дав Бетти ответить, продолжила, — Тётя Марта отшлёпала Дебби и Бет сразу после обеда! — Это точно! — подтвердила Сьюзи. — Мы не видели, но слышали всё! Тётя Марта отвела их наверх и хлопнула дверью! Бет громко визжала, а потом Дебби! Им явно было очень больно! Линн закивала: — Она точно шлёпала щёткой для волос — звуки были именно такие! Готова поспорить, она шлёпала их без штанов! — Бетти вздохнула и покачала головой. Её сёстры заслуживали порку всё лето, с начала каникул. Всегда спорили, грубили маме. Она знала, что к этому всё и придёт. И двоюродные сёстры попали в точку: мама ВСЕГДА шлёпала щёткой для волос и только по голой попе. Сегодня за ужином её сёстры будут сидеть на мягких подушках. — Они орали прямо как ты, когда тебя отшлёпали месяц назад, Сьюзан! — с улыбкой подразнила сестру Линн. — Тебя на весь город слышно было! 13-летняя Сьюзен покраснела как свёкла: — О ч-чём ты говоришь? — пристыжено пробормотала она. Все её старания выглядеть взрослой в глазах Бетти катились в тартарары. — Меня не шлёпали с тех пор, как я была маленькой девочкой… — Ой, не ври! — перебила её сестра к неудовольствию Сьюзан. Линн повернулась к Бетти и принялась объяснять: — Не слушай её! Она пришла домой, а мама уже ждала её со щёткой для волос наготове. Прямо там, в гостиной, мама уложила Сьюзан к себе на колени, задрала платье, сняла трусы и отшлёпала её! Видела бы ты, какая у неё была красная попа, когда мама закончила! Я всё видела! Сьюзан была совершенно убитая. — Ну, тебя тоже шлёпают! И ты визжишь громче, чем я! Предчувствуя беду, Бетти положила свободную руку Сьюзан на плечо. — Всё в порядке, — мягко произнесла она. — Почти всех шлёпают в таком возрасте. Это значит, что мама любит вас, раз наказывает, когда вы делаете что-то не так. Почти в слезах, Сьюзан посмотрела на неё: — Наверное. А тётя Марта шлёпает тебя? — Однажды было такое, — Бетти чувствовала, как покраснела, вспомнив самое болезненное и стыдное воспоминание в своей жизни. В отличие от сестёр, она была идеальным ребёнком и тинэйджером — кроме одного раза. — Когда мне было 12, моя подруга, Джинни Харрелсон, уговорила меня прогулять школу. Мама так отшлёпала меня, что я неделю не могла сидеть. Бетти покраснела ещё сильнее, когда пытливая Линн спросила, досталось ли ей по голой попе. — Боюсь, что да, — ответила она, почти шёпотом, — Это был единственный раз, когда меня отшлёпали. Дебби и Бет не было видно, когда Бетти и девочки пришли домой. Марта весело поздоровалась с ними, когда они пришли на кухню помочь с готовкой ужина. — Я слышала, мои сестрёнки сегодня попали в переплёт? — спросила Бетти, надевая передник. — Не то слово, — Марта фыркнула, подумав о сегодняшних событиях. — Мне хватило их дерзкого отношения. Я хорошенько подрумянила им попки. Теперь нескоро ещё они посмеют мне грубить. Сегодня у нас в доме две самые болящие попы в городе. Действительно, Дебби и Бет лежали сейчас у себя в комнатах на животе и хныкали. Марта в полную силу приложила щётку для волос к их голым попам. Все четыре девичьих ягодицы были ярко-красные и горели огнём. Во время ближайшего ужина они со стыдом сидели на мягких подушках, как Бетти и предсказывала. Печальные сёстры ёрзали и морщились от боли весь ужин — и то же самое повторилось за завтраком. Следующие несколько недель пролетели незаметно. Поведение Дебби и Бет заметно улучшилось. Они были чрезвычайно вежливы и уважительны и помогали по дому. У Бетти скоро заканчивалась сессия, а Сьюзан и Бет должны были уехать домой через несколько дней. Тётя Хелен собиралась заехать за ними в воскресенье, а в предыдущую пятницу девочки как обычно встретили Бетти на остановке. На этот раз, правда, Бетти угостила их мороженным и лимонадом по пути домой. Она дала им денег для музыкального автомата, и друзья девчонок вели себя с ними как с королями. Сьюзан и Линн чувствовали себя на высоте, и Бетти радовалась, видя, как сияют их лица. Всё резко изменилось, когда они пришли домой. Дебби и Бет сидели в гостиной с мрачными лицами. — Что случилось? — спросила Бетти. Они посмотрели на неё, но ничего не сказали. В комнату вошла тётя Марта. Она подошла к Бетти и спросила: — Где ты была вчера вечером? Бетти, которая была чуть выше матери, побледнела. — Я была в библиотеке, мама, не помнишь? Рука Марты взметнулась и ударила по щеке Бетти с громким звуком. — Не ври мне! — закричала она, вызвав мурашки на спине у всех, кто был в комнате. — Миссис Холлингс видела, как ты выходила вчера из дома Билли Крокера! Тело Бетти обмякло. Её дыхание участилось. Она влипла и осознавала это. Марта запретила ей видеться с Билли из-за его репутации, и одно из самых строгих правил в доме было, что девочки не могут ходить в дом к мальчику без разрешения. А Фрэн Холлингс была женой священника. Не оставалось выхода, кроме как признаться во всём. — Прости меня, мама, — Бетти прошептала, опустив голову от стыда. Красный отпечаток руки на её щеке болел, и хотелось успокоить боль, но она не смела. — Сейчас я тебя проучу, — глаза Марты впились в Бетти, а руки она упёрла в бока. — Подымайся в свою комнату, юная леди! Сейчас ты получишь настоящую порку! Бетти вяло кивнула. — Да, мэм, — ответила она, смотря на свои туфли. Медленно она вышла из комнаты под взглядами родных и двоюродных сестёр… Сев на край кровати, Марта похлопала щёткой для волос по бедру. Сдерживая слёзы, Бетти подошла к маме. — Прости меня, мама, — промямлила она, перед тем как Марта перегнула её через свои колени. Девочка вздохнула от удивления, когда почувствовала, что задняя часть её юбки отправилась наверх почти к самым плечам. Разгневанная мама просунула пальцы под резинку нейлоновых трусиков и стянула их далеко вниз, до самых носков, выставляя напоказ белоснежную попку и бёдра. Этот цвет долго не задержится. Убедившись, что худая попка дочери ничем не прикрыта и удобно расположена, Марта подняла тяжёлую деревянную щётку для волос и начала пороть Бетти так, чтобы она запомнила это на всю оставшуюся жизнь. Ни один квадратный дюйм попки Бетти, да и верхней части её бёдер, не избежал феерически яростной щётки. Бетти монотонно плакала, ещё задолго до того, когда её попа стала фиолетовой, и начали появляться мокрые ужасные синяки. Болезненные следы покрывали попу девушки. Боль была невыносимой. Бетти барабанила туфлями об пол, что заставило Марту припереть своей ногой обе лодыжки дочери. К окончанию порки 20-летняя девушка была никакой и только сокрушённо рыдала. Марта помогла Бетти подняться на ноги и велела ей встать в угол, не разрешая надеть трусики. — Оставь их на месте, и держи руками юбку. Не смей двигаться, пока я не разрешу тебе идти. Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала, за что ты была наказана. Так и не переставая плакать, Бетти стояла лицом в угол. Руками она удерживала юбку, тем самым открывая на обозрение голую, раскрашенную во все цвета, раскалённую попу. Мама посмотрела на измученную попу с заметным удовлетворением проделанной работой. Отшлёпанная девочка теперь будет хорошенько думать, прежде чем врать и не слушаться, в следующий раз. После тридцати минут в углу Бетти разрешили, наконец, поправить одежду и отправляться в комнату. С огромным трудом она натянула трусики и разгладила юбку на попе. — Прости меня, мамочка, — прохныкала она, и обняла Марту, прежде чем пошла свою комнату. Порка, полученная Бетти, была намного больнее тех, что достались её сёстрам. За ужином она не могла сидеть на попе, поэтому она ела стоя, красная от стыда. Сьюзан и Линн смотрели в её полные слёз глаза с сочувствием, даже Дебби и Бет жалели её. Хотя было всего 18:30, и солнце ещё светило, Бетти была только рада, когда мама отправила её в кровать сразу после сладкого. Она отправилась к себе и немедленно принялась тереть руками юбку, успокаивая боль. Отшлёпанная попа Бетти всё ещё болела в воскресенье, когда тётя Хелен приехала забрать дочерей. Бетти пришлось сидеть, совершенно униженной, на мягкой подушке за обедом. — Я ошибаюсь, или моя племянница получила по попе? — спросила Хелен, заметив подушку под попой Бетти. Весь стол уставился на красную от стыда Бетти. — Отвечай тёте, юная леди, — велела Марта. — Да, мэм… Я соврала маме и не послушалась её, и за это меня больно отшлёпали по голой попе. Хелен улыбнулась: — Я знаю, что попа болит, Бетти, но не расстраивайся. Ты не первая 20-летняя девушка, которую отшлёпала мама, да и не последняя. Вообще-то, кажется, твоей матери был 21 год, когда её отшлёпали — и тоже по голой попе. Не так ли, Марта? Теперь была очередь Марты покраснеть от стыда… Внутренняя дисциплина ------------------- Здравствуйте, меня зовут Кристина. Когда мне было35 лет, я развелась с мужем, и осталась практически без средств к существованию, на мало оплачиваемой работе. И мне пришлось поселиться к моей сестре Любе. Люба старше меня на три года и она совсем другой человек, нежели я. Понимаете, я чувствую себя ещё молодой я жизнерадостная, и способна на безумные поступки. А сестра вся из себя правильная, для неё существует сотни запретов. И не удивительно, что как только я переехала к сестре то сразу сдружись с племянницей Светой. Ей 17 лет замечательная девочка. Она сразу поняла, что я люблю «зажигать» как она выражается. Уж не знаю, каким образом, но мне удалось стать своей, в компании её друзей. А ведь я им почти, в матери гожусь. Мне нравилось с ними «тусоватьса» как они выражаются. Среди её друзей даже один мальчик решил, что влюбился в меня. Его зовут Славик, я ему объясняла, что старовата для него, но он оставался при своем мнение. В общем мне нравилось их общество. Однажды я вернулась с работы и застала такую картину, когда зашла в зал. Люба сидела на диване, а на коленях у неё лежала племянница, с задранной юбкой и спущенными трусиками. Сестра методично шлёпала ладошкой, голую попу племянницы. При каждом шлепке, Света слегка вскрикивала и дёргалась. Но Люба придерживала её за талию. Увидев меня, сестра прекратила экзекуцию. Светочка вскочила и с плачем выскочила из комнаты. Я пошла её успокаивать. — Светочка успокойся. — Сказала я поглаживая её по голове. — Зачем она так? Я ведь не маленькая уже. Да я неправа, но она, что не так по попе. Ты поговори с ней пожалуйста. — Плача ответила мне племянница. Я вышла в зал. — Как она? — Спросила сестра. — Плачет. Ей ведь 17 уже, а ты лупишь её как ребёнка. — Ответила я. — Возраст тут не причём. Должна быть дисциплина внутри самого человека. Если её нет, нужно вбивать через «задние врата». Светка институт прогуливает, мне декан звонил. Вот я ей и дала. — Откуда ты эту философию взяла? Родители нас не когда не били. — Из жизни взяла, когда одна с семилетним ребёнком на руках осталась. После того как с мужем «кабелём» развелась. А что родители не били, так зря тебя и сейчас пороть надо. Мне удалось сверх зарплаты заработать немного денег. И мы со Светкой и её друзьями поехали их тратит, в один не очень дорогой ночной клуб. Откуда мне было знать, чем для меня обернется эта поездка. Там в клубе я познакомилась с мужчиной по имени Алексей. И пошла с ним танцевать. Это вызвало приступ ревности, у влюбленного в меня Славика. Он полез драться к Алексею. Их обоих вывела охрана из клуба. Я вышла за ними на улицу что бы успокоить. Но там драка возобновилась с новой силой. Хотя дракой это назвать было сложно. Просто Алексей избивал Славика. Я вмешалась и стала сумкой бить Алексея по голове. В это время появился отряд ППС, и нас всех троих задержали. «Вытащила» меня из милиции Люба. Когда мы пришли домой, я села на диван и закрыла глаза. Сестра села рядом. — Кристина, с таким поведением, тебе приодеться искать другое место жительства. — Заявила мне Люба. Я не могла поверить, моя родная сестра выгоняет меня на улицу. — Люба, но у меня почти нет денег. — Чуть не плача сказала я. — Ты оказываешь плохое влияние на Свету. У тебя нет внутренней дисциплины. — Ответила мне Сестра. — Я буду вести себя по другому извини. — Я была готова разрыдаться. — Думаешь, все так просто извинилась и всё? Если бы Светка такое сделала я бы ей так по заднице надавала долго бы помнила. — Тут сестра призадумалась. — А хотя ладно можешь остаться, но тебе продеться принять определенные правила. Ты ведёшь себя как Светка и я буду обращаться с вами одинаково. То есть за прегрешения буду хорошенько лупить по заднице. Согласна? — Заявила сестра. — Согласна. — «Выпалила» я даже до конца не поняв на, что согласилась. — Задирай подол и ложись ко мне на колени. — Приказала сестра. Отступать мне было не куда. Я подняла подол платья и легла на колени сестры. Люба спустила с меня трусы и стала шлёпать Сначала я молчала. Но сестричка хорошо умела шлёпать. Вскоре от обжигающих ударов я начала стонать. А Люба методично обрабатывала, мне то одну то другую ягодицу. Я не выдержала и по «детски» закрыла попу руками. Сестра мне сказала что, если я ещё раз закрою попу, или и встану то получу ремнём. И продолжала меня шлёпать. Мне казалась что, это некогда не кончиться. И воли у меня не хватило, я вскочила с колен. После этого мне пришлось идти в комнату сестры, и принести от туда ремень. Я легла лицом вниз на диван и сестра ещё раз десять хлестнула меня кожаной гадкой полоской называемой — ремень. Но на этом наказание не закончилось. Мне было приказано стать в угол и подумать о своём поведение. Я стояла и сгорала от стыда, что меня 35-ю бабу выпороли как девчонку. Теперь сестра порет меня наравне со Светкой. Я не знаю, что трудней переносить боль или стыд. Тем более, что если раньше сестра наказывала нас по отдельности. То теперь она порет нас по субботам утром. Одна получает, а вторая смотрит и ждёт своей очереди. Мы со Светой решили, что как только получиться уйдём от Любы. Конечно, внутренняя дисциплина это хорошо, но попы у нас не казенные, да и стыд есть. А сестра совсем разошлась, каждую субботу порет. Когда рукой когда ремнём а последнее время и деревянной щёткой. Так что немного денег подсоберем… Возвращение шефа ------------------- Когда две недели назад шеф объявил о своей командировке, Лара даже обрадовалась — она получала передышку. Наконец-то будут спокойные возвращения домой — без долгого кручения в ванной перед зеркалом, без придирчивого разглядывания своей попы на предмет обнаружения следов порки. Она работает в Фирме уже почти год, а мужу так и не решилась сказать, что за провинности ее на работе шеф порет. Почти каждый день она слышит в трубке селектора свое альтер-имя — Вера Павловна. Тогда она должна моментально, сняв трусы, нестись в кабинет шефа с первыми попавшимися бумагами — для отвода глаз. Там шеф запирает дверь, долго ей выговаривает, в чем ее вина. Это может быть что угодно — опоздание с обеда, опечатка в тексте, не слишком вежливый ответ по телефону: Затем шеф назначает наказание. Обычно не меньше тридцати ударов ладонью или двадцати ремнем. Как-то летом, когда муж уехал на дачу с детьми, шеф порол ее розгами. Всего десять ударов — следы держались три дня, сидеть было больно. Но вот пошел уже тринадцатый день, никто не называет ее Верой Павловной, никто не ругает ее за провинности, попа ее давно уже непорота… Лара с тоской посматривает на телефонный аппарат на столе. Мог бы хоть позвонить, спросить отчета… Сегодня не надо торопиться домой — у мужа выходной, так что дети под присмотром. Чем же заняться? Уже перед самым ее уходом раздался звонок — шеф вернулся! Он пригласил ее в ресторан. Будет ждать через двадцать минут перед выходом из офиса Фирмы. Лара поспешно стянула трусы, поправила косметику, причесалась. Затем — звонок мужу, сказать, что задержится, много срочной работы на складе филиала. Через три минуты надо быть внизу. — Я увезу тебя в Питер, оформим, как командировку на неделю. Завтра поедем — предупреди мужа и няню, — в ресторане между десертом и кофе шеф порадовал ее этим решением. — Там у нас будет ВСЕ, — многозначительно продолжил он, глядя на нее поверх бокала мартини. — Только завтра? А что же будет сегодня? Я давно без отчета работаю… — Отчитаешься… Немного погодя… У меня дома. Через час в его квартире можно было наблюдать такую сцену… Вера Павловна, распятая на коне для порки, абсолютно нагая. Между ягодиц ее торчит огромный вибратор. Она извивается, стонет. Шеф в строгом костюме, как был в ресторане, выбирает ремни, которыми будет пороть ее за все две недели разлуки. Вера Павловна ждет. На ее лице читается смесь страха с восторгом. Вибратор раскурочивает ее зад и тихонько жужжит. Играет негромкая музыка… Голос шефа возвращает Веру к реальности… — Итак, для разминки — пятнадцать вот этим, — он подносит к ее лицу широкий солдатский ремень. Вера покорно целует кожу, готовую начать стегать ее попку. — Затем еще двадцать вот этим, — к ее глазам приближается брючный ремень из мягкой кожи, но сплетенный в косичку — мощное орудие. Вера целует его дважды. — Потом будет тридцать поясом от твоего платья, и напоследок полтинник ремнем моей куртки, — шеф подносит к ней указанные пояса — тонкий кожаный от ее платья, широкий массивный, почти что корсет, от новой куртки шефа. Вера прикладывается к каждому, словно в тумане. Шеф отходит подальше, любуется ее голой попкой, готовой принять его боль. — Раздвинь ноги шире, — удар! Вера вздрагивает, тихо считает… — Один, — снова удар, и еще, и еще… Вера считает, мило морща носик от боли — попа отвыкла за две недели. Отсчитана первая порция, теперь передышка. Шеф вынимает из нее вибратор, нежно гладит промежность. — О, да ты совсем, совсем мокрая… Иди-ка подмойся, — он отвязывает Веру Павловну от коня, она поспешно идет в ванную комнату. Через пару минут, подмывшись, Вера занимает свое место на коне. Шеф не привязывает ее больше — она сама должна вытерпеть все, что положено. Начинается новая серия порки. Вера снова считает, отмечая каждую полосу в зеркале перед собой. Косичка доставляет ей ужасные мучения, словно ее попку жгут раскаленным железом. Каждый новый удар ложится рядом с предыдущим, принося новую вспышку боли и… облегчения одновременно. Дело в том, что Вера действительно многое натворила, пока шеф был в отъезде. Она тщательно записывала все провинности — таков был приказ, она не могла позволить себе ослушание. Там были и ошибки в документах, и опоздания на работу, и раздражительность с посетителями и особенно — со звонившими. Так что Вера точно знала, что наказание ею заслужено… Двадцатый удар обжигает ее ягодицы, она снова идет подмываться. Вернувшись, Вера протягивает шефу пояс от платья — такова традиция… если орудие наказания принадлежит самой Вере, она должна поднести его шефу с поклоном. Снова Вера на коне, руками она держит ножки, ноги твердо стоят на полу. В попе снова вибратор — на сей раз почти вдвое толще и длиннее предыдущего. Тридцать раз! Боже, как это вынести достойно?! Ее кожа горит от предыдущих ремней, но шеф неуклонен, а Вера не просит о пощаде — виновата, значит, получит сполна. Она вновь считает удары. Ее попка подпрыгивает навстречу ремню, Вера пытается ее расслабить перед каждым ударом. Все тщетно — боль просто невыносима… Наконец-то отсчитаны тридцать шлепков. Теперь снова в ванную — вместе с вибратором. Больше всего Вере хочется кончить сейчас, но она не посмеет — приказа не было. Снова смыть влагу с половых губ, обтереть повлажневшее тело. Снова на коня. На сей раз шеф привязал ее крепко — и ноги, и руки, и талию притянул. Значит, бить будет сильно, ОЧЕНЬ сильно… Надо считать. Один. Два. Три… Пауза, шеф переходит, замахивается… Четыре-пять-шесть-семь — удары следуют очередью, практически без перерыва. Из груди ее вырывается крик, терпеть больше нет сил. Хорошо, что он ее привязал, а не то б обязательно вырвалась. На двадцатом ударе из глаз Веры начинают течь слезы. Она продолжает считать сквозь рыдания. К сороковому силы почти оставляют ее, Вера уже только тихонько всхлипывает, не забывая, впрочем, считать последние удары по попе. Шеф отбросил ремень, смазал кремом ее ягодицы. Она все еще тихо постанывает. Он вынул вибратор из попы, заменил его своим членом. Вера все еще крепко привязана. Она стонет и извивается. Если обойти ее кругом и заглянуть ей в глаза, можно увидеть в них неизбывную похоть. Они вместе кончают, затем шеф отвязывает Веру от коня. Она языком вычищает коня от своих соков оргазма. Затем она топает в ванну. Уже одетые, они пьют кофе с пирожным. Затем шеф отвозит ее домой — паковать вещи для командировки в Питер. Вечеринка Шеф заехал за ней рано утром — Лара едва успела поцеловать детей перед отъездом. Няня будет с детьми всю неделю, пока Вера Павловна будет в плену у своего шефа. Они едут молча, только изредка обмениваются междометиями. Все. С этого момента и на всю неделю она — его пленница, его рабыня. Работы для нее в Питере нет, это простая уловка. Пока шеф будет занят, Вера будет ждать его в номере отеля, привязанная к кровати или батарее. Это она себе так представляет. В отеле, едва разобрав вещи, шеф отправился по делам. Вера осталась осваиваться. Она позвонила родным, побродила по музеям, зашла в ресторан. Когда вечером шеф вернулся, Вера в тот же миг оказалась привязана. Он привязал ее крепко к креслу в гостиной. Она торчала попой вверх, ожидая, что будет теперь. Но шеф слишком устал, чтобы долго с нею возиться. Он просто высек ее пучком розог, принесенных с собой. Потом они легли спать — каждый в своем номере. На другое утро шеф привязал Веру к кровати сразу после завтрака. Он дал ей книгу, газету. И ушел по рабочим делам. Когда он пришел на обед, Вера ждала его абсолютно вся мокрая. Шеф трахнул ее просто в попку, потом объявил, что вечером они идут на вечеринку. Вера там будет единственной женщиной. Помнит ли она, что она его рабыня? Да, конечно, она это помнит. На вечеринке она должна будет делать все, что ей прикажут мужчины. Разумеется, традиционный секс исключен — таково условие их давней договоренности. Во избежание недоразумений, ее влагалище будет занято имитатором члена весь вечер. Остальных шеф уже предупредил об этом ограничении. Итак, вечер. За столом четверо мужчин. Вера обнажена, на сосках — тугие зажимы, к ним прикреплена цепь, конец которой закреплен на браслете шефа. Она размещается под столом. По приказу Хозяина, Вера должна обслужить языком всех мужчин, пока они будут пить и есть. Вера видит, как один из гостей приспустил резинку шортов. Она тут же спешит ему на помощь и вытаскивает на свет божий его орган. Он вяло лежит на яичках. Вера берет его в рот, начинает катать от щеки к щеке. Орган быстро набирает силу, теперь он почти что огромен! Вера руками ласкает яички. Мужчины разговаривают о политике, вдруг один, тот самый, останавливается на полуслове, закрывает глаза. Всем понятно, что с ним происходит, Вера слышит дружный смех. Приподнимается краешек скатерти, один из гостей решил посмотреть, как она там работает. В этот момент член у нее во рту начинает пульсировать, руки мужчины хватают Веру за волосы. — Да, детка, да!.. Сделай мне хорошо… — поток спермы заполняет ее горло и рот. Тщательно все облизав и прочистив, Вера помогает мужчине натянуть шорты обратно. Шеф зовет ее к себе. Вера послушно ползет к нему на коленях. — Ты только что сосала у чужого тебе мужика. За это ты должна быть наказана. Так? — Да, Хозяин, как скажете. — И после каждого следующего ты так же будешь наказана, ты поняла? — Все поняла, Хозяин. — Ложись на колени, — Вера протягивается через колени шефа, обхватывает руками коленки под его ногами. Шеф отмеряет ладонью тридцать сильных шлепков, отпускает ее. Вера возвращается снова под стол, где ее ждет уже еще один член для сосания. Новая порция спермы — новая порция порки. На сей раз Вера ложится под другую руку шефа. Снова тридцать ударов. Ее ягодицы пылают, промежность истекает желанием… Третий член — третья порка. На этот раз шеф берет ракетку от пинг-понга. Тридцать ударов ракеткой — по каждой половинке! Вера кричит без остановки, ведь ее попка вчера была порота розгами, ей ОЧЕНЬ больно… Из глаз ее текут слезы. К концу экзекуции на полу под ее головой образовалась целая лужица слез. Теперь очередь высосать шефа. Вера старательно, с нежностью, достает его член из штанов. Кладет его в ротик, сосет, осторожно причмокивая. Исподлобья глядя на лицо шефа, Вера видит, что он прикрыл глаза — он доволен… Расправляя язычком каждую складочку его кожи, Вера проникает в маленькую щелочку на головке. Потом запускает язычок под крайнюю плоть, делает пару витков вокруг головки члена… Снова в щелочку. Как хорошо! Шефу нравится, он берет ее голову в свои ладони, не давая ей возможности отстраниться. Она и сама не отпустит его ни за что! Рука Веры сжимает яички, потом рука и язык меняются местами. Теперь ее рот занят мошонкой. Вера катает шарики во рту, как ребенок катает карамельку. Рука ее в это время двигается по стволу. Вера чувствует, как шеф напрягся. Он сейчас кончит. Головка его члена тут же оказывается снова у нее за щекой. Потом в горле. ЗАЛП! Вера глотает поток горячей жидкости, облизывает все орудие, успокаивая его язычком. Теперь можно надеть обратно шорты и отползать… — Сядь, поешь, — с этими словами шеф пододвигает к столу высокий стул. На таком стуле ноги Веры не будут доставать до пола, следовательно, весь вес тела будет сосредоточен на ягодицах. Вера идет к своей сумке — шеф велел ей взять с собой кое-что. Она приносит игольчатый коврик. Шеф демонстрирует его всем собравшимся. Иглы острые, но не настолько чтобы проколоть Вере кожу. Ей будет очень, очень больно — Вера знает это наверняка. Шеф легко поднимает ее и сажает на стул. Гости выдыхают вместе с ней. Вера ест очень медленно, шефу не нравится, когда она торопится за столом. Когда она отставила тарелку, шеф наклонился к ней, положил руку ей на колено. — Откинься назад, разведи свои ноги, — рука шефа влезает в ее попу — прямо внутрь. Один палец, другой, третий… Шеф сильно тянет ее вниз, второй рукой прижимая живот, а значит и попку, к иголкам. Следующим этапом шеф велел ей встать в центре комнаты на колени и сгруппироваться. Голова Веры Павловны лежит на ковре, руки обнимают колени. Попка высоко поднята вверх, обращена к мужчинам. Шеф рисует маркерами на ее ягодицах мишень, предварительно вставив ей в анус вибратор. Откуда-то появляются дротики. Тонкие, как булавки. Очки в этой игре будут исчисляться ударами плети. Выигравший отвесит ее попе столько ударов, сколько наберет очков. Итак, понеслась… Вера поначалу вскрикивает. Шеф шлепает ее после каждого вскрика, но вскоре понимает, что молчать она не сможет — боль слишком велика. Тогда шеф просто затыкает ей рот каким-то фруктом, заклеивает скотчем. Игра продолжается. В попку Веры Павловны с расстояния двух метров втыкаются острые длинные дротики. В зеркале она видит свой зад, сплошь утыканный разноцветными иглами. Кто же выиграет? Шеф вытаскивает дротики, разбирает их по цветам, раздает. Один из гостей записывает счет. Следующий тур игры. Снова в Веру летят неумолимые дротики. От боли она не в состоянии видеть — глаза полны слез. Стоны вырываются из ее груди, но игра все еще не окончена… Наконец, подведен итог. Выиграл гость, которого она сосала вторым. Это сильный восточный мужчина лет сорока с небольшим. На его счету 280 очков. Значит, столько же и ударов. Шеф говорит, что считать ей не надо — рот будет все так же заклеен. Слава Богу! Так, с кляпом, легче. Можно расслабиться и кричать, все равно никого не смутит. Победитель берет в руки плеть. Семь хвостов, бычья кожа. Замах — первый удар обжигает ее ягодицы. Шеф считает… Когда они вернулись в номер, на Вере буквально