Электронная Библиотека Порна Сайт (Книги для Взрослых 18+) Название книги: История целибата Автор(ы): Элизабет Эбботт Жанр: Эротика ---------------------------------------------- Флоренс Найтингейл не вышла замуж. Леонардо да Винчи не женился. Монахи дают обет безбрачия. Заключенные вынуждены соблюдать целибат. История повествует о многих из тех, кто давал обет целомудрия, а в современном обществе интерес к воздержанию от половой жизни возрождается. Но что заставляло – и продолжает заставлять – этих людей отказываться от сексуальных отношений, того аспекта нашего бытия, который влечет, чарует, тревожит и восхищает большинство остальных? В этой эпатажной и яркой монографии о целибате – как в исторической ретроспективе, так и в современном мире – Элизабет Эбботт убедительно опровергает широко бытующий взгляд на целибат как на распространенное преимущественно в среде духовенства явление, имеющее слабое отношение к тем, кто живет в миру. Она пишет, что целибат – это неподвластное времени и повсеместно распространенное явление, красной нитью пронизывающее историю, культуру и религию. Выбранная в силу самых разных причин по собственному желанию или по принуждению практика целибата полна впечатляющих и удивительных озарений и откровений, связанных с сексуальными желаниями и побуждениями. Элизабет Эбботт – писательница, историк, старший научный сотрудник Тринити-колледжа, Университета Торонто, защитила докторскую диссертацию в университете МакГилл в Монреале по истории XIX века, автор несколько книг, в том числе «История куртизанок», «История целибата», «История брака» и другие. Ее книги переведены на шестнадцать языков мира. Примечание автора Представляется уместным дать пояснения о сносках и библиографических указателях. Чтобы избежать многочисленных сносок, избыток которых перегружал предварительные варианты работы и затруднял восприятие текста, я сгруппировала основные источники по каждому разделу. Остальные сноски даны на приводимые цитаты или сведения. В источниках периодической печати указывается только имя автора и название статьи, а полные библиографические данные приводятся в разделе о библиографии. Поскольку в книге речь идет о большом числе сюжетов, я пересмотрела первоначальную, слишком объемную библиографию и в соответствии с главами книги разбила ее на избранные библиографические разделы, которыми легче пользоваться. Благодаря этому теперь гораздо проще найти первоисточники по отдельным темам. Введение Проблема целибата Приступить к всестороннему изучению проблемы целибата меня побудили две причины. Первой из них и самой важной стала сенсация, о которой международные средства массовой информации сообщили в 1990 г. Несколько братьев во Христе в сиротском приюте «Маунт-Кашел» в провинции Ньюфаундленд, которые, по их собственному признанию, дали обет целибата, на самом деле занимались педофилией. Они молились, используя руки, языки, половые члены, а также ремни и цепи, которыми сковывали вверенных их попечению подкидышей. Второй причиной стало высказанное шепотом признание одной моей подруги о том, что муж нашей общей знакомой терпел измены жены, потому что был непорочен. Эта поразительная новость стала для меня введением в Новый Целибат[1]. Я приступила к работе, полагая, что целибат представляет собой добровольное воздержание от половой жизни. Надо отметить, что в долговременном плане такое воздержание мне представлялось неестественным. Не случайно поэтому первым рабочим названием книги было «Торжество неестественного: история целибата», а мои друзья в шутку окрестили ее «Сухой сезон». Но время шуток в работе над книгой было недолгим. Очень скоро, углубившись в исследование, в итоге продолжавшееся шесть лет, я была поражена узостью моего подхода к проблеме, определявшегося христианским видением мира, и ее упрощенным определением. В разных районах мира в разные эпохи целибат составлял основной элемент существования людей. Во всем своем многообразии он определял жизнь не только служителей Церкви, но и мирян, распространяясь на людей всех возрастов, включая и совсем маленьких, и очень старых. Целибат практикуют вдовы и заключенные, тренирующиеся спортсмены и шаманы. Он наложил отпечаток на классическую поэзию и на лагерную литературу, на каноническое и гражданское право. Куда бы я ни бросила взгляд, целибат мне виделся повсюду. Он слышался мне в сладкозвучных сопрано певцов-кастратов итальянской оперы, в отчаянных воплях девочек, которые не могли выйти из дому, потому что ради сохранения целомудрия им перебинтовывали ноги, и мальчиков, оскопленных ради того, чтобы их можно было использовать в мрачных гаремах и залитых солнцем храмах инков. Он пронизывал античную историю, накладывая отпечаток на давших обет безбрачия пифий Дельфийского оракула, порой работавших посменно, на девственную троицу – Афину, Артемиду и Гестию – величайших богинь греческого мира, и на царственных римских весталок. Его отзвук доносился до меня в словах Гамлета: «Уйди в монастырь!»[2], которыми он побуждал Офелию разделить судьбу огромного числа других нежеланных женщин, против воли заточенных в монашескую обитель. Целибат гордо прошествовал по истории под множеством разных имен. К их числу относятся Жанна д’Арк, Елизавета I Английская, Флоренс Найтингейл. Сюда же можно причислить Махатму Ганди и его странные опыты с брахмачарьей, когда он обнаженным проводил ночи вместе с достигшими брачного возраста молодыми женщинами, подвергавшими испытанию его целомудрие. Об этом же устами своего героя пространно рассуждает Лев Толстой в противоречивой «Крейцеровой сонате», донесшей миру его послание о целибате. Сюда же следует отнести Леонардо да Винчи, который боялся второго обвинения в нарушении норм сексуального поведения; сэра Исаака Ньютона, скорбевшего по покинувшему его любовнику; Льюиса Кэрролла, разглядывавшего проходившую перед его глазами вереницу молоденьких Алис в стране чудес, но не осмеливавшегося прикасаться к ним. Целибату также отводится большое место в мировой медицинской литературе, ему посвящены пространные разделы в учебниках, он входит неотъемлемой частью в накопленную веками мудрость культуры большинства народов. В этой связи были созданы многочисленные концепции и философские учения о значении спермы, равно как и подробные наставления об образе жизни и режимах, помогающих сохранять ценную, богатую белком семенную жидкость. Кроме того, целибат несет в себе значительную символическую ценность. В типичных блюдах западной кухни можно найти следы впечатляющих общественных движений за целибат, направленных на поддержку безбрачия и подавление неуемной похоти. Кого из нас хоть раз не порадовали кукурузные хлопья и крекеры из пшеничной муки крупного помола, созданные целомудренными Джоном Харви Келлогом и Сильвестром Грэмом ради того, чтобы остудить жар чувственности и принести пользу здоровью? Кто не пользовался прищепкой, веником или циркулярной пилой – результатами изобретательной сублимации целомудренных шейкеров? Кого из нас хоть раз не приветствовали словами «Мир вам!», оставленными в наследство другим почтенным проповедником воздержания – отцом Дивайном? В наше время в школах и студенческих городках многие юноши и девушки, разделяющие принцип «истинная любовь ждет»[3], придерживаются правил целибата. Целибат заявляет о себе и среди взрослых, провозгласивших себя «возрожденными девственниками». Он просматривается и в исхудавших телах голодающих женщин, стремящихся управлять своим телом, и в невинных рукопожатиях гомосексуалистов, которые отреклись от чреватых смертельной опасностью СПИДа половых отношений. Целибат, как я вскоре поняла, поразительно отражает панораму действительности, всегда и везде связанную с человеческой природой. По мере расширения пределов исследования я уточняла рабочие определения, меняла названия, пересматривала гипотезы, в соответствии с которыми считалось, что целибат – явление неестественное, и все более внимательно относилась к тому, о чем свидетельствовали собранные мною материалы. Моим вторым шутливо-ироническим названием стало «Кама-сутра целибата», которое точнее отражало суть проблемы, но было слишком претенциозным: чем больше я читала, тем отчетливее понимала, что для создания работы о целибате такого же масштаба, как «Камасутра» в вопросах сексуального выражения, не хватит целой жизни. Значительно более реалистичной целью стало определение, объяснение и описание максимально большого числа проявлений целибата, с которым я смогла бы справиться. Именно такой подход в итоге и определил характер этой книги. Я также предложила вариант определения целибата, отвергающий строго педантичные и бесполезные различия между такими терминами, как целибат, непорочность, невинность, целомудрие и девственность, являющиеся основными в моем исследовании. Дело в том, что, несмотря на сухие словарные различия, практически все эти термины являются синонимами. Рискуя утомить читателя, процитирую «Словарь Уэбстера». Когда речь заходит о сексуальных отношениях, целомудрие, невинность или непорочность означают: «Воздержание от внебрачных сексуальных отношений, особенно применительно к женщинам. Сексуальное воздержание; целибат или девственность». Целибат – это «состояние безбрачия, особенно человека, давшего обет безбрачия». Наиболее точно понятие «девственность» может быть выражено как «состояние непорочности, целомудрие, положение женщины, не выходившей замуж». Я использую термины «целибат» и «непорочность» как взаимозаменяемые понятия, а «девственность» – так, как указано в «Словаре Уэбстера»: Целибат или непорочность представляют собой состояние воздержания от сексуальных отношений, намеренное или по принуждению, продолжающееся в течение определенного или неопределенного времени. Такое определение является одновременно простым и емким, а также скорее описательным, чем аналитическим. Оно представляет собой самый полезный и нравственный инструмент, который я могла придумать для исследования пленительного, вдохновляющего, волнующего, сложного, а порой странного образа жизни мужчин и женщин, дававших обет безбрачия во всем мире на протяжении всей известной нам истории человечества. По мере продвижения моего исследования стали вырисовываться его основные темы и положения. Я начала постигать основные виды целибата, соблюдавшиеся человечеством. Постепенно путем проб и ошибок я создавала категории, в которых мои материалы со временем стали располагаться доступно и удобно. Нет ничего странного в том, что в первой части «Истории целибата» основное внимание уделяется порицающему сексуальные отношения и одержимому целибатом христианству, хотя его языческие и иудейские предшественники, в частности секта ессеев, сыграли немалую роль в ходе развития идей безбрачия. Свой вклад внесли в этот процесс и другие религии, в частности индуизм, в рамках которого возникали совершенно иные формы целибата, основанные на собственном, совершенно ином представлении о безбрачии. Однако целибат лежит в основе самой сущности христианства, истории о чудесном рождении божественного ребенка смертной матерью-девственницей. Проблемы, в период раннего христианства владевшие умами как обращенных в новую религию, так и ее проповедников, сводились к толкованию природы, процесса и значения этого рождения. Дева Мария стала противоречивой фигурой, обсуждение которой активно продолжается уже два тысячелетия. Внимание христиан к целибату – от его пристрастного осуждения похотливой Евой, идеологического очищения Пресвятой Богородицей и нынешнего непримиримого отрицания брака священнослужителей – не стихает вот уже двадцать столетий, охватывая миллионы людей и наполняя западную цивилизацию идеалами и идеологией. Сквозь призму христианского целибата я рассматривала тех женщин, которые усваивали это новое учение как инструмент, освобождавший их от каторжного труда в замужестве и от рождения детей. Сознательно соблюдая безбрачие, они превращали себя в независимых людей, которые много путешествовали, учились в условиях, когда образование было доступно лишь мужчинам, писали, проповедовали и сами распоряжались своей жизнью, нередко в целомудренной компании мужчин и женщин, разделявших их взгляды. Первые из них – смелые и решительные матери-пустынницы, были современницами святого Павла. Целомудренная ревнительница веры Фекла проявляла чудеса храбрости перед лицом враждебной толпы, не страшилась ни того, что ее могли сжечь на костре, ни львов, ни медведей, ни быков, ни гнева разъяренного мужа, лишь бы вновь не вступать в половую связь. Позже средневековые бегинки – сторонницы апостольского образа жизни, тяготившиеся ограничениями и контролем монастырей, жили со своими родителями или в общинах – бегинажах. Каждый день они уходили из своих приютов и смешивались с бедняками, которым дали обет служения, защищая их от опасностей современного им общества лишь нравственной силой, которой их наделял обет соблюдения целибата. Другие глубоко религиозные женщины, жившие как в монастырских общинах, так и в миру, соблюдали целибат, полагая, что это одно из главных условий для того, чтобы быть причисленными к лику святых или блаженных. Святая Екатерина Сиенская и ее тезка Катери Текаквита, первая святая среди ирокезов, являют собой наиболее яркие тому примеры. Честолюбивые знатные аббатисы руководили женскими монастырями и создавали почти независимые феодальные владения, где процветали образование и науки. Замужняя мирянка, рассеянная, но целеустремленная Марджери Кемп, боролась против обуревавшей ее чувственности, пока не обрела в браке непорочность – основное условие для ее посмертного причисления к лику блаженных. С другой стороны, религиозные мужчины воспринимали налагавшийся на них целибат как постоянную борьбу с непрестанно терзавшей их похотью, искушением и унижением непроизвольных ночных семяизвержений. Стоявшую перед ними дилемму отражает искренняя молитва неизменно поглощенного собой блаженного Августина: «Господи, даруй мне целомудрие, но только не теперь». Непорочность несла им гораздо меньше преимуществ, чем женщинам, поскольку, будучи мужчинами, они по определению занимали в обществе господствующее положение. Болезненным следствием этого было их отношение к целибату как к некоему подобию неутоленного голода, который надо было терпеть, сносить как позор, но ни в коем случае не уступать его напору. Двумя наиболее успешными движениями, связанными с целибатом за пределами монастырских стен, были движения, возникшие в Северной Америке в среде рабочего класса: во второй половине XVIII–XIX в. движение основанной матерью Анной Ли секты шейкеров, а в конце XIX–XX в. «Движение миссий мира», во главе которого долгое время стоял отец Дивайн. И в том, и в другом случае целибат составлял ключевой элемент созданных религиозных общин, неукоснительное соблюдение которого позволяло их членам преодолевать ограничения, налагавшиеся на женщин и негров, и проводить четкое разделение между белыми и черными. В общинах шейкеров царило равноправие, признавалась руководящая роль женщин – как белых, так и негритянок. Отец Дивайн, чернокожий сын получивших свободу рабов, возглавлял движение, объединявшее мужчин и женщин, белых и негров; он даже женился на белой канадке, которая, как и он, оставалась девственницей. Мать Анна и отец Дивайн придерживались схожих взглядов, и их успешная деятельность в целомудренных общинах доказала превосходство целибата над некоторыми глубоко укоренившимися в их обществах нормами поведения. Самое главное, пожалуй, здесь заключалось в том, что снималось возникавшее на почве сексуальных отношений расовое напряжение, что само по себе было огромным достижением. Помимо повсеместно распространенного религиозного значения, еще одной темой, неизменно сопутствующей вопросу о целибате, является вопрос о силе спермы. Необходимость сохранения этой живительной влаги, или «жизненной силы», приводила мыслителей самых разных стран и эпох – целителей Древней Греции, индийских мудрецов, спортивных тренеров и духовных реформаторов – к проповеди идеалов целибата, дарующего состояние бодрости, энергичности и повышенных умственных способностей наряду с сохранением ценного запаса спермы. Французский писатель Оноре де Бальзак лаконичнее других сформулировал эту мысль, когда после окончания полового акта печально простонал: «Вот и еще один роман написан!» С целибатом неизменно связан еще один сюжет, повсеместно относящийся к достижению духовного состояния, которое позволяет общаться с потусторонними силами. Так, шаманы и жрецы вуду в течение непродолжительного времени должны соблюдать воздержание от половой жизни в период ученичества и при отправлении ими своих ритуальных обязанностей. Такого рода целибат повышает их восприятие и чувствительность, тем самым вызывая к ним доверие со стороны божеств, ревностно взирающих на отношения своих служителей с иными смертными или божествами. Более важная миссия возлагалась на весталок, охранявших священный огонь Рима, который составлял символическую сущность нации. От этих женщин требовалось соблюдать целомудрие не менее тридцати лет, и исполнять свои обязанности они должны были преданно, ревностно и прилежно. Инки, у которых практиковалась аналогичная система, требовали вечной девственности от своих служивших богу Солнца акль, которых обычно выбирали из числа девиц покоренных народов, и потому они, как правило, играли основную роль в имперской политике примирения после завоевания. Когда речь заходила о светских (но не обязательно неверующих) женщинах, бросавших вызов «естественному» порядку вещей, уготованному им их миром – раболепию, подобострастию и покорности, целибат принимал совсем иные формы. Жанна д’Арк и Великая Женщина – вождь индейцев кроу по-женски организовывали собственную жизнь военных предводительниц, включая ее сексуальный аспект. Британки XIX в. прославляли положение незамужних женщин, которые жили одни, вели независимый образ жизни и занимались профессиональной деятельностью. Флоренс Найтингейл противилась постоянному давлению семьи, отвергала поклонников и брак ради сохранения девственности и стремления превратить некогда позорное и презренное ремесло сиделки в повсеместно уважаемую профессию медицинской сестры. В Албании и Индии сельские жительницы (которых в современном западном обществе могли бы называть транссексуалами) клялись в вечном безбрачии, носили мужское платье, перенимали мужской образ жизни и становились фермерами. Елизавета I Английская, подверженная влиянию страстей и склонная к флирту, тем не менее всю жизнь хранила девственность и, несмотря на постоянные настойчивые советы придворных выйти замуж ради процветания нации, сумела так организовать собственное правление, что стала одним из самых выдающихся английских монархов. Целибат проявляется и в менее жестких, не столь впечатляющих формах. Он используется для предотвращения зачатия и стимулирования плодовитости при последующих беременностях у кормящих матерей. В некоторых обществах стареющие женщины публично дают обет безбрачия, тем самым указывая на прекращение способности к деторождению или на нежелание нести его тяготы. Однако характер целибата не всегда бывает позитивным. Прежде всего, это касается большого внимания, которое во многих обществах уделяется девственности невест, что придает такому проявлению целибата явно уродливый оттенок. Изящные девичьи ножки уже не перебинтовывают, а пояса целомудрия ржавеют среди других музейных диковин, но женское обрезание и «убийства чести»[4] на Ближнем и Среднем Востоке продолжают составлять наиболее ужасающие примеры происходящих ныне событий кровавой безысходности. И в наше время шесть тысяч девочек каждый день становятся жертвами женского обрезания, а «убийства чести» продолжают отнимать молодые жизни во имя непорочности. Конечно, добрачная девственность, за соблюдением которой так ревностно следят, распространяется почти исключительно на невест. Большинству мужчин, кроме холостых ацтеков и неженатых мужчин, проживающих в провинции Энга в Папуа – Новой Гвинее, не обязательно быть девственными женихами. Такое неравенство коренится в двойном стандарте, в тех правилах, которые распространяются на сексуальные отношения мужчин и женщин. За долгие столетия этот двойной стандарт стал настолько широко распространен, что из-за него получила оправдание и широкое развитие проституция – во имя целибата. Блаженный Августин, всегда хорошо понимавший распутных мужчин, выразил это положение следующим образом: «Уберите проституток из дел человеческих, и миром овладеет похоть». Он, как и другие влиятельные светские и духовные моралисты, защищал проституцию как главное решение проблем похотливых мужчин, дававшее им возможность не развращать тех девственниц, на которых они позже женились и которые рожали им детей. Классическим доказательством такого двойного стандарта стало приобретение в конце XIX в. воинствующим журналистом Уильямом Стэдом девственной девушки-подростка, которую он позже продал в публичный дом исключительно для того, чтобы показать, с какой легкостью это можно сделать. Нередко целибат распространялся на мужчин и женщин, которые совсем этого не хотели: на заключенных; в XIX в. на школьных учителей в России и Канаде; на миллионы китайцев, согнанных в лагеря на принудительные работы в разгар репрессий маоистского режима в Китае; на нелюбимых арабских жен, обреченных на брак в многоженстве с мужьями, которые любят молодых фавориток и спят с ними; бесчисленных китайских холостяков, обреченных на целибат, поскольку национальная политика «один ребенок на семью» привела к массовому уничтожению еще не родившихся и только что появившихся на свет никому не нужных девочек, что повлекло за собой возникновение там нынешнего гендерного неравенства. На протяжении долгой истории человечества целибат нередко налагался на отдельных мужчин гораздо более жестоким образом – через операцию: кастрацию или хирургическое удаление мужских гениталий. Такое творили с евнухами, которых потом использовали в разных целях. Они часто служили в гаремах, где за раздраженными и разочарованными женщинами не могли присматривать сексуально полноценные мужчины. В Византии и Османской империи кастраты занимали высшие административные и военные посты, контролируя огромные суммы денег и судьбы целых народов. Основным условием для занятия столь высоких должностей была их неспособность к деторождению. В отличие от полноценных в сексуальном отношении мужчин, имевших собственные семьи, евнухам можно было доверять, поскольку они никогда не стали бы плести интриги ради сыновей, которых им не суждено было иметь. Когда в XVIII в. Европу охватила оперная мания, калечащий нож нашел себе другие жертвы – он превращал мальчиков в самые сладкозвучные сопрано, когда-либо украшавшие оперную сцену. Ценой, которую впоследствии платили эти безбородые, располневшие, обиженные на весь мир и злые кастраты, была пожизненная сексуальная неполноценность, но в безумной погоне за музыкальным совершенством это не имело никакого значения. В некоторых странах, в частности в Индии и Пакистане, мужчины и поныне добровольно ложатся под нож, чтобы стать развлекающими людей хиджрами, членами одной из каст неприкасаемых, которые традиционно дают обет целомудрия, говорят о себе, что они не мужчины и не женщины, и живут в общинах, членами которых являются только люди, соблюдающие целибат. Женщины также становились жертвами жутких форм целибата. Наиболее вопиющей из них была беспросветная, голодная жизнь индийских вдов, включая девочек, выданных замуж еще малышками за супругов, с которыми они никогда не жили. Единственной альтернативой их ужасному существованию была смерть в огне, причем часто их принуждали к ней сыновья и другие родственники-мужчины, которые толкали вдову в погребальный костер ее мужа. Целибат встречается и в гораздо более мягких вариантах, в частности когда его практикуют люди, которым трудно выражать свою нетрадиционную сексуальную ориентацию. К их числу можно отнести таких гомосексуалистов, как Леонардо да Винчи; таких педофилов, как Льюис Кэрролл; таких людей со странностями, как Джон Раскин; и таких людей с разбитыми любовью сердцами, как сэр Исаак Ньютон. Целибат может служить целительным средством для жертв сексуального домогательства или насилия, давая им время и место решить проблемы, которые вызвали их неприязнь к сексуальным отношениям. В настоящее время в связи с распространением СПИДа некоторые дают обет безбрачия в качестве способа физического выживания, как это было, например, в Европе, где в XVI в. бушевала эпидемия сифилиса. Когда сексуальные отношения внезапно превращаются в символ смерти, целибат может стать своего рода ангелом-хранителем. К вынужденному целибату приводит и физическое состояние, связанное с импотенцией. Широкое применение свинца в римских акведуках – насколько оно было прогрессивным с точки зрения технологии, настолько же пагубным для мужской сексуальной силы – даже великого Овидия (в числе других поэтов) побуждало в стихах подтрунивать над охватывавшим его отчаянием от того, что половой член у него «вялым был, как лист вчерашнего салата». Отсутствие аппетита, в основном свойственное женщинам, оказывает точно такое же воздействие – оно иссушает силы истощенных тел, лишая их сексуальной энергии и интереса к жизни. Однако в отличие от Овидия, Карен Карпентер и ее исхудавшие подруги оказались не сторонними наблюдательницами своей собственной ослабевавшей сексуальности. У них исчезали не только груди и ягодицы – вместе с ними пропадало и половое влечение. Широкое распространение целибата в жизни людей нашло отражение и в литературе, причем не только в римском «импотентном жанре». Об этом писали и Мильтон, и Лев Толстой, и Вирджиния Вулф. Это же относится и к Джону Ирвингу, у которого мать Гарпа лишь однажды (хоть и с пользой для себя) пренебрегла правилами целибата. Даже вампиры с их кроваво-алой любовью, как известно, целомудренны. Спустя столетия проблемы, связанные с целибатом, не перестают поражать воображение. Среди наших теперь раньше взрослеющих, сексуально активных детей все более гордо и громко заявляют о себе сторонники «Силы девственности», участники движения «Истинная любовь ждет» и других молодежных движений за непорочность нравов. Работая над этим исследованием, я попросила прислать мне комплект материалов для желающих присоединиться к движению. В нем я нашла элегантно раскрашенную футболку, которую иногда надеваю, когда катаюсь на велосипеде, и задаю себе вопрос о том, обращают ли прохожие внимание на необычное послание, которым она украшена. Следует заметить, что интерес к целибату не ограничивается лишь младшим поколением. И в зрелом, и в пожилом возрасте мужчины и женщины все чаще обращаются к целибату как к средству обретения личной независимости, духовности, связи с Господом, природой и друг с другом. Некоторые провозглашают себя возрожденными девственницами, хотя внутренне присущее такому выражению противоречие более чем очевидно. Тем самым они в наше время вновь привлекают внимание к важному положению христианских теологов, высказанному две тысячи лет назад, о признании такого статуса и возвращении ему утраченного достоинства. Другие ценят в целибате разносторонность, которую он придает их отношениям, включая брак. Как целомудренные мужья и жены в эпоху раннего христианства, как святой Франциск Ассизский и его возлюбленная подруга святая Клара, эти мужчины и женщины обретают мир и удовлетворение от общения, лишенного сексуальной составляющей и буйно расцветающего при отсутствии собственнического инстинкта и ревности. В основе стремления к целибату лежит идеальный выбор без страха позора и право каждого человека определять ход собственной жизни и приумножать жизненный опыт. Новый целибат подразумевает как создание новых подходов, так и их новое понимание и суждение о них с тем, чтобы гомосексуалисты и лесбиянки получили признание большинства, мужчины и женщины могли жить вместе целомудренной жизнью, а совместная супружеская жизнь в браке больше не считалась единственной приемлемой ее формой. Некоторое время, когда я занималась исследованиями при работе над этой книгой, посвященной истории целибата, я сама его соблюдала, несмотря на то что на протяжении десятилетий открыто выступала в роли его противницы. Не без сарказма я даже говорила (а порой в это верила), что сама изобрела секс. Так случилось, что в течение нескольких лет после того, как я выкарабкалась из-под обломков рухнувшего брака и начала новую жизнь в новом городе, у меня не было сексуальных отношений. Однако вместо искупительного – хотя правильнее было бы сказать «торжественного» – чувства освобождения, которое получали многие другие женщины от добровольного соблюдения целибата, для меня это был сознательный выбор. С тех пор я больше не воспринимала себя просто как женщину, не вступающую в отношения с мужчинами. После переоценки своей жизни и ее приоритетов, включая потребность в глубоко эмоциональных связях, я избрала такой образ жизни, который соответствует лишь моим личным принципам, причем в той степени, в какой меня это устраивает. На меня произвели сильное впечатление и оказали влияние некоторые из тех персонажей, чей опыт соблюдения целибата нашел отражение в этой книге. К их числу принадлежат храбрые женщины, отважившиеся на суровую и безотрадную жизнь ради служения Господу; гордые, целеустремленные и влиятельные весталки; не похожая на других индейская воительница Великая Женщина и мятежная Флоренс Найтингейл, хотя их образ жизни и проблемы были от меня далеки. Точнее говоря, меня глубоко волновали истории о женщинах и мужчинах, ведомых по жизни их собственными призваниями – искусством, литературой, наукой, избравших целибат и сознательно отказавшихся от отношений, требующих времени и энергии, которые им хотелось использовать для работы. Многое из того, что доставляло мне удовольствие, когда я раньше потакала своим сексуальным слабостям, утратило былое значение. На нынешнем этапе жизни я гораздо больше ценю независимость и покой, которые дарует мне целомудренное одиночество. Я счастлива от того, что не испытываю ни ревности, ни собственнического инстинкта, которые мучили меня, когда я страстно кого-то любила, и мне гораздо проще жить, когда никто из близких мне людей изо дня в день не твердит мне, что я должна делать. Я очень высоко ценю приведенные в этой истории целибата неожиданные проявления доверия со стороны моих друзей и знакомых, которые никогда раньше не распространялись о подробностях своей личной жизни. Даже те из них, с кем я общалась только через Интернет и по телефону, сразу же откликались на мою просьбу о сотрудничестве, причем делали это открыто и с юмором, который украшал их рассказы о почти всегда добровольно принятом целибате. Установившиеся между нами отношения стали для меня нежданной наградой за попытку публичного исследования вопроса о целомудрии. Откровения этих людей, которыми они поделились со мной в ответ на мои собственные, стали частью заключительной главы этой книги об истории целибата. Глава 1 Божественный целибат язычников ГРЕЧЕСКАЯ МИФОЛОГИЯ Афина, Артемида и Гестия Мифические девственницы ГРЕЧЕСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Ипполит против любви Ультиматум Лисистраты КЛАССИЧЕСКИЕ РИТУАЛЫ Тесмофории Благая богиня Культ Исиды Дельфийский оракул Целомудренные жрицы Весталки ЯЗЫЧЕСКИЙ И ЕВРЕЙСКИЙ АСКЕТИЗМ Влияние греческой философии Подготовка ессеев к Армагеддону В Древней Греции добрачная непорочность была настолько важным требованием к невестам, что молодых женщин выдавали замуж сразу же по окончании переходного возраста, исключая любую возможность их грехопадения до замужества. Но в пантеоне древнегреческих божеств три выдающиеся, могущественные и честолюбивые богини всегда бдительно оберегали свою невинность. Гестия воплощала собой скромность и была покровительницей домашнего очага. Что же касается Афины и Артемиды, то они умело использовали целибат для того, чтобы вести независимый образ жизни, позволительный лишь мужчинам. Целибат стал для них могучим инструментом, который освобождал богинь от традиционных обязанностей. И действительно, это был для них единственный способ избежать тяжелой рутинной работы по дому и повиновения мужу, отцу или братьям, бывшее уделом всех женщин в Древней Греции. (В римском пантеоне аналогами Гестии, Афины и Артемиды были Веста, Минерва и Диана.) Греческая мифология [5] Афина, Артемида и Гестия Спустя тысячелетия после того, как олимпийские боги Древней Греции буйствовали и таились, любили и ненавидели, мстили и преследовали друг друга, а также смертных, которые им изменяли, боялись, уважали и почитали их, эти божества и по сей день продолжают волновать наше воображение. Они пронизывают нашу литературу, наполняя ее своими образами и метафорами. Они составляют точку отсчета в развитии философии, математики, медицины и религии. Для ранних христиан, которым досталось наследие греко-римского мира, пантеон богов и богинь составлял кощунственную ересь и основополагающее заблуждение, тем более опасное, что оно представляло собой интеллектуальную и культурную основу их новых убеждений, к которой они относились с презрением и стремились ее изменить. В этом пантеоне было около дюжины основных фигур, пропорционально разделенных на богов и богинь. Ни один из богов не мог похвалиться целомудрием: Зевс (Юпитер) – их предводитель; Аполлон, олицетворявший солнце, – бог красоты, юности, покровитель поэзии, музыки, пророчеств и стрельбы из лука; Арес (Марс) – бог войны; Гермес (Меркурий) – лукавый вестник и жуликоватый покровитель торговли; Посейдон (Нептун) – бог морей; и Гефест (Вулкан) – бог огня, покровительствующий кузнечному ремеслу. Все они были распутниками, странствовавшими по земле и небу и насиловавшими женщин, которые рожали от них детей. Небесный целибат, как и его земной аналог, оставался уделом богинь. Три главные богини – Афина (Минерва), богиня войны, мудрости и ремесел, Артемида (Диана) – богиня охоты и покровительница животных, и Гестия (Веста) – богиня домашнего очага, – все были убежденными девственницами, и лишь у них было достаточно сил, чтобы противостоять Афродите (Венере) – богине любви и сексуального влечения. Четвертая богиня, жена Зевса и покровительница брака Гера (Юнона), была девственницей наполовину, целомудренной супругой, которая ежегодно восстанавливала девственность, купаясь в очищающих водах источника под названием Канаф[6]. Первой женой Зевса была Метида. Когда она забеременела, другие божества стали ему на нее наговаривать, предостерегать его, говоря, что, если Метида будет жить, она сможет произвести на свет такого могучего сына, который займет его место повелителя богов и людей. Зевс подпал под влияние злопыхателей, желавших посеять в нем сомнение, и решил устранить опасность, избавившись от Метиды. Так он и сделал – целиком ее проглотил и отправил в свою утробу. Вскоре у него так страшно заболела голова, что сочувствующий ему бог – Гефест, Прометей[7] или Гермес – взял топор и, чтобы облегчить боль предводителя небожителей, разрубил ему голову. Изо лба Зевса явилась богиня Афина в полном боевом снаряжении. Какая это была богиня! Ее красота была отчужденной и холодной, взгляд, казалось, пронзал насквозь, и доспехи были нешуточные: золотой шлем, мощное копье и крепкий щит. Ее роль как воительницы, неукоснительно соблюдавшей дисциплину, и искусного стратега постоянно побуждала Афину вмешиваться в войну между греками и троянцами. Она пешей или конной являлась на поле брани и с воинственным кличем вступала в рукопашный бой, сплачивая греческих воинов и приводя в ужас троянцев. Афина была непобедимой воительницей, а ее храм – безупречное, возведенное из белого мрамора, холодное, как и она сама, здание – носит название Парфенон, что означает «Девственный», и поныне возвышается над Афинами. Как и все греческие божества, Афина была далека от совершенства. Как-то раз во время состязания она поссорилась со своей подругой Палладой. Когда Паллада замахнулась на Афину, собираясь ее ударить, богиня стремительно бросилась на обидчицу и убила ее, а потом горько раскаивалась в том, что поспешила с ней расправиться. Другим примером ее морального несовершенства стала такая жуткая ревность к великолепным тканям, сотканным Арахной, что Афина ударила ее в лоб самшитовым челноком, после чего Арахна решила повеситься. Афина воскресила ее, но в облике паука, который бесконечно ткет свою паутину. У Афины был ряд талантов, которые трудно определить иначе, чем профессиональные навыки женщины эпохи Возрождения. Ее почитали за мудрость в политике и домашних делах. Она умела объезжать лошадей и прекрасно на них гарцевала. Ей было многое известно о корабельном деле и колесницах, ей же приписывали изобретение флейты. (Тем не менее она ее выбросила, когда поняла, что игра на флейте искажает красивые черты ее лица.) Кроме того, она была покровительницей искусств и ремесел. Девственность Афины, столь естественную для ее существования, нарушить было нельзя. Богиня могла быть тщеславной, ревнивой, мелочной и мстительной, но никогда, ни на мгновение она и мысли не допускала о том, что в ее личной крепости может быть пробита брешь. …нет мне матери, – Мужское все любезно, – только брак мне чужд; Я мужественна сердцем, дщерь я отчая[8], восклицает Афина, «Дитя, явившееся в доспехах из тела Зевса-Олимпийца, / никогда не вскармливавшееся во тьме утробы»[9]. Ее брат Гефест попытался изнасиловать богиню, когда та была у него в кузнице и заказывала новое оружие. Она в гневе отвергла его, и у него случилось семяизвержение ей на бедро. Афина вытерла вызывавшую у нее отвращение сперму шерстью, которую закопала в землю неподалеку от Афин, тем самым оплодотворив мать-землю, и вскоре та родила сына Эрихтония. Внезапно сменив гнев на милость, воинственная богиня смягчилась и согласилась воспитывать ребенка сама[10]. Неумолимая воительница, которая защитила бы свою девственность даже ценой собственной жизни, родившаяся без матери, при звуках детского лепета становилась образцом материнской заботы и нежности. Кроме того, Афина с особой отчетливостью понимала, что вид ее обнаженного тела делает ее сексуально уязвимой. Ее восхитительное тело стало последним образом, который видел пророк Тиресий, поскольку после того, как он без всякой задней мысли случайно заметил, как она купалась в источнике, Афина его ослепила. (Позже она возместила ему потерю зрения, наградив даром пророчества или видений.) Эти случаи, как и другие события, когда она отвергала предложения всех, кто стремился взять ее в жены, были связаны исключительно с тем, что невинности она придавала очень большое значение, но никак не свидетельствовали о том, что она плохо относилась к мужчинам. Наоборот, она предпочитала их женщинам и помогла нескольким героям. И с отцом своим, Зевсом, она поддерживала мирные и нежные отношения. Жизнь Афины была полна приключений. В качестве воительницы она действовала бесстрашно, храбро и хитро, как советница – тонко, мудро и остроумно, а с соперниками, особенно с женщинами, вела себя честолюбиво, темпераментно и импульсивно. Она гнала прочь чувственность как солдат – через физическое насилие, но при виде ребенка таяла от нежности. Однако самым главным для нее было то, что она сама определяла ход своей жизни. Артемида – дочь Зевса и богини Лето, имела много общего со сводной сестрой Афиной, включая девственность, которой очень дорожила с тех пор, как была еще совсем малышкой. Когда она сидела на колене отца Зевса, который укачивал ее, на него вдруг накатило чувство глубокой привязанности к дочери, и под влиянием момента он спросил ее, какие бы та хотела получить от него подарки. «Позволь мне, отец, вечно хранить мою непорочность», – сразу же ответила Артемида. И дай мне лук со стрелами… а также и… тунику с вышивкой по краям длиной до колен, чтоб я могла охотиться на диких зверей. И дай мне шестьдесят океанид в мой хор – чтоб было им по девять лет и все чтоб были непорочны, но распоясаны; и дай ты мне в прислуги двадцать амнисийских нимф, чтоб за эндромисами[11] у меня следили, а когда я не охочусь на рысей и оленей, пусть холят и лелеют моих прекрасных гончих. И дай мне горы все… поскольку редко Артемида нисходит в города[12]. И потом она как бы иронически пожелала вдогонку, чтобы к ней постоянно обращались женщины при родах, потому что тот факт, что мать родила ее без боли, использовали парки, чтобы сделать ее покровительницей родов. Четкий и готовый перечень желаний Артемиды не был простой причудой девочки, которой в то время было года три. С самого начала она была такой же независимой и самостоятельной, как Афина. Жизнь, которую она для себя избрала, должна была проходить при непременном сохранении девственности. Первое условие, которое она поставила, состояло в том, чтобы все без исключения ее спутницы и подруги были непорочны. В отличие от Афины, Артемида была бдительной и подозрительной девой и требовала от своих сторонниц неукоснительного соблюдения целибата. Она также побуждала их к этому – амазонки, например, которые преклонялись перед ней и стремились во всем на нее походить, были прекрасными лучницами и считали ниже своего достоинства находиться в компании мужчин. Артемида не знала жалости к мужчинам, неспособным соблюдать ее строгие правила. Лучшим примером тому служит уничтожение ею Ориона за попытку изнасилования[13]. (Ее отношение к трагической фигуре Ипполита, сына амазонки Ипполиты, было увековечено в трагедии Еврипида «Ипполит», о которой речь пойдет ниже.) Когда великан Титий попытался изнасиловать ее мать, она и ее брат Аполлон решили его убить. Артемида не испытывала сострадания и к женщинам. Когда живот ее любимой служанки Каллисто, соблазненной Зевсом, стал округляться, свидетельствуя о ее беременности, жестокая Артемида превратила ее в медведицу и натравила на нее свору ее же охотничьих собак. Лишь вмешательство Зевса, вознесшего Каллисто на небеса, расстроило планы Артемиды предать служанку кровавой смерти. Отношения Артемиды с женщинами складывались преимущественно на основе их жизненных циклов – месячных, потере девственности, рождении детей и смерти. Все эти события сопровождаются болью и кровотечениями – это та цена, которую Артемида заставляет женщин платить, если те покидают ее мир непорочности[14]. А как покровительница родов она взимала еще более высокую плату – сильнейшие боли рожениц. С Артемидой был связан обряд инициации афинских девочек в возрасте от пяти до десяти лет, которые проходили его в посвященном ей святилище в Вавроне. В течение года эти так называемые медведицы носили желтые платья, обучались «медвежьим» танцам, бегали наперегонки и искупали вину за смерть убитого юношами медведя, посвященного Артемиде. На протяжении года, посвященного этим обрядам и искупительным жертвам, «медведицы», видимо, выплачивали своего рода дань, которую Артемида взимала с них перед тем, как позволить им производить потомство, что оправдывало сохранение ими девственности, которой они, видимо, вскоре должны были лишиться. Другим важным занятием Артемиды были странствия по лесам и горам вместе с дикими зверями, когда она избегала встреч с людьми. Однако если ей случалось встречаться с охотниками, она становилась на их сторону против животных. Красота, уклончивость и окружавшая богиню тайна так влекли к ней речного бога Алфея, что он влюбился в нее без памяти и следовал по ее стопам по всей Греции. В конце концов Артемида убедила его оставить надежды, которым не суждено было сбыться, таким образом: она и все ее нимфы вымазали себе лица белой грязью, Алфей не смог ее узнать и ушел несолоно хлебавши, осмеянный нимфами. Гораздо более страшная судьба постигла юношу по имени Актеон, стоявшего у скалы, когда он заметил Артемиду, купавшуюся в протекавшем неподалеку ручье. Если бы тот успел убежать, пока она его не заметила, то, возможно, сохранил бы себе жизнь. Но богиня страшно разгневалась, поскольку он мог похваляться, что видел ее обнаженной, и превратила юношу в оленя. В тот же миг его собственные охотничьи собаки разорвали Актеона на куски и сожрали. В отличие от общительной Афины, Артемида предпочитала более уединенный образ жизни, хотя ее всегда сопровождала группа нимф. Со многими другими молодыми женщинами, как и с мужчинами, она враждовала, и потому ее мачеха Гера порой над ней насмехалась: «Тебя лишь над смертными женами львицей / Зевс поставил, над ними свирепствовать дал тебе волю»[15]. Она заставила Агамемнона принести в жертву его первородную дочь Ифигению в обмен на попутный ветер во время его морской экспедиции против Трои. Вместе с братом-близнецом Аполлоном она убила всех двенадцать детей смертной Ниобеи, хваставшейся тем, что у нее больше детей, чем у матери Артемиды – богини Лето. Навязчивое целомудрие Артемиды, занятие мужским делом – охотой, необузданная гордыня и жестокость мести ставят ее в один ряд с независимой и волевой Афиной. К ней относились как к неумолимой богине, с детства в грош не ставившей женские занятия и слабости. Ее девственность была так же опасна, как и ее гнев, и превращение маленькой дочурки Зевса в парящее на недосягаемой высоте божество лишило ее большинства женских качеств. Единственной непорочной богиней, ставшей в Греции образцом женских достоинств, была сестра Зевса Гестия. Как добропорядочные гречанки, Гестия проводила время дома, поддерживая огонь, горевший на горе Олимп. Жизнь ее была размеренной и будничной – в ней не было войн, борьбы или приключений, но ее постоянно почитали в Греции[16] как божество, отвечающее за самую душу греческой жизни – семейный очаг. Единственным отклонением Гестии от унылой предсказуемости жизненного пути было то, что она отвергла таких поклонников, как Посейдон и Аполлон. Гомер с любовью описывает ее историю: …Не пожелала она, но сурово обоих отвергла. Клятвой она поклялася великой – и клятву сдержала, До головы прикоснувшись эгидодержавного Зевса, Что навсегда она в девах пребудет, честная богиня. Дал ей отличье прекрасное Зевс в возмещенье безбрачья: Жертвенный тук принимая, средь дома она восседает; С благоговеньем богине во всех поклоняются храмах, Смертными чтится она, как первейшая между богами[17]. Как это ни парадоксально, но Гестия стала богиней семейной жизни и ценностей, отрекшись от того процесса, который ведет к созданию семьи. Однажды домоседке Гестии пришлось дать отпор Приапу, который напился пьяным на празднике и попытался ее изнасиловать, когда она спала. Гестию спас осел, чей крик разбудил ее именно тогда, когда Приап уже склонился над распростертым телом богини. Испугавшись, она закричала, напугав неудачливого насильника, и в создавшейся комичной ситуации освободилась от его домогательств. Афина, Артемида и Гестия составляли чрезвычайно могущественное трио, и их девственность давала им свободу, немыслимую для тех, кто утрачивал непорочность. Афина и Артемида дерзали вторгаться в пределы мужских прерогатив, таких как война и охота, и благодаря большой физической силе, подкрепленной оружием, опытом, решимостью и храбростью, господствовали в своих мирах. Афина наблюдала за городами, Артемида курировала сельскую жизнь, а Гестия контролировала жизнь домашнюю. Черты сходства и различия богинь и реальных женщин Греции очевидны. Девственность была очень важна для невесты, но не для жениха, однако пожизненное соблюдение целибата редко рассматривалось с одобрением. Самая большая загадка – холостяцкий образ жизни Гестии, и греки, возможно, понимали это не как вызов традиционной роли женщины, а как необходимость сохранения стабильности их мира и мира богов. Замужние женщины всегда переходили к домашнему очагу супруга, поэтому единственной возможностью для Гестии остаться дома на горе Олимп был отказ от брака. Афина и Артемида расплачивались сексуальностью, доставлявшей такое наслаждение их мужскому окружению, за неоценимые преимущества образа жизни, позволительного лишь мужчинам. Им приходилось отказываться от брака и материнства, составлявших удел смертных женщин, а также они сознательно противились изнасилованию – обычной судьбе, уготованной женщинам, которые нравились богам мужского пола. Свобода богинь от сексуальных страстей и, прежде всего, от мужчин, возбуждавших эти страсти, вызывала к ним доверие обычных женщин, поклонявшихся этим созданиям и почитавшим их. Целибат не сулил смертным женщинам никаких наград, кроме тяжкого труда и презрительных слов братьев и отцов, которые должны были их кормить. А если все-таки у них оставались еще какие-то иллюзии о подражании Афине или Артемиде, их вразумил бы совет Сократа по вопросу о том, как обращаться с незамужними женщинами: заставлять их работать как рабынь – так говорил мудрец. Безвыходность их собственного положения, должно быть, еще более ярко рисовала в их воображении восхитительную независимость вольной жизни богинь. Но для простых женщин Греции притча о том, что девственность и независимость – равноценные понятия, была справедлива лишь тогда, когда речь шла о божествах. Мифологические девственницы В греческой мифологии девственницам также уделялось большое место. Иногда они ассоциировались с божествами, иногда лишь со смертными. К их числу относились девственницы, занимавшиеся охотой, девственницы, сохранившие невинность благодаря превращениям, изнасилованные женщины, пророчицы и жрицы, жертвенные девственницы и даже трое совсем неожиданных представителей этой категории – девственные мужчины. Большая часть преданий о них связана с испытаниями, которые им пришлось преодолеть ради сохранения невинности в борьбе против изощренных интриг похотливых богов, которые только о том и думали, как бы совратить девственниц и уложить в постель тех из них, которые этому противились. Одно из самых удивительных преданий посвящено героине древнегреческой мифологии Аталанте. Отец бросил ее на произвол судьбы сразу же после рождения, но ее спасла и выкормила медведица, а позже оспитали охотники. Неудивительно поэтому, что со временем Аталанта оказалась их всеобщей любимицей. Она стала замечательным охотником, прекрасным стрелком и спортсменкой, которая почти всегда побеждала в состязаниях соперников-мужчин, даже в рукопашной борьбе. Прекрасная и непорочная героиня стремилась сохранить девственность с такой же решимостью, как Артемида, а однажды даже убила стрелами из лука двух кентавров, покушавшихся на ее честь. Слава Аталанты распространялась, пока не достигла ее отца, решившего воспользоваться своим отцовским правом и приказавшего ей выйти замуж, несмотря на то, что он избавился от нее во младенчестве. Аталанта оказалась в безвыходном положении – ей пришлось согласиться, но при этом она выдвинула условие о том, чтобы ее кавалеры соревновались с ней в беге. Она пообещала выйти замуж за первого мужчину, который ее победит, а всех проигравших – убьет. Девушка была настолько очаровательна, что многие молодые люди решили рискнуть, но в состязании с ней в беге потеряли жизни, хотя они бежали голыми, а ей мешали одежды, а порой и оружие. Один лукавый юноша втайне договорился с Афродитой о том, что та поможет ему победить Аталанту хитростью, потому что обогнать ее он не мог. Когда они начали состязание, он бросал по дороге дар Афродиты – три золотых яблока, и Аталанте пришлось замедлять бег, чтобы поднимать их с земли, а юноше это дало необходимое время, чтобы одержать победу. После этого с непорочностью Аталанты должно было быть покончено – ей надлежало незамедлительно выйти замуж и лишиться девственности. Но молодожен был настолько влюблен в новобрачную, что стал заниматься с Аталантой любовью в храме, тем самым нанося оскорбление Афродите. Афродита разгневалась и превратила молодую пару во львов. Кардеа – другая девственница, как и Артемида занимавшаяся охотой, обожала дразнить мужчин, обещая встретиться с ними в пещере, а потом сбегала от них. Но эта проделка не прошла у нее с Янусом – двуликим богом, который поймал ее, не дав ей ускользнуть, и лишил невинности. Дафна тоже была хорошим охотником, ей удалось сохранить непорочность, но слишком высокой ценой. Перевязав на голове густые волосы лентой, чтобы не мешали, Дафна любила охотиться в лесной чаще. Когда отец сказал ей, что пора выходить замуж и рожать ему внуков, она взмолилась: «Позволь мне, дорогой отец, навсегда остаться девой!» Но ее полюбил царский сын, который переоделся женщиной, чтобы втереться в доверие и быть рядом с нею. Однако Аполлон, тоже неравнодушный к Дафне, стал ее ревновать и внушил охотнице мысль о том, что неплохо было бы искупаться. Когда молодой человек отказался снять одежду, его раздели девушки из свиты Дафны. Увидев половой член юноши, Дафна его убила. В другом мифе о Дафне в борьбе за ее благосклонность соперничали Аполлон и Эрос. В отместку за обидное замечание Эрос поразил Аполлона и Дафну стрелами, причем стрела, поразившая Дафну, сделала ее невосприимчивой к любви, а та, что ранила Аполлона, заставила его сгорать от желания при мысли о Дафне. «Ты только подумай о том, кто тебя полюбил, – пытался убедить ее Аполлон. – Я ведь не какой-то крестьянин с гор; я не пастух неотесанный, который следит за своим стадом». Дафну его уговоры не трогали, она сбежала от его упорных домогательств, одежды соблазнительно облегали ее стройный стан, густые волосы развевались на ветру. Аполлон бросился за ней вдогонку, дыша ей в спину. «Помоги мне, отец, – кричала она речному богу. – Измени мой облик, лиши меня красоты, которая, мне на горе, оказалась такой привлекательной!»[18]. Желание ее тут же исполнилось. Руки и ноги у нее затвердели, груди покрыла кора, волосы превратились в листья, а красивое лицо стало верхушкой лаврового дерева. Хоть ее человеческий облик был утрачен, девственность она сохранила навсегда. Бегству Немезиды от ее поклонника Зевса сопутствовали многочисленные метаморфозы – она нырнула в воду и превратилась в рыбу, а он последовал за ней в образе бобра; она вышла на берег, обернувшись зверем, и он тоже оказался зверем, но более быстроногим; она взмыла в небо дикой гусыней, а он овладел ею, превратившись в лебедя. Она лишилась девственности, а из яйца, которое она снесла, вылупилась Елена Троянская. Греческие боги были изрядными распутниками и во многих изнасилованиях нередко выступали под иной личиной. Зевс превратился в быка, чтобы уплыть с Европой в море, потом стал орлом, чтобы лишить ее девственности. То же самое сделал Аполлон, чтобы совратить Дриопу, сначала обернувшись черепахой, которую она ласкала и гладила, а потом изнасиловавшей ее змеей. Посейдон оказался еще более изобретательным. Он принял обличье речного бога, в которого была влюблена его жертва Алкидика, и изнасиловал ее в океане. В одном язвительном мифе кумская сивилла Дейфоба попросила у Аполлона подарить ей столько лет жизни в обмен на то, чтобы с ним переспать, сколько пылинок помещалось у нее в горсти. Но она забыла попросить его, чтобы он даровал ей вечную молодость, и отказалась выполнить обещание, данное Аполлону. В отместку он выполнил свое обещание в прямом смысле слова. Когда ей исполнилось триста лет, она стала такой старой и ссохшейся, что помещалась в бутыли, свисавшей с потолка ее пещеры. «Я хочу умереть», – теперь стало ее новым несбыточным желанием[19]. Одним из трех мифических девственников-мужчин был Нарцисс, такой красивый, что к нему испытывали вожделение как мужчины, так и женщины. Он всех их отвергал до тех пор, пока одна озлобленная нимфа не обратилась к Немезиде или Артемиде, заставившей Нарцисса взглянуть на собственное отражение в воде. Глядя на него, он все сильнее влюблялся в самого себя, пока эта страсть не овладела его телом. Так он и умер, превратившись в цветок нарцисс. Содержание этих мифов удивительно напоминает сюжеты мыльных опер, всесторонне обыгрывающих и бесконечно повторяющих одну и ту же тему – сексуальное влечение бога к непорочной деве, сложное положение, в которое попадает девственница, отвергая его домогательства, и развязку, почти всегда сводящуюся к поражению целомудренной девушки. Оптимистичными эти истории не назовешь, скорее то были поразительные, смущающие рассказы об отношениях богов и смертных в самой животрепещущей сфере – сфере плотского сладострастия. Сами боги меньше всего ценили непорочность и преследовали девственниц, которых стремились совратить. Невинные девушки храбро им противостояли, но обычно успех был не на их стороне, поэтому в большинстве мифологических сюжетов на эту тему мы видим падших женщин, чью девственность отняли боги, применявшие изобретательные методы обольщения и более грозное оружие. Греческая литература Ипполит против любви [20] Миф о стойком девственнике Ипполите, увековеченный в трагедии Еврипида, посвящен представлению греков о любви. Они рассматривали ее не так, как позже воспринимали ее христиане – как низменное следствие похоти, которую каждый должен стремиться в себе подавить, а скорее как следствие прихоти или желания Афродиты. Лишь три богини не были этому подвержены – девственные Афина, Артемида и Гестия. Трагедия Ипполита состояла в том, что он противился Афродите, поскольку, как замечал Платон: «Никто не должен противиться любви, а идти против богов – значит, идти против любви»[21]. Ипполит был молодым охотником, преданным Артемиде, хотя, как сам он говорит нам словами Еврипида: «Я чту ее, но издали, как чистый»[22]. Афродита жаловалась: Из всех один меня в Трезене этом Тесеев сын, надменный Ипполит, Могучею рожденный Амазонкой И благостным Питфеем воспоен, Последнею расславил в сонмах дивных. Он радостей и уз любви бежит, А меж богов сестры милее Феба И Зевсовой нет дочери ему… И с чистою среди зеленой чащи Не знает он разлуки. Своры он По зверю там гоняет с нею рядом, Сообществом божественным почтен…[23] Непорочность Ипполита воспринималась как ненормальное состояние для мужчин, поскольку девственность считалась женским качеством, но его погибшей матерью была Антиопа – царица амазонок, женщин-воительниц, отрезавших себе одну грудь, чтобы проще было натягивать лук, и отрекавшихся от мужского общества при вступлении в вооруженные отряды, состоявшие исключительно из женщин. Ипполит разделял взгляды амазонок на целомудрие, их отвращение к женской похоти и гневался: О Зевс! Зачем ты создавал жену? И это зло с его фальшивым блеском Лучам небес позволил обливать? …Так будьте же вы прокляты! Ни в веки Я не скажу, что ненавидеть женщин Сильнее невозможно, и меня Пускай зовут хоть взбалмошным, покуда Все те ж оне. О смертные, иль жен Исправьте нам, иль языку дозвольте Их укорять, а сердцу проклинать[24]. История Ипполита одновременно проста и запутанна. Афродита решила наказать его за тайную приверженность целибату и высокомерный отказ от любви. С присущей олимпийцам порочностью в качестве инструмента возмездия она решила использовать его мачеху Федру, заставив ее потерять голову от любви к сыну своего мужа. Бедная Федра была достойной женщиной, и страсть, наполнившая ей сердце, овладела всем ее существом, так что она не могла ни есть, ни говорить о том, почему тает на глазах. <Вот> притча о царице и ее печали: Ложу скорби судьбой отдана, Больше солнца не видит она, И ланиты с косой золотою За кисейною прячет фатою. Третий день уж наступает, Но губам еще царица Не дала и раствориться, От Деметры дивной брашна, Все неведомой томится Мукой, бедная, и страшный Все Аид ей, верно, снится[25]. В конце концов старая кормилица Федры, ужаснувшись при мысли о том, что ее госпожа умрет, выпытала ее греховный секрет. После этого кормилица попыталась вступиться за нее перед Ипполитом, но последствия этого шага оказались ужасными. Вместо того чтобы смягчиться, он обрушился на Федру с яростными нападками, так сильно ее унижая, что та покончила жизнь самоубийством. Однако перед смертью она оставила своему мужу Тесею послание, в котором обвиняла Ипполита в том, что он над нею надругался. У опечаленного вдовца не было причин не верить последним словам жены, и он с яростью набросился на сына, который, как он считал, предал его. Ипполит снова и снова это отрицал: «Взгляни вокруг на землю, где ступает / Твоя нога, на солнце, что ее / Живит, и не найдешь души единой / Безгрешнее моей… Я брака не познал и телом чист»[26]. Но Тесей продолжал заблуждаться и проклял Ипполита, кони которого, испуганные вышедшим из моря быком, понесли, и он разбился насмерть. Отказавшись от хомута брака, Ипполит был убит хомутом собственных коней – так жестоко подшутила над ним Афродита. Перед смертью Ипполита появилась Артемида и сказала Тесею правду о его жене: «Ее Эрот / Ужалил сердце тайно, и любовью / К царевичу царица запылала: / Богиня так хотела, что для нас, / В невинности отраду находящих, / Особенно бывает ненавистна»[27]. Предсмертные слова Ипполита обращены к богам: «Увы! Увы! / Их наши-то проклятья не достигнут…»[28]. Артемида утешала его, обещая возмездие, а еще она даровала своему приверженцу культ, при котором непорочные девушки, поклоняясь ему, срезают локоны волос. Ипполит умер, одержав победу над Афродитой, – он сохранил целомудрие и заручился поддержкой Артемиды в отмщении за его безвременную кончину. Какие уроки могли извлечь многочисленные восторженные поклонники Еврипида из его трагедии «Ипполит»? Им не нужно было разъяснять сюжеты с Афродитой и любовью, у них не было причин разделять твердое стремление Ипполита к сохранению целомудрия, столь необычного и странного для мужчины. Они могли понять его побудительные мотивы – почтение к могучей Артемиде, но им было ясно и то, что он равным образом навлек на себя гнев Афродиты, причем они наверняка оценили черный юмор, с которым богиня ему отомстила. Любовь и похоть оказались соединены неисповедимыми путями Господними. Правда, греки не проводили четких различий между двумя этими понятиями, называя их одним словом – любовь, повиновавшаяся причудам Афродиты. Лишь старая кормилица истолковывала любовь в чисто чувственном плане: «Не надо, чтоб люди так сильно друг друга / Любили. Пусть узы свободнее будут, / Чтоб можно их было стянуть и ослабить, / А так вот, как я эту Федру люблю, / Любить – это тяжкое бремя. На сердце / Одно, да заботы, да страхи двойные»[29]. Что же до всех остальных, то любовь – это зуд в чреслах, непорочность – девичий удел, а целомудренный молодой охотник обречен на неизбежное и беспощадное возмездие за то, что осмелился бросить вызов могущественной богине[30]. Ультиматум Лисистраты [31] В комедии Аристофана «Лисистрата» целибат рассматривается совсем в другом ракурсе – обычные смертные женщины были возмущены тем, что Пелопоннесская война между Афинами и Спартой продолжалась уже больше двадцати лет. В популярной пьесе повествовалось о бурной повседневной стороне жизни греческого народа, когда гречанки, созванные жительницей Афин Лисистратой, в противовес традиции захватили контроль над военно-политическим положением, организовав сексуальную забастовку, которая ущемила интересы их супругов. «Так вместе мы поможем эллинам, – сказала Лисистрата делегации женщин из Афин, Спарты и других враждовавших городов-государств, в качестве оружия предложив – шафрановые платочки, полутуфельки, духи, румяна и кисейные платьица»[32]. Когда сидеть мы будем надушенные, В коротеньких рубашечках в прошивочку, С открытой шейкой, грудкой, с щелкой выбритой, Мужчинам распаленным ласк захочется, А мы им не дадимся, мы воздержимся. Тут, знаю я, тотчас они помирятся. Но женщины пришли в ужас. «Я не согласна! Дальше пусть идет война! – сказала Клеоника. – В костер я рада прыгнуть. Но не это лишь! Всего страшнее это, о Лисистрата!»[33] «О род наш женский, подлый, распролюбленный! – жалуется Лисистрата[34]. – Так правду говорят о нас трагедии: / Лишь Посейдон нам нужен и челнок его»[35]. После этого спартанка Лампито так сказала ей на ломаном греческом языке: «Трудно, трудно, друг, / Без мужа ночью на постели женщине, / Но будь что будет! Мир нам тоже надобен». В итоге был принят план Лисистраты занять Акрополь и там ждать. В этом женщины дали коллективную клятву: Вот я клянусь, ни мужа, ни любовника Не утолять желаний. При муже буду жить невинной девушкой, В шафрановой рубашечке, нарядная, Чтоб в муже распалить хотенье страстное, Но добровольно мужу не отдамся я. Но ожидание было слишком долгим, женщины становились все более раздраженными. В конце концов Лисистрата сказала: «Взбесились по мужчинам наши женщины!» Ее сподвижницы в нерешительности хотели украдкой вернуться домой. Лисистрата одержала над ними верх и заперла женщин изнутри, убедив их быть солидарными с ее планом использования своих тел как оружия, с помощью которого они смогли бы навязать свое решение в военно-политической области, где женщины, в принципе, вообще ничего не решали. Поэтому соблюдение целибата стало для них столь же важным, сколько трудным. Мужчинам тоже было очень нелегко. «О горе, горе! Что за схватки страшные! / Какие рези! Как на дыбе рвут меня!» – стонал один муж, которому жена отказала в доступе к телу. Несчастный я! Женой замучен до смерти! Дразнила, изнурила и оставила. Ах, куда мне спешить и кого мне любить? Та, что мне всех милей, обманула меня. Как ребеночка мне без жены прокормить? …Кормилицу найди мне![36] Военный представитель Спарты во многом был на него похож. Когда он прибыл, всем была видна его эрекция. Его спросили, что там у него такое, и он ответил: «Трость лакедемонская!» Но в итоге он сказал правду, признавшись афинянину в том, что спартанцы «как со свечами бродят, спотыкаются». Стратегия Лисистраты вскоре завершилась успехом. Мужчины настолько отчаянно нуждались в сексуальных отношениях, что через шесть дней воздержания начали переговоры о заключении почетного мира. По выражению афинского посла, все они пришли к одному и тому же неоспоримому мнению: «а именно, надо жить половой жизнью». Пелопоннесская война в комедии наконец завершается[37]. По мнению Аристофана и его восторженной аудитории, в греческих браках целибат был невообразим. И они были правы. Девственность осталась исключительным уделом девушек, а мужчины и боги значительную часть своей энергии уделяли совращению, несмотря на то что насильникам грозило жестокое наказание вплоть до смертной казни. За исключением некоторых философов и их последователей, сама идея целибата в браке представлялась смехотворной, как прекрасно было известно автору комедий Аристофану. И действительно, некоторые, как правило состоятельные и женатые, мужчины спали не только со своими женами, но также с проститутками, рабынями и мальчиками. Ради развития сюжетной линии, а также поскольку простые греки – работники, мастеровые, рыбаки, составлявшие основную часть его аудитории, – редко хотели или могли себе позволить подобные развлечения, Аристофан эти возможности проигнорировал[38]. Особенно забавным такой сюжетный поворот с целибатом выглядел потому, что его инициатором выступили женщины. В Древней Греции считалось, что женщины более похотливы, что они не в состоянии сдерживать сексуальное влечение, если их жестко не ограничивать, постоянно за ними не следить, не заставлять жить на женской половине дома и не выдавать замуж сразу же по достижении половой зрелости. С другой стороны, мужчины полагали, что собственную похоть, как и все остальные желания, они могут подавлять с помощью своей хваленой самодисциплины. Зевс и Гера однажды завели об этом спор и решили обратиться с вопросом к прорицателю Тересию, в прошлом обладавшему качествами как мужчины, так и женщины. Представительницы прекрасного пола, ответил Тересий, испытывают девять десятых удовольствия от полового акта, оставляя партнеру-мужчине лишь одну десятую его часть[39]. Изменение гендерных ролей, к которому прибегает Аристофан, было точно рассчитанным планом, призванным снискать широкое признание его аудитории. Что это такое – похотливые женщины решили прибегнуть к целибату? Надо же, как у Аристофана разыгралось воображение! С начала и до конца комедии диалоги усиливают впечатление о жертве, на какую пошли женщины. Их разговоры изобилуют непристойностями, они постоянно говорят о сексе и своих телах. Афинские женщины бесстыдно язвительны, когда судачат о подругах своих врагов. «А что за груди! Твердые и круглые!» – говорят они о мускулистой спартанке; а о крупной представительнице Беотии их мнение таково: «В час добрый, беотиянка! / Прекрасны нивы ваши»[40]. «И пощипаны / Порядочно. Гречиха гладко выбрита»[41], – добавил кто-то. А коринфянка представлена как женщина, наделенная содержанием: «Да уж конечно, добрая. / Сейчас же видно по тому и этому»[42]. В тексте также много каламбуров о сексуальных позициях, любовниках и о том, что сегодня мы называем сексуальными игрушками. Предпочтительной позицией было проникновение сзади – в анальное отверстие или во влагалище, поэтому в клятву соблюдать целибат, данную женщинами, были включены такие слова: «Не встану, словно львица над воротами…»[43]. В греческих домах многие предметы домашнего обихода имели рукоятки в форме припавших к земле животных, постоянно напоминавших женскую сексуальную позицию. А одна женщина печалилась о том, что вот уже некоторое время «И пальчика из кожи я не видела, / В печальной доле вдовьей утешителя»[44]. Мы все знаем, тем самым говорил Аристофан, что гречанки невероятно похотливы, и потому его притча о целибате еще в большей степени противоречила здравому смыслу. Классические ритуалы Тесмофории [45] Греческие матроны лишь издали могли наблюдать за целибатом своих богинь и мифологических героинь. И тем не менее раз в год они соблюдали целибат, в течение всего лишь трех дней, во время ежегодного религиозного праздника Тесмофории[46], который играл большую роль в городах-государствах, – именно он освобождал этих достойных матерей семейств от сексуальных отношений с мужьями. Тесмофории проводились каждую осень в Афинах и некоторых других полисах накануне посевной в честь Деметры – богини плодородия и земледелия. Проведением праздника руководили две женщины, скорее всего принадлежавшие к высшим слоям общества. Мужчины к празднованию категорически не допускались[47], а его участницы соблюдали трехдневный целибат, что подчеркивало уникальный характер Тесмофорий в развратных греческих городах, где господствовали мужчины. Тесмофории проводились на холме Пникс, где по другим случаям на демократические собрания собирались афинские граждане (только мужчины). В первый день – путь наверх, женщины собирались в процессию и поднимались на холм, захватив с собой священные предметы. Достигнув открытого места – Тесмофориона, рядами устанавливали себе примитивные навесы. Сидели и спали собравшиеся на ивовых прутьях, поскольку ива считалась непорочным деревом, которое, как говорили, успокаивает половое влечение[48]. Женщины не пользовались никакой косметикой и не украшали себя драгоценностями. Одеты они были в простые туники без вышивки. Второй день был временем поста, воздержания и умеренности. От соблюдения поста дыхание и мокрота матрон становились настолько затхлыми, что воздух на Тесмофорионе начинал смердеть, составляя лишнюю гарантию соблюдения сексуального воздержания. Этот день поста был данью памяти горю мифологической богини, печалившейся о потере дочери, а также скорби по временам седой древности, когда люди еще не знали земледелия. Третий день, исполненный радости, был посвящен носительнице прекрасного потомства – для женщин это был праздник плодородия и их собственной плодовитости, которую стимулировал временный целибат. Они приносили жертвы и пировали. Видимо, именно в этот день принимались за работу черпальщицы. Еще до начала празднества эти три женщины, прошедшие обряд очищения трехдневным воздержанием от половой жизни, хоронили там поросят и восковые фигурки змей и мужских гениталий. Позже, в ходе праздника Тесмофорий черпальщицы выкапывали и доставали разложившиеся останки. Их клали на алтари и смешивали с ритуально выращенным посевным зерном, что должно было способствовать повышению будущего урожая. Тесмофории были праздником, уникальным в нескольких отношениях. В нем участвовали лишь замужние женщины, девушки к участию в нем не допускались. Это был единственный праздник, требовавший от мирянок соблюдать целибат как во время подготовки к нему, так и в ходе его проведения. Мужчины даже близко к этому празднеству не допускались, и достойные матери семейств нередко повторяли кровавый миф о том, что в древности во время Тесмофорий женщины с перемазанными кровью лицами мечами кастрировали царя Батта, поймав его, когда он за ними подглядывал. Однажды реальный мужчина – Аристомен из Мессении, подкрался слишком близко к месту проведения праздника, и участвовавшие в нем матроны пленили незваного гостя, использовав в качестве оружия жертвенные ножи, вертелы и факелы. Другой отличительной чертой Тесмофорий было то, что всех участниц праздника называли мелиссаи – пчелы, из-за мифологического сотрудничества богини с царем пчел Мелисеем. Греки неизменно восхищались простотой образа жизни и трудолюбием пчел, а также тем, что они питали отвращение к измене, которую карали нападением на изменника или тем, что улетали от него. Во время Тесмофорий греческие матроны преображались в мелиссаи – воздерживавшихся от сексуальных отношений девственных пчел. Учитывая подчиненное положение женщин в греческом обществе, Тесмофории предоставляли им исключительную возможность на три дня отвлечься от повседневной жизни, позволяя матерям семейств покидать дома и не исполнять рутинные домашние обязанности; собираться вместе; сознательно не заботиться о внешнем облике; не думать о затхлом запахе изо рта, отпугивавшем любопытных мужчин; в разговоре употреблять грубые и даже запретные выражения, свойственные лексикону мужчин, какие использовали вымышленные женщины «Лисистраты». Значение этого праздника состояло еще и в том, что он опровергал представление о распутности и легкой подверженности страстям женщин, которых никто не охранял и не делал из них затворниц. Мелиссаи не изолировали и не контролировали, но, несмотря на несвойственное им состояние целибата и общение с другими женщинами, они выполняли важнейшие ритуалы, связанные с плодородием, которыми мужчины не осмеливались пренебрегать. Иначе говоря, воспользовавшись преимуществами этого временного целибата, чтобы отдохнуть от тяжких повседневных домашних трудов, власти мужей и строгих ограничений их повседневного бытия, замужние женщины заново утверждали для себя собственное значение в обществе. И в заключение следует отметить, что после жертвоприношений и посадки семян матроны прерывали свое непродолжительное товарищество и возвращались обратно к привычному для них подневольному состоянию в женской части дома. Их ритуальное бегство в целибат ради земледельческого плодородия завершалось до следующего года. Благая богиня Матроны Древнего Рима, религия которого очень походила на древнегреческую, отмечали праздник, напоминавший Тесмофории. Праздник Благой богини, или Бона Деа, был ежегодной данью римлянок древней и щедрой матери-земле. Каждый год в декабре в распоряжение Благой богини передавался дом магистрата, причем за день до этого оттуда не только уводили всех мужчин и животных мужского пола, но даже выносили произведения искусства, на которых таковые были изображены. Внезапно ставшая соблюдать целибат жена магистрата и служанки украшали весь дом растениями и цветами, чтобы он стал похож на сад или беседку. Лишь мирт, растение, посвященное Венере – богине любви, предусмотрительно оттуда убирался. Поскольку на время праздника предусматривалось строгое воздержание от половой жизни, такого рода растению там было не место. Хозяйка также готовила стол с деликатесами для Благой богини, чье культовое изображение переносилось туда из храма. Скромно одетые в пурпурные мантии, туда приходили матери семейств, но, в отличие от Тесмофорий, в которых запрещалось принимать участие девушкам, в качестве гостей и для помощи в проведении некоторых ритуалов римлянки приглашали туда знаменитых непорочных дев – весталок. На празднике проводились кровавые жертвоприношения – от имени народа Рима там убивали и зажаривали свинью. После этого хозяйка вместе с весталками над огнем совершала возлияния. Потом женщины веселились под музыку, причем позволяли себе такое, что в другое время им запрещалось, – омывали мясо вином, которое обычно им нельзя было пить, и при этом отпускали такие скабрезные шутки, которые были свойственны языку их мужчин. Праздник Благой богини был посвящен плодородию, достигавшемуся лишь ежегодным перераспределением ролей, когда женщины изгоняли из своей жизни мужчин и сами выполняли свойственные их мужьям функции – забивали скот, пьянствовали, сквернословили и непристойно себя вели. Женщины столь ревностно относились к своему празднику, что, когда переодетый женщиной трибун захотел к ним присоединиться, они стали его преследовать, и ему удалось избежать кары только с помощью девушки-рабыни, которая помогла ему скрыться. Целомудрие, соблюдавшееся женщинами, имело двоякое значение. С одной стороны, оно символизировало буйную плодовитость, как следствие временной непорочности, а с другой – освобождало их от домогательств мужей – как сексуальных, так и касавшихся работ по дому. Во время праздника Благой богини весталки выполняли функцию связующего звена с божественным началом, и их собственная временная невинность гарантировала незыблемость Рима, символом которой были ежегодные праздники плодородия, создававшие им условия для самовыражения. Культ Исиды [49] Целибат был присущ и древнему египетскому религиозному культу Исиды, позже получившему распространение в греко-римском мире. Эта великодушная богиня[50], перенесенная в эллинистический Рим, нашла там широкую поддержку среди тех, кого привлекали к ее культу духовные и физические аспекты любви. Она регулярно являлась людям во сне, призывая их к соблюдению ее ритуалов. В культе Исиды в Египте некоторые женщины исполняли функции жриц, а в Греции – вспомогательных ее служительниц. Женщин в культовые общества допускалось значительно меньше, чем мужчин, но храмовые и другие записи свидетельствуют о том, что в Афинах и в Риме – крупнейших культовых центрах, принимали больше женщин, чем в других областях, и культ Исиды привлекал их больше, чем любая местная религия. В Греции двумя факелоносицами и двумя толковательницами снов также были женщины. Культ Исиды объединял особенно большое число светских приверженцев, которых можно разделить на три группы: простых верующих; ревностных поборников веры, строго соблюдавших присущие культу обряды под предводительством жрецов; и тех, чьи функции были настолько важны, что люди нередко путали или приравнивали их к жрецам. Женщины оказывались на этом высшем уровне крайне редко. Исида была относительно целомудренной богиней, и святые отцы раннего христианства, такие как Климент и Тертуллиан, восхваляли ее непорочных последовательниц и жриц. Культ богини носил умеренно аскетический характер и, насколько известно, не имел сексуальных символов. Его приверженцам полагалось стричь волосы и носить скромные льняные одеяния. Ритуальные процессии и молитвы, а также такие их атрибуты, как вода, благовония и музыкальные инструменты, свидетельствовали об аскетизме и чистоте помыслов. Как мужчины, так и женщины, приверженные культу Исиды, соблюдали целибат, что было редкостью в античном мире. Однако их воздержание от половой жизни было непродолжительным – обычно оно длилось десять дней. От женщин, собиравшихся стать сторонницами культа, требовалось соблюдать целибат перед инициацией, а потом воздерживаться от половой жизни в особые периоды. Исида в эллинистических романтических историях защищала непорочность расставшихся любовников, а женщины, стремившиеся укрыться от сексуальных домогательств, находили убежище в посвященном ей храме. Самые благочестивые женщины прекращали супружеские половые отношения, превращаясь, по словам Тертуллиана, во «вдов». Они прерывали какие бы то ни было дальнейшие физические контакты с мужьями, причем иногда даже находили им взамен себя новых жен. Некоторые избегали контактов с мужчинами до такой степени, что отказывались целовать даже своих сыновей. Памятники литературы повествуют о том, насколько добросовестно почитатели Исиды соблюдали требования целибата. В древнем романе Апулея «Книга Исиды» неофит говорит: «…нелегкой казалось мне задачей соблюдение обета целомудрия и воздержания»[51]. Делия – любимая подруга римского автора элегий Тибулла, поклонялась Исиде, и он постоянно мучился от периодического соблюдения ею целибата на протяжении десяти дней. Какой мне прок от твоей Исиды, Делия? Какой толк в том, что ты покорно соблюдаешь ее обряды, если я Припоминаю верно, купаешься в чистой Воде и спишь без меня в чистой постели?[52] Проперций ворчал на свою соблюдавшую воздержание возлюбленную Кинфию: «Уплати мне залог за десять ночей!» И еще: «Вновь к печали моей настал этот мрачный обряд: теперь десять ночей Кинфия будет обряд соблюдать. Чтоб исчезли все эти обряды… пришедшие с теплого Нила к италийским матронам!» У самой Исиды он спрашивает: «Какая тебе выгода от того, что девушки будут спать в одиночестве?»[53] Овидий, также лишенный благосклонности любовницы, присоединил свой голос к этим сетованиям: «Кто-то считает, что богиню радуют слезы любовников и ей доставляет удовольствие, когда ей поклоняются в муках те, кто в одиночестве лежит отдельно от любимых?» И, язвительно обращаясь к Исиде, добавляет: «Поскольку тебе было печально лежать в одиночестве, о, златая богиня, теперь и я должен страдать в дни поклонения тебе?»[54] Печальный тон многих поэтов, сетующих на одно и то же обстоятельство, представляет собой забавное свидетельство силы того влияния, какое Исида оказывала на своих приверженцев, в частности женщин, которые ради соблюдения священного требования целибата рисковали навлечь на себя гнев мужей или любовников. Во время этих десятидневных периодов женщины ритуально себя очищали и все это время спали отдельно на чистом белье. Огромной притягательной силой богини была ее сфера духовной и физической любви, и когда она налагала условие периодического соблюдения целибата, ее сторонницы отдавали дань мудрости Исиды в этом вопросе и с достоинством повиновались. Они шли на такой шаг, несмотря на огорчение, которое испытывали при этом их мужчины, отказывая им в доступе к телу на более долгий период, чем того требовали остальные божества в обществе, где целибат воспринимался скорее отрицательно, чем положительно. Это было своего рода проявление независимости, а доброта и великодушие их целомудренной богини с лихвой оправдывали их жертву. Дельфийский оракул Соблюдение целибата также было важнейшим условием для женщин, которых боги мужского пола выбирали в качестве своих земных голосов. Аполлон, например, требовал, чтобы оракулы, вещавшие от его лица, в сексуальном плане были чисты, чтобы только он один имел право доступа в их тела[55]. В античном мире оракулы почитались как высокоценимые божества, через своих жрецов и жриц дававшие огромному числу граждан ответы на волновавшие их вопросы самого разного свойства – чей-нибудь поклонник мог спросить: «Взять ли мне в жены эту девушку?», а осторожный дипломат мог задать вопрос о том: «Следует ли моему городу-государству объявлять войну?» Самым известным было святилище оракула Аполлона в Дельфах[56]. Оракул давал ответы на вопросы в седьмой день каждого месяца[57]. Жрица, названная пифией, отвечала на вопросы после того, как впадала в транс. В эти моменты ее устами говорил Аполлон. Могло показаться, что она говорит полную чушь, но потом толмачи жрицы растолковывали ожидавшим ответа вопрошающим ее слова, обычно назидательными стихами гекзаметром. Когда визитеров было много, ответы оракула давали три пифии, работавшие посменно. Пророческий реквизит пифии составляла чаша, установленная на шатком треножнике, которая использовалась для повседневного приготовления пищи. Перед тем как дать ответ, она осматривала козла, позже приносимого в жертву, чтобы выяснить, дрожат ли у него ноги так же, как у нее, когда ею овладевает Аполлон. В числе других ритуалов она совершала омовения в очищающих водах священного Кастальского источника. Некогда все пифии были молодыми девственницами, но после того, как клиент совратил одну из них, правила изменились, и пифиями становились крестьянки не моложе пятидесяти лет, хотя в память о стародавних временах, когда молоденькую пифию лишили невинности, пифии одевались как девушки в такие одежды, которые носили и девушки, и юноши. После занятия ими своих престижных должностей они неукоснительно соблюдали целибат и, переселившись в святилище, оставляли своих мужей. Важнейшим требованием к пифии являлось соблюдение целомудрия. Аполлон не мог войти в тело, оскверненное сексуальным наслаждением с другим смертным, поэтому выбор на роль пифий женщин старшего возраста, которых уже не интересовали сексуальные утехи, представлял собой мудрое решение. Кроме того, это был пример того, как целибат женщин зрелого возраста обретал уважение и ценность, столь не свойственные ему в античном мире. Целомудренные жрицы Некоторые греко-римские культы требовали служения жриц-девственниц, поэтому иногда молодых женщин готовили не столько к исполнению материнских обязанностей, сколько к религиозной деятельности. Им надлежало хранить девственность в течение долгого времени, а порой и пожизненно. Как и незамужним девушкам, им надлежало оставаться непорочными, а в противном случае они могли столкнуться с чудовищными последствиями. История Авги – дочери мифического царя Аркадии, свидетельствует о том, что могло случиться, если целибат жрицы нарушался. Царь сделал Авгу жрицей в храме Афины и пригрозил ей смертью в том случае, если она лишится невинности. Но как-то в храм заглянул великий Геракл, который был тогда в подпитии, и соблазнил Авгу рядом с источником. Она молча смирилась с насилием, и можно было подумать, что ей самой хотелось быть совращенной. Через некоторое время на страну обрушилась моровая язва и голод. Царственный отец Авги узнал тайну дочери от Дельфийского оракула, навестил ее и увидел, что она беременна. Та рыдала и просила не лишать ее жизни, говорила, что Геракл был пьян, когда насиловал ее. «Лгунья!» – ответил ее отец и потащил дочь на базарную площадь, чтобы убить. Авга упала на колени, привлекая внимание толпы покупателей и торговцев. Отец устыдился убивать дочь на глазах всего честного народа и отдал другому царю, чтобы тот ее утопил. Царь согласился, но позже продал ее в рабство. Продолжение этой истории – о том, как Авга втайне родила сына Телефа, которого вскормила лань, а воспитал пастух, как она спаслась, вышла замуж и впоследствии воссоединилась с Телефом, – к повествованию о храмовых жрицах прямого отношения не имеет. Здесь важно другое: Солон издал закон, в соответствии с которым лишенные девственности незамужние женщины могли быть проданы в рабство. Потеряв невинность, они лишались всех привилегий, которыми обладали гречанки, и становились такими же, как женщины варваров – на них нельзя было жениться, и никто не имел права их выкупить. Обычай, в силу которого жрицы должны были быть непорочны, сохранялся до наступления христианской эпохи. В период Римской империи храмы имели храмовых рабынь – девственниц, предназначенных служить соответствующим богам в качестве невест. Такие рабыни в храме Дианы (Артемиды) в Эфесе, как и весталки, должны были сохранять девственность пожизненно. Другие боги требовали от своих жриц хранить целомудрие в определенные периоды, а не всегда, и то же самое относилось к жрецам. В Фивах молодые девственные невесты Зевса избирались по принципу их физического совершенства и высокого положения в обществе. Достигнув половой зрелости, они какое-то время соблюдали траурный ритуал по Зевсу – их первому божественному супругу. После этого их выдавали замуж за соответствующих их положению мужчин. Во всех случаях девственность составляла ритуальное требование и не предполагала никаких аскетических идеалов или истязаний плоти. Языческие религии редко требовали долговременного целибата, и общество его осуждало[58]. Обычно было достаточно непродолжительного воздержания, хотя существуют редкие примеры пожизненного целибата. Как правило, жрицы могли отказаться от своих обязанностей, чтобы выйти замуж. Как мы увидим, такой возможностью располагали даже весталки после того, как в течение тридцати лет они исполняли жреческие обязанности. Как ни странно, невинность также могла стать причиной смерти девственницы. В периоды тяжких бедствий, например опустошительных наводнений или моровой язвы, самым поразительным искуплением становилась непорочная девушка, которую ритуально приносили в жертву соответствующему богу. Макария – целомудренная дочь Геракла, самоотверженно принесла себя в жертву, чтобы обеспечить военную победу. Так же поступили Метиоха и Мениппа после того, как оракул Аполлона объявил, что для завершения голода и засухи, поразивших их город, было необходимо принести в жертву двух девственниц. Они сами пошли на этот подвиг, убив себя челноками ткацких станов. Однако большинство девственниц приносили в жертву насильно. Царь Демофон, например, издал закон о том, что каждый год надо убивать одну девственницу, чтобы предотвратить моровую язву, о которой его предупреждал оракул. Он выбирал жертву по жребию, но при этом всегда внимательно следил за тем, чтобы имя его дочерей в «розыгрыш» не попадало. Когда один из граждан – Мастусий, усомнился в справедливости такой процедуры, Демофон незамедлительно выбрал в качестве жертвы на тот год его дочь. В отместку Мастусий убил всех дочерей Демофона и дал их отцу выпить вина, смешав его с их кровью. Легенда не донесла до нас сведений о том, кого принес в жертву Демофон на следующий год. Такие притчи, наверное, укрепляли у греческих девушек уверенность в том, что девственность определяет их общественную значимость, хотя, видимо, слегка их тревожили, вселяя страх перед тем, что их могут либо изнасиловать, либо выбрать в качестве очередной жертвы богам. Весталки [59] Лучше всего из истории девственниц античности известны весталки, чьей вечной непорочности верховные власти государства и все гражданское общество вверяли безопасность Рима. В обмен на эту колоссальную ответственность шесть весталок жили, ни в чем себе не отказывая – им поклонялись, они занимали в обществе очень высокое положение, обладали значительным могуществом и единственные среди римских женщин обладали такими же юридическими правами, как мужчины. Весталки были жрицами Гестии / Весты – одной из трех девственных богинь. В Риме, как и в Греции, Веста была верховным хранителем домашнего очага и священного здоровья, а потому центром каждого римского дома был посвященный ей очаг. Ежедневным напоминанием о том, что культ Весты составлял суть духовной жизни семьи и ее физического благополучия, служил обычай бросать в огонь соленый пирожок. Весте также публично поклонялись в Aedes Vestae[60] – круглом в плане здании, подобии шатра военного предводителя. В этом храме помещалось национальное сокровище Рима – священный огонь государства, составлявший залог благополучия и успехов нации в целом. Все римляне знали, что, если огонь когда-нибудь погаснет, это может отрицательно сказаться даже на исходе сражений. Ответственность за поддержание огня – вопрос жизни и смерти – возлагалась на весталок, единственной римской версии монашек. О происхождении весталок известно недостаточно. Тем не менее римляне полагали, что основателя Рима Ромула родила Рея Сильвия – весталка, забеременевшая от бога войны Марса. Возможно, первые весталки были царскими дочерями, на которых возлагалась задача поддерживать огонь всего народа. Это может объяснить их ежегодный обряд торжественного обращения к rex sacrorum – царю, приносящему жертвы: «Vigilasne rex? Vigila!» – «Ты бодрствуешь, царь? Бодрствуй!», как вопрошали дочери царей, живших в стародавние времена[61]. Высочайший престиж и редкое обновление состава делало положение весталок столь же желанным, насколько исключительным. Новообращенные принимались после сложной процедуры отбора, проводившегося в среднем раз в пять лет. Сама эта процедура была жесткой: претендентками отбирались девочки от шести до десяти лет от роду, происходившие из патрицианских семейств, физически безупречные и здоровые психически, матери и отцы которых тоже пребывали в добром здравии. На первом этапе отбора Pontifex Maximum – верховный понтифик или главный жрец города из всех претенденток отбирал двадцать девочек. Все имели равные шансы, поскольку будущие весталки выбирались по жребию. Как же, должно быть, волновались двадцать пар родителей и другие родственники, не говоря уже о молоденьких соперницах! Высшая точка напряжения наступала тогда, когда верховный понтифик, указывая на победительницу, брал ее за руку и произносил ритуальные слова: «Te, amata, capio!» – «Тебя, возлюбленная, принимаю!» Это была формула посвящения в сообщество весталок. Новая весталка сразу же становилась новой личностью. Теперь она уже не принадлежала к собственной кровной семье, даже если речь шла о наследовании. Она освобождалась от власти отца (patria potestas), ей гарантировалась юридическая независимость и выделялось значительное приданое. После этого ее брали в атриум Весты – просторное помещение, примыкавшее к храму Весты, которое, как правило, до конца жизни становилось ее единственным домом. В атриуме Весты маленькая весталка встречалась со своими пятью коллегами. Отдавала она себе отчет в том, что теперь эти женщины навсегда станут единственными близкими ей людьми? Скучала она уже по родителям, братьям и сестрам, по дому? А когда под бдительным взором старшей весталки (Virgo Vestalis Maxima) малышке стригли длинные волосы, дрожали у нее губки, выступали слезы на глазах?[62] Стрижкой изменения не ограничивались. Маленькая весталка снимала свою одежду и переодевалась во все белое: подпоясанную в талии веревкой длинную тунику без рукавов, на которую она накидывала еще одну свободную, широкую тунику, а голову ее покрывала похожая на диадему повязка, украшенная лентами. В таком одеянии, с покрытыми подстриженными волосами, она давала обет целибата: девочка клялась сохранять непорочность, по крайней мере, на протяжении тридцати лет. Она, конечно, не понимала тогда последствий этого обета, но по истечении трех десятилетий – первые десять лет она училась, вторые делала то, чему ее научили, а третьи десять лет обучала новообращенных – она могла уйти из весталок и вернуться к обычной жизни, от которой ее оторвали в детстве. Она могла даже выйти замуж, хотя на деле после тридцати лет привилегий и могущества мало кто из весталок отказывался от прекрасной жизни, которую они вели, чтобы выйти замуж. А те, кто все-таки на это решался, потом, как говорили, очень об этом жалели[63]. Перед избранием весталки ее родители наверняка разъясняли ей серьезность дававшегося ею обета и жуткие последствия, которые ее ждали в случае его нарушения. Но в шесть или восемь лет вряд ли девочка вполне понимала, что на деле означает этот священный целибат. Лишь годы спустя, когда тело ее формировалось окончательно, ей предстояла тяжкая борьба между охватывавшими ее сексуальными желаниями и риском быть похороненной заживо на Campus Sceleratus – Злодейском поле. Помимо неукоснительного соблюдения целибата, главная обязанность весталок заключалась в поддержании священного огня в храме Весты. Не меньше восьми часов в день этим усердно занимались группы из двух весталок. Но иногда, несмотря ни на что, огонь гас. Наказания за это полагались жестокие. Верховный понтифик находил и наказывал виновную, отводил ее в темное место, раздевал догола, прикрыв занавеской, а потом собственноручно бичевал. Жестокость наказания вполне соответствовала тяжести совершенного весталкой преступления, поскольку хладный пепел оставался не от обычного огня, а от символа жизни и религии государства. Если он гас – за исключением мартовских ид, когда верховный понтифик вновь возжигал огонь, – весь Рим охватывали страх и ужас. Ответственность за то, чтобы этого не произошло, возлагалась на шестерых самых превозносимых женщин Рима. Римляне высоко ценили женскую непорочность – девственность весталок и девушек, верность замужних женщин, – в чем-то относясь к ней с таким же трепетом, как к негасимому огню, полагая, что целомудренная женщина скорее умрет, чем потеряет честь. Логическим следствием этого коллективного наваждения было требование к женщинам, ответственным за поддержание священного огня, под страхом смерти хранить невинность в течение тридцати лет. Целибат весталок служил основополагающей гарантией их чистоты и неподкупности – главных качеств, связанных с такими серьезными государственными обязанностями. В основном весталки соблюдали данные ими обеты, и достойное поведение обеспечивало им повсеместное уважение и многочисленные привилегии. Они могли давать показания в суде, не принося присягу, им доверяли священные реликвии и ценные документы. Их повсюду сопровождали ликторы – официальные спутники магистратов. Если кому-то случалось толкнуть весталку, наказанием за это была смертная казнь. Весталки даже могли помиловать любого преступника, которому посчастливилось случайно встретиться с ними на улице. Не было ничего удивительного в том, что многие родители были готовы на все, лишь бы их дочурок выбрали в весталки. А какой на самом деле была жизнь в атриуме Весты? До наступления половой зрелости и соблазнов, насылаемых буйством гормонов, жизнь весталок была вполне приемлемой и беспечной. Помимо заботы о поддержании огня, им надо было ходить за водой к священному источнику и приносить ее в чашах, установленных на голове, в атриум или в храм. Они пекли соленые пирожки для Весты и мыли полы в ее храме. Кроме того, они пекли жертвенные пироги для религиозных праздников, предварительно перемолов зерно в муку. Они участвовали в празднике Октябрьского коня – готовили смесь из крови и пепла коня, принесенного в жертву в честь Марса. Весталки всегда были чем-то заняты, и до достижения половой зрелости их жизнь была упорядоченной и доставляла им удовольствие. Но когда они взрослели, порой случалось неизбежное – весталки влюблялись. Немногие из них по неблагоразумию поддавались бушевавшим страстям и заводили любовников[64]. Они подвергали себя отчаянному риску, поскольку тех, чье прелюбодеяние обнаруживали, обрекали на смерть. Причем смерть им была уготована особая, соответствовавшая их высокому положению. Святость не позволяла свершать над ними обычную казнь, поэтому на лишенных невинности весталок набрасывали саван, помещали в зашторенные носилки и несли как труп мимо молчаливо скорбящей как по покойнику толпы. Пунктом назначения служила маленькая подземная камера на Злодейском поле около Коллинских ворот. В этой камере смертнице оставляли немного хлеба, воды, оливкового масла и молока, чтобы римляне не могли никого упрекнуть в том, что заблудшую весталку до смерти заморили голодом. Жертва спускалась в камеру по лестнице, после чего ее в одиночестве замуровывали в этой могиле. А любовника ее засекали до смерти в каком-нибудь общественном месте[65]. Не все обесчещенные весталки уходили спокойно. Старшая весталка Корнелия, приговоренная без допроса свидетелей, без слушания дела, крикнула Весте: «Как может Цезарь считать меня прелюбодейкой, если мое священное служение принесло ему победу и триумф?» Потом, когда она встала на лестницу, ее саван зацепился за ступеньку, и палач протянул ей руку, чтобы помочь удержать равновесие. Вместо того чтобы опереться на протянутую руку, она отпрянула от его прикосновения, как будто, как писал Плиний, «оберегала свое чистое, непорочное тело от его грязного прикосновения»[66]. Другой облыжно обвиненной весталкой была Клавдия Квинта. Прекрасная и следившая за модой, кокетливая, с искусно уложенными волосами, Клавдия была вальяжна и остра на язычок. Нельзя ей было отказать и в смелости, потому что, когда ее обвинили в том, что она нарушила обет целомудрия, весталка с мольбой обратилась к изображению богини: «Я не чиста, говорят. Коль клянешь ты меня, я сознаюсь: / Смертью своей пред тобой вины свои искуплю. / Но коль невинна я, будь мне порукою в том предо всеми: / Чистая, следуй за мной, чистой покорна руке»[67]. К счастью для Клавдии, статуя Весты как будто подвинулась, и весталка была оправдана. Весталка Туккия, которую обвиняли не только в нарушении обета соблюдать целибат, но и в кровосмешении, доказала свою невиновность, сотворив чудо. Она набрала воду в решето и пронесла ее через весь город, не пролив ни капли. Но весталки могли столкнуться с гораздо более страшной опасностью, чем обнаруженное прелюбодеяние: то был риск возложения на них ответственности за какую-либо политическую неудачу или военное поражение из-за того, что кто-то из них нарушил священную клятву соблюдения целибата. В частности, старшая весталка Корнелия явно стала жертвой такого рода интриги. В 216 г. до н. э. римские руководители приписали страшное поражение под Каннами не ошибкам на поле брани, а сексуальным прегрешениям весталок. В результате две из них – хоть, возможно, и оставались девственницами – окончили жизненный путь, задыхаясь во тьме могилы на Злодейском поле. Из десяти документально подтвержденных дел погребенных заживо весталок большинство соблюдали целибат – они стали несчастными жертвами обстоятельств[68]. Других непорочных весталок обвиняли в прегрешениях мстительные или злые рабы. Были известны и такие случаи, когда могущественные римляне провоцировали сфабрикованные обвинения ради того, чтобы создать вакансию на место весталки для собственной дочери. Поскольку существовало всего шесть весталок, неразборчивые в средствах прохиндеи полагали, что казнь одной из них ускорит процесс выборов новой хранительницы огня. А в 215 г. император Каракалла избавился сразу от трех весталок. Сначала он соблазнил одну из них, а потом сделал так, что его жертву и двух ее подруг заживо похоронили на Злодейском поле. Несмотря на такую несправедливость, которая, к счастью, проявлялась нечасто, институт весталок продолжал существовать на протяжении долгих столетий. И действительно, он был столь могущественным и его так боялись, что в 394 г. после победы над Евгением и триумфального восшествия в Рим воинствующий христианский император Феодосий Великий распустил весталок и упразднил их священный институт. Могущество и продолжительность существования весталок свидетельствуют о большом значении, придававшемся девственности в римском обществе. Соблюдение целибата давало им слишком много преимуществ, чтобы отказаться от него ради мирских сексуальных утех. Справедливости ради можно сказать, что жизнь весталок проходила в исключительно благоприятных условиях, сопоставимых лишь с теми, в которых жили акльи в древней империи инков. Языческий и еврейский аскетизм Влияние греческой философии [69] Античный греко-римский мир требовал непорочности от всех незамужних женщин и многих богинь. Большинство жриц, служивших таким целомудренным богиням, как Афина или Веста, или таким ревнивым богам, как Аполлон, были целомудренны. Те немногие из них, которые раньше были замужем, должны были неукоснительно соблюдать целибат. Но по мере того, как проходили века, философы развивали учение об аскетизме, постепенно внушавшее стремление к идеалу, превозносившему целибат и вдохновлявшему Пифагора, Платона и других философов и мыслителей. Пифагор, философ, живший в VI – начале V в. до н. э., создал религиозное движение, соединившее учение орфиков с верованиями индийцев и персов. Орфическое учение не имело широкого распространения, оно было обращено к мыслящим людям, разделявшим его догматические абсолютные ценности, включавшие обещание вечной жизни тем, кто чист в ритуальном и физическом отношении. Для воплощения в жизнь его стремления к моральному обновлению общества Пифагор основал братство, члены которого соблюдали целибат. Свободное от экономических и политических интересов, это сообщество существовало на протяжении нескольких веков, поклоняясь религиозному культу. Члены пифагорейской общины, включая женщин, которых принимали туда на равных с мужчинами условиях, должны были передать все свое имущество в коллективную собственность, поскольку он учил, что «у друзей все общее» и «дружба – это равенство». Он делил время человеческой жизни на четыре периода по двадцать лет каждый, соответствующих весне, лету, осени и зиме: двадцать лет человек был мальчиком, двадцать лет – юношей, двадцать лет – зрелым мужчиной, и двадцать лет – стариком. На первом этапе обучения ученики должны были слушать Пифагора из-за занавески, чтобы даже мельком его не увидеть. Через пять лет таких занятий он позволял им входить к себе в дом, где лично продолжал вести с ними беседы. Пифагор говорил о мире, разделенном в соответствии с двумя противоположными принципами: нижним «беспредельным дыханием», которое включает тьму, четные числа и женственность; и «высшим пределом», означающим свет, нечетные числа и мужественность. Высшая душа оказалась в ловушке низменного тела наряду с фуриями порочных страстей. Чтобы освободиться и тем самым спасти свои заточенные в телах души, людям необходимо соблюдать запреты, в частности воздерживаться от половой жизни. Однако пифагорейцы ратовали за соблюдение целибата только жарким и сухим летом, а весной и осенью – по возможности. Сексуальные отношения в зимнее время меньше ослабляли организм и потому были более приемлемы, хотя, как и все прелести любви, тем не менее, вредили здоровью. Мужчине, задавшему Пифагору вопрос о том, когда ему лучше иметь близость с женщиной, мудрец ответил: «А когда ты хочешь потерять ту силу, которую имеешь?»[70] Пифагор также подчеркивал, что половую жизнь не следует начинать до достижения мужчиной двадцатилетнего возраста, и хвалил строгость греческих правил, запрещавших заниматься любовью в храмах с женщинами, которые были чьими-то сестрами, матерями или дочерьми, иначе говоря, вообще с какими бы то ни было женщинами. Единственные половые сношения, которые он допускал, должны были иметь целью создание потомства, причем вступать в них следовало только мужу и жене. Платон доработал и включил многие идеи Пифагора в свою чрезвычайно влиятельную философскую систему. Он тоже был дуалистом и в моральном отношении рассматривал душу как более высокую субстанцию, чем тело, мешавшее ей в достижении ее высоких целей. В зависимости от ее выражения он рассматривал любовь как священную или как оскверняющую и унижающую. Половой акт был самой низшей ее формой, при которой человек превращался в зверя. Чтобы подняться от низших форм любви к высшим, нужно было вести добродетельный образ жизни, следуя строгим нравам, присущим учению пифагорейцев, в частности соблюдая сексуальное воздержание. В «Республике» Платона общительный человек задал поэту Софоклу грубый вопрос о его сексуальности: «А что, Софокл, с твоим служеньем Афродите – твоя природная сила не ослабла?» На это Софокл ответил: «Умолкни, человек, я с радостью ушел бы от того, о чем ты здесь толкуешь, как будто бы сбежал от дикого и яростного хозяйского зверя»[71]. Столетия спустя после того, как Платон создал учение об идеях и вещах, христианские теологи, погрузившиеся в платоновские концепции, стали его славить как христианина, жившего до рождения Христа. Его идеи были столь чисты, непреложны, вездесущи и протяженны во времени, что их можно было уподобить божествам, в противоположность вещам, явно соответствовавшим уровню смертного человечества со всей его скверной и печалью. У стоиков было похожее учение о сексуальности. Сама по себе она не рассматривалась как нечто презренное, мерзкой она становилась лишь тогда, когда люди блудили с неуемной страстью и похотью. Но акт продолжения рода, совершаемый людьми, соединенными узами брака, считался в порядке вещей[72]. Римлянин Сенека писал: Стоики руководствовались принципами природы, добродетели, благопристойности и умеренности, проявлявшимися в аскетической жизни, привлекавшей многих сторонников. С течением столетий все большее число аскетов вносили весомый вклад в образ жизни, обычно включавший свободный доступ к половой жизни с рабынями, гомосексуальные связи между мужчинами и мальчиками, широко распространенную проституцию и общение – иногда на регулярной основе – с куртизанками, которых называли гетеры. (Характерными чертами этого общества также были договорные браки, жесткий контроль над женщинами, особенно среди высших слоев общества, и огромные штрафы за совращение невинных девушек.) Все более широкое распространение получала непорочность, часто означавшая то же самое, что воздержанность, стойкость и энергичность. Ко времени зарождения христианства для него уже сложились условия утверждения и распространения в мире, где все большую роль играли идеи сексуального аскетизма. Подготовка ессеев к Армагеддону [74] В то самое время, когда усиливался языческий аскетизм, наряду с ним развивался апокалиптический и аскетический культ у евреев. Набожные и мессиански настроенные ессеи заявляли, что происходят от брата Моисея – Аарона. Они неукоснительно выполняли Моисеевы законы, соблюдали субботу и все праздники религиозного календаря, а также ритуальную чистоту. Они верили в наступление конца света и разделяли концепцию избранного народа. Однако здесь их представления с другими евреями расходились. Они рассматривали себя как «Израиль, идущий путем совершенствования», «истинный Израиль», и потому исключали себя из основной части еврейства как избранного народа. (В отличие от фарисеев и хасидов, называющих себя «собрание благочестивых», ессеи величали себя еврейским народом.)[75] Враждебные отношения ессеев с другими группами населения ускорили их уход в необжитые земли, где они создавали в основном мужские монастырские общины, жившие в соответствии с их уникальным учением. Они соблюдали целибат и не женились. У них не было рабов либо потому, что они выступали как поборники равноправия, либо потому, что не хотели, чтобы среди них жили иноверцы, из числа которых рекрутировались рабы. (Они ненавидели иноверцев и, в отличие от других евреев, считали, что все они обречены на адские муки. Тем не менее более умеренные, открытые ессеи из группы, жившей в Дамаске, имели рабов.) Они отвергали многие другие еврейские ритуалы, но делали жертвоприношения Иерусалиму и сами приносили жертвы. Поселение ессеев Кумран было построено замечательно – там возвышалась башня и существовали ванны для ежедневных ритуалов омовения. Члены общины выращивали финики, делали финиковый мед, возделывали поля. Это была настоящая коммуна, где все принадлежало всем ее членам, а новообращенные должны были передавать всю свою собственность и будущие заработки в пользование общины. В результате, хоть они презирали иноверцев за их богатства, которые называли «награбленное добро», их община стала весьма состоятельной. Они размещали, кормили, одевали и заботились обо всех ее членах, включая больных, нуждающихся и престарелых. Жизнь ессеев была незамысловатой и умеренной. Дважды в день священники готовили одно блюдо однообразной пищи, которую ели с хлебом, причем трапезы проходили в полном молчании. Иосиф Флавий, некоторое время живший вместе с ессеями, описал их повседневную жизнь. Завершив многочасовую работу, они собирались вместе, надевали белые набедренные повязки и купались в холодной воде, а потом без суеты рассаживались в ожидании трапезы. Пекарь приносил им буханки хлеба, а повар вносил блюдо с пищей одного вида. По существовавшему обычаю никто не мог вкусить еду до произнесения благодарственной молитвы, и потому до начала трапезы и по ее завершении они славили Господа за Его щедрость. После этого они снимали белые одежды и снова шли работать до наступления времени ужина. Ессеи носили одежду и обувь до тех пор, пока одежда не превращалась в лохмотья, а обувь – в непригодные для использования обноски. К внешнему виду они относились не без доли безразличия, воздерживаясь от умащения себя маслом, как это делали другие. Перед каждой трапезой и после каждого облегчения они совершали ритуальное омовение, скромно прикрывая наготу передником. Испражнялись они только на приличном расстоянии от поселения, вырывали ямку, прикрываясь, когда присаживались на корточки, а потом закапывали фекалии землей. По субботам справлять естественные потребности запрещалось. Современники поражались целибату ессеев – строгому, полному, постоянному, – но находки женских скелетов на раскопках в Кумране свидетельствуют о том, что в общине были женщины. Возможно, некоторых ее членов сопровождали жены, но все они вели целомудренный образ жизни. Исследователь Давид Флуссер на основе изучения «Свитков Мертвого моря» – недавно найденных памятников литературы ессеев, полагает, что мужчины-ессеи могли жениться по достижении двадцати лет, «когда они знают, что делать», причем такие браки преследовали лишь одну цель – продолжение рода[76]. Возможно, по отношению к начальному этапу это было справедливо, но другие ученые утверждают, что все ессеи строго соблюдали целибат[77]. Аскетизм ессеев развивался на основе совершенствования теологии, изображавшей мир сынов света, отмеченных печатью Господа, и сынов тьмы, обреченных на гибель. Ессеи все в большей степени рассматривали людей как исчадие зла, а плоть – как воплощение этого зла. Отсюда их отвращение к сексуальности, даже к ее проявлению в качестве естественных функций организма. Но, в отличие от Платона, они не рассматривали человека как поле битвы идей и вещей. Вместо этого они делили род человеческий на две части – рабов бренного тела, или тех, чьи грехи неискупимы, и избранных, то есть их самих[78]. Если в этом описании обычаев и учения секты ессеев звучит что-то странно знакомое, может быть, это связано с тем, что во многих отношениях они шли вперед – к христианству. Бегство к иночеству в необжитую глушь; затруднительный ритуал омовения, при котором даже сам его участник не мог видеть собственное тело; однообразие простой пищи и молчаливые трапезы; принудительный отказ от частной собственности; осуществление призвания каждого; спокойная уверенность в правоте поставленной цели; накопление богатств; но, прежде всего, соблюдение целибата – вскоре все эти особенности станут характерными чертами христианства и жизни в его многочисленных монастырях. Широкая популярность секты ессеев, обеспеченная произведениями нескольких выдающихся авторов, включая Иосифа Флавия, который был свидетелем их порядков и обычаев, привела к тому, что ранние христиане хорошо их знали. В ходе организации и становления новой религии ее апологеты в значительной степени опирались на концепции дуализма Платона, опыт, процедуры и каноны секты ессеев, и в первую очередь – на соблюдение ими целибата. Именно на этой религиозной, философской и социальной почве было посеяно и пустило корни еще только зарождавшееся христианство, бесспорно ставшее со временем самым значительным и продолжительным в мире экспериментом жизни в целомудрии и безбрачии. Глава 2 Раннее христианство ИСТОКИ Притча о двух женщинах Ужесточение мученичества новой религии Второе пришествие Аве Мария? Все большая непорочность Девы Марии Бойкот чрева энкратитами и гностиками «Господи, дай мне целомудрия и умеренности, но только не теперь» НЕОБЫЧНЫЕ ДЕВСТВЕННИЦЫ Матери Церкви Монахини в мужском обличье Бородатые святые женщины ЦЕЛИБАТ В ПУСТЫНЕ Новая азбука сердца отцов-пустынников Целомудрие Симеона Столпника на высоте шестидесяти футов Выйти замуж за «настоящего мужчину» Истоки Притча о двух женщинах [79] Две тысячи лет тому назад заботливый и добродетельный плотник обнаружил, что молодая женщина, с которой он был помолвлен, беременна. Это случилось совсем не так, как обычно бывает у слишком пылких любовников, которым в такой ситуации пришлось бы прибегнуть к помощи маленького мешочка со свиной кровью, чтобы подделать следы разорванной девственной плевы на чистой полотняной простыне их супружеского ложа. Та беременность сулила большую беду, по крайней мере, для Марии, которой предстояло стать матерью. Как она могла объяснить свое состояние жениху или даже себе самой? Страшная правда заключалась в том, что они с Иосифом никогда не были близки. Многие мужчины, может быть большинство, яростно отреагировали бы на такое унижение. Помолвка связывала людей почти так же, как брачные узы, поэтому, несмотря на крайне затруднительное положение, в котором оказалась Мария, Иосиф не мог просто взять и бросить ее. Их мог разлучить только развод. Должно быть, Мария с Иосифом очень долго и много говорили друг с другом. Мария, наверное, молила его, просила поверить, что понятия не имеет о том, как это случилось, говорила, что никогда не предавала его с другим мужчиной. Иосиф, видимо, спорил с ней, доказывал, что в одиночку детей еще никто никогда не делал и любое другое ее объяснение лишено всякого смысла. Однако ее искренние слезы и неподдельное горе не могли его не тронуть. Иосиф решил поступить великодушно и «избавиться от нее по-тихому», а не подвергать невесту страданиям, которые неизбежно последовали бы после его отречения от нее перед свидетелями[80]. Все еще терзавшийся сложностью того положения, в котором оказался, Иосиф уснул, продолжая размышлять над теми возможностями, которые ему оставались. Во сне ему явился ангел Господень и сказал: «Иосиф, сын Давидов! не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого»[81]. Ангел даже назвал ему пол и имя ребенка: родится мальчик, которого Иосиф должен будет назвать Иисусом (одна из форм имени Иешуа, что значит «с нами Бог»). Иисус, добавил ангел перед тем, как Иосиф проснулся, «спасет людей Своих от грехов их»[82]. Пока Иосиф спал, возражения Марии были приняты целиком и полностью. Когда он проснулся – вне всяких сомнений, потрясенный и ликующий, – Иосиф не мог не рассказать о явившихся ему ночью откровениях изумленной Марии, у которой будто гора с плеч свалилась. Больше речь о том, чтобы от нее избавиться, не заходила. Вместо этого Иосиф «принял ее как жену свою»[83], хотя они воздерживались от половой жизни, по крайней мере до рождения ребенка. Все шло, как и было загадано, до последних часов беременности Марии. В связи с изданием имперского декрета о массовой переписи населения Иосифу и его невесте пришлось отправиться в Вифлеем, откуда был родом Иосиф, а не ждать рождения их ребенка дома в Назарете. Хуже было то, что из-за наплыва деревенских жителей все гостиницы города оказались переполненными, и в конце концов Иосиф нашел для них место только в яслях. Там среди любопытных ослов и других животных Мария произвела на свет ребенка. Это случилось так, как предрекал пророк Исайя: «се, Дева во чреве примет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил, что значит: с нами Бог»[84]. Прошли годы. Иисус вырос и стал проповедовать. Когда ему исполнилось тридцать три года и он стал радикальным популистом, которого власть имущие в насмешку называли Царем Иудейским, священники, писцы и старейшины собрались в доме первосвященника и задумали с ним покончить. Убийство должно было свершиться сразу же после праздника Песах. На стороне заговорщиков были власть и деньги. Они подкупили ученика Иисуса Иуду Искариота, посулив ему огромную по тем временам сумму – тридцать сребреников, за предательство учителя. Однако застать Иисуса врасплох им не удалось. «Вы знаете, что через два дня будет Пасха, и Сын Человеческий предан будет на распятие», – сказал он своим ученикам, пришедшим в ужас[85]. Он был распят, агония его усугублялась унижением, которое он испытывал от тернового венца и наготы своей, поскольку римские солдаты сорвали с него одежды и отдали на хранение, как того требовала традиция, которой военные следовали при процедуре распятия. Наконец, Иисус скончался, но мертвым оставался недолго. На третий день его истерзанное тело вернулось к жизни, и еще некоторое время он снова ходил по земле. Последние минуты он провел со своими одиннадцатью оставшимися в живых учениками, потому что Иуда Искариот в приступе раскаяния повесился. «Итак, идите, научите все народы, – призывал их Иисус, – крестя их во имя Отца и Сына и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века»[86]. Потом под изумленными взглядами своих учеников он вознесся на небо. Этот сын Божий, рожденный девственной матерью, жил и умер, целиком отдав себя делу основания новой религии, со временем ставшей христианством. Его смерть и сопутствовавшие ей чудеса привели ранних христиан к выводу о том, что вскоре наступит апокалипсис – конец света. Зачем же, если это так, рожать детей? Лучше уж соблюдать целибат и сосредоточиваться на духовном просветлении и очищении. Как мы видели, греко-римский мир, унаследованный Иисусом, имел своих девственниц и сторонников целибата. Однако чудесное происхождение Афины из головы Зевса, весталки и философы-аскеты, призывавшие к сексуальному воздержанию, и даже жившие в самоизоляции ессеи существенно отличались от христиан с их пристальным вниманием к широко распространенному целибату и сопутствующему фанатичному обращению в веру. С самого начала позиция христианства в вопросе о сексуальных отношениях была отрицательной. Так, например, высказывания Иисуса о разводе наталкивали его учеников на мысль о том, что лучше бы им оставаться неженатыми. Отношение Иисуса к этой проблеме сказывается на протяжении веков: Ученики и многочисленные последователи разделяли его точку зрения. В переносном смысле оскопление или неизбежный целибат стал одним из важнейших и самых суровых положений их религии. Некоторые из них, включая Оригена – одного из отцов Церкви, жившего в III в., понимали слова Иисуса буквально и сами себя кастрировали. В первые четыре века существования христианства отцы Церкви – Амвросий, Иероним, Тертуллиан, Киприан и Августин – упорно боролись с теологическими и практическими следствиями изречения Иисуса о святых скопцах. Следовало ли вообще христианам жениться? И если да, полагалось ли им вступать в сексуальные отношения? Представления о браке при соблюдении супругами целибата становились вполне реальными. Известное высказывание апостола Павла о том, что «лучше вступить в брак, чем разжигаться», отражает отрицательное отношение христианства как к слабости мужчин по отношению к искушающим и соблазняющим их женщинам, так и к относительным достоинствам брака; но все же это лучше, чем иные иссушающие возможности. По мере изучения святыми отцами Священного Писания безразличие самого Иисуса к семейным связям усиливало их убежденность в том, что бездетность целибата – не трагедия, а скорее признак святости. Однажды, когда Иисус стоял и говорил со своими последователями, кто-то заметил, что его мать Мария и братья Иаков, Иосий, Симон и Иуда хотели поговорить с ним о чем-то наедине. Но Иисус не обращал на них внимания. «Кто матерь Моя и братья Мои? – спросил он. Потом простер руки к ученикам и громко произнес: – Вот матерь Моя и братья Мои; ибо кто будет исполнять волю Божию, тот Мне брат, и сестра, и матерь»[88]. С годами все большее внимание уделялось таким вопросам, как целомудрие непорочности или возрожденная невинность безбрачия; приоритет религиозного сообщества верующих над семьями людей в обществе и все в большей степени муссировавшаяся тема развратного, похотливого и обольстительного женского естества. Как и ранние греческие философы, большинство отцов Церкви были холостяками и придерживались аналогичных суровых взглядов на любые сексуальные действия как в браке, так и вне него. Даже Тертуллиан, который был женат, обличал сексуальность как «недозволительный грех» и отзывался о влагалищах женщин как о «вратах, ведущих к дьяволу»[89]. Исписав реками чернил горы страниц, святые отцы нашли виновника, ответственного за обостренную сексуальность человечества, и, преисполнившись коллективной ненависти, возложили всю вину на Еву. Особенно мрачными красками обрисовал ее облик святой Павел, известный непримиримой враждебностью к женскому полу. Постепенно все большее развитие получала теология грехопадения, естественно подразумевавшая Адама и Еву в Эдемском саду в тот момент, когда они вкусили запретный сладкий плод от божественного древа познания добра и зла. Если Марию, мать Иисуса, обожествили и возвысили, то Ева стала средоточием вселенского греха. Так было положено начало развитию христианской притчи о двух женщинах. В Книге Бытия Адам предстает как первый человек, сотворенный Господом, а Ева – как его подруга, созданная из ребра Адама Богом, который провел эту операцию под наркозом, чтобы тот не чувствовал боли. В Эдемском саду нагие мужчина и его женщина, кость от костей его и плоть от плоти его, могли пробовать все, что захотят, и наслаждаться всем, что пожелают. Но Господь строго-настрого заповедовал им пробовать плод дерева познания добра и зла и предупредил: «…только плодов дерева, которое среди рая… не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть»[90]. Однако дьяволу в облике змея-искусителя удалось переубедить Еву. Как она могла умереть, если, отведав плод дерева и уяснив природу добра и зла, стала бы подобной Богу? Ева была убеждена, и ей без труда удалось уговорить Адама вместе с ней попробовать лакомый кусочек плода. Он откусил его и тем самым спровоцировал первородный грех. Наказание Господа было незамедлительным, оно камня на камне не оставило от заверений дьявола. Даже змей получил по заслугам – он был проклят и обречен всю жизнь ползать на брюхе. Участью Евы, а вслед за ней и всех женщин, стали боль и печаль, Господь судил ей раболепствовать пред мужем и угождать ему, сказав: «Умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою»[91]. Приговор Адаму распространялся на всех простых людей: не будет ему больше легкой жизни, как была в Эдемском саду, из которого они с Евой были изгнаны, а ждет его тяжкий труд: «…проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей. Терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою. В поте лица твоего будешь есть хлеб…»[92]. Но гораздо более жестокой карой был конец вечной жизни и возвращение тел Адама и Евы в землю: «…ибо прах ты, и в прах возвратишься»[93]. Поскольку он прислушался к словам Евы и нарушил заповедь Господа, первый человек и все, следующие за ним, обречены на смерть. Обманул змей – дьявол, а не Бог, и возмездием за грех станет смерть[94]. Ужесточение мученичества новой религии [95] Было бы неверно полагать, что отцы Церкви составляли некую статичную группу мудрецов, неизменно склоненных над своими библиями. Они были не только теологами – им пришлось руководить созданием Церкви, преодолевая страшные опасности, проповедовать обращенным и обращать язычников и иудеев. На протяжении первых четырех веков христиане неоднократно сталкивались с жесточайшими преследованиями, в ходе которых многие из них погибали. В III в. самым непримиримым гонителем стал император Диоклетиан, который жестоко их мучил и подвергал страшным пыткам. Некоторые обвинения, которые он против них выдвигал, были заведомым абсурдом и оскорбительной клеветой, в частности то, что они убивали младенцев; через таинство евхаристии практиковали каннибализм; поощряли кровосмешение; перед тем, как устраивать оргии с групповым сексом, приглушали освещение церквей; вызывали голод, стихийные бедствия и засухи. «Дождь не идет из-за христиан», – часто повторяли эту избитую фразу римляне[96]. Другие выдвигавшиеся против них претензии были, по крайней мере, справедливы: они отказывались поклоняться римским божествам, приносить жертвы и есть жертвенное мясо, а также почитали целибат. Целомудренные состоятельные христиане из знатных семейств представляли собой особенно заманчивые цели. Завистливые язычники облыжно обвиняли тех, кто владел значительной собственностью, в надежде получить от этого выгоду. Нередко они ополчались против христианских девушек, которых перед казнью отправляли в публичный дом, где лишали девственности. В прекрасно написанной, глубокой и подробной монографии «Язычники и христиане» Робин Лэйн Фокс писал о том, что преследования христиан были направлены против стариков, женщин, детей и, по крайней мере однажды, против калеки. Поскольку в качестве козлов отпущения выступали такие беззащитные и уязвимые жертвы, властям не составляло большого труда претворять в жизнь законы, направленные против христиан[97]. Преследования христиан порой ослабевали, порой усиливались, достигая апогея при императорах Деции Траяне (249–251 гг.) и особенно при Диоклетиане (284–305 гг.) – их самых известных гонителях. Нередко придирки к христианам бывали мелочными и носили бюрократический характер, когда чиновники-язычники стремились приспособить традиции и обычаи христиан к требованиям римских властей. «Разве он <святой Павел> не обычный малый, говорящий на арамейском языке? – спросил озадаченный египетский правитель упрямого христианина и грустно добавил, чтобы покончить с неприятным вопросом: – Он ведь и близко не стоял рядом с Платоном, правда?»