не было лица. — Ты молодец, моя девочка, — шеф ласково погладил ее по головке. — Все выдержала с честью, — поцелуй, — я тобой очень горжусь. — Ради тебя, только чтобы не опозорить тебя, шеф, — ноги Веры подкашивались от усталости, попка болела и кровоточила. Шеф смазал ее кремом, уложил Веру спать. — Завтра у твоей попки выходной. Можешь делать, что хочешь, — с этими словами он ушел к себе в номер, а Вера принялась тереть клитор — надо кончить за весь этот день… Воспитание девочек ------------------- Обе мои дочки, когда были маленькими, получали по попе довольно часто. Я растила их одна и делала для них всё, что могла, в том числе воспитывала их, как умела. Так что я частенько шлёпала их, когда другие методы не работали. Сейчас им обеим уже за двадцать, и вроде бы ничего, все у них в порядке, так что, похоже, ничего плохого я им не сделала. Наказания всегда проходили определённым образом. Вдвоём с мамой на кухне, со спущенными штанами или задранной юбкой, перегнувшись через стул, с трусиками, натянутыми вверх, и собранными между ягодиц. Я отсчитывала по одному удару ремня на год возраста дочери, так что двенадцатилетние получали двенадцать ударов, пятнадцатилетние — пятнадцать ударов, и так далее. Получив свои удары, девочка должна была извиниться за свой проступок. Когда-то моей младшенькой — не хочу здесь называть ее имя — было шестнадцать. В этом возрасте она была сущим дьяволом. Ее сестра, старшая ее на полтора года, в том возрасте вела себя отлично, а младшая — просто невыносимо. Однажды она получала порку и в конце я ожидала от нее традиционных извинений, но она молчала. Я спросила: — Тебе нечего мне сказать? Она помолчала минуту; не плакала, ничего в этом роде; наверное, просто собиралась с мыслями, а потом вдруг произнесла: — Дура! Я велела ей забрать свои слова назад, иначе она получит еще ремня. Она еще раз сказала «дура», я ударила ее ремнём. — Ну? — Дура. Еще один шлепок. Спросила ее ещё раз — получила ещё одну «дуру». Ещё один удар. Я знала, что она может закончить в любой момент, просто сказав то, что нужно. Если ей захотелось проверить свою выносливость, мне ничего не оставалось, кроме как ей это устроить. Я продолжала спрашивать, что она хочет мне сказать, она продолжала отвечать мне «дурой», и каждый раз я больно стегала её ремнём. Ее кожа, обычно бледная и белая, была ярко красной, и мне не верилось, что она хочет продолжать, но, видимо, она хотела, раз продолжала грубить. Я стала раздражаться от этого нахальства, и с каждым разом била все сильнее и сильнее, шлепки были громче, и она от каждого стонала, но все еще не произносила то, что должна была. Остановиться она могла, когда хотела. — Скажи, что положено, или я всыплю тебе еще десять ударов, очень больных! Она сжала сиденье стула очень, очень крепко, и повисла долгая пауза. Наконец, она повторила ещё один раз. Дура. Я была уже вне себя от ярости и принялась сечь её совсем нещадно, она вертела попой как могла, но поверьте мне, от моего ремня ей было не увернуться. А ведь она все ещё и держалась за свой стул, хотя больше всего на свете она хотела отпустить руки и защитить ими свою несчастную попу. Мне самой в детстве доставалось, я знаю, каково это, когда кожа так сильно содрана. Попа вся краснющая, местами становится белой, а последние несколько жгучих ударов оставили полосы, похожие на длинные пчелиные укусы. Когда мне так серьезно влетало от мамы, я любила прикасаться к этим полосам, ужасно чувствительным, но не прикасаться к ним было невозможно. Это как шатающийся зуб, который болит, когда его теребишь языком, но все равно что-то внутри просто заставляет тебя его теребить. Я замолчала и стала слушать, как моя девочка плачет. Ее попа была вспухшая, красная с белым. Я нежно потрогала её попу на самом опухшем месте. Она отшатнулась. Я прикоснулась ещё раз, и стала медленно гладить, чтобы ей хоть чуть-чуть полегчало. — Так что? — Мамочка, прости меня, пожалуйста, — прохныкала она. Похоже, она больше сожалела о том, что наделала во время порки, чем о том, за что её наказали. Я сказала, что прощаю её, и обняла её, и она выплакалась. Она должна была всё это устроить, ей хотелось узнать, насколько далеко она может зайти и сколько может вытерпеть. Что ж, вытерпела она немало, ведь порю я больно. На то она и порка. Но сегодня её ожидало новое наказание, которое ещё ни одна из них ни разу не получала. Она должна была просидеть на стуле полчаса. Я понимала, как больно ей сидеть на том, что когда-то называлось попой, но она заслужила эту меру своей выходкой. И это была самая длинная и самая серьезная порка из всех, что я устраивала своим дочерям. Она ведь сама этого просила. Воспитание Елены ------------------- Это произошло два года назад. Не знаю проклинать или благодарить то жаркое лето изменившее мою жизнь раз и навсегда. Одно могу сказать точно, что для любителей всякого рода извращений в этом рассказе делать нечего. Это реальная история, а не пурга больного воображения. Был август. Я не знал чем себя занять. Все разъехались по дачам, cелам и т. д. В общем тоска зеленая. Зачем это все когда родной Киев и без того зеленый и прекрасный в такую пору года. У нас навалом парков и лесопосадок просто в центре города. И так ближе к делу. Беру мобилку, набираю телефон своего брательника. Как ни как 11 лет за одной партой. — Здоров братан! — Здоров Лирик! — Ну, как оно нечего? — Хреново, скучно до чертиков, а ведь скоро опять в универ. — Крепись чувак, мы уже почти на экваторе! — Эх, по скорей бы уже. Задрало все к … — Слушай, а давай завтра с утрица на рыбалку к нам в парк! — Ты че здурел! И на кой хрен мне та рыба. После событий 86-того от нее даже тараканы дохнут. — Да ты че чувак? Не врубал?! По прохладному литру Черниговского и ради спортивного интереса. — Ладно братан. Во сколько то пойдем хоть? — В 6 конечно! — Ну не гони братан! Спать охота! — Спать будешь в универе на сопромате и прочей … — Ладно в 6 так в 6, я к тебе зайду бо ты вечно опаздываешь. — До встречи ……………………………………………….. Звонок в дверь. Мой друг стоит на пороге с удочками и пластиковыми, слегка запотевшими, бутылками нашего любимого пива. — Ну что? Помчались?! — Угу. — заспано я. Мы шли к любимым пенькам над озером в парке. Пение птиц и прочая летняя живность давала о себе знать с самого утра. Ночью был дождь с грозой. Воздух свеж и разряжен на столько, что давит на грудь и будоражит психику. Вот и озеро. Боже как я люблю этот парк! Ивы свесили свои косы до самой глади воды. Мы сели на пеньки у самой воды. Установив удочки мы стали ждать глядя на папловки. Мой друг постепенно сполз с пенька и задремал. Я, потягивая все еще прохладное пиво, смотрю как солнце становится ярче. Краснота его исчезает на глазах с каждым мгновением. Над озером играет своим спектром радуга. День будет жарким. Испарение утреней росы с трав наполняет тенистые сумраки, под ветвями ив и берез, легким загадочным туманом. В парке никого. Только я и мой друг. Тишину нарушает стук дятла над моею головой. Не знаю по чему, но мне так хорошо, что хочется плакать от счастья, что я живу в таком красивом городе. Вдруг я вижу, как к нам направляется чия-то фигура. Мы сидим с другом под кронами деревьев так, словно партизаны в засаде. Нас если не присмотреться не видно. Это девушка не высокого роста. Судя по всему ей лет 16–17, от силы 18. Мой взгляд приковала ее мордашка. Милое ангельское личико, лисичий взгляд, белоснежная кожа с румянцами на щечках, сине-зеленые глазки, крошечный ротик с припухшими губками на нем, и наконец ее локоны волос, они просто безупречны как утренний свет, слегка вьющиеся у висков, русого цвета, доходящие чуть дальше затылка и свисавшие локонами наискос от челки до мочки уха, закрывая часть правого глазика и щечки. Если смотреть на ее личико, я дал бы ей не больше 16 лет. Но задорно торчащая небольшая конусовидная грудь из-под голубого тоненького шелкового летнего платичка, которое доходило до самых туфилек на небольшом каблучке, плотно обтягивающие ее изящную талию с неописуемо круглыми и в меру широкими бедрами, говорили, что этой принцессе минимум 17. Я сполз с пенька и продолжал наблюдение с травы. Так было лучше видно. Она шла словно не прикасаясь земли. Как говорится стрела Амура пробила мое юное сердце на вылет. В голове было одно — я ее хочу! Хочу так, как никого ранее. И не только в плане секса, а просто хочу смотреть на это явление с выше, боготворя каждый изгиб ее прекрасного стана. Но что-то было явно не так, она была явно чем-то озабочена и погружена в свои размышления. Слегка наклонив головку, она не спеша шла по направлению наших пеньков. Что, нет, какое чудовище могло огорчить этого ангела, спустившегося с небес в наш грешный мир! О радость моя, почему твои глазки так печальны, что тебя беспокоит, я убью твоего обидчика! Мое сердце забилось так, как будто я выиграл Гран-при вместо Шумахера. Она несла в руке кулек внушительных размеров. Подойдя к нашему логову в метрах 7-ми она остановилась, подняла голову и взглянула вверх на свисающие ивовые прутья над ее эльфическим созданием. Глубоко вздохнув, так что в этот момент ее упругая торчащая своими сосками через тонкую ткань грудь слегка подпрыгнула, она вытащила из кулька складной ножик. Я заметил, что на ней нет бюстгальтера. Признаюсь, что я еще за свою не малую на подвиги жизнь не был так возбужден как сейчас. Она бросила кулек к себе под ноги и смущенно посмотрела по сторонам, словно нашкодивший ребенок, который боится быть застуканным на месте своего «преступления». Убедившись что рядом ни кем и не пахнет, она слегка подпрыгнув ухватилась своей ручкой за ивовый прутик, потянув его на себя, она наклонила ветвь ближе и начал а отрезать ивовые прутья один за другим. Как математик и аналитик, я не мог не заметить вполне явной закономерности в ее действиях, а именно — она выбирала прутья длиной метра полтора — два, не толще мизинца у его основания, и только прямые и гибкие. У меня мелькнуло в голове, что она занимается каким-то ремеслом, плетет корзины или что-то в этом роде. Срезав все прутья этой длины с этой увесистой ветки, она отпустила ее и та улетела вверх. От этого звука чуть не проснулся мой друг, что могло испортить всю идиллию. Затем она осмотрелась вокруг, и увидев такую же ветвь позади ее, развернулась и потянулась за ней приподнявшись на носочки. И в лучах уже довольно высоко поднявшегося солнца я увидел, как оно просвечивает тонкую ткань ее летнего платьица. Ее аккуратненькую, кругленькую, упругинькую, не большую, но при этом оболденно выпуклую и вытонченную попачку обтягивали беленькие, не менее с тонкой ткани (явно шелковые) стринги. Их тоненькая полосачка ткани помещаясь в ложбинку между ее округлостями, так изыскано отчетливо очерчивая ее булочки, что они словно прорезались сквозь летние платьице этой крошки. Я почувствовал, что мои джинсы мне явно тесны, и как по телу от шейного позвоночника до самых пят пробегает томная дрожь. Если на Земле и есть состояние нирваны то я был именно там. Закончив нарезание ивовых прутьев она присела на корточки и стала очищать их от листьев складывая в кулек, что в очередной раз подтвердило мою теорию по поводу ремесла. Сам того не заметив я пересчитал все прутья, их было около 30-ти. Закончив это занятие она взяла кулек и пошла в ту сторону откуда ушла. Я просто сидел и смотрел ей вслед. Она скрылась вдали парка. В этот момент удочку моего друга что-то утащило в озеро, и тот, проснувшись от звука колокольчика, с матом нырнул за ней в озеро. Вылез он весь мокрый, но со щукой на крючке. Он радовался как ребенок, что в этом болоте есть такая рыба. Я его успокоил, что если она там и была, то явно это последний чернобыльский динозавр, и что не плохо будет ей накормить соседских котов, которые по ночам спать мешают. Пошутив мы пошли домой. Всю дорогу взбудораженный друг мне что-то трындел, а я, я думал про нее….. На следующий день мой друг слег с ангиной, а я всю неделю проторчал как дурак с 6 до 10 утра на этом озере с удочкой, дожидаясь своей красавицы. Была пятница, столица виселица, завтра квалификация Гран-при Монако, а я все по-прежнему здесь, сежу и жду. И о чудо! Идет, все также одета, все также невинна и печальна, хотя и пытается изо всех сил улыбаться и радоваться жизни, но глаза человека врать не умеют. Она подошла, я все также притаился и жду, сам не зная чего и о блин, колокольчик на удочке зазвенел, я в истерике, что делать? Претворюсь спящим, — решил я. На блага рыба видно сорвалась и колокольчик больше не звенел, но я был явно замечен. Сквозь преоткрытые ресницы, прикрывшись рукой я наблюдал за своим эльфом, пришедшим ко мне из моих снов и грез. Увидев, что я сплю непробудным сном, а кроме меня здесь только жабы в озере-болоте, она все так же полезла за своим перочинным ножиком в кулек. Пошарив там рукой она со злостью кинула кулек на траву, и поставив руки в боки задумчиво посмотрела на меня. Не долго думая она пошла в мою сторону. Я чуть не задохнулся от радости, но постарался изображать спящего до последнего. Подойдя ко мне, она наклонилась и потрясся меня за плечо чуть слышно произнесла: — У тебя кажется рыба клюет. Я изобразил чуть заспанный фейс и подумал себе — да еще и какая рыбка ты не представляешь, и слегка хриплым сонливым голосом произнес: — Спасибо. И типа не обращая на нее особого внимания занялся своей удочкой. — Я прошу прощения, но я забыла свой ножик дома, а мне необходимо нарезать роз… то есть прутиков разной длины, у тебя случайно нет ничего острого? — Да вот пожалуйста. Я протянул ей свой перочинный ножик и улыбнулся. Она взяла его и поблагодарив пошла нарезать свои прутики. Я оставив свои рыбальские снастя, и якобы дожидаясь улова подошел и попытался завязать беседу: — И не спится тебя в такую рань? Она невинно по-детски улыбнулась и отрицательно закачала головой, смотря на меня своими очаровательными глазками. Я почувствовал как между нами пробежала кокая-то искорка, когда мы так стояли смотря друг другу в глаза. — А зачем это тебя? Показал я рукой на ветви ивы. А она густо покраснев до кончиков ушей сказала: — А какая разнится? Затем немного подумав добавила: — Если тебе это так интересно, то это для декорации, я учусь на… на дизайнера интерьера. — Хорошо, хорошо, только ты не смущайся, а то ты так покраснела… А она после этих слов вообще краской залилась. — Кстати я Лирик. — А я Лена. А Лирик это прозвище или как? — А какая разнится? Сказал я улыбаясь. — Тебе что не нравится? — Да нет, что ты, просто необычное имя. — Лена, знаешь я хотел бы свой старый гараж переделать в фан-клуб формулы-1, ты мне с дизайном не поможешь. Нечего умнее на ум мне не пришло. Не долго подумав она ответила: — С удовольствием! Так завязались наши отношения, мы подружились и позже начали встречаться. Лена жила, в отличие от моей высотки, за парком под лесом. Там было словно не большое село из старых домиков. Именно в одном из таких и жила моя красавица вместе со своим дедом, это был ее единственный родственник. Время шло быстро и я решил что с поцелуйчиков пора бы заняться ее невинностью, как она утверждала была девственницей. Однажды на свиданье в воскрисенье, я отважился запустить руку под ее короткую черную юбочку в складочку. Когда я прикоснулся к ее левой половинке, я понял что на ней все те же стринги, а она, вздрогнув, слегка застонала прикусив губку. — Солнце мое тебя что-то беспокоит? Она покраснела как тогда в парке. — Не… не надо сейчас там трогать… — Прости если ты не хочешь то я не буду. — Дело не в том что я не хочу. И на ее глазках показались слезы. — А в чем милая? А она разрыдалась у меня на плече. Я попытался ее утишить и по видимому у меня вышло. — Помнишь те прутья которые я нарезаю по пятницам? — Да и что с того? — Так вот это вовсе не для каких-то декораций, я соврала, потому что мне…, мне стыдно… — Если не хочешь не рассказывай. Только не плач прошу тебя! — Нет я думаю ты должен знать, это … это, ну в общем это для меня, то есть для… для моей попки. Это розги! И она разрыдалась вновь. Я стоял в шоке не зная что и сказать. А она успокоившись спустя несколько минут, взяла меня за руку и сказала пошли, потянув к зарослям в парке. Затем она взглянула мне в глаза и спросила: — Хочешь знать как мой дед меня воспитывает по субботам? Я молча смотрел на нее. — Так слушай: каждую неделю в субботу он подсчитывает все мои провинности за неделю. Я в свою очередь внимательно выслушав его, прошу прощенья становясь перед ним на колени и протягивая ему на двух руках свежевымоченый в рассоле ивовый прут, называю к примеру 30. Это значит, что моей кругленькой попке предстоит выдержать 30 жгучих резок. Сечет он меня обычно на лавке в сарае с небольшой подушкой под низом живота, — и Леночка похлопала себя ручкой по лобковой кости, — для того чтобы как он говорит моя 5-тоя точка повыше была. Во время порки он меня не привязывает и я должна сама удерживать себя под резкой. Если я начну вилять исполосованной попкой, или что еще хуже попытаюсь прикрыться рукой, это повлечет дополнительные «штрафные» прутья, а последние и вовсе начала порки с начала. Я должна четко считать каждый всыпанный моей заднице прут и при этом не сбиться со счета, что также повлечет начало порки заново. А так в общем помимо этого всего, я должна как он говорит вести себя достойно, то есть не орать, не дергаться, можно тихонько стонать, даже повизгивать но не орать и не реветь. За это будут «штрафные». Иногда они составляют вплоть до половины уже всыпанных мне ударов…….. Вот смотри… И Лена развернувшись ко мне спиной взялась за подол юбочки, и секунду помедлив потащила за него вверх, обнажая моему взору длинные стройные ножки. Вдруг показались ее кругленькие ягодки, которые вскоре и вовсе обнажились перед моим взором прикрытые беленькими тоненькими стрингами, которые лишь придавали им более отчетливую форму, но не как не защищали от моих глаз. Ее кругленькая кокетливо оттопыренная перед мной попачка была исчерчена розовыми и алыми тоненькими полосками слегка вспухшими у краев. Я поменьшей мере насчитал 25 только тех, которые не пересекались и были профессионально опущены на эту белоснежную упругую поверхность юной девушки. Я провел рукой по ее попке, чуть касаясь ее исчерченной ивовыми резками поверхности. Лена чуть заметно вздрогнув издала что-то похожее на стон. Затем она опустив подол юбки развернулась ко мне и увидела как из моих брюк что-то выпирает. — Тебя возбуждает увиденное? Мысль о том, как секут этого ангелочка, как она извивается и корчится под резкой, повизгивая и кусая губки, как ее попка вздрагивает перед каждым следующим поцелуем с розгой, заставили мой член встать и запульсировать так сильно, что я чуть не кончил себе в штаны. Подумать только, еще недавно я хотел убить того кто ее обидит, а сейчас готов был все отдать что бы оказаться на месте ее деда. — Очень, извини я… я не знаю… Леночка поднесла пальчик к моим губам, давая понять что бы я замолчал. — Все нормально милый, это видь естественно. Я сама не понимала что со мной такое. До 14 лет все было нормально, а потом перед каждой поркой помимо страха я испытывала стыд, который переходил в томное жжение в моей, … в моей промежности. Я намокала от одной мысли что меня будут сечь. А сейчас когда мне почти 18, я так возбуждаюсь перед поркой что порой кончаю прямо под розгой на лавке! Мне стыдно и больно во время каждой порке, что меня 17 летнею девушку с задранной юбкой и спущенными до колен трусиками секут резкой по голой попке. Но вместе с тем я настолько возбуждаюсь, что порой почти не чувствую боли, а только кончаю и кончаю до потери со знания. Ведь когда секут взрослую девушку, и если она достойно переносит предназначенную ей порку, ее состояние похоже на состояние оргазма: она лежит на лавке с выставленной попкой, уже не детской, а настоящей круглой как у взрослой женщины, ее глаза полу закрыты, взгляд затуманен, она прерывисто глубоко и тяжело дышит периодически вздрагивая при очередном ударе. В этот момент она промежностью трется об поверхность какого-то предмета на котором лежит, слегка поддаваясь вперед при очередном шлепке по приподнятой заднице, что дополнительно стимулирует наступление оргазма. И вообще я считаю, что девушек полезно сечь в любом возрасте, нам это необходимо что бы мы не делали глупостей и чувствовали себя ребенком которого защищают и наказывают при необходимости. Знаешь когда мой дед заметил, что на подушке остался влажный след, он не назначил мне за это «штрафных», а просто поцеловал в щечку, сказав что я уже стала взрослой, но это не значит что меня не надо сечь…. И еще, так как ты мой парень, я считаю что ты имеешь полное право надрать мне задницу как только посчитаешь что я провинилась и была плохой девочкой. Договорились? А то что я после или перед этим люблю поплакать, ты не обращай внимание, у нас у девчонок это словно традиция. За мгновение мы уже лежали на траве и я сделал Лену женщиной…………………………… Потом наши отношения перешли в иное русло. Мы занимались любовью по несколько раз на день, мы сходили сума, но я ее так не разу и не высек, ведь это надо за дело, а она у меня просто золото. А потом, однажды, у нее прекратились месячные… Она сказала, что дед ее убьет если узнает, засечет на смерть. Я сказал что не засечет, так как мы пойдем и поженимся, а потом поставим его перед фактом. Она со мной согласилась. И вот расписавшись и повенчавшись, я в костюме и Лена в подвенечном платье пришли ставить перед фактом ее деда. Он с порога видно понял что к чему. — Елена ты уже считаешь что тебе не надо мое благословение для таких вещей? Лена молча смотрела в пол, как на шкодившая школьница. — Елена я долго буду ждать? При этих словах Ленины щечки порозовели. — Деду но я ведь уже замужем! Со слезами на глазах произнесла Леночка. — Вот и хорошо, пусть теперь это сделает твой муж, ведь ты знаешь что заслужила? Я не слышу вас юная леди? — Да Тихо сказала Лена, и густо покраснев, взяла меня за руку и повила в сарай. Посреди сарая стояла лавка. В углу в бочонки мокли ивовые резки. Она молча закрыла на засов за нами дверь, подошла к бочонку с резками, выбрала одну из самых длинных, около 2 метров, проверила ее на гибкость посвистев ею в воздухе, и подойдя камне стала на колени. — Ну вот, я была плохой девочкой и не взяла у деда благословения для нашей свадьбы…. я, ну в общем…, 50. Тихо сказала она, протягивая мне влажную резку со слезами на глазах. Затем она встала, подошла к скамейки и переложила на нее с подоконника всю туже подушечку. Затем сняла венок с вуалью, подошла камне и повернулась спинкой. Она нервно дышала и ее ямка на горлышке прыгала как у птички загнанной в угол, а грудки, по-прежнему задорно торчавшие, то и дело подрагивали когда она всхлипывала. — Помоги пожалуйста расстегнуть платье. Я потянул молнию в низ и помог ей скинуть его с плеч. Белоснежное платье словно проскользило по ее нежному телу и упало на пол. Она стояла в беленьком бюстгальтере, беленьких кружевных шортиках, изящно обтягивающих ее упругую кругленькую попачку, и столь тоненьких что они словно таили на ней, и белоснежных кружевных чулках. Мой член уже давно стоял колом. Вот она долгожданная порка моей любимой Леночки. — Не хныкай, а то добавлю тебе ивовой каши. Грозно сказал я, рассматривая резку в своей ладони. Я уже понял, что дед называет ее Еленой, а не Леночкой, только перед наказанием, по этому она его сегодня так и поняла с полуслова. И я решил поиграть с ней. — Елена, — услышав что я ее так назвал, она по привычки вздрогнула, а ее сочная попка на мгновенье напряглась и тут же расслабилась, значит я попал точно в яблочко!- не заставляй меня ждать! Она послушно стала на лавку коленями, даже не сняв туфелек на шпильках, и потянула кружевное белье к коленкам, обнажая свою подрагивающею попачку. Затем подтянула под себя подушечку и легла на нее так изящно прогнувшись, что я был готов выкинуть этот прут нафиг и взять ее прямо в этой позе, но я обуздал себя, решив проявить характер. Ее попка некогда ранее не казалась мне более сексуальней чем сейчас, выставленной вот так ею кверху, прогнувшись в спинке. Над ее бедрами были четко видны две ямки. Она вытянулась стрункой на лавочке, протянув руки вперед перед собой и сильно схватившись за лавку. Я свистнул прутиком проверяя его в воздухе, еще и еще, и каждый раз попачка моей милой судорожно сжималась в ожидании удара и торопилась расслабится. Она повернула камне голову и тихо сказала: — Милый, прошу тебя, когда будешь меня сечь не дергай резкой на себя, а то кожу порежешь, она… она у меня нежная. Не дожидаясь моего ответа она повернула голову назад и положила ее на лавку лицом в низ. Я увидел как она максимально сжала руками лавку, и при этом максимально постаралась расслабить своей задик. Это было сигналом к началу порки. Снявши пиджак, что бы он не мешал, я свистнул резкой и прочертил на ее попке розовую полосу, четко проходившую через обе половинке в ихней самой выпуклой части. Лена не издала не звука, лишь слегка вздрогнула всем телом. — Раз. Сказала она тихим голосом. Так продолжилось до 8-й резки. На ней она сильно прогнулась и резко выдохнула: — Восемь! Ее попка покрывалась новыми розовыми полосками, в то время как старые становились ярко красными. Я порол ее размерено, не спеша. Ее дыхание на 10 ударе участилось, стало порывистым и глубоким, и немного позже долгожданное тихое: — Ммм…, пятнадцать. Теперь стоны сопровождали каждую резку, и становились с каждым ударом заметно протяжнее. Затем она легонько начала повизгивать: — Ууу…, двадцать два. — Ау…, двадцать три! На двадцать пятом ударе я остановился, и как положено обошел лавку и стал с другой стороны. Любуясь своим деянием. Лена лежала тихо, замерши в ожидании продолжения. Вся ее попка была исчерчена без исключения равномерными полосами, становившимися ярко красными. Как для первого раза вроде не плохо, — подумал я. Затем прикоснулся к ее задику ладошкой, от чего она вздрогнув простонала. Ее попка была все горячая. Она кокетливо поддавала ее на встречу руке. Я ласкал ее иссеченную поверхность, и когда моя ладошка спустилась слишком низко, она сама развела чуть заметно ножки, словно приглашая меня туда. Я с силой шлепнул ее по ее напоротому заду. — Ау!!! За что? — Я войду в тебя сейчас пальцем, но за это ты получишь 10 дополнительных розг, ты согласна? — Я… я…, ну…, да. — тихо сказала она. Я погладил ее влажные губки, отчего она вся начала извиваться трясь лобком об подушку, которую уже наверно можно было выкручивать. Я ввел в нее палец и сделал несколько поступательных движений в ней, и увидев как она судорожно затряслась быстро вынул его из нее. — Нет, пожалуйста не останавливайся! Стонала Леночка в то момент, когда я взял новую резку и с силой стегнул по тому месту, где у нее были эти две сексуальные ямочки на пояснице. Ленку сотряс сильнейший оргазм. — Аааааааа…., двад-цать … шесть…. Я продолжил порку. Ее попка подпрыгивала от каждого удара, так как они пересекали прежние. На 34 розге она начала взвизгивать на весь сарай и отчаянно подпрыгивать, так что на 39 ударе подушка вылетела из-под нее и упала на пол. И в этот момент она упала животом на скамейку. Через мгновение, она медленно прогнувшись похлещи первого, подняла свою попачку в прежние положение так, словно под ней подушка, а может и выше, еще сексуальнее. Я был приятно удивлен. Зная по ее расказам, что деде не когда не давал ее больше 40 розг, я решил за послушное и достойное повидение моей голубки ограничится еще двумя розгами. Предпоследний удар я нанес по бедрам на изгибе под ее кругляшками. Ленка вильнула попкой в сторону громко простонав и тут же вернула ее на место со словами: — … сорок. На ее попке полосы от резок уже пересекались в некоторых местах, и я видел как отчаянно она дергалась в те моменты. Последний удар я нанес поперек всех остальных с оттяжкой на себя. Леночка подскочила как ошпаренная схватившись за напоротый зад, и лишь через секунду смогла завыть. Я нечего не делал, мне было интересно как она себя поведет дальше. Она покорно молча легла обратно, также приподняв попачку изящно прогнувшись в спинке как и раньше. У меня было немое изумление. Я слегка стегнул ее еще раз. Она сквозь стон выдавила: — Р-а-з… Тут я не выдержал, отбросил прут, подошел с заде, приподнял ее за бедра, она еще сильней прогнулась и молящим голосом произнесла: — Да, пожалуйста, прошу возьми! Возьми меня!!! Я вошел в нее с заде. Это дырочка еще была девственной. Ленка взвизгнула, и продолжала повизгивание после каждого моего толкательного движения, у нее там было так тесно, как тогда в парке в первый раз. Затем я перевернул ее на спину подложив под попачку своей любимой подушку, чтобы было не так больно лежать и вошел в нее. Ее влагалище судорожно сокращалось в отзыв на пульсацию моего члена, и мы закружились в бесконечном танце любви. Воспоминания из детства. 