[98] Жестокости в те времена тоже хватало: тюрьмы были набиты христианами – мужчинами, женщинами и детьми, нередко содержавшимися в страшной тесноте и в ужасающих условиях. К числу других наказаний относились изгнание или принудительный труд на шахтах и в каменоломнях, когда жертвам брили половину головы, а надсмотрщики постоянно избивали их хлыстами. Римляне выбрали дату одного из языческих праздников – 23 февраля 303 г., для издания первого из четырех эдиктов, придававших этим преследованиям официальный статус. В соответствии с ним предписывалось разрушение всех христианских храмов, сожжение священных книг, богослужения объявлялись вне закона, христиан лишали всех должностей, привилегий и прав, на которые они могли бы претендовать в суде. Уже через несколько часов язычники, с энтузиазмом воспринявшие эдикт, начали разрушать здания, принадлежавшие христианам, тем самым приступив к их повсеместному разорению. Самой жуткой стороной этих преследований были казни, число которых обычно сильно преувеличивают, что, тем не менее, ничуть не умаляет их чудовищности. Нередко кровавым расправам, творившимся на глазах многочисленных зрителей, предшествовали жестокие пытки и истязания. Кровожадные язычники глумливо напирали друг на друга, глазея на то, как обнаженных девственниц и других христиан, включая стариков, женщин и детей, бросали в ямы, где их рвали на части голодные дикие львы, насаживали на рога быки, пронзали копьями гладиаторы, обезглавливали или сжигали, привязав к позорному столбу. Христиане переносили эти ужасы по-разному. Наблюдавшие за ними язычники приходили в замешательство; они никак не могли взять в толк, почему многие жертвы не сопротивлялись, а некоторые даже приветствовали смерть, будто это были райские врата. Перед тем как принять мученическую кончину, целомудренная христианка из знатного семейства по имени Перпетуя сообщила своим тюремщикам, что когда они бросят ее на растерзание зверям: «другой будет во мне, который будет страдать за меня, а я буду страдать за него»[99]. На следующий день она была казнена, и приняла смерть со спокойным мужеством. Накануне мученической смерти Игнатий Антиохийский так выразил надежды на предстоящие истязания: Некоторые христиане, обезумевшие от приговоров, вынесенных их сподвижникам, избиений и смертей, «добровольно» выражали желание последовать за ними. «Хочу умереть, ибо я христианин» – так, по преданию, воскликнул человек по имени Евплус, когда чиновники на Сицилии вырвали у него признание[101]. Но безропотно властям покорялись далеко не все. Например, когда шестеро солдат попытались принудить мученика Пиония поклоняться языческому жертвоприношению, он стал бить их коленями по ребрам, по ногам и рукам. Мученичество представляло собой замечательную катапульту, посылавшую прямо в рай. Оно давало искупление всех грехов и возвышало любого до положения ангела. Обреченные на смерть христиане, томившиеся в застенках в ожидании лютой казни, мечтали о блаженном вознаграждении. Некоторые чуть ли не стремились к мукам, которые им предстояло перенести. «Когда нас рвут на куски всеми орудиями жестокости, – писал епископ Киприан о группе заточенных в темницу христиан, – <мы стремимся> не содрогаться от вида собственной растекающейся крови… мы чувствуем, как говорил Господь наш, что нас поджигают “факелами”, разжигающими в нас веру»[102]. Однако другие заключенные стремились провести последние свои часы, пустившись во все тяжкие, грешили как только могли, поскольку вскоре все грехи должны им были быть отпущены; они руководствовались лозунгом: «Ешь, пей и блуди, поскольку завтра ты умрешь». Сначала они исповедовались, а потом ударялись в загул и участвовали в оргиях с посещавшими их женщинами-христианками. Тем не менее подавляющее большинство христиан переходили в язычество, подкупали чиновников и выкупали узников, покупали или подделывали документы, свидетельствовавшие о том, что они были язычниками, или попросту сбегали. Ведь, как сказано в Евангелии от Матфея, сам Христос побуждал скрываться тех, кто подвергался преследованиям. Этому совету следовали многие епископы, оставляя напуганную паству, «переходившую» в язычество или распадавшуюся на небольшие группы, члены которых думали лишь о том, как спастись. Но вскоре – в 313 г., все завершилось. Император Константин издал Миланский эдикт[103], по которому христианам было даровано право исповедовать их религию, им возвращалась конфискованная у них собственность. Так было покончено с преследованиями христиан. Тем не менее если не в действительности, то в христианской традиции мученичеству продолжало отводиться большое внимание. Легендарная стойкость под пытками и сила духа утешали и ободряли многих христиан, опасавшихся преследований даже тогда, когда все было спокойно. Из обугленных останков мужчин, женщин и детей, принесенных в жертву разъяренными, нетерпимыми язычниками, которые не могли заставить их отречься или отвернуться от единственного истинного Господа, возникали образы героев и героинь. Именно они создавали ту историческую традицию, которая лежала в основе деятельности святых отцов. Независимо от внутренних проблем церковного развития, они творили не всегда дозволенную, порой дерзкую, часто конфликтную, заманивавшую неофитов, теологически высокомерную и исключительно быстро достигшую успеха религию. В этом их поддерживала сила веры. Второе пришествие [104] Все святые отцы сосредоточенно изучали Священное Писание, непрестанно молились о том, чтобы Господь ниспослал им озарение, и поддерживали связи с другими религиозными мыслителями. Вместе с тем каждый из них полагался на собственный опыт. Нередко он включал мучительную борьбу с сексуальным искушением, которая вела к тому, что эти мужчины, почти все из которых не были женаты, становились женоненавистниками, не доверявшими женщинам и боявшимися их. Так, Иероним, например, вспоминал: Пытаясь создать сложную систему верований, опирающихся на Священное Писание, Иероним и другие святые отцы трактовали образы и истории Евы и Марии как уроки сексуальности и связанные с нею вопросы человеческой природы. Это отнюдь не способствовало росту расположения теологии к женщинам. Святые отцы признавали разделение на плотское, или сексуальное, и духовное, но вместе с тем понимали, что люди могут содержать свои тела либо в святости, либо в грязи, как храмы, посвященные Господу, или как вертепы, обители греховной похоти. Напрямую также указывая на Адама и Еву, теологи делали вывод о том, что до грехопадения они были невинны и девственны, их (а потому и всего человечества) первородным грехом стал брак и сексуальность, которую он пробудил. Иероним так сформулировал это в присущей ему прямой и резкой манере: «Нет большего несчастья, связанного с <супружеской> неволей, чем стать жертвой вожделения другого человека»[106]. Тертуллиан, который так ненавидел супружество, особенно собственное, что позже присоединился к секте монтанистов, крайне отрицательно воспринимавших сексуальные отношения, в этой связи заявил: «Различие между браком и блудом определяется законами через противозаконные уловки, а не по природе вещей»[107]. Мир, каким его видели святые отцы, разделен на добро и зло, дух и плоть, и независимо от того, были даны брачные обеты или нет, сексуальные отношения они относили к сфере зла. «Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела, – проповедовал апостол Павел. – Но, во избежание блуда, каждый имей свою жену, и каждая имей своего мужа… Впрочем это сказано мною как позволение, а не как повеление. Ибо желаю, чтобы все люди были как и я…» – добавил он великодушно[108]. Адам и Ева создали плотскую связь супружества, а до грехопадения их отношения были духовны и невинны – ведь ангелы[109] не имеют пола, – и праведные христиане, стремящиеся попасть в рай, «не должны предаваться сексуальным утехам», как говорил Иероним[110]. Путь к ангельскому бытию пролегал через девственность, а если уже было слишком поздно, то через целибат. «Пока ты непорочен и девственен, ты подобен ангелам Господним», – восторженно писал Киприан, первый африканский епископ, ставший мучеником в 258 г.[111] Его мнение разделял Амвросий: «Целомудрие создало даже ангелов. И потому тот, кто его сохранил, – ангел; а тот, кто его утратил, – дьявол»[112]. До тех пор пока второе пришествие не превратит людей в «бесполых» ангелов, которые в силу этого не будут «вовлечены в половые связи», единственный достойный христианина образ жизни – быть совершенно непорочным. Такой объединенный фронт воинствующих врагов сексуальности и приверженцев целибата привел к появлению многочисленных сочинений о том, как избежать соблазна, причем женщины в них изображались как дьявольски коварные искусительницы. Даже при обряде приветствия во время церковных служб мужчинам следовало оборачивать руки тканью рясы, чтобы притуплять ощущение, которое могло возникнуть от соблазна, вызванного прикосновением к женщинам. Иероним предостерегал против того, чтобы поддаваться искушению «тошнотворного вкуса» замужних женщин, «говорящих сквозь зубы, широко раскрывающих рот, шепелявящих и намеренно глотающих слова… что я называю прелюбодейством языка»[113]. Вид и запах женщины были в равной степени соблазнительны, но девственность имела совсем иной аромат: «Запах твоей правой руки покажется тебе затхлым, а конечности твои будут благоухать ароматом воскресения; пальцы твои будут источать мирру», – так говорил Амвросий, обращаясь к девственницам[114]. Такое отношение к мужчинам, как людям духовным и праведным, а к женщинам – как к воплощению похоти и зла, было общей чертой, присущей мысли святых отцов. Иероним охарактеризовал это следующим образом: «Речь идет не о блуднице и не о прелюбодейке, но любовь женщины в целом порицается за ее ненасытность; если вызвать ее, она обратится в пламя; дайте ей, сколько она возжелает, ей все будет мало; она лишает мужчину разума и все мысли его направляет на страсть, которую она питает»[115]. Павел, одержимый мыслью о том, что женщины должны скрывать свои лица, вспоминал зловещую историю об ангелах, потерявших над собой контроль и без памяти влюбившихся в смертных женщин. Эти искусительницы забеременели от падших ангелов – в интерпретации Павла ангелы стали жертвами соблазнивших их женщин, – и отпрыски их оказались настолько порочными, что Господь ниспослал им за это наказание, затопив землю во время потопа. Женщины выступали соблазнительницами, даже не пытаясь никого совратить – просто потому, что они были тем, кем были: развратными существами, дочерями Евы. Чудесным исключением, конечно, оказалась целомудренная и непорочная Мария. Но даже это обстоятельство не удержало Иеронима от замечания о том, насколько неприглядным должно было быть детство Иисуса: «<быть в чреве> расти там девять месяцев, болезни, роды, кровь, пеленки. Представьте себе ребенка в пеленках»[116]. Нет, картину, которую нарисовал Иероним, красивой никак не назовешь. Главным вопросом, волновавшим ранних христиан, была сексуальность, в частности проблемы, связанные с девственностью и целибатом. Почитание целомудрия было не ново, если вспомнить о наследии аскетизма – от общин ессеев до великих греческих мыслителей. Как писал Мортон С. Эслин: «Христианство не сделало мир аскетическим; скорее мир, в котором развивалось христианство, стремился сделать аскетическим христианство»[117]. Внимание к аскетизму у пифагорейцев, последователей Платона, стоиков и представителей других философских течений было источником вдохновения и подтверждения правоты идей отцов Церкви в ранний период развития христианства. Во II в., например, мученик Иустин любил повторять, что Платон был христианином задолго до появления Христа. Однако христианский целибат, по сути, был значительно более широким явлением, чем простая имитация взглядов греческих философов или вероотступников – еврейских аскетов. Вместо их представлений он предлагал верующим – ни много ни мало – освобождение от оков тиранического нынешнего века. Как писал Иоанн Златоуст, непорочность свидетельствовала о том, что «у порога стоит воскресение»[118]. Хоть рождение Христа, распятие и воскресение стали концом нынешнего века, верующие не почувствовали на себе это великое изменение; они жили, боролись и страдали в буднях повседневности так же, как всегда. «Как же ты можешь думать, что освободился от Правителя века сего, когда даже мухи его вьются над тобой?» – спрашивал Тертуллиан[119]. Как мог постоянно преодолевавший трудности, искусанный насекомыми христианин объявить миру о том, что нынешний век и вправду завершился? Для этого было нужно что-то более осязаемое. Христианские мыслители, искавшие решение, нашли его в аскетической практике и в существовавших в то время философских учениях, а кроме того сформулировали собственную точку зрения на отказ от сексуального опыта. В мире, где отдельные люди почти никак не могли повлиять на ход своей жизни, лишь в отношении тела своего они обладали относительной свободой выбора. В то же время половое влечение, как естественная потребность в еде и сне, рассматривалось как нечто непреложное, непреодолимое и неотъемлемое. Греки даже называли половой член «потребностью». Поэтому обуздание христианами полового влечения и новый целомудренный образ жизни должны были стать доказательством окончания века. Историк Питер Браун утверждал, что сексуальность была самым подходящим объектом для радикальных перемен именно потому, что отражала присущую им тенденцию или внутренний процесс. Это означало, что отказ от нее и ее преодоление составляли самое явственное знамение наступления благословенного нового века. Если судить с этой позиции, значение тела состоит в том, что оно представляет собой своего рода мост между личностью и обществом. Адам и Ева воспользовались свободой выбора и предались разврату, тем самым спровоцировав грехопадение, что привело к возникновению общества нынешнего века, состояние которого определялось дьяволом. Отказ людей от сексуальных отношений мог привести к его гибели и восстановлению блаженного состояния первозданного Эдемского сада. Иначе говоря, это означало, что состоявшие в браке христиане, в отличие от откровенно развратных молодоженов-язычников, ложились в постель скорее чтобы «избежать блуда», чем ради увеличения численности граждан общества. Кроме того, христиане при купании избегали раздеваться догола, как было принято в то время. В большой церкви Антиохии они установили занавес, разделявший мужчин и женщин. Христианская сексуальная революция возвысила мужчин и девственниц до положения морального и культурного превосходства. А руководители Церкви обычно соблюдали целибат[120]. Современные ранним христианам язычники, евреи и зороастрийцы поражались соблюдению христианами целибата и последствиям такого генетического самоубийства. «Ибо вы были прокляты, и приумножилось вами бесплодие», – говорили евреи епископу Афраату в IV в.[121] Для них, как и для других нехристиан, девственность была сокровищем, предназначенным в дар и исчезающим при дарении. Христиане возражали им, говоря, что грядет второе пришествие, и потому нет нужды увеличивать численность населения Земли. Позже, когда стало ясно, что второго пришествия не произошло, они утешались мыслью о том, что их целомудрие готовило души к торжественному доступу в рай. По мере развития христианства поборники веры стали стремиться к соблюдению целибата на протяжении всей жизни, хотя общество постоянно оказывало на них давление, призывая их создавать семьи и производить потомство. Соблюдавшие целибат жили жизнью ангелов, создавая вокруг себя иное общество, переставшее быть мирским, поскольку оно представляло собой объединение верующих, связанных между собой уже не узами кровного родства или семейной близости. Святые отцы понимали стремление к тому, чтобы иметь детей, создавать семью, вступать в сексуальные отношения, но Григорий Нисский[122] и Иоанн Златоуст, например, доказывали, что эти желания были естественной реакцией на ужасающую мысль о смерти, которая сопровождала грехопадение. Более того, поскольку каждый человек обладал свободой выбора в вопросе о том, блюсти свое тело в чистоте, соблюдая христианский целибат, или следовать традициям, господствовавшим в светском обществе, у тех, кто склонялся к религиозному образу жизни, вскоре стали возникать альтернативные возможности жизни в монастырских общинах или так, как жили представители высшей церковной иерархии, соблюдавшие целибат. Христиане также создали и стали совершать удивительные обряды, приносившие верующим удовлетворение, поскольку через эти ритуалы достигалось их участие, преображение и продвижение в жизни общины. Крещение, например, приводило верующих в ангельское состояние; обряд святого причастия сближал их с Господом. Продолжавшееся среди ранних христианских теологов обсуждение проблемы девственности имело целью прояснение вопроса об отношениях людей друг с другом, о том, как им следует распоряжаться своими телами – как им самим заблагорассудится или как решит общество. В условиях существовавшего глубокого социального неравенства даже самым бедным христианам девственность служила своего рода пропуском, позволявшим приобщиться к ангельскому существованию с доступом к святая святых – к единому Господу. Такие же острые теологические дебаты в подробностях велись вокруг истории Девы Марии, и основное внимание в них уделялось парадоксам понятия девственности. В образе Христа Господь соединился с человечеством через женское чрево и сосал женскую грудь. Но как же ее чрево при этом могло оставаться человеческой плотью? Господь не мог воспользоваться таким непристойным входом, и потому ее чрево должно было оставаться девственным. Развивавшаяся религия налагала жесткие требования на своих сторонников, особенно в том, что касалось отказа от сексуальности, но в награду за это можно было получить неизмеримо большее воздаяние. Верующие христиане – бедные и богатые, женщины и мужчины, могли отнять контроль над своими телами у общества и посвятить себя богоугодному целибату, тем самым совершив тот шаг, который возвел бы их в сообщество ангелов. И через заступничество Марии, величайшей девственницы из всех, им стало бы дозволено познание Господа. Аве Мария? Все большая непорочность Девы Марии [123] Одержимость христианства непорочностью стала одной из его важнейших составляющих с того самого момента, как младенца Христа родила непорочная мать. Эта одержимость распространилась на всех христиан, сосредоточиваясь на женщинах и верующих, охватывая даже тех из них, кто состоял в браке. Ее смертоносная логика сводится к простому демографическому соображению о том, что соблюдающие целибат христиане не могут производить потомство, как отмечали скептически настроенные иудейские и мусульманские критики. Но самые предвзятые и мрачные обсуждения ведутся вокруг Марии – матери Христа. Они нашли отражение в нескольких догматах, которые на протяжении столетий постоянно лишали Марию той простоты и человечности, которыми проникнут ее библейский образ. При этом с ней происходили странные трансформации – от девственницы, зачавшей от Святого Духа, оставшейся непорочной даже после родов, вечной девственницы, которой она оставалась на протяжении всей своей супружеской жизни, до неземной девственницы, непорочно зачатой во чреве матери. Постоянное пристальное внимание, которое теологи уделяли вопросу о непорочности Марии, естественно, обеспечило христианским мыслителям неизменную привлекательность темы девственности как таковой. Чтобы сформулировать относящийся к Деве Марии Символ веры, с которым согласилась Римско-католическая церковь, понадобилось восемнадцать столетий. В большинстве других христианских конфессий приняты, главным образом, самые ранние представления, относящиеся к этому вопросу. Интересно отметить, что официальные определения девственности почти целиком соответствуют в них степени веры в непорочность Марии. Основной библейский сюжет, посвященный истории Марии, приведен в Евангелии от Луки, но включает в себя и более поздние положения о привычке Марии присоединяться к апостолам и другим последователям Иисуса в «верхней комнате» в Иерусалиме. Тексты Луки, немногие другие упоминания в Новом Завете и замечание Исайи: «се, Дева во чреве примет, и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил»[124], что значит «с нами Бог», составляют те документальные свидетельства, которые убедили отцов Церкви в девственности Марии и, соответственно, в непорочном рождении Христа. Несмотря на недостаточную убедительность и фрагментарность этих источников, история Марии без конца переписывалась, редактировалась, факты проверялись, сочинялись, дополнялись и толковались. Мариология – учение Церкви о Марии, давно стала серьезной дисциплиной, на исследование отдельных вопросов которой тратили академические жизни соблюдавшие целибат теологи. По мере того как ее история переделывалась, они создавали целые библиотеки, путаясь, когда хотели что-то прояснить, сбиваясь с толку, когда пытались что-то разумно истолковать. Значительно позже, в 1854 г., Папа Пий IX вынес окончательное решение – заявление ex cathedra[125], облеченное в присущую церковному авторитету торжественность и помпезность и оформленное в догмат о непорочном зачатии. Во II в. христианские мыслители много размышляли о Марии и в связи с ней, естественно, об Иосифе. Положение о том, что Христос был рожден непорочной матерью, зачавшей от Святого Духа, особых вопросов не вызывало – такое уже не раз проделывали Зевс и другие боги. Но распространение идей аскетизма, которые поначалу лишь торили себе путь, а потом – в эпоху раннего христианства – возобладали, вызывало диссонанс с мыслью о том, что Бог возжелал молодых прелестей Марии, а потом спланировал и осуществил ее совращение. Господь не мог быть похотливым соблазнителем – разврат оставался уделом дьявола. Как же тогда произошло зачатие? Ориген и другие отцы Церкви выдвигали несколько возможных методов: через слова ангела; через ухо Марии; через мистическое дыхание Святого Духа (предпочтительный вариант святого Амвросия)[126]. Религиозное искусство отличалось бо?льшим воображением: семя исходило изо рта Господа вниз по трубке, заканчивавшейся под юбкой Марии; вместо трубки использовался голубь; семя в ухо Марии вложил архангел Гавриил. В соответствии с апостольским Символом веры, оформившимся к концу IV в. и получившим официальный статус в VIII в., Святой Дух ввел младенца Христа уже целиком сформированного, а не как семя, взращенное телом Марии. К XVII в. Франсиско Суарес, первый теолог, систематически изучавший этот вопрос, пришел к выводу о том, что Мария не потеряла невинность, когда рожала Христа, и не испытывала эротических ощущений, свойственных женщинам. Это стало основой концепции virginitas ante partum[127]. Естественно, что многие люди не могли в это поверить и не верили либо потому, что доктрина была надуманной, либо потому, что позже стала казаться таковой. Они размышляли над этим и могли поверить лишь в то, что Христос был кровным сыном Марии и Иосифа. Нехристиане, уважительно относящиеся к христианству – например, мусульмане, – и по сей день почитают Христа как пророка из плоти и крови. С другой стороны, некоторые христиане верили, что он был вовсе не человеком, а божеством, которое появилось на земле уже в образе взрослого мужчины. Однако уже во II в. такие взгляды становились опасно еретическими. С другой стороны, верующие поддержали историю непорочного зачатия, изложенную в протоевангелии от Иакова. В нем Мария дала обет непорочности, к которому Иосиф отнесся с уважением. Кроме того, они еще были только обручены, а не женаты, и потому она должна была оставаться девственницей. История о непорочном зачатии была относительно более привлекательной по сравнению с тезисом о непорочных родах, virginitas in partu. Теперь Мария оставалась непорочной даже после рождения Христа. Основным источником, повествующим об этом, опять-таки является протоевангелие от Иакова. По этой версии, повивальная бабка, помогавшая при рождении Христа, встретила Саломею и воскликнула: «Саломея, Саломея, я хочу рассказать тебе о явлении чудном: родила дева и сохранила девство свое». Саломея не поверила ей и сказала: «Жив Господь Бог мой, пока не протяну пальца своего и не проверю девства ее, не поверю, что дева родила». Саломея подошла к Марии и подготовила ее к осмотру. Но как только она сунула палец ей во влагалище, Саломея вскрикнула от боли, тут же его оттуда вынула и заплакала: «Горе моему неверию, ибо я осмелилась искушать Бога. И вот моя рука отнимается как в огне»[128]. Она помолилась, раскаялась, и Господь ее простил. Благодаря ей в качестве установленного факта было получено доказательство того, что Мария каким-то образом родила Христа, сохранив нетронутой девственную плеву[129]. Некоторым отцам Церкви, например Оригену и Тертуллиану, такая новая версия показалась неправдоподобной, и они отказались в нее поверить. Тем не менее ее сторонники постепенно приходили к власти, и со временем virginitas in partu стало догмой. В конце IV в. священнослужитель Иовиан вступил в спор с Папой Сирициусом, ярым сторонником целибата, доказывая, что рождение Христа лишило Марию девственности, порвав ее девственную плеву. Это еретическое утверждение привело Папу в такую ярость, что он отлучил Иовиана от Церкви. Официальная версия уже тогда сводилась к тому, что Мария и после родов продолжала оставаться непорочной. Но даже этого было недостаточно. Теперь несгибаемые приверженцы аскетизма настаивали на том, что ее непорочность оставалась вечной. Папа Сирициус объяснил, почему это должно быть именно так: У этого тезиса существовало несколько серьезных недостатков. Матфей четко указывал на то время, когда Мария и Иосиф еще не были близки, и говорил о том, что Иисус был первенцем Марии, тем самым давая понять, что за ним следовали другие. В другом евангелии сказано, что Иаков, Иосия, Симон и Иуда были его четырьмя братьями. Как же при этом Мария могла постоянно оставаться непорочной? В числе остальных Тертуллиан утверждал, что она таковой не была и братья Иисуса на деле были его братьями. Все это чушь, говорили многие теологи. Братья Христа в действительности были его единокровными братьями – детьми Иосифа от предыдущего брака[131]. Что же это за брак был такой? Внезапно совсем недавно возникшие мариологи состарили добродушного, честного, молодого плотника и превратили его в добродушного, сгорбленного старца, у которого уже было четверо сыновей от его первой, по всей видимости, скончавшейся жены. Но для Иеронима такая точка зрения была неприемлема. А что же с беднягой Иосифом? «Он, который стоил того, чтобы называться отцом Господа, оставался девственником». Как посмели его коллеги вычеркнуть Иосифа из списка утвержденных девственников! Как же «богомерзко сомнительное предположение» о том, что порочный Иосиф мог составить подходящую пару для непорочной Марии! Эти назойливые братья, пояснял Иероним, были лишь «братьями в значении родственники», а не родными братьями. Кем же они были на самом деле? Очевидно, что они были его двоюродными братьями. Иаков, Иосия, Симон и Иуда были двоюродными братьями Христа[132]. Мария всю жизнь оставалась девственницей и рожала без повреждения девственной плевы; она была замужем за Иосифом, который всю жизнь оставался девственником. На этом мариологи остановиться не могли. А как же быть с рождением самой Марии из чрева Анны, зараженного спермой? Этого, оказывается, не было, как доказывал Ориген: «мой Спаситель Иисус вступил в этот мир без лишения невинности; внутри матери своей он не был осквернен, он проник в тело, остававшееся непорочным». Как могло такое произойти? Потому что Мария была настолько духовно чиста, что у нее, в сущности, не было тела, и Анна с Иоакимом зачали ее, не чувствуя ни малейшего вожделения. Это значит, что зачатие Марии было непорочным – так возникла концепция непорочного зачатия. Дальнейшее развитие она получила в Англии в XII в. Ансельм Кентерберийский писал, что «образ ее должен быть настолько безупречен и непорочен, что никого, кроме Господа, зачать она не могла». Эдмер, монах бенедиктинского монастыря в Кентербери, довел это положение до нынешнего его состояния: зачатие Марии во чреве Анны было непорочным и лишенным похоти[133]. В 1854 г. Папа Пий IX провозгласил в качестве догмата, что: «Блаженная Дева Мария была с самого первого момента Своего Зачатия… сохранена незапятнанной никаким пятном первородного греха»[134]. Сегодня катехизис Католической церкви повторяет догмат о непорочном зачатии Марии в формулировке Пия IX, приведенной выше. Там утверждается, что Мария была девственна при зачатии Христа «от Святого Духа без человеческого семени». И хотя Мария как Приснодева является интегральной частью католической литургии, для ее всеобъемлющего определения применяются слова Блаженного Августина. Мария «осталась Девой, зачав Сына, Девой рождая его, Девой нося его, Девой став Матерью, Девой присно»[135]. Тем не менее в 1964 г. на Втором Ватиканском соборе было решено отказаться от провозглашения Марии непорочной во время родов и после них в качестве Символа веры. Слишком много католиков по этому поводу терзались сомнениями. В основе мариологии лежит печаль изучения жизни обычной женщины, не оставившей ни дневников, ни личных свидетельств. Мариологами по традиции были мужчины, соблюдавшие целибат; в эмоциональном и теологическом отношении они стремились лишить ее женственности. В каждом их слове слышится стремление к отрицанию того, что Мария жила половой жизнью, испытывала эротическое наслаждение, чувствовала боль разрыва девственной плевы, переживала родовые муки, радости и печали вынашивания других детей. Мариологи обожали Марию, ненавидя женщину, и потому складывалось впечатление, что Мария вроде бы женщиной и не была. Лишь в таком выхолощенном, очищенном и прошедшем цензуру образе они признают ее достойной того титула, который они ей великодушно даровали: Царица мира. По всем этим причинам мариология резко отличается от житийной литературы, так трогательно рисующей портреты Марии Египетской, святой Бригитты Шведской и сотен других святых женщин. Все они, даже Екатерина Сиенская, должны были бороться с вожделением и зовом плоти, все они грешили, ошибались, каялись и были прощены. Мария, с другой стороны, была ангельски бесполой, как Ева до грехопадения, и ни одна смертная женщина не могла с ней сравниться. Тем не менее, продолжая развивать идею о благочестии Марии, мариологи изображали ее перед женщинами как утешительницу, к заступничеству которой они могли обратиться, поскольку она имела возможность вступиться за них пред Господом. Кроме того, смертные женщины часто обращались к примеру поведения Марии как матери, который особенно подчеркивался в Средние века, находя отражение в картинах на религиозные темы, где видно, с какой нежностью она кормит грудью младенца Иисуса. Но, если взглянуть с другой стороны, Мария была настолько полно, настолько безупречно беспола, что ее непорочность составила лишь предмет поклонения. Такое положение вещей не предполагало ничего, связанного с целибатом, его проблемами, искушением или наградой. Ее случай был уникальным и неподражаемым. Короче говоря, Мария была, если можно так выразиться, предосудительно непорочна, как некий укор женщинам, которые даже отдаленно не могли приблизиться к уровню ее праведности. Статус женщин не повысило даже ее вознесение в высшие божественные сферы. Если это как-то и повлияло на женщин, то лишь тем, что вызвало у них отвращение к браку. Тем не менее мариология оказала огромное влияние на христианский целибат, поскольку по мере его становления и развития он в значительной степени определял направленность обсуждений проблем непорочности и безбрачия людей, а также сути женской природы. Так, например, в эпоху раннего христианства отцы Церкви всерьез задумывались над вопросом о том, являются ли девственницы женщинами? Обычно, хоть и с некоторыми оговорками, ответ на этот вопрос был отрицательным, по крайней мере когда речь шла об умерших, мало кого интересовавших девственницах, которые не могли внезапно сбиться с пути добродетели, поддаться влиянию похоти и доказать, что в сердце своем они были просто слабыми женщинами. Молодым живым женщинам приходилось доказывать свою непорочность гораздо более суровыми способами – при возможности им следовало вести уединенный образ жизни, внешность их должна была быть лишена женственности и привлекательности, что достигалось изнурительным постом, в результате которого эти женщины становились похожими на обтянутые кожей скелеты. Величайший парадокс создания образа непорочной Марии заключается в том, что его авторами были соблюдавшие целибат мужчины, которые не доверяли женщинам и не любили их. Их отвращение к обычным занятиям представительниц противоположного пола – браку, рождению детей и материнству – превратило Марию в Царицу мира, в которой непросто было распознать не только женщину, но порой даже просто человеческое существо. Однако еще более тревожным стало то, что их исходное женоненавистничество, охватывая весь христианский мир, распространялось и на другие учения. Очевидно, что призывы к соблюдению целибата основывались, прежде всего, на представлении о женщинах как о порочных, слабовольных и похотливых соблазнительницах. Несмотря на огромное влияние мариологов, они оказались не в состоянии помешать развитию устойчивой тенденции, разделявшейся свободомыслящими женщинами-христианками, которые отвергали эту господствовавшую точку зрения и отстаивали иной подход к целибату – положительный и несущий свободу. Эти матери церкви – бегинки, честолюбивые аббатисы и монахини, равно как и целомудренные жены, соблюдали целибат, выполняя собственную миссию: благочестивое, праведное, глубоко религиозное самоочищение. Из такого подхода к проблеме вытекали важные преимущества: освобождение от мужей и от мужчин в целом; доступ к запретным профессиям, обучению и знаниям; признание женщин в качестве святых; самореализация и духовное наставничество. Их личные усилия были настолько упорны и последовательны, что даже мариологи не смогли подавить их во имя Приснодевы Марии, Царицы мира. Бойкот чрева энкратитами и гностиками [136] В первые века существования Церкви основные идеи ее отцов о женщинах, мужчинах, сексуальности и целибате следует рассматривать в соответствующем контексте: они были не единственными христианскими мыслителями, а лишь наиболее влиятельными. Два других крупных идейных течения в рамках Церкви были представлены энкратитами[137] и гностиками[138]. Их сторонники резко выступали против сексуальных отношений и за безбрачие, а их представления оказали большое влияние на основную христианскую концепцию целибата[139]. Энкратиты, которые имели особенно сильное влияние в Сирии, получили название от греческого слова enkrateia – воздержание, составлявшее их основополагающий принцип. Они называли супружество «грязным и порочным образом жизни» и призывали будущих супругов отказываться от «мерзостного совокупления»[140], которое их ведущий теолог Татиан называл дьявольской выдумкой. Целомудрие, напротив, является воплощением совершенства. Внимание энкратитов к целибату определялось интерпретацией Татианом известных событий в Эдемском саду, где грехопадение рассматривалось как сексуальная трагедия. В раю Адам и Ева были непорочными существами, не знавшими животного начала, каждый был «повенчан» со Святым Духом. Они знали Бога так же, как ангелы, им была суждена вечная жизнь. Но соблазненные змием, который внушил Еве бесстыдные мысли[141], они променяли непорочную жизнь на сексуальные отношения друг с другом. Последствия этого были катастрофическими: падение до скотского уровня привело к распространению скотских нравов и к смерти. «И вслед за женщиной был брак, и за браком было размножение, а за размножением следовала смерть»[142]. Более выразительно эта мысль звучит так: «…потому что участь сынов человеческих и участь животных – участь одна; как те умирают, так умирают и эти, и одно дыхание у всех, и нет у человека преимущества перед скотом; потому что все – суета!»[143] Этим единственным совокуплением Адам и Ева расторгли союз с Господом. Чтобы исправить такое положение, каждый человек должен был отказаться от половой жизни, что на деле означало бойкот чрева – «поскольку сказано, что каждый должен искупить свое грехопадение»[144]. Это звучит как обет надежды на мрачную в моральном отношении перспективу. Непорочные были благословенны изначальным целибатом, а люди, состоявшие в браке, должны были соблюдать целибат лишь после крещения, и тогда они также обретали состояние святости. По словам Татиана: «Человек – это не просто наделенное разумом животное, как тщатся доказать некоторые философы… Дух Господень… обитает с теми, кто живет в справедливости и в единении с душой»[145]. Крещение энкратитов представляло собой обряд, направленный на лишение человека половой принадлежности. Мужчины и женщины снимали с себя все одеяния и нагими погружались в крестильный бассейн. Такое погружение в холодную воду остужало жар их пламенного рождения, и Дух Святой пронизывал воду и окутывал нагую плоть венцом славы. И в сиянии ее крещеные взрослые стояли в бассейне столь же невинные в сексуальном плане, как дети. В традиции энкратитов Иуда Фома был «близнецом» Христа, и его доблестная земная борьба с демонами нынешнего века была описана в «Деяниях Иуды Фомы»[146]. Молодых людей, обдумывавших вступление в брак, вдохновляла история о том, что произошло в некую первую брачную ночь: А для тех, кто состоял в браке, там был дан волнующий пример того, как Мигдония, жена принца Кариша, заставила домогавшегося ее мужа соблюдать целибат: Отвергнутый принц вознегодовал и стал протестовать: Но даже глядя на восхитительно красивое обнаженное тело Кариша, Мигдония не изменила решения. Вместо этого она взяла покровы со своего непорочного ложа, связала ими Кариша, чтобы остановить его, и убежала, лишь слегка прикрыв свою наготу[148]. Бойкот чрева представлял собой своего рода объявление энкратитами войны скотскому разврату и задуманному дьяволом нынешнему веку, где бедные люди голодали, а правители проматывали целые состояния на блиставшие роскошью дворцы. Кроме того, бойкот чрева освобождал женщин от пожизненного рабства. Энкратиты рассматривали свадебную вуаль девственницы как символ грядущего сексуального позора, а возведение роскошного и гостеприимного свадебного шатра как создание оков порока, подчиняющих тело чувственности, сексуальности, рождению и воспитанию детей. Как учил Иуда Фома, «узы брака исчезают, порождая презрение, лишь Иисус пребывает вовеки»[149]. После принятия целибата мужчины и женщины могли мирно собираться вместе, жить парами и объединяться в общины, схожие с предшественницами американских общин шейкеров. Эти общины процветали в горах Сирии и Малой Азии, они пополнялись в основном за счет новообращенных и детей-сирот. Иисус – второй Адам, преуспел в своей миссии искупления сексуальных прегрешений человечества, допускавшихся с того времени, когда первый Адам не подчинился Господу и сделал то, что его убедила сделать Ева. Гностики – gnosis по-гречески означает «истинное знание» – представляли собой другую чрезвычайно влиятельную христианскую секту. Один из их идеологов – Маркион[150], питал такое отвращение к сексуальности, что отрицал рождение Иисуса женщиной и вместо этого представлял его как полностью сформированного мужчину, спустившегося с небес на землю. Маркион соблюдал целибат и запрещал своим последователям жениться. Он даровал такие ритуалы, как крещение и святое причастие, лишь целомудренным христианам – вдовам, мужьям и женам, соглашавшимся «отречься от плода их брака»[151]. Гностик Юлий Кассиан пошел дальше – он учил, что земная миссия Христа состояла в спасении людей от половых сношений. Если бы они были целомудренными, река Иордан «потекла бы вспять»[152]. Он доказывал, что если у мужчин есть половые члены, полные спермы, а у женщин – влагалища для ее принятия, это еще не значит, что Господь благоволит половым сношениям. Если бы было иначе, почему Он говорил о благословении тех, кто стал евнухами в Царствии Небесном? И Маркион, и Кассиан опирались в своих учениях на «Евангелие от Египтян»[153], в котором Иисус так ответил на вопрос Саломии о том, доколе будет царствовать смерть: «Доколе вы, жены, будете рождать»[154]. В другом Евангелии гностиков Иисус так сказал о женщине: «Я поведу ее и смогу сделать подобной мужчине, чтобы она могла проникнуться живым Духом, как вы, мужчины. Поелику каждая женщина, которая делается подобной мужчине, войдет в Царствие Небесное». По мысли гностиков, это означало, что нестойкая духом Ева должна была исчезнуть, вновь став прочным, чистым ребром Адама. «Войдите же через ребро (Адама), откуда бы ни пришли вы, и укройтесь от Зверей[155], – побуждали они ее – Спрячьтесь от всякого опыта похоти, потому что желания, которые он вызывает, подтачивают стремление души к единению с Господом». Половые отношения были «помехой нечистоты, исходящей из Ужасного Огня, изошедшего из их плотской части»[156] – но прекращения их было недостаточно. Для воскресения души было необходимо преодолеть половое влечение. Один молодой христианин трагически усвоил этот урок. Чтобы избавиться от непокорного полового члена, он взял серп и отрезал его себе со словами: «Это ты всему причина, это все из-за тебя!» Но апостол энкратитов Иоанн не поздравил его с тем, что он сам себя оскопил, поскольку опасность таилась в другом, в «невидимых причинах, возбуждающих все позорные чувства и являющих их на свет»[157]. Для гностиков, которые сумели подчинить свои страсти и опыт союзу души с Богом, жизнь была оазисом физической и духовной безмятежности в суровом и неправедном мире. Это было вдвойне справедливо для женщин, сидевших подле мужчин у ног их учителей-гностиков, забывших зов собственной плоти, стремившихся лишь к овладению истинным знанием, вознесенных верой до равного положения с гностиками-мужчинами. Разница между общепринятым отношением к женщинам и тем, как к ним относились почти все учителя гностиков, была настолько разительной, что иногда их обвиняли в сексуальных преступлениях. Ничего удивительного в этом не было – приятие гностиками искупления грехов женщинами наравне с мужчинами не имело аналогий ни в иудаизме, ни в обычном христианстве, ни в язычестве. Раввины предупреждали, что обучение Торе дочери было равносильно обучению ее аморальности. Отец Церкви Тертуллиан язвительно комментировал разрешение посещать храм девушке с неприкрытым лицом: Можно себе представить, какой гнев охватил бы людей, подобных Тертуллиану, если бы они узнали о том, что учителя-гностики относились к женщинам, искупившим грехи целибатом, так же, как к мужчинам. Но абсурднее всех против гностиков выступали язычники: «Другие говорят, что они поклоняются детородным частям своего предстателя и жреца и чтут его тайные органы, считая его как бы самим отцом»[159]. Наследие гностиков будущему состояло не в рождении детей, а в духовном спасении при крещении и мудрости. Как и у энкратитов, бойкот чрева представлял собой благодатный путь обратно в божественный рай, утраченный Адамом и Евой в результате грехопадения в Эдемском саду. Если женщины сами бойкотировали собственное чрево и отказывались от рождения детей, гностики признавали их духовное искупление грехов и побуждали присоединяться к учебным группам, членство в которых традиционно предназначалось мужчинам. Жестокий физический мир таял в теплых лучах свечения их гностицизма, истинного знания, раскрывавшего суть основных, самых значимых истин, определяющих пути развития мира – супружества, любви, отцовства и материнства, и убеждал их в том, что «цельность совершенной мысли» на самом деле составляла Божественную общину на земле. «Господи, дай мне целомудрия и умеренности, но только не теперь» [160] Вполне возможно, что молитва молодого Августина: «Господи, дай мне целомудрия и умеренности, но только не теперь» – самая известная молитва христианского мира. После того как он ее произнес, на протяжении долгих веков эта молитва находила отклик в сердцах людей и сделала Августина родственной душой многих из тех, кто любил, страдал и был полон благих намерений. Кто из нас хотя бы раз в жизни не обращался к Господу с такой просьбой – если не о целомудрии и умеренности, то о других желанных грехах? Августин происходил из обеспеченной семьи. Он был высокообразованным человеком, его долгая жизнь (340–430 гг.)[161] пришлась на время важных изменений и сдвигов в христианстве, включая монашескую революцию. Он сам как блестящий и благочестивый католик, по мнению некоторых – величайший из отцов Церкви, был чрезвычайно влиятелен в оформлении ортодоксальной теологии, особенно в вопросе о целибате. По меньшей мере в течение десяти лет целибат почти не интересовал Августина. Он был очень набожен и принадлежал к христианской секте манихеев, которую позже стали считать еретической. Ее основатель Мани (216–277 гг.), жил и умер – был распят[162] – в южной Вавилонии. В его религиозном учении с многочисленными заимствованиями из гностицизма, христианства, зороастризма и греческой философии существовала своя иерархия и свои апостолы. Это учение нашло отражение в семи книгах Мани. Манихейство – дуалистическое учение, противопоставляющее Князя тьмы Богу света, со сложной иерархией добрых и злых архонтов, Иисусом – Воплощенным Словом, и Мани – последним пророком. В постоянной борьбе между светом и тьмой, добром и злом тело манихея – всего лишь темница, созданная демонами, внутри которой заключен свет добра. Великая цель состоит в освобождении этого заточенного в темницу света. Единственную возможность для достижения этой цели составляет целибат, который предотвращает создание новых темниц, и другая практика аскетизма, благодаря которой должен быть освобожден заточенный в темнице свет. На протяжении одиннадцати лет Августин следовал учению манихеев в качестве аудитора, или слушателя истины, все это время стремившегося стать одним из избранников. Принадлежность к избранникам – элитной религиозной группе, требовала соблюдения целибата, поскольку рождение детей считалось злом, так как заточало свет в темницу. Кроме того, избранникам также полагалось отказываться от частной собственности и профессиональной деятельности, строго придерживаться вегетарианской диеты, испуская свет, питаясь хлебом, овощами или семечковыми плодами. Однако к избранникам Августин так и не был причислен. Как и остальные слушатели, он считался морально пригодным, но духовно стоявшим ниже избранников. Духовная ущербность слушателей определялась тем, что они не могли отказаться от таких земных слабостей, как стремление к деньгам, владение собственностью, поедание мяса и брак или, как в случае с Августином, – сожительство. В мире, каким его видели манихеи, все остальные – за исключением избранников и слушателей – слишком любили удовольствия, были безнадежно порочны и обречены на муки. Самая большая моральная дилемма Августина состояла в том, что он не мог воздерживаться от половых отношений. На протяжении одиннадцати лет в качестве слушателя он стремился достичь положения избранника, но препятствием к этому для него стала невозможность соблюдения целибата. Проблема Августина состояла в том, что он был одержим сексом и на протяжении всего этого времени жил с сожительницей – матерью его сына Адеодата. Похоть терзала Августина с ранней юности. Он даже запомнил, когда его впервые стали донимать эти мучения. Отец взял юношу с собой в баню, и там у него случилась эрекция. Это обстоятельство привело еще совсем юного Августина в сильнейшее замешательство, в отличие от его отца, который пришел в восторг от того, «что я мужаю, что я уже в одежде юношеской тревоги»[163]. Полной противоположностью реакции отца была реакция на событие его матери Моники – ее это очень расстроило. Точно так же это подействовало и на Августина, навечно сохранившись в его впечатлительной памяти[164]. Несмотря на стремление Августина присоединиться к избранникам, он открыто жил в грехе. В то же время он жестоко мучился из-за похотливости, которую ненавидел, но не мог себя заставить ее преодолеть. Поэтому во время молитвы он часто рыдал. Другим источником сильного давления, которое он на себе испытывал, была Моника. Несмотря на то что его мать приняла сожительницу сына и своего внука Адеодата, она постоянно подталкивала Августина к переходу в христианство и женитьбе. Постепенно без особого желания Августин пришел к решению о том, что женитьба и впрямь станет лучшим способом для удовлетворения его плотских желаний; уж лучше ему было жениться, чем гореть в геенне огненной. К несчастью, его сожительница не подходила ему на роль жены – может быть, поскольку ее общественное положение было для этого недостаточно высоким. Несмотря на потоки слез и упреков матери его сына (по крайней мере, мы это можем предположить), Августин отослал ее прочь, оставив у себя Адеодата, но вскоре мальчик умер. Избавившись от сожительницы, Августин обручился с другой девушкой, такой юной, что, чтобы на ней жениться, ему надо было ждать, пока она подрастет. Это значило, что она еще не достигла двенадцати лет – необходимого по закону минимального возраста для замужества. Иначе говоря, по возрасту она была гораздо ближе к Адеодату, чем к Августину. Однако вскоре Августин понял, что не сможет сдерживать собственную похоть, пока его дитя-невеста подрастет. Вместо того чтобы дать бой своему непокорному половому члену, он снова обзавелся любовницей. Как потом он не раз повторял: «закон наших членов борется с законом нашего разума»[165]. Член Августина был настолько непокорным, что вскоре у него возникло отвращение к эрекции, «этому животному движению… против которого надлежит бороться скромности». Страсть, писал он, это то, что «восстает против решения души в необузданном и уродливом движении»[166]. Августин полагал, что эрекция непристойна и потому после грехопадения мужчины и женщины должны были прикрывать свою похоть фиговыми листьями. Женщины тоже испытывают сексуальное возбуждение, допускал он, вместе с тем полагая, что они прикрывают свою наготу прежде всего, чтобы предотвратить возбуждение мужчин. В период между отношениями с любовницей и женитьбой Августину снизошло озарение, подобное тому, о котором апостол Павел говорил в Послании к Римлянам: Придя в возбуждение, он воспринял эти слова как призыв к отречению от сексуальности. Наконец-то его мать частично добилась своего. Ее сын перешел в христианство, но отверг супружество. «Ты обратил меня к Себе, – позже в молитве Августин обращался к Христу, – я не искал больше жены, ни на что не надеялся в этом мире»[168]. Бывший распутник всю оставшуюся жизнь соблюдал целибат. Адеодат был единственным внуком, которого он подарил своей матери. Как и многие новообращенные, Августин стал ревностным поборником новой религии. С особой твердостью и непреклонностью он относился к соблюдению целибата – главному пробному камню его перехода в христианство. Он всеми фибрами души ненавидел половой акт, как и следовало ожидать от новообращенного мужчины, давшего обет безбрачия, и замечал, что ничто так не обрушивает «мужской разум вниз с высоты, как женские ласки и соединение тел, без которого нельзя иметь жену»[169]. Но похоть, в которой у него не было нужды и к которой он не стремился, продолжала его изнурять. По ночам сны предавали его сексуальными видениями, и его измученное тело отвечало тем, что, проснувшись утром, он видел: ночью, во сне, помимо воли у него произошло семяизвержение. Это была та самая примитивная похоть, которая терзала Августина и в сочетании с его манихейским прошлым определяла его теологические взгляды, в которых похоти выносился суровый приговор. На протяжении долгой жизни Августин изложил свои взгляды на сексуальные отношения и целибат в ряде произведений, большую часть которых продолжают широко изучать и сегодня[170]. Он писал о том, что половой акт есть зло, если он совершается в порыве страсти, причем его опыт свидетельствует о том, что он всегда возбуждает страсть и похоть, даже в старости. Он с досадой писал о необузданности похоти, узнав о том, что «мужчина в возрасте восьмидесяти четырех лет, прожив, как подобает религиозному человеку, в воздержании со своей верующей женой двадцать пять лет, купил себе Лиристрию <девушку, игравшую на лире> для удовлетворения похоти»[171]. Августин полагал, что сексуальность находится в самой сути человеческого существа, поясняя, что она является отголоском первородного греха человечества, совершенного Адамом и Евой в Эдемском саду, когда они ослушались Господа. Сквозь призму сексуальности он рассматривал отраженную в ней похоть как главный порок человека. Его проявлениями были ненавистная Августину эрекция и жалкие ночные семяизвержения во сне, которым подвержен каждый мужчина. В отличие от святых отцов более раннего периода, Августин не считал женщин похотливыми и полагал, что им легче соблюдать целибат. Кроме того, десятилетия церковной службы преподали ему печальный урок: его идеал безбрачия не мог быть воплощен в жизнь. Максимум того, что можно было ожидать от замужних католичек, это соблюдения верности мужьям и воздержания от половой жизни во время Великого поста. Так получалось, что хотя естественная потребность сочетаться браком является ниспосланным Господом благом, сексуальная страсть и похоть, выражающиеся в эрекции, происходят от лукавого, и им следует противопоставлять целомудрие и непорочность. Однако христианам не следует с рвением приниматься рожать обществу детей, скорее им надо «с некоторой долей печали снисходить» до полового акта, поскольку он никогда не сможет стать таким целомудренным, бесстрастным совокуплением, которое существовало до грехопадения[173]. Как бы то ни было, людям, состоящим в браке, нужно стремиться видеть в себе скорее матерей и отцов, чем женщин и мужчин, поскольку тем самым ослабляется вожделение. Сексуальные отношения в браке имеют моральное преимущество: в каждом из партнеров это уменьшает похоть и тем самым отбивает у них склонность к измене. В отличие от его предшественников-теологов, Августин полагал, что женская сексуальность, составляющая подлинную природу женщин, значительно ниже, чем сексуальность мужчин, поэтому представительницам слабого пола гораздо легче соблюдать целибат, но логическим следствием этого является необходимость их подчинения. Тем не менее, несмотря на его сочувственные, трезвые взгляды на супружеские сексуальные отношения, духовная и интеллектуальная приверженность Августина целибату побуждала его соблюдать безбрачие. «Зло плотского вожделения столь велико, что лучше воздержаться от его применения, чем применять его хорошо», – писал он[174]. Вместе с тем он не считал, что борьбе с похотью помогает аскетизм, в частности голодание. На самом деле большую роль здесь играло смирение и неизменная покорность Божьей воле. Женщины, по мнению Августина, сами даже не могли выбирать целомудрие; пока Господь их к этому не призовет, им следует исполнять свои женские обязанности. Не для них существуют радости избавления от тягот брачных уз, вынашивания и воспитания детей. Но девы по призванию могли жить в целомудренных общинах, скромно одеваться и радоваться дружбе и непорочной любви друг к другу. Главным здесь было послушание, поскольку, в отличие от других святых отцов, Августин учил, что «благо послушания воистину более велико, нежели благо воздержания»[175]. К концу своей долгой жизни мужчина, моливший Господа даровать ему целомудрия и умеренности, но только позже, побуждал к тому же других своих единоверцев-христиан, которые в течение нескольких десятилетий до этого, как и он, не имели возможности потворствовать своим желаниям. Может быть, именно из-за своего неуемного полового влечения Августин принижал роль женщин в качестве соблазнительниц, хотя никак не связывал это с какими-то отсрочками от тягот супружества и воспитания детей, за исключением немногих девственниц, освобожденных Господом от обычных порывов, присущих женскому полу. По крайней мере, некоторым из них позже пришлось доказывать собственное благочестие, пройдя через христианские тернии подобно отцам Церкви, которые пристально следили за тем, как женщины соблюдали половое воздержание, стремясь достичь личного освобождения в той же степени, в какой выражали подчинение воле Господа. Необычные девственницы Матери Церкви [176] Для многих женщин христианство оказалось чрезвычайно влиятельной, всепоглощающей религией, которая требовала огромной отдачи, но и очень много приносила взамен. Они отдавались вере с большим рвением и глубоким чувством, подчиняли жизнь ее принципам, уделяя особое внимание тому, что было ближе их натуре. Для некоторых путем к спасению становились крайние формы аскетизма – самобичевание и пост, доводивший до голодания. Другие видели его в добровольном, уединенном служении Господу, освобождавшему их от оков супружества, тягот домашнего хозяйства, беременности и выращивания детей. Не было ничего удивительного в том, что отцы Церкви беспокоились о необычных девственницах. Настойчивые призывы Тертуллиана к женщинам ходить с покрытыми лицами были обращены к тем из них, кто появлялся на людях, не скрывая лиц; озабоченность Иеронима их путешествиями, совершавшимися совместно с мужчинами, объяснялась тем, что так поступали многие девственницы; а суровая критика Августином богомерзкой гордыни была направлена против целомудренных девиц, открыто похвалявшихся своей независимостью. Рассказы о необычных девственницах поражали, ошеломляли, влияли на христианский мир, а порой оскорбляли его. Независимо от того, были они правдивыми, сильно приукрашенными или целиком выдуманными, рассказы об этих женщинах на протяжении долгих веков вдохновляли огромное число их последовательниц и почитательниц на искреннюю и беззаветную приверженность целибату и праведному образу жизни[177]. Первыми двумя женщинами, о которых пойдет речь ниже, были Константина, дочь христианского императора, и блудница Мария Египетская. История Константины на самом деле представляет собой вымысел, вдохновивший несметное число христианок. Как ни удивительно, в этой легенде образ Константины диаметрально противоположен тому, который некогда существовал во плоти и крови – поистине кровавый образ подлинной Константины. Но в памяти людской сохранились воспоминания о доброй Константине, а не о жестокой и коварной, которую знают историки. Вот что повествует о ней легенда. Хотя отцом Константины был Константин Великий, знатность ее происхождения не защитила девочку от заражения во время эпидемии проказы. Константину, стыдившуюся и недомогавшую от жуткого недуга, отвезли в Рим – может быть, это сделала Елена, ее бабушка-христианка – к гробнице Святой Агнессы, девственницы, преданной мученической смерти в 304 г. во время террора, развязанного в правление Диоклетиана. В ходе суда над Агнессой обвинитель издевался над ее христианскими убеждениями и предупредил девушку, что перед казнью отправит ее в публичный дом, чтобы не дать умереть девственницей. Перед тем как ее должны были изнасиловать, Агнессу раздели и выставили на обозрение толпы зрителей, один из которых ослеп, пока таращил глаза на ее наготу. Пораженный правитель отменил приказ о лишении ее девственности и вместо этого приказал ее обезглавить. Чудесным образом святая Агнесса явилась Константине и наказала ей быть твердой в вере в Иисуса Христа, Сына Божьего и Целителя. Потом у гробницы святой Агнессы Константина исцелилась. Глубоко взволнованная, она дала обет быть «твердой в вере» и принесла свою девственность в дар Христу. Кроме того, она убедила отца построить церковь в честь святой Агнессы. Тем не менее император Константин не понял в полной мере сути обета, данного его дочерью. За то, что святая Агнесса исцелила дочь, его благодарность святой должна была быть безмерной. Однако он продолжал считать Константину девушкой, вполне способной к замужеству, и ее обручение рассчитывал использовать в собственных политических целях. В условиях политической культуры Рима это считалось вполне обоснованным. Дочери из высокопоставленных семейств были важны для отцов, которые ожидали от своих любимых девочек безупречного в моральном отношении поведения и полного подчинения. Даже когда они становились замужними женщинами, им надлежало обращаться за защитой и поддержкой скорее к отцам, чем к мужьям. Римские обычаи возобладали над христианскими, когда могущественный овдовевший генерал Галликан решил просить у Константина руки его дочери. Император счел его подходящей парой для дочери, поскольку их брак позволил бы ему заручиться поддержкой военного руководителя, который при иных обстоятельствах мог бы попытаться свергнуть его с престола. Кроме того, Галликан слыл добрым человеком, пользовавшимся в народе популярностью, и потому Константин решил согласиться на его обручение с Константиной. Но как же могла Константина, давшая обет хранить девственность, выйти за кого-то замуж? С необычным для дочери непослушанием, она стала перечить Константину, пытаясь объяснить ему свою позицию. Хотя, если взглянуть на вещи ее глазами, почему бы и нет? «На деле духовность девственницы возносит ее на такую высоту, что она может противостоять повелениям императора», – заявила она с богоугодной непокорностью[178]. Как ни странно, Константин согласился с ее точкой зрения и попросил дочь дать ему совет о том, как лучше уладить возникшую проблему. Константина тут же предложила ему решение: она послала своих верных слуг Иоанна и Павла к Галликану, чтобы они привезли его маленьких дочерей Аттику и Артемию к ней домой, где она жила в обществе ста двадцати девственниц. Ее план состоял в том, чтобы обратить