1981 год ------------------- Курить я начала очень рано — ещё в 14 лет, когда училась в восьмом классе. Зачем? Пыталась доказать окружающим, что я уже взрослая. Думала: «Надоест — брошу». Надоело быстро — к 20 годам. Решила бросить. Не получилось. Затем такая же ситуация повторилась в 22 года, 27 лет, 33 года и 35 лет. Бросила курить я только в 2003 году, почти в 40-летнем возрасте. Теперь, глядя с высоты своих 45 лет на свою молодость, понимаю, какой же я была дурой. На сколько лет я сократила себе жизнь!.. Сейчас я являюсь ярой противницей курения и деру нещадно своих дочерей за это дело. Но тогда… 1981 год. Середина июля. Я, как обычно, в это время жила у своего деда в Омске. Точнее, в саду за несколько километров от города. К сожалению, бабушка умерла в 1955 году, когда даже моей маме было только 11 лет. И вот, всё лето мы с дедом жили на даче. Но как раз в середине июля дедушке пришло печальное письмо: скончался его хороший друг, с которым он воевал ещё во времена Великой Отечественной войны. И дедушка очень долго думал: ехать на похороны или нет. С одной стороны, он хотел проводить друга в последний путь, но с другой, боялся оставить меня одну — мне тогда было всего 16 лет. И тогда он нашёл выход: пока он в отлучке, я поживу у соседей по саду. То была достаточно приятная по внешности и характеру женщина лет 45. Звали её Марья Петровна. Жила она со своим мужем Петром Александровичем и двумя дочерьми Светой и Людой, 19 и 14 лет соответственно. Марья Петровна, войдя в наше положение, охотно согласилась помочь. Она сказала, что Света завтра ночью уезжает с друзьями в Евпаторию, а Пётр Александрович уезжает на два дня на свадьбу сына лучшего друга. Дедушка поблагодарил женщину, дал ей денег на моё содержание и попросил не спускать с меня глаз. Марья Петровна пообещала, что всё будет хорошо. На следующее утро дедушка уехал. Я осталась в доме одна. Соседка обещала к полудню подойти ко мне. Она зашла и сказала, что через 15 минут ждёт меня у себя дома на обед. Я, конечно, согласилась, потому что есть хотела, а сама готовить в тех условиях не могла. Я пришла домой к Марье Петровне. Было очень чисто. Меня накормили борщом и рисом с мясом. Также было предложено ночевать у них, так как ни Петра Александровича, ни Светы отныне дома не будет. Я согласилась и к вечеру пообещала переехать. Собрав все свои необходимые вещи, я вышла из дома и направилась к Марье Петровне. Остановившись у её веранды, я решила закурить. Наслаждаясь курением, я не заметила, как сзади подошла Марья Петровна и грозно сказала: — Откуда сигареты, Наташа? Деда значит нету, ты и рада! Я замерла на месте, не зная, что ответить. — Ну-ка выкинь сигарету! Я затянулась последний раз и выбросила сигарету. Марья Петровна схватила меня за руку и потащила в дом. Войдя в дом, я ужаснулась. Сначала я не смогла в это поверить, но затем поняла, что это всё реальность. В двух углах комнаты лицом к стене стояли зарёванные Света и Люда. Платья на девочках были задраны, а трусики спущены до колен. Я взглянула на их попы. На них не было живого места: сплошь кровоподтёки и ссадины. Марья Петровна усмехнулась: — Смотри, Наташа, Света у нас возомнила себя самой умной и хотела украсть у меня целых 100 рублей. Но ей это не удалось. Вместо крупной суммы денег она получила хорошую порку. 50 ударов розгами — это не шутка! А вот Люда наплевательски отнеслась к просьбе матери, и как результат — 20 ударов! А тебя-то секли когда-нибудь? — Нет, — ответила я. — Ни разу. — Не беда! — расхохоталась женщина. — Исправим! — Что вы имеете в виду? — недоумевала я. — А вот что! — сказала Марья Петровна и вышла. Через минуту она вернулась и приволокла с собой козлы для распиливания брёвен. — Знаешь, Наташ, — сказала она. — Я сама никогда не курила и категорически не приемлю курящих людей. Поэтому я должна приподать тебе урок. Пойми: так будет лучше для тебя. — Вы что… хотите… — Да, ты правильно поняла, я хочу тебя выпороть. Ещё раз говорю: хочу не потому что злодейка, а для того, чтобы ты задумалась. — Да Вы права не имеете… — залепетала я. — Да… да… я же деду расскажу! — А потом я расскажу Тихону Семёновичу, что ты курила! Твой дед, уезжая, велел мне держать тебя под контролем. Я не хочу расстраивать и подводить твоего дедушку. Поэтому извини, другого выхода у меня нет! — А если вы выпорете, деду не скажете? — Если увижу, что ты исправляешься, то так и быть — не расскажу! — Эх… Я согласна. Что нужно делать? — Подходи к козлам и перегнись через них. Живот должен быть по центру бревна. Руками упрись в пол. Я сделала всё, как просила Марья Петровна. Она же тем временем снова куда-то вышла. Через пару минут она вернулась и держала в руке солдатский ремень и острой металлической пряжкой. Признаться честно, я тогда от волнения и страха чуть не потеряла сознание. Но всё же я решила более-менее держать себя в руках. Марья Петровна подошла ко мне и сказала: — Всё же это у тебя первая порка, да и ты мне не родич. Так и быть — я тебе дам всего 20 ударов. С этими словами она схватила меня за талию и спустила мне штаны до колен. Затем тоже самое она проделала с трусиками. Я особо не противилась, так как не хотела, чтобы дед знал о том, что я курю, да и просто считала, что так всё быстрее и лучше закончится. Я решила перенести это наказание без единого звука. Но, когда Марья Петровна замахнулась и нанесла первый удар, когда ремень со всей силы опустился на мою задницу, я решила засунуть свою гордость куда подальше и завопила: «Ай! Больно! Простите!». И так после каждого удара. Соседка меня не обманула — она нанесла ровно 20 ударов, а затем сказала: — Ну всё, Наташа, можешь одеться! Я встала с козлов и пощупала попу. Она полыхала и очень болела. Я напялила трусики и штаны. Марья Петровна подошла ко мне и сказала: — Отдай мне все свои сигареты! Я не посмела её ослушаться и послушно отдала пачку. — Молодец. Ещё раз увижу, что куришь — во-первых, надеру зад так, что мало не покажется, а во-вторых, расскажу деду! Поняла? — Да поняла, — ответила я. — Простите, пожалуйста. — Прощаю, — усмехнулась Марья Петровна. Прошло уже почти 30 лет. Мой дедушка скончался ещё в 1995 году. Из жизни его унесла неизлечимая болезнь мозг. Марья Петровна, насколько мне известно, осталась жить вместе с мужем в Омске, а дочери разъехались по стране. Сама же я очень повзрослела, через 4 года после описываемых действий вышла замуж и прожила счастливо в браке 15 лет, родив 5 дочерей. Девочка и щётка для волос ------------------- Мэнди всегда была худой девочкой со стройной молодой попкой. Ей было двадцать лет, и при росте в 160 сантиметров она весила 50 килограмм. Ей не нравилась её худоба, и она часто мечтала о том, чтобы набрать немного в весе. Пока её подруги жаловались, что их попки слишком большие, Мэнди завидовала тому, как их попки отлично заполняют обтягивающие джинсы. Однажды она пришла домой из магазина с новыми джинсами и призналась маме, что хотела бы набрать несколько килограмм пониже спины. Её новые джинсы не обтягивали её попку так, как ей этого бы хотелось. Она хотела, чтобы у неё было чем повертеть и что выставить напоказ при игре в боулинг. Мама улыбнулась и шлёпнула её по очаровательной маленькой попке. — Не бойся, у тебя попа ещё вырастет. У нас в семье с этим хорошо обстоят дела. Наберешь несколько килограмм и сама удивишься результату. А знаешь, кстати, если у девочки большая попа, то шлёпают её не рукой, а щёткой для волос. Всё ещё хочешь отрастить попу? Мэнди покраснела и ответила: — Даже если меня будут шлёпать щёткой для волос, всё равно не хочу быть такой тощей! С тех пор мама стала помогать Мэнди набирать вес. Она давала ей больше булочек, часто баловала печеньями и поощряла съедать порцию мороженного перед сном. Вскоре благодаря маминым заботам попка дочери выросла весьма заметно. Мэнди часто измеряла свои бёдра и вставала на весы. Понемногу её попка набрала тот размер, о котором она мечтала. Когда она играла в боулинг, люди с ближайших шести дорожек слева и шести справа заглядывались на неё при каждом её броске. Когда она шла по улице, ей свистели вслед прохожие. Когда она ходила по магазинам, она то и дело останавливалась у зеркала и любовалась собой. В день рождения, когда ей исполнился 21 год, Мэнди подошла к маме, одетая в прелестную короткую юбку, которая прекрасно облегала её округлую попку, и вручила маме щётку для волос. Мама удивлённо посмотрела на неё и Мэнди объяснила: — Мама, я всегда хотела, чтобы ты больно отшлёпала меня щёткой для волос. Всю жизнь ты меня шлёпала рукой, и мне было больно, и я всегда начинала вести себя лучше, но я чувствовала, что мне чего-то не хватает. Ты меня не шлёпала с четырнадцати лет, с того раза, когда я выкралась из дома ночью. Я очень хочу, чтобы ты отшлёпала меня за это щёткой для волос прямо сейчас. Мама поняла по лицу Мэнди, что она действительно очень хочет того, о чём просит. Мэнди была замечательной дочерью и никогда не просила у мамы того, чего та не могла ей дать. Мама посмотрела на щётку, затем на дочку, одетую в короткую юбку. Что ещё ей оставалось делать? — Ты понимаешь, о чём ты сейчас просишь, Мэнди? Голос Мэнди звучал как голос маленькой девочки, когда она ответила: — Да, мама, я прошу тебя наказать меня. — Хорошо, я накажу тебя так, как наказала бы в твои четырнадцать лет, если бы твоя попка была достаточно большой. Это значит, что я задеру твою юбку и сниму с тебя трусики. — Да, мама, — Мэнди заёрзала и ощутила покалывания в области попы. Мама Мэнди села на стул и уложила дочку к себе на колени. Руками Мэнди упёрлась в пол, чтобы удерживать равновесие, а ноги согнула, и её пятки смотрели в потолок. Мама положила руку на широкую юную попку Мэнди и несколько раз шлёпнула. Она принялась разогревать попку дочери через юбку, шлёпая то по одной половинке, то по другой, но не задирая ткани юбки. Потом она остановилась и погладила Мэнди по попе, отмечая, какой милый и крепкий задик у Мэнди под юбкой. Затем мама подняла юбку и ей открылись бледно-розовые лёгкие трусики. Они едва прикрывали попку Мэнди, и к тому же они сползли к серединке, свидетельствуя о том, что Мэнди сжимала попку. Мама стала нежно гладить по трусикам, чтобы дочка расслабилась. Дождавшись этого, она взяла в правую руку щётку для волос и погладила ей по трусикам Мэнди. Мэнди крепко схватилась руками за ножки стула и глубоко вдохнула. Она наконец получала то, что так долго заслуживала — порку щёткой для волос. Мама поднялая щётку и опустила её с громким звуком, затем сразу же ещё раз. — Ааайй! Больно! — выдохнула Мэнди. — Во время порки должно быть больно! — улыбнулась мама. После шлепка по одной половинке попы и затем по другой, красные пятна проступили там, где заканчивались трусики, и где раньше была бледно-белая кожа. Маме буквально стало интересно, какой же красивой должно быть стала попка её дочери, и она без особого промедления просунула пальцы под резинку розовых трусиков и стянула их вниз. — Мамочка, только не по голой попе! — инстинктивно взмолилась Мэнди. Мама улыбалась, глядя на роскошный зад своей дочери. Наверху виднелсь две очаровательные ямочки. Попка гармонично расширялась, если смотреть вниз от стройной талии, где скомканная юбка покоилась, чтобы не мешать маме делать своё дело. С другой стороны пухленькая попка Мэнди переходила в красивые длинные ноги, на которых сейчас находились её трусики. Когда мама принялась шлёпать Мэнди по попе щёткой для волос, она поразилась, какой упругой и крепкой стала попка её дочери. Она тряслась только совсем чуть-чуть и только от самых сильных ударов. Мэнди активно ёрзала у мамы на коленях. Слёзы катились по щекам отшлёпанной девочки, когда мама покрывала сильными ударами её восхитительную попку. Ногами она неистово колотила по полу от боли. Наконец, мама решила, что скоро пора заканчивать порку. Попка её дочери переливалась красивыми оттенками красного, и поскольку девочку ещё ни разу так сильно не пороли, в нескольких местах образовались маленькие ярко-красные пятнышки. — Теперь ты получишь 21 удар в честь своего дня рождения. И если будешь храброй девочкой и выдержишь их как следует, я обработаю твою попу лосьоном, чтобы не так болело. — Да, мамочка, да! — Мэнди подняла голову и стиснула зубы, настроив себя не орать и не визжать. Двадцать один сильный удар обрушился на попу Мэнди, которая в полной тишине билась ногами об пол. У мамы на глазах попка Мэнди превратилась из красной в малиновую. Не было сомнений, что всю ближайшую неделю Мэнди будет вспоминать эту порку каждый раз, когда будет садиться. После последнего удара мама послала Мэнди за лосьоном, и Мэнди перебежала в другой конец комнаты и обратно и улеглась к маме на колени. Всё это она сделала со спринтерской скоростью и не надевая трусиков. Мама принялась растирать лосьон и улыбнулась, услышав как Мэнди заурчала, как только лосьон соприкоснулся с её горящей попкой. Когда мама нанесла уже много лосьона на горячую кожу дочери, она натянула трусики на место и разгладила юбку Мэнди. Когда они потом стояли и обнимались, в этот трогательный момент, мамина рука опустилась вниз и легонько шлёпнула по попке дочери — чтобы напомнить, что девушка никогда не бывает слишком взрослой, чтобы лежать у мамы на коленях и получать по попе, особенно если та по размеру доросла до щётки для волос. День свадьбы ------------------- Я проснулся невероятно освежённым, как будто и не смыкал глаз. Все чувства мои обострились до предела. Всё вокруг я ощущал необычайно живо, и был словно до краёв налит возбуждением и сладостным предчувствием. Моя радость была столь велика, что пару минут я даже не мог понять, в чём же причина этого приподнятого настроения, какое стечение обстоятельств так вдохновляет меня. Не то чтобы я забыл о Марии, или о словах её отца на прошлой неделе, но я был просто переполнен восхитительными ощущениями, и мне даже на ум не приходило задаваться вопросом об источнике моего счастья. Подобно удару волны вернулись воспоминания, заливая меня невыразимым счастьем. Правда, глубоко внутри ворочался червячок беспокойства, навязчивый страх, что приведшие меня к знаменательному дню события происходят только в моём воображении. Судите сами. Мыслимо ли, чтобы я, простой портной, мог жениться на самой прекрасной девушке целого графства, на женщине, стать и изящество которой не имели себе равных — нет, это было просто непостижимо. В ушах моих всё ещё звучали слова её отца, лорда Мэйблери, растроганно произносившего: «Да, сынок, всё верно, я отдаю тебе мою дочь и благословляю вас». Я встал, подошёл к окну спальни и открыл ставни. Утро только зарождалось, так что небо было ещё полно звёзд, и лишь на востоке появилась бледная полоска. В поместье было тихо, и как ни напрягал я слух, всё, что мне удалось расслышать — кудахтанье кур и далёкую суету прислуги. Потом я услышал позвякивание. Через каменный внутренний двор прямо подо мной медленно прошла дородная прачка, неся тяжёлые вёдра с родниковой водой. Скоро по всему огромному дому должна была закипеть бурная деятельность, и наступающий день обещал невероятным образом изменить мою размеренную жизнь. Я почти обезумел от нетерпения, и мой пыл неудержимо рвался наружу приступами беспокойной энергии. Я несколько минут ходил из угла в угол, но шагал я широко, и потому не мог сделать больше чем несколько шагов в любом направлении. Внезапно комната показалась мне тесной и душной. С неожиданной для самого себя решимостью я выскочил в коридор. Вы поймите, что сам я — из рабочего класса. Детство моё прошло в домике, состоявшем из одной комнаты, в предместье. И хотя теперь у меня большой каменный дом в центре, я всё же не часто бываю в таких поместьях, как у моего будущего тестя. Из-за этого ли, или из-за моего беззаботного возбуждения, но через некоторое время я элементарно заблудился. Я оцепенело бродил по молчаливому дому, в нерешительном замешательстве боясь потревожить кого-нибудь из хозяев в этот безбожно ранний час. Я прошёл мимо множества закрытых дверей и бродил вверх и вниз по лестницам, совершенно сбитый с толку. В конце концов, я остановился, чтобы перевести дух, и попытался привести мысли в порядок. «В этом доме, должно быть, не меньше двух сотен комнат!» — подумал я в благоговейном отчаянии. «Мне потребуется месяц, чтобы найти выход наружу». И вдруг я что-то услышал. Звук, жуткий стон. Мне показалось, будто кричала от боли женщина. Я заторопился вниз по коридору в направлении источника звука, внимательно прислушиваясь, страстно желая встретить других людей. Теперь я слышал и другие звуки. Странные, очень похожие на удары кнута. Я пошёл быстрее, почти побежал. Внезапно меня охватила необъяснимая уверенность — я слышал этот женский голос раньше. И с этого момента воспоминания мои начинают путаться. Помню только, что, задыхаясь, бежал вниз по лестнице, а потом совершенно неожиданно куда-то ввалился, попав, похоже, в винный погреб. И здесь — словно порыв ветра вышиб из меня дух. Казалось, я пропустил мощный удар в живот, так что отшатнулся и упал, слишком ошеломлённый, чтобы заговорить или подвергнуть сомнению то, что видели мои глаза. Наверное, я сумбурно рассказываю. Но как можно передать, что творилось со мной? Это было, как если бы прямо рядом со мной взорвался пороховой заряд, и через долю секунды тело моё утратило контроль над биологическими процессами. Я превратился просто в массу органической плоти, измельчённой, дрожащей, избитой, моё сердце подскочило к горлу, голова отчаянно разболелась. Я ощутил, как поток крови несётся сквозь моё тело, затопляя кожу лихорадочным жаром. Грудь жгло словно огнём, я не мог дышать, и казалось, тело просто отказывается подчиниться моей воле. Я был переполнен страхом, возбуждением и бешенством, и ещё я ощущал горячий ток страсти, пульсирующий в моих венах. Самое удивительное, что мужской мой орган моментально пробудился и распух, словно спящий солдат, резко вскакивающий при появлении сержанта. И всё вышеописанное произошло в один миг, едва ли на протяжении удара сердца, пока я стоял на коленях в дверном проёме, слишком ошеломлённый, чтобы шевельнуться. Меня разрывали противоречивые стремления. Разум советовал — бежать, скрыться до того, как меня заметят. Сердце побуждало броситься вперёд и атаковать этого мужчину-гиганта. И какая-то не укрощённая часть меня, дикий зверь глубоко внутри, жёстко приказывал не двигаться — и молча смотреть, уподобившись жалкому вуайеристу. В результате я недвижимо застыл на месте, пойманный нерешительностью, и смотрел с беспомощной смесью похоти, гнева и страха, как огромный мужлан, не дальше чем в десяти футах от меня, заносит для нового удара тяжёлый кожаный ремень. Перед ним, растянутая на шершавой поверхности деревянной бочки, лежала моя наречённая, моя невеста. Она была совершенно обнажена, и её бледная гладкая кожа слабо поблёскивала в неверном свете фонарей. За запястья она была привязана к столбу перед ней, ноги притянуты грубой верёвкой к такому же столбу позади, а её великолепные груди — куда более пышные, чем я мог предполагать ранее, видя их контуры под одеждой — свободно свисали над краем бочки. Большие тёмно-красные соски, затвердевшие от холодного ночного воздуха, выглядели одновременно вульгарно и соблазнительно. Длинные тёмные волосы Марии спадали ей на спину и свешивались на дальнюю от меня сторону, оставляя прекрасное лицо открытым. Её глаза были красными от слез, и она тихо стонала, отчаянно мыча всякий раз, когда мужчина посылал вниз широкий ремень, с тяжёлым шлепком полосуя её голые ягодицы. Я содрогнулся, глядя, как её зад после очередного удара на несколько секунд становится белым, а потом кожа снова яростно краснеет. Видеть такое было больно, но вместе с тем — необычайно возбуждающе. Член мой был до невозможности твёрд, вздрагивая и выгибаясь в моих штанах, но я не мог даже пошевелиться, не то что найти для него более подходящее положение. Всё, на что я был способен — смотреть на эти восхитительные ягодицы, близнецы-полусферы крепкой плоти, сводящие меня с ума. Смотреть на дрожь нежного тела при каждом жестоком ударе ремня, словно сдирающем кожу с МОЕЙ спины. Мне казалось, что член мой вот-вот взорвётся от мучений, но двинуться я был по-прежнему не в состоянии. Я никогда не узнаю, долго ли я простоял на коленях в дверном проёме. То ли минуту, то ли целую жизнь — для меня это было одно и то же. Сколько раз за это время я видел, как великан, сам обнажённый до пояса и истекающий потом, полосует ремнём плоть моей обожаемой невесты? Даже не могу предположить. Я растворился в этой сцене, прикованный к одному месту, практически загипнотизированный видом порки. Шлепки ремня оглушали, ужасали, и всё же — не могли сравниться с рвущими душу стонами, которые издавала Мария. Низкие гортанные звуки, безнадёжные и неистовые, и вместе с тем — с неким оттенком изысканного достоинства. Как мужественно она переносит порку, с восхищением думал я, глядя на её лицо, словно заострившееся от страданий. Я был отстранён от происходящего, как будто смотрел на ожившую картину, а не на реальность, которую мог изменить. Мой разум даже не задавался вопросом, почему она должна терпеть подобное, и я просто наблюдал. Но внезапно чары оказались разрушены, как будто со звоном лопнуло и осыпалось незримое стекло. Мучительно выгнувшись, Мария вскинула голову, и наши взгляды встретились. На целый удар сердца мир словно замер, ремень застыл в середине замаха, а мы с Марией не могли вздохнуть и впились глазами друг в друга. Казалось, во вселенной не осталось звуков, и только наши прикованные друг к другу взгляды могли говорить через гнетущую пустоту. Затем это прошло. Ремень закончил свой бесконечный полёт и впился в нижнюю часть её ягодиц, совсем рядом с нежными бёдрами. Мария испустила полный муки крик, который чуть не разорвал мне сердце, а я вскочил на ноги. В секунду силы вернулись ко мне, и я бросился на здоровяка. Он удивлённо взревел, и, ухватив меня за руку мускулистой лапой, почти оторвал от пола, без труда удерживая на весу. Я был неистов, безрассуден, но это ни к чему не привело. Я высок ростом, но не слишком силён, а детина этот был на голову выше меня. Всё, чего мне удалось добиться — так это только беспомощно шипеть, извиваясь, и злобно проклинать его. Меня остановил крик Марии: «Алекс, прошу тебя, отпусти его! Отпусти! Всё в порядке». Я застыл, с изумлением глядя на неё. — Всё нормально, — повторила она, когда гигант опустил меня на пол. — Он просто выполняет свою работу, Алекс, любовь моя. Не трогай его. — Но… почему? Что всё это значит? — я справился с собой, хотя и не без труда, и слёзы любви и злости текли по моему лицу. — Это — всего лишь правосудие, любовь моя. Я заслужила это наказание. Это не так ужасно — и не искалечит меня. Просто причинит боль. Не беспокойся ни о чём. Это всего-навсего порка. — Не беспокоиться? Да ты что? — заорал я. — Ты должна стать моей женой! А сейчас я обнаруживаю тебя раздетой и выпоротой, будто простую служанку! Ты думаешь, я могу вот так спокойно удалиться и позволить этому продолжаться? Я упал на колени возле её лица, всматриваясь в глаза моей любимой. — Да, любовь моя, будущий муж мой, так ты и должен поступить. Её взгляд обжёг меня яростным напором. Я и не подозревал, что в её хрупком теле может скрываться подобная сила воли, и неожиданно мне стало стыдно. Не знаю почему. В этот момент через меня снова пронёсся поток крови, горячей и полной желания, и мне вдруг нестерпимо захотелось стиснуть Марию в объятиях, сжать в своих ладонях эти груди, впиться губами в эти соски. Я готов был броситься на неё, изнасиловать её, такую, как она была, беспомощную, привязанную к бочке, вжимаясь в горячую и воспалённую кожу её ягодиц. Фактически, осознал я с уколом ужасной вины, я даже предпочитаю, чтобы плоть её была при этом покрытой рубцами и как можно более чувствительной. Я хотел ещё сильнее отхлестать её по ягодицам, а потом пройтись ремнём по её голым бёдрам и лодыжкам. Я хотел шлёпать её по грудям и грубо выкручивать их. Я хотел слышать, как она стонет от боли и удовольствия подо мной, и мечтал, чтобы её страсть победила боль. В мгновенной вспышке я осознал всё это и одновременно ужаснулся и смутился. Что за чудовищем я был? Как мог я желать ей такой боли? — Я не могу, — прошептал я. — Я не могу позволить делать это с тобой. Можешь ты мне хотя бы объяснить — почему? В каком грехе ты призналась? Почему ты должна подвергаться подобному наказанию? Мария посмотрела на меня, и я вдруг подумал, что никогда она не была так прекрасна, как в эту минуту. Подумал, глядя в её лицо — горящее и мокрое от слёз, и в её глаза — покрасневшие и широко открытые, полные боли и страха. — Я делаю это для тебя, — просто сказала она, и глаза её подтвердили, что она говорит правду. — Такова традиция нашей семьи — сечь невесту в ночь перед свадьбой. Это смиряет её гордыню, уничтожает остатки заносчивости, и к тому же — пробуждает её чувственность. Но это должно быть сделано по доброй воле, без применения силы. Это должно быть выбором самой невесты — принять ли вызов и пройти ли через эту боль. Моя мать перенесла это, и её мать — до неё. И так далее, поколение за поколением. Я понимаю цели этого и выгоду, получаемую от этого. Я пошла на это добровольно, Алекс. Таков мой выбор. Это трудно, правда, но я могу думать о тебе, и это помогает мне выдержать боль. А если представить, что это ты сечёшь меня, Алекс, то я могу почти наслаждаться поркой. Я воззрился на неё в ошеломлённом молчании. — И ты по доброй воле согласилась на наказание? — уточнил я. Она кивнула, а я тупо продолжал: — Но зачем? Она рассмеялась, и словно восхитительный серебристый колокольчик зазвенел в этом тоскливом храме боли. — Ох, Алекс, ты всегда делаешь всё таким запутанным! Это же просто, совсем просто. Ты же не хочешь, чтобы твоя жена была своевольной и непокорной, высокомерной и заносчивой, ведь так? — Я помотал головой. — Разумеется, не хочешь! Но, Алекс, уже моим согласием на это наказание я доказываю любовь к тебе и показываю, что не обладаю ни одной из этих черт. Я люблю тебя, дорогой мой, и я буду делать всё, что ты скажешь. Даже