в христианство этих детей, которые позже стали бы отстаивать христианскую непорочность перед своим отцом. Аттика и Артемия долго пытались противостоять попыткам Константины обратить их в христианство. Лишь после двадцати одного ожесточенного обсуждения вопроса с женщиной, которая на деле не хотела становиться их мачехой, девочки сдались и стали непорочными христианскими девами. Одной из привилегий такого необычного положения было право не соблюдать общепринятые нормы поведения, которые не соответствовали христианским ценностям, одновременно требуя для себя самого высокого положения в силу их целомудрия. Галликан, вступивший тогда на тропу войны, также преобразился. Враг наносил его легионам поражения, и римские трибуны сдавались. Иоанн и Павел, посланники Константины, приступили к исполнению задания – стали проповедовать христианство и занимались этим до тех пор, пока доведенный до отчаяния генерал не дал обет перейти в новую веру. В тот самый момент, откуда ни возьмись, появился юноша-великан с крестом на плече и повел за собой солдат, превративших поражение Галликана в блистательную победу. Галликан был так за это благодарен, что по возвращении в Рим больше никогда не посещал языческие храмы. Теперь он стал ходить молиться в христианскую церковь. И конечно, с благодарностью принял, точнее говоря – согласился с твердым решением Константины остаться незамужней девой. (В действительности Константина вышла замуж за генерала, подчиненного ее отцу-христианину, которого звали Ганнибалиан, и в качестве царицы этого «царя царей» правила вместе с ним в Понте. После смерти императора Константина по приказу брата Константины Ганнибалиан был убит, и этот ее брат вновь выдал сестру замуж за их двоюродного брата Галла, который в 351 г. был провозглашен цезарем, но спустя два года его убили. Вскоре после того скончалась и его вдова Константина, оставив по себе дурную репутацию хладнокровной заговорщицы, стремившейся к власти[179].) Легенда о Константине позволяет сделать несколько выводов, главный из которых – непокорность. Христианки могли – правильнее сказать, были должны – делать выбор в пользу непорочности, поскольку тем самым их социальный статус автоматически должен был бы подняться на недосягаемую высоту, с которой они могли противостоять даже отцовской воле. И хотя Константина была дочерью императора, христианка, занимавшая в обществе любое, даже самое скромное место, могла последовать ее примеру и возвыситься настолько, что ее положение превзошло бы статус земных владык. Став образцом целомудрия, такие девы смогли бы отказаться почти от всех присущих женщинам обязанностей. Долгая жизнь легенды свидетельствует о ее притягательной силе. Определенную роль здесь сыграло своего рода наложение мифа на историческую реальность: обе Константины были похоронены в гробнице Святой Агнессы, базилику которой в действительности велел возвести их отец-император. Сила духа Константины и ее полное равнодушие к общественным условностям и субординации стали в итоге чрезвычайно привлекательны для христианок, которые надеялись на то, что тоже смогут добиться освобождения через благочестивое целомудрие. Наша вторая мать Церкви – Мария Египетская[180] – была своего рода «восстановленной» непорочной девой, одной из самых любимых героинь нравоучительных литературных произведений – искупившей свои грехи блудницей, возведенной христианством на высший уровень святости. В Риме, где женщины имели мало политических прав, проститутками становились либо рабыни, либо свободные женщины, не имевшие никакого социального статуса, которые редко были рождены в самом Риме. Некоторые из них работали в публичных домах, их содержали хозяева постоялых дворов, трактиров и харчевен, чтобы они ублажали посетителей. Другие занимались своим ремеслом на собственный страх и риск, неспешно прогуливаясь по улицам в поисках клиентов. Третьи промышляли на кладбищах и заодно подрабатывали как профессиональные плакальщицы. К самой низкой категории жриц любви относились diabolariae, или «дешевки», работавшие в банях, на перекрестках, в узких проулках и других подобных малопривлекательных местах. Единожды предавшаяся блуду женщина никогда не могла вернуть себе положение порядочной. Закон запрещал римским мужчинам жениться даже на раскаявшихся, отказавшихся от своего ремесла блудницах, которые, как тогда считали, опозорили себя навсегда. На всю оставшуюся жизнь все проститутки были обязаны отличать себя от своих целомудренных сестер, появляясь на улицах в тоге – исключительно мужской одежде, вместо stolica, или столы. Возможно, чересчур заметный характер профессии Марии и необратимость того клейма позора, которое она налагала на ее представительниц, определили необычайную популярность притчи о ее жизни. Она сохранялась на протяжении столетий, историю Марии перевели на несколько языков, описывали ее и в прозе, и в стихах. Повествование о жизни Марии начинается с того времени, когда ей было двенадцать лет. Она ушла из родительского дома и отправилась жить в Александрию, где, как она рассказала старцу Зосиме: «в течение семнадцати лет я торговала своим телом не для того, чтобы скопить богатства, а просто потому, что мне нравилась красивая жизнь. Я сама обрекла себя на пьянство, бессонные ночи, и в веселии прожигала жизнь с друзьями». В утонченной, изощренной, многонациональной Александрии блудница Мария ходила по улицам, не скрывая лица своего, обрамленного распущенными ярко покрашенными волосами, развевавшимися на ветру. Она смазывала их оливковым маслом, чтобы придать им блеск, и делала такую прическу, при которой волосы каскадом крупных локонов ниспадали вниз, украшенные искусно сделанными металлическими заколками, пряжками, сеточками, диадемами и тиарами. Может быть, она одевалась в изящные, облегающие тело шелка, которые побудили Горация в таких выражениях воспеть другую чаровницу: «Здесь тайны нет! Ее ты видишь как нагую… и убеждаешься, что нет изъяна у нее ни в ножке, ни в стопе; и стройный стан ее твой взор легко окинет»[181]. Одеяния Марии должны были быть окрашены в яркие цвета, чтобы соответствовать или, наоборот, контрастировать с ее замечательными волосами. Скорее всего, на руках и на ногах она носила массу металлических браслетов, ожерелий, колец, заколок, брошек и пряжек, украшенных драгоценными и полудрагоценными камнями. С ушей ее свисали по две или три серьги, вполне возможно украшенные жемчугом. Не исключено, что еще ей нравились тонкие, длинные, золотые цепочки, колыхавшиеся при ходьбе и задевавшие ее груди и бока. Она наверняка часто купалась и, как другие египтянки, сбривала или выщипывала все волосы на теле. Она ухаживала за телом, умащая его и используя благовония, пользовалась помадой и румянами, чтобы подчеркнуть свою естественную красоту или скрыть следы разгульной жизни, запечатленные на ее беспечном лице. После десяти лет беспутной жизни Марию поразила процессия христианских паломников из Ливии, направлявшихся в Иерусалим. Она спросила, можно ли ей к ним присоединиться. Конечно, отвечали ей, но она сама должна оплатить себе туда дорогу. Денег у Марии не было, потому что она все растранжирила на пустые причуды, но большой проблемы это для нее не составило. Вместо денег она предложила свое тело, и кто-то – распутный капитан? похотливые матросы? но наверняка не паломник! – должно быть, принял ее предложение, поскольку ее взяли на корабль, и она доплыла с остальными до Иерусалима. Мария с другими паломниками прошла крестным ходом до храма, но таинственная сила преградила ей путь, когда она со спутниками захотела войти туда. Как она ни старалась, попасть внутрь ей не удавалось. Так ее настигли совершенные ею тяжкие грехи. Мария упала на землю и зарыдала – у нее сердце разрывалось при мысли о порочном образе жизни, который она так долго вела. Что-то шевельнулось, и она взглянула вверх. Ее тезка Дева Мария смотрела вниз. Грешница Мария молила Непорочную Деву о прощении и искренне раскаивалась в своих грехах. Внезапно она почувствовала, что может войти в церковь сквозь дверной проем. Когда Мария молилась в храме, она услышала напевный голос, доносившийся как будто ниоткуда: «Если перейдешь за Иордан, то обретешь блаженный покой»[182]. С Господом в качестве проводника Мария отправилась в свое странствие. Один набожный человек дал ей три монеты, на которые она купила три буханки хлеба. Потом, проливая слезы раскаяния, она пересекла реку Иордан и в одиночестве отправилась в пустыню. Сорок лет спустя ее встретил там добросердечный старец Зосима. Он заметил как бы тень человеческого тела – нагого и почерневшего от лучей безжалостного солнца, покрытого лишь собственными свалявшимися седыми волосами. Зосима стал преследовать эту странную фигуру, но она пыталась поспешно от него удалиться. Когда, наконец, он смог к ней приблизиться, странное создание остановило его и, не оборачиваясь, произнесло: «Прости, авва Зосима, не могу, обратившись, явиться лицу твоему: я ведь женщина, и нет на мне, как видишь, никакой одежды для прикрытия телесной наготы. Но если хочешь помолиться обо мне, великой и окаянной грешнице, брось мне покрыться свой плащ, тогда смогу подойти к тебе под благословение»[183]. Что это было за привидение? И откуда женщина узнала его имя? Зосима снял плащ и протянул ей. Потом, стоя в пустыне под нещадно палившими лучами солнца, они стали спорить о том, кто первый должен благословить другого, при этом каждый стремился заверить собеседника в том, что его святость выше. Спор выиграл Зосима. «О мать духовная! Явно, что ты из нас двоих больше приблизилась к Богу и умерла для мира. Ты меня по имени узнала и пресвитером назвала, никогда меня прежде не видев. Твоей мере надлежит и благословить меня, Господа ради»[184]. Вот так Мария, привыкшая жить в роскоши блудница, ставшая аскетом и отшельницей, обрела бо?льшую святость, чем мирный старец. В разговоре с Зосимой она рассказала о борьбе с собственной плотью. В первые семнадцать лет, проведенных в пустыне, ее мучили воспоминания о буйной, но приятной бывшей жизни. В итоге слезы и молитвы одержали верх, и с тех пор она существовала за счет трех хлебов, которые взяла с собой, а покрывалась она словом Божиим. Она не читала Священного Писания, а на вопрос Зосимы о том, откуда его знает, ответила: «Само Слово Божие, живое и всетворческое, учит человека всякому разуму»[185]. После явленных ею «бесчисленных чудес» старец преклонил пред нею колени. Спустя год, следуя ее указаниям, Зосима вернулся с хлебом и вином для Святого причастия. Мария ждала его на другом берегу Иордана и, когда увидела, что он пришел, прямо по воде перешла реку к тому месту, где он стоял. Старец поразился новому чуду, потом совершил таинство Святого причастия. Очистившись духовно, Мария попрощалась с ним и снова перешла по воде на другую сторону Иордана. На следующий год в то же самое время Зосима вернулся к тому же месту и увидел, что Мария умерла. На песке рядом с ее телом лежало послание, в котором было сказано: «Погреби, авва Зосима, на этом месте тело смиренной Марии. Воздай персть персти. Моли Господа за меня, преставльшуюся месяца апреля в первый день, в самую ночь спасительных страданий Христовых, по причащении Божественной Тайной Вечери»[186]. С мокрыми от слез глазами, Зосима стал скрести твердую землю голыми руками, но никак не мог выкопать даже небольшое углубление. Вдруг он увидел огромного льва. «Святая подвижница хотела, чтобы я предал ее тело земле, – сказал он лютому зверю. – Но я слишком стар, чтобы выкопать ей могилу, и у меня нет лопаты». Огромными когтями лев выкопал Марии могилу, и Зосима осторожно опустил туда тело, вновь покрыв его наготу своим плащом. По возвращении в монастырь Зосима рассказал свою поразительную историю. Монахи, с которыми он жил в монастыре, возрадовались вместе с ним и начали ежегодно почитать день преставления преподобной подвижницы. Зосима, немного не доживший до ста лет, никогда не пытался повторить свою удивительную историю. Проходили столетия, ее пересказывали вновь и вновь, и бессчетное число христиан принимало таинства, о которых в ней повествовалось, близко к сердцу. Притча о Марии, как и о Константине, возвышала духовно и вместе с тем была губительно возбуждающей. Мария грешила с ранней юности. Она бросила семью и отправилась в порочную, восхитительную Александрию. Как беглянка, она выбрала себе древнейшую в мире, самую омерзительную профессию. Еще хуже было то, что она наслаждалась своей развратной жизнью, проходившей в непрестанных оргиях, обжорстве, пьянстве и блуде, в ярких одеждах, со сверкающими ювелирными украшениями, с выкрашенными хной и блестевшими от оливкового масла волосами. К деньгам она относилась так же расточительно, как к собственному телу, тратя их, проматывая, не пытаясь копить, существуя от одного оргазма до другого – собственного и платных клиентов, бесконечную вереницу которых пропускала через себя. На протяжении семнадцати лет Мария ни разу не задумалась об искуплении грехов, она была счастливой шлюхой – беззаботной, развратной, расточительной, жаждущей наслаждений. Если и существовала когда-то блудная дочь, то ею была Мария. Именно так судил ее Господь. Через вмешательство самой лучшей Марии он освободил самую худшую ее тезку и мягко, доброжелательно наставил ее на путь истинный. От жизни, полной шелков и благовоний, гранатов и вина, которыми она наслаждалась со своими многочисленными приятелями, общительная, обожавшая веселье Мария отправилась – одна! – во враждебную пустыню всего с тремя хлебами, отделявшими ее от голода. Поджидавшие ее там лишения были почти невообразимы: нестерпимо жаркие дни, леденящие ночи, отсутствие воды, летающие рядом и жалящие насекомые, дикие звери, злые кочевники. Одежда ее изорвалась и истлела, обнажив наготу ее ставшего целомудренным тела. Она с трудом пережевывала крошки черствого, жесткого хлеба и утоляла жажду соками трав, которые росли в пустыне. Но хоть ей удалось утолить потребности тела, ее продолжали люто терзать плотские желания. Каждый год удовлетворявшейся похоти требовал искупления годом аскетического покаяния, и потому на протяжении первых семнадцати лет Марию мучил не только сексуальный соблазн, но также видения яств и напитков, к которым она привыкла за семнадцать лет, блудливо прожитых ею в разврате. Год за год – и в итоге она искупила грехи. А в конце она достигла величия в поставленной цели и уверенной в себе святости! Потому что Мария Целомудренная Отшельница была так же независима, как Мария Развеселая Блудница, переносившая невзгоды природы и одиночество даже без Священного Писания, которое могло бы ее утешить. Ей ничего не было нужно – настолько сильна она была внутренним содержанием и преданностью Господу. Беднейшая их бедных, Мария была самой душевно богатой. Последняя в нашем рассказе о христианских девах – Хелия[187], еще одна женщина, существовавшая лишь в воображении ее создательницы, Теодоры, жены Луциния, работы которой очень напоминали писания отца Церкви Иеронима, и история Хелии была украшена забавными эпизодами из его сочинений. Теодора и Луциний, богатые испанцы, стремившиеся вести аскетический образ жизни, были настолько уверены в том, что священнослужители обладали ключом от аскетизма, что, по словам Иеронима, в 398 г. Луциний «послал шестерых переписчиков… чтобы они для него скопировали все, что я когда-либо диктовал со времени моей юности до сегодняшнего дня». Однако вскоре Луциний скончался, оставив чтение работ Иеронима Теодоре, видимо позаимствовавшей отрывки из них для создания собственного занимательного жизнеописания, которое сосредоточивалось на ее внимании к отречению от сексуальных отношений. Как и Теодора, Хелия была прекрасной дочерью христианского митрополита Эпира, представителя испанской знати. Еще девочкой благочестивая и религиозная Хелия дала обет «избежать проклятия Евы, но обрести благословение Марии». Она решила, что никогда не выйдет замуж за смертного и вместо этого станет невестой Христа. Хелия начала себя к этому готовить суровым постом и нескончаемой молитвой, хотя осмотрительно скрывала свои намерения от семьи. Священнику, тем не менее, стало известно о ее призвании, и он помог ей получить священные книги, которые она втайне изучала. Однажды ее мать, видимо, обратила внимание на то, что Хелия очень исхудала, стала скрытной и замкнутой, что ее все меньше волнуют вопросы повседневного бытия. Она начала следить за дочерью и, может быть, застала Хелию за чтением неразрешенных книг или в тот момент, когда та истово молилась о вечной непорочности. Как бы то ни было, она решила серьезно поговорить с дочерью, которая призналась ей в своих противоестественных планах на будущее. Мать Хелии пришла в отчаяние. Но она была женщиной тактичной, умевшей деликатно улаживать возникавшие проблемы. Она поговорила с Хелией – по словам Теодоры, этот разговор был записан в двух книгах и на четырнадцати страницах форматом в поллиста. Вопрос, который они обсуждали, сводился к тому, обязана ли Хелия выходить замуж или ее семье следовало смириться с ее стремлением остаться непорочной? Обсуждение проходило бурно. Роль женщин следует определять свершениями мужчин, настаивала мать. Не в моем случае, отвечала ей Хелия. Я не собираюсь помогать мужчине в достижении духовного совершенства. Я сама, своими силами хочу его достичь. В итоге обескураженная мать признала свое поражение и передала дело в суд, выставив упрямую дочь перед грозным судьей, запугивавшим ее, и потребовала, чтобы он дал разрешение на то, чтобы «отлучить Хелию от женской натуры». С какой же угрюмой печалью должна была мать думать о том, что проиграла этот тур упорствовавшей в своих заблуждениях дочери? Допрос Хелии оказался дьявольской процедурой, публичным зрелищем, разыгранным «пред ликом ангелов и людей». Судья вел заседание «ужасающим» голосом. Но Хелия была не робкого десятка, она твердо стояла на своем, отстаивая и защищая собственную позицию. Несмотря на авторитет и грозный вид, судья не смог добиться большего, чем мать девушки. Ему не удалось заставить Хелию изменить свои убеждения. Ее доводы в основном повторяли позицию Иеронима с соответствующими выводами, пояснениями и, конечно, недомолвками. Суть ее взглядов отражала принятую в период раннего христианства женщинами позицию защиты девственности, о чем она говорила, обращаясь к христианкам (и стремившимся себя лучше понять язычницам), ясно и доходчиво. Из Ветхого Завета Хелия (Иероним) приводила в пример в основном соблюдавших целибат святых холостяков, к числу наиболее известных из которых относились Иисус Навин, Илия и Гедеон, и девственников из Нового Завета – целомудренного Спасителя Христа, Иоанна Крестителя, апостолов Иоанна и Павла. «<До рождения Христа> отношение к бесплодию было плохим, теперь бесплодие благословенно», – заявила Хелия, после чего связала это положение с женской невинностью. Напрямую переписывая Иеронима, Хелия продолжала: «Потому что супружество наполняет землю; но небеса полны непорочностью». Хелия также разделяла представление об иерархии целомудренных женщин, которого придерживались отцы Церкви: первое место в ней занимали девственницы, за ними следовали вдовы и жены. Хелия хотела быть в числе первых. Больше того, поскольку она уже дала обет стать невестой Христовой, выход замуж за смертного был бы для нее равносилен измене. Тем не менее позиция Хелии отличалась от точки зрения Иеронима и святых отцов тщательно продуманным отношением к плодовитости девственниц. «Господь мой пахарь и сеятель, – витиевато излагала она. – И если на том клочке пашни, который составляет тело мое, он возжелает насадить невинность, смогу ли я противиться трудам его? Ведь никто не может противостоять власти всемогущего сеятеля». Духовная беременность прекраснее ее земной ипостаси, и плоды ее возникают без боли и тлена рождения человеческого. Любой может воспользоваться такими плодами девственности. «Счастливые роды для мужчин, женщин и стариков, ставших плодовитыми; тех, кто размножается не через соитие, а через воздержание». Любовь Хелии к женщинам обретает конкретную форму восхваления как девственницы, так и непорочной жены, и она смягчает изречение Павла: «лучше сочетаться браком, чем гореть в огне», замечанием о том, что к священным девственницам это не относится. Ведь «если одна группа людей подчиняется определенным законам, другая группа может им не подчиняться». Умно, вызывающе, убедительно, но Хелия на этом не останавливается. «Нельзя заставить принести жертву целибата и девственности в приказном порядке», – сказала она судье, который именно это пытался сделать. Каждая женщина обладает божественным правом определять свой жизненный путь. В этом Хелия расходилась с Иеронимом, который выступал за поддержание сурового образа жизни, способствующего тому, чтобы девственницы оставались девственницами как «по духу», так и «во плоти». Молоденькая Хелия – совершенный образец искренней и гордой независимости, не призывала к молчанию и смирению женщин. Стоявшая перед ней дилемма сводилась к тому, как следовать собственным порывам и требованиям совести, соблюдая при этом семейные традиции, социальные нормы поведения и даже неправедные законы. Несмотря на убедительность доводов Хелии, спор – поскольку это и был спор – так и остался незавершенным. «Ни одна женщина не может спастись, если не будет рожать детей. Либо следуй тому, что сказано в Священном Писании, либо тебя осудят как нарушительницу священных законов», – громогласно заявил в заключение судья. «Никогда», – резко возразила ему Хелия, готовая вечно хранить целомудрие невесты Христовой. Константина, Мария Египетская и Хелия никогда в действительности не существовали и, тем не менее, как это ни парадоксально, заслужили право называться матерями Церкви – названием, воздающим должное за то большое влияние, которое они оказали на миллионы женщин (и некоторых мужчин), создавших из них себе кумиров. Подвиги и великие свершения героинь средневековых произведений житийной литературы – этого «расхожего чтива» эпохи Средних веков – поражали читателей, которые из каждого жития извлекали для себя уроки веры, индивидуальной независимости, преданности, жертвенности и славных благочестивых воздаяний. На протяжении столетий судьбы этих матерей Церкви занимали ведущее место в житийной литературе даже после того, как ученые доказали, что в их портретах сочетаются черты разных вымышленных героинь. Даже чрезвычайная схематичность их историй – лишь общие контуры ключевых эпизодов – очаровывала женщин, которые домысливали их в своем воображении и в литературных произведениях. Каждая из них рисовала эти образы в соответствии со своими фантазиями, отражая собственные представления об их характерах. В каждой скупой фразе, сказанной этими женщинами, ей виделись события собственной жизни, которые она яркими нитями горя и радости вплетала в кружево повествования, тем самым делая его еще прекраснее. В мистическом смысле она как бы превращала Константину, Марию и Хелию в своих близких подруг. Царственная Константина и благородная Хелия представляли общество и семьи, которые мы хорошо можем себе вообразить, – традиционные, рациональные, обеспеченные, благоустроенные. Мария же принадлежала разгульному полусвету – бесстыдному, беспорядочному, бросающему пыль в глаза и изменчивому, как позолоченное колесо для белки, в котором она вертится день и ночь. Несмотря на различия между ними, их объединяли вера, сила, непокорность независимых женщин, выбравших непорочность и отстоявших свое решение как перед любимыми родителями, так и перед обществом, относившимся к ним с подозрением. «Восстановленная» непорочность Марии была явлением того же порядка – она стоила ей единственного ремесла, которым та владела, ее единственного источника существования с тех пор, как ей исполнилось двенадцать лет. В реальной жизни христианки вполне могли применить их опыт на практике. Если они были обращенными в христианство из языческих семей, их расхождения с традиционным язычеством являлись достаточно спорными. Когда язычник, отец Перпетуи, просил ее отречься от христианства, он рыдал, но вместе с тем «бросался на меня, как будто хотел мне выцарапать глаза»[189]. Видимо, одним из самых невыносимых следствий перехода из язычества в христианство был разрыв семейных связей. Многие новообращенные девушки расстроили родственников еще сильнее, дав обет вечно соблюдать целибат. Если у девственницы не было собственных средств, на что она должна была жить? Об оплачиваемой работе и речи быть не могло, поскольку в языческом обществе ни в какие деловые отношения с женщинами, кроме жриц, вступать было не принято, с путешествовавшими женщинами никакие сделки не заключались, как и с теми, кто пытался работать на себя, а не на семью. Девушкам-христианкам в этом отношении было немного проще, если их решение принимала семья и соглашалась их поддерживать. С другой стороны, у самой Церкви был мотив поддерживать девственниц в их стремлении вечно соблюдать целибат и посвящать себя религии, который ничего общего с религиозными причинами не имел. К III в. в монашеских конгрегациях состояло много женщин, что вело к существенным финансовым последствиям. Бедные девственницы либо продолжали оставаться бедными, либо на них тратились средства Церкви, которая все в большей степени процветала. Но богатые девственницы и соблюдавшие целибат вдовы, унаследовавшие собственность, были ценными объектами, которыми не стоило пренебрегать, поскольку они часто завещали Церкви свои земные блага. «Идеализация непорочности и неодобрительное отношение ко второму браку обрекало Церковь на победу в гонке за наследствами»[190], – отмечает в этой связи Лэйн Фокс. Кто знает, сколько девиц и вдов последовали примеру Константины, Марии и Хелии и дали обет вечно жить в безбрачии? С уверенностью можно лишь сказать, что на протяжении столетий они привлекали к себе внимание и их страстная защита непорочности и целибата волновала, побуждала, а нередко убеждала и обращала женщин в христианство. Тем самым они меняли мир холостых отцов Церкви, которые женщин и в грош не ставили, на восхитительную, манящую вселенную, где девственниц почитали, где они также могли обладать властью и где любовь Господня возвышала самую скромную женщину (на которую ни одна из наших героинь даже отдаленно не походила). А Мария, кроме того, являла собой живое опровержение утверждения отца Церкви Иеронима о том, что даже Господь не мог восстановить падшую девственницу – на самом деле Он мог. Три матери Церкви не только отстаивали и защищали девственность. Они пользовались ею для того, чтобы вести необычную для женщин тех времен независимую жизнь. Константина прославилась как мастерица византийских интриг, направленных на распространение целибата. Хелия могла бы посрамить своим красноречием любого невежественного в юриспруденции иезуита. А Мария, нагой блуждавшая в пустыне, не уставала поражать почитательниц своей святостью. Все они прекрасно знали, что делают, были уверены в себе, пользовались глубоким уважением людей и в своих начинаниях достигали успехов. Все это становилось возможным, конечно, потому, что они соблюдали целибат. В частности, это проявлялось в том, что они вели себя с мужчинами как равные, в их обществе чувствовали себя совершенно естественно, и отношения с ними нашим героиням были не в тягость. Константина очень неплохо себя чувствовала со своим бывшим отвергнутым поклонником Галликаном и поддерживала тесные, доверительные отношения со слугами Иоанном и Павлом. Мария как с равным держала себя с Зосимой, а он вел себя с ней как со старшей даже тогда, когда прикрывал ее наготу своим плащом. Хелия приняла вызов враждебно настроенного против нее судьи, и ничто из сказанного им не смогло поколебать ее решимость. Эти женщины были чрезвычайно сострадательны, но судить других избегали. Несмотря на приверженность целибату, они с уважением относились к тем, кто предпочел ему брак и материнство. Таких женщин они рассматривали как по-своему плодовитых и никогда не возлагали на них ответственность за совершенные прегрешения. В конце-то концов, разве не мужчины обычно несли ответственность за грехи на сексуальной почве? В отличие от святых отцов, эти женщины без ненависти воспринимали сексуальные отношения. Следуя прозорливому замечанию Василия Анкирского: «На свое приданое женщина покупает себе хозяина»[191], они понимали, что сексуальные отношения становились для женщин ловушкой, которая навечно заточала их в темницу ответственности и работы. Гордо и решительно отказываясь от половой жизни, они как бы заявляли о собственном освобождении от бремени такого рода забот. Избирая себе мужем Христа – точнее говоря, навсегда провозглашая себя невестами Христовыми, – они утверждали свою беззаветную веру и преданность Ему. Монахини в мужском обличье [192] Истории реальных христианок нередко были полны не менее невероятных приключений, чем те, которые довелось пережить матерям Церкви, поскольку они тоже стремились к целомудренной и независимой жизни. К числу наиболее поразительных из них относились события, пережитые четырьмя монахинями в мужском обличье, успешно противостоявшими окружавшему их миру и добивавшимися для себя права на независимость и удовлетворение своих потребностей, которые, как правило, были предназначены мужчинам. Ниже приведены их краткие жизнеописания, первое из которых принадлежит Евфросинии[193]. Евфросиния была единственным любимым ребенком богатой и богобоязненной христианской супружеской четы. К тому времени, когда она стала входить в возраст, вся Александрия была в восторге от ее удивительной мудрости, преданности учению и поразительной красоты. Ей не нужно было беспокоиться о будущем, поскольку самые знатные и состоятельные семьи соперничали между собой, стремясь заручиться согласием родителей выдать ее замуж за кого-нибудь из их сыновей. В конечном итоге отец девочки Пафнутий договорился о том, что выдаст дочь замуж за отпрыска наиболее влиятельного семейства в Александрии. Они обменялись подарками, и помолвка очаровательной Евфросинии состоялась официально. Незадолго до свадьбы, когда Евфросинии было восемнадцать лет, Пафнутий взял ее с собой на три дня в монастырь. Прекрасная девушка как зачарованная слушала речи настоятеля о девственности, непорочности и страхе перед Господом. «Благословенны все, живущие в этом месте, – думала она. – Они как ангелы, непрестанно восхваляющие Господа. А после смерти эти люди будут удостоены вечной жизни». Евфросиния преобразилась. Она забыла радость, которую испытывала от предстоявшего брака, вместо этого ей страстно захотелось жить как благочестивой монахине, соблюдая целибат. Пафнутий, несмотря на всю свою набожность, никогда бы на это не согласился! Евфросиния напряженно раздумывала над своей проблемой и вскоре рассказала о ней пришлому монаху. «Нет, дочь моя, не предавай тело свое блуду, не трать красоту свою на постыдную страсть, – ответил монах. – Стань вместо этого невестой Христовой. Беги и спрячься; схоронись в монастыре, и обретешь там спасение». Дрожавшие руки Евфросинии в страхе и смущении рассеянно теребили восхитительные кудри – символ ее сексуальной привлекательности и пола. Надо будет принять постриг, решила она, сделать это как первый шаг к самоотречению. «Не хочу, чтобы меня стриг мирянин, пусть это сделает служитель Господа», – таково было ее единственное условие. Монах, ее сообщник, убедил одного старого затворника совершить постриг[194]. Кроме того, он дал ей подходящее для монастыря одеяние кающейся грешницы. Но Евфросиния, постриженная и скромно одетая, пребывала в смятении. Ей стало казаться, что скрываться в монастыре не имело смысла, поскольку Пафнутий, вернувшись домой и узнав, что она сбежала, организовал бы ее поиски во всех женских общинах. Он искал бы ее так продуманно, что раньше или позже обязательно нашел бы и выдал замуж за ее жениха. Но сама она хотела избежать замужества и жить праведной жизнью, посвященной служению Господу. Во что бы то ни стало ей надо было сделать так, чтобы отец ее не нашел. «Я укроюсь в мужском монастыре, выдав себя за евнуха, – решила она. – И никто не заподозрит, что я женщина». В тот же вечер полная решимости Евфросиния, с короткими волосами, в мужском одеянии и с большой суммой денег, составлявшей пятьсот солидов, пришла в монастырь. «Брат, – солгала она привратнику, – пожалуйста, пойди и скажи настоятелю, что некий евнух из дворца стоит у входа и желает с ним поговорить». Настоятель поверил ее рассказу, взял деньги и принял ее в монастырь под именем Смарагд. Вот так, не встретив никаких препятствий, Евфросиния прошла в монастырские ворота и стала мужчиной – изувеченным, конечно, но с лучезарно прекрасным лицом, что, видимо, и составило единственную причину его статуса евнуха. И действительно: «Дьявол многих пытался ввести во искушение его красотой», и вскоре настоятелю пришлось отделить ее от остальных обитателей монастыря. Это не смутило Евфросинию, нареченную Смарагдом. Она обосновалась в отдельной келье и окунулась в свою новую жизнь с непоколебимой верой истинного ревнителя благочестия. Ее совершенно не волновало присутствие рядом большого числа мужчин. Все усилия девушки были сосредоточены на том, чтобы хранить непорочность и преданно служить к вящей славе Господней. Пафнутий в то время пребывал в отчаянии. Обнаружив, что дочь его скрылась, он, как и полагала Евфросиния, организовал ее поиски. Его дочку безуспешно искала вся Александрия. В конце концов Пафнутий с помощью своего друга-настоятеля решил прибегнуть к божественной помощи. Все монахи стали ревностно молиться, чтобы Господь ниспослал им откровение свыше, но Евфросиния молила Господа с еще большей страстностью. Несмотря на молитвы и всенощные бдения ее «братьев», девушке удалось сохранить свое местопребывание в тайне. Через какое-то время, чтобы утешить друга, продолжавшего горевать и печалиться, настоятель познакомил его с уединенно жившим евнухом. Пост и суровый аскетизм настолько изменили внешность Смарагда, что Пафнутий не узнал в нем дочь. Он был чрезвычайно поражен ее благочестием и мудростью, а потому ему захотелось проводить с ней больше времени. Пафнутию удалось это устроить – их отношения продолжались до самой ее смерти. «Как же много я получаю от этого человека, – с восторгом говорил он настоятелю. – Господь знает, что любовью своей он завоевал мою душу, как будто он не монах, а моя собственная дочь». Прошло тридцать восемь лет, и Смарагд, которому было тогда пятьдесят шесть лет, лежал при смерти. Благодаря целомудрию, которое Евфросиния так высоко ценила, большую часть жизни ей удалось провести как мужчине, как праведнику, скрывшемуся от мира за монастырскими стенами. Ее красота увяла, и выглядела она так, как должен был выглядеть человек, роль которого она играла, – аскет и благочестивый евнух, посвятивший себя служению Господу. Пафнутий, к тому времени тоже очень состарившийся, пришел ее навестить и стал упрашивать замолвить о нем словечко пред Господом, чтобы Господь поведал ему судьбу его давно утраченной дочери Евфросинии. Смарагду, испытывавшему предсмертные муки, не надо было более скрывать истину. «Отец мой, – прошептала Евфросиния, – не печалься больше о судьбе своей дочери. Она – это я». Когда потрясенный Пафнутий перевел взгляд на ее изможденное тело, Евфросиния преставилась. При подготовке к похоронам подтвердилось, что Смарагд на самом деле был не евнухом, а женщиной. Во время похорон ее непорочное тело сотворило еще одно чудо: прикосновение к нему исцелило слепоту одного монаха. Изначальный обман Евфросинии, к которому она была вынуждена прибегнуть, чтобы скрыться от отца, когда она приняла постриг, нарушив законы библейские и человеческие, был предан забвению. Значение имело лишь благочестие жизни, прожитой ею в мужском обличье. Как и другие монахини, переодетые в мужское платье, Евфросиния выбрала для себя целибат как цель жизни и стратегию ее достижения: скрыв половую принадлежность, а тем самым и собственную личность, она смогла пройти свой жизненный путь так, как решила сама. Она была преданной сторонницей целибата, и смена обличья не только принесла ей освобождение, но и духовно наполнила тем, что стало сутью ее существования и через святость даровало ей столь желанную вечную жизнь. Еще более известной женщиной, переодетой в мужское платье и соблюдавшей целибат, была Пелагия Антиохийская[195] – восхитительная блудница, которую клиенты осыпали великолепными дарами. Как-то раз праведный епископ Нонн Эдесский с другими служителями Церкви стоял во дворе базилики Святого мученика Юлиана и проповедовал. Мимо проезжала на осле Пелагия, окруженная шумной толпой нарядных поклонников, украшенных драгоценностями. Даже осел ее был увешан малюсенькими колокольчиками, которые позвякивали на каждом шагу. Сама Пелагия была ослепительна в роскошных одеяниях, с золотыми браслетами на руках и ногах, пальцы были унизаны перстнями и кольцами, шею ее обвивали золотые ожерелья, выложенные перламутром и унизанные драгоценными камнями. Голова ее была непокрыта, на плечи она накинула легкую шаль. Благоухание ее духов и притираний было настолько сильным, что достигло обоняния священнослужителей. Но сильнее всего их очаровала необычайная красота Пелагии. Ее вид так сильно подействовал на епископа Нонна, что он горько заплакал, да так сильно, что промокла даже его власяница, которую он всегда носил надетой на голое тело. Когда Нонн пришел в себя, он с жаром стал говорить о поразительной прелести Пелагии и долгих часах, проведенных ею в опочивальне, когда она наряжалась и прихорашивалась. Собравшиеся церковнослужители были растроганы до глубины души, когда Нонн продолжил свою проповедь, относившуюся к поведению Пелагии, и молил Господа о ее спасении. Позже в самой большой церкви Антиохии Нонн так красноречиво и эмоционально совершал Божественную литургию, что задел за живое всех присутствовавших; те так рыдали, что пол в храме стал мокрым от их слез. Многие были поражены тем, что Господь побудил Пелагию прийти в храм, это казалось просто невозможным. Она впервые задумалась о том, насколько была грешна, и эта мысль повергла ее в ужас. Остальные верующие, тронутые охватившими ее чувствами, дивились тому, что епископу Нонну только что удалось наставить грешную прожигательницу жизни из их города на праведный путь. После службы Пелагия послала двух своих слуг к епископу Нонну с письмом, в котором просила его об аудиенции. Он согласился, но при условии, что встреча будет происходить в присутствии других людей. Епископ предупредил ее, что был обычным мужчиной, поддающимся искушению. В церкви, выбранной местом аудиенции, на глазах других священнослужителей, которых Нонн попросил стать свидетелями их встречи, Пелагия бросилась ему в ноги и стала умолять крестить ее по христианскому обычаю. стонала она, распростершись на грязном полу. У всех присутствовавших, кроме Нонна, это драматическое зрелище вызвало слезы на глазах, но он настаивал на том, чтобы Пелагия соблюдала церковный закон, требовавший, чтобы блудница пригласила на обряд крещения людей, которые были согласны стать ее крестными родителями. Несдержанной и порывистой Пелагии перечить было непросто. «Тебе придется отвечать за меня пред Господом, если не станешь меня крестить прямо сейчас, – крикнула она, добавив при этом такую грубую брань, какая была свойственна разве что погонщикам верблюдов: – Ты станешь изгоем у своего святого алтаря и отречешься от своего Бога, если сегодня же не сделаешь меня невестой Христовой»[198]. Ей удалось уговорить Нонна, и вскоре для проведения церемонии прибыл епископ антиохийский. Шлюха, известная в народе под именем Марганито – так сирийцы называли жемчуг, которым она была в изобилии украшена, – была крещена как Пелагия, именем, данным ей при рождении. Как только все сели за стол, чтобы отпраздновать торжественное событие, в дверь постучал дьявол и стал громогласно обвинять Нонна в том, что тот умыкает его добычу. Чтобы отвергнуть претензии сатаны, Нонн сказал Пелагии, чтобы та намазалась елеем. Она так и сделала, и нечистый, как и следовало ожидать, сгинул. За восемь дней обряда крещения он часто появлялся вновь, предлагал ей драгоценности и богатства, чтобы она вернулась к нему на службу, и стонал, досадуя на то, что она от него ушла. В ответ Пелагия перебрала все свои вещи и передала их Нонну – своему учителю и духовному наставнику. Мирские блага уже не имели для нее значения. Вновь обретя целомудрие, она теперь готовила себя к тому, чтобы стать невестой Христовой, и ничто не могло ее от этого удержать. На восьмой день вместо того, чтобы сменить белое крестильное платье на одеяние, которое обычно носили христианки, Пелагия надела на изнеженное тело власяницу, прикрыла ее накидкой и плащом епископа Нонна и скрылась в ночной тьме. Преображение ее было завершено. Меньше чем за две недели она отреклась от дьявола и своей греховной профессии. Она вернула себе имя, данное при рождении, целомудрие, поменяла разврат на духовность, шелковые наряды на грубую власяницу. В облике мужчины, одинокая, она ушла в раскинувшийся перед ней огромный мир. Пелагия взяла себе имя Пела?гий и стала выдавать себя за евнуха и монаха, вскоре получившего известность как праведник. Она жила в келье на Масличной горе – как исхудавший, истощенный, с ввалившимися глазами аскет, чья красота увяла от поста и покаяния. В качестве евнуха Пела?гия Пелагия вышла за пределы своего пола и дала обет безбрачия как средства духовного очищения. Пользовавшаяся большим успехом блудница стала широко известным подвижником, неуязвимым даже для козней дьявола. Лишь спустя несколько лет, когда она скончалась и ее стали обряжать для похорон, пораженные монахи узнали, что евнух Пелагий был женщиной. Пелагия, позже причисленная к лику святых, стала одной из нескольких праведных женщин, принимавших мужское обличье, безбрачие которых позволило им жить духовной жизнью праведников. Другим изменившим вид и обратившимся в монахов женщинам везло меньше. Приключения Марины[199] начались после смерти матери, когда ее горевавший отец Евгений ушел в монастырь и тем самым лишил ее близких людей. Но недавно ставший монахом отец очень беспокоился о судьбе маленькой дочери и в конце концов решил обо всем рассказать настоятелю, в рассказе своем изменив лишь одну деталь – дочь Марину поменяв на сына Марина. Так Марина стала жить в монастыре со своим отцом как маленький мальчик. Шли годы. Евгений скончался, а Марина оставалась в монастыре. Одна из ее обязанностей состояла в том, чтобы ездить за припасами в гавань, где ей приходилось проводить ночь. Как-то раз беременная женщина указала на Марина как на соблазнившего ее мужчину. Марин отрицал обвинения, но отказывался предъявить неопровержимые доказательства своей невиновности, а именно тот факт, что он был женщиной. Монахи изгнали Марину из монастыря. После этого в течение пяти лет она с младенцем «сыном», забота о котором лежала на ее плечах, просила подаяние у монастырских ворот и умоляла монахов вновь принять ее в монастырь. В конце концов настоятель уступил просьбам монахов и вновь распахнул перед Мариной и ребенком ворота обители. Но тяжкие испытания, выпавшие на ее долю, не прошли даром. Вскоре она скончалась, и, как случалось с другими ее сестрами, переодетыми монахами, тот факт, что она была женщиной, выяснился при подготовке к похоронам. Настоятель, с холодным безразличием наблюдавший за ее страданиями, горячо раскаивался, чувствуя свою вину. В женщину, оклеветавшую ее, вселилась нечистая сила, от которой та смогла избавиться лишь тогда, когда призналась, что оклеветала Марину. Более романтичная судьба выпала на долю Афанасии Антиохийской и ее мужа Андроника после того, как их двое детей умерли в один день. Потерявшая детей женщина непрестанно их оплакивала, пока ей не было ниспослано видение о том, что ее малыши счастливо играют на небесах. Это оказало на Афанасию сильнейшее воздействие. Они с Андроником долго обсуждали, что бы это могло означать, и решили, что им был дан знак отказаться от земных благ. Они вместе оставили свой дом и направились в Египет служить Даниилу, уже снискавшему известность за совершенные им чудеса, а позже ставшему святым. В Египте они разлучились, и Афанасия провела в пустыне двенадцать лет под именем отшельника Афанасия. Обстоятельства вновь свели ее с Андроником, но, как и в случаях с другими женщинами, переодетыми в одеяния монахов, аскетизм так сильно изменил ее внешность, что Афанасию не узнал даже собственный муж. Тем не менее его очень влекло к ней духовно, и двое монахов стали неразлучны. Они вместе поселились в монастыре, Афанасий и Андроник преданно служили Господу, вели целомудренный образ жизни; теперь их сближала глубокая духовность, сменившая супружескую любовь, которую они когда-то испытывали друг к другу. Афанасия лишь на смертном одре призналась сначала нескольким монахам, а потом и Андронику в том, что на самом деле была его женой[200]. Скрывая свою истинную личность до самого конца жизни, Афанасия тем самым исключала возможность плотского, супружеского вожделения, грозившего поставить под вопрос совершенную непорочность ее «замужества». Евфросиния, Пелагия, Марина и Афанасия были самыми известными женщинами, скрывавшими свои личности под одеяниями монахов. Нет сомнений в том, что тысячи других женщин таким же образом проникали в религиозные общины. Многие искали там убежище от оскорблявших их или нелюбимых мужей и женихов, и, как мы видели, такое убежище, обретенное в мужской монашеской общине, было наиболее надежным, особенно если черты сходства скрывавшихся с женщинами объяснялись кастрацией. Другие обманом проникали в монастыри, чтобы освободиться от ограничений, налагавшихся женственностью на относительную свободу, дозволенную в жизни мужчинам. Очевидно, все эти женщины соблюдали целибат, порой доводивший их до одержимости. Они были глубоко религиозными людьми, либо рожденными христианками, либо обращенными в восхитительную и требовательную христианскую веру, и потому монастырь привлекал их как сочетание того, что представляло для них особую ценность: соблюдение целибата и преданность Господу. Иначе говоря, они делали то же самое, что и другие переодетые в мужское платье искательницы приключений, уходившие служить в армию или становившиеся профессионалами, стремясь к достижению большей степени личной свободы. Другой значительной группой женщин, переодевавшихся мужчинами и пробиравшихся как в монастыри, так и в другие места, были не соблюдавшие целибат любовницы, преследовавшие возлюбленных, ставших монахами, которые либо тоже не соблюдали безбрачие, либо были нетвердыми в своих убеждениях служителями Господа. Наибольшую известность среди них получила папесса Иоанна[201], сумевшая озадачить Церковь на несколько столетий, пока в XVI в. церковные власти и богословы не отнесли ее к недостоверной области апокрифов. Иоанна под именем Иоанна Англикуса, видимо, в IX в. стала выполнять функции Папы после того, как монашеская деятельность снискала ей репутацию всестороннего образованного человека. Она переоделась в монашескую одежду, чтобы тайно встречаться с монахом, в которого была влюблена. Как повествуется в рассказе о ней, ко времени избрания Папой Иоанна, она же Иоанн Англикус, была беременна от другого любовника. Во время прохождения папской процессии по улице она внезапно опустилась на корточки и родила ребенка. Рассказ этот имеет две версии завершения – либо Иоанн / Иоанна и ее сын вскоре умерли, либо он вырос и стал Папой Адрианом III. У этой легенды есть и древнее продолжение. Как из него явствует, из-за двуличности Иоанны / Иоанна, все последующие папы должны были, спустив штаны, садиться на предназначенный для них стул, в сиденье которого было вырезано отверстие, или, как его иногда называли, «проверочное кресло», чтобы, глядя через это отверстие, специальные священнослужители могли определить, не был ли новый Папа женщиной или евнухом. Однако в XV в. префект ватиканской библиотеки обоснованно сделал вывод о том, что на деле эти существовавшие в действительности кресла с отверстиями служили просто-напросто для того, чтобы, сидя на них, верховные понтифики могли удовлетворять свои вызывающие неудобство естественные потребности. В числе многочисленных женщин, переодетых в одежду мужчин-монахов, были и выдающиеся, почитаемые Церковью несмотря на то, что они нарушали церковный устав и библейский закон, обманывая настоятелей и других монахов. Их главной целью была спокойная жизнь при соблюдении целибата, поэтому именно безбрачие становилось основной причиной, привлекавшей их в религиозные общины. За исключением Евфросинии, отец которой, скорее всего, нашел бы ее, если бы она попыталась укрыться в женском монастыре, все эти женщины могли поселиться в женских обителях. Но вместо этого они осмеливались бросать вызов обществу и своим семьям, отваживаясь оставаться в мужских монастырях. В качестве монахов эти переодетые мужчинами женщины отрекались не только от своего пола, но и от половых отношений как таковых. Их стремление к целибату оказывалось настолько сильным, что они удовлетворяли его, подавляя свое женское естество. В любом случае их целибат был плодом религиозного фанатизма. Этим женщинам было недостаточно просто обеспечить себе защиту от сексуального общения с мужчинами и замужества. Они стремились целиком – душой и телом – отдаться служению Господу, причем делать это они стремились с максимально возможным рвением. Они сознательно шли на самые жестокие лишения, претерпевали такую нужду, что подрывалось их здоровье, а внешность целиком изменялась. Нередко они сами придумывали кары и наказания, которым подвергали себя при покаянии. В отличие от многих монахов-мужчин, ни одна из переодетых в монашескую рясу женщин не жаловалась на трудности при соблюдении обета безбрачия. Ведь именно целибат составлял основную причину, увлекавшую их в монастыри, целибат лежал в основе их религиозного рвения. Единожды выдав себя за монаха, они рисковали бы всем, позволив себе хоть раз отдаться мужчине. Иначе говоря, целибат был для них одновременно и целью, и средством ее достижения. Для таких умных и ярких женщин, как Евфросиния, Пелагия, Марина и Афанасия, мужское обличье и личность помимо целибата имели и другие преимущества, которые они должны были высоко ценить. В мужской ипостаси они избавлялись не только от женских обязанностей, но и от приниженного положения женщины. Самый ничтожный монах был, тем не менее, мужчиной и в качестве такового пользовался свободами и уважением, немыслимыми ни для одной женщины. К числу этих свобод относилось неограниченное стремление к обретению духовности. Однако наши четыре женщины, переодетые монахами, не ставили знак равенства между духовностью и смирением. Никто из них не страдал ложной скромностью; все они были честолюбивы, быстро приспосабливались к монастырской жизни и так же стремительно начинали превосходить своих коллег, завоевывая репутацию святости, мудрости и любви к учению. Например, Евфросиния, происходившая из привилегированного сословия, уже в самом начале своей монастырской жизни поставила высокую планку, назвавшись дворцовым евнухом, поскольку положение такого человека было престижным и подразумевало не только грамотность, но и более разностороннее образование, наличие хороших манер и достаточную эрудицию. Даже Пелагия вскоре достигла в своей новой профессии таких же высот, каких ей удалось достичь в бытность ее блудницей, причем с самого начала на новом поприще ее поддерживал такой известный священнослужитель, как епископ Нонн. Для этих женщин жизнь соблюдавших целибат монахов открывала новые возможности, обеспечивая им уважение и почитание, которыми обычно пользовались мужчины[202]. Их целибат был самым прекрасным из всех его возможных разновидностей – преобразующим и освобождающим, служившим инструментом для достижения собственного успеха. Бородатые святые женщины Другим типом женщин, представлявшихся мужчинами и соблюдавших целибат, были бородатые святые женщины. Анкамбер[203] – дочь матери-христианки и отца-язычника, который правил в Португалии, – была одним из семерых или даже девятерых близнецов. Анкамбер, также известная под именем Вильгефортис, мечтала остаться девственницей и посвятить жизнь служению Господу, но отец проигнорировал ее стремления и обручил дочь с королем Сицилии. Анкамбер молила отца изменить решение, но он оставался непреклонен. Тогда она стала просить о спасении Господа. Господь даровал ей избавление, ниспослав длинные свисавшие усы и волнистую шелковистую бороду. Несмотря на это, разгневанный отец покрыл голову внезапно обросшей усами и бородой дочери вуалью. В отместку Анкамбер сорвала вуаль с головы, чтобы ее сицилийский жених увидел невесту во всей красе. Тот вздохнул и тут же отменил бракосочетание. Отец, взбешенный тем, что его планы были сорваны, велел распять Анкамбер. Она приняла крестную смерть, претерпев мучения за девственность, которую Господь помог ей сохранить, избрав для этого средством мягкие волосы, выросшие у нее на лице. Двумя другими бородатыми святыми женщинами были Галла – вдова, твердо решившая повторно не выходить замуж, и Паула из Авилы – девственница, испытывавшая такое отвращение к своему поклоннику, что убежала от него и попросила Иисуса ее искалечить. Он не отверг ее просьбу, и у нее тут же отросла густая уродливая борода, настолько изменившая ее облик, что обожатель ее даже не узнал. Бородатые святые женщины уникальны в том смысле, что все они были избавлены от половых отношений с мужчинами внезапным появлением на лицах отталкивающего волосяного покрова, свойственного представителям противоположного пола. В каждом отдельном случае они были бессильны отстоять свою непорочность и в отчаянии обращались к Господу, даровавшему им то средство, в котором они нуждались. Интересно отметить, что святая Анкамбер стала святой покровительницей женщин, стремившихся «освободиться» от своих мужей (и этимологического происхождения уникального в своем роде глагола unencumber[204]). Помолвка Анкамбер отражала их собственное отчаяние и безысходность, и без всякого глумления над ее судьбой – отросшей бородой и распятием на кресте – они испытывали к ней теплые чувства и подносили в дар овсяные лепешки, обращаясь с просьбой вступиться за них пред Господом, чтобы Он помог им в противостоянии супругам. Некоторые, а может быть, многие из этих несчастных в браке женщин скорее всего просто ненавидели собственных мужей. Других, таких как Анкамбер, видимо, принуждали выходить замуж за нелюбимых, когда сами они стремились посвятить себя безбрачию и благочестивым делам. Они рассматривали несвойственную женщинам растительность на лице Анкамбер – так же, как Галлы и Паулы – в качестве подходящего средства, позволявшего защитить им свою непорочность. Целибат в пустыне Новая азбука сердца отцов-пустынников [205] В Древнем Египте слово «пустыня» использовалось для передачи образа тяжелой жизни впроголодь и непосильного труда на Ближнем Востоке. Она напирала на околицы деревень и окраины городов своей мрачной дикостью. Даже Александрию – самый красивый и развитый в культурном отношении город – от этого необузданного, дикого запустения отделяло всего пятьдесят километров. Человек оказывался в пустыне внезапно. Он выходил из деревни, проходил мимо загонов для скота, миновал полосу земли, протянувшуюся между равниной, затоплявшейся водами реки, и крутым береговым откосом. Было видно, что это последняя пядь орошаемой и обрабатываемой земли, на которой жили люди. Дальше, за крутым, холмистым склоном простиралась беспредельная пустынная территория, открытая всем ветрам. Пустыня была жутким местом – и в этом отчасти крылась ее огромная притягательная сила. Илья Пустынник прожил там семьдесят лет, и в современном ему источнике с восхищением говорилось: Даже сегодня бескрайнее пустынное пространство ужасает деревенских жителей; они боятся лая гиен и бурчания демонов, их очень трудно уговорить провести там ночь. К пустыне вполне можно относиться как к грозному миру, внушающему людям страх. Но можно смотреть на нее и другими глазами, так, как видели ее многие христиане в ранний период развития христианства – как царство свободы, границы которого определяли внешние пределы вероломного мира цивилизации. Мужчина или женщина – такая, как Мария Египетская, – если не очень боялись кочевников, голода и холода, могли рискнуть туда уйти в поисках ответов для своей ищущей души и в надежде обрести там Господа, если им очень повезет. Для двадцатичетырехлетнего Антония[207], чей богатый отец владел процветающим хозяйством на окраине селения в Фаюмском оазисе, пустыня всегда простиралась до горизонта. Со временем она стала для него убежищем, спасавшим его от мира, от которого он отрекся, передав все владения совету своего селения и определив младшей сестре статус «глубоко верующей девственницы». Но сначала его смущала, тяготила и приводила в замешательство ужасная проблема – половое влечение, постоянно требовавшее удовлетворения по наущению дьявола. Антоний с таким исступлением и неистовством стремился противостоять дьявольским козням, что даже проходившим мимо людям было видно, как его терзала внутренняя борьба. Сначала Антоний стремился лишь к одиночеству и спокойствию, чтобы охладить свой пыл чтением Священного Писания и молитвой о том, чтобы познать Христа. Место, где он мог себе в этом не отказывать, находилось неподалеку от селения, там он мог спокойно размышлять, и ему не мешали проходившие мимо люди. Тем не менее юношу продолжала донимать неуемная плотская похоть, лишая его надежды на безмятежное подвижническое существование. Позже он писал о том, что «злые помыслы – козни дьявола». Он боролся с демонами всеми доступными ему средствами, укрепляя тело бессонницей, отказываясь от всех удобств, даже от самого необходимого. Он питался лишь хлебом с солью, иногда раз в день, иногда раз в два, а то и в четыре дня, и запивал его водой. Однако такое подвижническое воздержание не унимало его «юношеский зуд», иными словами, «демона похотливости». Делая все возможное, чтобы его одолеть, Антоний заточил себя в гробовой пещере и плел корзины, чтобы заработать денег. Единственным человеком, с которым он продолжал встречаться, был один из его друзей, время от времени приносивший ему еду. Больше пятнадцати лет он упорно продолжал борьбу лишь для того, чтобы прийти к следующему выводу: «Кто в пустыне в своей келье предается тишине, тот неуязвим для трех искушений: слуховых, речевых и зрительных; одна лишь борьба предстоит ему: борьба с чувственностью»[208]. (На знаменитой картине Иеронима Босха «Искушение святого Антония» изображена фигура полностью одетого Антония, сидящего с Библией в руках на скале. Он с отвращением смотрит на омерзительные создания, многие из которых обезображены шипами. Голая женщина, стоящая к нему вполоборота, бесстыдно делает ему прозрачные скабрезные намеки. Повсюду суетятся мерзкие твари, голые женщины и горбун, бесстыдные гоблины, рыбы, олицетворяющие порок, и злые искусители, в то время как объятый тревогой монах, один из нескольких сторонников Антония, сжимает Библию.) Из мрачного склепа, составлявшего его мир, Антоний перебрался в заброшенную крепость. Спустя двадцать лет (в 305 г.) он решил искать себе последователей среди бродивших в округе христианских отшельников, также оставивших мирскую суету в стремлении избавиться от ее безжалостных требований и непреклонности, ее преследований, долгов, а заодно и от ее злопамятных и опасных единоверцев. Антоний со своими приверженцами направился в восточную пустыню, единственными обитателями которой были кочевники, и обосновался там в пещере на горе Кол-зим. Он жил в этой убогой обители анахорета на горе Святого Антония до самой своей кончины в 356 г. Антоний получил известность как отец-пустынник, основавший монашество, но в его дни в качестве «отрекшегося» он примыкал к распространенному тогда течению. Отрекшиеся, сначала бродившие по египетским городам и селениям, позже объявили своими владениями пустыню. Другой отец-пустынник, Аммон из Нитрии[209], соблюдавший целибат, сразу же после вступления в брак убедил жену отказаться от половой жизни. Прожив восемнадцать лет в целомудренном брачном союзе, жена Аммона убедила его уйти в пустыню. «Негоже тебе скрывать такую добродетель, как твоя», – говорила она[210]. После такого лестного довода Аммон отправился в пустыню, где его высокая духовность привлекла к нему нескольких отрекшихся, ставших его учениками и последователями. Позже они пошли дальше вглубь пустыни, в Келлию[211], создавая себе «кельи» в пространствах между дюнами. Каждый человек выкапывал собственный колодец с солоноватой водой, и так возникли несколько небольших оазисов. Но Келлия, тем не менее, была расположена слишком близко от центров цивилизации с ее страданиями и искушениями. Дальше, на расстоянии дневного и ночного перехода от нее, раскинулась Скитская пустыня, теперь называемая Вади-Натрун, где было проще добывать воду, потому что там, где проходила граница с заболоченными землями, богатыми содой, было много источников. «Скитская пустыня, – писал Питер Браун, – была героическим форпостом египетского отшельничества… тем фоном, на котором развивалось действие во многих литературных произведениях последующих веков, героями которых были отцы-пустынники»[212]. К 400 г. эта пустыня стала домом для тысяч монахов. Антоний, Аммон и их ученики преобразили пустыню, построив небольшое поселение. Освободившись от превратностей и неурядиц общества, отцы-пустынники сталкивались с двумя могучими соперниками: дьявольскими искушениями и грозной природой. Их главной целью было использование Божьего дара свободного выбора для искупления грехов и возврата к «совершенной жизни», развращенной грехопадением. Иероним, с юности ставший отцом-пустынником, любил вспоминать свои похождения. Он, бывало, сидел в одиночестве, «скрыв руки и ноги под безобразной власяницей… с кожей черной, как у эфиопа», и боролся со сном. Когда сон его одолевал, он без сил валился на землю. Питание его было поистине жалким: холодная вода и ничтожное количество сырой пищи. И несмотря на эти ужасные лишения, на которые он шел сознательно, чтобы преодолеть страх ада, сидя голодным в лихорадке в пустыне, мысленным взором он видел кружившихся вокруг него девушек. Он был «скорее мертв, чем жив», по его собственным воспоминаниям, однако его «продолжала одолевать неуемная похоть»[213]. Жизнь в пустыне шла своим чередом с присущими ей драмами, возможностями и принципами. Со временем монах-пустынник Иоанн Кассиан Массалийский[214] и другие монахи разработали свод правил о том, как преуспеть в таком образе жизни. Как и в предшествовавшем их существовании главной проблемой были еда и вода: сначала проблема состояла в том, как их получить, а потом, что было в чем-то сложнее, – как распределить их таким образом, чтобы скорее поститься, чем питаться. Добыча пропитания там всегда была насущной проблемой, поскольку Египет был неизменно прожорлив и над ним постоянно витал призрак голода. Если илистые воды Нила несли людям изобилие, то пустыню можно было сравнить с пустым корытом. По этой причине общественное мнение приветствовало победы святых отцов над голодом и собственным аппетитом с еще большим энтузиазмом, чем стремление к обузданию ими похотливого зова плоти. Пост воспроизводил самое непреодолимое искушение Адама, но результат был совсем иным, поскольку в отличие от первого человека, который питался фруктами, святые отцы должны были сами добывать себе