если ты захочешь так же наказывать меня. — Но я же никогда не просил, чтобы тебя наказывали подобным образом, — торопливо запротестовал я, внезапно вообразив, что мою неосознанную тайная страсть давно заметили все, кроме меня. — Ты — нет, — строго сказала Мария. — Я предлагаю тебе это как подарок, как доказательство моей преданности тебе перед нашей брачной ночью. Я вдруг осознал, что этот абсурдный спор ни к чему не приведёт, и решил, что пора брать инициативу в свои руки. — Ну, а теперь это пора прекратить, — произнёс я тоном, не оставляющим места для возражений. — Я люблю тебя и ценю твой жест, но ты вытерпела достаточно. Всё кончилось. — Нет, Алекс, нет. Ничего ещё не кончилось. Потому что наказание должно быть исключительно жестоким. Его суровость послужит свидетельством моей верности, моей преданности. И если я не смогу дойти до конца, до самого предела того, что могу вытерпеть, тогда наказания — всё равно что не было. — И сколько же ударов осталось? — спросил я, поражённый её словами. Она снова рассмеялась: — Глупый. Здесь не я веду счёт. Отсчитывает удары тот, у кого в руках ремень. Ему судить, когда наступит мой предел. И порка закончится только тогда, когда Джон скажет об этом. — Она кивнула в сторону огромного мужчины. — Он будут пороть меня до тех пор, пока у меня сохраняются силы терпеть боль. Я посмотрел на девушку, на которой собирался жениться. Она была необыкновенно красива, и даже сейчас — обнажённая, растянутая меж столбов так, что все её женские секреты оказались выставлены напоказ, с исхлёстанными, побагровевшими ягодицами — выглядела почти непристойно, но казалась странно прекрасной. Она уже перенесла так много, и всё же не боялась новой боли. Она сказала, что делает это для меня, подумал я, устыдившись. Я никогда не просил её делать что-то вроде этого. Но она пошла на такое добровольно, и внезапно я нашёл её готовность к страданиям невыразимо возбуждающей. Кроме всего прочего, я хотел видеть, как её наказывают, дико хотел стать свидетелем её мучений. Во внезапной вспышке понимания я увидел, что её страдания способны лишь усилить наше с ней сексуальное удовольствие. Я увидел это так ясно, с такой уверенностью, что нечего было сомневаться — так оно и есть. Словно я знал это всю свою жизнь. И в тот же миг я понял, что принял решение. После чего сделал шаг назад и жестом предложил экзекутору продолжать наказание. — Продолжайте порку, — приказал я. — Она пока всего лишь слегка разогрета. А её нужно хорошенько подготовить к первой брачной ночи. Я заметил, что Мария вздрогнула при этих словах, и в глазах её блеснули слёзы. Но она улыбалась, и я знал, что мы поняли друг друга. — Я останусь и буду смотреть, — сообщил я мужчине с кнутом. И ощутил какое-то болезненное удовольствие от беспокойного взгляда, которым одарила меня Мария. Разумеется. Ведь её наказание должно было оказаться разом и более приятным, и более унизительным в моём присутствии. Я расположился на небольшом табурете, который нашёл в углу, и спокойно смотрел, как возобновилась порка. Кожаный ремень был широким и толстым, слуга — силён, удары — быстрыми и тяжёлыми. Мария была совершенно беспомощна, и смотреть на её восхитительную плоть было невообразимо приятно. Я наслаждался каждым мгновением порки, каждым шлепком ремня, каждым вздрагиванием ягодиц, каждой слезинкой, которая скатывалась по гладкой щеке моей невесты. Меня до крайности возбуждали её хриплые стоны, те почти незаметные усилия, предпринимаемые ею, чтобы остаться в гордой неподвижности, и то, как покорно её тело принимает наказание. Когда её ягодицы равномерно окрасились ярко-красным, а плоть оказалась покрыта сетью потемневших рубцов, я протянул руку и легонько хлопнул ладонью по её заду. Мария взорвалась потоком свежих слёз, и я понял, что она почти на пределе. — Переходи к её бёдрам, — негромко сказал я слуге, поглаживая длинные чёрные волосы Марии и целуя её в щёку. С наслаждением вглядываясь в её глаза — полные ужаса. — Я хочу узнать, на что она способна. Депрессия ------------------- Оля сидела на кухне, уткнув лицо в сложенные на столе руки. Слезы уже высохли; да и плакать она больше не могла. Должен же быть предел! А тут никакого намека: Вечером опять звонила мать; на две недели оставила ее в покое и теперь вознаградила себя. Оля как раз вернулась из прогулки по магазинам, ничего не купив. И подошла к телефону, думая, что о ней беспокоится Марина. Но все оказалось совсем плохо: "Шлюха!" было самым мягким из слов, которые она услышала. Мать давно порывалась вернуть ее, но безрезультатно. И это окончательно озлобило Екатерину Николаевну. Она грозила и психбольницей, и милицией, и призывала на голову дочери все напасти. Оля не выдержала и бросила трубку, попросив мать дрожащим голосом забыть о ней. Увы, Марины все еще не было. Она наговорила на автоответчик сообщение, что может задержаться на работе и явится ночью или утром. А ее присутствие было необходимо, когда явился отец. Он был не то чтобы пьян, но сильно нетрезв; силой вломился в подъезд и едва не вышиб дверь в квартиру. Вопли о материнской заботе перемежались с нецензурной руганью. Оля в конце концов не выдержала и вызвала милицию; отец испугался, но не ушел, пока не подошел наряд. Объясняться он не пожелал и был увезен в отделение как пьяный хулиган. А Марина все не приходила: Оля, конечно, не могла знать, к чему приведет случайное знакомство на вечеринке. Она пришла к подруге одна и за столом оказалась рядом с высокой молчаливой девушкой года на три старше. Марина поразила ее уверенностью в себе, остротой и независимостью ума, гордостью и силой. Она давно обеспечивала себя сама, удачно вложив полученные от родителей деньги, а на вечеринке встречалась с подругой — пышной барышней по имени Вика, выказывавшей перед Мариной труднообъяснимую робость. Впрочем, Вика вскоре ушла, вся в слезах. А Оля стала собираться домой, утомившись от чрезмерного скопления людей. Марина взялась подвезти ее; по дороге девушки заехали выпить кофе. Оля немного рассказала о себе, чувствуя повышенный интерес новой подруги — о сложностях с родителями, о неудачных поисках работы, о сложностях с парнями. — Ты немного не права, — заметила Марина. — Ты думаешь, что можешь дать им, а нужно знать, что ты сама в них ищешь? Может, они и не могут этого дать? Это заставило Олю задуматься. А еще больше — расставание с Мариной, которая неожиданно обняла ее и поцеловала в губы. Потом исчезла, оставив адрес и телефон. Исчезла из жизни, но не из мыслей. Оля постоянно сравнивала подруг — да и друзей — с Мариной, но ни в ком не находила ее совершенств. И как-то раз, чувствуя себя совсем разбитой, позвонила. Оказалось, кстати. Марина собиралась в театр; пригласила и ее. Оле нечем было занять вечер, и в условленный час фольксваген Марины остановился возле ее дома. Чмокнув ее в щеку, подруга заметила: — Оля, ты одеваешься с большим вкусом. Но есть случаи, когда надо отступать от традиционного стиля одежды. В театре дама должна приковывать взгляды, рождая не желание, но преклонение. А для этого: Ну, еще успеем: Она отвезла Олю в приличный магазинчик, в котором была постоянной клиенткой, забрала две заказанных ею коробки и сообщила продавщице: — Мне хотелось бы, чтобы подруга одела сегодня подходящее ей вечернее платье. Пожалуйста, помогите ей и мне. Оля пыталась возражать, но эти робкие попытки были тут же пресечены: "Ты оказала мне услугу, согласившись; и это не подарок, а услуга ответная. Пожалуйста, не спорь и не обижай меня; это совершенно излишне". В отдельной кабинке Оле пришлось раздеться в присутствии подруги. Марина скептически осмотрела ее белье и, невзирая на смущение подруги, попросила продавщицу принести подходящее. — Не стесняйся! — резко шепнула она Ольге. — Здесь так принято. И ты должна чувствовать себя иной — каждой клеточкой тела. Под ее наблюдением Оля сняла трусики и лифчик, тут же замененные элегантным комплектом и корсетом, затянутым за спиной руками хорошенькой продавщицы, не обращавшей внимание на смущение клиентки. Настал черед чулок и пояска. Расправляя складки, Марина провела рукой по внутренней поверхности ее бедер, заставив Олю глубоко вздохнуть. Потом настал черед темно-синего платья с минимальным вырезом и кокетливой полоски ткани, скрывшей шею. На ногах оказались маленькие туфельки, чудесно гармонировавшие с платьем. В зеркале Оля узрела красавицу, которой предстояло произвести в театре некоторое (немалое, впрочем) впечатление. В ложе она сидела скромно, потупившись, а Марина познакомила ее с несколькими друзьями, не забывшими похвалить безупречный вкус. Это заставило Ольгу еще больше покраснеть — она ведь боялась спросить, сколько все это стоит. После театра поужинали в ресторане; было уже очень поздно, а Оля должна была где-то переодеться: не ехать же в новом туалете домой? Пришлось ехать к Марине. В ванной она с некоторым уже сожалением скинула новые вещи. А потом дверь скрипнула; и там стояла Марина: Ее сильные руки быстро преодолели нерешительное сопротивление гости. Почти на руках хозяйка отнесла Олю в роскошную кровать, закрыв губы поцелуем. И восхитительная игра продолжалась до утра, это заставило Олю забыть обо всех встречах с мальчиками. Марина оказалась гораздо искушеннее мужчин; ее страстные губы заставили Олю раздвинуть ноги; а там уже все было мокро: Оргазмы она сосчитать не могла; а утром, проснувшись, увидела рядом Марину, которая принесла им завтрак в постель: Эту любовь победить Оля оказалась не в силах; сначала она оставалась ночевать у Марины, а потом переехала к ней совсем по просьбе любовницы. И это привело сначала к скандалу, а потом к разрыву с родителями; потом ее уволили с работы — Оля полагала, что там без родителей не обошлось; и Марины не было рядом. Всего этого оказалось слишком много для двадцатитрехлетней девушки. Ей казалось, что в мире больше ничего и никого нет — только горе и мрак. Вот и все — конец! Лучше прекратить мучения; эта любовь действительно неестественна, а побороть ее Оля не может. Оставался только один выход. И Оля заткнула окно на кухне, плотно закрыла дверь и открыла газ на полную мощность. Она улеглась у плиты и начала дышать, глубже, глубже: Девушке удалось побороть тошноту, сладостная тяжесть охватила ее. Оля потеряла сознание: Очнулась она в кровати, чувствуя страшное изнеможение и ломоту в теле. Рядом, внимательно наблюдая за ней, сидела Марина, сжимавшая чашку с водой. На ее лице виднелись следы недавних слез. Видно было, что она так и не сняла деловой костюм, в котором приехала, и не ложилась спать уже очень давно. Марина сразу же поцеловала любовницу: — Зачем, зачем ты это сделала? Нет, не говори, тебе нельзя этого делать! Доктор приходил, он сказал: Ведь еще немного, и тебя бы не стало! Это все они, твои родители! Какой кошмар! Оля говорить практически не могла; из горла вырывался только сдавленный хрип. Он попыталась отвернуться, скрыть свой позор, свою неудачу, но и этого не смогла. Любое движение вызывало боль; казалось, что и смерть была бы легчайшим исходом. Так продолжалось два дня. Все это время Марина не отходила от нее, кормила с ложечки, баюкала, ласкала. Когда она приподняла подругу, подставив "утку", в ее руках проявилась недюжинная сила. Оля испытывала сильнейшее смущение, но встать все равно не могла. Пришлось совершать нехитрую процедуру под влюбленным взглядом Марины. Потом она салфеткой аккуратно вытерла Олю и поцеловала между ног, вызвав жаркую волну во всем теле: — Тебе пока нельзя возбуждаться, но у нас еще все впереди! Только сейчас я понимаю, как дорожу тобой. Ни с одной женщиной я не была так близка; а все эти проблемы — они только сближают. Скажи, что любишь меня, пожалуйста! Но Оля была непреклонна; ее решимость не исчезла, а мысль о любви рождала только стыд. Придуманный выход оставался единственным. Она молчала сколько могла, а потом сообщила об этом Марине: — Я должна умереть! Понимаешь, должна! Все к этому вело: И теперь дальше пути нет. Мне стыдно вспомнить, что мы делали вместе: Но я: не могу об этом забыть: И простить себя не могу: Отпусти меня, Марина; и я навсегда освобожу тебя от забот. Напрасно Марина умоляла ее передумать, напоминала о своей любви, пыталась убедить, что заботы об Ольге делают ее счастливой — ничего не помогало. И тогда, к исходу второго дня, она решилась на крайние меры: — Оля, я не могу отпустить тебя — мы предназначены друг для друга. Ты останешься здесь, пока не поправишься, не вернешься к жизни во всех смыслах. И ради этого я сделаю все: Сейчас мне надо уехать, а ты будешь спать и не попытаешься уйти. Я не могу доверять тебе в эту минуту, поэтому прошу — прими эти таблетки. Тогда ты спокойно дождешься меня. И все будет хорошо: доверься мне! Ольга стиснула зубы, шепча: "Я хочу умереть, я недостойна жизни!". Она действительно чувствовала себя уже умершей, ничтожной и никчемной. Но Марина так не считала. Навалившись на подругу сверху и стараясь не причинить ей боль, она зажала Оле нос и влила в рот воду с растворенным в ней порошком. Пока глаза не закрылись, Оля видела рядом Марину, ожидавшую действия снотворного: Ее истомленный организм не мог противиться действию лекарства; очнувшись, Оля не знала, вечер на улице, утро или ночь — шторы задернуты, в комнате темно. Усилием воли она приподнялась и упала с кровати; в голове истерически билась одна только мысль: "Закончить все, быстрее, раньше, чем вернется Марина!" На комоде, как она помнила, всегда лежал красивый и достаточно острый нож. Если до него дотянуться: Она преодолела большую часть расстояния, когда хлопнула входная дверь. Через минуту зажегся свет, на пороге появилась Марина. Она тотчас увидела, куда устремлен взгляд лежащей на полу Оли, подхватила обессилевшую девушку на руки и отнесла на кровать. Затем села рядом и серьезно проговорила: — Оля, ты не оставляешь мне другого выхода. Я верю в нашу любовь и знаю, что в тебе говорит минутное помрачение. И я докажу это! Но тебе нельзя доверять в таком состоянии. Поэтому я приму более строгие меры. Сначала тебе надо поесть: Преодолев сопротивление Ольги, Марина накормила подругу и напоила из стакана сладкой микстурой, снова погрузившей девушку в сон. Он был глубок, без сновидений, но оставлял после себя только тяжесть в голове. Пробуждение оказалось резким; но его ожидала Марина. Она поднесла пленнице судно и вновь напоила ее, зажав нос и вынудив раздвинуть зубы. Сколько это продолжалось, Оля установить не могла, но вряд ли очень долго — три или четыре дня. Марина пичкала ее успокоительными, а отходя от постели, привязывала руки Оли кожаными ремешками к изголовью. Наконец она сочла лечение состоявшимся. Очередная порция питья была, напротив, освежающей. Марина отвязала руки подруги и откинула покрывало: — Теперь скажи, что ты успокоилась и можешь вернуться к жизни. Все хорошо, все прошло и забыто! Не заставляй меня: Тут она замолчала и просительно посмотрела на Олю, оставшуюся непреклонной. Любовь к Марине никуда не делась, но стоило вспомнить разговор с матерью: — Нет, это все равно неправильно. Отпусти меня: Я не хочу жить. — Но тебе придется! — в голосе Марины появились нотки жестокости. — Ради меня и ради себя: Вставай немедленно! Поддерживая Олю под руку, она отвела ее в туалет; здесь, невзирая на просительные взгляды, Марина наблюдала за подругой и помогла ей подтереться после процедуры "облегчения". Ванная была уже наполнена; Марина раздела девушку как ребенка и помогла опуститься в воду. Ее ласковые пальцы обследовали каждый сантиметр истощенного тела, особенно задержавшись в низу живота. Оля вздохнула, но ее решение оставалось неизменным: — Прекрати, Марина! Этим ты мне не поможешь! Однако та продолжала манипуляции; Оля попыталась вырваться и закричать, но ее рот был тут же закрыт заранее приготовленным кожаным кляпом. Марина не дала ей опомниться, вытащила из ванной и завернула в махровое полотенце. Оля все еще вырывалась, а в коридоре попыталась броситься к двери. Но руки Марины стали по-настоящему железными. Она в полной тишине ухватила любовницу за поясницу и почти отнесла в спальню. Здесь руки Оли были связаны за спиной, а колени тоже стянуты кожаным ремнем. Беспомощная пленница вынуждена была выслушать то, что говорила Марина: — Ты обманула мои ожидания! Но от этого моя любовь только сильнее, и я могу ее доказать. Я буду с тобой сурова, но это совершенно необходимо. Отныне за всякое непослушание ты будешь наказана. Я разобралась на время с твоими предками; от наших занятий отвлекать нас никто не будет. А за эту выходку ты должна быть наказана! Ты поняла? Если обещаешь не кричать, я выну кляп. Оля некоторое время обдумывала услышанное. Подруга, похоже, всерьез занялась ее проблемой и рассчитывала на решение. Ну что ж, днем раньше или позже: Одно движение головой — и кляп был снят, а путы на ногах ослаблены. Марина отвела ее на кухню и накормила. Затем усадила в кресло, успокаивая, как маленького ребенка: — Ты должна слушаться старших. Я лучше знаю, что тебе необходимо по-настоящему. А сейчас это — наказание. Придется понести его за сегодняшнюю выходку. Иначе прощения не будет. Ну-ка, иди сюда. Марина медленно, даже нежно уложила ее поперек колен и попросила: — Теперь скажи: "Я была плохой девочкой. Пожалуйста, Марина, окажи мне эту милость и прости меня". Оля сжала зубы, но тут пальцы Марины сжали ее сосок, вызывая болезненный стон. Ногти впивались в нежную кожу, а закричать она не могла — рот зажала вторая ладонь. А ласковый голос продолжал: — Я могу отправить тебя под надзор родителей; а те не преминут воспользоваться услугами врачей. А здесь: Если твое решение останется неизменным, ты будешь свободна исполнить его. После моего лечения ты будешь свободна уйти: Но не сразу. Поверь, тебе необходимо нечто подобное: Боль, шепот и страх сливались воедино. Оля чувствовала вину перед Мариной. И ей было ужасно стыдно лежать голой на коленях любовницы с раздвинутыми ногами, стоная и ожидая решения своей судьбы. Что ж, еще одно испытание перед концом: Оля послушно повторила требуемую фразу, с трудом шевеля пересохшими губами. Но в ответ получила сильную пощечину: — Громче, девочка, громче: Я хочу знать, что ты действительно согласна. Не вздумай халтурить, иначе прощения не дождешься. В глазах Оли стояли слезы, но с третьей попытки ей удалось выдать нечто вполне членораздельное. Марина не спешила приступать к наказанию, поглаживая соблазнительные ягодицы и то и дело касаясь заветной складки, которую она так любила ласкать губами — так недавно, до случившегося срыва. При этом она не забывала успокаивать Олю, как капризничающего ребенка: — Ты — настоящее сокровище, моя милая. Ты совсем глупенькая еще, потому и волнуешься по пустякам. Через некоторое время ты поймешь, что важны совсем другие вещи. А если кто-то неправ, на него можно не обращать внимания. Или помочь исправиться — как я помогаю тебе: Она резко шлепнула по правой ягодице Оли; раздавшийся звук один мог свидетельствовать о силе удара. Наказуемая подпрыгнула и взвизгнула от неожиданности. — Вот это нехорошо, моя маленькая. Лежи-ка смирно! А вздумаешь еще вопить, заткну рот и возьмусь за тебя чем-нибудь более твердым и увесистым. Тебе ведь не привыкать: мама наказывала тебя в детстве. Оля кивнула, прикрыв глаза. Он вспомнила, как приподнимала короткую юбочку и ремень охаживал ее попку за особо выдающееся непослушание. Тогда она принимала наказание как должное, даже чувствовала после него некое облегчение. Ведь папа всегда гладил ее по голове и прощал за все, а мама на следующий день готовила что-то вкусное. Как давно ее не наказывали! Марина, видимо, почувствовала перемену в настроении своей жертве. Может, она подметила новое выражение лица, а может, просто расслабились мышцы ягодиц. Как бы то ни было, следующие удары наносились медленнее и несколько мягче. Оля слегка всхлипывала, ее попка сотрясалась, но в целом никаких неудобств она не испытывала. Чувство стыда куда-то ушло (да и к чему стыдиться ее верной подруги и любовницы?), а боль была недостаточно сильной и к тому же возбуждающей. Прикосновения Марины возбудили жар внизу живота. К тому же ее лобок постоянно дергался и терся о мускулистые бедра Марины. Оля чувствовала, как выступают на коже капли пота, как набухает что-то иное, готовое взорваться, расплескавшись: Она уже почти потекла, когда ритм ударов изменился: шлепки вновь стали полновесными, резкими, болезненными. Оля попыталась закусить губу, но один горестный стон все же издала. Марина не могла его не заметить. Она, не говоря ни слова, заткнула девушке рот ее же собственными трусиками. Ткань продвинулась так далеко, что вытолкнуть ее языком не удавалось. Марина заметила: — Теперь ты выглядишь просто смешно: щеки раздуло, губы оттопырены. Будешь носить свое грязное бельишко во рту, пока я не выну его. Поняла? — Оля кивнула. — Можешь прикусить их, чтобы не портить за зря губки. А я продолжу: Она показала жертве длинную линейку, видимо, припасенную заранее. Оля вся сжалась, но нежные поглаживания заставили ее чуть успокоиться. Ягодицы горели и ныли, но это было приятное чувство: она ощущала себя ребенком, о котором заботится старший, которого наказывают с любовью, чтобы впредь оградить от ошибочных поступков. Только это (да еще воспоминания) и успокаивало. Удары линейки оказались более чувствительны. Одним, особенно сильным, Марина рассекла кожу на левой ягодице и сказала будто сама себе: — Ну что ты будешь делать! Придется твоей попке выглядеть симметричной! И тут же добавила порез и на другой дольке. Вскоре не осталось места, где ее полушария не ощущали бы последствий порки. А Марина все продолжала, добавляя линейкой все новые и новые красные полоски. Другой рукой она несильно сдерживала дергавшуюся подружку, не надеявшуюся (да и не желавшую) вырваться. И мало-помалу Оля поняла, что возбуждение никуда не делось; подавленное болью, оно теперь вновь вышло на первый план. И порка только добавляла ему остроты. Ее пещерка уже намокла, первая капелька упала на пол: А Марина, отложив линейку, вновь начала орудовать пальцами. Нескольких движений в интимном месте оказалось достаточным, чтобы Оля забилась в оргазме — еще более остром, чем те, которые она получала обычным путем, в постели. Ее стоны выбивались из-под кляпа, но пошевельнуться девушка почти не могла: руки Марины сильно сжимали ее, не давая приподняться. Потом та вытерла пальцами дырочку подруги и, улыбаясь, облизала их, получая искренне удовольствие. — Видишь, как хорошо вышло! Наказание пойдет тебе на пользу: И оно не последнее. Ведь тебе понравилось, испорченная девчонка? Оля покраснела как никогда. Ей было очень стыдно. Но: она испытала настоящую радость — не только от оргазма, но и от самой порки. И теперь Марина в ее мире занимала место родителей — место сильной руки, дающей и карающей. Она чувствовала опору, еще недостаточную, но дающую надежду. Марина отвела послушную Олю в ванную и сделала ей холодный компресс. Затем она решила накормить пленницу. Сидеть та не могла; ела стоя на коленях на полу, причем из рук Марины (запястья Оля должна была скрестить за спиной). Закончилось все новым приемом "лекарства". До кровати Оля дошла с трудом и почти упала на живот, сразу провалившись в сон. :Теперь доза была небольшой и пробуждение наступило скоро. Но что-то сразу показалось пленнице изменившимся. Она чувствовала странную легкость, имевшую, как оказалось, физическое объяснение. Марина подошла к ней и погладила по голове. Тут-то и обнаружилось, что ее пальцы скользят по гладкой поверхности. Оказалось, что Оля обрита наголо. Это вывело девушку из равновесия; но при попытке вскочить она потревожила недавние шрамы на попке. А Марина сурово прижимала ее обратно к ложу: — Ты еще не закончила искупать свою вину. И никуда ты отсюда не пойдешь. Я забрала всю одежду. А вот и твои трусики! На сей раз она не ограничилась тем, что заткнула Оле рот; широкая полоса ткани гарантировала, что та не сможет вытолкнуть комок белья изо рта. Марина весело потрепала девушку по щеке: — Теперь надо заняться твоим физическим состоянием. Ты много времени провела в постели; будем тренироваться! Пошатываясь, Оля прошла в гостиную, откуда была вынесена вся мебель. Здесь устроили что-то вроде спортивного уголка. Нагая, чувствующая себя открытой и беззащитной, она была вынуждена проделывать все упражнения, которых требовала Марина. Действительно, некое подобие сил к Оле вернулось, но вместе с этим — и неимоверная усталость. Несколько раза она сбивалась с ритма — в приседаниях, растяжках и наклонах. Всякий раз Марина это хладнокровно отмечала. Потом отвела подругу в ванну и поставила под холодный душ: — Стой прямо! Это тебя освежит. Не бойся, не простудишься. Оля не посмела ослушаться и, стиснув зубы, вытерпела холод. Марина тотчас же растерла ее махровым полотенцем и приказала следовать к столу. Она неплохо готовила, но в этот раз превзошла сама себя. Оля ела, как и в прошлый раз, стоя на коленях, из рук подруги. От предыдущей трапезы эта отличалась тем, что завершилась обычным десертом, а не приемом снотворного. Марина приподняла ее подбородок двумя пальцами: — Теперь перейдем к активной жизни. Ты созрела, чтобы вернуться к ней. Смотри, я ничего для тебя не жалею! Это, конечно, и эгоизм, но прежде всего — любовь. — Она поцеловала подругу. — Неужели ты не хочешь ответить тем же? У тебя есть я, у меня — ты. И этого вполне достаточно. Так? Оля еле заметно кивнула. Она понимала, чего стоило Марине такое поведение. Но ее, вероятно, всегда влекло к чему-то подобному. И Олю тоже: Ей нравилось быть покорной воле сильной подруги. И нравилось чувствовать себя виноватой, наказанной: Марина удачно выбрала момент. Через несколько минут Оля уже лежала у нее на коленях, приготовившись к наказанию за нерадивость в упражнениях. Теперь ей пришлось еще и считать удары. Марина шлепала несильно, но достаточно уверенно, чтобы дать наказуемой почувствовать свою власть. И Оля опять чувствовала, как загорается незримое пламя у нее между ног. Неожиданно экзекуция прекратилась. Оля должна была поблагодарить за нее, что и сделала, запинаясь. После этого Марина уложила подругу на кровать, заткнула ей рот и привязала ноги и руки ремешками к стойкам: — Ты была очень послушной и заслуживаешь поощрения. Оно на первый раз будет значительным. Расслабься и приготовься! Она продемонстрировала девушке большой пластиковый вибратор, которого Оля раньше не видела. Облизав носик "игрушки", Марина вставила ее в открытую дырочку. Впрочем, никакая посторонняя смазка не требовалась: влаги оказалось вполне достаточно и вибратор вошел легко. Марина слегка пошевелила им внутри и осталась реакцией подруги. Стоны Оля сдержать уже не могла, отдельные звуки доносились из-под кляпа. А когда вибратор был включен: Марина вышла на несколько минут, а ее пленница переживала самые сладостные мгновения в жизни. Она кончала раз за разом; горящая попка ерзала по постели, и боль от минувшего наказания добавляла возбуждения, усиливая эффект вибратора. Когда хозяйка вернулась, она несколько секунд наслаждалась стонами подруги, а затем вооружилась вибратором меньших размеров. Под ягодицы Оли была подложена небольшая подушка, затем первый вибратор вновь заработал, а второй Марина нежно начала продвигать в задний проход девушки. При этом она вынуждена была прижимать талию Оли к кровати — та слишком явственно двигалась под воздействием "игрушки". Болезненность проникновения в задницу была ничтожна сравнительно с удовольствием. Когда заработали оба приборчика, Оля начисто утратила рассудок. Существовал только экстаз, восторг, выросший из боли, из послушания, радость, пришедшая извне, принесенная возлюбленной. А потом Марина отвязала ее, выключила вибраторы, но оставила их внутри. Она нежно укрыла Олю одеялом до подбородка и поцеловала в лоб: — Лежи, моя маленькая. Попытайся успокоиться и уснуть. Не вздумай пошевелиться и вынуть мои подарки. С ними тебе будет куда легче. А потом Марина будет рядом и снова поможет тебе: Некоторое время после того, как свет погас и дверь закрылась, Оля прислушивалась только к своим ощущениям. Ягодицы и сфинктер ныли; стержни, раздвигавшие оба прохода, причиняли некоторое неудобство. Но одна мысль о пережитом вызывала неземную радость. И ради этого не стоит жить? Ради любви, заботы, экстаза? Как же Марина любит ее! На несколько минут Олю охватило раскаяния. Потом пришла мысль: плотские удовольствия, минутные радости не должны заслонять главного — неестественная любовь не должна продолжаться; она не заслуживает жизни! Но как же Марина? С этой мыслью Оля погрузилась в беспокойный сон. А потом ей не было времени задумываться. Тренировки и наказания сменялись другими выдумками Марины. Оля получила новый подарок: ее левую лодыжку охватывала железная цепь, ключ к которой Марина носила с собой. В каждой комнате имелись металлические кольца, к которым можно было крепить другой конец цепи. Уходя, Марина оставляла подруге четкие приказы: в той комнате, где Оля находилась, следовало прибраться, вымыть полы, заняться чтением (ее, как маленькую, заставляли учить уроки!). Если ее приковывали в ванной, нужно было стирать; в туалете — вымыть стены и унитаз. Цепь была достаточно длинной, чтобы перемещаться в пределах комнаты. Но не дальше. А звуконепроницаемость стен и окон, крепкие запоры на дверях гарантировали, что пленница никуда не денется. Приходя, Марина тут же контролировала исполнение. И, конечно, обнаруживала недостатки. Наказание чаще всего откладывалось и совершалось перед сном, чтобы пленница могла обдумать свои прегрешения. Иногда к порке или шлепанию добавлялись более экзотические виды. Марина могла связать пленницу в неудобной позе или просто привязать к постели, вставив вибратор, но не включая его. Оля страстно желала кончить. Иногда, при особенно продолжительных экзекуциях, она достигала оргазма, но чаще ей требовалась дополнительная стимуляция. И Марина это прекрасно понимала. Только при серьезных проступках она лишала Олю права на удовольствие. И даже тогда, оставшись одна, девушка могла мастурбировать — мечтая о наказании, о заботе, о Марине. Подруга почти не ласкала ее, ограничиваясь замечаниями. Она считала, что Оля недостаточно осознала свои заблуждения, и все сильнее окружала ее заботой — и любовью, чтобы стереть мысль о смерти и депрессии. Оля все больше понимала, как сильно нужна Марине. Вся жизнь подруги рухнет, если некому будет ответить на ее любовь, если ее не будет рядом. И все же — смерть была бы таким простым исходом. Но через пару дней она поняла, что Марина тщательно убирает все, что могло бы стать орудием самоубийства. И мало-помалу мысль эта отошла на второй план: Через десять дней Оля должна была вымыть полы в прихожей. Марина отдала этот приказ и ушла, хлопнув дверью. Набрав воды, Оля приступила к своим обязанностям. И обнаружила, что цепь волочится за ней. Марина забыла приковать ее к кольцу! Теперь она могла повторить свой опыт на кухне. Или просто взять нож: Но Оля вспомнила пережитое — и горе, и радость. Конечно, после порки ей было чудесно. Все же дело не только в этом. Марина верила ей, искренно надеялась на ее поддержку, так заботилась о ней! Могла ли Оля подвести старшую подругу — и возлюбленную? Несколько минут она просидела на полу: А потом взяла тряпку и приступила к мытью. Закончив, отправилась на кухню и приготовила обед, вытерла пыль во всех комнатах. Встала на колени у двери в прихожей и стала ждать, опустив голову: Марина, видимо, ожидала чего-то подобного. Она могла и забыть о цепи, но всегда предполагала: ничто не вечно, даже ее память. Увидев Олю, она вопросительно посмотрела на подругу, потом обняла ее и заплакала: — Вот и хорошо, умничка! Как же я тебя люблю! — и покрыла поцелуями начавшие отрастать волосы. Оля тоже заревела в голос; она не могла сдержать себя. В этот момент девушка будто выплакала все свои страдания, возвращаясь к прежнему состоянию влюбленности и счастья. Но теперь ее чувство к Марине обогатилось новыми оттенками. Она оценила всю силу обращенного к ней чувства и ответила на него — как могла: — Я все сделала, Мариночка! Вот только пятна на полу: — Она залилась краской. — Что такое, дорогая? Все позади, все хорошо: Мы вместе и будем вместе всегда! Ты теперь свободна. — Мариночка, я очень виновата. Пожалуйста: И подруга поняла ее без слов — угадала желания и страхи. Ведь если Оля лишится заботы и опеки, она вновь почувствует себя брошенной. Марина, потянув подругу за собой, сняла с вешалки кожаный ремень — лучшее средство от депрессии: С. Бархатов Защита диплома ------------------- Мне захотелось поделиться тем, что когда-то произошло со мной. Сейчас мне 23 года, но история трехлетней давности отложилась в моей памяти на всю оставшуюся жизнь. Я учился в колледже, на последнем курсе, семестр заканчивался и в недалёком будущем предстояла защита диплома. Учился я неважно и был хорошим лодырем, даже не представлял, как буду вести расчёт своего дипломного задания. Меня и ещё несколько моих одногруппников прикрепили к преподавателю, Лидии Федоровне, для того, чтобы она могла проводить два раза в неделю консультации по неясным вопросам наших заданий. Ещё раньше она вела у нас занятия по одному из предметов, и была очень строгим преподавателем. На вид ей было около 45 лет, но для своего возраста она неплохо сохранилась: брюнетка, симпатичная, среднего роста, во вьющихся волосах кое-где уже проглядывала седина. Не полная, но и не худая, с аппетитной задницей и стройными ножками Одевалась она не вызывающе и скорее выглядела деловой женщиной. На ее уроках все сидели тише воды, ниже травы, так как запросто можно было вылететь за дверь за плохое поведение или получить плохую оценку. С самых начальных её уроков я показал себя с плохой стороны, тем самым оказавшись в бедственном положении. Лидия Федоровна постоянно повышала на меня голос, частенько указывала мне на дверь, говорила что я самый плохой студент в группе. А экзамен по её предмету я пересдал только с третьей попытки. Так что, когда я узнал, что Лидия Федоровна будет следить за ходом экономических и арифметических расчётов моего дипломного задания, мне стало дурно. — Ну вот, ещё одно воплощение счастья! — подумал я. До сдачи диплома было ещё много времени, целых 2 месяца. Мы с ребятами собирались днём у кого-нибудь на квартире, чтобы вместе, неспешно, всеобщими усилиями решать поставленную задачу, но мозги долго не мучили и всё наше занятие переходило в картёжную игру на деньги. Время шло неумолимо быстро и вот уже оставалось всего две недели до сдачи диплома. Тут уж стало не до карт. Лидия Федоровна стала приглашать нас к себе домой, для занятий, подсказывала, где не так в чертежах, что неправильно в расчётах. В конце концов наступил день защиты диплома и меня записали на вторую половину дня. Лидия Федоровна была назначена главной в экзаменационной комиссии по защите диплома. "Вот она мне всё и припомнит" — невольно подумал я. Но деваться было некуда и я решил хоть как-то оказать ей должное внимание, купил большой букет красивых роз, привёл себя в полный боевой порядок, сходил в парикмахерскую и долго утюжил свой наряд, чтобы смотреться как ведущий программы "ВЗГЛЯД". За всеми этими процедурами даже не заметил, что опаздываю и когда очутился на месте в колледже, комиссия мне сказала, что я буду сдавать самым последним. Когда пробил мой час защиты, преподаватели вдруг объявили небольшой перерыв. Я стоял в коридоре и дёргался из стороны в сторону. Ребят со мной не было, все были во дворе колледжа и радостные пили водку. Лидия Федоровна неожиданно подошла ко мне вплотную, в коридоре и поправляя мой галстук мягким, ласковым голосом произнесла: — Не волнуйся ты так, всё будет хорошо. Подобное внимание она ещё никому не уделяла, а её слова произвели на меня какое-то гипнотическое действие. По всему моему телу прокатилась усыпляющая волна, а в голове закрутилась мысль, что она ко мне неравнодушна. После перерыва было всё довольно быстро, я вошёл в аудиторию, вручил Лидии Федоровне цветы и на отлично защитился, причём это она настояла на том, чтобы мне поставили высший балл. На другой день мы получили долгожданные дипломы об окончании колледжа. Ребята сказали, что пойдут к Лидии Федоровне домой, с гостинцами, мол, пойдёшь к ней или нет, но сбросится на подарок надо. Я сказал, что не пойду и отдал нужную сумму. На самом деле мне очень хотелось к ней зайти, но только отдельно, без ребят. Лидия Федоровна жила одна в двухкомнатной квартире, на первом этаже. Купив по дороге бутылку хорошего вина и коробку конфет, я пустился следом за одногруппниками. Потом, как настоящий конспиратор, прождал на втором этаже в подъезде довольно долго, а когда ребята ушли, спустился по лестнице и позвонил в дверь. Дверь открылась и показалась Лидия Федоровна в коротеньком халатике. — Ну вот, я опять опоздал: А ребята у вас? — отчеканил я. — Нет, они только что ушли, но я рада тебя видеть, проходи — радостно ответила Лидия Федоровна Пройдя в комнату, мы удобно устроились рядом друг с другом на диване, разложив перед этим на журнальном столике различные яства и вино. Потом мило беседовали, лениво потягивая коктейль из фужеров. Неожиданно для себя, я сделал неловкое движение и пролил содержимое фужера себе на рубашку. — Сними её, я застираю, она быстро высохнет. — произнесла Лидия Федоровна Пришлось подчиниться. Она ненадолго ушла, а когда вернулась сказала, что умеет гадать по руке. В ответ я протянул ей свою ладонь. Она уселась рядом и повернувшись ко мне спиной стала рассматривать мои жизненные линии. Внезапно я почувствовал, что Лидия опустила мою руку на свои горячие бедра. У меня дыхание спёрло от таких событий, но прогнав ненужные мысли, я окончательно осмелел. Обняв её сзади, стал нежно покусывать и ласкать своими губами её нежную шею. Затем решился ещё на один сумасшедший шаг — стал расстёгивать её халат — сопротивления не последовало. Лидия Федоровна стала горячо дышать и встав на колени подмахивала в мою сторону своим задом. Я не стал заставлять себя долго ждать и спустил до колен её влажные трусики. Мне открылась потрясающая картина: белоснежная, сочная попа, в разрезе между половинок которой были густые, чёрные заросли, в которых виднелось что-то розовое и блестящее. Я стал исследовать своими руками эти мягкие, горячие половинки. В ответ послышалось: — Ущипни их, только посильнее! Ну, я и ущипнул. — Ещё так, ну, пожалуйста! — протяжно застонала Лидия Федоровна Меня словно током ударило, от её слов. Мне самому очень захотелось причинить ей сладкую боль. Больше того, я стал звучно шлёпать эти ароматные ягодицы своей ладонью. За этими моими действиями последовала ответная реакция — весь Лидин зад и внутренняя часть бёдер стали мокрыми и липкими от вожделения. Немного раздвинув ноги, Лидия высоко поднимала свою попу навстречу ударам. Мне хорошо было видно, что находится у ней между ног — покрасневшая вульва раскрылась как бутон, а её вагина издавала какие-то булькающие звуки. У меня душа в пятки ушла от такого пейзажа, а плоть стала сильно пульсировать, стараясь порвать брюки. Сразу же возникло огромное желание снять ремень со своих брюк и начать настоящую экзекуцию. Я неторопливо стал снимать свой ремень, а Лидия Федоровна, увидав что я хочу делать, с нетерпением вздрагивала всем телом, в ожидании желаемого. Нанося удар за ударом, то поперёк, то вдоль ягодиц, я всё больше входил в роль палача. Окончательно теряя над собой контроль, я стал ещё и приговаривать: — Это тебе за повышение голоса, а это за пересдачу экзаменов с третьей попытки! Я тебя научу уму-разуму! Скорее всего, Лидии очень нравилось терпеть от меня такие унижения, и она протяжно заскулила. — Ну прости меня, мой дорогой, это больше не повторится!!! Постепенно её попа стала розоветь от ударов и местами уже была багровая, но я не обращал на это никакого внимания, рассудок мой помутился. — Ну, не надо, прошу тебя, умоляю!!! — завопила Лидия Фёдоровна, виляя своим задом из стороны в сторону от моего ремня, но я продолжал начатое, пока её тело не забилось в агонии. Разгоряченный я стал быстро освобождаться от своих брюк, они путались в ногах, коленки у меня тряслись и, когда закончил с вознёй, как безумный набросился на Лидию, захватив её сзади. Напор мой был довольно продолжительный, но когда её голосовые связки издали какой-то нечеловеческий крик, тут я не выдержал и брызнул большим количеством спермы в её влагалище. Почувствовав своей вагиной мой бурный поток, Лидия ещё сильнее забилась в экстазе. Мы охали и ахали от удовольствия. После этого случая Лидия Фёдоровна меня просто достала. Я имея глупость дать свой телефон, от этого по вечера моя трубка просто дымился. Но все равно я оказывал Лидии подобную милость, частенько к ней заходил и преподавал ей уроки хорошего тона. Сейчас Лидия Федоровна живёт с мужчиной, но всё равно изредка мне позванивает. И девочки тоже… ------------------- Перевел с английского Правнук маркиза «От: Директор школы Дипден. Ларчфилд Лейн, графство Беркшир Кому: мисс Бэт Уиллис, вилла «Сэндаун» Дорогая мисс Уиллис, Я был очень разочарован, узнав от мистера Дженкинса, что вчера утром вы прогуляли школьные занятия. Это произошло всего через несколько дней после моего выступления на общешкольном собрании, где я говорил о посещаемости. Ваш поступок кажется мне серьезнейшим нарушением школьной дисциплины. Я настроен самым серьезным образом бороться с подобными нарушениями. Поэтому мне бы хотелось, чтобы вы пришли в мой кабинет сегодня в 18:30. Вы будете наказаны. Обратите внимание, что я намереваюсь применить в отношении вас такие же методы наказания, которые применяются к ученикам мужского пола в подобной ситуации. А. Тейлор, директор». Бэт два раза перечитала это письмо и побледнела. Ее руки дрожали. «Такие же методы наказания». Но ведь это… В прошлом году к директору вызвали мальчика из выпускного класса и выпороли тростью, после чего он был отчислен из школы». Но ведь девочку не могут выпороть тростью… Во всяком случае, ей хотелось утешать себя такой мыслью. Не могут — и в этом главное преимущество старшеклассницы престижнейшей школы перед старшеклассником. А если ее отчислят? Ужасная мысль. Какой позор! Страшно представить, как отреагирует на это ее отец. «Что там у тебя, Бэт?» К ней незаметно подошли две одноклассницы. «Да так, ерунда. Насчет репетиции спектакля». «Ты в порядке?» — поинтересовалась одна из девочек. «Да, а что?» «Просто ты очень бледная, вот и все. Надеюсь, ты не больна, не хотелось бы подхватить от тебя какую-нибудь заразу!» Бэт выдавила из себя улыбку: «Я здорова, можешь не сомневаться». «Тогда пойдем, пообедаем?» За обедом она все время молчала, погруженная в свои мысли. Ее могут выгнать! Только за то, что она на несколько часов вырвалась из школы… Подруги ее не забывали. Когда она вышла из столовой, ее лучшая подружка Салли подошла к ней и заботливо обняла за плечи: «Ты правда в порядке, Бэт? Ты совсем ничего не съела и все время молчишь.» Бэт не могла дольше держать все в себе: «Салли, я очень волнуюсь» «Бэт, что произошло?» «Прочитай», — она протянула подруге письмо. «Ой! Что ты натворила?» «Мне нужно было сделать пару вещей, а за уик-энд я не успела, потому что сначала был матч, а потом репетиции спектакля. Тогда я решила в понедельник пропустить первые пару уроков, а Дженкинс поймал меня, когда я уже возвращалась в школу». «Ужасно! Он заложил тебя директору?» «Да. Что директор со мной сделает? Видишь эту строчку о наказании для мальчиков? Меня она пугает. Помнишь Джонса, в прошлом году?» «Ты имеешь в виду? Нет, это невозможно. Девочку не будут пороть тростью. О, Господи, но ведь он же может отчислить тебя из школы. Что скажут твои родители?» «Страшно себе представить. Папа просто выйдет из себя» В это время зазвонил звонок к началу следующего урока. «Слушай, Бэт, не волнуйся. У тебя хороший повод для извинений — ты занималась школьными делами все выходные напролет. Он тебя просто отругает и все». «Хотелось бы на это надеяться. Не рассказывай никому, ладно?» * * * Этот день казался ей вечным. Два урока математики — очень сложно было сконцентрироваться. Когда она записывала домашнее задание, то подумала, что завтра ее может уже не быть в школе. Что скажет ее папа? Он никогда ей не простит. Какой стыд! Весь год все было так хорошо… * * * 18:10. Бэт кладет книги в свой шкафчик и медленно направляется в сторону кабинета директора. Она слегка подушилась. Легкий запах хорошей девочки. Чистой девочки. Не наказывайте меня, пожалуйста. Кабинет все ближе. Мимо проходит одноклассница: «Будешь смотреть телевизор перед ужином, Бэт?» «Нет, у меня другие планы». Господи, как это ужасно. Она стучится в дверь. Ей открывает секретарь директора. «Я Бэт Уиллис, меня вызывали к директору». «Заходи, детка. Садись. Он будет с минуты на минуту.» Как тянется время… 28минут седьмого… Двадцать девять… Директора даже не видно… 34минуты… Это настоящий ад. Неожиданно открывается дверь. Входит Тейлор. Он выглядит очень злым. «Заходите, Уиллис». Она заходит в кабинет, по коже бегают мурашки. «Закройте дверь за собой и садитесь» Она садится на деревянный стул с высокой спинкой перед массивным столом директора. «Объясните свое поведение, пожалуйста» Она рассказывает о выходных: «… Мне нужно было кое-что сделать и не было свободного времени, поэтому я пропустила уроки.» «Вы были на последнем школьном собрании и внимательно слушали мой доклад?» «Да, сэр» «Что я говорил?» «Что прогулы — очень серьезное нарушение дисциплины, сэр, и вы намерены искоренить это явление» «Я действительно намерен» «Да, сэр» «Хорошо, что вы понимаете. Вы знаете, что я делаю с мальчиками, когда хочу преподать им урок, Бэт?» «Нет, сэр!» Похоже, оправдываются ее наихудшие опасения… «Я порю их тростью. Сильно. Так сильно, что они не хотят повторения. До настоящего времени мне никогда не приходилось делать это в отношении девочки. Может быть, потому, что мы начали принимать девочек в нашу школу только три года назад. Но в данном случае вы не оставили мне никакого выбора. Вот что я собираюсь с вами сделать, Бэт» «Нет. сэр. Пожалуйста…» Дженкинс подошел к шкафу, стоящему у правой от входа стены. Он открыл шкаф и достал трость. Бэт не верилось в происходящее, она буквально трепетала с головы до ног. Он согнул трость. Она была очень длинной — фута четыре (1,2метра), не меньше. «Сэр, вы не можете этого сделать» «Не дерзите. Есть только одна вещь, которая нравится мне еще меньше, чем непослушание. Это когда кто-то не хочет принять назначенное наказание» «Но вы не можете…» «Увидим. Встаньте. А теперь снимите трусики и положите их на стол» Нет…. Это было ужасно. «НЕМЕДЛЕННО!» Она засунула трясущиеся руки под юбку и осторожно стянула трусики. Директор подошел к ней поближе. «Положите их на стол. А теперь, я собираюсь дать вам шесть ударов тростью. Я намерен сделать так, чтобы это было больно. Если вы будете вскакивать или кричать, удар не засчитывается. Вы меня поняли?» «Да, сэр» «Встаньте, пожалуйста, за спинку этого стула, поднимите юбку и наклонитесь через стул» О, Боже! Этого не может быть. Теперь в любой момент этот человек может на нее напасть и причинить ей боль. «Нет, сэр». Она повернулась и направилась к двери. И даже успела взяться за дверную ручку. Он схватил ее за руку. «Как вы смеете! Я директор этой школы и я имею право говорить вам, что вы должны делать. Я принимаю решения. Вы будете делать то, что я сказал. А за попытку сбежать я дам вам два дополнительных удара, так что теперь получится восемь. А теперь поднимите юбку и наклонитесь, если не хотите заработать еще». Из ее голубых глаз по бледному лицу потекли слезы. Бэт начала задирать подол юбки. Ей очень хотелось прикрыться. «Выше, так чтобы ваша задняя часть была хорошо видна» Она подтянула материю еще выше. Теперь она была полностью выставлена напоказ — бледная полоска плоти была прямо перед глазами у директора. Как унизительно. «Перегнитесь через стул» Бэт наклонилась и взялась руками за сиденье. «Нет, нет, нет. Встаньте вплотную к стулу, расставьте ноги, прижав их к задним ножкам стула и дотянитесь руками до передних ножек.» Она наклонилась еще и с трудом достала передние ножки. «Пониже руки. Ноги прижаты к задним ножкам стула. Прижмитесь крепче, девочка». Она потянулась еще. Она чувствовала, что выставлена напоказ — этот мужчина может увидеть все. Он со свистом взмахнул тростью. Какой ужасный звук. «Восемь ударов. Не вскакивать. И пожалуйста, считайте, сколько вы получили». Она слышала его шаги. Он немного отошел назад. О, Боже, он собирается бить со всего размаху. Она оглянулась и увидела, как он поднял трость над головой. Шаг вперед, свист трости и — удар! Палка с такой силой опустилась поперек ее ягодиц, что она почти оцепенела. А затем почувствовала боль. Боль началась в том месте, куда попала трость и затем начала опускаться вниз по телу. Все горело, сильнее и сильнее. «Считай» «Один, сэр». Она это произнесла с наибольшим достоинством, на какое была способна. Он снова отступил назад и замер. Теперь это может произойти в любой момент. «Ааааа…» Невероятно. Выше первого, прямо по центру ее ягодиц. От вспыхнувшей боли перехватило дыхание. «Не орите. И СЧИТАЙТЕ» «Два, сэр» Прошло десять секунд. А может больше? Бэт чувствовала себя бессильной, порабощенной. И опять на нее опустилась трость. На этот раз прямо в то место, где ягодицы переходят в бедра. Она с трудом смогла вынести эту боль. «Три, сэр». Она помнила, что надо считать. И еще раз. Гораздо сильнее и немного раньше, чем она ожидала. Она подскочила, схватившись руками за свою попу. Слезы потоками потекли по ее лицу. Он попал прямо посередине между отпечатками двух первых ударов, и вместе с болью в новой полосе ожила боль в старых двух линиях. «Этот не считается. Нагнитесь» С чувством стыда и унижения она опять перегнулась через стул и приняла прежнюю позицию. «Юбку» Она завела руку назал и подняла юбку выше пояса. Директор опять отступил. Пауза. Как она выдержит оставшиеся удары? Свист трости. И прямо по месту предыдущего удара! Она вновь подскочила, схватилась за попу и начала прыгать по комнате, пытаясь унять боль в горящих филейных частях. «Вы мешаете сама себе, Бэт. Вы по-прежнему на трех ударах и я намерен продолжать, пока вы не получите все восемь. А теперь не тратьте мое время и перегнитесь через стул». У нее снова потекли слезы. Она нагнулась. «Руки! Спасибо» Она чувствовала, что Дженкинс на этот раз встал к ней поближе. Трость мягко прикоснулась к ее ягодицам. Он отвел ее назад, высоко в воздух и с силой опустил. Бэт сжала ножки стула со всей силой, на которую была способна — только бы выдержать красную жаркую боль, горящую в ее ягодицах. «Четыре, сэр» Он по-прежнему стоял близко. Опять свист — и удар, намного сильнее, чем любой из предыдущих. Но она выдержала. «Пять, сэр» Того, что происходило, она не могла представить в самых страшных кошмарах. А еще осталось целых три. Боль была настолько интенсивной, что ей не верилось, что может быть еще больнее. Она должна вытерпеть. Но на этот раз он отошел назад и ударил с размаху. «Аааа!» Она вскрикнула. И сквозь слезы добавила: «Шесть» Она слегка подняла взгляд и попыталась не сводить глаз с деревянного края директорского стола. Сконцентрируйся, Бэт. Игнорируй боль. Но когда следующий удар опустился на ее ягодицы, она не смогла удержать себя. Она опять подскочила, сжимая свои ягодицы, тщетно пытаясь унять боль. Казалось, что ее попа уже не принадлежит ей. Она стала тяжелой, как будто удвоилась в размерах и вся казалась одной большой раной. Чувство того, что Дженкинс смотрит на нее, заставило Бэт принять прежнюю позицию. «Все еще шесть, сэр». И опять удар приземлился низко — между нижней частью ягодиц и верхней частью бедер. Она удержалась от крика, а слезы уже текли из ее глаз, не останавливаясь. Дженкинс заговорил с ней: «Остался один, мисс. Предположим, что вы сможете его принять нормально, и тогда ваше дисциплинарное взыскание закончится. И я искренне надеюсь, что никогда снова вы не захотите повторить своих нарушений дисциплины». «Нет, сэр, я не буду» «Замечательно». Он снова отступил назад. У двери он замер, выжидая. Ждала и она. Она хотела, чтобы он поскорее закончил, поскорее нанес этот финальный удар. Она зажмурилась. Через несколько секунд все кончилось. Последний удар был непереносимым — она с трудом могла поверить, что что-нибудь может вызвать такую боль. Но она выдержала. Она взяла свои трусики со стола и стала натягивать их на покрытые царапинами, пульсирующие ягодицы. А он продолжал читать ей нотации. Она кивала и пыталась слушать, но улавливала только отдельные слова: «нехорошо», «серьезно», «надеюсь, вы сожалеете». А затем она вышла из двери его кабинета, пытаясь держаться спокойно и с достоинством и не хвататься за горящую огнем попу. Она пришла в свою комнату и бросилась лицом вниз на кровать и наконец позволила своим рукам делать с попой что угодно, пытаясь хоть как-то облегчить боль. Она не могла отделаться от мыслей о порке тростью. Это было по-варварски, это было ужасно. Но это было эффективно. Она поняла, что теперь никогда не захочет прогуливать занятия. И еще она знала одно. В ближайшие дни она будет не очень комфортно чувствовать себя в сидячем положении. Игра по настоящему ------------------- Привет всем, я хочу поведать вам, один эпизод из богатой и многолетней истории наших интимных развлечений с супругой. Одно из самых любимых утех — наказание. Главное достоинство этой игры — абсолютная реальность, или как модно это сейчас называть — «реалитик-шоу», т. е. полное отсутствие условностей и вымыслов. Всё правда! — обстановка, отношения, мотивы. В общем- игра по-настоящему, не какого разрыва с действительностью. Просто внутри любой «ячейки» общества (это не обязательно семья) случаются проблемы, которые очень трудно или совсем не возможно решить привычными методами. Мы со многими такими проблемами легко справляемся через секс и порку. И лишь для достижения полной релаксации, на время игры меняются наши характерные образы: Она, из милой, вежливой и терпеливой дамы превращается в строгую, холоднокровную стерву. Я — из коммуникабельного, самолюбивого мужика в безмолвного, бесправного, тупого раба. Не каких садо-мазо атрибутов — плеток, наручников, кожаного белья и. т. п… Весь реквизит состоит только из тех предметов, которые окружают нас в быту. Если в обыденной жизни всё течет ровно, то меня «воспитывают» по итогам двух недель, каждую вторую пятницу (субботу) вечером. За час начинаю тщательную подготовку: 1) Подготавливаю ремни, реквизит и рассыпаю горох возле батареи. 2) Должен основательно вымыться. Побрить волосы во всех местах (кроме головы конечно) 3) Подготовить лавку, стулья и другие «станки» для предстоящей порки и ремни для фиксации. 