пропитание. Они собирали скудные дары своей земли: клубни, корни, растения, ягоды, носили воду из ближних и дальних источников. На протяжении пятнадцати лет один отшельник прожил в двадцати шести километрах от колодца. Моисей Эфиоп, глубоко раскаивавшийся бывший разбойник, возможно даже убийца, ночи напролет ходил от одного источника к другому и наполнял водой кувшины других святых отцов. Несмотря на скудость их припасов, случалось, что монахов грабили голодные странники. Один из отшельников держал в пещере для охраны своих нищенских пожитков двух змей. Нередко у святых отцов были значительные запасы хлеба – известны случаи, когда у них хранился запас на шесть и даже на двенадцать месяцев. Они накапливали его в таких количествах из-за того, что редко бывали среди людей. Иоанн Кассиан оставил пространные и подробные описания повседневной жизни святых отцов, в частности их питания, на основании чего Алин Руссель подсчитала калорийность потреблявшейся ими пищи. Во время праздничной трапезы, устраивавшейся, когда встречались два одиноких монаха, на каждого из них приходились следующие продукты: два куска хлеба весом в один римский фунт (327 граммов), капля масла, пять печеных горошин, три оливки, две сливы и один сушеный инжир. Вместе это составляло около 1000 калорий, и крестьяне, включая тех, кто становился отшельником, считали такую трапезу кулинарным излишеством. Обычная трапеза могла составлять такое же количество хлеба, соль и разные корни или дикие травы, которых едва ли было достаточно, чтобы поддержать взрослых мужчин, несмотря на их малоподвижный образ жизни, проводимой за плетением корзин или выполнением других однообразных задач, медитацией, сбором продуктов питания и воды, но, прежде всего, – в молитве. Логическим следствием такого образа жизни являлся вопрос о сексуальности и ее подавлении – великой цели, которую ставили перед собой святые отцы. Кассиан полагал, что при двух кусках хлеба в день для достижения сексуальной непорочности потребуется шесть месяцев. Руссель с этим согласилась, сопоставив утверждение Кассиана с проводившимся в Соединенных Штатах во время войны экспериментом, связанным с влиянием недоедания на мужскую сексуальность. Тридцать два мужчины сознательно снизили калорийность дневного питания с 1700 до 1400 калорий и сохраняли этот уровень на протяжении шести месяцев. К концу этого периода они сильно похудели, а их сексуальность значительно снизилась: они больше не испытывали полового влечения, не видели эротических снов, у них прекратились ночные семяизвержения. Таким образом, результаты эксперимента подтвердили правоту Кассиана[215]. Оказалось, что голод питает целомудрие. Самым страшным врагом святых отцов была похоть, насылаемая дьяволом, а аскетизм, в частности недоедание в сочетании с бессонницей, составлял самое страшное оружие для борьбы с зовом плоти. Эротические видения с женщинами были не единственным проявлением сексуальной греховности. Другим очевидным грехом была мастурбация, а для многих и ночные семяизвержения. Как предупреждал один из святых отцов, монахи должны были «преодолевать пределы законов природы», укрощая плоть и тем самым предотвращая скопление избыточного семени. Суть проблемы заключалась в том, чтобы соблюдать продолжительный пост, иначе вполне могли возникать эротические порывы[216]. Однако не все считали, что ночные семяизвержения являются грехом. Некоторые мыслители говорили, что они происходят без участия воображения, бессознательно, и потому представляют собой естественное явление. И аскеты, и врачи полагали, что сперма возникает вследствие переизбытка пищи, а средством, способствующим ее уменьшению, являются пост и усыхание тела. Чем более истощенным становится тело, тем это лучше для души. К продуктам, помогавшим его иссушать, относились чечевица, соленые оливки, инжир, виноград и сливы, соль, соленая рыба, рассол и уксус, лук-порей и печеный горох. Еда должна была быть сырой и холодной, чтобы охлаждать жар тела, приводивший к возбуждению чувственности. Излишество жидкости тоже составляло проблему, поскольку наполнение мочевого пузыря стимулировало другие органы. Здесь умеренность тоже была лучше изобилия. Поэтому в борьбе за существование святой отец должен был хранить в своей примитивной келье продукты питания для духовных потребностей, которые налагали на него определенные ограничения. В углу был сложен запас сухих, потерявших вкус буханок хлеба, поддерживавших его существование, полученных в награду за тяжелую ручную работу. И, поскольку он всегда испытывал голод, этот сухой и твердый хлеб должен был время от времени вызывать в нем такое же искушение, как грезы о нагих, манящих женщинах. Иногда случалось так, что долгие годы укрощения плоти и плотских стремлений – пост, молитвы, еда, бессонница – доводили святых отцов до срыва, который получил название адиафория[217]. Они уходили из своих тесных келий и бродили по пустыне, искали и собирали сочные травы, ели их, жадно высасывая соки, пытаясь избавиться от приступов боли, вызванной постоянным чувством голода, упорной и однообразной работой, а также медленным течением их одинокой жизни. На самом деле состояние адиафории беспокоило святых отцов даже больше, чем эротические фантазии, больше сексуальных прегрешений, которые они порой подмечали у других, а иногда сами не могли от них удержаться. Порой эти искушения и прегрешения бывали весьма значительными. Мы не знаем, сколько святых отцов терзались из-за непроизвольных ночных семяизвержений или не могли устоять против искушения мастурбации[218]. Но из-за того, что страсть была такой сильной, а возможности для ее удовлетворения такими редкими, грехи были тяжкими. Женщины в тех краях иногда появлялись: они приходили с кочевниками или группами, искавшими своих братьев, отцов, мужей, ставших монахами, бывали там семьи, скрывавшиеся от налогов, а также авантюристки-куртизанки, спорившие на деньги, что смогут совратить святых отцов. Но шлюхи в этом плане переусердствовали. Для некоторых отшельников сам вид женщин после двадцати лет отсутствия общения с ними подавлял их моральные устои настолько, что они отчаивались в вечной любви к одному лишь Господу. Некоторые из них шли дальше пустых мечтаний. Одну молодую девушку соблазнили на берегу реки в зарослях тростника, где несколько святых отцов не устояли перед folie а deux[219] и решили, что им надо заняться любовью[220]. Другой хворый и старый человек ушел от святых отцов, с которыми был связан, чтобы не быть им обузой. Они предупреждали его об опасности искушений, но он заверил их в том, что тело его уже умерло. Однако в селении оно вдруг ожило, и он обрюхатил дочь приютившего его доброго человека. Позже она отдала ему их ребенка, чтобы он заботился о младенце в пустыне. На самом деле так много святых отцов блудило с доступными женщинами, что их нередко делали козлами отпущения, обвиняя в нежелательных беременностях. Отец Макарий[221] рассказал поучительную историю о деревенской девушке. Обнаружив, что забеременела, она обвинила в этом его, а не своего любовника. Разгневанные жители селения взяли отшельника под стражу, подвесили ему на шею закопченные горшки и, избивая, провели по селению с криками: «Этот монах обесчестил нашу девственницу, ловите его, хватайте»[222]. Такие обвинения – иногда ложные, иногда правдивые – стали настолько обычным делом, что святые отцы прекращали торговать с сельскими тружениками, женщины которых одновременно были и соблазнительницами, и жертвами. Похоть была плохим товарищем и еще худшим врагом. Один старый монах по имени Пахон признался пришельцу, что за сорок лет, проведенных в пустыне, он не излечился от зова плоти, и каждую ночь в возрасте от пятидесяти до семидесяти лет его изводили непристойные мысли. Другой старец также признался в том, что каждый день его обуревали «одни и те же отвратительные чувства и желания»[223]. Большая часть святых отцов претерпевала муки от похотливых мыслей и желаний, но противилась им любыми средствами, вплоть до нанесения себе увечий и умерщвления плоти. Ради сохранения целибата некоторые отваживались на отчаянные поступки. Аммоний[224] прижигал свою плоть докрасна раскаленным железом, чтобы избавиться от плотских страстей. Старец Пахон не побоялся пойти к логову гиены, где ждал смерти, а рядом с половыми органами помещал ядовитую змею. Монах Евагрий[225], влюбленный в знатную женщину, пытался заморозить свои желания, погружаясь в колодец с ледяной водой. Святой отец, одержимый воспоминаниями о прекрасной даме, изобретал самые изуверские методы борьбы с похотью, какие только можно себе представить. После того как кто-то сказал ему, что эта женщина умерла, он отправился к месту ее смерти и коснулся своим плащом ее разлагавшегося тела. Он бережно хранил этот плащ, чтобы смрад гниения подавлял его навязчивые мысли о красоте возлюбленной. Евагрий скончался в возрасте пятидесяти четырех лет, причем последние три года зов плоти его больше не мучил. Пророческие сны принесли спасение еще одному святому отцу – авве Илье, истерзанному мыслями о женщинах в монастыре, основанном им специально для них. В одном из таких снов два ангела подняли его и сковали его движения, а третий тем временем неожиданно выхватил бритву и оскопил его. Сон оказал на него настолько успокоительное воздействие, что на протяжении последующих сорока лет мысли такого рода Илью больше никогда не беспокоили. Молитва другого аввы, просившего в ней сделать его евнухом, также во сне была удовлетворена, когда ангел хирургическим путем произвел операцию, к которой тот стремился. Позже он узнал, что Господь тем самым освободил его от похоти, и потому он стал совершенно непорочен. Более полезными оказывались правила общего характера: не следует рисковать, вызывая в уме женские образы, даже если о них идет речь в Священном Писании; надлежит хранить молчание и не говорить ни о женщинах, ни с женщинами; надо избегать смотреть женщинам в глаза, чтобы не замечать их даже в том случае, если они пройдут рядом. Монаха, который перешел на другую сторону дороги, чтобы пропустить шедших ему навстречу монахинь, стала бранить их наставница: «Если бы ты как монах достиг совершенства, то даже не взглянул бы в нашу сторону и не увидел, что мы женщины», – произнесла она с осуждением[226]. Особенно опасны были воспоминания, поскольку память о любимой матери или сестре успокаивала, вселяя ощущение безопасности. Но дьявол «с присущим ему лукавым коварством» вводил ничего не подозревавших святых отцов во искушение, соблазняя отшельников, вскоре «они могли потерять самообладание и против собственного желания поддаться притягательной силе других женских образов», – предостерегал Иоанн Кассиан[227]. Тем не менее женщины в пустыне были редкостью. Гораздо чаще можно было встретить мальчиков, и так много святых отцов поддавалось воздействию их очарования, что значительная часть их «Писаний», выражавших коллективную мудрость анахоретов, предостерегала от сожительства с детьми. Некоторые отцы приводили с собой в пустыню своих сыновей, другие – мальчиков, вверенных их попечению. «Увидев детей, возьми свои овечьи шкуры и иди куда глаза глядят», – советовал один мудрый святой отец[228]. Другой говорил: «Не приводи сюда мальчиков. Четыре церкви в Скитской пустыне из-за мальчиков опустели»[229]. Однажды в пустыню послали слабоумного ребенка, чтобы там его вылечили. Престарелый святой отец видел, что его младший собрат надругался над мальчиком. Вместо того чтобы вмешаться, он рассудил так: «Если Господь, который их сотворил, видит их и не сжигает в пламени, кто я такой, чтобы винить их?»[230] Самым очевидным источником искушения были они сами друг для друга, и святые отцы противились этому как могли, ограждая себя от напасти уединенным и замкнутым образом жизни. Некоторые из них оставляли свое призвание из-за прегрешений, гомосексуальных наклонностей или по другим причинам. Они каялись, советовались с другими отшельниками, которые были старше их, и снова пытались вернуться к безгрешной жизни. На протяжении столетий безжалостная пустыня была фигуральным выражением, отражавшим борьбу святых отцов за непорочность. Они замыкались в своих мрачных и неприветливых кельях, голодали, бесконечно постились, искушаемые мыслями о пище, надеясь, что она обострит их уже почти утраченные чувства, посвящали большую часть жизни молитвам и раздумьям над каждой своей греховной мыслью. Исцеление от этого недуга вело к телесной хвори или так должно было казаться, когда они подвергали себя испытаниям, винили себя и судили за похоть – лютого врага целибата, состояния, определявшего их болезненное стремление. Целибат составлял сложное, жесткое условие, удовлетворить которое совместными стараниями могли лишь объединенные усилия разума, души и тела. Иоанн Кассиан разработал шесть этапов на пути его достижения. Первый этап: проснувшись, монах не должен «испытывать плотского вожделения». Второй этап: он не должен сосредоточиваться на закрадывающихся в голову «сладострастных мыслях». Третий этап: он может размышлять об окружающем мире, включая женщин, не испытывая при этом чувства похоти. Четвертый этап: он перестает замечать какие бы то ни было физические движения. Пятый этап: беседы или чтение на темы, связанные с воспроизведением себе подобных, наводят не на мысли о сексуальных удовольствиях, а скорее на размышления о спокойных и безгрешных видах деятельности, и потому эта тема не вызывает у монаха греховных образов, как «мысли о кирпичной кладке или других подобных ремеслах». Шестой этап: даже во сне ему не являются соблазнительные образы женщин[231]. Такая логическая последовательность этапов движения к целибату представляет собой картину приближения святых отцов к достижению своего призвания. Их путь к цели сильно отличался от того, как к нему шли Константина, Мария Египетская, Хелия и множество подражавших им реальных женщин, поскольку им было гораздо легче переносить соблюдение целибата. В отличие от мужчин, они вели борьбу не столько с собственными телами, вполне их устраивавшими, сколько с сильнейшим давлением, оказывавшимся на них семьями и обществом, а также со стремлением вкусно поесть, обуревавшим их с такой же силой, как мужчин зов плоти. Тела святых отцов – в частности, их чресла, – были их самым лютым врагом, более требовательным и вероломным, чем голодная пустыня. Половое влечение оставалось вполне реальным, явственным, оно составляло меру состояния их душ, тянувшихся обратно в пустыню. Как отмечал Питер Браун, обычная пустыня создавала условия для того, чтобы духовные искания и особое значение тела приводили к возникновению предпосылок для образования «новой культуры», отвергавшей подход городских богословов, сосредоточивавших внимание на Священном Писании, стремясь точно определить значение и смысл каждого слова, каждого выражения в предложении. Святые отцы изменили отношение к осмыслению богословских проблем так, что теперь решающее внимание уделялось «порывам сердца» и бесконечно лукавым и коварным козням дьявола, позволявшим ему пользоваться бесчисленными уловками, чтобы манипулировать людьми. Как изящно выразился Браун, это было заслугой, «по справедливости названной величайшим и исключительным достижением египетских старцев: речь шла ни больше ни меньше, как об открытии новой азбуки сердца»[232]. Следуя этой азбуке, сексуальность – измерявшаяся как продолжавшимся, так и прерванным целибатом – являлась символом сердца падшего человека. Целомудрие Симеона Столпника на высоте шестидесяти футов [233] Некоторые фанатичные праведники страстно стремились к общению с Господом, пройдя через необычайно суровые испытания, по сравнению с которыми аскетизм пустыни и монастырей они считали слишком мягким для достижения своей цели. Их лишения и тяготы были настолько жестокими, что соблюдение целибата не представляло для них особых сложностей. Самым ярким примером такого рода подвижничества может служить история жизни Симеона Столпника, родившегося в конце IV в. Сын сирийского пастуха Симеон как-то зашел в церковь, где его обратили в христианство, и было ему видение, призывавшее к жизни в Боге. Он присоединился к другим аскетам, потом ушел в монастырь в селении Теледа. Суровость его режима Симеон счел недостаточной. Он был терпеливым юношей с мягким характером, смирение его омрачала лишь одна честолюбивая слабость – он стремился быть наиболее воздержанным из монахов. Самая отчаянная попытка праведника достичь этой цели чуть его не погубила, то есть чуть не привела именно к тому результату, к которому он стремился. Он обвил вокруг тела веревку, оказавшись внутри такой повязки словно труп. Каким-то образом ему удалось обмотать себя ею так крепко, что она врезалась в тело, и кожа его загноилась, а в ранах стало кишмя кишеть множество червей, пожиравших его плоть. Должно быть, когда черви пожирали его живьем, Симеон радовался, поскольку хотел умереть как мученик. Но, видимо, ему помешали монахи, снявшие с него веревку и залечившие раны, поскольку после того случая игумен и вся община попросили его покинуть монастырь. Из монастыря Симеон ушел, но путь его не был далеким. На возвышавшемся неподалеку холме он построил небольшую хижину, увенчанную куполом, где оставался три года. Потом он жил под открытым небом, обложив себя камнями. Следующим его прибежищем стал столп, на котором он стоял и постоянно молился. Позже он достиг зенита славы еще на двух столпах – один из них достигал шестидесяти футов в высоту и был увенчан шестифутовой квадратной площадкой с ограждением. На ней и стоял Симеон под палящими лучами солнца и ледяными ветрами до самой своей смерти в 459 г., когда ему было уже больше семидесяти лет от роду. Цель Симеона состояла в том, чтобы постоянно стоять на столпе, посвятив свою жизнь молитве в единении усилий духа и тела, – такого сурового аскетизма христианство еще не знало[234]. Тем самым праведник полностью подавлял зов плоти. Даже наедине с самим собой Симеон, должно быть, с благоговением думал о созданном им образе «стоять пред Господом». В суровом, скудном мире Византийской империи V в. он собственным телом воплощал боль и нужду, страх и печаль. Увенчанный фигурой Симеона столп превратился в алтарь, а молитва его одинокого обитателя – в фимиам, возносившийся ввысь, к небесам. В шестидесяти футах под праведником собирались нищие богомольцы, поскольку столп Симеона был удобно расположен на большом торговом пути. Вскоре он стал местом паломничества, куда люди стекались отовсюду, даже из Испании, Британии, Франции и Италии. Один из современных ему авторов житийных произведений так описывал толпы собиравшихся там людей: «человеческое море, в которое со всех сторон впадали реки». Однако приверженцы Симеона должны были быть мужчинами, поскольку женщинам он запретил собираться у своего столпа, несмотря на то что его отделяло от них пространство, составлявшее не менее шестидесяти футов. Он отказывался видеть даже собственную мать и общался с женщинами лишь через посланцев-мужчин. Это не противоречило преобладавшему в то время в обществе главенству мужчин, а также отражало ужас аскетов перед сладострастными чарами дочерей Евы. Поэтому хоть целибат был ему обеспечен отшельническим бдением под открытым небом, Симеон дополнительно защитил себя от каких бы то ни было искушений, исключив возможность их возникновения. Насущные потребности Симеона удовлетворялись его последователями, а он как мог старался им помочь своими проповедями. Перечень проблем, к которым он обращался, был достаточно эклектичным: болезни и боль, комплекс неполноценности, греховность, общественные проблемы, стихийные бедствия. Тысячи паломников-мужчин проходили большие расстояния по пыльным тропам, потом поднимались в гору в надежде взойти на столп и удостоиться совета святого праведника, творившего чудеса. Встречи с ним следовало назначать заранее, поскольку Симеон строго придерживался расписания. Он молился от восхода солнца до трех часов пополудни, после чего толковал слово Божие. Лишь после этого у него было время выслушивать просителей, давать советы и исцелять. Он помогал разрешать споры, связанные с налогами, поддерживал ремесленников, объединенных в гильдии, землепашцев, выращивавших огурцы, мальчиков-хористов, исцелял страждущих, крестил язычников и предотвращал эпидемии моровой язвы, голод и другие напасти. Как писал автор его жизнеописания: «Можно видеть, как он творит суд и выносит точные и справедливые приговоры». По мере того как слава его росла, он превращался в умелого дипломата, выступавшего на стороне бедных и обездоленных, когда вел переговоры между императором и непокорными племенами бедуинов или улаживал возникавшие церковные распри. Даже в ходе обсуждения вопроса о степени и природе девственности Девы Марии отцы Церкви просили Симеона высказать им свое авторитетное мнение. Его святость распространилась настолько, что даже в дальних землях некоторые стремились ему подражать. Даниил – монах из Месопотамии, взошел к нему на вершину столпа, где преобразился от лучистой святости Симеона и обещания оставить Даниилу после кончины свою накидку. Даниил ушел и следующие тридцать три года простоял на столпе неподалеку от Константинополя, пока не умер в возрасте восьмидесяти четырех лет. До самого конца XIX в. восточные столпники, такие как Даниил, подражали Симеону, всю жизнь простаивая на столпах в служении Господу. Предельный (и, на первый взгляд, необъяснимый) аскетизм Симеона привлекал поколения доведенных до отчаяния паломников и верующих. Он символизировал навеки застывшую апостольскую простоту, жизнь, прожитую за мгновение, вершину столпа, вмещающую целый мир, беспорочное лишение вместо постоянных утрат. Необузданная, неприкаянная, лучезарная душа того, кто стоял там, раскинув в стороны руки, являя собой фигуру креста в человеческом облике, составляла окончательное решение для воплощения страстного стремления, томившего сердца тех, кто взирал на эту фигуру. Малообразованный сын пастуха, общавшийся с императорами и сурово отчитывавший сборщиков податей, предотвращал засухи и примирял враждовавшие семейные кланы, прожил суровую жизнь, стремясь получить в награду – как в прямом, так и в переносном смысле – возможность парить вместе с непорочными, бесполыми, отмеченными благодатью ангелами, к числу которых он страстно жаждал примкнуть. Выйти замуж за «настоящего мужчину» [235] Великая египетская пустыня была достаточно обширной, чтобы дать приют нескольким отчаявшимся или полным решимости женщинам, также стремившимся к общению с Господом в умиротворяющей тишине барханов. Как и легендарная Мария Египетская, которая провела там более сорока лет, некоторые из них стали отшельницами. Другие были связаны с сурово управлявшимися монастырями и жили неподалеку от них в землянках или мазанках, создававшихся ими самостоятельно, подобно тому, как создавали их себе святые отцы. Эти аммы – матери – сталкивались с такими же проблемами: голодом, страхом, сомнениями и похотью, возможно, именно в порядке перечисления. Жизнеописание Марии Египетской на деле возникло на основе рассказов о жизни десятков амм и их стремления к равнодушию в восприятии постоянного голода. Они рассказывали о приобретенном ими опыте тем, кто искал с ними общения или случайно встречался на окраинах территорий, занятых отцами-пустынниками, богословам и всем, кто стремился к достижению духовного совершенства. Одной из них была амма Сарра[236], но в случае с ней голод и похоть, видимо, поменялись местами, поскольку в «Сказаниях о святых отцах» (хоть она была женщиной) современники писали о том, что амма боролась с бесом блуда целых тринадцать лет. О ее голоде упоминаний там не было, она даже не жаловалась на непроизвольное сладострастие, возбуждавшееся в ее теле. Сарра никогда не просила Господа прекратить борьбу за ее душу, лишь молила Его: «Господи, дай мне сил», чтобы до самого конца противостоять козням дьявола. К амме Сарре относились так же, как к почтенному святому отцу, потому что в стремлении к духовной чистоте она отказалась от женственности во всех ее проявлениях: женского сладострастия, тоски по материнству, соблазнительных нарядов, женских пристрастий. В дикой пустыне в ее стенаниях было столько же боли, сколько в сетованиях любого мужчины, и она молила Господа о том, чтобы он дал ей сил в борьбе с этим бесом-искусителем, повсюду сеявшим в душах смуту. В эпоху раннего христианства верующие почитали и других святых женщин, похожих на амму Сарру, подавлявших свою женственность, которая, помимо заботы и любви, соблазняла мужчин повторять грех Адама и вкушать запретные плоды. Причем решающую роль здесь играли не воля, личные амбиции или независимость этих женщин – без таких качеств в пустыне никому не удалось бы выжить. Отсутствие в них женственности, убожество невзрачных одеяний, аскетическая изможденность и худосочность, ощущение того, что они не от мира сего, поскольку их праведность, лишенная даже намека на сексуальность, выходила далеко за пределы целибата, и, конечно, беззаветная преданность служению Господу в период раннего христианства вызывали у хронистов и святых отцов преклонение перед этими праведницами. Феврония[237] и Александра[238] были христианскими девами, получившими известность за такое сильное стремление сохранить девственность, что прерывали всякие отношения с пытавшимися их соблазнить мужчинами. Феврония была сирийской монахиней, с детства воспитывавшейся в женском монастыре около города Нисибис. Его сестры прославились ученостью и мудростью, а Феврония была исключительно талантлива. Еще она получила известность за прилежание и аскетизм; говорили также, что сама она никогда не видела мужчин, и мужчины ее никогда не видели. В частности, по этой причине Февронию глубоко почитали как в самом монастыре, так и в городе. Во время гонений на христиан в 302 г. злокозненные язычники нашли это спрятанное сокровище и заточили Февронию в темницу. Их приводили в восторг публично проводившиеся во время ее допроса пытки, муки монахини доставляли им явное наслаждение, и они старались продлить их как можно дольше, чтобы она не скончалась до времени. В конце концов с благочестивыми словами на устах Феврония покинула этот мир, так и не отрекшись от своих убеждений. Великое множество женщин, включая язычниц, скорбели о ее кончине, поскольку все они оплакивали трагедию ее смерти и совершенное мужчинами насилие над ней. Они видели в Февронии не узницу женского монастыря, а носительницу свободного духа, стимулирующего развитие образования, размышлений и дружеского общения с подругами. Несмотря на то что ее жизнь ограничивалась монастырскими стенами, затворничество Февронии, предотвращавшее ее отношения с мужчинами, которые могли причинить ей вред, рассматривалось как привилегия, а ее существование – как благословение. Что касается Александры, ее можно было бы назвать человеком, по собственному желанию ставшим «живым мертвецом». Рассказ о ней начинается с описания молодого человека, который страстно и безответно в нее влюбился. Конечно, можно было бы сказать, что это его личная проблема и к Александре она не имела никакого отношения. Но для того, чтобы не бередить душу, созданную по образу и подобию Божию, она заточила себя заживо в склепе, чтобы не причинять вожделевшему ее юноше страданий и не дать ему понять, что она отвергла его любовь. Так она и оставалась заточенной в склепе и скрытой от глаз людских, кормили ее и поили через маленькое отверстие, она поддерживала там порядок и размышляла о духовном. С восхода солнца все утро она молилась и пряла лен, в остальное время вспоминала праведников – патриархов, пророков, апостолов и мучеников. Потом Александра питалась черствым хлебом, терпеливо и с надеждой ожидая смертного часа. «Как она добродетельна!» – восклицали все, включая Меланию[239], образованную, независимую, состоятельную, целомудренную христианку, недавно принявшую крещение и ставшую странствующей проповедницей, встретившуюся с Александрой во время своих странствий и составившую ее жизнеописание. Но неужели никто – ни Мелания, ни родители и браться Александры, ни даже слуга или друг, приносивший ей в склеп скромные съестные припасы, – не пытались убедить ее вернуться домой? Видимо, не пытались, потому что, как явствует из аналогичной истории, ее современники считали мужчин жертвами женских хитростей и уловок, и потому восхищались решением Александры скорее как совершенно правильным, чем – как можно было бы отнестись к нему в наши дни – вызванным нервным расстройством стремлением скромно отстраниться от решения проблемы. В этой истории было трое действующих лиц: дьявол, Александра – девственница, которую он ненавидел, и мужчина, которому он внушил «сатанинское вожделение» к женщине. Девственница, не желавшая участвовать в падении своего почитателя, в одиночестве ушла в пустыню, взяв с собой для пропитания лишь корзину с вымоченными в воде бобами. В другом дошедшем до нас повествовании святой отец встретил в пустыне другую девушку (назовем ее по аналогии Александрой II) и спросил, что она делает в пустыне. «Один юноша попал из-за меня в беду – он был готов согрешить со мной, и потому я ушла в пустыню. Я думала, мне лучше будет здесь умереть, чем стать причиной чьего-нибудь прегрешения, как сказано в “Апостоле”». Святой отец принял такое объяснение и спросил у нее, чем она питается. Случилось чудо, ответила Александра II, и бобов в корзине не становится меньше. «И еще, отец мой, тебе вот что надобно знать, – добавила она. – За все эти семнадцать лет меня не видел ни один мужчина. Сегодня ты стал первым. Что же касается меня, то я могла видеть всех, кто забредал в эти края». Изумленный и преисполненный радости праведник возблагодарил Господа[240]. Амма Сарра, Феврония, Александра I и II почитались в ранние века христианства, поскольку каждая из них воплощала такие качества, высоко ценившиеся отцами Церкви, летописцами и авторами житийных произведений, как смирение, человеколюбие, стремление к уединению. Кроме того, они отказывались от уловок женственности и разделяли ценности, более свойственные мужчинам: амма Сарра стремилась к достижению целомудренной духовной жизни; Феврония – к аскетизму, отсутствию каких бы то ни было связей с мужчинами, интеллектуальной религиозности. Обе Александры пошли еще дальше. Каждая принесла собственную жизнь в жертву вдохновленному верой и бескорыстным фанатизмом стремлению спасти похотливых молодых людей, лишив их объектов вожделения – иначе говоря, самих себя. Последнее обстоятельство имело решающее значение. Стремление убедить женщин вечно хранить девственность в эпоху раннего христианства имело более сильный побудительный мотив, чем нравственность и праведность. Речь здесь идет о весьма шатких представлениях о нравственности и праведности мужчин-христиан, которые легко поддавались моральному искушению под натиском неуемного женского сладострастия, неотвратимо соблазнявшего мужчин со времен Адама. Решение проблемы, очевидно, состояло в соблюдении женщинами целомудрия, хоть это требовало от них огромных личных жертв, включая отказ от рождения детей. Однако и награда в этом случае была пропорционально значительной: глубокое уважение Церкви и общества, а также возможность быть причисленной к лику святых. За исключением Блаженного Августина, на протяжении десятилетий не отказывавшего себе в удовольствиях сексуальных связей, отцы Церкви полагали, что женщины более страстны и похотливы, чем мужчины. Из этой предпосылки (разделявшейся представителями большинства культур от ацтеков до китайцев) следовало, что женщина, которая может успешно подавлять врожденно ей присущее сладострастие, и в самом деле святая. Более того, постоянно соблюдавшийся ею целибат защищал от соблазна мужчин, позволяя говорить о том, что девственные женщины в прямом смысле слова ниспосланы Богом. На втором месте стояли «возрожденные» девственницы, раньше бывшие замужем или распутничавшие, но потом твердо решившие никогда больше не вступать в интимные отношения. Февронию и обеих Александр почитали не только за их непорочность, но и как непорочных дев, полностью прекративших связи с обществом, как и амма Сарра, девственница или «возрожденная» девственница, ограничившая собственное стремление к моральной чистоте пределами безлюдной пустыни. Святой Амвросий выразил эту мысль так: «Непорочно родится твоя вера, и благочестие твое очевидным станет; во чреве твоем понесешь Дух Святой, и породишь дух Божий»[241]. Проблема здесь заключалась в том, что немногие женщины, независимо от того, насколько они были религиозны, стремились жить уединенно, как амма Сарра, Феврония или, особенно, как обе Александры. Идеалом большинства была активная и независимая жизнь, полная преданного и ревностного служения миру. Взять, например, ученицу апостола Павла Феклу[242], которая, возможно, была вымышленным персонажем, созданным по образу святой Макрины, сестры святителей Григория Нисского и Василия Великого. Фекла была глубоко религиозна, образованна, организованна и независима, происходила из вполне благополучной семьи. Такие женщины по-своему проявляют веру, причем нередко это происходит в общественных местах. Фекла уже была помолвлена, когда впервые услышала проповедь апостола Павла. Его толкование целибата настолько заворожило ее, что она три дня сидела у окна почти без движения, ничего не ела и только слушала то, что он говорил. Ее мать так встревожилась состоянием дочери, что послала за Фамиридом, ее женихом. Но вместо того чтобы его выслушать, Фекла расторгла их помолвку, несмотря на драматические последствия, к которым это могло привести в обществе, поскольку расторжение помолвки считалось равносильным разводу. Фамирид был разгневан и стал так сильно ревновать Феклу к Павлу, что убедил городские власти и римского наместника заточить его в темницу. Фекла, очарованная Павлом, подкупила тюремную стражу и стала посещать его в темнице[243]. Когда граждане Рима узнали об этом, они заставили власти предержащие действовать. Павла подвергли бичеванию и изгнали из города. Феклу приговорили к смерти через сожжение на костре, но Господь отвел от нее языки пламени и наслал тучу, пролившуюся над костром дождем, который его загасил. После того как она оказалась на волосок от гибели, Фекла догнала Павла, освобожденного из тюрьмы и продолжившего миссионерское служение. Фекла настояла на продолжении странствий с Павлом. Она остригла волосы и упросила его позволить ей переодеться юношей. Павел счел это отвратительным, но не смог устоять перед настойчивыми просьбами девушки. Фекла сама стала странствующей проповедницей. Однако, несмотря на ее хорошую работу и непоколебимую решимость в соблюдении целибата, она не смогла убедить Павла ее крестить. Между тем в нее влюбился Александр, один из городских сановников. Не случайно Павел неоднократно ее предупреждал: «Ты привлекательна». Александр спросил Павла, может ли он купить Феклу, но Павел отрицал даже то, что был с ней знаком. Александр попытался силой заставить Феклу следовать за ним, но на глазах у людей она стала яростно ему сопротивляться. Униженный, он поволок ее к правителю. Непреклонность Феклы снова довела ее до тюрьмы, и позже ей был вынесен еще один смертный приговор, причем на этот раз на арене ее должны были растерзать дикие звери[244]. Перед жестокой казнью хозяин льва несколько дней его не кормил. Как только зверя выпустили на арену, у него началось обильное слюноотделение и он бросился к жертве в предвкушении того удовольствия, которое будет испытывать, пожирая ее нежную девичью плоть. Но Фекла сделала странную вещь: она наклонилась вперед и, по словам Амвросия, «предложила свирепому льву жизненно важные части своего тела». Страшный зверь застыл в недвижимости, пораженный тем, что девушка была девственна. Потом он опустился на землю и стал лизать ей ногу, потому что не мог «причинить вред священному телу девственницы»[245]. Туда приводили и других зверей, но Фекла была чудом спасена. После этого она крестилась и препоручила свою душу Господу. Римляне, пораженные столь невероятным зрелищем, освободили ее, и она вновь отправилась странствовать, продолжая проповедовать. Вокруг нее собралась группа девственных христианок, смотревших на нее как на амму. Независимый и насыщенный событиями образ жизни Феклы гораздо больше привлекал многих христианок, чем скромный образ жизни девственниц, навязывавшийся им отцами Церкви. Фекла спорила, в частности, с Павлом, перед которым она преклонялась и, в принципе, делала то, что ей хотелось. Она отвергала ухаживания мужчин, даже тех, кто предлагал ей достойно выйти замуж, и покорно следовала за Павлом, потому что ее свободолюбивый дух не мог вынести оков, уготованных женской доле. Отцы Церкви ею восхищались, но прекрасно понимали, что женщин с такой неукротимой волей следует сдерживать. Они отдавали ей должное в том, как она оберегала свою девственность, ее аскетизму, но женщины извлекали из ее примера иной урок: огромную личную силу Феклы, ее решимость, независимость и честолюбие. Амма Сарра, Феврония и обе Александры по сравнению с Феклой были кроткими и покорными женщинами. Тем не менее винить ее трудно, поскольку она была агрессивно целомудренна, придерживалась сурового аскетизма и ей явно благоприятствовали небеса. Но женщин в целом, как полагали отцы Церкви, следовало держать вдали от мирской суеты, как Александру I или преданную мученической смерти Февронию. К IV в. Эльвирский собор разработал публичный «пакт девственности», в соответствии с которым епископу надлежало в ходе церемонии покрыть голову женщины покровом и нараспев произнести: «Желаю представить тебя… как целомудренную деву Христу». Женщина с покрытой головой должна была ответить: «Царь вводил меня в чертоги свои», а ее подругам следовало добавить: «Дочь царя изнутри вся в славе»[246]. После того как девственница проходила обряд посвящения, Церковь диктовала ей правила, обязывая ее жить, неукоснительно их соблюдая: уединенно, запертой в своей комнате, где ей надлежало молиться и служить Господу. А почему бы и нет? Разве она не жена Ему? «Не ищи Жениха себе на улицах, – предостерегал Иероним, – оставайся <с Ним> дома»[247]. Говоря о том, что невесте Христовой следует оставаться дома, святые отцы именно это и имели в виду – ей не надо было больше ходить ни на рынок, ни на свадьбы, ни на общественные события или празднования, даже в гости ходить к кому бы то ни было, кроме других официальных девственниц, ей не следовало, и, конечно, нельзя было посещать «дочерей чужих земель». Она могла ходить в храм, но только прикрыв лицо вуалью. Высказав эти наставления, Иероним напомнил ей: «Иисус ревнив. Он не хочет, чтобы лицо твое видели другие»[248]. Следующее логически вытекавшее отсюда соображение, как полагали святые отцы, состояло в том, что Христовым невестам не следует жить в одиночестве. Святые отцы указывали на эксцессы, случавшиеся у отшельников-мужчин, и делали вывод: «Если все это верно в случае с мужчинами, то насколько же их должны превосходить женщины с их переменчивым и неустойчивым характером? Если препоручить их самим себе, то вскоре они начнут вырождаться»[249]. И потому они придумали духовные общины девственниц, бывших замужем за Иисусом – «настоящим мужчиной», под руководством духовного пастыря. Членам таких общин предписывался аскетический образ жизни, при котором они ежедневно постились, скудно питаясь пресной пищей, неприправленными овощами и неострыми травами, запивая их водой и никогда не употребляя вина. Цель этого, как писал Иероним, состояла в том, чтобы создать непорочные общины «бледных и худых от соблюдения поста женщин». Кроме того, они были грязные, и от них исходил неприятный запах, потому что купание считалось делом нескромным и возбуждающим, а потому ни одна уважавшая себя девственница не должна была купаться. Как бы то ни было, «намеренное убожество и запущенность… быстро испортят ее естественное обаяние и привлекательность», и чем скорее внешность ее будет испорчена, тем лучше – еще одной искусительницей меньше[250]. Девственнице почти всегда полагалось хранить молчание – святые отцы полагали, что болтливая девственность отвратительна. «Рот твой не должен открываться без веской на то причины, и не следует отвечать на каждое избитое обращение, – наставлял Амвросий. – Говори лишь с одним Христом… Поскольку на деле пустая болтовня – большой грех»[251]. Собственность и богатства также были под запретом; ими Христа ради должна была распоряжаться Церковь. Лишившись земных владений, обедневшая, с закрытым лицом, сальными волосами, дурно пахнущая девственница должна была заниматься изучением Священного Писания и трудов отцов Церкви, а также молиться не меньше шести раз в день. В свободное время она могла прясть, ткать или мотать пряжу. Но главное ее дело должно было заключаться в том, чтобы отгонять дурные мысли, поскольку, как писал Амвросий: «девственность можно потерять даже мысленно», при этом женщина оставалась физически нетронутой, но духовно она уже не соблюдала целибат. «О, дева, – делал вывод Амвросий, – пусть придет к тебе любовь не плотская, но духовная. Негоже тебе красить глаза и пользоваться другими искусственными средствами, чтобы прихорашиваться… уши твои… созданы не для того, чтобы носить в них тяжелые украшения, причиняющие раны и страдания, <но> для того, чтобы слушать то, что пойдет тебе на пользу»[252]. Решительность девственниц могут усилить мысли об ужасах супружеской жизни, страданиях при родах, раздражительности мужей и горе, которое всегда приносит смерть детей. Хоть такую жизнь девственниц назвать легкой было никак нельзя, добросовестные женщины могли рассчитывать на получение существенного вознаграждения. «Непорочно родится твоя вера, и благочестие твое очевидным станет; во чреве твоем понесешь Дух Святой, и породишь дух Божий», – предсказывал Амвросий. Это было достойной наградой за изнурительный и тяжкий образ жизни. Такая картина, конечно, является одномерной, поскольку отражает лишь указания отцов Церкви и причины, заставлявшие христианок хранить девственность. Не следует забывать и о другой возможности, связанной с последствиями, вызываемыми непослушанием и несогласием. Одну девственницу, обвиненную в нарушении непорочности, привели к ее епископу и принудили позволить повитухе произвести внутренний осмотр гениталий. Однако Амвросий выступил против такого подхода к проблеме. Он сомневался в честности повитух и боялся, что они смогут порвать девственную плеву, наличие которой должны были подтвердить или опровергнуть. Особенно он возражал против унижения, которое «бесчестит скромность другого человека», и говорил о том, что если кто-нибудь предложил бы ввести регулярные обследования девственниц, это могло бы создать ужасный прецедент. Другим, более существенным изъяном в изображении святыми отцами девственности было то, что многие христианки выступали против некоторых из выдвигавшихся ими посылок, в частности тезиса о том, что чувственность порочна. Они не соглашались с этим тезисом и не опасались того зла, которое, по мнению святых отцов, представляло собой женское тело; напротив, они восхищались чувствами, ниспосланными им Господом. «Нам нужно искать способы того, как доставлять Господу удовольствие нашими членами телесными <так же, как это делается духовно>», – заявляла Констанция[253], с любовью перечисляя плотские чувства и восторженно описывая то, насколько каждое из них восхитительно. Бог задумал и создал тела человеческие, рассуждала она, и потому присущие им ощущения должны быть хороши, и Господь предназначил их для правильного использования, а не для злоупотребления ими. Непредвзятое отношение, а на деле преклонение Констанции перед чудесами осязания, зрения, слуха и обоняния разделялось другими христианскими девственницами. Отсюда возникало ее безразличие к осуждению святыми отцами девственниц, в одиночестве остававшихся дома. Эти женщины ценили целибат и никогда не подвергали сомнению его духовную силу, но могли сомневаться и бросать вызов многим другим представлениям, и делали это. Они знали, какие тяготы несет с собой брак и рождение детей, и по достоинству ценили тот факт, что освободивший их от этого целибат возвышает их в духовном плане. Вместе с тем они полагали, что это духовное превосходство означает для них свободу, которая дает им возможность путешествовать, учить, проповедовать, выступать на публике, помогать в проведении богослужений. Случалось и так, что многие женщины и мужчины давали обет вечно соблюдать целибат, а потом жили вместе и вели совместное хозяйство. Они поддерживали безукоризненно целомудренные отношения, строго придерживались предписаний христианского аскетизма, но наряду с этим соблюдали традиционно принятое разделение труда. Как объяснил один мужчина, соблюдавший целибат, такое положение вещей ему очень нравилось. Женщина, с которой он жил, заботилась о его вещах, готовила ему еду, накрывала на стол, стелила постель, разжигала огонь и даже мыла ему ноги. Епископы осуждали такой modus vivendi[254] и налагали на людей, живших в этих союзах, епитимью за их грехи, но в первые четыре века христианства такая практика была широко распространена, и порой ее придерживались даже сами епископы. Возможно, наиболее существенным вознаграждением за сохранение девственности для женщин была индивидуальная свобода. Показательным в этом плане является пример Мелании Младшей. Именно она встретилась с Александрой I и создала ее жизнеописание, но в отличие от отцов Церкви на нее не произвели большого впечатления простота, одиночество и смирение другой женщины. Такая реакция Мелании понятна: когда-то она тоже вела в одиночестве аскетический образ жизни, но потом вернулась в мир. Александра и Мелания[255] представляли собой два противоположных типа женщин. Если девственная Александра, ставшая мученицей в склепе, была уверенной в своих силах, находчивой, принадлежавшей к кругу избранных и ранее богатой, то Мелания воспринимала целибат как доспехи, защищавшие ее от опасности. Она угрозами хотела заставить противившегося ей мужа Пиниана дать вместе с ней обет целомудрия и, чтобы добиться своего, поступила до жестокости просто – перестала мыться. Но Пиниан, который отчаянно хотел иметь сына, продолжал настаивать на своем. Мелания вынуждена была сдаться, родила ему двоих детей, но они умерли, и после этого она продолжила склонять его к целибату. К тому времени, как она добилась своего, ей удалось забрать у мужа бразды правления семьей; она говорила ему, как он должен был одеваться и даже где он должен был жить – вдали от нее. Сначала она от него убежала и стала вести уединенную жизнь, полную лишений; позже вместе с группой девственниц, разделявших ее взгляды, отправилась странствовать. Приключения, выпавшие на долю Мелании, нередко были связаны с чудесами. Как-то раз ее вмешательство спасло женщину, которой делал операцию хирург, больше похожий на мясника, – он вырезал из ее чрева мертвый плод. Потом, намеренно противореча взглядам патриархов, она восхваляла рождение детей как творение Господа и благословляла утробу, дающую жизнь святым, апостолам и другим праведникам. Мелания исцелила двух женщин, страдавших от странного паралича рта, по слухам имевшего бесовское происхождение, а не вызванного спазмом жевательных мышц. Эти чудеса могли быть образным отражением освобождения Меланией женщин от аскетизма отцов Церкви. Лишения и молчание, зашедшие слишком далеко, вполне могла бы сказать она, ослабляют девственниц, лишают их сил и дара речи. Мелания создала женскую общину и побуждала сестер быть покорными друг другу. Тем самым она отвергала иерархическое подчинение и подчеркивала значение взаимоуважения и внимания их к остальным сестрам. Кроме того, она ввела для общины гораздо более мягкие правила, чем те, которым следовали святые отцы. Вместо их ортодоксального самоуничижения и воздержания она требовала совершенства и простоты. В частности, хваленое молчание святых отцов ей не было присуще. С рассвета до заката в созданной ею общине царила не безмятежная тишина – там постоянно звучали оживленные голоса собранных ею девственниц, горячо обсуждавших вопросы теологии. Хотя Мелания прекратила супружеские отношения, о верности ее дружеских чувств слагались легенды. Так, например, она была очень близка с императрицей Евдокией[256], с которой их связывали неразрывные духовные узы. Она также прекрасно уживалась со многими такими же, как она, искренне верующими женщинами, стремящимися к достижению праведности. Аскетизм Мелании не был особенно суровым. В отличие от святых отцов, она не истощала себя постом, поскольку не считала его большой добродетелью. Она постоянно стремилась избавиться от колоссального личного состояния и с большим усердием избегала роскошных одеяний, драгоценностей и вычурных причесок, свойственных замужним женщинам, принадлежавшим к высшему сословию. Ее новые одежды отражали ее новое призвание, изменившееся семейное положение и освобождение от власти мужчин. Даже ее погребальное облачение свидетельствовало о собственном статусе в этом мире. Мелания являет собой выдающийся образец целибата, сохраненный как святыня в «Житиях»[257], и на протяжении столетий остававшийся образцом для добропорядочных христианок. Бесчисленных женщин завораживало ее жизнеописание, когда им его с выражением читали вслух. От их внимания не ускользал тот факт, что ей и девственницам, объединенным в ее общине, целибат как образ жизни обеспечивал свободу. Он освобождал их от монотонности женского труда и дарил им радость жизни, свободу странствий там, где им того хотелось, наслаждение от обретения знаний и ведения споров, а также безопасную, простую жизнь среди женщин, с которыми они были в сердечных, дружеских отношениях. Кроме того, чудеса Мелании доказали, что Господь к ней благоволил, и этим объясняется ее post mortuum[258] прославление в христианской литературе. Каждый шаг самой Мелании был направлен на достижение святости; она принимала все, к чему стремилась, но отвергала даже общепринятые взгляды, если они противоречили ее собственным убеждениям. Глава 3 Христианство более поздних эпох ЦЕЛИБАТ И СЛУЖИТЕЛИ ЦЕРКВИ Средневековые восточные монастыри Западные монастыри Мартин Лютер о ночных семяизвержениях Целибат – один, похоть – ноль Вступать в брак или не вступать АПОСТОЛЬСКИЕ СЕСТРЫ Начнем с бегинок Женщины не от мира сего Мэри Уорд, которая была «всего лишь женщиной» ХРИСТОВЫ НЕВЕСТЫ Екатерина Сиенская Хильдегарда Бингенская порицает пост Мать Антония в пурпурной мантии Христа Святая могавков – Катери Текаквита СЕСТРЫ, ПОСВЯТИВШИЕ ЖИЗНЬ ГОСПОДУ Обители радости Выдающаяся писательница мать Марсела де Сан-Феликс МОНАХИНИ ПОНЕВОЛЕ Целибат под страхом смерти Прерванная любовь монахини поневоле СВЕТСКИЙ ЦЕЛИБАТ И БРАТСКАЯ ЛЮБОВЬ К БЛИЖНЕМУ Госпожа Марджери Кемп в белых одеждах Шейкеры Отец Дивайн Целибат и служители церкви Средневековые восточные монастыри [259] Некоторые святые отцы жили уединенно, полагая, что лишь в одиночестве можно испытать себя, а также легче избежать искушений. Однако их подавляющее большинство объединялось в небольшие группы под духовным предводительством таких святых людей, как отшельник Антоний Великий и монах-киновит[260] Пахомий Великий – основатели христианского монашества. Жизнь в пустыннической общине – независимо от того, насколько она была небольшой или слабо организованной, – определялась духовным авторитетом аввы (аббата) или настоятеля. Святой отец, боровшийся со своими демонами, мог надеяться на избавление от них только в том случае, если откроет сердце настоятелю. «Ибо ничто не раздражает беса блуда сильнее, чем обличение его деяний, и ничто не доставляет ему большей радости, чем сокрытие развратных мыслей человеческих», – пояснял древний христианский авторитет[261]. Ориген – великий христианский мыслитель, известный тем, что кастрировал себя, чтобы стать евнухом в Царствии Небесном, а также благодаря его впечатляющему учению и глубокому исследованию Священного Писания, философии и этике, – впервые сформулировал мысль о том, что сердце является местом слияния тела и души, точкой, где подсознательное соединяется с сознательным и сверхсознательным, а человеческое – с божественным[262]. Христианское монашество стало революционным движением, в итоге поставившим под вопрос само существование немонашеской жизни: могли ли истинные христиане существовать за пределами этих целомудренных, строгих, не от мира сего Мог ли внешний мир с его греховными забавами, безудержной коррупцией и нечестивыми правителями терпеть лояльных граждан, державших ответ лишь пред своим Господом? Должны ли были все христиане отречься от мира и скрыться в монастырях? Или должен был возобладать новый порядок – Christianitas, – при котором христианству следовало перейти в наступление и преобразовать мир в один колоссальный монастырь во главе с вселенским аббатом, заставившим всех себе повиноваться? Конечно, монашество, порожденное христианством, является его логическим продолжением, получившим развитие на базе зрелых размышлений о природе и работе монастырей. Но не святые отцы, блуждавшие по пустыне египетской или искавшие убежища в пещерах, песчаных барханах, хижинах, построенных на склонах холмов, не другие отшельники стали создателями монастырей. Честь их возникновения принадлежит киновитам, которых привлекал их духовный наставник, и они селились поблизости от него. Этих первопроходцев эпохи раннего христианства, отцов-пустынников, живших в кое-как построенных кельях, стали называть монахами – monaschos – от греческого слова monos, что значит – тот, кто живет в одиночестве, хотя они сильно отличались от святых отцов более позднего периода, живших в значительно лучше организованных условиях. «Для спасения душ их надо собирать вместе», – заявлял знаменитый монах Пахомий Великий[264]. Он обладал удивительным даром: его пытливый взгляд проникал в самые глубины христианского сердца. Когда такое сердце было чистым, Пахомий видел в нем «Невидимого Бога… как в зеркале»[265]. Чтобы достичь такой степени чистоты, какую он считал необходимой в коллективе, Пахомий, как сегодня принято считать, основал первый христианский монастырь в Тавене[266]. Там в общине было более тридцати домов, в каждом из которых жили сорок монахов. Их поведение регулировалось многочисленными правилами. Главной заповедью для всех становилось соблюдение целибата, и многие из введенных Пахомием ограничений были направлены на исполнение этой заповеди. Молчание, приветствовавшееся в монастыре, служило искоренению неприязни монахов друг к другу в зародыше, а также для стимулирования самоанализа и молитв во время прогулок. Другие правила определялись озабоченностью Пахомия проблемой соблюдения целибата, поскольку в отсутствие женщин некоторые мужчины начинали обращать внимание друг на друга. В своем «Уставе» Пахомий выступал за правильное, непорочное поведение братьев. Прежде всего, монахи не должны были соблазнять друг друга. Для этого им следовало соблюдать такт и благопристойность, памятуя о следующем: сидя вместе, прикрывать колени; помнить о том, что не следует слишком высоко поднимать рясы, наклоняясь во время стирки; опускать вниз глаза и избегать смотреть в упор на других братьев во время работы и даже молчаливой трапезы; никогда ничего друг у друга не занимать и друг другу не одалживать; никогда не просить братьев об одолжении и самому не делать им одолжения; никогда не допускать такого близкого контакта, который может возникнуть, когда один монах вынимает занозу из ноги другого, они вместе купаются или смазывают друг друга маслом; никогда не искать возможности оставаться один на один с другим братом – ни в келье, ни на матрасах, разложенных на террасах для сна, ни в лодке, ни на спине осла во время путешествия; никогда друг с другом не разговаривать в темноте; никогда не держать друг друга за руки; всегда находиться на расстоянии вытянутой руки друг от друга; воздерживаться от того, чтобы играть и смеяться с детьми, которые растут в монастыре; никогда не запирать дверь кельи; всегда стучать в дверь перед тем, как войти в помещение. Эти правила не имели ничего общего с аскетическим режимом, лежавшим в основе существования монастырей. Они относились исключительно к случаям эротического соблазна и сексуальных прегрешений. Пахомий решил, что в его богоугодном заведении целибат возобладает любой ценой. Аскетический режим тоже был суров, хоть и не настолько, как у отцов-пустынников. Поститься там следовало ежедневно, довольствуясь скудным простым одноразовым питанием. Главным блюдом служил хлеб с солью. Монахам, которые не могли дождаться захода солнца, разрешалось питаться два раза в день, причем первая трапеза организовывалась сразу после полудня. Однако это не значило, что они ели больше своих собратьев – просто их дневной рацион делился на две порции. Время проведения вечерней трапезы позволяло братьям спать без спазмов, бурчания и болей в желудке. В зимнее время Пахомий ел лишь через два дня на третий. Эта голодная диета была основным средством борьбы за соблюдение целомудрия через подавление всех сексуальных желаний. Другой авва – Диоскор из Тебаида, оправдывал крайний аскетизм риторическим вопросом, не утратившим актуальности и по сей день. «Монах не должен иметь ничего общего с плотскими желаниями, – поучал он. – Чем иным в противном случае он будет отличаться от мужчин, живущих в миру?» Миряне, добавлял он, обычно воздерживаются от половых отношений или некоторых продуктов, чтобы поправить здоровье или в силу каких-то иных «рациональных» мотивов. «Насколько же больше должен монах заботиться о здравии души своей, разума и духа»[267]. На самом деле монахи голодали немногим более своих нерелигиозных соплеменников. Питание сельских жителей, землепашцев, видимо, мало отличалось от рациона монахов, по крайней мере по калорийности. Когда неофиты знатного происхождения в монастыре приходили на первую трапезу, их нередко шокировала непритязательность пищи, однако простые люди часто находили монастырскую еду вполне приемлемой. Бывший сенатор как-то стал жаловаться пастуху на скудное питание, но пастух ему ответил, что порции были больше, а качество еды лучше по сравнению с тем, как он питался раньше. В обществе, разделенном на социальные слои, где жизнь бедных и богатых очень различалась, такое несовпадение во мнениях, как у сенатора и пастуха, отнюдь не было редкостью. Порой монахи даже подозревали, что отдельных неофитов влекли в монастыри не столько религиозные побуждения и преданность идеалам, сколько экономические трудности. Чтобы не допустить в святые обители таких неофитов, в некоторых монастырях даже устанавливались испытательные сроки. Вдобавок к чрезвычайно убогому и скудному существованию, суровым правилам и духовным проблемам, свойственным монастырской жизни, у монахов были серьезнейшие трудности с подавлением собственной сексуальности. Поскольку многие из них приставали к новообращенным, там нередко говорили: «Дьяволу нет нужды искушать монахов, когда у них и вино есть, и мальчики под рукой». Другим объектом вожделения монахов нередко становились ослицы[268]. Дорофей из Газы был милосердным и глубоко верующим монахом, жившим в VI в., которого мучила неутолимая похоть. Как только Дорофей пришел в монастырь, он сразу занял там достойное место, обеспеченное ему как положением и богатством его семьи, так и собственной эрудицией. Дорофей высоко ценил мудрость великого старца отшельника Варсанофия[269], затворившегося в келье, из которой тот почти никогда не выходил. Он относился к Варсанофию как к святому, целовал дверь его кельи, как будто это была реликвия, и даже просил его о духовном наставничестве во сне. Сила старца облегчила Дорофею горечь и невзгоды монастырской жизни: как-то ночью один старый монах спутал кровать молодого монаха с отхожим местом и всю ее обмочил; другой монах постоянно стряхивал на постель Дорофея клопов. Кроме того, Дорофея постоянно подмывало поделиться с другими монахами мудрыми изречениями, которые святой старец Варсанофий припас для него одного. Потом случилось невообразимое: Дорофей без памяти влюбился в другого монаха. Что тут можно было сделать? Он признался Варсанофию в том, что измышлял причины, позволявшие ему говорить с любимым, но опасался делать это слишком часто, чтобы не вызвать кривотолков. Великого старца он своим признанием не удивил. Тот сказал, что все его заботы – всего лишь типичные интриги, возникающие вследствие сердечного влечения, приспособленные Дорофеем к специфике монастырского этикета. В юности его сильнейшим образом искушала неистовая похоть. Он противился соблазну изо всех сил, и через пять лет Господь освободил его от мучений. «Господь и впрямь мог бы тебя быстро освободить, – сказал он Дорофею, – но если бы это случилось, ты не обрел бы достаточно сил, чтобы противостоять другим страстям»[270]. Это напоминало искушения Антония: те же сложные задачи, требующие решения, и поскольку они заданы дьяволом, их жертва должна воспользоваться всеми имеющимися в ее распоряжении божественными силами, чтобы избавиться от искушений и забыть о них. «Пытай свои чувства, – побуждал его великий старец, – ибо без пытки нет мученичества». Дорофей принял близко к сердцу совет Варсанофия как бесценное выражение духовности. Он пронес его через всю свою монастырскую жизнь, прожитую в борьбе, в которой был очень уязвим, но открыт, и, дожив до преклонного возраста, сам стал мудрым старцем[271]. Западные монастыри На Западе за египетским экспериментом с монастырями следили с неослабевающим интересом, несмотря на то что большинство египетских монахов знатностью происхождения не отличались. Как ни странно, эти аскеты являли собой живые ответы на вопрос, который задавали знатные и ученые люди Запада своим врачам: можно ли достичь состояния постоянного целибата, и если да, то как? Большую популярность приобрели жизнеописания монахов. Ученые мужи изучали египетских монахов, жили вместе с ними, наблюдали за их повседневной деятельностью. Они собрали и опубликовали «Изречения святых отцов», пользовавшиеся большим успехом у читателей, высоко ценивших высказанные в них великие истины. К концу V в. Запад перенес на свою почву и изменил восточный аскетизм пустынников настолько, что в VI в. монастыри возникли и там. Как и в их восточных аналогах, жизнь там была подчинена определенным правилам. Родоначальником западного монашества считают святого Бенедикта[272], автора «Устава» монашеской жизни, содержащего семьдесят три главы. Идеалом монастыря, по мнению Бенедикта, было одно здание с выборным настоятелем, братия которого отказывалась от всей частной собственности, клялась в вечной бедности, целомудрии и соблюдении правил их общины. Но в отличие от подобных восточных общин, Бенедикт считал, что монастыри должны стать полигоном для подготовки христианских солдат. «Нам нужно создать scola <группы ополчения> для служения Господу», – писал он[273]. Цель Бенедикта, состоявшая в том, чтобы «создать школу божественной службы, в которой… не будет ничего трудного или сурового»[274], по сути дела, сводила на нет то, что на Западе считалось чрезмерным восточным аскетизмом. (Спустя столетия бенедиктинцы продолжали придерживаться этого тезиса, принижавшего значение аскетизма, выступая против критиков, утверждавших, что их благоустроенные и удобные для жизни монастыри противоречат апостольской бедности, которой следовало придерживаться монахам. Конечно, это не так, утверждали они. Как можно было требовать от монаха в современном мире прочно утвердившегося христианства, чтобы он терпел такие же