4) Убираю квартиру. Встречаю я супругу обычно в позиции «ждать», по форме «ноль» (позу, форму одежды и правила всего действия определяет и изменяет только она) Основные, годами отдрессированные рефлексы: Позиция «ждать»- классическая. На коленях, вертикально к полу, руки за голову. Позиция «трамплин»- универсальная. На коленях, голова на полу, зад кверху. Эта поза хороша как для ожидания, так и для приёма ударов. Поза «комета» — (будет описана подробно, чуть позже) Позиция «на станок»- зависит от конструкции самого «станка». К каждому из них меня обязательно привязывают. Форма одежды: «ноль»- голый. «один»- без трусов в майке. «два» — в трусах и майке. «три»- полная форма одежды Станки.: Здесь уже работает фантазия. — Всевозможные комбинации из домашней мебели, бытовой и сантехники, опор, стен, столбов, труб, батарей и т. д… а не даче ещё и деревья с пеньками. (любимые станки: «лавка»- три табуретки вряд, и маленькая подушка для поднятия зада. «столб»- вертикальная фиксация к столбу, колоне или дереву). Все станки заранее придумываю и собираю сам. Если конструкция не нравится моей жене, то тут же получаю 10 ударов линейкой по рукам и немедленно разбираю станок. По традиции вся «церемония» начинается с осмотра — «теста». В позиции «ждать» мне приказывают встать посредине комнаты, и с ремнем или линейкой в руках совершается дотошный осмотр всех моих «сооружений» и меня самого. В случае обнаружения недостатков они немедленно устраняются, и я тут же получаю порцию ударов по ладоням и ягодицам. Далее следует «тест» чистоты помещения: По команде — «На пол!» я, на голом брюхе проползаю по всей поверхности пола, и все собранные на моем теле соринки в равном количестве соответствует очередной серии ударов ремнем или жесткой обувью.. Во время зачитывания приговора я должен стоять перед ней на коленях и смотреть в низ.. Приговор звучит примерно так: За истекшие две недели вами были допущены следующие провинности: (все расписано, по дням) Суббота: 1) Проснулся слишком поздно 2) Два раза повысил голос 3) Не успел приготовить ужин.. 4) пришел пьяный домой (тяжкая провинность) 5) не удовлетворил в пастели (самая тяжкая провинность) и..т.д.. На основании вышеперечисленных проступков вам начислено столько-то ударов и столько-то минут ожидания на горохе… Далее мне дается последнее слово (обычно я говорю, что виноват и прошу меня не жалеть и наказать построже), после чего я немедленно отправляюсь в угол на своё первое длительное ожидание, во время которого супруга неторопливо решает свои личные и домашние дела (переодевается, звонит по телефону, ужинает, смотрит сериал) Если одно из этих дел затягивается, например интересный фильм, то по команде — «Попу ко мне!» я подползаю к её ногам, фиксируюсь в заданной позе и получаю импровизированную порку, в счет которой не входят начисленные удары, после чего снова возвращаюсь «на место». Такой «ритуал» может повториться несколько раз. Всё дальнейшие действие делиться как правило на три и более «процедуры». Процедура — это и есть главное наказание, то есть сама порка. Каждая из них определяются различным количеством ударов по возрастающей к последней. Между порками обязательно случается пауза, в ходе которой, я либо отстаиваю свой срок на горохе, в позе «ждать» или «трамплин», либо прислуживаю за женой, выполняя её задания и капризы. Все должно исполняться точно, быстро и только по команде, иначе зарабатываются «штрафные баллы», которые определяют дополнительное количество ударов. Малейшая моя инициатива и самостоятельность жестоко пресекается. В этом случае баллы удваиваются. Любимое её развлечение — муштровать меня на скорость по смене поз и формы одежды, и после проводить со мною физзарядку. Здесь как обычно я делаю все медленно, неправильно и почти всегда не попадаю в счет, особенно во время приседаний и отжиманий.. А любимая моя «фишка»- делать массаж, вылизывать попу, писю и между пальцев ног. Здесь также легко собрать кучу «касяков» за качество исполнения. Для разнообразия иногда включаются задания «по хозяйству»- мойка полов, посуды, протирка мебели, стирка. Популярный хит из этой «серии»- по форме «ноль» в позе «трамплин», с карандашом в заднице, вымыть в коридоре начисто пол за десять секунд. Или по форме «один» протереть за то же время плательный шкаф сверху донизу, той единственно майкой, не снимая её с себя. Процесс ожидания (стойка на горохе) зачастую усложняется удержанием различных предметов, в руках, на спине, между ягодиц и ног. Любимое издевательство супруги- толстые книги в руках и маркер в попе. Предмет падает или меняет положение — накидываются штрафные баллы. Для ещё большей остроты сюжета меня со всеми «усложнениями» могут отправить «ждать» на балкон. В минуты «отдыха» универсальность позы «трамплин» заключается ещё и в том, что является удобной подставкой для ног, пепельницы и косметички, зависимо от решения жены расслабиться, покурить, или заняться своими ногтями до следующей моей порки. Если ей не нравится соСТОЯНИЕ моего члена, то незамедлительно поступает команда: «Дрочить!». Но эвакуляция до конца последней «процедуры» строго запрещена, иначе нет резона продолжать дальше.. Каждая «процедура» начинается только по команде — «К станку!» или «В позу!». Во время главного наказания, я обязан вслух считать удары. Если сбиваюсь, то порка начинается заново. Страсть и правдоподобность акта подчеркивают мои глубоко искренние слезы, стоны, вскрики и мольба о пощаде. Лупить меня можно долго и много, но не в коем случае не до синяков. Поэтому годами отработана техника и сила удара. За особые провинности экзекуции подвергаются стопы и ладони. Для сего задается специальная позиция (команда): «На колени, грудью на диван. Руки на ягодицы, вверх ладонями. Пятки — сорок пять градусов от пола». Одним словом эта поза называется — «Комета». Здесь самое идеальное орудие — линейка. Не редко избиение сменяется анальным сексом, где меня насилуют обыкновенным шариковым дезодорантом. Наибольший эффект любой порки достигается во время водных «процедур». «Лавка» под душем — это кульминация!.. В теплые сезоны мы погружаемся в уличный экстрим. Нашими «экспериментальными площадками» становятся ночной двор, пригородный лес, и конечно же дачный участок. Томительные минуты ожидания, крепко привязанного голышом к дереву или к лавке беседки, периодически скрашиваются жестокой поркой, насилием в анус и обливанием водой или шампанским.. В финале, меня отвязывают с последнего станка, отдают приказ собрать и сложить весь «реквизит». Далее ставят в позу «трамплин», и на истерзанное тело набрасывают мокрое полотенце или тряпку. И так еще полчаса я жду своего «прощения».. Игра ------------------- Как говорят врачи, нет ничего извращенного, если "это" приносит высшее наслаждение обоим. Все дело в том, что минувшим летом, в июне, ко мне приезжала на неделю молодая женщина-мазохистка. Мне двадцать девять, она моложе меня на пять лет. В переписке между нами я узнал ее "наклонности" которые она не могла никак осуществить. Боялась признаться в этом мужу. После того, как я встретил ее на вокзале, мы поехали ко мне. Она не была красива на лицо, да и грудь опущена, но зато я сразу заметил ее тонкую талию, переходящую в широкие бедра и большой округлый зад. Мы выпили с ней у меня дома по чашечке кофе, разговаривая при этом о садо-мазохизме. Вначале было как-то неудобно начинать. Я не могу поверить, что скоро осуществится моя мечта, и я буду играть роль господина, а она — крепостной. Наконец, я спросил у нее: — Поиграем? — Можно, — ответила она, немного смущаясь. — Тогда раздевайся догола и ложись животом вот на эту подушечку, чтобы твои ягодицы были выше остальных частей тела! — приказал я. Когда она раздевалась, во мне кипел огонь сладострастия. Вот она снимает трусики, аккуратно повесив их на кресло, и покорно ложится на подушечку. Раздеваюсь и я, с любопытством поглядывая на ее крепкую, как орех попку. Она, моя крепостная, лежит, распластавшись на кровати. Глаза закрыты, ягодицы слегка подрагивают, ожидая порки. Теперь мы голые и начинается настоящая игра. Я очень хорошо чувствую женщину такого типа, как она. Я знаю грань между сладострастием и болью, и поэтому уверен в себе, что не переиграю. Я, не спеша, подхожу к ней и провожу рукой по ее спине и ягодицам, которые вздрагивают. — Пороли ли тебя твои прежние хозяева? — спрашиваю я. — Нет. Только давали пощечины и ставили на колени в угол, — отвечает она. — Ничего, ты у меня этому ремеслу быстро научишься!. В этот момент я хлестнул ее ладонью по заду, сначала не сильно, затем позвонче. Как бы в судороге она передернулась всем телом, испустив легкий стон. — Сегодня я тебя проучу хорошенько! Я тебе, стерва, покажу, где раки зимуют! — Простите, господин! — как бы молит она, поерзывая задом. Я глажу слегка ее влагалище и анус, приговаривая при этом: — Сейчас я высеку тебя, как Сидорову козу! Я тебе сейчас повиляю задом, сука! Она начинает учащенно дышать, слегка приоткрыв рот и закрывая глаза. Она ждет от меня дальнейших действий. Я засовываю ей указательный палец во влагалище, там уже не сухо. Достаю палец и вытираю его марлей. После беру ремень и связываю ей крепко руки, затем другим ремнем — и ноги. Она в ожидании. — Ну, что ж, начнем! Сейчас я тебе всыплю, ты у меня попляшешь, стерва! — приговариваю я и беру специальный ремень, который хорошо звучит при шлепании, но придает мало боли. (Очень эффектно получается. Такое ощущение, что "жертве" на самом деле очень больно…) Приказываю сначала поцеловать "служанке" ремень: она это делает очень нежно, будто целует своего любимого. Ее связанные руки при этом вытянуты вперед. — Так говоришь, что тебя не секли никогда? — Нет! В этот момент я вожу ремнем по ее спине и заду. — Ничего! Ты у меня станешь шелковой! Буду тебя драть каждый день! Я тебе дам, паскуда!.. Я продолжаю гладить ремнем ее зад, медленно водя им по голому телу. Но вдруг резко размахиваюсь и наношу удар по ягодицам. Она ойкнула, вздрогнув. Я нанес еще три удара, но посильней. Она завиляла задом. Пауза. Легкое постанывание. Еще пять ударов — и снова пауза. Все это время я ругаю ее довольно грубыми словами, возбуждая ее все более и более. Она жаждет наказания — .это видно по ней. — А теперь молись, стерва! — я наношу десять сильных ударов. Ее зад стал красным. Затем даю ей снова целовать ремень. Она в порыве целует его. После этого я беру ее за волосы и приказываю взять в рот мой пенис. Она с готовностью выполняет и это. Я хлещу ее ремнем по заднице, которой она виляет в экстазе. Даю десять ударов. Через минуту развязываю ей ноги, она становится на колени. Разводит ноги в стороны… Я шлепаю ее хлестко ладонью по правому полушарию (пару раз), это возбуждает нас обоих еще сильнее. Затем направляю палец во влагалище. Она водит задом по кругу, прижимаясь к пальцу. Через минуту ввожу туда свой член. Она вся трясется и мычит от счастья. При этом я ее оскорбляю, хлещу ладонью по ляжкам. Примерно через каждые пять фрикций я останавливаюсь и замираю. Но она хочет еще, крутится, как юла. Так продолжается пять минут; я то делаю фрикции, то замираю. Она уже кончила несколько раз и хочет еще. Но я достаю пенис и снова берусь за ремень. Снова пять ударов, и пауза. Она опять целует ремень, прося ее "пощадить". И вновь делаю пять ударов. Она на седьмом небе, я тоже. Через пять минут у нее снова пара оргазмов (очень оргастичная женщина), а я пока не хочу заканчивать наслаждение, и все повторяется по прежнему кругу. Тогда я испытываю оргазм вместе с ней. (У нее он шестой или седьмой…) Ее зад горит, она ложится на живот, и я покусываю и целую ее задницу, исполосованную до красно-синего оттенка ремнем. Игра закончена… Как она мне после признались, при сечении она испытывала по оргазму, также по оргазму и при оральном сексе. "Смесь боли и унижения, боли с половым актом — высшее наслаждение для меня!" — призналась она после. Как-то на третий день наших игр, когда я ее лупил ремнем, она попросила высечь ее розгами, но не сильно. Мы испробовали ивовые прутья. Я сек ей зад связкой в пять розог. Она также была в восторге. "Я от розог больше возбуждаюсь, чем от ремня, т. к. свист прутьев — это более утонченно для меня", — говорила она. Попробовал я ее драть и крапивой. Тогда весь ее зад становится прыщавым. Прыщи сходят где-то часов через двадцать… А самое лучшее сочетание: ремень — крапива — розги. Вот это я понимаю, вот это да! "Кайф неописуемый!" — клянется мне она. После наших с ней игр она становилась обыкновенной, как все женщины. Она была в отличном настроении, поскольку я помогал ей в осуществлении ее эротических фантазий. Я также был счастлив эту неделю. А потом она уехала к себе. Я думаю, что игры в "наказание" не несут никакого вреда окружающим. (Если, конечно, у людей есть мозги). Другое дело обстоит, я думаю, с настоящими садистами, которым не нужен акт вообще. Это уже люди другого плана (наподобие Чикатило). А вообще, я так считаю, что читай он книги на эту тему, он не стал бы маньяком. Ведь обычно людей тянет к тому, о чем они мало знают, или о чем запрещает читать закон (запрещал читать). У всех у нас есть небольшие "сдвиги" в ориентации к сексу, у одних больше, у других — меньше. Обычно маньяк не признается, о чем он думает. Я ведь никакой не маньяк, а просто — мужчина агрессивного типа. Которых миллионы. Поэтому я и, не боюсь признаться в своих фантазиях. А то, что выше мною описано — это сущая правда, а не вымысел онаниста. Я ищу женщину с садо-мазохистскими наклонностями. Интересно было бы попробовать поменяться ролями (или один день играть господина, а другой — раба). Мазох хорошо написал потому, что сам был таким. Де Сад пишет жестко, слишком грубо для моих фантазий. У него как-то сразу все делается… Исповедь идеального мужа ------------------- Эта литературное произведение предназначено только для взрослых, поэтому лицам, не достигшим 18 лет, читать его запрещается. Все события, о которых рассказывается в произведении, являются плодом фантазии, ни в коей степени не отражают действительность и написаны для удовольствия взрослых. * * * ИСПОВЕДЬ ИДЕАЛЬНОГО МУЖА Моя жена поручила мне написать это произведение и сама же придумала название. Она надеется, что многие семейные пары станут намного более счастливыми, если последуют ее примеру или, хотя бы, кое-что возьмут на вооружение. Я издавал газету, которая пользовалась у населения повышенным спросом. Это приносило мне достаточно высокий доход, плюс еще и уважение, и влияние в различных сферах жизни. Некоторые считали меня завидным женихом, ибо к сорока годам я еще не успел обзавестись семьей. Алла же была начинающей журналисткой, только пытавшейся устроиться в штат какой-нибудь редакции. Мы с ней познакомились на свадьбе моего друга Котика, и так получилось, что у нас завязалась любовная интрижка. Наши отношения ни к чему не обязывали, но со временем я вдруг почувствовал, что без Аллы мое существование превратится в какое-то постылое времяпрепровождение. И тогда я ей сделал предложение, будучи твердо уверенным, что молодая девушка с радостью его примет. Но каково же было мое удивление, когда я получил от нее совершенно неожиданный отказ. Точнее, это было условие, которое я воспринял именно как завуалированный отказ. Она заявила, что выйдет замуж только за того, кто будет ей во всем подчиняться. Из литературы я кое-что уже знал о женском доминировании, и до сих пор у меня не возникало желания испытать подобного рода ощущения в реальной жизни. Однако, убедившись в непреклонности Аллы, я вдруг задал себе вопрос: а почему, собственно, не попробовать? Ведь не каждому выпадает возможность быть в таких, весьма пикантных отношениях с юной красавицей. Я сказал Алле, что согласен на ее условие, и тогда она провела со мной первую воспитательную беседу. Моя будущая жена сидела на диване, скрестив свои дивные ножки, а я стоял напротив нее словно проштрафившийся школьник. — Женщины по своей природе более высшие существа, и потому мужчины должны их во всем слушаться. Только в этом случае в мире может воцариться покой, согласие и счастье. Алла не разрешила мне оспорить этот типично феминистский взгляд на взаимоотношения полов. Развивая свою мысль, она заявила, что собирается регулярно меня наказывать в профилактических целях, а за конкретную провинность меня ждет серьезная экзекуция. — А теперь спусти брюки и трусы. И, пожалуйста, учти, что, если ты не будешь слушаться, у нас все немедленно закончится, так и не начавшись. Пришлось повиноваться, хотя и было очень конфузно стоять перед молоденькой девушкой нагишом. Она велела мне лечь поперек ее коленок так, чтобы ноги и руки не касались пола. Вцепившись пальчиками в ягодицы, Алла подвигала меня и зажала между ножками моего естественно возбудившегося дружка. И стала шлепать ладошками по заднице, уча, так сказать, уму-разуму. Должен признаться, что я получил непередаваемое удовольствие, а последовавшая за этим ночь любви была верхом блаженства. * * * Аллочка прочитала то, что я уже написал, и явно осталась недовольной. Это я понял по той порке, которую получил прямо не отходя от письменного стола. Она приказала оставить все как есть, а дальше писать под ее диктовку. Моя жена твердо верит в необходимость профилактического наказания супруга. Разумеется, она меня наказывает всякий раз, когда я нарушаю одно из ее правил, но Алла предпочитает избегать неприятных ощущений от моего дурного поведения, влекущего за собой ту или иную меру воздействия. Поскольку муж обычно физически более силен, чем его жена, крайне важно, чтобы она постоянно утверждала свою доминирующую позицию в браке. Это во многом устраняет мужской соблазн пренебрегать своими обязанностями и нарушать установленные женой правила. Поэтому каждую субботу утром я получаю обязательную порцию наказания независимо от того, как я себя вел в течение недели. После порки я стою голым в углу обычно около часа, и к моменту возвращения дочки из школы вся процедура заканчивается к нашему обоюдному удовольствию. Алла считает, что, физически наказывая мужа, женщина проявляет тем самым свою высшую женственность в виде своего полного господства, и поэтому все должно делаться для того, чтобы лишний раз подчеркнуть ее превосходство. Хотя дома Алла всегда ходит в джинсах, для сеанса порки она обязательно надевает платье, но без нижнего белья. После завтрака мы идем в спальню, где она садится на стул и наблюдает, как я раздеваюсь до трусов. Я не должен задавать никаких вопросов, а молча принести ей пластмассовую массажную щетку, заранее замоченные розги и трость — она потом будет решать, чем воспользуется для моей порки. Алла сама спускает с меня трусы и велит мне подвернуть ей подол, чтобы на платье не образовались складки. Все делается без какой-либо спешки. Я выслушиваю очередную лекцию о том, что женщины являются естественными госпожами мужчин, и что они имеют право на абсолютное повиновение своих мужей и именно этого она ожидает от меня. Моя жена объясняет мне, что, хотя я вел себя удовлетворительно в течение всей прошлой недели, порка, которую я сейчас получу от нее, должна стать гарантией того, что я буду себя хорошо вести и всю будущую неделю. Потом она укладывает меня на свои колени. То, что мне приходится испытать, часто варьируется, но обычно она начинает с десятка сильных ударов тыльной стороной массажной щетки расческой, после чего берет паузу и спрашивает, ценю ли я то, что она делает для меня? После чего возобновляет порку и наносит не менее тридцати сильных ударов. Боль становится нестерпимой, и я начинаю всхлипывать, буквально ягодицами ощущая, кто хозяин в доме. Но моя жена не прекращает порки, а переходит к следующему этапу. Убедившись, что я уже не в состоянии больше выдержать, она спрашивает меня о тех нарушениях, которые я совершил вне дома или в ее отсутствие и о которых сразу не признался. За эти годы Алла меня приучила к тому, что я ей никогда не вру и стараюсь ничего не утаивать. Потому что, если она узнает о каком-нибудь моем проступке в ходе порки, то это означает дополнительное наказание более серьезным инструментом. Алла встает и берет бамбуковую трость, а мне приказывает нагнуться и обхватить руками лодыжки. И тогда моим и без того уже израненным ягодицам достается еще, как минимум, пять ударов упругой тростью, но количество ударов варьируется в зависимости ее настроения или тяжести совершенного. Потом Алла ставит меня в угол, где я должен стоять на коленях, держать руки за головой и ни в коем случае не прикасаться к выпоротому заду. Обычно она сидит в той же комнате, болтает по телефону и внимательно следит, чтобы я не двигался. Иногда мне приходится стоять в углу довольно долго, пока, скажем, она принимает душ. И, хотя в этом случае жена меня оставляет без всякого присмотра, тем не менее, мне даже в голову не приходит нарушать ее приказ не двигаться. Короче говоря, вся наша семейная жизнь построена на том, что женщины превосходят мужчин. И, честно говоря, этот принцип работает прекрасно. Я очень редко нуждаюсь в порке в течение недели, и моя жена считает это несомненным достижением. Я окончательно и бесповоротно принял превосходство жены над собой, и это действительно принесло нам настоящее счастье. Мне кажется, что во время свадебной церемонии женихи должны клясться "любить, уважать и повиноваться", а невесты должны брать на себя обязательство "любить, уважать и исправлять". Исповедь ------------------- С этим молодым красивым блондином я познакомился на пляже в Пицунде ещё в так называемые перестроечные годы, в бывшем СССР. Рядом на лежаке загорала его симпатичная, стройная жена. Поодаль стена кипарисов и реликтовых сосен, среди них высились белые корпуса "Объединенного пансионата", совсем близко плескалось ласковое море, а на горизонте, чуть сбоку, виднелись горные вершины, покрытые первым сентябрьским снегом. Бархатный сезон! Потом мы встречались в кафе и за шахматной доской, его супруга Светлана казалась мне очень милой, кроткой женщиной. За время отдыха я почти сдружился с ними. Вечером мы обычно коротали время в баре на самом верхнем этаже одного из корпусов пансионата. Однажды в отсутствии супруги он слегка перебрал и задал мне, как тогда показалось, странный вопрос: что я думаю о его жене? Я смутился, но потом сказал, что очень здорово иметь красивую жену с таким добрым характером, как у Светланы. — Добрым, говоришь? — переспросил он, после чего налил себе ещё один высокий бокал джина с тоником, залпом проглотил содержимое и начал рассказывать весьма необычные вещи. Это было похоже на исповедь… Не поверишь, первый раз в жизни меня высекли розгами в тридцать девять лет. (В детстве меня никогда не пороли.) Это сделала женщина. Моя вторая жена Светлана. Она приказала мне раздеться догола и лечь на кровать лицом вниз. У меня не было выбора — если бы я отказался, она ушла бы от меня навсегда, она очень ревнивая, а тогда застукала меня с другой бабой. Короче, она привязала верёвками лодыжки моих ног и запястья рук к углам металлической сетки под матрацем. Потом она выпрямилась, глубоко вздохнула — процедура привязывания её утомила. Она принесла розги с открытой веранды (дело происходило за городом на даче), положила их на журнальный столик, а сама, упершись руками в бока, стала нервно прохаживаться рядом с кроватью. Наверно, сверху я был похож на какую-то странную каракатицу, пристально следящую за манипуляциями красивой женщины. Груди её вызывающе торчали под блузкой из голубого шелка. На ней была короткая развевающаяся юбка, и снизу я мог видеть ее стройные ножки чуть ли не до попы. Если бы не предстоящая экзекуция, я, наверно, захотел бы Светлану, ее длинные ноги меня всегда возбуждали. А так было очень стыдно и страшно. За все три года нашей супружеской жизни я никогда не видел жену столь возбужденной, нервной, её губы подергивались, большие голубые глаза смотрели куда-то мимо меня. Конечно, вначале я не верил, что она на самом деле будет драть меня розгами; думал, попугает и успокоится. Мой супружеский опыт, со Светланой и с первой женой, подсказывал, что жены отходчивы и почти всегда готовы простить, надо лишь самому сделать первый шаг. Может быть, в этот момент она ещё колебалась и, стоя надо мной, решала, как вести себя дальше. Но я не успел, я ничего не успел сказать жене. На ее лице промелькнула легкая тень, казалось, она что-то решила для себя. Мгновение спустя Светлана, зло прищурившись, взглянула на моё голое тело и со спокойствием человека, который знает, что делать, стала выбирать розги. В этот момент я понял, что меня действительно высекут. И ничто не поможет избежать порки, и бесполезно просить прощения, раньше надо было думать. Супруга выбрала три берёзовые розги, подошла к кровати и с размаху влепила по моим ягодицам. С непривычки удар у нее получился неловкий, несильный, я даже не вскрикнул. Наверно, это удивило ее, и следующие четыре раза она постаралась от души, так, что я громко заорал. Она остановилась, может, чтобы передохнуть, или её остановил мой крик. — Под бабой ты, поди, тоже орал, от удовольствия? — зло бросила она. Я молчал, и она врезала мне ещё. Она очень быстро научилась сечь розгами, и теперь они вызывающе свистели, прежде чем опуститься на мои ягодицы. От боли и стыда на мои глаза навернулись слезы. Удары сыпались сплошным потоком, я орал после каждого из них. Наконец, улучив паузу, я стал просить пощады. Но это только привело супругу в ярость, она злобно, по матерному выругалась, припомнив мне любовницу, и еще энергичнее продолжила экзекуцию. После этого я уже визжал, как маленький мальчишка, которого секут за школьные провинности. Это в мои-то тридцать девять лет!.. — Милая, ну прости меня! — снова взмолился я после очередной порции. В ответ она осмотрела три берёзовые розги, изрядно обломанные о мою голую попу, потом перевела взгляд на меня. — Надо почитать Тома Сойера и узнать, как вымачивают розги; может, они тогда не будут так быстро ломаться. И тут она впервые за всю порку улыбнулась. Было в этой улыбке что-то снисходительное, читалось превосходство красивой женщины над голым, привязанным к кровати, только что выпоротым мужиком. Я уже не чувствовал взгляда жены на меня смотрела просто женщина, и себя я ощущал не мужем, а лишь мужчиной, которого наказали самым позорным и постыдным способом, какой только женщина и может придумать для мужика. Впрочем, в тот момент наказание еще не закончилось. Видимо, красные поперечные следы от розог на больших белых ягодицах мужика могут довести женщину до экстаза; или орущий под розгами мужик как нельзя лучше возбуждает красивую даму, особенно если она сечёт собственноручно. Короче, супруга пристально посмотрела на меня, на её губах блуждала то ли улыбка, то ли усмешка; она подошла к журнальному столику, взяла свежие розги, быстро вернулась ко мне, замахнулась и… снова раздался свист трёх берёзовых прутьев. Этот пучок оказался более крепким — прежде чем розги изломались, я получил три десятка весьма ловких ударов. Каждый из них сопровождался моим истошным криком. Было больно, но гораздо острее, чем боль, я чувствовал стыд. Даже позор от порки. Первой в жизни порки розгами. В тридцать девять лет. Когда секла молодая, очень красивая, стройная женщина в короткой юбке. Здесь примешивалось что-то сексуальное, и потому мой пенис вырос до невообразимых размеров, по крайней мере, мне так казалось. Когда экзекуция завершилась, и жена развязала верёвки, я попробовал её обнять, попытался расстегнуть голубую блузку. Но супруга решительно меня отстранила. — Я с только что выпоротым мужиком любовью не занимаюсь, — нахально отчеканила она. Посмотри в зеркало на свою попу. Зеркало было как раз напротив, Светлана слегка его повернула и довольная ухмыльнулась: — Розги для мужа — первое средство, чтобы хорошо себя вёл. И запомни: теперь, ежели что, — порка. А не поможет, расскажу по телефону той бабе, как секла тебя за нее. И впредь буду наказывать за провинности розгами. В нашей семье мужа дерут розгами или ремнём, как школьника, понял?! — заключила с нескрываемым наслаждением моя супруга. Перед следующей поркой Светлана уже не стала объяснять, за что. Правда, бабами тут и не пахло, всё-таки порка — наказание очень поучительное: после тех первых розог я своей жене больше не изменял. Никогда. Но оказалось, что розги мне, ее мужу, положены теперь и за другие провинности. Она сказала только: "Не ребёнок же ты, которому перед тем, как высечь, надо предварительно объяснять причину и целесообразность порки?!" Вот так, просто и коротко. После чего приказала мне снять штаны, а сама пошла на кухню. "За розгами?" со страхом подумал я. Но из кухни она прошла в другую комнату и там замешкалась. Почему-то я понимал, что и на этот раз мне, сорокалетнему мужику, порки не избежать. Светлана, если уж что решила, то все намертво, ни за что не сдвинешь. Упрямая. Не оставалось ничего другого, как раздеваться. Я остался в голубых трикотажных кальсонах, плотно облегающих мою попочку. Лег на диван, выставив ягодицы. Сердце шумно стучало, а пенис опять стал громадным. И тут вошла она. В красивом черном платье, весьма коротком, туфлях на высоком каблуке и с толстым широким ремнем в руках. О, Боже! Эта шикарная дама будем меня наказывать! Пороть ремнём? Перед моими глазами все поплыло. — Нет, не надо! — стал умолять я. Но деваться было некуда, я продолжал неподвижно лежать, полуголый, в голубых кальсонах, попочкой вверх. Между тем, дама повесила ремень на стул, вытащила из кармана две ленты и накрепко связала мне руки и ноги. Я не смел сопротивляться так мне было стыдно. — Сколько можно терпеть столь непослушного мужа, как ты?! — то ли спросила, то ли констатировала Светлана Ивановна. (Почему-то я инстинктивно чувствовал, что во время порки жену надо почтительно называть по имени и отчеству.) — Всё, хватит! Сегодня выпорю тебя, как школьника, ремнём! — заключила супруга. Впрочем, разговоры ей очень скоро надоели, и она взялась за "дело". Такой жестокой, свирепой порки я и представить себе не мог. Я плакал от стыда и боли. Наверно, это была забавная картинка: рослый мужик, связанный, плачет, когда шикарная дама наказывает его ремнем. Но супруге показалось этого мало. Вероятно, чтобы усилить воспитательный эффект от порки, она на минуту остановилась и спустила кальсоны с моей попы. Было на редкость стыдно, мой пенис начал пульсировать и во время очередных трёх ударов ремнём по ягодицам я кончил. Эти три удара я почти не почувствовал, хотя они были весьма крепкие… Во время всего рассказа он нервно курил сигарету за сигаретой, в пепельнице осталось с десяток окурков. — Вот так мы и живём, — сказал он под конец разговора. — Нет, всё-таки женщины — существа удивительные: легко и незаметно она сделала меня своим рабом, но никто из окружающих об этом и не догадывается. Ты первый, кому я всё рассказал, даже не знаю, почему. Хотелось выговориться… к тому же ты ведь медик… может, это клинический случай? Но мне даже нравится, что у меня такая строгая и экстравагантная жена, — продолжал он, не давая вставить и полслова. — Я ей на 8 марта подарил книгу, знаешь, такое красивое подарочное издание "Хозяйке на заметку". Так Светлана в этой книге написала на обложке: В фильме "Дикая орхидея" шикарная дама порола плетью голого мужчину и приговаривала: ты очень плохой мальчик, ты очень плохой мальчик… С тобой надо поступать точно так же и говорить: ты очень плохой муж. А в последнем разделе — "На досуге" — нарисовала табличку: "Поведение мужа за неделю". И графы — число; оценка по поведению; примечание. И тут же вписала: "8 марта; неудовлетворительно; следует наказать: порка в спущенных кальсонах — 35 ударов, но поскольку сегодня праздник, то наказание уменьшается до 20 ударов". Дальше — как обычно. В этот раз я опять чуть было не кончил — так было стыдно получить порку в женский праздник. Ну, а Светлана после порки, еще не развязав меня, дописала в свою книгу, в примечания: "Во время порки муж визжал, как провинившийся школьник начальных классов, и вилял голой попой". Впрочем, порой её экстравагантность начинает меня пугать, — продолжал он. Как-то Светлана пригрозила, что такого плохого мужа будет наказывать прилюдно: позовёт свою подружку и выпорет меня при ней. Я, конечно, возмутился, а супруга, чтобы поставить меня на место, мечтательно, с расстановкой произнесла: "Связанного, в спущенных голубых кальсонах, по голой попочке, розгами". Ну, это уж слишком! Чересчур! Такого стыда я не стерплю! — сказал он и матерно выругался. Тут к нам подошла Светлана Ивановна. Наш разговор сам собой прервался. Невольно я взглянул на эту женщину другими глазами, иначе, не так, как раньше. Она заметила, и тотчас в глубине её красивых зелёных глаз загорелся какой-то неведомый, пугающий меня огонь, как у ведьмы, что ли? Она изучающе, пристально посмотрела на меня, как на человека, узнавшего её тайну. Я был почти уверен, что она догадалась, о чём мы только что говорили… Супруги вскоре попрощались со мной и медленно удалились. Шагов через десять Светлана обернулась. В полумраке бара эта высокая загорелая дама с длинными ногами, слегка прикрытыми короткой юбкой, и в туфлях на шпильке выглядела ослепительно. Её вызывающий, пронзительный взгляд искал меня, на лице застыла надменная улыбка. Я невольно представил плеть в её руках, и мне сделалось очень неуютно… На следующий день их путёвка заканчивалась, они уезжали. После обеда в пансионате мы попрощались, впрочем, весьма прохладно. По традиции курортных знакомств обменялись московскими телефонами, обещали звонить друг другу. Теперь они выглядели обычной скромной парой, в меру счастливой, в меру отдохнувшей. Вероятно, они любили друг друга. Но не было ничего экстраординарного. От вчерашней ослепительной дамы не осталось и следа. Всё-таки женщины обладают удивительным даром перевоплощения, могут быть такими разными, меняться чуть ли не каждый следующий день; быть одновременно кроткой супругой и властной госпожой, заботливой матерью и суперсексуальной дамой. Быть ЖЕНЩИНОЙ. * * * Через пару недель уже в Москве, я позвонил своим новым знакомым. Трубку сняла Светлана. Она была очень радушна, пригласила зайти к ним домой или в офис. Выяснилось, что работают они вместе, а их контора недалеко от моей службы. Я сказал, что заеду после работы. Когда я пришёл, то увидел, что это издательская фирма. Он был главным редактором эротической газеты для женщин. Светлана служила коммерческим директором в той же редакции. Впрочем, "служила" — не совсем точно сказано, ведь они оба были соучредителями издания. Если кому и служила Светлана Ивановна, так это своему мужу. В кабинете главреда мы выпили коньяку, Светлана приготовила нам восхитительный чёрный кофе. Мне подарили свежий номер их полупорнографической газеты. Я сидел и рассеянно листал страницы с фотографиями обнажённых женщин и голых мужиков. "Что ж, вполне профессионально, правда, текстов маловато; слегка напоминает порнографический фотоальбом, — подумал я. — Жалко, что снимки не цветные." Эту последнюю фразу я произнёс вслух. Он живо отреагировал и сказал, что с Нового года они планируют делать газету в цвете и объёмом в два раза больше — тридцать две полосы. Я продолжал листать их газету. Моё внимание привлёк снимок, на котором запечатлена садомазохистская сцена: худенькая женщина секла розгами рослого мускулистого мужика. Внизу был текст под заголовком "Исповедь", содержание очень напоминало рассказ блондина в Пицунде. Он заметил, что я читаю его произведение, немного стушевался, сказал только: "Ты уж извини, что тогда в баре я сделал тебя подопытным кроликом. Надо было проверить, насколько всё это достоверно звучит. Понимаешь, иногда у нас не хватает крутых материалов, вот и приходится самому что-то выдумывать…" — Да уж, сочинять правдоподобные вещицы ты наловчился, — вставила своё слово Светлана и хитро подмигнула мне. Незаметно для мужа. История мазохистки ------------------- В пять часов вечера, придя с работы, домой, я увидела ремень, аккуратно лежащий на прикроватной тумбочке, и записку с тексом: «Сегодня тебя ждет порка». Уже пять лет прошло с тех пор, как мой муж ввел в нашу семейную жизнь правило за провинности сечь меня минимум раз в неделю, что, несомненно, пошло мне на пользу. Я стала себя чувствовать более спокойной и уравновешенной. Первый раз это произошло после моего пьяного загула у подруги. Я пришла домой поздно и в состоянии «нестояния». Муж, не говоря ни слова, уложил меня спать. Утром ужасно раскалывалась голова. Не давало покоя чувство вины, и я отважно, с ремнем в руках, подошла к мужу и попросила его наказать меня, как маленькую непослушную девочку. «Хорошо» — сказал муж и велел мне снять трусики. Он зашторил окна, взял ремень, положил меня на кровать кверху попой и принялся неторопливо пороть. Было больно, но после порки появилось ощущение нравственного удовлетворения и чувство сладострастного искупления. К тому же экзекуция усилила сексуальное возбуждение, возникшее от предвкушения порки, и когда муж вошел в меня, я была просто на седьмом небе от счастья. С тех пор, не прошло и недели без порки. Меня всегда особенно волновал и возбуждал момент предвкушения, когда я чувствую, что он хочет выпороть меня. «Ты капризная и непослушная девочка, я собираюсь вечером наказать тебя за все твои провинности, замочи розги…» — обычно говорит муж и я, испытывая волнительную дрожь во всем теле, бегу срезать ветви ивы, которыми он немилосердно будет стегать мою попу. Мои крики не разжалобят его, напротив, он усилит удары, наслаждаясь видом моего извивающегося тела. Муж любит наблюдать, как моя попа краснеет под ударами розги или ремня, нервы возбуждаются, что выражается в конвульсивных подпрыгиваниях тела. По заведенному мною ритуалу, каждый раз перед неминуемой поркой, я прошу мужа не сечь меня, обещаю быть послушной, но он остается непреклонным и отвечает: «Ты обещаешь быть послушной? Теперь это не поможет, дорогая. Раздевайся и ложись на кровать». Иногда, он порет, зажав мою голову между ног, так, как когда-то в детстве наказывал меня отец за провинности. Я же, стоя на четвереньках, ощущаю обжигающие удары ремня на попе и слышу голос воспитателя: «Будешь вести себя хорошо»? «Буду». — кричу я, но «ласки» ремня не прекращаются. Боль усиливается. Я уже не могу больше терпеть. Он останавливается ненадолго. И вновь сечет меня. Боль и наслаждение переплетаются. Может наслаждение дано человеку в утешение боли? Это вечная загадка природы. Одно я знаю точно, что все в человека прекрасно, даже это, непостижимое умом, пристрастие к наказаниям. В шесть часов вечера вернулся с работы муж с тубусом в руках. Я сразу догадалась, что в тубусе и от этой догадки по телу пробежала нервная дрожь. «Он хочет высечь меня розгами. Только не это! Во всяком случае, не сегодня».- пронеслись мысли. Муж протянул мне тубус и сказал: — Достань розги и замочи их, — и стал медленно раздеваться. Я потеряла дар речи и стояла, как вкопанная. — Но, зачем… Что ты собираешься делать? — с трудом промолвила я. — Ты, милая моя врунишка, будешь сегодня наказана. За курение. «О Боже, я забыла очистить пепельницу» — подумала я. Дело в том, что ко мне вчера приходила Ленка, моя подруга. Мы поболтали немного и выкурили по сигаретке, а муж сам не выносил запаха табака и мне строго-настрого запретил курить. — Но, прости, я больше не буду — пробормотала я. — Конечно, не будешь, после того, как я тебя хорошенько высеку. — Нет, ты не будешь меня пороть — я попыталась протестовать. — Ну что ж, я сам их замочу. Муж извлек розги и пошел с ними в ванную. Потом все было, как обычно. Мы поужинали, мило беседуя. Но мысль о том, что мне еще предстоит пережить, преследовала меня. Я заметно волновалась и решила взять его лаской. Села к нему на колени, нежно обняла и ласково проворковала: — Давай, ты выпорешь меня завтра. — И завтра тоже, может быть. — Садюга. — Иди готовься к порке — строго сказал он. Я встала и поплелась в спальню. Стянула с себя трусики и села на кровать в ожидании. Минуты тянулись словно часы. Муж зашел с розгами в руках, грубо взял меня за волосы и наклонил так, что я уперлась руками в кровать. — Стой так, наркоманка. Задрал подол домашнего халата и отвесил первый удар прутом. Я завопила от боли. Тут же последовал второй удар. Третий…Время остановилось. Тело вздрагивало от обжигающих укусов розг. Я извивалась и выла, а он продолжал. В какой-то момент остановился, бросил измочаленные розги на пол и, не говоря ни слова, вышел из комнаты. Я легла на кровать, попа горела, боль стихала и медленно переходила в ощущение наслаждения. Вставать не хотелось. Я словно погрузилась в небытие, во время, когда вокруг тебя ничто не волнует и на душе полное безоблачное спокойствие и блаженство, радость очищения. Я более всего любила мужа в эти минуты. Он понимал меня, точнее, понимал, что мне экзекуция жизненно необходима и любил меня такую, какая я есть. Муж вернулся в комнату. Я слезла с кровати, опустилась перед ним на колени, расстегнула ширинку его брюк, извлекла его член и нежно обняла его губами. Я ласково целовала его, стараясь в поцелуях передать мужу всю глубину благодарности за его заботу обо мне. Его член едва помещался в моем ротике. Он начал двигаться, трахая меня. Потом муж поднял меня с колен и положил на кровать попой кверху и быстрым движением вогнал желанный член в мое, истекающее любовным соком, влагалище. Мы слились воедино. Кнут и пряник ------------------- Мне было 16 лет и как любой парень в этом возрасте я меньше всего думал про учебу и больше про то что у девушек под юбкой. Для поступления в институт на мою специальность требовалось знание французского языка. Зная мою неусидчивость мои предки решили нанять мне репетитора. На все мои возражения по поводу того что я смоюсь загород как только прозвучит последний звонок, у них был готов ответ как выйти из этой ситуации. И один из выходов был что б репетитор поехал со мной в село. Я подумал что это полный бред и не стал даже думать о том что это по той или иной причине может быть возможным, так как какой уважающий себя человек будет ездить за 25 км для того что б провести урок, или вообще специально будет жить там со мной и терпеть бурчание бабки у которой я обычно снимаю комнату в ее домике. Каково же было мое удивление когда я узнал что нашелся человек готовый туда не-то что ездить преподавать, а даже жить так как родом из этого сила. Хотя корректнее будет сказать что нашлась. Это была студентка второго курса института куда мне предстояло поступать. И вот я стою на автобусной остановки с рюкзаком на плечах и жду ее. И тут ко мне подходит девушка довольно высокого роста метр 80 против моих тогда метр 70, на вид лет 19, блондиночка с прямыми длильными волосами до талии. Талия у нее была еще та, как говорят осиная. Элегантное белое летние платье доходившее до середины стройного бедра обтягивало набольшего размера грудь, с двумя острыми сосками, которые словно пропечатывались через тонкую ткань. На девушке явно не было и намека на бюстгальтер. Ее платье было подвязано на талии тонким черным дамским пояском, благодаря чему хорошо обтягивало тугую попку девушки. Она представилась, ее звали Таней. Разговорившись я понял что она вовсе не из того сила где я обычно отдыхаю, а из соседнего которое далеко не рядом. Так что Таня намерена снимать соседнею комнату в этом же домике что и я. Мне неожиданно стало интересно сколько же мои предки ей выложили что она готова тратить деньги на аренду жилья. Тут подъехал автобус и мы запаковались в его переполненный салон. Вовремя поездки толпа прижимала и тиснила со всех сторон, а Таня не раз оказывалась прижата к моей руке своим аппетитным задом. Я почувствовал на нем форму тоненьких стрингов и меня это возбудило. Таня словно поняла что я пользуюсь моментом постаралась отслонится но это у нее не вышло. Наконец мы приехали. Мы быстро нашли нужный адрес и решили побыстрее поселится так как день был жарким, а не подалеку текла речка в которой можно было освежиться. Но какого же было наше изумление когда мы узнали что осталась всего одна свободная комната с двумя кроватями. Я уже был весьма рад так как думал что мои мучения отменены и Таня уедет домой, но не тут то было. Она спросила не против ли я жить с нею в одной комнате. И тут я представил себе что смогу ее видеть с ее умением подбирать нижнее белье чуть ли не в чем мать родила! Конечно я согласился. Как только мы заселились я понял что Таня мне так просто не даст пялиться нас свой зад и все остальные прелести, так как каждый раз при переодевании меня просили отвернутся. Со временем мы сдружились и не только занимались французским но и ходили вместе на речку, где я мог любоваться ее роскошным телом в довольно откровенном купальнике. Но тут однажды случилось так что я был сам дома и начал заниматься онанизмом листая порно журнал и не заметил как вошла Таня. Я хотел было что то начать говорить но она меня перебила сказав что все нормально и нечего страшного не произошло. Затем слегка покраснев рассказала что сама этим не раз занималась, а так же про то как ее застукала в 16 лет за этим делом мама и сказала что когда прейдет с роботы будет с ней серьезный разговор. Прейдя с работы мать прочитала ей лекцию на тему сдержанности и ее распущенности после чего сказала принести из ванной щетку для волос. Таня долго возражала что она уже взрослая и что ее уже не наказывали так лет пять. Но под страхом быть лишенной карманных денег на целый месяц она принесла предмет наказания и легла маме на колено предварительно спустив джинсы с трусиками. Я был поражен этой историей, которая оказалась лишь вступлением к основному разговору. Она предложила мне следующие. Она сама мне будит дрочить и даже сосать но я не имею права это делать сам, если же я ослушаюсь то буду выпорот ее дамским ремешком по попке, а так же это будет применятся ко мне за лень к учебе французского. Я представил ее в роле экзекутора с этим ремнем и меня это завило не на шутку, так что я согласился. После чего она сказала что я буду наказан прямо сейчас за то что дрочил после чего она мне подрочит. Она встала со стула и начала расстегивать свой поясок. Затем сказала мне перевернутся на живот и снимать шорты и то что под ними. Я подчинился и уже лежа на животе видел как она складывает поясок в двое. Все в этом же полупрозрачном платье с этим пояском в руке она была неотразимой. Я решил вытерпеть порку как настоящий мужчина но уже после 10 удара вопил как ребенок. На неся мне 30 ударов она остановилась и я словно во сне услышал ее строгий голос переворачивайся! Я перевернулся, мой член торчал как кол. Я посмотрел на нее, она была прекрасна. Ее волосы растрепались, на щеках играл румянец, пухлые губки были приоткрыты, она часто дышала, при этом ее грудь еще больше прорезала ткань своими давно затвердевшими сосками. Она заметила мой взгляд у себя на груди, бросила сложенный в двое поясок на кровать рядом со мною и игриво улыбнувшись спросила нравится? При этом она зажала свои соски пальцами через ткань платья, и начала их теребить, то слегка покручивая то просто оттягивая вместе с тканью платья. А если так… и она скрестивши руки на груди скинула со своих нежных плечек бретельки платье и плавно обнажила конусовидную грудь с ярко красными сосками размером с поставленную фасолину. Ее грудь была идеальна и она это знала. Она продолжила свою игру с сосками оставив свое платье свободно висеть приоткрывая пару сантиметров ниже пупка. — Видела это б твоя мама! Ох и получила б ты… — Покрайней мере я б перенесла эту порку достойно и не визжала б так как ты! С этими словами она села на край кровати и зажала мой давно окаменевший член в своей ручонке. Она не спеша начала мне дрочить играя при этом своими наманикюренными алыми ноготками с моими яичками. При этом она то игриво смотрела на меня то на мой торчащий колом член. Затем она слегка склонила голову на бачек, так что ее пышные волосы свисли набок закрыв ее лицо и оттянувши крайнюю плоть нагнувшись начала слегка посасывать головку моего члена. После чего снова садилась ровно как гвоздик продолжая дрочить мой член. Я заметил ее великолепную осанку. Как я узнал позже она долгое время занималась бальными танцами и была очень пластичная и гибкая девушка. Каждое ее движение было грациозным, а как она работала язычком ммм….. Ради этого стояло подставить свой зад под ее поясок. Она то сосала то выравниваясь закусывая нижнюю губку игриво и томно смотрела на меня из под висячих на ее щеке волос не забывая при этом работать рукой. Я почувствовал что скоро кончу и хотел схватить ее рукой за затылок что б помочь себе задав нужный темп, она же убрав мою руку сказала что если это повторится она выпорет меня и оставит на неделю без оргазма со строгими порками за онанизм. Я послушно убрал руку и спросил разрешения поиграть с ее соском как она это дела сама. На что она ответила хорош, но за это после оргазма еще получишь 15 ударов пояском. Я согласился и жадно начал тискать ее сосок в руке, я мял ее грудь которая идеально подходила под мою ладонь, так что я мог сжать ее полностью в своей руке. Затем я больно скрутил ей сосок и начал тянуть на себя. Таня же не сопротивлялась, она лишь ускорила движения своей руки на моем члене, эти движения стали нервными. Я продолжал мучать ее грудь в то время как второй рукой схватил ее за второй сосок и тоже начал крутить его. Таня глубоко задышала, она резко свила вместе расставленные коленки и плотно сжавши их затряслась в немой судороге, успевши сказать томным голосом при этом что то не члена раздельное вроде а за это сосок еще 15! При этих словах она закатила глаза и впилась в мой член сначала засосом, а потом двумя резкими глубокими заглатывающими движениями довила меня до оргазма. Я спустил ей в рот все до последней капельки. Проглотивши все, она игриво облизнулась смотря из подлобья на меня, ее глаза блестели от чего то сладкого и безумно приятного, что наверняка жгло в ее промежности. Она встала с кровати на которой остался мокрый след от ее соков, поправила бретельки платья натянувшие его на торчащие соски и потянулась за своим дамским пояском со словами переворачивайся милый… Командировка ------------------- Связанные руки и ноги, наглухо заклеенный рот, глаза закрыты толстым шарфом. Я лежала перед любовником на кровати, а он, жестокий, порол меня плетью из мягкой кожи. Сойдя с самолета, я знала, что наказание будет суровым, но все же решилась на это. Я позвонила ему лишь спустя два с половиной часа после посадки. И вот уже второй день расплачивалась за это. В перерывах между ударами мы занимались любовью. Обоих возбуждало мое израненное тело, спина и ягодицы, покрытые вздутыми полосми ударов, затянутые поволокой извращенной похоти, глаза. Я с ужасом думала о том, что всего через сутки нам придется прекратить свои игры и заниматься простым сексом, иначе муж может заметить следы моих похождений на теле. Все должно зажить до моего возвращения. С трудом мы дожидались вечеров, когда оба вваливались в его дом после рабочего дня. Там он тотчас раздевал меня и привязывал к ножкам кровати, даже не давая поесть. Я лежала, терпеливо дожидаясь пока он приготовит еду и поужинает. Передохнув часа два, любовник с новыми силами принимался истязать жену другого человека. Осознание греха придавало нашим отношениям дополнительную остроту. Я покорно сносила его издевательства и была благодарна за унижения и боль, которые от него получала. Муж был со мной всегда слишком ласков, и ему приходилось подолгу "разогревать" меня, прежде, чем я возбуждалась для секса. Теперь же я текла постоянно. Начинала течь в тот же миг, когда плеть в первый раз касалась моего тела, а то и раньше, в ожидании, когда я лежала привязанная и представляла все то, что он сделает со мною. Я лежала и трепетала, а он жарил мясо, готовил гарнир, потом ел с аппетитом, читал газету, ложась на диван, смотрел программы новостей. И все это время я не смела вымолвить ни слова, ведь за это он тоже мог наказать меня, правда, не только плетью, меня бы ждало кое-что пострашнее. Однажды я неосторожно спросила его о чем-то, когда лежала вот так же привязанная. Рассвирипевший любовник иссек мои половые губы прутом тонкой проволоки, а потом изнасиловал так, что я не могла ходить после этого целый день. И хотя я очень любила боль, все же не решалась рискнуть и напомнить ему о себе, будучи накрепко связана. Вот и сейчас я вдыхала запахи еды и трепетала от нетерпения. Наконец-то он вспомнил обо мне. Войдя в спальню, где лежала обнаженная, истекающая похотью женщина, он медленно расстегнул рубашку, потом брюки. Раздевшись, он достал из шкафа шарф и завязал мой рот — соседи не должны слышать криков о помощи. Когда он взял в руки плеть, я застонала и с трудом перевернулась на живот. Первый удар я приняла недвижима, но последующие заставляли содрагаться и выгибаться все мое тело. Я металась по постели, насколько позволяли мне путы. Любовник все хлестал и хлестал меня, каждый раз с новой силой, меняя места ударов. Вскоре на спине и ягодицах не осталось буквально, ни дюйма свободного от алых полос места. Тогда он раздвинул мне ноги и одним толчком оказался в моем заднем проходе. От неожиданности я даже вскрикнула, но тут же принялась с готовностью насаживаться на его стержень, все глубже впуская его в свой зад. Со звериным неистовством я подмахивала тазом навстречу телу мужчины. Когда он излился, я почувствовала прилив нового возбуждения, ибо знала, что за этим последует. Так оно и произошло. Мужчина взял в руки плеть и вновь принялся истязать мою спину и попу, только что принявшую его сперму в себя. Я стонала и извивалась. Я молила Бога, чтобы и завтра и послезавтра продолжалось все то же самое, ведь наступали дни, когда мы могли быть дома круглые сутки, не прерываясь заниматься сексом. Грядут выходные. Я решила дать мужу телеграмму о том, что задерживаюсь. На работе я смогу легко все уладить. Только бы любовник не имел других планов на эти дни: Мы познакомились несколько месяцев назад. Я так же приехала в их институт в командировку. Поднимаясь как-то в лифте, я оказалась рядом с человеком, от которого исходило какое-то непреодолимое притяжение. Я не могла устоять перед его невидимыми чарами, они словно давили на меня. Мы вместе вышли из лифта и, не сговариваясь, направились в сторону туалетов. В кабинке мужского туалета он наклонил меня к унитазу и, задрав подол платья, резко вошел в меня, совсем не считаясь с моими чувствами и потребностями. Я не помнила, как досидела остаток рабочего дня, но в гостиницу я летела словно на крыльях. Вечером он позвонил мне. В ресторане я снова сгорала от желания, поэтому, едва переступив порог его квартиры, я скинула всю одежду и набросилась на любовника. В тот же вечер, насладившись любовью, он объявил мне о своем правиле. Всегда "вести игру" должен только он. В случае малейшего нарушения, я буду сурово наказана. Тогда я не сразу поняла, что за наказание меня ожидает. И он показал мне наглядный пример. Велев мне встать раком, он отлупил меня по голой попе ремнем. Конечно, мне было больно и стыдно, но главное — непривычно. Я почувствовала прилив вожделения, о чем не замедлила