лишения, как в эпоху преследований язычников?) Несмотря на очевидные черты сходства – целибат, молчание, смирение и покорность, – предложенная Бенедиктом версия монашества радикально отличалась от его антицерковного восточного аналога. Бенедикт приспособил его к условиям своего времени и Европы, перестав уделять основное внимание сердцу и телу каждого человека как главному мерилу духовности. Вместо этого монастыри объединились с Церковью, что привело к усилению роли папства, а также к разрастанию и развитию земельных владений и другого имущества монастырей. Вскоре многие из них деградировали, уподобившись клоакам, где бурлили политические интриги, отмывались грязные деньги, закулисно решались вопросы о власти, и превратившись в прямую противоположность причине возникновения монашества: монастыри стали очагами разврата и сексуальных скандалов, разгоравшихся там настолько часто, что это трудно себе представить. Сравнение их с восточными монастырями, где монахи иногда поддавались искушению с деревенскими женщинами, смазливыми мальчиками и друг с другом, здесь просто невозможно. Там монахи страдали и мучились, замаливая свои прегрешения, каялись и пытались следовать своим принципам. На Западе же такие случаи стали настолько обыденным явлением, что их рассматривали уже не как прегрешения, а как образ жизни целых общин. В некоторых монастырях настоятелями становились не служители Церкви, а миряне, бравшие с собой в монастырь всех своих чад и домочадцев: жен, детей, солдат, даже охотничьих собак, и все эти люди жили там среди монахов. Не было ничего удивительного в том, что вторгавшееся в монастырскую жизнь обмирщение и сексуальная разнузданность оказывали влияние на монахов, которые следовали примеру своего руководства – как отрицательному, так и положительному. Было время, когда монахи монастыря Фарфы в Италии открыто признавали, что содержат сожительниц. Во Франции почти все монахи в Тросли были женаты, а каждый монах в Сен-Жильдас-де-Рюи «содержал себя и своих сожительниц, а также своих сыновей и дочерей», писал служитель аббатства Пьер Абеляр. Самого Абеляра оскопили люди, подкупленные каноником собора Парижской Богоматери Фульбером – влиятельным священнослужителем, чью племянницу Элоизу Абеляр учил, соблазнил, она от него забеременела, и позже они сочетались браком[275]. Кроме того, в этих рассадниках похоти и сластолюбия, где о целибате в лучшем случае изредка вспоминали, а в худшем вообще забывали, буйно расцветал гомосексуализм. В «Уставе» Бенедикта была сделана попытка воспротивиться его распространению путем запрета очевидных искушений. Двум монахам запрещалось спать в одной постели. Всю ночь должен был гореть свет, и монахам следовало спать полностью одетыми. Купание, чреватое соблазном обнаженного тела, не поощрялось, оно разрешалось лишь в форме сложной процедуры, в ходе которой предметы одежды, скрывающие срам, нельзя было снимать все сразу, чтобы определенные части тела не были обнажены даже перед их обладателем и не прельщали его соблазном вида голой и увлажненной плоти. (Спустя столетия в итальянских духовных семинариях применялись «рожки благочестия» – деревянные лопаточки, похожие на маленькие весла, которые использовались для того, чтобы заправлять рубашки в брюки. Это уменьшало соблазн соприкосновения руки и гениталий, поскольку на деле рубашка заправлялась в брюки рожком, а пальцы оставались подальше от запретных, неприкасаемых, невидимых, но всегда чрезвычайно чувствительных частей тела в промежности.) Среди всех монахов исключение из правила составлял (хоть это сомнительно) Бернард Клервоский[276]: по свидетельствам современников, он соблюдал целибат и не был подвержен соблазнам, обычно присущим мужчинам. Один маркиз в Бургундии умолял Бернарда вылечить его хворавшего сына. Монах потребовал, чтобы все присутствовавшие оставили его наедине с мальчиком, после чего лег на него. В этой часто пересказываемой истории вопрос заключается не в чудесном исцелении мальчика, а в том, что во время свершения этого подвига у Бернарда не было эрекции. «Он и впрямь был самым несчастным из монахов, – насмехался над ним средневековый поэт-сатирик Уолтер Мэп, – потому что я никогда не слышал о монахе, который лег бы на мальчика и тут же не возбудился»[277]. В значительной степени суть проблемы определялась тем, что слишком во многих монастырях забыли о том, что их главное назначение определяется религиозным содержанием. Получаемое ими богатство, иногда огромное, коррумпировало монашеские общины, заставляя постоянно заботиться о нем и совращая самих монахов. Монастыри становились крупнейшими землевладельцами, обладавшими огромными производственными возможностями и добросовестной бесплатной рабочей силой. Монахи и их родственники из более обеспеченных семей, наряду с другими благочестивыми христианами, оставляли монастырям в наследство целые состояния и большие земельные владения. В отличие от светских земель, эти угодья оставались нерасчлененными, они не подлежали разделу между несколькими наследниками. Аббаты этих империй должны были быть святыми – и некоторые из них были таковыми, – чтобы противостоять искушению и соблазну роскоши, с избытком обеспечивавшихся их положением. Но если настоятель приносил духовность и мудрость в жертву сметливости и цинизму, души его монахов оказывались беззащитными от козней дьявола. В 813 г. собравшийся в Туре синод епископов осудил упадок и порочность нравов в большинстве монастырей. Реформисты пытались остановить эту деградацию во всем христианском мире. Король Людовик I Благочестивый обязал соблюдать «Устав» Бенедикта во всех монастырях на территории Франкской империи, но после его смерти междоусобная борьба его сыновей привела к обмирщению монастырской жизни. Это происходило повсеместно: монастыри становились огромными богатейшими корпорациями, временно лишенными защиты, а потому феодальная знать и короли стали охотиться на их имущество, нападать на них, запугивать, разрушать и грабить. Начиная с VIII в. монастыри были вынуждены вступать в феодальные отношения гражданского и военного характера с королями и представителями правившей знати. Аббаты становились их вассалами и брали на себя политические, юридические и военные обязательства. Один нормандский герцог всегда мог рассчитывать на девять союзных монастырей, посылавших ему сорок рыцарей для непрестанных войн, которые он вел. Особенно рьяно к своим военным обязательствам относились аббаты германских земель. Так, например, в 981 г. они отправили в войско Оттона II на несколько сотен больше рыцарей, чем его светские вассалы. На политическом и дипломатическом уровнях аббаты и монахи были наиболее доверенными, а потому и наиболее могущественными советниками своих монархов: монах Алкуин при Карле Великом; Бенедикт Анианский при Людовике Благочестивом; фульдский аббат при Генрихе IV германском; архиепископ Кентерберийский Ланфранк и его последователь – аббат Бекского монастыря, а позже архиепископ Кентерберийский Ансельм при Вильгельме Завоевателе и при его сыне Генрихе I. Истинное положение вещей заключалось в том, что если монастыри хотели выжить, им приходилось вступать в союзы со светскими правителями. Возможно, им не следовало это делать, поскольку, выживая путем компромисса, а не за счет мало кому доставлявшего удовольствие аскетизма, они превращались в пародию на то, на что некогда претендовали. Они даже стали владеть церквями, что свидетельствовало об их стремлении приноровиться к произошедшим в Церкви изменениям, отражавшим все большее ее приспособленчество и усиливавшиеся среди церковников распри. Стремясь их избежать, святые отцы изначально стремились уединиться в пустыне[278]. Извращенное историческое развитие монастырей и Церкви отвращало христианских монахов от идеала целибата и свойственного ему образа жизни. Возродить эти традиции была призвана реформа достойного сожаления беспорядочного и хаотичного сообщества, представлявшего собой средневековое монашество. В 1073 г. Папой Григорием VII стал монах-бенедиктинец Гильдебранд, который начал проводить в жизнь среди своей увеличившейся паствы собственную программу преобразований, состоявшую в том, чтобы распространить целибат на всех христиан. Гильдебранд, будущий Папа Григорий VII, был выходцем из монастыря Клюни, где бенедиктинский «Устав» был существенно ужесточен. Клюни подчинялся исключительно власти Папы, а не светским правителям, и в своих проповедях монахи-клюнийцы утверждали, что христианство означает не отказ монахов от мира, а принятие идеалов монашества всеми христианами. Эта исходная позиция, отстаивавшаяся ими в разгар бесконтрольной погони многих монахов за наслаждениями, оказалась притягательной для такого большого числа людей, что количество монастырей, разделявших позицию Клюни, быстро множилось, а сам монастырь вскоре стал наиболее важным религиозным центром Запада. Поразительный успех Клюни приводил к аналогичным изменениям во многих земельных владениях. Чем больше аскетизм и миссионерская деятельность привлекали людей, тем больше Церковь отдалялась от того самого апостольского аскетизма, к которому призывала. Недовольство этим явным противоречием стало одной из главных причин проведения григорианской реформы. Ее цель состояла в возврате к исходной чистоте Клюни и соблюдению бенедиктинского «Устава». Кроме того, григорианцы выступали за развитие Церкви святых, священнослужители которой должны были строго соблюдать целибат. Вполне возможно, что значение григорианской реформы XI в. было столь же революционным, как возникновение протестантизма в XVI в., либерализма – в XVIII в. и коммунистических революций – в XX в. Задача григорианской реформы ни много ни мало сводилась к разрушению старого порядка вещей и замене его новыми отношениями, с приоритетом власти папского престола, освобождения христианского мира от светских правителей и передачи его под руку римских пап. Этот новый порядок – Christianitas – представлял собой картину аскетического христианского мира отречения и монашества, как ее видел Григорий VII, а у кормила правления там стоит единственный рулевой – Папа Римский. Пять десятилетий борьбы, смятения, репрессий и кризисов привели к однозначному итогу: григорианская реформа провалилась. Вместо бенедиктинцев ведущая роль в отстаивании чистоты религиозных принципов перешла к цистерцианским монастырям, которые, как некогда их древние египетские аналоги, стремились уйти от мирской суеты. К числу тех, кто выступал за сохранение чистоты и непорочности церковной жизни, относился суровый, вспыльчивый, не поддававшийся соблазнам Бернард Клервоский, тем не менее никогда не противившийся призыву Григория к созданию нового мирового порядка – Christianitas. Но по здравом размышлении Бернард не мог не понимать, насколько он должен был казаться несовместимым с действительностью всем, кроме его единомышленников. Веселая это была игра или нет, но григорианцы ее проиграли. Christianitas почил в бозе, но принцип целибата выжил не только в цистерцианских монастырях и некоторых других конгрегациях, но и во всем мире. Его продолжали придерживаться многие миряне. Других, полагавших, что у них из этого ничего не получится, утешало учение Церкви о допустимости сексуальных отношений в браке, если они поддерживались исключительно ради продолжения рода человеческого. Спустя столетия после того, как монашество оказалось коррумпированным богатствами и развращающими мирскими ценностями, монастыри вновь вернулись к аскетизму, изначально помогавшему монахам, стремившимся к достижению как плотского, так и духовного целибата. Мартин Лютер о ночных семяизвержениях В XVI в. в одном немецком монастыре настоятель попытался обязать монахов соблюдать суровое правило целибата. Любые действия сексуального характера там были строго-настрого запрещены, причем в его толковании это положение также включало непроизвольные ночные поллюции. Монахи изо всех сил стремились подавлять возбуждающие соблазн мысли и фантазии, однако иногда по ночам, когда они забывались сном, эти жуткие мечтания закрадывались к ним в голову. Каждое утро, проснувшись и обнаружив на бедрах влажное свидетельство свершенного в ночи греха, братья покорно отказывались идти служить мессу. Они делали это, будучи глубоко убежденными в необходимости соблюдать правила, введенные в этом отношении в их ордене. Положение существенно осложнилось, когда слишком многие монахи стали пропускать назначенные мессы и публика узнала не только о сложившейся ситуации, но и о ее причинах, что было гораздо хуже. Настоятель, оказавшийся в крайне затруднительном положении, попытался как можно скорее изменить сложившуюся ситуацию. Он «признал, что кто угодно мог и должен был ходить к мессе, даже если у него по ночам происходили непроизвольные семяизвержения»[280]. История с поллюциями произвела большое впечатление на брата Мартина Лютера. Он долго размышлял о природе такого явления и в конце концов пришел к выводу о том, что самопроизвольные семяизвержения представляют собой естественное, а потому приемлемое явление. А семяизвержения, вызываемые искусственно, являются греховными, если только происходят не в браке. Размышления на эту тему заставили его глубже задуматься и над другими аспектами сексуальности. От ночных семяизвержений он перешел к более широким аспектам половых отношений, заявив, что опасно лишать тело естественной, Богом определенной функции. Постепенно, но решительно его взгляды на целибат стали диаметрально противоположны тем, которые стремилась навязать католическая премудрость. Целибат – один, похоть – ноль [281] Даже в те времена, когда в кельях было полно мерзавцев, а в монастырях постоянно происходили скандалы, церковные власти, как полагал ирландский праведник Скутин, действовали возмутительно. Мог ли кто-нибудь поверить в распускавшиеся ими слухи о том, что каждую ночь Скутин клал с собой в постель двух сладострастных девиц? Выяснить, было ли это правдой, послали Брендана Мореплавателя[282]. Когда настало время отходить ко сну, в помещении, где остановился Брендан, появились две очаровательные молодые женщины. Войдя в комнату, где он расположился на постели, обе они легли рядом и прижались к нему, заверив его при этом, что именно так они каждый вечер поступали со Скутином. Брендан лежал без сна, никак не мог найти удобное положение и все время вертелся и ерзал, его терзали плотские желания. Через некоторое время женщины стали сетовать на очевидные проблемы, не дававшие Брендану покоя. Когда они ложились вместе со Скутином, жаловались они, тот никогда вообще на них никак не реагировал, хотя время от времени ему приходилось прыгать в бочку с холодной водой. Брендан удивился и понял, что Скутина несправедливо обвиняли в недостойном сексуальном поведении. Позже Брендан встретился с человеком, в чьем поведении ему было поручено разобраться. Скутин объяснил ему, что спал с полногрудой искусительницей, чтобы подвергнуть себя испытанию. Как и великий старец Варсанофий, он делал это для того, чтобы усилить похоть, которую ему предстояло одолеть. Брендан был им очарован, они стали добрыми друзьями. Спустя столетия Скутина и Брендана причислили к лику святых. В безнравственный век, когда действия людей не поддавались контролю, Скутин продолжал оставаться праведником, по ночам подвергавшим испытанию свою сексуальность и тем самым – свою духовность. В двадцатом столетии в Индии Махатма Ганди смог бы по достоинству оценить тот факт, что его эксперименты с брахмачарьей представляли собой усложненную индуистскую версию христианских опытов, проводимых с самим собой Скутином. Вступать в брак или не вступать [283] В отличие от других ушедших в монастырь или живущих в миру верующих, считавших целибат не обсуждаемым императивом, священники, работавшие с паствой, состоявшей из мирян, пытались решить эту проблему на протяжении веков. Эти мужчины радикально отличались как от отцов-пустынников, так и от монахов, стремившихся к обретению духовности, для которых целибат представлял собой постоянную проверку их приверженности вере. Эти люди посвящали всю свою жизнь собственному спасению. Но как же надо было поступать с душами всех остальных до пришествия Царствия Божия? Кто должен был учить, направлять, бранить, наказывать и осуждать греховное человечество? Для подавляющего большинства людей были нужны священники. Но какие именно? Соблюдающие целибат аскеты, подобные монахам? Или священнослужители духовного склада, вдохновленные собственной миссией и стремящиеся служить людям? Первоначально христианское духовенство в профессиональном отношении не было достаточно подготовленным. Тогда это были люди – просто люди, работавшие бок о бок с другими своими единоверцами и поступавшие как все остальные. Священники так же обзаводились семьями, в первые столетия развития христианства они женились и занимались любовью со своими женами, рожавшими им детей. Основной заботой христианства, как мы видели, было соблюдение целибата на протяжении всей жизни. Подавляющее большинство язычников и иудеи считали это странным и неестественным, пагубным для общества и губительным для рода человеческого. Закон обязывал языческих жрецов жениться, а большинство еврейских священнослужителей делали это добровольно, хотя воздерживались от сексуальных отношений во время некоторых праздников и ритуальных событий, таких как совершение жертвы на алтаре. Но по мере того как развивавшийся в борьбе культ христианства привлекал все больше людей, те, кто направлял это развитие, стали доказывать, что все священнослужители на протяжении всей жизни должны соблюдать целибат. Эта точка зрения никогда не пользовалась широкой поддержкой, особенно у женатых священников и, как вполне можно предположить, у их жен. Можно себе представить, какой была реакция этих женщин, когда они впервые услышали, что церковные мыслители и иерархи, нередко представленные одними и теми же лицами, выступали за то, чтобы все представители профессии их супругов стали холостяками, даже те из них, кто уже был женат. Как же они должны были быть этим озадачены, в какой гнев это должно было их приводить, особенно если у них уже было по пять-шесть детей. И по сей день целибат священнослужителей представляет собой наиболее спорную, сложную и изматывающую проблему для Римско-католической церкви – единственной христианской деноминации, которая требует соблюдения безбрачия. В следующем разделе мы увидим, как католические священники и монахини продолжают выходить из все более сокращающихся религиозных общин, некогда насчитывавших большое число молодых людей и девушек – либо призванных Господом, либо принужденных своими семьями нести службу, соблюдая целибат. Между тем первые согласованные призывы к священнослужителям о соблюдении целибата начались уже в IV в. Еще ранее, к 250 г., некоторые лица духовного звания соблюдали целибат, исходя из собственных убеждений, подкрепленных принимавшимися время от времени канонами, которые одобряли / рекомендовали / требовали соблюдения целибата. Тем не менее многие священники были женаты и не имели никакого желания разводиться. Эти настроения в полной мере отразились в высказываниях Синезия, епископа Птолемаидского. Господь, закон и «святая длань епископа Феофила» дали ему жену, заявил он, и у него не было намерения ни покидать ее, ни вступать с ней в какие бы то ни было тайные отношения, грозившие сделать из их брака посмешище. Он рассчитывал иметь от нее нескольких детей. Иначе говоря, епископ Синезий категорически отказывался унижать себя хитростями, применявшимися многими его коллегами, уклонявшимися от решения проблемы, стремясь сохранить работу, давая ложные обеты соблюдения целибата, а потом выдумывая недостойные служителя Церкви уловки, чтобы по ночам прокрадываться в постель жены и молиться – если только они осмеливались, – чтобы не родились дети и их ложь о целомудренных супружеских отношениях не стала всем очевидна. Битва за то, чтобы обязать священнослужителей соблюдать целибат, продолжалась больше тысячи лет и завершилась победой в XIII столетии. Борьба шла по нисходящей – сверху вниз. Сначала она охватывала высших церковных иерархов, а потом постепенно, неторопливо распространялась на более низкие категории священнослужителей вплоть до самых низших. Проблема целибата также помогла Церкви навсегда сохранить ренту, поскольку среди священнослужителей Запада – по крайней мере, в теории – триумфально возобладал целибат, в то время как на Востоке представители клира открыто не соблюдали безбрачия – как теоретически, так и на практике. Однако до XIII в. среди разобщенных западных служителей Церкви и политиков целибат оставался уделом монахов. Для нас важны не столько подробности развития этого процесса – время от времени издававшиеся религиозные эдикты, демонстративное неповиновение, компромиссы, отступление, новое наступление, мрачное согласие, скрытое неисполнение, – сколько его теологическая основа и социальные условия его развития. Мы уже знаем о его высшей точке, о великом церковном расколе – протестантской реформации, интегральной частью которой была решительная критика целибата служителей Церкви бывшим монахом Мартином Лютером. «Ничто, – громогласно заявлял Лютер, – не звучит для меня хуже слов “монахиня”, “монах” и “священник”»[284]. Но что же лежит в основе великой битвы, вызванной целибатом? Прежде всего, убеждение в том, что целибат был одной из основных составляющих «хорошего» христианства. Большое влияние на такое восприятие проблемы оказали отцы Церкви за счет охвата широчайшей аудитории, имевшей доступ к их писаниям, проповедям и учениям. Кроме того, они показывали пример своим поведением, поскольку их подавляющее большинство соблюдало безбрачие. На предыдущих страницах, где рассматривались их взгляды, мы видели, что для подтверждения своих аргументов они ссылались на Священное Писание, цитируя слова апостолов и Христа, а также ветхозаветное предание об Адаме и Еве в качестве бесспорного доказательства своей правоты. Высшие церковные иерархи развивали и распространяли представление о добродетели девственности – как врожденной, так и «восстановленной» (а la Мария Египетская). Они подчеркивали превосходство духовного родства между истинными верующими над кровнородственными связями. Они упорно и настойчиво вбивали в головы предостережения о сладострастном, соблазнительном естестве женщин, морально изменчивых дочерей Евы. Для этих специалистов в богословии вопросы пола были не более чем блудом, к которому подстрекает дьявол. Ведущие христианские теологи больше внимания должны были уделять радикальным течениям раскольников в рамках собственной религии, как будто увлеченно занятый размножением языческий мир не составлял для них достаточной проблемы. Члены сект энкратитов и гностиков делали неэффективными полумеры господствующей Церкви, изложенные в заявлениях и учениях ее авторитетов. Их мятежные призывы к бойкоту чрева лишь помогали упрочить традиционную линию в защиту целибата. Время от времени случавшиеся преследования также вносили сумбур в представления простых людей о целибате, включая нестойких недавно обращенных в христианство верующих. Особенно волновала эта проблема женщин, поскольку их преследователи из числа язычников настойчиво искали девственниц и тех из них, кто не отрекался от христианских убеждений, отдавали в публичные дома. Преследования вынуждали некоторых скрываться в свободной от власти владык пустыне, а также укрепляли веру во многих других, включая тех, кто спасся, публично принимая участие в языческих обрядах, но в частной жизни продолжая исповедовать христианство. Переломный момент наступил в 313 г., когда император-христианин Константин издал эдикт, признававший законность христианства[285]. К тому времени отцы Церкви, не ставя перед собой такой цели сознательно, уже привлекали к себе интерес народа, а их аскетизм и внимание к неукоснительному соблюдению целибата многих восхищали и на многих оказывали влияние. Монашеское движение, получившее развитие на базе скромных небольших поселений, также оказало революционизирующее влияние на христианскую – а в отдельных случаях и языческую – мысль. В частности, это относится к знаменитому учению Августина, епископа Гиппонского, и его «Исповеди», запавшей в сердца многих грешников. Женщинам и некоторым мужчинам фанатичную преданность целибату как основному идеалу христианства внушали героические девственницы Константина и Хелия, а также бывшая блудница Мария Египетская. Одним из важнейших следствий всех этих теологических, духовных и политических изменений стало то, что жившие в миру христиане все в большей степени начинали соблюдать целибат, в результате чего все больше общин переходило к непорочной духовной жизни, такой, к какой стремились отцы Церкви или Блаженный Августин. Часто они стыдили профессиональных служителей Церкви, а во времена распространения еретических взглядов и вероотступничества в мужских и женских монастырях эти целомудренные и богобоязненные христиане сияли, образно говоря, непорочным светом путеводной звезды. Клерикальная политика в отношении целибата в те времена чем-то напоминала процесс создания гобелена, когда на провисшей ткани неровными, убогими стежками вышивают кривые, извилистые линии неясного рисунка. В первые несколько веков существования новой религии основная задача политического процесса состояла в периодически принимавшихся постановлениях, даровавших священнослужителям высокий религиозный статус. Позже, в 305 г., на соборе в Эльвире[286] был принят свод правил, в соответствии с которыми всем служителям Церкви – от епископов вплоть до дьяконов – запрещалось вступать в половые отношения с женами или иметь от них детей. Наказанием за нарушение этого постановления служило лишение духовного сана. Из восьмидесяти одного правила, принятого в Эльвире, почти половина, включая упоминавшееся выше, была связана с сексуальными отношениями, причем за половые контакты налагались более суровые наказания, чем за ереси и другие тяжкие грехи. Поскольку подавляющее большинство священнослужителей были женаты, поборники целибата объявляли вне закона только супружеские сексуальные отношения, но не осмелились запретить брак священников как таковой. Тем не менее они приняли чрезвычайно важное решение: за малейшее нарушение этого правила как служители Церкви, так и миряне рисковали быть навечно отлученными от Святого причастия. Принятый в Эльвире эдикт был суровым, но, учитывая реалии того времени, опрометчивым, недальновидным и практически невыполнимым. Поэтому не было ничего удивительного в том, что спустя два десятилетия на церковном соборе, проходившем в городе Никея, он был пересмотрен. Египетский мученик Пафнутий, который предпочел потерю одного глаза отказу от христианских убеждений, крайне резко высказывался против целибата священнослужителей на том основании, что для большинства мужчин соблюдать его было слишком трудно. В любом случае, говорил он, брак был уважаемой формой жизни. Пафнутию многих удавалось убедить как силой своих доводов, так и силой характера. Поскольку сам он соблюдал целибат, все высказывания свои он делал из принципа. Другие соборы и синоды подтвердили терпимое отношение к браку. В 345 г. постановление, принятое в Ганграх[287], осуждало верующих, отрицавших действенность причастия, если оно совершается женатым священником. Однако великий идеал целибата и соблюдающее целибат монашество привели в движение необратимое стремление к установлению безбрачия священнослужителей. Ведь, что ни говори, приводили доводы служители Церкви, выступавшие за введение целибата, чем же тогда будут отличаться священники от обычных смертных, если погрязнут в этом основополагающем занятии, ведущем к продолжению рода? Более того, все большее развитие получало мнение о том, что забота о жене и детях отвлекает священнослужителей от исполнения их обязанностей, в то время как они должны сосредоточивать все внимание на пастырской деятельности и образцовой духовности. Растущее богатство монастырей и других обителей, а также Церкви в целом стало другой важной причиной распространения целибата среди ее служителей. У холостяков нет наследников, поэтому они не могут поддаться искушению и поделиться собственностью, которой управляют, и она в полном объеме переходит к следующему поколению монахов и священнослужителей. (Как мы увидим далее, аналогичный ход рассуждений об административных и военных руководителях Персии, а также стражах гаремов в Китае приводил к возникновению странной социальной категории непоправимо изуродованных евнухов.) С 370 г. папские указы запрещали священникам вступать в сексуальные отношения. Многие из тех, кого они касались, полагали, что проследить за их исполнением и наказать виновных в их нарушении невозможно, и потому большинство женатых служителей Церкви продолжали спать со своими женами. Однако после посвящения в духовный сан они истолковывали папские декреты как запрет на женитьбу. Кроме того, полагали, что Церковь будет отдавать предпочтение неженатым кандидатам, а потому соблюдение целибата может положительно повлиять на карьерный рост. С годами кампания, направленная на соблюдение целибата, становилась все более напористой. В 401 г. от священников в Карфагене потребовали давать клятву в соблюдении целибата – так это случилось в первый раз. Теперь повсюду, где Церковь имела влияние, личная жизнь священника – по крайней мере, теоретически – становилась объектом наблюдения. Ко времени свадьбы его жена должна была быть девственницей, а потом ей следовало всю жизнь хранить невинность. Она не могла спать с ним в одной комнате, а тем более в его постели. Вместо этого ночами она должна была находиться в другом месте с компаньонкой, а ему надлежало ночевать вместе с другими священниками. Если муж ее умирал, овдовевшей девственнице не позволялось второй раз выходить замуж. Позднее изданный эдикт пошел еще дальше: женатые священники при посвящении в духовный сан должны были оставлять своих жен. Так это и продолжалось: эдикты, постановления, папские декреты – множество порой противоречивых и обычно мелочных решений, которые в Западной, но не в Восточной церкви неизбежно вели к политике установления целибата сверху донизу. Эта политика время от времени менялась, приспосабливаясь к местным особенностям ее проведения, и часто воздействие ее было ничтожно. Тем не менее к 400 г. сексуальное воздержание в Западной церкви уже распространилось на всех высших священнослужителей. К 450 г. оно охватывало даже настолько низкие посты в церковной иерархии, как иподиаконы. Однако несмотря на официальные декреты, кампания по насильственному распространению целибата встречала упорное сопротивление. В 483 и 535 гг. она была серьезно дискредитирована двумя случаями выборов пап, результаты которых многих привели в замешательство – оба папы (Феликс II и Агапит I) были сыновьями священников. В стремлении добиться от священнослужителей соблюдения целибата основную роль играли теология, аскетическое монашество, практические и имущественные соображения, однако для этого существовали и другие причины. По мере упрочения позиций и роста влияния Церкви ее служители, в частности, начали предлагать ежедневные мессы. Как священники могли их проводить, если всего за несколько часов до этого их лица искажало выражение похотливого и греховного сексуального экстаза, который они испытывали со своими женами? На деле ничего особенного в этом не было, поскольку реальность каждый день приходила в противоречие с политикой. Представим себе не церковных иерархов, входивших в элиту клира и имевших доступ к несметным богатствам, а священнослужителей низших ступеней, составлявших подавляющее большинство духовенства. Повседневная материальная жизнь западного общества в эпоху раннего Средневековья была настолько тяжела, что нередко не только толкала неверующих в монастыри, где царил целибат, чтобы спастись от голода, но иногда, чтобы выжить чисто экономически, вынуждала некоторых искренне верующих священников жениться. Их жены могли не только рожать им детей, но также возделывать в приходах участки земли и другими способами добывать мужьям-священникам еду и одежду. Более честолюбивые служители Церкви умудрялись заключать браки с женщинами, которым давали приданое, собственность, а иногда небольшие лавки или мастерские, даже если работа там отнимала у заключившей брак пары так много времени, что религиозное служение отходило на второй план по сравнению с производственными или коммерческими потребностями. Иными словами, внимательное изучение декретов и указов Западной церкви могло создать обманчивое впечатление о широком распространении целибата среди духовенства. С другой стороны, это также могло вызвать некоторые подозрения в том, что не все шло гладко. Взять, к примеру, следующий перечень наказаний: священники, совершившие плотский грех, должны были быть заключены под стражу и оставаться под замком на хлебе и воде; рукоположенный священник должен был бичевать себя до крови, переносить другие страдания на усмотрение епископа и два года провести в темнице; монахам и иеромонахам полагалось более снисходительное наказание – три удара кнутом и последующие различные кары в течение года заточения в темнице. Жен и детей грешников ждала гораздо более тяжелая судьба – их должны были продать в рабство. Сурово и страшно, но применялись такие наказания только в случае совершения серьезных нарушений. А как могло быть иначе в Церкви, где в VIII в. высокопоставленный иерарх – в данном случае человек, позже канонизированный под именем святого Бонифация, – униженно просил у Папы разрешения обращаться как с грешниками с дьяконами, которые с детства погрязли в плотском грехе и других непристойных деяниях и, будучи дьяконами, позорили свою святую должность тем, что спали с четырьмя или пятью сожительницами? Ответом Папы Захария стало компромиссное решение: если священнослужители совершали прелюбодеяния или имели больше одной жены, Бонифацию следовало отстранять их от исполнения обязанностей священнослужителя. Очевидно, что в случае неукоснительного соблюдения правил, в частности касающихся целибата, деятельность Церкви могла бы существенно осложниться. Естественно, что Бонифация и других высокопоставленных служителей Церкви, соблюдавших целибат, очень огорчало расхождение между желаемым и действительным. В их переписке нашел отражение тот факт, что гораздо больше проблем возникало с теми священниками, которые вели себя вызывающе и недостойно, чем с их более спокойными и покладистыми братьями. В общинах тоже ходило много слухов, и на основе поступков всяких прохиндеев и прохвостов высказывались резкие суждения и подозрения в отношении всех священников. Другим излюбленным занятием были пересуды и сплетни о всяких позорных деяниях в надежде на то, что власти примут строгие меры против виновных. Эта болтовня с лейтмотивом, составлявшим осуждение, была ненадежным источником информации. Против нее активно выступали многие епископы, справедливо полагая, что она пагубно сказывается как на священниках, стоявших на стороне обвинителей, так и на тех, кого обвиняют, что подтверждает приводимая ниже история. Во времена отцов-пустынников отшельник по имени Аммон ушел из своего скита и поселился с другими аскетами. Аммон был человеком мудрым и святым и вскоре стал епископом. Один из его монахов частенько по секрету приводил к себе в келью женщину, что было категорически запрещено. Другие монахи узнали о проделках своего бесстыдного брата и вместе задумали его разоблачить. Они выждали момент, когда стало известно о том, что он снова втайне привел к себе в келью женщину. Тогда монахи все вместе пришли к Аммону и потребовали, чтобы тот зашел в келью распутника и поймал его на месте преступления в состоянии оголения. Аммон, неукоснительно соблюдавший общие для всех монастырей правила, постучал в дверь кельи. Когда развратный монах услышал шум за дверью, ему удалось накрыть свою подружку пустым бочонком. Войдя в келью, епископ Аммон тут же понял, что там произошло, и уселся на бочонок. После этого он пригласил разгневанных борцов с развратом зайти в келью и обыскать ее. Те ничего не обнаружили и вышли оттуда в полном недоумении и расстройстве. Епископ Аммон спустился с бочонка и, обратившись к хозяину, сказал ему только: «Брат, будь осмотрительнее»[288]. Если попытаться изложить эту историю в виде христианской догмы, получилось бы следующее: следя друг за другом и донося на прегрешения соседей, можно погубить собственную бессмертную душу. Тем не менее следует признать, что некоторые доносы были оправданны, особенно когда речь заходила о детях священников и епископов. Существовали вполне обоснованные, как показали последующие события, и весьма серьезные опасения, связанные с тем, что позже служители Церкви станут использовать церковную собственность в качестве наследства для обеспечения своих сыновей и дочерей. Полагая, что они будут жить с женами, «как будто те не были их женами», церковные иерархи рассчитывали на то, что они смогут распоряжаться церковными владениями как люди, сами никакой собственности не имеющие, что на деле вполне соответствовало действительности[289]. Информирование о священниках и епископах, которые не придерживались политики Церкви, имея хотя бы одного ребенка, мотивировалось не личной неприязнью, а серьезной озабоченностью о материальном будущем христианской общины. Полную и объективную оценку клерикального целибата дать очень непросто. Мы не располагаем достаточно достоверными источниками, к тому же жизнь с соблюдением целибата по своей природе носит личный характер и редко бывает документально подтвержденной. Оценки распространенности целибата сильно колеблются, но Питер Браун, уважаемый специалист в области ранней истории Церкви, полагает, что к концу VI в. некоторые священники жили в браке, как и отдельные епископы, большинство из которых в прошлом были монахами, оставившими монастырский аскетизм, чтобы занять административные должности в городах. Принимая во внимание это обстоятельство, а также наличие многочисленных документов, юридически подтверждающих широко распространенные и вопиющие нарушения принципа безбрачия, с одной стороны, и тот факт, что целибат становился нормой отношений на высших уровнях церковной иерархии и распространялся на ее более низкие ступени – с другой, очевидно, что многие служители Церкви вели образ жизни, несовместимый с соблюдением целибата. Такое положение отнюдь не способствовало упрочению официальной политики Церкви. Так, например, к X в. многие сельские священники, некоторые городские и даже кое-кто из епископов жили в браке, не скрывая супружеских отношений с женами, поскольку те периодически рожали им детей. Focaira, или любовница священника, была постоянным персонажем средневековых литературных произведений[290]. Несколько оскандалившихся церковных деятелей попытались принять соответствующие меры. Немецкий церковный иерарх – архиепископ Бремена Либентий, изгнал из города жен подчиненных ему каноников. Епископ Вероны Ратер заточил в темницу всех священников, не выполнивших его приказ о том, чтобы оставить своих жен. Однако его светский коллега – граф Вероны, тайно вступил в сговор с разгневанными священниками, чтобы изгнать епископа, и Ратеру пришлось укрываться в монастыре. До григорианской реформы XI в. женатые священнослужители продолжали нести службу. Большинство их заявляли о том, что соблюдают целибат, и, возможно, это соответствовало действительности. Гражданское право признавало их союзы законными, но в соответствии с каноническим правом их жены определялись как «сожительницы», а дети считались незаконными, и потому им было запрещено наследовать имущество. Более того, их сыновьям не разрешалось становиться священниками. Эти ограничения можно было легко обойти. Сыновей и дочерей представляли как племянников и племянниц, они воспитывались у священника и его жены. Равным образом, если «незаконный» сын чувствовал призвание к служению Господу, с позволения Папы епископ в качестве особого соизволения мог ему это разрешить. Так, в 1398 г. в одно соизволение на пятьдесят незаконнорожденных мальчиков было включено десять сыновей служителей Церкви. Григорианская реформа расширила возможности легкого нарушения клерикального целибата, а потому на протяжении XI и XII вв. неоднократно происходили ожесточенные столкновения между сексуально активными представителями духовенства и верными церковной доктрине священнослужителями, соблюдавшими целибат. В подготовке и проведении церковной реформы Папы Григория VII большую роль сыграл великий церковный реформатор Петр Дамиани, чьи влиятельные произведения были направлены против тех представителей клира, которые не соблюдали целибат. Его особенно возмущали священники, получавшие освобождение от налогов за доносы на акты мужеложства с теми служителями Церкви, которые являлись их сексуальными партнерами[291]. Григорианские реформисты прибегали к извечным аргументам в защиту целибата духовенства: примеру апостолов и духовной непорочности, а также к соображениям, носившим более практический характер и связанным с тем, что безбрачие предотвращает разбазаривание священниками церковного имущества, освобождает их от занимающего много времени и отвлекающего от служения Церкви бремени поддержки семей, а также ведет к становлению достойных во всех отношениях священнослужителей, которые становятся образцами как для христиан, живущих в миру, так и для иноверцев. При этом узнать их можно было по тому, соблюдают они целибат или нет. Служителей Церкви, в вызывающей форме отказывавшихся соблюдать целибат, подвергали преследованиям, и некоторые из них теряли должности, а те, кто нарушал целибат втайне, должны были соблюдать при этом осторожность. Несомненно, в результате проведения реформы обет целибата дали многие представители духовенства, а значительное число склонных к аскетизму мужчин и женщин стали священнослужителями или ушли в монастыри. С другой стороны, реформу не принимали и ей противились похотливые священники, епископы и даже папы, а также другие несогласные, открыто выступавшие против целибата как принципа, которого следовало придерживаться даже лицам духовного звания. Отдельные примеры нарушения такого уже насильственно налагавшегося целибата были исключительными даже на самых высоких уровнях. Папу Иоанна XIII обвиняли в прелюбодеяниях и кровосмешении. В 1171 г. в Кентербери избранный настоятель аббатства Святого Августина лишь в одном селении имел семнадцать детей, но это было совсем немного по сравнению с отпрысками епископа Льежа, которого в XII в. сняли с должности, поскольку он стал отцом шестидесяти пяти детей. Самый абсурдный случай такого рода имел место в XV в. с Папой Иннокентием VIII – гордым родителем, который публично признал своим выводок незаконнорожденных детей, причем именно за честность ему даровали прощение. Целибат составлял основополагающую проблему и в период следующей великой Реформации, возглавленной Мартином Лютером, который будто раскаленным ножом взрезал загнивавший католицизм, вскрывая церковные нарывы и обрубая ослабевшие, недееспособные конечности, по мере разложения оставлявшие на торсе и лице взрастившего их тела синяки и ссадины. Эта операция породила реформированную Католическую церковь и привела к возникновению протестантизма. Она дала точные ответы – причем диаметрально противоположные – на вопрос о клерикальном целибате: протестантский подход сводился к возможности сохранения духовного сана священнослужителями, собравшимися жениться, в то время как католическая позиция вновь подтверждала священную природу клерикального целибата. 31 октября 1517 г., прибив 95 тезисов к стене Замковой церкви в Виттенберге, Мартин Лютер пояснил свою позицию в отношении целибата. Он считал, что соблюдение целибата вызвано теологическим заблуждением, поскольку оно было задумано как обязанность, налагаемая на себя человеком и выполняемая в надежде снискать Божественную благодать. Но христианского Бога нельзя прельстить такими жалкими уловками и постыдными ухищрениями. Господь обещал спасение лишь через веру, и потому принудительный целибат, как полагал Лютер, был своего рода попыткой с негодными средствами и в моральном отношении не имел никакого смысла ни для Господа, ни для того, кто его соблюдал. Вне всяких сомнений, Лютер был противником целибата; он твердо верил в то, что Господь наградил даром целибата лишь некоторых людей. «Это – путь Христа», – писал он. Когда апостолы пришли к выводу о том, что целибат столь добродетелен, что мужчинам не следует жениться, Христос напомнил им, что не все могут исполнять эту заповедь. Воля Христа, заявил Лютер, состоит в том, что лишь избранное меньшинство может соблюдать безбрачие. Все остальные, исполняя волю Господа, должны были следовать давно проторенной дорогой. Сам Лютер женился на бывшей монахине Катарине фон Бора и от души пел дифирамбы супружеской жизни за то счастье, что она ему доставляла, и прежде всего за детей. Взгляды Лютера на целибат, как и точка зрения Блаженного Августина и отцов Церкви в более ранний период, оказали значительное богословское воздействие на жизнь христиан. Несмотря на неприязненное отношение к женщинам, и Лютер, и Жан Кальвин, другой крупнейший протестантский теолог, полагали, что состояние целибата выше состояния брака, но оправдано оно лишь у тех, кому его даровал Господь. Это значит, полагали они оба, что целибат никогда не должны ни соблюдать, ни поспешно давать обет его соблюдения люди – как светские, так и служащие Церкви, – неспособные его соблюдать. «Тебе повезло, – с энтузиазмом сказал Лютер только что женившемуся священнику. – Заключив достойный брак, ты одолел достойный порицания сомнительный целибат, поскольку его соблюдение вызывает или постоянное жгучее желание, или непристойные поллюции»[292]. Реформация была великим очищением, освободившим тысячи верующих от нежелательного целибата и узаконившим брачные союзы тех, кто ранее целибата не придерживался. Однако в ходе Контрреформации католицизм смог вновь упрочить позиции, восстановить клерикальный целибат, причем с такой решимостью и уверенностью, которые раньше были просто невообразимы. Обновленная Католическая церковь стала меньше и сильнее, ее больше не раздирали на части мучительные разногласия в среде священнослужителей и не терзало презрение верующих. Нарыв был вскрыт. Покупка индульгенций не могла больше заменить покаяния. Над политикой Церкви больше нельзя было ни глумиться, ни подвергать ее сомнению. Неукоснительное соблюдение целибата стало теперь основным различием между Римско-католической церковью и протестантскими течениями в христианстве, и ни при каких обстоятельствах его нельзя было устранить. Пройдут века, точнее говоря, около шестисот лет, прежде чем представители духовенства вновь поведут организованное наступление против извечного целибата, навязываемого им в качестве непременного условия готовности посвятить жизнь служению Господу. Апостольские сестры В период раннего Возрождения, когда в Европе бушевали религиозные страсти, благочестивые христианки с тревогой искали выходы для проявления духовности. Очевидным решением проблемы был уход в монастырь. В некоторых монастырях действовали два отделения – одно для мужчин, другое для женщин, но уже существовали и исключительно женские монастыри во главе с настоятельницами. Тем не менее многие женщины стремились к достижению иных возможностей для проявления своего духовного рвения. Они страстно желали жить как Христос и его апостолы – в целомудрии и бедности, отдавая себя служению на благо самых смиренных и униженных смертных собратьев. Они хотели свободно путешествовать, жить среди людей, а не быть от них отделенными, оставаясь взаперти за монастырскими стенами. Из такого коллективного стремления апостольских сестер возникло широкое религиозное движение бегинок. Начнем с бегинок [293] Точно определить истоки и эволюцию движения бегинок, датировать его и документально подтвердить, как историю других аналогичных организаций, не представляется возможным, но большинство исследователей сходятся на том, что оно зародилось в XII в. Бегинок (чье название, возможно, восходит к искаженному названию еретиков-альбигойцев, которых, как полагали некоторые представители официальной Церкви, поддерживали эти женщины) проще описать, чем дать им определение. Это были группы совместно проживавших женщин, живших в бедности, ведущих целомудренный образ жизни, объединявших имущество для создания духовных общин. Как правило, они селились вместе, хотя некоторые оставались дома со своими семьями. Они не признавали формального правления и не устанавливали связей с подобными им общинами. Работали они сообща, вместе поклонялись Господу, посвящая себя апостольскому служению другим людям. Иногда они принимали в свои общины мужчин. Мы всегда стремимся называть имена основателей движений. Так, например, имя Пахомий связано с возникновением монашества. Что касается движения бегинок, в связи с ним чаще всего упоминаются имена Ламберта де Бегга и Марии из Уаньи, живших в Бельгии, где появились первые участницы этого движения. Ламберту обычно воздают должное за основание первого бегинажа в Льеже для женщин благородного происхождения, стремившихся вести целомудренный и аскетический образ жизни, а также заниматься благотворительностью. Мария, о которой известно больше, чем о других бегинках раннего периода развития движения, родилась в 1176 г.[294] в семействе вполне обеспеченных родителей. Ее выдали замуж, когда девушке исполнилось четырнадцать лет. Однако позже они с мужем дали обет целомудрия и оба отправились в лепрозорий ухаживать за прокаженными. Через некоторое время Марией овладело беспокойство. Она стремилась к более строгой и аскетической духовной жизни. На каком-то этапе жизни она избавилась от своего состояния, ушла из лепрозория и примкнула к самостоятельному Августинскому ордену, куда принимали как женщин, так и мужчин. Этот первый бегинаж вполне устраивал Марию, и она оставалась там до конца жизни – до 1213 г. Глубокое благочестие Марии выдвинуло ее в число самых святых женщин даже среди тех, кто не был связан с формальными монастырями и чье поведение, как и ее собственное, было ограничено в меньшей степени. Мария получила широкую известность за восторженные видения Господа, преклонение перед причастием и суровым аскетизмом, доходившим до того, что, усмиряя плоть, она отрубала кусочки собственного тела[295]. Ее приверженность целомудрию, наряду с отказом от супружеских отношений (хотя она состояла в браке), также оказывала огромное воздействие на других. Кроме того, стремление к апостольской бедности, личное смирение и ревностное служение прокаженным – отбросам общества, возвело ее на высшую ступень святости. Женщинам, привлеченным этими ее качествами, повезло, поскольку у Марии был прекрасный биограф, чье замечательное изложение исключительных событий ее жизни – включая приступы бесконтрольных рыданий – разнесло славу о ней далеко за пределами Бельгии. Именно эта страна стала родиной движения апостольских сестер, распространившегося по торговым путям Северной Европы и получившего особенно сильное развитие в Кельне. В отличие от монахинь, обычно происходивших из добропорядочных семейств, в социальном отношении бегинки были более разнородны. Первоначально большинство среди них составляли женщины, принадлежавшие к высшим классам общества, но постепенно к движению примыкало все больше женщин из трудящихся сословий, и к концу XIII в. бегинажи пользовались репутацией приютов для женщин из бедных семей. Бегинажи отличались от монастырей и других подобных организаций, члены которых давали официальные обеты соблюдения непорочности, бедности и послушания. Бегинки также с глубоким уважением относились к этим принципам, но предпочитали не клясться им в верности, а просто соблюдать. Как с одобрением заметил один бельгийский епископ, бегинки соблюдали целибат на протяжении всей жизни, а не клялись в его соблюдении. Они были покорны, но не клялись в покорности, и считали, что разумнее вести скромный образ жизни и из филантропических побуждений отказываться от собственных состояний, чем просто избавляться от всей своей собственности и имущества. На деле основными четырьмя принципами движения бегинок – в отличие от клятв – были целибат, бедность, смирение и милосердие, понимавшееся как неустанное служение обездоленным. Какая же сила побуждала женщин становиться бегинками? Несомненно, это была комбинация причин, приводившая к страстному желанию выражать их беззаветную преданность Господу, следуя апостольскому пути целомудрия и бедности. Очевидно, что соблюдение целибата было одним из важных условий мотивации знатных и родовитых дам материально поддерживать бегинажи[296]. Но как и апостолы, бегинки не скрывались в монастырях. Они бесстрашно и благочестиво жили в миру вместе с теми, кому служили: с бедняками, больными, сиротами и несчастными горемыками. Движение было настолько разноплановым, что одни бегинки продолжали жить с родителями, а другие переселялись в общее жилье или в общины. Некоторые зарабатывали на жизнь, занимаясь ремеслами, другие просили милостыню, немногие жили на вполне приличный доход, получаемый от их личных состояний. Бегинок нельзя отнести ни к монахиням, ни к белому духовенству, хотя по уровню благочестия и набожности они не уступали монахиням в женских монастырях. Их обеты целомудрия и покорности носили временный характер, и они постоянно их повторяли. Такой образ жизни они вели добровольно, без принуждения, определяемого монастырскими уставами. Они всегда могли вернуться в светское общество, и это облегчало возможные угрызения совести бегинки в том случае, если она решала изменить образ жизни. Она обладала свободой выбора, у нее не возникало ощущения того, что она попала в ловушку и должна продолжать жить по тем правилам, которые ее больше не устраивали. Жизнь бегинки была апостольски незамысловата. Женщины начинали ее с неформального приятия целомудренной жизни, одевались в одежды, присущие той или иной группе, работали, либо оказывая услуги другим, либо занимались торговлей, и по мере сил стремились жить, подражая образу жизни Христа. Несмотря на периодические обвинения в ереси и – гораздо реже – в сексуальном непотребстве, бегинки пользовались уважением и вызывали восхищение. В 1520 г. немецкий художник Альбрехт Дюрер вспоминал о том, что в Антверпене наблюдал за процессией, возможно напоминавшей процессию бегинок, поскольку он описал ее как парад вдов, с головы до пят одетых в белые холщовые одежды, зарабатывавших себе на пропитание рукоделием и живших по собственным правилам. Бельгийские бегинки носили простые одежды невзрачных расцветок без украшений, за исключением пояса покаяния из серо-коричневой некрашеной шерсти. Они были бедны от рождения или по собственному выбору и стремились жить с бедняками, которым служили. В отличие от верующих в монастырях, они жили в миру, их не принуждали рвать эмоциональные связи с семьями. Глубокое влияние на движение бегинок оказали четыре фактора: демография, целибат, природа брака и церковная политика. В тот период Средневековья войны и крестовые походы вели к переменам в соотношении численности мужчин и женщин, в результате чего количество женщин настолько превосходило число мужчин, что многие их них даже не надеялись выйти замуж. Помимо этого, добровольный и принудительный целибат еще больше уменьшал число пригодных к браку мужчин. Апостольский пример целомудрия и духовная непорочность влекли некоторых из них в монастыри. Суровые цеховые законы, запрещавшие жениться ученикам и подмастерьям, вынуждали значительное число работавших мужчин к соблюдению нежеланного целибата. Таким образом, демография обрекала огромное число женщин на одиночество. В некоторых районах Франции и Испании это обстоятельство стремились использовать альбигойцы, играя на ненависти к браку и святости целибата, чтобы привлечь к своему движению женщин. Это отчасти объясняет, почему бегинок – добровольно не выходящих замуж женщин – первоначально подозревали в альбигойской ереси. Альбигойцы учили, что брак и половой акт препятствуют спасению и что родители, по определению уже согрешившие, тем самым сгубили свои души. Альбигойство оказало влияние, по крайней мере, на некоторых женщин, решивших устроить свою жизнь к собственному удовлетворению так, чтобы обходиться без брака. На деле многих женщин не надо было убеждать в воздержании от брака. Большое их количество жило в ужасной тесноте вместе со своими семьями, им негде было уединиться, они воочию наблюдали за браком своих родителей и прекрасно понимали, что им готовит будущее. За несколько веков до этого Амвросий отбивал у женщин охоту лишаться состояния девственности кратким напоминанием о том, что принесет им брак: «беременность, орущих младенцев, мучения, вызванные соперницей, домашние хлопоты»[297]. Женщины, выходившие замуж, часто с глубокой печалью оплакивали утраченную девственность и становились рьяными поборницами целибата, который мог бы хоть в небольшой степени восстановить душевное равновесие и контроль над их несчастной жизнью[298]. Церковная политика чуть не погубила движение бегинок стремлением его регулировать. Клерикальные власти выражали недовольство тем обстоятельством, что по всей Северной Европе в городских центрах возникали неуправляемые женские общины. Эти женщины работали, учили, во всеуслышание выражали свое мнение, читали Священное Писание и выбирали собственных духовных предводительниц, причем делали все это, даже не советуясь с церковными руководителями мужчинами. Что же они о себе возомнили, эти монашки без монастыря? Церковь с общего согласия проявила строгость по отношению к таким женщинам, добровольно соблюдавшим целибат, и в 1312 г. им было велено уйти в монастыри. В чем заключалась причина такого распоряжения? С точки зрения богословской догматики она была очень проста, хотя в качестве указания и приведенных доводов звучала убедительно: церковные чиновники не могли поверить, что такие свободно соблюдающие целибат люди, как бегинки, умудрялись целомудренно выживать в порочном мире, и потому их следовало от мира обособить в монастырях. Более того, индивидуальные или неофициальные обеты соблюдения сексуальной непорочности, дававшиеся раньше, теперь были запрещены – с этого времени можно было давать лишь официальные клятвы в соблюдении целомудрия. Потом официально давших обет соблюдения целибата женщин следовало заключить в монастыри, чтобы там они избегали соблазнов, не ослабли духом и не отказались от данного обета. Сначала у Церкви были определенные трудности с контролем за всеми бегинками, которые сознательно были разрознены, децентрализованы и вообще никак не объединены. Но неспособные противостоять натиску Церкви бегинажи один за другим капитулировали, отгораживались стенами, заключали официальные договоры и покорялись церковным властям. К XIV в. церковный контроль усилился и радикально изменил природу бегинажей. Все было жестко расписано – начиная от требований к вступлению до обрядов и ежедневного распорядка. Это полностью противоречило самой природе движения бегинок, в основе которого лежали принцип добровольности, отсутствие бюрократии, семейные связи и жизнь среди бедняков. Сиделки, наставницы и помощницы убогих и обездоленных были изгнаны с улиц, от тех, с кем они работали и кому помогали, и тем самым лишены raison d'etre[299]. Они уже не могли обучать взрослых, им разрешалось это делать только с детьми и лишь в стенах монастыря, им запрещалось производить продукты на продажу. Одна за другой их общины исчезали или до неузнаваемости менялись, их стремление к апостольской жизни разбивалось о требования жестокой, честолюбивой и властной церковной иерархии. В традиции ранних отцов Церкви, писавших: «Грех возник из-за женщины, а спасение – от непорочной девы», эти мужчины почитали девственниц, но ненавидели женщин[300]. Унификация и контроль движения бегинок, созданного женщинами, обошлись им очень дорого. Оно давало выход взрыву благочестивых чувств, которые воплощались у бегинок в страстном стремлении подражать жизни Христа, жить целомудренно, как и он, среди бедных, разделяя с ними страдания и голод, в постоянном служении страждущим. Бегинки хотели преодолеть препоны общественного неравенства и богатства, чтобы обездоленные и обеспеченные жили и работали вместе. Многие были вполне довольны отношениями с родными и жили в родительском доме. Когда Церковь покончила с ними, это спонтанное, добровольное, неформальное движение, распространившееся по всей Северной Европе, обрело совершенно иной характер, подобный царившему в женских монастырях. Бегинки утратили имманентно присущую им независимость, поскольку отцы Церкви решили, что, в отличие от апостолов, морально они были слишком слабы, чтобы оградить свое целомудрие от давления общества. Поэтому Церковь взяла в свои руки защиту тел женщин и – для их же собственного блага – ограничила их свободу церемониями, ритуалами, правилами и предписаниями, оградив от мира, к которому они принадлежали и за который ревностно молились. В итоге Церковь уничтожила то, что могло стать самым значительным движением, когда-либо возникавшим в женском сообществе, побуждавшим вести деятельную, милосердную, независимую и безбрачную жизнь. Но на протяжении более ста лет соблюдавшие целибат бегинки помогали многочисленным соотечественникам, в этом очень нуждавшимся. Бегинкам удавалось выживать в суровых условиях улицы, они были верны данным обетам безбрачия, но не смогли устоять перед гневом и ревностью деспотической Церкви, во имя святой непорочности отрывавшей этих апостольских сестер милосердия от нуждавшихся в их помощи и поддержке людей и скрывавшей за монастырскими стенами. Женщины не от мира сего [301] В период раннего Возрождения по Европе прокатилась волна страстного стремления к праведности апостольской жизни. Наиболее ярко эту тенденцию воплотили бегинки, но были и другие женщины, ставившие перед собой такие же цели. Они жили дома с родителями, по собственной инициативе заключив себя в келье или в комнате. Им удавалось выживать и на улице – в одиночку или с родственными душами, как правило помогавшими нищим и обездоленным. В Милане таких женщин называли umiliaty – смиренные, в Испании beatas – святые[302]. Некоторые из них уходили в женские монастыри или, как Екатерина Сиенская, в третьи ордена[303] доминиканцев или францисканцев[304]. Одной из таких страждущих в XIV в.