ему сообщить. В ответ мужчина рассмеялся и вновь овладел мною. С тех самых пор, приезжая в этот город в командировку, я сразу же звонила ему. Но не на этот раз. Слишком долго я не была с ним, чтобы позволить себе рисковать остаться небитой — непоротой в этот приезд: Ночь пролетела почти незаметно, только сильно болели спина и попа от долгих побоев. Но я, легко поднявшись с постели, пошла на кухню, готовить любовнику завтрак. Когда он вышел из ванной, еда уже ждала его на столе. Он велел голой женщине нагнуться и на мгновение опустить сосок груди в чашку с дымящимся кофе. Я, испугавшись, пыталась сопротивляться. Тогда мужчина насильно пригнул меня к столу и сделал то, что задумал увидеть. Он зажал мне рот, чтобы я не кричала во весь голос. Обжегшись, я затряслась всем телом, потом, опустив руку к промежности, обнаружила себя снова мокрой. Мое движение не ускользнуло от глаз любовника. Легко нагнув меня к полу, он просунул свою руку мне между бедер. — Ну как же тебе не стыдно так течь, — укоризненно покачал он головой. — Это никуда не годится. Иди-ка помойся. Выйдя из душа, я увидела приготовленные для меня веревки и плеть. На подогнувшихся ногах я прошла снова в спальню и заняла свое место на кровати. Я все еще лежала привязанная, когда он вернулся домой. — Я принес для тебя кое-что, — с этими словами мужчина вынул из сумки огромный вибратор. — Ты будешь носить его постоянно. Если я хоть однажды увижу тебя без него, тебе придется многое вытерпеть, поверь мне. Я захлебнулась от боли и восторга, когда он вогнал ЭТО в мой анус. Потом мужчина разделся и начал меня пороть. Я вся вспотела, у меня уже не было сил даже стонать, а он все хлестал и хлестал мою попу. Я даже не понимала, за что я терплю все это. Я только знала, что мне это ужасно нравится, хотя и доставляет немыслимую боль и нечеловеческие страдания. Когда же он прерывался на секс, я, к своему удивлению, с нетерпением ждала его окончания, чтобы снова предаться упоительной порке. Я отдавалась ей вся. В моем теле не оставалось кусочка, который не реагировал бы на это извращенное наслаждение болью. Всем своим существом я стремилась к плетке, с силой касавшейся моей кожи. Вот уже больше двадцати лет я хранила верность мужу. Никогда даже не помышляя об измене, я заводилась всегда только от длительной ласки. А тут: Мне было стыдно и сладко одновременно. Я не знала, чего больше в моих ощущениях, да это и не было важно. А важным было лишь то, что я лежу сейчас здесь, перед ним, а он — мой строгий покровитель. Выходные пролетели, как один день. Но в воскресенье вечером я грустно сказала ему, что в четверг должна буду уехать обратно домой, а поэтому следует немедленно прекратить наказания. — Для чего тебе уезжать к выходным? Почему не остаться до воскресенья? — В понедельник мне на работу. — Есть же самолеты! — Моя командировка была срочной, поэтому мне оплатили полет. А обратно — не станут. — Господи! Да неужели же я не куплю тебе авиабилет?! Решено, полетишь в воскресенье. — Отлично! Спасибо, милый. Значит, у нас есть еще четыре дня? — Ну и что же ты делаешь в кухне? — строго спросил мой любовник. — Уже бегу на кровать. К своему удивлению, в эту ночь мы занимались только сексом. И он был нам так сладок, что не хотелось прерываться даже на порку. Правда, к полудню выяснилось, что я во многом была виновата. Например, уходя на работу, я не надела трусы, из-за чего он весь день находился в таком возбуждении, что не мог незаметно встать из-за стола. А я же, как назло, то и дело улыбалась другим мужчинам и закидывала ногу на ногу. Короче, когда мы ехали с работы, прямо в машине, перед светофором, я сползла на пол и принялась вынимать его член из штанов. Он кончил, как раз паркуясь около дома. Войдя в квартиру, он тут же вошел и в меня. И только потом мы обнаружили, что даже не заперли дверь. Сегодня я не ждала. Мы вместе поужинали, а потом он меня наказал. — Знаешь, что я подумал? Я ведь ни разу не слышал, что ты кричишь в это время. Просишь ли о помощи, жалуешься на боль? Сегодня я не закрою твой рот. Только ты постарайся не привлекать к нам всех соседей, o'k? — Я постараюсь, любимый. Если хочешь, я могу и сама рассказать, что говорю под ремнем. Я стонаю, говорю, что мне больно, что не смогу этого вынести. Тут же прошу бить сильнее. Умоляю меня пощадить и кричу: "Так меня! Так!" — Я бы хотел сам все услышать. Так мы и сделали. Он меня привязал, но рот шарфом не закрыл. Я извивалась и громко стонала. Кричала от боли и плакала от восторга. Просила меня пожалеть, бить сильней, отпустить. Клялась, что ни в чем не виновата, признавалась во всех грехах. Говорила, что больше не выдержу, потом умоляла не останавливаться: Так прошла ночь. Утром он снова меня отымел, и мы отправились на работу. До четверга мы продолжали все то же занятие. Все было буднично и обычно, но в самый четверг мы решили устроить настоящую оргию. Он позвонил своим старым друзьям, организовал компанию. Я приготовила стол, навела в доме порядок. Когда, наконец, все собрались, начался ужин. Поначалу была некоторая неловкость, так как все понимали, что будет здесь вскоре происходить. Но когда пустых бутылок стало вдвое больше, чем полных, а на тарелках почти ничего не осталось, когда все уже были расслаблены и готовы ко всему, тогда хозяин квартиры включил подходящую музыку и приказал всем дамам оголиться. То, что творилось после этого, я запомню на всю жизнь! В ту ночь всех нас били и имели по несколько человек одновременно. Одну его плеть я выносила легко, но так чтобы сразу четыре: Женщины были предметом их похоти. Мужчины заходили во все наши отверстия, совершенно не стесняясь, били нас по щекам, не говоря уже о ягодицах. Нас за любую провинность наказывали плетьми. В ванне нас обливали горячей водой, потом снова стегали по мокрым телам. Загоняли различные округлые предметы нам в задницы и смотрели, как мы извивались от разрывания поп изнутри. Все танцевали обнаженными под возбуждающую музыку, потом занимались сексом прямо на полу в гостиной. Наутро гости разошлись по домам и работам, все усталые и довольные. Хозяин велел мне убраться в квартире, а сам прилег отдохнуть до работы, пока было время. Когда же я, все закончив, легла рядом с ним, любовник перевернул меня на коленки и вдруг одним махом вонзился мне в матку! Такой боли я еще не испытывала. Ведь даже когда гинекологи ставят спираль, они делают местный наркоз. А тут такой инструмент и безо всякой подготовки!.. Когда я завизжала, он стукнул меня по спине и продолжил свое восхождение. Вскоре я стала привыкать к новому ощущению. Мне было уже не так больно, но уже становилось приятно просто от того, что любимый мужчина снова весь во мне, да еще в таком потаенном моем уголке. До самого моего отлета в воскресенье вечером такой способ сношения стал нашим постоянным занятием. Командировка моя уже кончилась, а значит, мне не надо было ходить по утрам в институт. Он оставлял меня утром привязанной к ножкам кровати, а сам заходил в час обеда, потом приходил только вечером и отвязывал меня, для начала немножко пошлепав по попе ремнем. Не сильно, так чтобы не оставалось следов, но так чтобы я боли своей не забыла. И после, все ночи мы предавались любви. Он бил меня членом по матке, а я улетала от наслаждения. После каждого раза я облизывала и обсасывала его член, а мужчина вылизывал хорошенько мою промежность от соков. В воскресенье он посадил меня на самолет, помахал мне во след рукой и поехал в свою опустевшую квартиру. В первую же ночь муж заметил, что я необычно широка в определенных местах. Конечно, ведь, кроме всех приключений, я вынула тот самый вибратор только сойдя с самолета, в туалете аэровокзала. Вскоре оказалось, что не все метки на моем теле успели зажить, видно, перестарались мужчины в ночь оргии. Муж увидел на моем теле явственный след от удара ремнем или плетью. В конце концов, мне пришлось во многом сознаться. Я рассказала ему о том, что некоторое время назад обнаружила в себе тягу к физической боли, получаемой в связи с сексом. Призналась, что имею любовника, которого, правда, совсем не люблю, а сплю с ним только ради этого извращенного наслаждения. Муж все понял. Молча, он вынул из брюк свой ремень, я замерла в ожидании. Я лежала совершенно голая на нашем супружеском ложе и удивленно смотрела на мужа, которого вдруг увидела в новом свете. Я поняла, что сейчас будет порка. Не такая, как с любовником, но и не телячьи нежности, как все годы совместной нашей жизни. Я перевернулась на живот. — Ну давай, попробуй! Сам увидишь, мне это понравится! Он ударил меня в первый раз за все время нашего знакомства. Я улыбнулась ему и просила продолжать. — Только ты должен говорить мне, за что. Это же ведь наказание, а не просто так. — Хорошо. Я накажу тебя за измену, за похоть. Ты знаешь, что ты — просто похотливая сучка? "Собака лижет бьющую руку!" — это же про тебя! Ты ведь, наверное, и минет ему делала, когда он хлестал тебя? Скажи, делала, а? Ну! Делала или нет?! — Делала. Только сначала он порол меня. Порол сильно. И мне было очень больно. А ты?.. — Ладно, ложись. Я вновь улеглась на живот. Муж снова ударил меня:…. Комната под лестницей ------------------- Сегодня 14 мая, 5 часов вечера. Я стою, опираясь на лестничный парапет, и с тоской смотрю на входную дверь. Скоро придет моя мать. Я с ужасом думаю об этом. Что меня ждет?!! От представления того, что она сделает со мной, сердце мое падает, в животе все сжимается, руки и ноги трясутся мелкой дрожью, а мягкое место покалывает тысячами, нет миллиардами острейших иголок! Причина моего животного страха — предстоящее наказание. Безусловно, я его заслужила, плохо написала годовую контрольную по алгебре, хотя и занималась с репетитором. Не понимаю, почему так вышло? Слышу скрежет ключа в замочной скважине, ну вот и все. Уже совсем скоро я буду визжать от боли в "комнате под лестницей". Я так подозреваю, что раньше там была спальня моих родителей. Это просторная квадратная комната с прекрасным видом из окна, отделана красным деревом, в ней очень тихо и звуки, раздающиеся в этой комнате, не слышны больше ни в одной точке нашего просторного дома. Здесь же есть своя туалетная комната. Отец мой умер много лет назад, и я его почти не помню — мне было всего 5 лет, когда это случилось. Мы с мамой живем на втором этаже, слуги занимают левое крыло первого этажа. А с этой комнатой я познакомилась, когда пошла в школу, хотя, впрочем, не совсем сразу. Дело было так: я получила запись в дневнике — не выучила стихотворение, я даже и предположить не могла, чем это мне грозит! Мама, конечно, предупреждала меня, что учиться я должна только на "Отлично", что у меня есть для этого все данные и все условия, что она одна занимается бизнесом, тяжело работает, не устраивает свою личную жизнь — и все это ради меня. От меня же требуется — только отличная учеба и послушание. Присматривала за мной няня, она же и уроки заставляла делать, хотя мама говорила, что я должна быть самостоятельной и ругала няню за то, что она меня заставляет, считала, что я с детства должна надеяться только на себя, и учиться распределять свое время. Вот я и "распределила" — заигралась и забыла! Мать пришла с работы и проверила дневник (она это не забывала делать каждый день). Потом спокойным голосом сказала мне, что я буду сейчас наказана, велела спустить до колен джинсы и трусики и лечь на кровать попой кверху, а сама куда-то вышла. Я, наивное дитя! Так и сделала! Я думала, что это и есть наказание — лежать кверху попой! Но каково же было мое удивление, когда через несколько минут, мать пришла, а в руках у нее был коричневый ремешок! Она сказала, что на первый раз я получу 20 ударов! В общем, ударить она успела только 1 раз. От страшной, не знакомой боли я взвыла, и быстренько перекатилась на другую сторону и заползла под кровать. Это произошло мгновенно, я сама от себя этого не ожидала! И как она не кричала, не грозила — я до утра не вылазила от туда. Там и спала. От страха не хотела ни есть, ни пить, ни в туалет. По утрам мать рано уезжала, а мной занималась няня. Няня покормила меня и проводила в школу. Целый день я была мрачнее тучи, очень боялась идти домой, но рассказать подружкам о случившемся — было стыдно. Уроки закончились, и о ужас! За мной приехала мать. Поговорив с учительницей, она крепко взяла меня за руку и повела к машине. Всю дорогу мы ехали молча. Приехав домой, я, как всегда, переоделась в любимые джинсики, умылась и пошла обедать, пообедала в компании мамы и няни и, думая, что все забылось, пошла делать уроки. Часа через два, когда с уроками было покончено, в мою комнату вошла мать, и спокойным голосом рассказала мне о системе моего воспитания, что за все провинности я буду наказана, а самое лучшее и правильное наказание для детей — это порка, так как "Битье определяет сознание", и, что моя попа, создана специально для этих целей. Если же я буду сопротивляться ей, то все равно буду наказана, но порция наказания будет удвоена или утроена! А если разозлю её, то будет еще и "промывание мозгов". Потом она велела мне встать на четвереньки, сама встала надо мной, зажала мою голову между своих крепких коленей, расстегнула мои штанишки, стянула их вместе с трусами с моей попки и позвала няню. Няня вошла, и я увидела у неё в руках палку с вишневого дерева. Конечно, я сразу все поняла! Стала плакать и умолять маму не делать этого, но все тщетно. Через пару секунд — вишневый прут начал обжигать мою голую, беззащитную попу страшным огнем. Мать приговаривала — выбьем лень, выбьем лень. А я кричала и молила о пощаде! Меня никто не слышал. Но через некоторое время экзекуция прекратилась. Моя попа пылала, было очень-очень больно и обидно, я плакала и скулила, но отпускать меня никто не собирался. Мама передохнула, и сказала, что это я получила 20 ударов за лень, а теперь будет ещё 20 за вчерашнее сопротивление. Я просто похолодела от ужаса! А вишневый прут опять засвистел с громким хлопаньем опускаясь на мою уже и без того больную попу. Я уже не кричала, это нельзя было назвать криком — это был истошный визг, я визжала и визжала, мой рассудок помутился от этой страшной, жгучей, невыносимой боли. Казалось, что с меня живьем сдирают кожу. Что я больше не выдержу и сейчас умру!! Но я не умерла… Порка закончилась, и меня плачущую, со спущенными штанами, держащуюся за попу обеими руками, повели в ванную комнату. Няня велела мне лечь на живот на кушетку, я легла, думала, что она сделает мне холодный компресс, думала, что она меня пожалеет, но не тут-то было. Она стянула с меня болтающиеся джинсы и трусы и заставила встать на четвереньки, я взмолилась и взвыла одновременно! Думала, что меня снова будут пороть. Но, как оказалось, мне решили "промыть мозги"! Мне стало еще страшнее! Я не могу передать словами свой ужас от неизвестности и боязни боли! В тот же момент в дырочку между половинками моей истерзанной попы вонзилась и плавно проскользнула внутрь короткая толстая палочка, я закричала, больше от страха, чем от боли, а мама с няней засмеялись. В меня потекла теплая вода, я почти не чувствовала её, только распирало в попе и внизу живота, а я плакала от стыда и обиды. Через некоторое время страшно захотелось в туалет. Но мне не разрешали вставать, а в попе все еще торчала эта противная палочка, а няня придерживала её рукой. Наконец мать разрешила мне встать и сходить в туалет. Это наказание я помнила очень долго. Я всегда во-время делала уроки, все вызубривала, выучивала. Часами сидела за уроками. Я всегда была в напряжении и страхе. Повторения наказания я не хотела. Так прошло три года. Начальную школу я закончила блестящей отличницей с отличным поведением. Мама была счастлива! Вот я и в пятом классе. Новые учителя, новые предметы. Первая двойка по английскому языку… Дома я все честно рассказала маме, и была готова к наказанию. Но в тот вечер наказывать меня она не стала. Я думала, что она изменила свою тактику моего воспитания. Сама я стала очень стараться и скоро получила по английскому четверку и две пятерки! Неожиданно в нашем доме начался ремонт, как оказалось, в комнате, о существовании которой я не подозревала. Она располагалась под лестницей и дверь её была обита таким же материалом, как и стены, поэтому была не заметной. Через неделю ремонт закончился. Привезли какую-то странную кровать: узкую, выпуклую, с какими-то прорезями и широкими кожаными манжетами. Тогда я думала, что это спортивный тренажер — мама всегда заботилась о своей фигуре. Еще дня через три меня угораздило получить тройку по математике и знакомство с "комнатой под лестницей" состоялось! Вечером, после того, как мать поужинала и отдохнула, она позвала меня в новую комнату. Комната была красивой, но мрачной. В середине комнаты стояла странная кровать. Мама объяснила мне, что теперь эта комната будет служить для моего воспитания, то есть наказания. Что кровать эта — для меня. На неё я буду ложиться, руки и ноги будут фиксироваться кожаными манжетами так, что я не смогу двигаться, а попа будет расположена выше остальных частей тела. В общем — очень удобная конструкция, да еще и предусмотрено то, что я буду расти. Вот какую вещь купила моя мама! Она определенно гордилась этим приобретением, как выяснилось, сделанным на заказ! Потом она показала мне деревянный стенд. На нем был целый арсенал орудий наказания! Черный узенький ремешок, рыжий плетеный ремень, солдатский ремень, коричневый ремень с металлическими клепками, красный широкий лакированный ремень с пряжкой в виде льва, желтый толстый плетеный ремень, тоненькие полоски кожи собранные на одном конце в ручку (как я потом узнала — плетка), ремень из грубой толстой ткани защитного цвета. Потом мы пошли в ванную комнату. Здесь мама показала прозрачное красивое корытце, в котором мокли вишневые прутья из нашего сада — это розги, сказала она. Затем я увидела кушетку и шкаф возле нее. Шкафчик был стеклянным и то, что я в нем увидела, страшно напугало меня — там на всех полках лежали огромные шприцы! Они были разными: полностью металлические, стеклянные, стеклянные с металлом, у всех у них были огромные наконечники, у некоторых ровные, у некоторых изогнутые. Я просто онемела и оцепенела от страха. Господи! Что меня ждет? Внизу в шкафчике лежали разных размеров и цветов наконечники и шланги "для промывания мозгов". Затем мама вручила мне красивую папку и велела ознакомиться с её содержимым. Я стала читать: "4" — 20 ударов ремнем на твой выбор "3" — 50 ударов черным узеньким ремешком "2" — 70 ударов желтым толстым плетеным ремнем "1" — 70 ударов коричневым ремнем с металлическими клепками "замечание по поведению" — 30 ударов ремнем защитного цвета, "промывание мозгов" из шприца "замечание по учебе" — 20 ударов розгами, "промывание мозгов" из шприца "сопротивление наказанию" — двойная порция наказания, большая клизма "ложь" -60 ударов черным узеньким ремешком, большая клизма, 100 ударов розгами Контрольные работы и тематические оценивания: "4" — 60 ударов розгами "3" — 100 ударов розгами "2" — 100 ударов розгами "1" — 100 ударов розгами Оценки за семестр "4" — 60 ударов розгами, за каждую "3" — 100 ударов розгами, за каждую "2" — 100 ударов розгами, за каждую "1" — 100 ударов розгами, за каждую Я поняла, что выбора у меня нет — я должна быть круглой отличницей с идеальным поведением! И твердо решила, что буду очень стараться, что комнату эту, мама сделала для моего устрашения! И я ни в коем случае не буду частой посетительницей этой ужасной комнаты, а может, и вообще не буду! Наивная! Как я заблуждалась! В последующие годы, я испытала на себе все "орудия наказания". Конечно, это было не часто, но все, имеющиеся на стенде ремни и плётка "погуляли" по моей попе. Несколько раз были розги. Должна сказать, что порка любым ремнем — больно, но гораздо милосерднее, чем порка розгой. Розги — это страшно больно! "Промывание мозгов" из шприца — страшно, унизительно! Но не больно! В тот день я, естественно, была наказана за все свои "прегрешения". Мне было очень страшно, я хотела по-сопротивляться, и по уговаривать мать, но я испугалась "двойной порции наказания и большой клизмы. Итак, мать напомнила мне о моих "успехах": 2 по английскому, 4 по английскому, 3 по математике. Если посчитать в сумме, то получалось, что я должна получить: 20 ударов ремнем на свой выбор 50 ударов черным узеньким ремешком 70 ударов желтым толстым плетеным ремнем, всего получается 140 ударов! Я была просто ошеломлена! Как я это выдержу! Неужели моя мама сможет так поступить со мной?! Из оцепенения меня вывел голос матери. Она сказала, что я должна пройти в комнату и лечь на скамью наказаний. Я молча повиновалась. К этому времени, я уже много слышала от подруг по школе о системах наказаний в их семьях. Пороли почти всех! Ведь наша школа очень престижная, обучение в ней стоит дорого, и все родители бизнесмены, времени на уговоры детей "учится хорошо" нет. Некоторые девочки даже показывали страшные кровоподтеки! Многих пороли даже няни! Но такой комнаты для наказаний, наверняка, не было ни у кого! Я легла на эту ужасную кровать. Мать велела мне вытянуть руки вперед и закрепила каждую кожаным манжетом. Потом она закрепила мне ноги под коленями и внизу. Затем подняла мою юбку, стянула трусы, спустила их до колен и пошла за ремнем. Я чувствовала себя ужасно! Я была настолько беззащитной и не подвижной! Попа моя торчала кверху так, что даже половинки нельзя было сжать (девочки говорили, что если сжимать ягодицы во-время порки, то не так больно). Мать спросила меня о выборе ремня за "4". Я сказала, что мне все равно. Она выбрала красный широкий лакированный ремень с пряжкой в виде льва. Пощелкала им. Я оцепенела от страха, сердце мое учащенно забилось, я напряглась в ожидании страшной боли, и тихонько заскулила. Ну-ну, рано еще — сказала мать. Потом подошла ко мне, намазала чем-то попу (как потом оказалось — кремом для тела, чтоб не было синяков) и взмахнула красным ремнем, который тут же опустился на мою попу. Шлёп, шлёп, шлёп — сыпались удары. Несмотря на громкий звук, появляющийся при ударе ремня по моей голой попе, было не больно! Я воспряла духом и мужественно выдержала 20 ударов! Даже ни разу не ойкнула. Мама присела передохнуть. Потом встала, взяла черный узенький ремешок. Пощелкала им над моей попой, но мне уже не было так страшно. Думала, раз ремень узкий, то вообще не будет больно. Но я заблуждалась! Мать взмахнула черным ремнем. Хлоп! Он опустился на мою попу с меньшим шумом, чем красный, но больно "обжег". Хлоп, хлоп, хлоп. Больно! Больно! Мамочка! А-а-а! Ой! Уй! О-о-й! Больно! Больно! Я кричу. Внезапно удары прекратились. 25 — сказала мама. Сейчас передохну, и пойдем дальше. А я заскулила и стала умолять её простить меня и прекратить наказание! Но она и не думала прощать меня, и сказала, что я получу все, причитающееся мне, сполна! И снова взялась за ремень! Хлоп! Хлоп! Хлоп! Больно! Очень больно! Я уже не кричу, а взвизгиваю. Ну наконец-то всё! Никогда в жизни не получу больше "3"! Моей попе о-о-чень больно! Я плачу. Мать отвязала меня. Я встала. Она спросила меня — не хочу ли я сходить в туалет, так как впереди еще 70 ударов за "2"! Я чуть сознание не потеряла, бросилась перед ней на колени и стала молить о пощаде, говорить о том, что исправила "2" и так далее. Но мать холодно сказала мне — не зли меня, сходи в туалет и возвращайся на прежнее место! А не то пожалеешь! Долго не хотела я выходить из уборной! Но, увидев там корытце с розгами, на ватных ногах поспешила в комнату. Скуля и плача, легла на эту скамью. Мать снова привязала меня. Снова намазала мне попу и взяла ремень, да, да — желтый плетеный. Я не переставала выть и скулить. И вот, взмах материнской руки с плетеным ремнем — хлоп! Ремень просвистел и шумно хлопнул меня по-попе. Господи! Совсем другая боль! А-а-а! Больно! У-у-у-у-уу-у! И-и-ы-ы-ы-ы! Ой-ой-ой-о-о-о-о!!!!!! Я страшно вою, ору, визжу. Ужасно больно! Как будто живьем отрываются куски кожи с моей несчастной попы! Мне кажется, что на моей попе уже раны. Больно! Больно! Больно! Мамочка, прости! Ненадо! Вот порка прекращается, но я знаю, что это "перерыв". 50 — сказала мать. Я уже не молю её о пощаде. Знаю что бесполезно! Но она отвязывает меня и велит идти в уборную. Я плетусь туда. Она входит следом и велит лечь на кушетку, поджав под живот колени. Объясняя мне, что 20 оставшихся ударов решила заменить "промыванием мозгов"! Я плача благодарю её! Но что я вижу! Мать берет огромный, страшный стеклянный шприц из шкафчика! Я опять визжу! Умоляю её не делать мне больно. Она злорадно смеётся! Она набирает в шприц какую-то розовую жидкость из банки. Я вижу ужасный наконечник шприца — конусообразный, длинный и толстый. Я трепещу от страха! Наконец, она подходит ко мне, велит расслабиться. Но пока ничего не происходит, я вся в ожидании чего-то ужасного! Мать намазывает чем-то наконечник. И вот в мою попу вонзается что-то холодное и скользкое! Я кричу — на всякий случай. Мама шлепает меня рукой по попе. Замолчи! Так орать причины нет! Я затихаю. Струя воды быстро наливается в меня. Всё! Я хочу в туалет! Но мама не сразу отпускает меня. Некоторое время она еще держит этот ужасный шприц, не давая наконечнику выскользнуть из моей попки. Я постанываю. Ну вот она вынимает "орудие для промывки мозгов". Слава богу! Я свободна! С тех пор, как я ни старалась, но "комнату под лестницей" посещать всё же иногда приходилось. Могу сказать, что привыкнуть к этому нельзя! Это было всегда очень больно и очень страшно. Не считая, конечно, наказаний за просто "4". Двойки у меня были всего 2 раза. А так — тройки и замечания, но не часто. Должна сказать, что за 6 лет я посещала эту комнату 25 раз. 15 раз — за четверки. Конечно, система воспитания действовала почти безотказно! В нашем классе большинство были отличницами. Среди всех я была самой блестящей! Но в 10 классе началась очень трудная алгебра. Справиться было очень сложно. И посыпались тройки, а потом и двойки, я даже единицу умудрилась получить! Можете себе представить! Я, уже взрослая девушка, почти каждый день визжала, лежа голой задницей кверху, под маминым ремнем, а иногда и розгой в "комнате под лестницей"! Моя попа была багрово-синей в черный "горошек" от коричневого ремня с круглыми металлическими заклепками! А когда я получила даже не "4", а "3" за тематическое оценивание, я не сказала маме! За что потом поплатилась: "ложь" — 60 ударов черным узеньким ремешком, большая клизма, 100 ударов розгами. После этого наказания сидеть я могла с большим трудом! Каждое движение причиняло мне боль! Да и "большая клизма" — не то, что не большое "промывание"! Очень не приятная процедура! Но все тщетно. Оценки по алгебре не улучшались. По остальным предметам у меня все было отлично. Мама задумалась. Пороть меня перестала. Наняла дорогущего репетитора, и дело постепенно пошло на лад. Мы решали с ним домашние задания, вперед учили темы, зубрили правила. Я очень много занималась. Успех не заставил себя ждать. После месяца занятий я получила "4". Наказания за "4" я не боялась. Это было не больно. Но мама не стала меня пороть, а даже похвалила. В конце концов, я выровнялась, и стала получать только "5"! И вот сегодня такой конфуз! Я очень боюсь, но все рассказываю маме. Она молчит. Идет принять душ, потом ужинает. Предлагает поесть и мне. Но я не хочу. Моя душа, вернее моя попа трепещет! Сердце замирает! Я вся в ожидании наказания! Электронная Библиотека Порна Сайт (Рассказы для Взрослых 18+)