[305] стала Филиппа Марери из провинции Риети. Филиппа была дочерью состоятельных родителей, рассчитывавших на то, что она удачно выйдет замуж и ее будет ждать блестящее светское будущее. Однако единственным стремлением девушки была жизнь в условиях духовной чистоты, и потому она постоянно ссорилась с родственниками. В конце концов Филиппа обосновалась в расположенной в доме келье, где постоянно молилась и стремилась к достижению духовного совершенства. Но, конечно, вечно так жить она не могла. Через какое-то время Филиппа убежала из дома и вместе с другими женщинами, разделявшими ее взгляды, основала монастырскую обитель в пещерах на горе, где стояла крепость, принадлежавшая ее семье. Там, храня девственность и противясь замужеству, она жила с женщинами в крайней бедности, но духовно богатой жизнью. У истории Филиппы даже был счастливый конец, потому что ее брат, отношения с которым раньше оставляли желать лучшего, примирился с избранным ею образом жизни и переселил ее вконец обнищавшую общину, в чем-то напоминавшую бегинаж, поближе к церкви. Спустя столетие Франческа Бусса де Понциани, столкнувшись со сходной проблемой, поступала совсем иначе. Она не смогла уклониться от замужества, но перед тем, как муж совершал с ней половой акт, прижигала гениталии расплавленным воском или топленым свиным салом и ничего, кроме ужасной боли, не чувствовала. Позже она также стегала себя до крови хлыстом с прикрепленными к нему гвоздями и специально переселилась в сад, где жила как отшельница, стремясь к духовному самосовершенствованию. К счастью, ее супруг в конце концов уступил ее мольбам о соблюдении целибата. После этого Франческа вернулась к нему в дом и привела с собой группу женщин, добровольно помогавших жившим по соседству нуждавшимся беднякам. В XVI в. Анджела Меричи основала женскую монашескую конгрегацию урсулинок – «Общество смиренных сестер святой Урсулы», названную в честь легендарной британской святой, принявшей мученическую смерть, когда с одиннадцатью тысячами девственниц направлялась на свадьбу. Выбор Анджелы пал на святую Урсулу не случайно – девственность была основным условием членства в конгрегации, чьей миссией являлись благотворительность, образование и уход за больными. Девушек туда принимали только с согласия родителей, им должно было быть не меньше двенадцати лет – минимальный возраст, установленный в те времена для вступления в брак. Анджела побуждала их хранить невинность, составлявшую, по ее мнению, ангельское качество. Молодые женщины продолжали жить дома. «Сакральные девственницы» усердно молились, занимались служением ближним, посвящая жизнь нищим и обездоленным. Тех женщин, чьи семейные условия были неудовлетворительными, Анджела устраивала в приличные семьи, жизнь в которых они окупали как экономки или домоправительницы. Дважды в месяц «дочери» собирались вместе сначала в Больнице обреченных, позже в собственном здании, где их наставляли на путь истинный «матери» – старшие мудрые духовные наставницы. Анджела задумала конгрегацию как общину, где богатые и бедные находились бы в равном положении, и в отличие от большинства монастырей туда с радостью принимали неимущих «сестер». Анджела делала все от нее зависящее, чтобы между ними не проводилось никаких различий, все женщины носили самую простую одежду, свидетельствовавшую об их бедности, смирении и непритязательности. На деле Анджела видела в своей конгрегации альтернативу монастырям и считала одной из важнейших ее особенностей жизнь в миру. Благодаря обширным связям Анджелы, а после ее смерти в 1540 г. неустанным усилиям ее секретаря и доверенного лица священника Габриэля Гоццано, конгрегация урсулинок была освобождена от принудительного превращения в закрытую монастырскую структуру подобно движению бегинок и других религиозных обществ. Как ни странно, праведная репутация Анджелы и аргументы Гоццано в данном случае оказались достаточно убедительными. Ранняя Церковь не знала ни мужских, ни женских монастырей, и конгрегация святой Урсулы просто повторила ее историческое прошлое. Общество Святой Урсулы существовало до 1810 г., его сестры были благодарны за то, что Церковь позволила им хранить целомудрие в миру, разрешая жить вместе с родственниками, соседями и нуждавшимися обездоленными, служению которым они посвящали жизнь. Мэри Уорд, которая была «всего лишь женщиной» [306] Церковь оказалась вовсе не столь снисходительной к англичанке Мэри Уорд, всесторонне образованной клариссинке – сестре ордена Святой Клары, замечательному воспитателю и педагогу. В 1609 г. Мэри основала европейскую сеть школ, созданных по образцу иезуитского колледжа в городе Сент-Омер. Все преподавательницы этих школ были мирянками, членами Института Блаженной Девы Марии. Отделения Института были созданы в нескольких европейских городах, и к 1631 г. он уже объединял около 300 членов. В отдельных школах, действовавших под его эгидой, обучались сотни учащихся, причем в некоторых из них детям из бедных семей разрешалось учиться бесплатно. «Представляется, что женский пол должен был бы и может… совершать нечто выходящее за рамки обыденности», – писала Мэри. Девочки, как и мальчики, изучали религию, латинский, греческий и французский языки, местные языки и математику. Кроме того, девочек учили вышиванию, вязанию и музыке, а еще они вместе с мальчиками принимали участие в драматических постановках на латыни. Такая программа обучения отражала взгляды Мэри на женское образование. Признавая руководящую роль мужчин в семье и Церкви, она, тем не менее, была уверена в том, что женщины могут делать «все остальное». В числе других соображений, разделявшихся Мэри, следует отметить ее убеждение в том, что женщины могут вести целомудренный и благочестивый образ жизни вне монастырских стен, избирать «мать настоятельницу», одеваться в скромную мирскую одежду, а не в свойственные монахиням одеяния, и жить вместе в миру. Эти соображения были достаточно опасными, и Церковь повела наступление как против Института Блаженной Девы Марии, так и против вызывающе приземленной Мэри. В 1631 г. была издана папская булла, запретившая – а на деле убившая – Институт, изгнав его триста преподававших сестер обратно в Англию. Что касается Мэри Уорд, ее ждала еще более печальная судьба: Мэри обвинили в ереси и ненадолго заточили в мюнхенский женский монастырь[309]. Меры, принятые Церковью в отношении Мэри Уорд, стали уроком для всех благочестивых женщин, соблюдавших целибат. Если они тоже были независимы, решительны, честолюбивы и мудры, их добродетель подвергалась сомнению – такая же судьба постигла целомудренных бегинок. Мотивы их деятельности также были поставлены под сомнение, их вклад в помощь обездоленным не был оценен по достоинству, над их достижениями глумились, общины их были разогнаны или их участниц заключили в монастыри. Как ни странно, в монастырях нередко имели место именно те последствия, которых так опасалась Церковь, а сестры, жившие вне монастырских стен, их тщательно избегали. Как мы увидим дальше, рассматривая судьбу женщин, заточенных в монастыри против собственной воли, требовавшийся от них принудительный целибат часто был главной задачей тех, кто восставал против такого положения вещей. Христовы невесты Благочестивые женщины, соблюдавшие целомудрие ради духовного совершенствования, служения Господу и ближним своим, не всегда довольствовались апостольской жизнью бегинок и других сестер. Некоторых из них манил аскетизм в его самых жестких формах вместе с доказательствами небесного благоволения, поскольку это сочетание могло привести к причислению к лику святых. Для соблюдающей целибат и чрезвычайно честолюбивой верующей женщины такой путь духовного развития был несравненно более привлекательным, чем стезя материнства и послушания в браке. Некоторые целеустремленные женщины долго злоупотребляли суровым аскетизмом, до голода изнуряли себя постом, умерщвляли плоть, притупляли чувства и даже придумывали для себя настолько отвратительные испытания, что могли быть уверены в том, что другие их не повторят. Ни бегинке, ни обычной монахине никогда не пришло бы в голову пить гной раковых больных или воду, которой обмывали гниющие конечности прокаженных. Быть причисленным к лику святых составляло серьезную проблему. Лишь три тысячи двести семьдесят шесть человек, скончавшихся от возникновения христианства до 1500 г., обрели этот статус. Лишь восемьдесят семь из них стали святыми с 1350 по 1500 г. При этом соотношение между мужчинами и женщинами в тот период изменилось с пяти к одной до примерно двух с половиной мужчин к одной женщине. С 1350 по 1500 г. – эти данные статистики для нас здесь особенно важны – число святых из женщин-мирянок превзошло число мужчин, хотя их среди служителей Церкви, причисленных к лику святых, было явно больше, чем монахинь, ушедших в монастыри. Для женщин, мечтавших о святости, это была самая многообещающая эпоха[310]. Святость в то время составляла великую цель, примерно такую же, какой теперь для некоторых является победа на Олимпийских играх или Нобелевская премия. Для женщин, чьи возможности в области выбора призвания были резко ограничены либо тяжким трудом, либо материнством, перспектива стать самой ревностной верующей была крайне привлекательна. Особенно для очень умных женщин, во всем стремившихся к совершенству, таких как Екатерина Сиенская, чья недолгая, но яркая жизнь обеспечила ей вечность святости. Екатерина Сиенская [311] Екатерина – урожденная Катерина ди Бенинказа – родилась в 1347 г. Она стала двадцать вторым ребенком из двадцати пяти детей Лапы ди Пьяченти и ее мужа Джакомо, предприимчивого красильщика сукна. У нее была сестра-близнец, хворая малышка Джованна, которую Лапа отдала кормилице, а сама кормила грудью крепенькую Екатерину дома. Вскоре Джованна умерла, а Екатерина полнела на материнском молоке. Лапа ее кормила и выхаживала целый год, дольше, чем любого другого своего ребенка, пока снова не понесла, и молока у нее больше не стало. В 1348 г., когда Екатерину отняли от груди, на Италию обрушилась страшная эпидемия бубонной чумы. Ее семья выжила, но охватившие людей ужас и паника сказались на всех жителях города. Пострадала ли Екатерина как-то особенно? Наверное, нет, хотя она всегда чутко реагировала на замечания Лапы о том, что была особым ребенком, которому на роду было написано жить, в то время как Джованна умерла. В детстве она постилась, как это обычно делают благочестивые маленькие девочки. Она радовалась детству, смеялась и часто играла во дворе. К пяти годам девочка преклоняла колени и читала «Аве Мария» на каждой ступеньке лестницы, ведущей к ней в спальню. Она поклонялась и благоговела перед Евфросинией – легендарной девой, которая смогла избежать брака, переодевшись мужчиной и уйдя в монастырь. В возрасте шести или семи лет у Екатерины было видение Иисуса и некоторых святых. Она несколько лет размышляла над тем, что оно могло означать. Девочка и ее маленькие друзья создали что-то вроде кружка, где бичевали себя завязанными узлами веревками. Роль Екатерины в побуждении к этому определялась глубиной ее религиозного чувства, но в таком добродетельном возрасте такого рода вопросы почти никогда не обсуждались. Когда Екатерина была подростком, Лапа ей рассказывала о приближавшейся женской доле. Теперь девушке приходилось не только мыть лицо, но и пользоваться косметикой, красить волосы под блондинку и завивать их. Все это служило подготовкой к неизбежному замужеству. Позже, когда ей исполнилось четырнадцать лет, Екатерина представила себе мистический брак с Христом – восхитительную церемонию с участием Пресвятой Девы Марии, Иоанна Богослова, святых Павла и Доминика и даже царя Давида, несущего псалтырь. Иисус сам нежно надел ей на палец золотое кольцо, украшенное жемчужинами и бриллиантом. «Се, Я сочетаюсь с тобой браком в вере, Я – Творец и Спаситель твой. Ты сохранишь эту веру незапятнанной до тех пор, пока не взойдешь на небо праздновать со Мной вечный брак[312], – говорил он, – когда тебе будет позволено видеть Меня и радоваться со Мной»[313], Потрясенная новая четырнадцатилетняя Христова невеста сразу же принесла в дар мужу свою девственность. Когда Екатерине было пятнадцать лет, мир ее вдребезги разбился. Ее обожаемая старшая сестра Бонавентура скончалась родами. Вскоре такое же несчастье произошло и с Джованной, сестрой Екатерины, названной так в честь умершей сестры-близнеца. Девушка винила себя – она опять осталась жить, а другие были обречены на смерть. Если раньше ее религиозные убеждения можно было назвать просто благочестивыми, то теперь она стала ими одержима. Именно тогда девушка стала вести все более аскетический образ жизни, который в итоге убил ее, когда ей – как Христу – было тридцать три года. Одним из проявлений этого стало то, что она прекратила есть все, кроме хлеба, сырых овощей и воды. Тем временем Лапа и Джакомо все внимание сосредоточили на единственной выжившей дочери, потому что остальные умерли. Задача Екатерины, как они ее видели, состояла в том, чтобы заключить брак, который помог бы укрепить семью. Разве можно было придумать в этой связи что-то лучшее, чем брак с овдовевшим мужем Бонавентуры? Екатерина недолюбливала своего зятя – грубияна и сквернослова, и потому сама мысль о таком браке была ей отвратительна. Она демонстративно напомнила о данном ею обете хранить невинность в мистическом браке с Христом. Ожесточенная борьба с родителями лишь укрепила ее решимость противиться свадьбе со смертным мужчиной. Она нашла себе в этом союзника – относившегося к ней с сочувствием священника, предложившего ей доказать свою искренность стрижкой белокурых волос. Екатерина с энтузиазмом постриглась, и ничем не выдающееся лицо девушки осталось без украшения. Родственники ее пришли в ярость. «Гадкая девчонка, ты остригла волосы, но неужели ты думаешь, что не сделаешь то, что мы от тебя хотим? – злобно сказала ей мать. – Волосы у тебя отрастут снова, и даже если сердце твое остановится, мы заставим тебя выйти замуж»[314]. Семья лишила Екатерину тех удобств, которыми девушка пользовалась раньше. Самой большой потерей для нее стала спальня, где она могла беспрепятственно проводить долгие часы в тайных бичеваниях, ночных бдениях, пылких молитвах и размышлениях. Теперь она должна была делить спальню с братом и до того времени, пока не образумится, выполнять все тяжелые работы по дому. Екатерина смирилась с этим спокойно и служила своей семье так, будто это был Христос, представляя себе родителей в роли Марии и Иосифа, а родственников-мужчин – святыми апостолами. Создание таких образов давало ей возможность без помех продолжать поклонение Господу. Через несколько месяцев она сделала поразительное заявление. Я никогда не выйду замуж, сказала она, и вы напрасно тратите время, чтобы заставить меня это сделать. «Нет такой силы, которая вынудила бы меня вам покориться. Я должна подчиняться Господу, а не мужчинам». «Тебя Господь оберегает, любимая дочь моя, – в конце концов сказал ей Джакомо. – Делай что хочешь, так, как вразумит тебе Святой Дух»[315]. Лапа вернула ей ее спальню, где Екатерина стала себя мучить еще сильнее. Она бичевала себя по три раза в день, продолжая каждое бичевание по полтора часа, истязая плоть железной цепью, которую плотно обвязывала вокруг бедер. Говорила она только на исповеди, спала лишь полчаса каждую вторую ночь, да и то на коротких деревянных досках. Она перестала есть хлеб, и вскоре вес ее сократился вдвое. «Дочь моя, ты же себя убиваешь, – причитала Лапа. Страдания из-за ухудшения состояния Екатерины сводили ее с ума. – Ты же, ничтоже сумняшеся, доведешь себя до кончины. Горе мне! Кто дочь мою у меня отнял?»[316] Но Екатерина голодала еще несколько лет, пока не довела себя до голодной смерти, решив провести эти годы в качестве сестры третьего доминиканского ордена. Члены третьих орденов дают клятвы, напоминающие обеты полноправных монахинь, однако живут они не в монастырях и не соблюдают такой строгий режим, как сестры монастырской общины. Однако ведут они себя как члены религиозного, а не светского сообщества, и призванием своим отрекаются от любой возможности вступления в брак. Бедная Лапа! Она отвезла Екатерину на воды в отчаянной надежде на то, что у целебного источника дочь ее излечится. Вместо этого изобретательная девушка умудрялась пробираться в запретную часть источника и там обжигала себя струями горячей сернистой термальной воды, в разведенном и охлажденном состоянии целительно действовавшей на страждущих. По возвращении в Сиену Екатерина была сама не своя, пока, в конце концов, Лапа не согласилась отдать ее в религиозную общину. К пущей радости Лапы, Екатерине в этом было отказано – слишком молодая девственница легко могла сойти с пути добродетели, а потому ее сочли «неподходящей» послушницей, предпочитая принимать зрелых вдовушек. Екатерина впала в отчаяние. У нее резко подскочила температура, а на теле высыпали безобразные волдыри. Лапа пришла в ужас, а Екатерина, умевшая использовать ситуацию к своей выгоде, ухватилась за подвернувшуюся возможность, чтобы вновь потребовать принять ее в орден «кающихся сестер». Если же этого не случится, грозила она, Господь и святой Доминик, желавшие, чтобы она занималась своей святой работой, позаботятся о том, чтобы с ней произошло что-то страшное. Лапа тут же отправилась в монастырь и попросила выполнить просьбу дочери, причем на этот раз вполне искренне, от всего сердца. Сестры ее выслушали, а потом предупредили: если Екатерина симпатичная, это может привести к чему-то вроде сексуального скандала, даже если в него будет вовлечен мужчина, который сам его спровоцирует. Но Екатерина вовсе не была красавицей, и теперь Лапа чувствовала себя от этого счастливой. Приходите к нам и сами на нее посмотрите, попросила она монахинь. Несколько умудренных жизнью вдовушек-монахинь пошли с отчаявшейся матерью к постели ее дочери и там решили, что внешность Екатерины была вполне заурядной, а поведение – благочестивым. Они сменили гнев на милость и приняли ее. Через несколько дней та поправилась и облачилась в черно-белые монашеские одеяния. Скорее всего, Екатерина никогда не достигла бы высот монашеского поведения в монастыре, где в основном находились женщины, принадлежавшие к высшим слоям общества, однако ее более скромное происхождение не имело ничего общего с решением вступить в третий орден. Она не хотела жить в монастырском заточении и под неусыпным оком матери настоятельницы соблюдать суровую монастырскую дисциплину. Это объяснялось отнюдь не страхом перед строгостью жизни в монастырской общине. Наоборот, образ жизни, который она для себя уготовила, был настолько суровым, что она, наверное, считала его слишком жестоким даже для самого сурового монастыря. А вне монастырских стен она была свободна претворять в жизнь самые фанатичные стремления. Теперь Екатерина продолжала подавлять то немногое, что осталось от ее плоти, еще покрывавшей кости. Для поддержания сил она в основном питалась Святыми Дарами, обычной пищей ее была лишь холодная вода и горькие травы, а привычная еда в ее диете была редкостью. Нормальное питание вызывало у нее тошноту, мышцы живота сводили судороги, которые вызывали такую боль, что, по словам ее исповедника, «все, что она переваривала, должно было выходить у нее оттуда же, откуда входило». Этот механизм жевания и сплевывания иногда не срабатывал, и маленький кусочек пищи – например, один боб – попадал ей в желудок. Тогда ее рвало, и все, что она съедала, выходило наружу. Но по собственному желанию она это делать не могла, а потому у нее вошло в привычку глотать по несколько стеблей укропа и других трав, чтобы вызвать спазмы желудка. (Знаменитая святая Тереза Авильская для той же цели использовала оливковую веточку.) В наше время Екатерину положили бы в больницу и насильно накормили, хотя почти наверняка она бы все равно умерла. В XIV в. ее много критиковали, наговаривали на нее, утверждая, что она питается втайне, и осуждали как ведьму. В то же время ее исповедники и приверженцы «понимали» ее и чтили как святую женщину, повинующуюся указаниям Господа, сколь бы таинственными они ни были. Однажды, ухаживая за мерзкой и злой женщиной, умиравшей от рака груди, Екатерина почувствовала сильнейшее отвращение, вызванное зловонием гниющей плоти. Столь велико было ее омерзение, что она столкнулась с моральной дилеммой, которую ей предстояло решить. Голод и вожделение уже давно ее не беспокоили, но как, спрашивала она себя, ей надлежит преодолеть испытываемое ею телесное ощущение? Отвечая на свой вопрос, она наполнила чашку зловонным гноем и всю ее выпила. В ту ночь пред нею явился Христос. Когда он показал ей рану на своей груди, Екатерине очень захотелось прижаться к Его священной ране губами. Господь не допустил, чтобы для Екатерины это прошло без последствий – Его утешение и поддержка стоили ей резкой хронической боли в груди. Тем не менее с тех пор она не нуждалась более в пище, поскольку была неспособна ее переваривать. Екатерина продолжала соблюдать убийственный режим, пока ей не исполнилось тридцать три года. В этом возрасте она была готова к славной кончине и соединению со своим супругом, умершим тоже в тридцать три года. Она уже несколько лет знала, что умрет, сама спланировала срок ухода из жизни и с нетерпением ждала его как завершения исполнения своей миссии. Суровые ограничения, которые она на себя налагала, возвышали ее над отношением к смерти обычных людей. Ее редко одолевали чувство голода и потребность в пище, и в еще гораздо меньшей степени половое влечение. Она прекрасно умела управлять своими чувствами, соблюдая равновесие между их ослаблением, но не до конца, и полным их подавлением. Она хотела точно определить время своей смерти и сознательно задержать процесс умирания до тех пор, когда сможет скончаться в том же возрасте, что и Христос, ее супруг. С ее точки зрения, такое священное голодание оказалось более чем успешным. Жизнь Екатерины была недолгой, но на ее долю выпало много великих свершений. Она была на короткой ноге с Папой Римским и другими представителями верховной власти, оказывавшими влияние на политику папского престола, и это обстоятельство наложило печать ее присутствия на весь XIV в. Екатерина не была застенчивой монахиней, жившей в монастырском уединении, она состояла членом третьего ордена, связанным священными обетами, физически она не была ограничена монастырскими стенами и могла путешествовать по миру, что и делала постоянно. Современники знали о Екатерине Сиенской. Особенно широко было известно о том, как она питалась, причем ее почитатели боялись, что она умрет от голода, а недоброжелатели утверждали, что втайне она ела очень плотно. Следует отметить, что ее репутация никогда не омрачалась даже тенью сексуального скандала, несмотря или, может быть, именно в силу того, что при ней постоянно находился ее духовник отец Раймонд Капуанский, лично выбранный Папой, чтобы сопровождать ее и наставлять. Екатерина никогда не стремилась выйти замуж, а молодая женщина, занимавшая такое, как она, общественное положение, редко думала о сексуальных отношениях в ином контексте. Постоянные беременности Лапы, смерть Бонавентуры во время родов и многих других ее братьев и сестер тоже должны были оказать влияние на отношение Екатерины к браку – сексуальные связи нередко убивали гораздо быстрее, чем голодание, причем без всяких преимуществ для жертвы. Кроме того, священное голодание Екатерины исключало возникновение каких бы то ни было сексуальных желаний, превращая ее в некое подобие евнуха для Царства Небесного, намеренно ставшего импотентом, соблюдающего целибат и с радостью приносяшего утехи секса в жертву славной награде, обетованной в несравненно лучшем мире ином. Суровый аскетизм[317] Екатерины убивал не только всякое сексуальное желание в ее изголодавшемся теле, он убивал ее самое. Несколько раз ее ослабевшее сердце переставало биться. Однажды, когда это случилось, она представила себе, что видела, как Христос спас ей жизнь, обменяв свое святое сердце на ее. Позже она бурно радовалась тому, что Он часто поднимал ее тело над землей, и она чувствовала, как душа ее живет в полном согласии с Господом. Горячее желание Екатерины состояло в том, чтобы проповедовать, как это делали мужчины, и она настолько стремилась лишить себя женственности, что на деле это ей удалось. На эту стезю она была наставлена Господом, заверившим ее в том, что создание ангелов для Него настолько же легкое дело, как создание насекомых. С поразительной для такого постоянно голодавшего человека энергией она отстаивала цели, за достижение которых боролась: мир и церковная реформа, возвращение Папы в Рим и крестовый поход против мусульман. Екатерина была энергичным и бесстрашным оратором и борцом за отстаивавшиеся ею идеалы, она отчитывала и бранила руководителей всех уровней – религиозных, муниципальных и государственных, доказывая им необходимость проведения реформ. Она укоряла даже Папу – баббо или папочку, как она его называла, призывая покончить с несправедливостью в Церкви или покинуть свой пост с тем, чтобы это сделал кто-нибудь другой. Репутация Екатерины росла, пока она не стала признанным в международном плане политическим и церковным авторитетом, возможно ведущим государственным деятелем Италии XIV в. Екатерина была не только широко известной общественной фигурой. Кроме того, она много занималась собственными «делами» в качестве «мамы» учеников, называемых ею «сыновьями», исполняла функции сиделки при обреченных на смерть пациентах в государственных больницах, а также выступала как духовная наставница приговоренных к смерти узников тюрем. Когда приговор одного из них приводили в исполнение и он умирал, прошептав: «Иисус, Екатерина», та стояла так близко от него, что его кровь забрызгала ее монашеское облачение. Позже она радовалась, что душа его покоилась в мире, и не хотела смывать с одежды его кровь. Когда Екатерина скончалась от голода, ее почитатели почти сразу же начали процесс канонизации. Она достигла того, к чему стремилась, – стала самой святой из всех святых женщин, жила как невеста Христова, строго соблюдая целомудрие, умерщвляла плоть и бичевала ее, чтобы подчинить своей несгибаемой воле. Дерзким подростком, запертым в отчем доме, молоденькая Екатерина планировала свою жизнь, начав с того, что никогда не лишится девственности. Ее родители рассчитывали выдать ее замуж, и она неизбежно должна была ее потерять, но вместо этого заявила, что вручает свою непорочность Христу и всю жизнь собирается хранить целомудрие. Ее мотивация была настолько сильна, что она никогда не отклонялась от избранного пути – дочь красильщика сукна читала нотации и делала выговоры мужчинам, даже Папе, храбро и решительно подчиняя своей воле всех, кого встречала на жизненном пути, точно так же, как поступала с собственной изувеченной плотью. Екатерина была так уверена в себе и действовала настолько умело, что даже самые нелепые упреки ее в эгоизме, направленные на то, чтобы ее опорочить, лишь повышали ее престиж. В символические тридцать три года Катерина ди Бенинказа покинула свое бренное тело и перешла в бессмертие под именем Екатерины Сиенской. Умная, находчивая, храбрая, целеустремленная и настойчивая до дерзости, Екатерина представляла собой образец Христовой невесты. Конкуренция в этом отношении была в то время сильнейшая. Колумба Риетийская так сильно истязала себя цепями с вделанными в них шипами, затянутыми на бедрах и на груди, которые и без того были покрыты кровоточившими и гноившимися нарывами от власяниц, что бандиты, решившие ее изнасиловать, слишком испугались, чтобы совершить свое мерзкое дело. Анджела из Фолиньо пила воду, в которой перед этим мыла свою гниющую от проказы плоть. Бригитта Шведская, после смерти супруга почувствовавшая себя невестой Христовой, равнялась на Екатерину и на деле сотрудничала с ней как дипломат, укоряла своего короля и донимала упреками Папу. В конце концов Бригитта достигла поставленной перед собой цели: по ее задумке был создан женский монашеский орден под руководством женщины, жизнь монахинь которого определялась простым, разумным, спартанским уставом. Эти женщины и их современницы стали яркими звездами на небосклоне средневековых небес. Они достигали успеха, власти и влияния, немыслимых для большинства женщин, обреченных на брак и материнство, за счет сверхчеловеческих усилий и тщательно разработанной стратегии достижения цели. В большинстве случаев использовавшимися ими общими средствами были предельный аскетизм и соблюдение целибата, значение которого неизмеримо возвеличивалось мистическими браками с Христом. С XIII по XVII в. тридцать процентов итальянских праведниц соблюдали режим питания, близкий к голоданию. Их истощенные, бесполые тела обеспечивали им земное целомудрие, а если у них еще теплились эротические чувства, то им они придавали возвышенный характер в фантастических видениях союза – как физического, так и духовного – с Христом, их супругом. Их столь ревностно соблюдавшийся целибат был основным предварительным условием, обеспечивавшим этим женщинам строжайший аскетизм, лежавший в основе их невероятно успешных жизненных путей. Хильдегарда Бингенская порицает пост [318] Исключением из правила соблюдения слишком сурового аскетизма стала Хильдегарда Бингенская, известная как Рейнская сивилла, которая в XII в. давала советы по самым разным вопросам. Эрудированная и набожная аристократка, блестящая, любознательная и сострадательная настоятельница женской монастырской общины бенедиктинцев, Хильдегарда наставляла сестер и очень много писала. Она вела обширную личную переписку и опубликовала объемные труды о посещавших ее видениях, медицине, естествознании и житиях некоторых святых. Кроме того, она была необычайно музыкальна, и созданные ею произведения литургической музыки стали крупнейшим и самым выразительным вкладом в средневековую музыку. Как Екатерина Сиенская и Бригитта Шведская спустя полтора столетия, эта «бедная маленькая женская личность»[319], как она сама себя пренебрежительно называла, могла оказывать необычайно сильное влияние на людей из самых разных слоев общества: монахов, епископов и пап, императоров, королев и королей. Она резко критиковала императора Священной Римской империи Фридриха Барбароссу, поскольку тот поддерживал пап-схизматиков, а также прокляла монашеский орден как сыновей дьявола из-за финансовых разногласий. Многое в ее учении основывалось на являвшихся ей видениях, поэтому за содержание их была ответственна не столько сама Хильдегарда, сколько Господь. В письмах Хильдегарды был дан включавший мягкое порицание настоятельный совет святой – Елизавете из Шёнау, которая вела предельно аскетический образ жизни. Этот совет в форме описания видения был дан слишком поздно, поскольку Елизавета вскоре скончалась[320]. Тела как поля, писала она, проливные дожди не в сезон или нерадивость губят их урожай так же, как чрезмерное напряжение разрушает человеческое существо. «Дьявол, эта черная как смоль птица, – добавляла она, – которая охотится на грешников и людей, томимых эротическими желаниями, побуждая их попрать свое тело, бросив его на растерзание безутешной печали, слезам и неуемному покаянию». По дьявольскому расчету люди решат, что тем самым они смогут искупить грех. А на самом деле, предупреждала Хильдегарда, от чрезмерного аскетизма тело ослабнет, его одолеют болезни, человек утратит интерес к жизни и к своей священной духовной миссии, на что лукавый как раз и рассчитывает. Это, конечно, и был поворотный пункт, которого уже тогда достигла Елизавета, и можно только гадать о том, оказало ли в последний момент предупреждение Хильдегарды влияние на умиравшую женщину. Надо же, какой неожиданный взгляд на безудержный аскетизм! А у Хильдегарды, свято соблюдавшей только одно лишение – целибат, имелись в запасе и другие плохие новости. Жертвы столь сурового к себе отношения были повинны в грехе гордыни, считая, что они лучше других добрых людей. Так оно и было, но такие выдающиеся аскеты, как Екатерина Сиенская, либо не читали произведений Хильдегарды, либо, возможно, не считали, что ее совет применим к привилегированным и блестяще образованным людям, чей мощный разум и острые перья обеспечивали им достижение святости. Для женщин со сравнительно низким материальным достатком показная практика истязания собственной плоти, видимо, представляла собой наилучший образ действия. Мать Антония в пурпурной мантии Христа [321] За тысячи миль, по другую сторону Атлантики, в Перу религиозные учреждения не были похожи на европейские. Перуанские женщины тоже часто уходили в женские монастыри или recogimientos – религиозные приюты, когда соотношение девушек и мужчин оказывалось несбалансированным. Эти приюты стали прибежищами для незамужних девушек, еще не достигших брачного возраста и спасшихся от несчастных браков, а также для женщин, бежавших от ужасов войны, стремившихся получить образование или проклятых тем, что у них было слишком много сестер в семье. Нет ничего удивительного в том, что перуанские женские монастыри порой становились чем-то вроде центров духовной жизни. В некоторых находили пристанище больше тысячи элегантно одетых и причесанных обитательниц, коротавших время в романтических свиданиях, пока их цветные рабыни и слуги выполняли за них тяжелые работы. Такое положение вещей в большинстве монастырей, в частности обязанности, возлагавшиеся на цветных служанок и рабынь, отражало расовые представления, господствовавшие в обществе. Негритянки и мулатки, индианки и метиски избегали общества белых мужчин, назойливо их домогавшихся, и уходили в монастыри в качестве служанок и рабынь белых монахинь. Иногда мулатки и метиски с достаточно светлой кожей повышались до промежуточной категории – donadas[322], носивших платье монахинь и присматривавших за подчиненными им служанками и рабынями. Вот в такой обстановке и жили монахини – духовность некоторых из них оставалась под большим вопросом, в то время как другие были искренне набожны. Среди последних важным объединяющим фактором являлось целомудрие, очищавшее их духовно. В социальном плане непорочность как религиозный обычай, отличавший их от других, служил монахиням защитой, и они могли ходить по улицам городов и путешествовать в сельской местности, не опасаясь посягательств на их честь, от которых нередко страдали мирянки. Монастырский целибат также открывал профессиональные возможности для преподавания, обучения, творчества и целительства. Влиятельные монахини имели более широкие возможности – иногда они выступали в качестве посредников, как и их европейские сестры, играли активную роль в религиозной и светской политике. Они приобретали управленческие навыки, участвовали в строительстве, занимались сбором средств, операциями с недвижимостью, вели переговоры о заключавшихся сделках. Но основное значение при этом для них имело соблюдение данных обетов. Один из таких женских монастырей был основан Антонией Люсией, позже известной как святая Антония Люсия Святого Духа[323] – перуанская Екатерина Сиенская. Антония родилась в 1643 г. в семье бедного идальго – дворянина невысокого полета. Когда ей было лет одиннадцать, отец ее умер, и они с матерью доньей Марией вскоре оказались в беспросветной нищете. Донье Марии с трудом удавалось сводить концы с концами, скручивая сигары. Когда Антония вошла в возраст, мать устроила ей свадьбу с Алонсо Кинтанильей, небогатым, но достойным торговцем вразнос. Антония, собиравшаяся посвятить жизнь Господу, была потрясена новостью, но, скрепя сердце, покорилась судьбе. К счастью для нее, Алонсо страдал каким-то психическим расстройством и не мог исполнять супружеские обязанности. На пятую ночь после бракосочетания он положил на подушку образ Христа и сказал: «Антония, вот твой супруг». Воля провидения сохранила Антонии непорочность, причем целомудрие ее было таково, что она плакала, когда Алонсо пытался поцеловать ей ногу. Он очень уважал ее скромность, но тем не менее ожидал, что она будет исполнять другие обязанности жены, не связанные с сексуальными отношениями. В частности, он настаивал на том, чтобы она сопровождала его, когда он уходил торговать. Такие экспедиции в семь разных перуанских провинций были невероятно тяжелыми, часто супругам даже нечего было есть. Переносить эти страдания Антонии помогала мечта о создании собственного beaterio, или женской монашеской общины. Она по секрету начала приобретать землю, разрешения и строительные материалы, а по ночам тайком уходила из дома, чтобы перетаскивать переданные ей в дар доски на строительную площадку. Через какое-то время Алонсо узнал, чем она занималась, но вместо того, чтобы ее отругать за то, что она делала втайне, пообещал ей, что тоже даст священные обеты. Он не только позволил ей строить женский монастырь, но потом разрешил в него уйти. Позже его болезнь обострилась, он умер. Антония осталась девственной вдовой и теперь могла в полную силу работать над воплощением в жизнь своего замысла. Однако положение ее осложнилось. По совету своего духовника Антония покинула монастырь, где находилась, и перешла в другой. Жизнь там была просто ужасной. Целый год она прожила в малюсенькой келье, спала на коротком, твердом помосте, пища ее кишела червями, а все тело завшивело. Но еще хуже было то, что ее постоянно донимали странные звуки и жуткие видения, потому что ее маленькая комнатка была прибежищем привидений, и кроме Антонии в нее никто не осмеливался войти. Однако эти испытания лишь укрепили Антонию. Через какое-то время в ее положение вмешался Христос. Когда она молилась, он явился ей в пурпурной мантии, остриг ее заплетенные в косы волосы так коротко, как их носили мужчины, накинул на нее свою мантию, на шею повесил веревку, а на голову надел терновый венец. «Лишь тебе одной я дал это одеяние, – сказал он ей, – то самое, которое я носил, когда ходил по земле». Во втором женском монастыре Антония и ее последовательницы носили пурпурные накидки, такие, как была на Христе, когда его вели на распятие. Накидки были длинными, с плотными капюшонами, закрывавшими шею и покрывавшими голову, их подпоясывали веревками и носили вместе с другой толстой веревкой на шее, завязанной на груди и спускавшейся до колен. Нередко они даже спали в таком одеянии. Терновые венцы они надевали во время всех событий, в которых участвовали все члены общины, а по понедельникам, средам и четвергам кроме венца носили еще и деревянный крест. При этом они всегда пришпиливали на груди изображение распятия. Эта пурпурная накидка играла важнейшую роль в миссии Антонии, поскольку таким было одеяние Сына Божьего, мужская одежда, символизировавшая ее отречение от мира и восхождение к образу жизни и силам самого праведного из всех людей. Сначала современники порицали ее за то, что она одевается в мужские одежды, но в итоге Антония убедила их в том, что она и ее «дочери» так одеваются в знак верности данным ими обетам бедности, целомудрия и смирения. Антония, теперь известная под именем мать Антония, продолжала свою апостольскую миссию. Новый женский монастырь был назван ею в честь Назарянина. Она подражала жизни Христа всеми возможными способами, настолько презирая земные блага, что использовала лишь те простыни, которые одалживала на время. Тем не менее ее монастырь был вполне обеспечен и украшен прекрасными картинами и статуями на религиозные темы. Как и многие верующие в Европе, Антония изнуряла себя суровым аскетизмом. Ела она раз в день всего-то кусочек рыбы и два яичных желтка. На Пасху и в Страстную неделю она по несколько дней постилась. Антония регулярно занималась смирением плоти, всегда при этом стоя на коленях. По пятницам смирение плоти, применявшееся ко всему телу, проводилось «до крови, а в остальные дни недели обычными способами». Она ни от кого не скрывала, что применяет и другие «инструменты покаяния». Антония относила к ним скрупулезное исполнение домашних обязанностей – она подметала и мыла полы, стирала пыль с мебели – и обычай с низким поклоном подавать сестрам пищу. Антония также отвергала земные блага. Она спала на жесткой, узкой койке, над которой возвышался большой крест. Койка была застелена двумя шерстяными одеялами, а жесткой подушкой Антонии служили собственные руки. Гардероб ее состоял из двух белых накидок – одной шерстяной, другой льняной – и ее замечательной пурпурной накидки с веревкой. Как и бегинки, Антония и ее сестры-назарянки шли по стопам Христа и его апостолов, подражая Страстям Господним. В ее монастыре они освобождались от ограничений, накладывавшихся перуанской жизнью, карьерных устремлений, соображений, связанных с общественным положением, и испытывали переполнявшую их духовную радость от осознания того, что, отрекаясь от своих сексуальных желаний, помогали возводить в Лиме Иерусалим. В качестве главной назарянки Антония считала себя представительницей Христа на земле – разве не сам он покрыл ее своей пурпурной мантией? Но вместо апостольского смирения она вела себя как строгая и надменная мать настоятельница, кричавшая на «дочерей», когда те ошибались или грешили. Тем не менее они относились к ней с уважением, а она никогда не позволяла им забывать о своем апостольском призвании. Каждый день они вновь и вновь реконструировали viacrucis[324] – муки Христа по пути на Голгофу. То же самое сделала уже лежавшая на смертном одре мать Антония. Она встала, протянула руки, скрестила ноги и скончалась, устремив взгляд в небо. Наследие, оставленное матерью Антонией, имело характер страстный и восторженный. Она была так же независима и энергична, как ее европейские сестры, а назарянки оставались в полной уверенности в том, что Христос говорил с ней и через нее. После ее смерти они продолжали носить его пурпурную мантию, следуя непорочными путями апостолов. Святая могавков – Катери Текаквита [325] Самой впечатляющей из всех Христовых невест Нового Света была девушка-индианка Текаквита, спустя столетия после смерти почитаемая как римско-католическая святая и как завораживающе трагическая героиня романа Леонарда Коэна «Блистательные неудачники». Текаквита родилась в 1656 г.[326] в семье старейшины одного из племен могавков[327] и его жены – крещеной алгонкинки, захваченной в соседнем селении. Когда ей было четыре года, от эпидемии оспы умерли многие ее соплеменники, включая ближайших родственников – мать, отца и маленького братика. Текаквита выздоровела, но болезнь оставила на ее теле страшные следы: лицо ее было покрыто оспинами, навсегда ухудшилось зрение[328]. Осиротевшее дитя отправилось жить в семью тети и дяди, придерживавшихся традиционных взглядов и сопротивлявшихся волне обращения в христианскую веру. Они учили Текаквиту могавкским ценностям и обычаям, брали ее с собой на ежегодную охоту и готовили к жизни могавкской женщины. Она собирала хворост, полола кукурузные поля и украшала себя традиционными индейскими нарядами и убранством. Когда Текаквите исполнилось десять лет, французские солдаты разбили ирокезов, вскоре вынужденных заключить мирный договор, в соответствии с которым их земли становились открытыми для миссионеров-иезуитов. Спустя год три священника-иезуита пришли в селение, где жила Текаквита. Несмотря на ненависть ее дяди к этим вражеским эмиссарам, положение вождя, занимаемое им в селении, обязывало его приветствовать незваных гостей. Он исполнил свой долг, сказав при этом юной племяннице, чтобы та помогала им в течение всех трех дней визита. Позже один из этих трех иезуитов вернулся, проявив интерес к захваченным могавками в плен гуронам и алгонкинам, как и мать Текаквиты нередко бывшими новообращенными христианами. Вспомнила ли Текаквита веру матери? Ругали ее за это родственники, упорно соблюдавшие традиции предков? Заинтриговали ее пришельцы-иезуиты или вдохновили? Была ли ее приверженность христианству долговременным явлением, которое проявилось позже, когда переход от подростка к девушке вывел ее во взрослый мир человеческого выбора? Каковы бы ни были истоки ее обращения в христианство, это проявилось у Текаквиты еще в подростковом возрасте, после того, как ее семья решила организовать ее замужество. У могавков это была обычная процедура, потому что мужу надлежало охотиться, приносить жене мясо, тем самым внося свой вклад в благополучие ее длинного дома. Но Текаквита отказалась обсуждать вопрос о браке и не изменила свое мнение даже тогда, когда, как повествуют сведения, приводимые иезуитами, родственники в ярости подвергли ее жестокому наказанию. Кризис в семье усиливался. С одной стороны, была трудолюбивая, добродетельная Текаквита с изъеденным оспой лицом, с другой – родня, приютившая ее после смерти родителей. Она продолжала им противостоять, тем самым бросая вызов даже своему дяде. А что же ему оставалось делать, кроме того чтобы попытаться обеспечить ее будущее, подыскав молодого могавкского воина, который захотел бы взять в жены его невзрачную подслеповатую племянницу? Однако у Текаквиты были в этом отношении совсем другие планы. Иезуит отец Жак де Ламбервилль выяснил, что это были за планы, навестив ее в хижине, когда она поранила ногу и была там одна. «Я беседовал с ней о христианстве и нашел девушку настолько покорной, что убедил ее учиться и ходить в церковь, – записал Ламбервилль, – и, выздоровев, она стала регулярно туда ходить»[329]. Такой покорной? Эту молодую женщину, которая была готова терпеть физическую жестокость, лишь бы не сбылись уготованные для нее планы дяди? На самом деле, когда Текаквита еще была подростком, ее с огромной силой влекла религия матери, она уже тогда «горела страстным желанием воспринять христианскую веру»[330]. Она узнала о христианстве в селении от пленной индейской женщины. По приглашению Ламбервилля она ходила на занятия по изучению катехизиса и стала там лучшей ученицей. На основе того, что ему говорили знакомые девушки, он пришел к выводу, что «у нее не было никаких пороков, присущих девушкам ее возраста». И действительно, ее «образ жизни был настолько безупречен, что мог служить молчаливым упреком их <ирокезов> пороков»[331]. На Пасху 1676 г. отец Ламбервилль крестил двадцатилетнюю Текаквиту, которую теперь звали Катери, или Катерина. Тем самым он пошел на исключительный шаг в проводившейся иезуитами политике воздержания от крещения индейцев до момента их смерти или пока у них не возникала уверенность в том, что новообращенные не вернутся к традиционным индейским верованиям. «Иногда дикари почти сразу после крещения возвращаются к прежней вере, потому что у них не хватает смелости выносить презрение общественного мнения, которое составляет для этих людей единственный закон», – пояснял один иезуит[332]. Давление, оказывавшееся на Катери, было особенно сильным. Шаманы ее высмеивали, жители селения обвиняли в ворожбе и травили за это, а собственная тетка осудила ее за то, что она якобы была распутной соблазнительницей. «Катерина, добродетельность которой ты ценишь так высоко, просто ханжа, которая водит тебя за нос, – сказала тетка Катерины отцу Ламбервиллю. – Она при мне побуждала мужа моего согрешить»[333]. Отец Ламбервилль не ошибся в ее оценке – Катери не отступилась от новой веры. Но водораздел был обозначен, и в его центре стояла Катери как символ победы иезуитов над вождем и образом жизни индейцев селения. Через некоторое время Ламбервилль посоветовал своей протеже отправиться в миссию Франсуа Ксавье неподалеку от Монреаля. Она прислушалась к его совету и, когда дядя уехал на переговоры с голландскими купцами, тайком отправилась в Монреаль. В миссии Катери очень привязалась к двум другим молодым индейским новообращенным – овдовевшей Марии-Терезе Тегаигенте и Марии Скаричионс. Втроем они мечтали об открытии собственного женского монастыря, но после того, как глава миссии отговорил их от этой затеи, стали больше внимания уделять друг другу, стараясь подражать монашкам, ухаживавшим за Марией в больнице в Квебеке. Их очевидными идеалами были бедность, целомудрие и послушание учению Церкви, которому они так фанатично следовали. Под влиянием старших обращенных Катери также до одержимости прониклась христианским покаянием в его самых жестоких проявлениях. Покаяние XVII в. и сопутствовавшие ему пост, трезвость, бичевание, самоистязание привлекали Катери постольку, поскольку она видела в нем средство испытать то, что чувствовал Христос, перенося мучения. Оно также напоминало ей о реальных событиях, происходивших с ее тезкой Екатериной Сиенской, о которой так часто говорили в проповедях иезуиты. По инициативе Катери три подруги возвели в лесу маленькую часовенку и ходили к ней на покаяние. В том тайном месте она бичевала подруг, а те бичевали ее. Она прижигала себе пятки ног тлеющими углями, как могавки мучили и метили своих пленников. Она ходила босая по льду и по снегу, три ночи спала на постели с шипами, а когда ела, примешивала к еде золу. Кроме того, Катери усердно постилась, притом что, как и остальным обитателям миссии, ей приходилось справляться со своей долей ежедневной работы. В конце концов, истязания плоти, которым подвергала себя Катери, стали настолько неумеренными, что Мария-Тереза начала опасаться за ее жизнь. Сильно озабоченная, она поведала обо всем иезуиту отцу Шоленеку. Ее поразительный рассказ удивил его, и он приказал женщинам умерить свой пыл. У Катери были и другие проблемы, требовавшие ее решения, включая периодически встававший вопрос о замужестве. Жившая вместе с ней ее приемная сестра и Анастасия Тегонационго, ее духовная наставница, постоянно склоняли ее к замужеству. Катери, как и раньше, отказывалась. Но теперь ее отказ сопровождался убедительным доводом: она хотела посвятить свою девственность Христу. Кого же избрать в супруги – Христа или могавка: даже отец Шоленек, пользовавшийся у духовных наставниц Катери большим авторитетом, полагал, что это нелегкий выбор. Жизнь в миссии была тяжелой, проходившей в постоянной борьбе за еду и выживание в условиях жестокого зимнего холода, болезней и нередких военных действий. Для индейской женщины, лишенной защиты семьи, оставшейся жить где-то за тридевять земель, муж из плоти и крови был совсем не лишним. Отец Шоленек советовал Катери хорошенько подумать перед тем, как принимать решение. «Я достаточно об этом размышляла, – ответила Катери. – Я всю свою жизнь посвятила Иисусу, сыну Марии, я избрала Его себе в мужья, и Он один возьмет меня в жены»[334]. Решимость и целеустремленность Катери убедили отца Шоленека и других священников миссии. В 1678 г. на праздник Благовещения они провели церемонию, в ходе которой Катери дала обет вечно хранить непорочность и отдать себя Христу в качестве супруги. После этого Римско-католическая церковь стала воспринимать Катери Текаквиту как первую ирокезскую священную девственницу. В ирокезском обществе XVII в. такой обет пожизненного девственного целибата был ненормальным явлением. Девственность существовала как некое понятие, хоть и без того почтения, с каким относились к нему благочестивые католики. В ирокезских преданиях сохранялись легенды об обществе девственниц, однако существовало оно давным-давно, и во времена Катери никто не склонял индейских женщин подражать этому. Целибат тоже считался почетной традицией, главным условием подготовки к успешной охоте или сражениям. Но он относился к мужчинам, а не к женщинам, носил исключительно стратегический характер и был непродолжительным. А в качестве постоянного состояния – например, в том виде, в котором он присутствовал в образе жизни иезуитов, – соблюдение целибата представлялось индейцам в высшей степени странным. Когда святые отцы пытались насаждать целибат среди индейцев, на землях, где они жили, реакция ирокезов варьировалась от озадаченного недоверия до насмешек и гнева. Во времена Катери Текаквиты предписывавшаяся Церковью девственность носила более чем религиозный характер. В ходе бурного развития отношений между французами и индейцами целенаправленный и публично данный Катери обет целибата имел двойственное значение и последствия. Давая его, она как бы заявляла о собственности на свое тело и душу, которые изымала из туземной общины и передавала иноземному богу. Кроме того, это была значительная победа незваных гостей – иезуитов, хвастливо писавших своим французским приверженцам о том, насколько резко целибат Катери отличался от обычного ирокезского потворства своим сексуальным желаниям. Как с точки зрения иезуитов, так и с позиции ирокезов, данный Катери обет вечной девственности явился безусловной и однозначной победой иезуитов. Ирокезы просто так не смирились с отступничеством Катери. Некоторые даже говорили о том, что ее целибат был обманом, потому что по ночам она бегала в лес и грешила там с женатыми мужчинами. На самом деле эти прогулки по лесу она совершала к своей часовне, где в одиночестве предавалась самым болезненным видам умерщвления плоти. Иезуиты же, наоборот, немало выгадали от ее успеха. Очень скоро они догадались признать ее исключительной личностью, очень сильной и целеустремленной, но вместе с тем чрезвычайно впечатлительной и восприимчивой. Теперь они могли документально засвидетельствовать, как хорошо они ее обучили, и указать на ее хрупкое, болезненное, но девственное тело в качестве свидетельства их успехов в деле обращения индейцев в христианскую веру. С меньшим энтузиазмом иезуиты относились к мучительным истязаниям Катери, вызывавшим столько же удивления и озабоченности, сколько похвал. Но они были направлены на изменение сексуальных обычаев индейцев и смену их традиционных семейных структур патриархальной семьей французского образца. Однако, следуя известному принципу, гласящему – цель оправдывает средства, иезуиты упустили из вида упорное неповиновение Катери ее родственникам – как мужчинам, так и женщинам. Ее вечная девственность и мистическая свадьба с Христом настолько исчерпывающе подтверждали их учение, что они не рисковали критиковать методы, с помощью которых она достигла своих целей. Кроме того, иезуиты либо не задавались вопросом, либо просто не могли понять, до какого уровня девственность Катери была символом и одновременно объектом ее независимости. Если бы она вела себя с ними так же непокорно, как со своими родственниками, может быть, они не с таким восторгом говорили бы об упорстве девушки в соблюдении целомудрия. Непорочная Дева Катери провела последний год жизни так же, как и все время ее жизни в миссии. Она соблюдала все католические обряды, испытывая особое чувство от Святого причастия. Она продолжала изнурять себя умерщвлением плоти, искупая от имени своего мученика-мужа Иисуса жуткие прегрешения ее индейского народа. В феврале 1680 г. ее стали мучить настолько сильные боли в животе, что она расценила это как признак приближавшейся кончины. В течение двух месяцев она их терпела, причем все это время наотрез отказывалась прекратить свои обычные истязания, так сильно ее изнурявшие. К тому времени, когда она лежала на смертном одре, Катери так ослабла, что не могла выйти из хижины. Обычно индейцев переносили – в прямом смысле на их смертном одре – к иезуитам на соборование. Но для Девы Ирокезской отец Шоленек сделал особое исключение. Он собрал все свои ритуальные принадлежности, в последний раз услышал ее исповедь и дал Катери отпущение грехов, чтобы облегчить ей переход в мир иной. «Иисус, я люблю тебя», – пробормотала девушка и испустила дух. Очень заманчиво представить себе, насколько сильно иезуиты горевали о том, что Катери Текаквита преставилась. Свободная от сплетен и раздраженных родственников, которые так портили ей жизнь, после кончины она стала лучшим оружием святых отцов в их священной войне за лояльность индейцев. Живая, она порой могла сбивать их с толку или ставить в неловкое положение, если недоброжелатели обвиняли ее в отступничестве, когда она уходила в лес или посреди лютой зимы снимала с себя всю одежду и в раскаянии стояла перед крестом на кладбище. Но хуже было то, что когда-нибудь она могла бросить вызов иезуитам так же, как когда-то бросила вызов собственной семье. Во всеоружии аскетизма, целибата и брачных уз, соединивших ее с Иисусом, она вполне могла отстаивать свою правду в борьбе с ними, как делала ее тезка Екатерина Сиенская по отношению к Папе Римскому[335]. Все это могло произойти, если бы возникли разногласия по поводу принципов, в которые она свято верила. К счастью для иезуитов, она скончалась слишком рано, и такая проблема просто не успела возникнуть. Вместо этого ее имя вскоре обрело значение, неизмеримо более высокое, чем то, какое оно имело при жизни Катери. В память о ней ирокезы подражали ее целомудрию, по крайней мере, об этом писал иезуит отец Шоленек. «Люди, состоявшие в браке, расставались по обоюдному согласию, многие молодые вдовы давали обеты вечного воздержания; другие давали такие же обещания, но лишь в том случае, если их мужья умрут раньше них, и слово свое держали»[336]. Через некоторое время к ней стали относиться как к святой – Катери являлась людям в видениях, вступалась за тех, кто обращался к ней с просьбами, и силой своего праха и других реликвий творила чудеса. В 1943 г. Папа Пий XI объявил Катери, теперь получившую известность как Лилия могавков, преподобной. В 1980 г. Папа Иоанн Павел II сделал последний шаг и канонизировал ее[337]. Вместо чудес двадцатичетырехлетняя Христова невеста достигла высшей ступени почитания в Католической церкви за счет удивительной преданности целибату, подкрепленной настолько суровыми мерами аскетизма и самоистязания, что, вполне возможно, именно они ее и убили. Размышляя над ее настоящей жизнью, нетрудно себе представить, что, наконец, Катери Текаквита, выбрав путь вечной девственности, совершенно чуждый ирокезам, отстояла свои убеждения. Как ни странно, у нас нет оснований полагать, что подобно Екатерине Сиенской, Марджери Кемп или несметному числу других праведниц, Катери Текаквита стремилась к обретению святости. Вместо этого она восприняла христианство с его вниманием к непорочности, что незамедлительно привело ее к конфликту с семьей и племенными ценностями. Родня и местные обычаи требовали, чтобы она вышла замуж; она же решительно отказывалась, направляемая страстной верой, и тем самым бросила вызов всем жителям селения. Печально, что те же самые священники, которые поощряли ее на протест и использовали в качестве орудия в борьбе за души индейцев, не допустили Катери в монастырь, не дав, таким образом, ей воплотить в жизнь самое свое заветное желание. Вместо этого она должна была довольствоваться жизнью в миссии, походившей на пародию на монастырь, опасной из-за неконтролируемых самоистязаний, раскинувшегося вокруг дикого леса и собственного мятущегося, необузданного духа. После смерти эта изголодавшаяся и истерзанная девственница стала мученицей иезуитской индейской политики, а также собственной беззаветной преданности христианским идеалам, в частности целибату, приводившему в ярость ее ирокезских собратьев. В отличие от Пресвятой Девы, как и другие реальные женщины, столетиями подвергавшиеся теологическому воздействию, Катери Текаквита была обычной девушкой, чье мировоззрение было исковеркано собственной фанатичной интерпретацией христианского учения, стремлением отождествить себя с Екатериной Сиенской и ложными доводами духовных советников. Эти священники руководствовались благими намерениями, но, в конечном итоге, испытывали удовлетворение от того, что в лице Катери видели подходящий символ сексуального целомудрия, к их глубокому сожалению отсутствовавшего у всех других ирокезов. Сестры, посвятившие жизнь Господу Религиозные женщины – как монахини, так и живущие в миру – рассматривали вопрос о целибате с самых разных позиций. Большинство клириков-мужчин возлагали на себя священные обязанности по собственному желанию или подчинялись решению своих семей воспитать из сына священника или монаха. Однако подавляющее большинство женщин отдавали в монастыри, где они были обязаны давать обет целибата, не считаясь с собственными желаниями или даже против собственной воли. Эти женщины реагировали на такое положение вещей самыми разными способами – от безропотного повиновения до неохотного согласия, явной непокорности или даже открытого сопротивления. Но для женщин, направляемых к своему призванию Господом, а не скупостью, бедностью или другими причинами, вынуждавшими родителей отдавать дочерей в монастырь, насильственный обет целибата редко оборачивался трагедией. Для них он служил орудием веры и средством обретения личной независимости. Обители радости [338] Как Екатерина Сиенская и несметное число других праведниц, посвятивших жизнь Господу, глубоко верующие христианки без малейших колебаний давали обет вечного соблюдения целомудрия. Моральное давление, оказывавшееся на них с тем, чтобы они хранили невинность, было особенно сильно, поскольку девственность составляла постоянное наваждение религиозных мыслителей и писателей. Написанная в XIII в. работа Hali Meidenhad – «Святая непорочность», – резко осуждавшая сексуальные отношения и брак, была адресована молодым девственницам в надежде на то, что они сохранят свою невинность[339]. Девственность провозглашалась «добродетелью, стоящей выше всех других добродетелей, которая более других угодна Христу». С другой стороны, даже супружеские половые отношения объявлялись непристойными, отвратительными и скотскими, «бесстыдным вожделением плоти… <и> срамным соитием, полным вонючей мерзости и гнусных деяний». На деле это лишь «ложе для страждущих, чтобы ловить <в их падении> слабых, которые не могут стоять на высоком холме так близко к небесам, как добродетель невинности». В том случае, когда это было непонятно, автор велел своей девственной читательнице «не ломать ту печать, которой ты запечатана!» На тех, кто был решительно настроен против замужества или состоял в несчастливом браке, описание семейной жизни, приводимое в Hali Meidenhad, должно было производить еще более угнетающее впечатление, чем то, которое Лев Толстой дал в «Крейцеровой сонате», с негодованием осуждая брак. Редкая счастливая жена или муж, как заявлял автор, должны переживать по поводу того, что их супруга или супруг перейдут в мир иной. Большая часть тех, кто состоит в браке, ненавидят друг друга, и когда ненавистный супруг дома, жена, которая как каторжная надрывается в домашних хлопотах, «при взгляде на нее мужа приходит в трепет; его мерзкая радость, как и грубость, наполняют ее ужасом». Кроме того, он издевается над ней, бьет ее и колотит, как будто она его рабыня. Сексуальные отношения с этим чудовищем, конечно, обязательны. Следующий этап семейного чистилища – это беременность, при которой лицо жены становится «зеленым как трава», вокруг глаз у нее темные круги, а голова раскалывается от пульсирующей боли. Во рту отвратительный вкус, а стоит ей что-то съесть, как желудок все выбрасывает обратно. Более отталкивающее описание беременности и утренней тошноты, наверное, трудно было придумать, и оно не могло не оказывать сильного впечатления на женщин, читавших это произведение. Большое число других литературных работ также были посвящены теме защиты девственности, в частности для многих примером для подражания становились широко распространенные «Жития» разных праведниц. Как и у обычных женщин, у святых девственниц, о которых шла речь в Hali Meidenhad, случались яростные столкновения и стычки, правда не с опостылевшими им мужьями, а с нечестивыми правителями, дикими зверями и злыми воинами. Hali Meidenhad – впечатляющее произведение, но, несмотря на преувеличения, там говорилось о реальных отношениях бесчисленных мужей и жен. В семьях, где мало что можно было скрыть от их членов, потрясенные читатели должны были находить сходство сюжетов с браками их родителей, мучительными и опасными для жизни родами матерей, норовистым нравом и тяжелой рукой отцов. В тот период даже девушки из состоятельных семейств жили вместе с другими женщинами в женских покоях, где нельзя было избежать встреч с мужчинами – родственниками и слугами. Им никогда не удавалось оставаться в одиночестве, и для тех, кто к нему страстно стремился, жизнь была кошмаром, вынесенным на всеобщее обозрение. Вход в некоторые комнаты женщинам был запрещен, им часто приходилось сидеть не на стульях, а на подушках. Они не владели ничем, включая себя самих. Они не могли сами путешествовать, учиться, обращаться к властям. Они не могли ни учить, ни ухаживать за больными, ни управлять, ни руководить. Они не распоряжались ни одной стороной своей жизни, включая собственное будущее. Принимая во внимание эти реалии, мрачное описание супружеской жизни и родов, данное в Hali Meidenhad, должно было заставить молодых женщин всерьез задуматься над открывавшимися перед ними возможностями, включая перспективу сохранения девственности, к чему их настойчиво призывал автор. Женщины, которых не соблазняли романтические представления о браке, а больше манила духовность, сначала все чаще задумывались, а потом все сильнее стремились к жизни в монастыре. Почти всегда их больше всего привлекало целомудрие, поскольку данные ими обеты означали, что они отрекаются от грешного вожделения и своей традиционной роли жен и матерей, получая взамен одобрение Христа, а также восхищение и уважение общества. «Ты поешь новую песню, – восторженно вещал ведущий французский теолог XV в. – Ты будешь избрана и коронована божественной короной в раю… Страстная песнь созерцания сделает тебя царицей земли и небес»[340]. Такая девственность предполагала не только воздержание от половой жизни. Кроме того, это было всеобъемлющее мистическое качество, лирически описанное испанским писателем XVI в.: «Непорочность тела ничего не значит без целомудрия мысли, а если они дополняют друг друга, то нет ничего более чистого, ничего более угодного Господу, а сама она становится цветком Пресвятой Богородицы»[341]. Девственность однозначно одобрялась Церковью и обеспечивала ангельскую загробную жизнь. Она также исключала необходимость заключать мерзкий брак, заводить чумазых детей и горевать, когда они умирают. Но никто не рассчитывал на то, что можно хранить вечную девственность дома, потому что родителям не терпится выдать дочь замуж, если только ей очень не повезет и они не отдадут ее в монастырь, где целомудрие почиталось величайшей добродетелью. В пользующемся хорошей репутацией, солидном монастыре пределом для искренне благочестивой девственницы были небеса – как в прямом, так и в переносном смысле слова. Ее духовную награду составлял мистический союз с Христом, место в раю, возможно, причисление к лику святых, если ее непорочность дополнялась достаточным количествам других свершений. Внешний мир также сулил ей уважение и престиж, а исключительным праведным подвижницам, таким как Екатерина Сиенская, Бригитта Шведская и Хильдегарда Бингенская, вполне можно было рассчитывать на власть и влияние в важнейших государственных вопросах. Монастырь давал европейским женщинам больше свободы для духовного развития и самовыражения, чем какой бы то ни было другой общественный институт, включая семью. Те из них, которые стремились к лидерству, вполне могли воплотить свои стремления в стенах монастыря, но светские возможности, в отличие от их братьев, им были недоступны. В монастыре стремившаяся овладеть знаниями женщина могла получить образование, в котором за его пределами ей было отказано – иначе говоря, только женщины, уходившие в монастырь, могли рассчитывать на получение образования. Те, кто хотел учиться, за монастырскими стенами вполне могли удовлетворить это свое желание, в то время как в светском обществе эрудированная дама была редкостью, и порой над такими женщинами глумились как над ненормальными. Монастыри предлагали им образование, доступ к архивам и библиотекам, переписку с учеными-теологами. (Фанатичные служители Церкви препятствовали этой деятельности, но некоторые симпатизировавшие им духовные отцы ободряли их на этом пути, а самые сообразительные монахини умели обходить препятствия на пути к обретению знаний.) Наряду с этим уход в монастырь представлял собой законный способ избежать проблем и конфликтов семейной жизни и сменить их на пылкие, задушевные отношения с другими монахинями. Но лучшим из того, что мог предложить монастырь монахине, было непросто определимое, но очень ценное состояние – одиночество – в форме отдельной комнатки или кельи. В этих малюсеньких кельях было все, в чем нуждались монахини: небольшой стол со стулом, распятие и кровать. Все это находилось лишь в ее распоряжении, и на протяжении долгих часов она могла молиться, медитировать, размышлять, читать или писать, сколько было угодно душе. Таким образом, благочестивая женщина, повенчанная с Христом и давшая обет непорочности, вполне могла рассчитывать на то, что жизнь в монастыре выведет ее на пути, в мирской жизни перекрытые для нее на каждом повороте. Однако такой взгляд на монастырскую жизнь представляет ее в несколько идеализированном свете. Дело было в том, что в действительности большинство обитательниц женских монастырей отнюдь не стремились к духовному совершенству, попадая туда совсем по другим причинам. Они рассматривали свое монашеское состояние как возможность сделать карьеру, которая в других обстоятельствах была бы для них более чем проблематичной. Их родители или опекуны давали монастырям требуемые суммы денег, и монахини получали возможность проводить остаток жизни в праздности. «Большинство людей не ощущает эмоционального подъема от… евангельских убеждений», – жаловалась одна монахиня[342]. В этом замкнутом мире, далеком от благочестия, торили свой путь послушницы, искренне преданные принципу целомудрия. Поэтому нет ничего удивительного в том, что для каждой монахини монастырь представлялся совсем не тем, чем он был для других: «карьерой, призванием, тюрьмой, убежищем; для разных обитательниц средневекового женского монастыря он воплощал в себе все эти качества»[343]. Из всех монастырских жительниц обычно выделялась небольшая часть монахинь, чьим призванием была служба Господу, и именно они нередко выдвигались на руководящие посты, что позволяло им определять моральную атмосферу их обители. Иногда к этому с пониманием относились их родители, с чувством долга и не без энтузиазма помогавшие дочерям делать карьеру, предоставляя им необходимое содержание. Однако многие женщины приходили в монастыри, только выдержав ожесточенные битвы с семьей. Чечилия Гонзага была одной из тех, кто с самого детства мечтал о «маленькой келье», хотя маркграф – ее отец, обручил дочь с герцогским сыном. Чечилия храбро противилась всем отцовским угрозам и переносила избиения до тех пор, пока бракосочетание не было отменено, но в гневе своем отец запретил ей уходить в монастырь. По наущению папского чиновника Чечилия спрашивала отца: «Почему меня здесь держат против моей воли? Почему для меня жалеют малюсенькую келью и колченогий стол в семье Христа?» Маркграф оставался равнодушен к ее сетованиям, но в завещании предоставил ей право уйти в монастырь. Когда он умер, Чечилия ушла во францисканский монастырь Санта-Кроче вместе с матерью Паолой, ставшей его благотворительницей[344]. Большую часть благочестивых монахинь составляли вдовы. Многие из них относились к монастырю как к спокойному дому престарелых, другие мечтали о нем, пока жили в браке, навязанном им родителями. Немецкая праведница Доротея из Монтау в шестнадцать лет вышла замуж за человека, способного стать образцом мужа, описанным в Hali Meidenhad. Она родила от него девятерых детей, потом он умер, и Доротея переселилась в замурованную келью при кафедральном соборе. Если судить с духовных позиций, то Анджела из Фолиньо была одновременно самой веселой и самой скорбящей вдовой из всех. Ее мать, воспринимавшаяся ею как величайшая помеха в жизни, умерла. Вскоре после этого в мир иной отошли также ее муж и дети. Анджела ощутила «великое утешение» в их смерти, о которой она молилась, и по ее собственным словам, заставляющим стыть в жилах кровь, «я думала, что впредь, после того как Господь для меня это сделал, сердце мое навсегда соединится с Его сердцем, а сердце Господа навсегда пребудет в моем»[345]. Для женщин глубокой и твердой веры путь к тому, чтобы дать обеты, необходимые для приема в монастырь, начинался с освободительного целибата. Апостольская бедность, смирение и покорность также получали должное воздаяние. Как поясняла англосаксонская аббатиса, спокойная обстановка и повседневная рутина монастыря скорее освобождали монахинь, соблюдавших взятые на себя обязательства, чем ограничивали их. Однако это вовсе не соответствовало тому, к чему стремились представленные мужчинами церковные власти, и потому медленно, но верно церковные эдикты усиливали контроль над небольшими мирами монахинь. Они покончили с двойными монастырями, где во главе женского монастырского сообщества стояла аббатиса. В 1215 г. они запретили создание новых женских орденов и узаконили дальнейшие ограничения монастырской жизни. Официальное церковное женоненавистничество требовало, чтобы целомудренные женщины, стремящиеся в Царствие Небесное, жили под властью мужчин, оторванные от мира. Это означало, что монахини, чье призвание состояло в служении другим, например в преподавании или исцелении, должны были приглашать учеников или страждущих в монастырь, а не сами появляться на улицах, где царил соблазн светской жизни. Если взглянуть на монастырскую жизнь изнутри, очевидными станут ежедневные испытания, искушения и победы благочестивых монахинь. Более широкая, аналитическая перспектива ограничена работами нескольких наиболее прозорливых мыслителей и, конечно, многочисленных историков, опиравшихся на опыт предшествующих столетий. К счастью, эта мелочная, растворенная в воздухе повседневная жизнь была запечатлена для вечности в стихах и пьесах необычайно остроумной и талантливой испанской аббатисы Марселы де Сан-Феликс, незаконнорожденной дочери великого драматурга и писателя Лопе де Веги, чьи работы с конца XVI в. составляют непревзойденную гордость испанской литературы. Выдающаяся писательница мать Марсела де Сан-Феликс [346] Марсела де Сан-Феликс была дочерью Лопе де Веги и прекрасной безграмотной актрисы Микаэлы де Лухан, жены актера. Микаэла куда-то пропала или скончалась, когда Марсела была еще совсем маленькой, и девочка воспитывалась в культурном, но морально развращенном мадридском доме отца. Поскольку Лопе де Вега, несмотря на жен и любовниц, был священником, он служил мессу в своей прекрасно украшенной личной часовне. Как и Лопе раскаивался в двойной жизни, которую вел, а потом вновь в нее погружался, Марсела тоже разрывалась между тягой к изысканной утонченности и праведной простотой религии. В конечном итоге победу одержала вера, и Марсела стала страстной сторонницей аскетизма. Найди себе жилье, поняв, что ты ничтожна, Пусть станет радостью твоей забвенье, Чтоб ты не потерялась в этой бездне; И в длящемся твоем уединенье Пусть ты поймешь, насколько ты ничтожна[347]. Однако поскольку Марсела была незаконнорожденной, ее персональный выбор существенно ограничивался. Когда ей исполнилось шестнадцать лет, она ушла в монастырь и призналась на исповеди, что дома ее не любили и ей нужно было какое-то убежище из-за возникших там проблем. (После того как великий, но лицемерный Лопе де Вега соблазнил ее любимую единокровную сестру Антонию Клару, он навсегда выгнал ее из дома.) Марселе в большей степени, чем любой другой монахине, приходилось сталкиваться с эротикой – как в физическом плане, так и в литературном. Почти сразу же, как только она научилась писать, Лопе отдавал ей на переписку свои работы, включая пылкие и бурные любовные письма к Марте де Неварес, его последней большой любви, и матери Антонии Кларе. Выводы Марселы о сущности романтической и эротической любви и ее последствий были настолько неприятными, что она больше не могла оставаться под отцовской крышей. А целомудрие – по контрасту – в прямом смысле слова несло свою награду в себе самом. Грешный образ жизни Лопе и практика священнослужителя также подвигли Марселу на поиски праведности в монастыре. Придя туда, она оказалась в успокоительных мистических объятиях Христа, своего супруга, и осталась там на всю жизнь. Но даже в качестве Христовой невесты она должна была продолжать общение со своим земным отцом. Лопе навещал ее каждый день, за исключением непродолжительных периодов, когда она запрещала ему появляться на святой земле монастыря. На протяжении четырнадцати лет, вплоть до своей кончины, он заигрывал с ней и флиртовал, как будто не хотел считаться с тем, что был ее отцом. Он постоянно бессвязно говорил ей, что она недооценивает свою «призрачную, быстропроходящую красоту», все время рассказывал о своих любовных похождениях, будто в насмешку над ее непорочностью, которой она так дорожила. Тем не менее в конце концов она настояла на том, чтобы его похоронная процессия изменила маршрут и прошла перед воротами монастыря, предоставив ей возможность отдать отцу последний долг. Вожделение на глазах Марселы разрушило ее семью, и она, уходя от этого чувства, подменила его глубокой, преданной дружбой с другой монахиней, не чуждой литературной работе, Херонимой дель Эспириту Санто. Но ее самыми прочными отношениями и величайшим утешением была постоянная духовная связь с Господом, к которой располагало и которую питало благословенное монастырское одиночество. В доме Лопе она делила спальню со своей единокровной сестрой и служанкой, для нее была закрыта единственная гостиная, куда допускались лишь мужчины, и она была совершенно лишена уединения. В отличие от такого положения, в монастыре сестры часто наслаждались общением друг с другом в просторных общих покоях, где были расставлены стулья, в садах цвели цветы и били фонтаны, но самое замечательное заключалось в том, что каждая монахиня имела собственную отдельную комнату. Об этом Марсела в стихах написала в «Похвальном слове одиночеству келий»: Входите же, матери, радостно, Чтоб в сердце восторга пожар пылал. Ведь Бог, что нам кельи пожаловал, Нам даст все, что будет нам надобно[348]. Она язвительно высмеивала в стихах заслуживавших этого мужчин и критиковала бестолковых церковников, которые неумело управляли монастырями. Она не стеснялась язвить даже по поводу королевского двора, но ее сатиры остались незамеченными и оставленными без наказания, поскольку их слышали только монахини ее монастыря. Марсела не обошла вниманием и повседневную жизнь обители. Она писала о его бедности, «полчищах вшей, клопов и блох», о бесконечной грызне женщин, навечно обреченных быть вместе: натянутых отношениях, угнетенном состоянии духа, раздражительности, ворчливости, соперничестве, предательстве и вероломстве. Состязание в стремлении обогнать других в аскетизме, которое всегда оборачивалось несчастьями, вылилось у нее в следующие строки: Так много боли и кручины Находишь, кажется, во всем, Что этот грустный мир, Должно быть, ждет кончина. Все плачут, все рыдают. Лишь сестра Хуана рада – Ведь ее страданья Хуане святость обещают[349]. Монахини рассматривали эти лишения – от бичевания и других видов умерщвления плоти до голодания, бывшего наиболее распространенным лишением, – как собственную интерпретацию страстей Христовых. Подобным же образом их борьба рассматривалась как Его столкновение с дьяволом. Лирический плач Марселы по их общему супругу воплощал ее боль и ее отождествление с Христом, а также клокотавшую в ней духовную страсть, которая поддерживала монахиню и укрепляла. Не думай, Пастырь мой, Что сетую, хотя Ранена я не шутя, Но боль моя всегда со мной! Раненья эти – как причины Возможности моей кончины: … Я здесь могу себе найти То, что душа моя желает, Смерть в ярком пламени любви Или от ран, что так терзают[350]. Вместе с тем Марсела предостерегала против чрезмерного усердия в стремлении превзойти других в суровом аскетизме, а также в том, чтобы судить и порицать друг друга. Особенно показательны иронические замечания Марселы о еде, поскольку питание играло достаточно большую роль и в жизни монастыря, и в мыслях его обитательниц. Если похоть мучила священников и монахов, то монахинь изводили вопросы, связанные с едой, и выдержать это наказание было гораздо труднее, чем обуздать похотливые желания плоти. Постились все, но многие этим слишком злоупотребляли и доводили себя до сильного голода, поскольку худые, бледные девы соответствовали представлениям отцов Церкви. Им надлежало быть изможденными, изголодавшимися, с кожей, цвет которой отдавал в желтизну, иссушенными до такой степени, что тело их забывало о месячных и более ни само не чувствовало, ни в ком другом не пробуждало даже намека на сексуальные желания. Некоторые монахини настолько решительно снижали свой рацион питания, что не ели и не пили ничего, кроме маленькой просфоры и капли вина во время ежедневного причастия. Это лакомство сменило восторг полноценной трапезы, и, глотая просфору с вином, они испытывали чувство, схожее со стыдом сладострастия, поскольку питались телом Христа, их супруга, которому они посвящали все свое существо. Некоторые исповедники использовали свое влияние, отнимая у духовных подопечных право на почти ежедневное причастие, лишая монахинь «сладкого запретного плода» общения с Христом и тем самым поднимая собственный моральный авторитет. Марсела обращалась к проблеме еды, насмехаясь над ее скудостью в монастыре и скаредностью монахини, ответственной за ее распределение. «Хоть все ее запасы могут сгнить, ее это ничуть не беспокоит», – саркастически замечала она[351]. В одноактной пьесе «Гибель желания» ее герой – Аппетит, комичный малый, через чей образ Марсела выразила заботы монахинь: приготовление, сервировка и процесс поглощения еды, значение сладостей, которыми отмечали некоторые постные дни, стремление поесть досыта, боровшееся с еще более сильным желанием голодать. В дружеском споре Духа с Желанием Дух с пафосом произносит: Мой аппетит меня съедает; Все думают, что я доволен, Когда за всех я голодаю. … Скорей открой кладовку, Нам надо подкрепиться. Когда Дух спрашивает: «А если позже ты поужинать не сможешь?», Желание ему бросает: Тогда перехвачу я что-то в полночь. … Мне вдруг очень захотелось Съесть две ватрушки. Когда ты делать соберешься фрикадельки? «Сейчас же замолчи, должно быть, ты сошло с ума», – пытается его утихомирить Дух. Желание ему возражает: Ты хочешь, чтоб я ничего не ел, Когда от голода почти сознание теряю? … Отрежь-ка лучше мне кусочек ветчины, Ведь ее тебе прислала Моя мамаша – Жадность. Они еще какое-то время по-дружески подначивали друг друга, потом пришло Смирение плоти и выступило против Желания, пытаясь спасти Дух. Если я не встану на путь добродетели, Я вечно буду обречено гореть в огне, жалуется Дух, на что Смирение отвечает устами Марселы суровым протестом, выраженным с добродушной усмешкой: Лишь ты решишь, что должен умереть, Или умрешь несметно много раз; А подтвержденьем смерти станет то, Что в чувствах у тебя не будет больше страсти. … Противься <Желанию> изо всех сил С самого начала, и оно пройдет. Суровый совет Смирения приводит Желание в ярость, и оно напыщенно разглагольствует о том, как коварно проникнет в монастырь, прокладывая себе путь …в спокойствии, В святых молитвах, В божественных службах, В хоре и в трапезной, В часовне и спальне, Куда сам дьявол не может проникнуть; Там я найду малюсенькую трещинку, Через которую смогу пробраться внутрь – Или ты хочешь, чтобы я скончался От голода, проклятая старая ведьма? … На мою мельницу все больше зерна Подкидывают мирянки и монахини – Но с последними куда как веселее; … «Я вполне преуспело в монастыре», – продолжило Желание. Как же, должно быть, прыскали со смеху монахини, когда слышали его перечисление своих ежедневных соблазнов: Заниматься мелочами, Рот набить без разрешенья, Бросить взгляд, куда не надо, Глупенький задать вопрос В праздном любопытстве, Что-то брякнуть, не подумав, Или сделать без мозгов[352]. А чего еще можно было ждать от Желания, мать которого – Жадность, блудила с его отцом – Грехом? Многословный монолог Желания звучит запальчиво и даже для современного слушателя забавно. Соблюдавшие пост всегда голодные монахини, должно быть, с молитвой на устах прикладывали руки к голодным животам при упоминании о нежной курочке, спелых оливках из Андалузии с заранее вынутыми косточками, инжире, миндале и винограде, холодном как лед медовом вине и других деликатесах, очень редко или вообще недоступных в их монастыре, где царили суровые порядки. Но именно в тот момент, когда перечисленные яства должны были вызвать у них обильное слюноотделение и они начинали облизывать губы приоткрытых ртов, Желание было убито, и репутация трех неразлучных сестер – Смирения, Простоты и Молитвы, была восстановлена. «Хвала одиночеству» Марселы была напевной поэмой, посвященной Христу, ее супругу. Она наполнила ее сексуальными образами, свойственными праведницам, но превзошла их, позаимствовав из любовной прозы и любовных писем отца наиболее эротические образы. Мы видим здесь откровенную сублимацию эротических чувств и страстных желаний Христовой невесты, которые она смогла с наслаждением воспеть в «Одиночестве»: В тебе, сказала я Любимому, Как нежно я Его люблю, Как велика моя признательность, Как мало я Ему служу. В тебе к Нему я устремлялась С добром и нежностью глубокой, Чтоб Он меня мог полюбить – Ведь обо мне Он знает все. … В тебе искала я союз, Зажженный пламенем любви, Но я не знаю, хочет ли того же Он: Он знает сам, так пусть Он скажет. … В тебе Ему я отдала всю полноту Прав на мою любовь, И потому в моей судьбе нет больше ничего Ни для кого[353]. Кроме того, в «Одиночестве» Марсела с радостью смирилась со своей бездетностью и отсутствием общественных связей, хотя это слишком сильно сказано, поскольку она никогда не утрачивала контакт со своими сестрами и отцом. Она также печалилась, временами чувствуя, как и другие монахини, замешательство, тревогу, подавленность, ее угнетали нерешенные проблемы; как и остальных монахинь, собственные желания приводили ее в смятение. В созданном ею автопортрете Марсела предстает перед читателем находящейся в постоянных раздумьях, духовно зрелой, хорошо организованной и полной сострадания женщиной, причем этот автопортрет обильно сдобрен искрами блистательного остроумия. Ощущение собственной ущербности, насквозь пронизывающее «Жизнеописание» праведной Каталины де Сан-Хосе, монахини настолько совершенной, что «она казалась скорее мертвой, чем живой», – сделала ей Марсела недвусмысленный комплимент. Перед тем как прийти в монастырь, Каталина была элегантной, испорченной мадридской девушкой, привыкшей коротать время на гулянках, «которая была воспитана не в каком-нибудь темном углу, а скорее среди людей, обладавших хорошим вкусом, умевших красиво говорить». Характер у нее был «довольно раздражительный, горячий и в чем-то даже грубый», причем настолько, что слугам порой было трудно ее переносить. Однако на протяжении двенадцати лет пребывания в монастыре она хранила полное молчание, не говоря ни единого слова, кроме как своему исповеднику. Каталина ни разу не сделала ни одной ошибки, никогда не забывала даже о самом незначительном обряде и, хоть винила себя в тяжких грехах, конечно же никогда не грешила. Аскетизм Каталины можно было бы назвать запредельным – она отсылала часть своей скудной трапезы обратно на кухню и всегда отказывалась от таких вещей, как сладости, свечи и четки, раздававшиеся, когда послушницы впервые давали обеты. «Пожалуйста, возьмите это, ваше преподобие, – говорила она матери настоятельнице, – это мешает мне жить». Она носила самые заношенные одежды и всегда доводила дело до конца, умело занимаясь изящными руками вязанием на спицах или шитьем. Она была прекрасна, пела ангельски, играла на музыкальных инструментах. Каталина не просто истязала себя умерщвлением плоти, «она умерла для себя, умерла для плоти своей и крови; она умерла для желаний и страстей, для вкусов и влечений, как и для всего остального, что когда-то было ей мило». В частности, она отказывалась видеть родственников, перестала с ними переписываться и больше им не помогала. Показательным примером в этом плане может служить случай, когда ее пришла проведать добродетельная и некогда горячо любимая неимущая родственница. Первым побуждением Каталины было дать ей подарок, но потом она передумала и сказала матери настоятельнице: «Матушка, из любви к Господу нашему не давай этой женщине ничего, если только она не будет так добра, что снова придет меня навестить». Настоятельница стала было протестовать, но Каталина настояла на своем, и ее родственница в смущении, с болью в сердце и с пустыми руками ушла восвояси. Столь же равнодушной Каталина оставалась, когда из-за скандала из монастыря был изгнан ее исповедник, с которым она общалась долгие годы. Все остальные монахини пребывали «в сильном волнении» из-за такого позора, но только не Каталина: «Каждый исповедник дает отпущение грехов», – сказала она и продолжила хранить молчание. Марсела была слишком добродушной и разумной, чтобы достичь такого же состояния безразличия, как Каталина, ко всему, кроме собственной души. Даже находясь на смертном одре, она пошутила: «Многие жалуются на то, что смерть прилетает на быстрых крылах, но к этой бедной старухе она притащилась в громыхающей телеге, запряженной неуклюжими быками». К ее входной двери такие же быки притащились в 1687 г., когда восьмидесятидвухлетняя Христова невеста страстно желала, наконец, соединиться в долгожданном союзе со своим супругом[354]. Как и пресловутая смерть, пьесы Марселы, ее поэзия и проза летят на быстрых крылах сквозь столетия, перенося нас в Мадрид XVII в., в ее монастырь. Она вводит нас в атмосферу одиночества, в гибельную тесноту малюсеньких келий, в озлобленные, часто мелочные дрязги борьбы за власть и непорочность. Она раскрывает нам неуемную, трепетную любовь к Христу – своему супругу, боль и радость жизни среди соперничавших друг с другом сестер. Она делится своим смущением и любовью к изменнику-отцу. Она ведет нас по миру своей морали, где главную ценность составляет целибат, сладкий пирог представляет собой больший соблазн, чем близость с мужчиной, а со страстью справиться легче, чем с муками голода. Она поражает нас великолепием своих дарований, остроумия и таланта, и мы понимаем, насколько ее жизнь стала богаче в монастыре и почему она провела там шестьдесят шесть лет, готовя себя к переходу в рай. Вместе с тем Марсела помогает нам понять, почему другие глубоко верующие монахини где-то за сто лет до этого боролись за то, чтобы оставаться в монастырях, когда Реформация стремилась освободить их оттуда. Они с каменным выражением лиц слушали пылких протестантов, провозглашавших их свободу вступать в брак, и закрывали ворота монастырей перед священниками, докатившимися до участия в грабежах. Они отказывались покинуть свои «небеса обетованные» и умирали там, храня целомудрие, окончательно нищая и демонстративно отстаивая собственное смирение. Бывшая аббатиса перешла в лютеранскую веру, вышла замуж и стала призывать монахинь покинуть монастырь. «Теперь, когда я вышла замуж за красивого мужчину, жизнь моя стала прекрасной и приятной Господу, – воскликнула она. – Я знаю, как вы живете, долгие годы я делила с вами это мрачное и лицемерное существование. А потом Господь раскрыл мне, насколько оно было извращенным и жалким». Жалким? Сестры плюнули ей в лицо. Аббатиса Каритас Пиркхаймер происходила из знатного немецкого семейства, возглавлявшийся ею монастырь в Нюрнберге был домом для шестидесяти сестер. Она была благочестивой и глубоко верующей монахиней, обладавшей незаурядными способностями, накоротке общалась с муниципальными чиновниками, управляла значительным имуществом монастыря, пополняла его обширную библиотеку и руководила его латинской школой для девочек. Каритас (при рождении ей было дано имя Барбара) служила образцовым примером целомудренной и духовной женщины, которая, не идя на компромиссы, могла успешно вести дела с мирянами, чей мир она отвергала, оставаясь беззаветно преданной идеалам верующих. Позже, в самый разгар Реформации, городской совет Нюрнберга принял решение об освобождении монахинь Каритас. «Отпусти своих людей, – говорили ей представители власти, – освободи их от данных обетов. Оставьте ваши привычки, – обращались они к монахиням, – и войдите в мир обычными женщинами, положению которых возрадуетесь как бывшие затворницы». – «Как я могу освободить сестер от обетов, данных ими Господу?» – возражала Каритас. Женщины должны руководствоваться советами собственной совести. Отреклась одна, только одна монахиня (может быть, послушница, отданная туда против воли?). Протестантские семейства требовали от своих дочерей возвращения, но ни одна из них не подчинилась. Тогда яростные сторонницы Реформации решили напасть на монастырь, чтобы забрать оттуда своих дочерей, которым было двадцать три года, двадцать лет и девятнадцать. Как вспоминала Каритас, они ворвались туда как «дикие волчицы», поочередно то запугивая, то уговаривая своих дочерей. «Вы в когтях дьявола», – предостерегали они дочерей, но молодые монахини со слезами на глазах говорили, что не покинут благочестивые пределы своей обители, потому что за ее стенами окажутся опутанными дьявольскими кознями[355]. Все три девушки старались держаться поближе к матушке Каритас, они рыдали и бились в истерике. Одна из них, Катерина Эбнер, прервала истерику и час напролет произносила проповедь, показывая на основе Библии, насколько ложно матери толковали слово Божие. Хотя Каритас была глубоко поражена тем, с каким блеском и мастерством молодая монахиня отстаивала свою точку зрения, Катерину и ее протестовавших сестер увели из монастыря насильно. Полтора столетия спустя мать Марсела обрела в обители то же ощущение истины, безмятежности, уединения и удовлетворения, которое радовало тысячи других женщин, обитавших в монастырях. Монахини поневоле [356] Средневековые женские монастыри были замечательными учреждениями, в которых жила – или содержалась – значительная доля европейских женщин из аристократических семей. Например, во Флоренции в XVI в. половина дочерей представителей знати жила в монастырях. В Венеции в середине XVII в. три процента всего населения – три тысячи женщин – были монахинями, причем почти все они происходили из богатых семейств. Почему же так много привилегированных женщин жило за стенами этих религиозных институтов? Ведь богатство и знатность – не вполне типичные стимулы для целибата, бедности и смирения, составляющих духовную основу жизни в каждом монастыре. Многих монахинь вдохновляли религиозные убеждения, но были и другие движущие силы, побуждавшие тысячи не желавших того девушек и женщин к постригу в монахини. Какие бы рыдания, борьба и протесты ни сопровождали их уход в монастырь, в ту эпоху такое событие являлось традиционным решением их семейных проблем. Семейное состояние могло быть промотано на наследство, разделенное между слишком большим числом сестер, или разбазарено им на приданое, но в условиях, когда контроль над рождаемостью, детоубийство и удочерение считались недопустимыми средствами, прекрасной альтернативой этому служили женские монастыри. Одна монахиня поневоле так оплакивала свою судьбу в народной песне: Мать моя хотела меня монашкой сделать, Чтоб сразу увеличить приданое сестры. Я подчинилась маме и приняла постриг, Одной монашкой больше стало в тот же миг[357]. Внебрачные дочери также стоили денег и создавали проблемы, исчезавшие навсегда, как только те становились монахинями. И когда старые девы или вдовы, разница между которыми в данном случае роли не играла, начинали слишком энергично опустошать семейные закрома, очевидным решением и здесь становился монастырь. Приданое, необходимое послушнице, было гораздо меньше, чем обычно требовал жених, и если оно единожды было выдано, неудобная женщина до скончания века переходила на содержание монастыря, освобождая родственников от забот о ней. Финансовые неудачи отца, пристрастие к азартным играм, неразумные политические союзы или личное мотовство также могли заставить главу семьи избавиться от избытка родственниц и передать их, присовокупив небольшое пожертвование, в служение Господу. Девушек, претендовавших на наследство, также сбывали с рук в монастыри, поскольку в глазах закона монахиня была мертва, а мертвая дочь не могла претендовать на имущество своего отца. Короли, бывало, тоже отсылали бунтовавших жен и дочерей в монастыри, в библейском духе оправдывая такое наказание грехами их отцов. Известен один случай, когда одной из таких маленьких девочек удалось избежать такой судьбы. Маргарет де Престивич было всего восемь лет, когда ее насильно отдали в монастырь, где долгие годы она вела себя с открытым неповиновением, отказываясь давать обеты, которых от нее требовали. Она кричала и сопротивлялась, когда ее волокли в церковь, яростно протестуя против этого произвола, но председательствовавший монах объявил, что она надлежащим образом дала обеты. В конце концов ей удалось сбежать из монастыря в мир, где она вышла замуж и родила детей. Позже она обратилась к Церкви, и ей было позволено отказаться от данных обетов. Случай с Маргарет был классическим исключением из правил о наследовании, распространявшихся на женщин, навечно заточенных в монастыри. Нередко родители также избавлялись от покалеченных, изуродованных, глухих и немых девочек, отдавая их в монастыри. Иногда аббатисы или настоятельницы с неохотой принимали таких обитательниц, особенно если те были умственно отсталыми или невменяемыми, но нередко им приходилось уступать финансовым соображениям, и тогда будущая монахиня давала обеты, не понимая значения того, что такое целомудрие, бедность и смирение. В популярном тогда грустном стишке говорилось: Сыра земля в стенах монастыря, И дерн растет при церкви на погосте. Как человек не вышел статью я, И потому меня послали к Богу в гости[358]. Гражданские беспорядки и войны, опасность и беззащитность также были причинами того, что тысячи женщин искали спасения внутри монастырских стен. Даже маленьких девочек пяти-шести лет отдавали в монастыри, хотя в Италии обычно это происходило, когда девочкам исполнялось девять лет. Венецианский закон XV в. сетовал на то, что великое множество знатных девиц «были заключены в монастыри, которые наполняли слезами и жалобами», а chansons de nonne, песни об упрямых монахинях, были излюбленной темой средневековой поэзии[359]. Не допускавшая возражений родительская фраза «Пойдешь в монастырь!» приговаривала этих женщин к пожизненному заключению в убогой темнице. Целибат под страхом смерти Каритас Пиркхаймер, вспыльчивая молодая Катерина Эбнер и мать Марсела составляли исключения в приверженности монастырской жизни. Вплоть до XVIII в. женские монастыри служили чем-то вроде свалок, куда выбрасывали нежелательных женщин, и жизнь их за монастырскими воротами в лучшем случае была терпимо унылой и пустой, а в худшем – предельно несчастной или безоглядно мятежной. Мать Марсела прекрасно это понимала и в стихах своих писала об опасности насильственного принуждения монахинь-затворниц к жизни в монастырях: Ведь физическая келья – Это просто клетка Для духовной кельи, Где супруг мой почивает. Ну, а если духа нет, Нет в душе молитвы – Нет там праведной сестры, Там женщина всего лишь[360]. Всего лишь женщина? Для тех, кто не хотел там оставаться, монастыри были жуткими темницами, где время сочилось по капле, неся с собой скуку монотонности, страшное одиночество и бесчисленные мелкие пакости. Насильственный целибат усиливал их тревогу и тоску, потому что им приходилось одновременно справляться с сексуальными желаниями, которые они не могли ни выражать, ни удовлетворять, и с осознанием того факта, что им никогда не станут доступны радости брака и семьи. Освобождение или бегство оказывались возможными лишь в очень редких случаях. Подавляющее большинство смирялось и коротало дни в тягостном молчании, но некоторые оставили письменные свидетельства своего отчаяния. Устами одного из героев своей драмы «Любовь добродетели» флорентийская монахиня Беатриче дель Сера со вздохом произнесла: «Я, бедная и одинокая, заточенная в этих стенах <монастыря>, все свои надежды возлагаю на будущую жизнь»[361]. Арканжела Таработти, против своей воли отданная в венецианский монастырь Святой Анны, где спустя тридцать два года она скончалась, весь свой гнев выместила на бумаге. В выдающемся произведении «Обманутое простодушие» она резко нападала на тиранию отцов, заточавших дочерей в монастыри ради предотвращения сокращения или разделения семейного состояния или для того, чтобы не отказывать себе в греховных утехах. Ваша жестокость, обрушивала она на них свой гнев, превосходит бездушие Нерона или Диоклетиана, потому что в отличие от этих бессердечных отцов те всего лишь «жестоко убивали и терзали тела мучеников», но не истязали их души. Хуже всего было предательство. Эти мужчины с наслаждением смотрели, как их маленькие нежные девочки лепетали свои первые слова, изящно резвились, радостно пели свои детские песни. А потом «вероломно, плетя сети лжи и обмана, они думали только о том, как бы от них поскорее избавиться и похоронить их, будто бы они до скончания века были мертвыми в монастырях, прикрепленные к ним неразрывными узами»[362]. Сама природа монастырской жизни была противоестественна, писала Арканжела. Эта кроткая, нежная девочка должна была обрезать свои длинные кудри – символ свободы. С нее сняли яркие платьица и обрядили в тусклые балахоны. Она должна была подчиняться монастырским правилам, есть, молиться, размышлять по расписанию, не поднимать взгляд от земли, не болтать, подавлять все чувства, даже тоску по отнятому домашнему очагу. И этому образу жизни ей надлежало следовать до самой смерти, то был пожизненный приговор без права обжалования. «На вратах ада написано: “Оставь надежду, всяк сюда входящий”; на вратах монастырей должно быть написано то же самое. А еще больнее было бы прибавить к этой надписи то, что относится к умирающим: “Меня окружают смертные муки. Адские муки окружают меня”»[363]. «Почему бы не убивать по одному младенцу мужского пола на семью?» – с горечью высказала предположение Арканжела. По крайней мере, их невинные души улетят прямо в небо. Но похищенные и заживо погребенные монахини будут погружаться в огненные глубины, чтобы отыскать там своих измученных отцов. Взгляд в осуждающие лица дочерей станет для них гораздо страшнее, чем другие муки ада. Причина, по которой ты отдаешь свою дочь на поношение, писала Арканжела, насильно прячешь ее в монастырь, обрекая на ненавистную ей жизнь, заключается в том, что ты хочешь обманом лишить ее наследства, чтобы передать ее долю кому-нибудь другому, кто тебе больше нравится. Обвинение Арканжелы не было преувеличением. Один англичанин отослал нежеланных дочерей в монастырь в Европе, где они чахли в нищете и одиночестве. Оторванные от дома, они писали письма, умоляя продолжать с ними связь и не лишать их любви. Отец ответил им отказом – одного письма в год вполне достаточно, написал он. В Италии один отец завещал своей насильно отданной в монастырь дочери смешную сумму денег при том условии, что если она станет просить больше, то лишится даже этого. Матери тоже порой бывали бессердечными – Изабелла д’Эсте с радостью отдала своих дочерей Ипполиту и Паолу в монастырь, а потом заметила, что Христос был бы сговорчивым зятем[364]. Эти выросшие в монастырях дети воспитывались в традиционно монашеском духе и в шестнадцать лет или раньше давали монашеские обеты. Некоторые делали это по собственному желанию или, по крайней мере, не против своей воли, но многие произносили клятвы под страхом избиения или других угроз либо потому, что у них просто не было выбора. Наказания применялись унизительные и жестокие – монахиню могли ударить в лицо ногой, волочь по полу, плевать в нее, подвергать остракизму, лишать пищи, унижать[365]. Святая Дуселина[366] до крови высекла семилетнюю девочку и угрожала ей смертью за то, что та взглянула на какого-то монастырского работника[367]. Беглецов обычно ловили и подвергали суровым дисциплинарным наказаниям – жестоко избивали, годами держали взаперти, иногда заковывали в кандалы, сажали на хлеб и воду, приговаривали к молчанию, заставляли петь в хоре или выполнять тяжелые работы в храме. Мод из Террингтона была беглянкой, пойманной спустя годы жизни в грехе. Ей навсегда запретили покидать монастырь, обрекли на одиночество, позволяя только петь в хоре, каждый день избивали, унижали, лишали нормальной еды, обувь разрешали надевать только два раза в неделю и навсегда запретили какие бы то ни было связи или переписку с внешним миром. Отношение к Мод было особенно суровым, но факт оставался фактом: нарушение усложненных и обычных принципов и ритуалов чуждого образа жизни никогда не оставалось безнаказанным. Основу призвания монахини составляло целомудрие – главный из данных ею обетов, имевший самые далекоидущие последствия. Твердым в своих убеждениях монахиням соблюдать его было достаточно просто. А для тех из них, кто попадал в монастырь против своей воли, впрочем, также как для монахов и священников, это было невероятно трудно. Праведная монахиня подходила к проблеме целомудрия с разных точек зрения, укрепляя свою решимость доводами о его духовной значимости и награде, ее священных обязательствах в качестве Христовой невесты и дьявольском грехе сомнений. Чтобы облегчить свое положение, она сосредоточивала эротические ощущения на возвышенном обожании Христа; мистика и сексуальность соединялись в мощных порывах, экстазах, доходящих до обмороков, припадков с рыданиями или криками, причем все эти явления официально признавались высшими церковными властями как свидетельства божественной одержимости. Кроме того, монахини, добровольно приходившие в монастыри, нередко голодали, доводя тело до такого истощения, что его естественные функции и циклы отмирали. Однако монахини, оказавшиеся в монастырях помимо своей воли, не хотели отказываться от своего женского естества, чтобы свято соблюдать целомудрие. Как девушки из добропорядочных семейств, они почти наверняка понимали и соглашались с тем, что девственность следует хранить до вступления в брак. Но как монахинь, против своей воли оказавшихся в нежеланном мире, где брак был запрещен, их не могла утешить даже мысль о том, что непорочность обеспечит им в будущем возможность счастливого брака. А если смотреть на дело с этой стороны, что еще они могли потерять, когда все уже было потеряно? Даже те средства, которые были доступны праведным монахиням, в глазах их против воли заточенных за монастырскими стенами сестер не имели никакого смысла. Пища и так была настолько скудна, что отказывать себе в ней не имело смысла. Зачем лишать себя удовольствия, оставаясь в день праздника без маленькой сладости? Зачем себя наказывать, если жизнь уже достаточно их наказала? И к чему подчиняться деспотичной власти матери настоятельницы, в каменном сердце которой нет сострадания к несчастьям ее печальных, запуганных и отчаявшихся затворниц? Хотя большинство монахинь, видимо, вели целомудренный образ жизни, было немало таких, кто оступался и падал. В строгих монастырях это случалось реже, но когда самих аббатис там поджимали обстоятельства, иногда они скрывались в безнадежно распутных обителях. Одна английская мать настоятельница, как говорили, имела двенадцать детей и выделяла дочерям приданое, распродавая монастырские владения. В двойных монастырях, состоявших из мужской и женской общин, процветали многочисленные сексуальные связи. Епископы регулярно издавали эдикты, запрещавшие свободные сношения – во всех смыслах – между обитавшими там мужчинами и женщинами. В монастырях со слабым руководством и дисциплиной монахини имели слуг, прекрасно питались, следили за последней модой, держали при себе маленьких собачек, ходили гулять за монастырские стены или ездили в город. Они принимали у себя мужчин, оставаясь с ними наедине, вступали в сексуальные отношения, молчаливо допускали измены мужьям с любовниками. Осуждавшие такое положение вещей люди говорили, что в женский монастырь мог зайти любой мужчина, а монахини уходили оттуда и возвращались обратно, когда им заблагорассудится. Хуже всего дело обстояло в Венеции, где женские монастыри нередко мало чем отличались от публичных домов. В XIV в. там были поданы иски против тридцати трех монастырей, где терпимо относились, а порой даже потворствовали прелюбодеяниям монахинь с посещавшими их мужчинами. Особенно скандальная слава выпала на долю женского бенедиктинского монастыря Сант-Анджело ди Конторта, хотя его обитательницы принадлежали к венецианской элите. Монахини с двумя аббатисами и не думали об осмотрительности, занимаясь половой жизнью на пикниках и – если говорить о восхвалявшемся матерью Марселой уединении в более приземленном смысле – в собственных кельях. Там зачинали и рожали детей, ссорились между собой любовники, пышным цветом цвела ревность. Папа закрыл Сант-Анджело в 1474 г., но этот монастырь был всего лишь одним из многих религиозных институтов, поведение обитательниц которого было достойно самого серьезного осуждения. Другим женским монастырем, скорее походившим на публичный дом, был английский монастырь в Каннингтоне, в графстве Сомерсет, маленький и бедный, но жили там дочери лучших семейств. Одной из главных грешниц обители была упрямая монахиня Мод Пелхэм, а другим грешником – Хью Уиллиндж, священник «похотливый… и распутный как кролик»[368]. Она не только блудила сверх всякой меры, но и начинала беситься и выходить из себя, если ее этим попрекали. «Она как мегера бросается на настоятельницу и других сестер, испытывающих отвращение к тем вещам, о которых сказано выше… она грозит жестоко их наказать ножами и другим оружием»[369]. Некоторые английские монахини чувствовали себя настолько свободными, что без всякого стеснения вели светскую жизнь, часто ходили в гости и принимали гостей, участвовали в праздниках с пиршествами и в представлениях менестрелей. Монахини, активно жившие половой жизнью, часто брали инициативу такого рода отношений в свои руки, и, хотя некоторые англосаксонские короли специально выбирали себе в монастырях любовниц, за которых молились священники, мужчины-англичане вели себя более сдержанно. Монахини договаривались о свиданиях как в монастырях, так и за их стенами, иногда переодеваясь в светскую одежду для встреч с возлюбленными. В XVI, XVII и XVIII вв. во Франции и в Италии молодые повесы часто заезжали в женские монастыри, где искали себе любовниц из числа достигших брачного возраста монахинь. Церковь карала за вероотступничество гораздо более жестоко, чем за порочность, отлучая отступницу и преследуя ее, если понадобится, долгие годы. Агнес де Фликсторп была отдана в монастырь против своей воли и сбежала оттуда, потом в течение десяти лет скрывалась, а Церковь повсюду ее разыскивала. Когда Агнес нашли и она вновь оказалась во власти священнослужителей, ее заточили в монастырскую темницу и заковали в кандалы. Измученная физически и духовно, претерпевшая поношения и издевательства, Агнес сдалась и раскаялась, но через несколько лет бежала из монастыря еще три раза. Документально подтвержденные сексуальные прегрешения и случаи беременности (как свидетельствуют некоторые современные исследования английских женских монастырей, они составляли пять процентов, что, несомненно, не отражало многочисленных аналогичных случаев, а во французских, немецких и латинских монастырях они составляли гораздо более высокий процент) представляют собой серьезное обвинение виновным в насильственном целибате[370]. Не было ничего странного в том, что, когда большинство монахинь попадали в монастырь против своей воли или когда во главе монастыря стояла настоятельница, помещенная туда насильно, вся моральная атмосфера, царившая в таком заведении, была проникнута светским началом и сексуальностью. Удивительно было то, что у такого большого числа монахинь, насильно отданных в монастыри с суровыми правилами, где пристально следили за поведением обитательниц, хватало смелости нарушить самые главные обеты, несмотря на риск унижений, избиений и позора. Бок о бок с сестрами, которые томились желанием, вызванным символикой полета мечты, когда у них дух захватывало от дьявольски соблазнительных образов, монахинь, заточенных в монастыри против собственного желания, волновало лишь сладострастное возбуждение их охваченных страстным желанием чресл. Их отчаяние и протест, их презрение к гонителям, их стремление к плотским удовольствиям и сексуальным наслаждениям, рождению детей и нормальной жизни предавало их лживые обеты. В бесплодной пустыне монастыря они тешили себя сексуальными фантазиями, плели интриги, строили планы, вынашивали замыслы и отчаянно рисковали ради мимолетного утоления сводившей их с ума страсти. Прерванная любовь монахини поневоле [371] В XII в. по требованию архиепископа Йоркского Генри[372], который, возможно, был знаком с ее родственниками, четырехлетнюю девочку из благородной семьи отдали в женский монастырь в Уэттоне, в английском графстве Йоркшир[373]. Несмотря на окружавшую ее аскетическую обстановку, она превратилась в ветреную и кокетливую молодую женщину, напрочь лишенную религиозного призвания. Даже принесенные обеты не изменили ее характер. Как-то раз она увидела в монастыре молодого красивого поденщика, и сердечко ее забилось быстрее. Она взглянула на него, он ей ответил, они стали общаться знаками и договорились о встрече ночью, когда юноша даст ей знать, бросив камень в стену или на крышу здания, где она жила. План был осуществлен без сучка без задоринки; «она вышла Христовой девственницей и вскоре вернулась блудливой прелюбодейкой». Любовники встречались так часто, как только могли, и через некоторое время у других монахинь возникли подозрения, на которые их навел стук бросаемых по ночам камней. Они обсудили возникшую проблему и пришли к ужасным выводам. Монахини поймали свою грешную сестру, избили ее, заковали в кандалы, заперли в келье и сорвали с головы вуаль непорочности. Они морили ее голодом, посадив на хлеб и воду, а от других истязаний воздерживались лишь потому, что она была беременна и полна раскаяния. В конце концов монахиня из Уэттона заговорила и рассказала о том, кто был ее сбежавшим любовником и где его можно было найти. Мстительные сестры уговорили монахов из расположенного неподалеку монастыря выследить его. Используя всякие уловки и переодевшись в одежды монахинь, те смогли захватить обидчика. Монахини были в восторге, они потребовали, чтобы молодого человека доставили в женский монастырь для допроса. Но на деле допрос превратился в пытку, во время которой связанный узник лежал на полу. В помещение, где он находился, привели его беременную любовницу, и монахини вложили ей в руки нож. Потом они заставили ее, «не желавшую того, отрезать заразу собственными руками». Одна из зрительниц этой жестокой кастрации схватила отрезанные органы и засунула их, «истекавшие кровью», в рот грешника. Так молодой человек стал евнухом. После этого пришедшую в ужас от содеянного монахиню бросили обратно в келью. Там она продолжала проклинать архиепископа Генри, который вскоре привиделся ей во сне. «Почему ты проклинаешь меня?» – спросил он. «Потому что ты силой отдал меня в этот мерзкий монастырь», – ответила она. «Исповедуйся в своих грехах и молись, – сказал он, – тогда я решу твою проблему». На следующую ночь два ангела помогли ей родить двух близнецов и забрали их с собой. Уэттонские монахини осмотрели заблудшую сестру и обвинили ее в убийстве ребенка. Однако ни на теле ее, ни в келье не было никаких следов родов. Еще удивительнее было то, что с нее спали кандалы. Монахини проконсультировались с духовным наставником, который усмотрел в этом деле божественное вмешательство. «То, что сделал Господь, обычным не назовешь, – писал он, – и в грехах, что Он разрешил, ты более не повинна». Монахиню простили и благословили, разлады и раздоры в монастыре улеглись. Кастрация молодого человека была обычным наказанием за совращение монахини, если взглянуть на происшедшее с точки зрения царивших в то время нравов. Причем такая кара была более гуманна, чем в предшествовавшие столетия, когда за это вешали или рубили головы. Необычным здесь было то, что монахиню заставили участвовать в его увечье и в том, что она помогала засовывать отрезанные органы ему в рот. С точки зрения сегодняшнего дня этот печальный случай является горьким осуждением насильственного заточения детей в монастыри, где они должны были посвятить жизнь религиозному служению. У монахини из Уэттона не было ни религиозного призвания, ни склонности к рассуждению о проблемах морали. Она просто полюбила самого красивого из мужчин, появлявшихся в ее ограниченном мире. Случилось неизбежное, ее поймали, приговорили и заточили в келье. Размышляя над ситуацией, в которой она оказалась, монахиня каждый день проклинала епископа, передавшего ее злопамятным монахиням. Продолжение этой истории окутано легендами – в эпоху Средневековья так решались многие вопросы, причинявшие беспокойство. Суть произошедшего заключалась в проклятье монахини. Ее отдали в монастырь, когда она была маленьким ребенком, потом заставили дать обеты, значения которых она не понимала. Когда монахиня последовала зову сердца и чресл, вступив в недозволенную любовную связь, жестокостью довели девушку до предательства и страшно изуродовали ее любовника за пренебрежение целомудрием, которое она и в грош не ставила. Насилие, проявленное остальными монахинями, стало проявлением садизма, больше похожего на коллективную одержимость или folie а deux[374], чем на приверженность целибату. Преследуемой монахине это никогда не нравилось. Она была просто женщиной, вынужденной жить в условиях, совершенно ее не привлекавших. Когда она проклинала архиепископа Генри за то, что тот заточил ее в монастырь, вынудив нести тяжкий крест безбрачия, возложенный и на остальных монахинь, она, наверное, еще чувствовала на пальцах кровь гениталий любовника. Светский целибат и братская любовь к ближнему [375] О лежащих в основе христианской теологии навязчивых идеях, связанных с сексом, порой просто старались не думать, преклоняясь перед девственностью, иногда самым священным обетом провозглашали целибат, однако даже такое отношение не позволяло полностью игнорировать состоявших в браке людей. В период раннего христианства отцы Церкви нередко мучились от осознания того факта, что даже самые добродетельные из состоявших в браке христиан достаточно часто прелюбодействовали. Для искоренения этого зла предлагалось несколько решений. Было изменено однозначное, но расплывчатое отношение к девственности: через семь лет раскаяния и соблюдения целибата мать (по определению существо сексуальное) вновь могла стать девственницей. Старцы или духовные наставники теперь стали задавать серьезным молодым людям вопрос, который раньше было принято задавать только девушкам: ты девственник? Постепенно Церковь все настойчивее требовала соблюдать временное воздержание в периоды определенных событий: Великого поста, по воскресеньям, по возможности в субботу вечером или в любой вечер накануне мессы или причастия, а также во время месячных у жены. Даже непродолжительный целибат очищает душу и усиливает связь между соблюдающим безбрачие человеком и Господом. Кроме того, было распространено мнение о том, что воздержание в период менструации и церковных праздников исключало возможность зачатия прокаженных, эпилептиков и других «испорченных» отпрысков. Отцы Церкви пытались наложить запрет даже на брачную ночь, когда без соития, казалось бы, нельзя обойтись. Целомудрие целибата обязательно должно было распространяться на первую брачную ночь, а по возможности и на следующие три-четыре. В период Средневековья во многих епархиях у нетерпеливых женихов требовали платить церковным властям взнос за право на отмену такого ограничения. (Возможно, именно отсюда возник миф о jus primae noctis[376], а позже о droit de seigneur[377], который берет начало от разделявшегося Церковью – а позже феодальными властителями – положения о новой уловке, призванной выколачивать из людей деньги.) Через некоторое время требования о соблюдении целибата были расширены. Мужья и жены должны были ежегодно воздерживаться от половой жизни три раза по сорок дней, что составляло около трети всего времени года. Христиане все чаще соблюдали эти ограничения. В результате уровень рождаемости существенно снизился, а концентрация собственности в одних руках увеличилась. Церковь оказалась в числе тех, кто получал от этого выгоду, и потому в церковных кругах развитие событий в этом направлении воспринималось положительно. Где-то в административных недрах церковного организма некие финансовые кудесники пришли к заключению, что мирской целибат отождествляется с церковным богатством, и к этой формуле относились с большим благоговением. Следующим логическим этапом было продолжение состояния целибата до бесконечности – такой шаг получил известность под названием «духовного брака». Этот процесс стимулировался христианским аскетизмом, сопровождавшимся все более злобными нападками на женщин, изображавшихся искусительницами и соблазнительницами, дочерями Евы, по природе своей развратными и порочными. Другие пары, жившие без вступления в брак, отвергали эрос[378] и целомудренно жили, испытывая любовь, которую древние греки называли агапэ[379] – чистую и непорочную, опосредованную любовью к Господу. Как ни странно, одержимые похотью священнослужители подвергали такие союза нападкам: не может быть, заявляли они, чтобы мужчина и женщина, живущие под одной крышей и спящие в одной постели, не занимались блудом. Они ошибались. Целомудренные браки и отношения, основанные на любви агапэ, существовали, причем такие союзы были вполне жизнеспособны. Классическим примером здесь являются отношения Марии и Иосифа, поскольку по мере того, как утверждалось убеждение в девственности непорочной девы Марии, она не только зачала Иисуса, не вступив в половой акт, но и родила его без разрыва девственной плевы, после чего никогда не занималась сексуальными отношениями и не рожала других детей. Модель отношений между Марией и Иосифом была образцом для подражания боровшимся христианским парам, таким как состоятельный сенатор Павлин Ноланский, целомудренный брак которого произвел неизгладимое впечатление на Блаженного Августина. Когда Павлину было сорок лет, он женился, вскоре у него родился сын, умерший во младенчестве. Спустя некоторое время Павлин раздал свое имущество, дал обет целибата и ушел от дел, поселившись вместе со своей покорной супругой Тарасией в уединенном семейном пристанище. Некоторые жены выступали против этого. Египтянин отец Феона бросил жену, потому что та не соглашалась соблюдать целибат. Поскольку она была «в расцвете юности», ей был нужен муж, и, «если в результате того, что он ее бросит, она пойдет по плохому пути, вина за нарушение брачных обетов будет лежать на нем». Феона ужаснулся такой дерзости обнаглевшей девицы и бросил ее. Другие египтяне скрывали факт соблюдения ими целибата. Один из трех святых отцов жил тридцать лет, не вступая в половые отношения, и позже потом признавался в этом отцу Пафнутию. Кроме того, он познакомился с целомудренным пастырем и его девственной женой, под одеждой носившими власяницы, истязавшие их тела. Тем не менее даже епископы признавали, что для брака, при котором супруги соблюдают целибат, необходимо их обоюдное согласие, чтобы это не приводило к сексуальным «проступкам». Когда один из партнеров, обычно жена, просто отказывал в близости, епископы винили его в провоцировании «нарушения супружеской верности, прелюбодеяния и семейных раздоров». Однако Василий Анкирский обстоятельно пояснил, как не желавшие того жены могли преодолевать сексуальные домогательства мужей: им не следовало быть духовно вовлеченными в неприятное событие, воспринимая его как что-то вроде беспардонного издевательства, нередко побуждавшего их истинного супруга Христа поражать земных супругов вялостью полового члена и импотенцией. Прямая и решительная Экдисия, представительница верхов общества, не нуждалась в поддержке такого рода. Она была одной из женщин, осуждаемых епископами, потому что они отказывались спать с мужьями. Экдисия пошла дальше, решив, что целибат отменил ее брачные обеты, и потому ее муж для нее «умер». Чтобы сделать эту информацию достоянием гласности, она стала носить лишь черные одежды – вдовий траур. Кроме того, она передала контроль над своей собственностью, доставшейся ей от символического покойника, двум бродячим и до крайности удивившимся монахам. Своеволие Экдисии встревожило Блаженного Августина, отчитавшего ее, потому что она забыла о том, что в основе христианских браков лежат гармоничные отношения и хорошо организованное домашнее хозяйство, а не сексуальные связи. На протяжении столетий господства христианской идеологии одобрение Августином любви агапэ в браке пользовалось широкой поддержкой. Некоторым супругам сексуальные отношения не нравились, другим они внушали отвращение, третьи опасались бесконечных беременностей. Были среди них и такие, которые больше всего ценили духовное начало и стремились жить непорочной жизнью, не запятнанной животными побуждениями эротизма. Получивший широкую известность целомудренный брак Джона и Марджери Кемп вдохновлялся сочетанием этих факторов, особенно страстным стремлением Марджери, свойственным средневековью, к тому, чтобы быть причисленной к лику святых. Благодаря подробной автобиографии, изобилующей интимными подробностями, надиктованной неграмотной Марджери двум многострадальным переписчикам в конце жизни, супружеская сага семьи Кемп является в прямом смысле слова открытой книгой[380]. Госпожа Марджери Кемп в белых одеждах [381] Марджери Бёрнэм, или Бранем, была миловидной дочерью одного из состоятельных руководителей города Кингс-Линн в Восточной Англии, уверенной в себе, поглощенной собственными проблемами религиозной молодой женщиной, склонной к истерическим припадкам. В 1393 г., когда ей было около двадцати лет, она вышла замуж за Джона Кемпа, обаятельного торговца, обожавшего свою жену и ценившего деньги ее родителя. Молодожены очень любили друг друга, и «каждый из них получал огромное удовольствие от обладания другим». Марджери одевалась по европейской моде в яркие шелковые одежды и делала себе замысловатые прически. Она была тщеславной, расточительной и сумасбродной, «резко и грубо» отвечала на озабоченные замечания Джона по поводу ее расточительности[382]. У нее самой должно было быть немало хлопот, поскольку она открыла два небольших предприятия, однако они разорились. Почему дело закончилось крахом? Марджери много размышляла над этим вопросом, и в одном из явившихся ей видений, которые нередко составляли ее основные источники информации, она услышала небесную музыку, убедившую ее прекратить сексуальные отношения. Однако у Джона в этом плане были другие соображения: «Я еще не могу на это пойти, а значит, Бог такого хотеть не мог», – добродушно сказал он жене[383]. Марджери подчинилась, но с этого времени сексуальные отношения казались ей отвратительными. «Я не могу отказать тебе в своем теле, – жалобно сказала она, – но любовь, идущая от сердца, и привязанность моя больше не касаются земных существ, они отданы только Господу»[384]. С тех пор, когда Марджери слышала музыку, она всегда разражалась рыданиями. Марджери решила, что должна покаяться в грехах. Хотя дома у нее были дети – до того, как Джон согласился соблюдать целибат, у них родилось четырнадцать детей, – поздней ночью она бросилась в церковь и в молитве провела там остаток ночи и весь следующий день. Это вызвало неодобрительные замечания жителей городка, которые стали поговаривать, что она выжила из ума. Она надела под одежду власяницу, чтобы Джон ее не заметил и не заставил снять. Марджери с радостью истязала себя, поскольку полагала, что такие суровые меры помогут ей достичь поставленной цели: она хотела стать святой, как знаменитая Бригитта Шведская – тоже замужняя женщина. У нее возникла странная привычка – рыдать и кричать на публике, что доводило до бешенства окружавших, даже ее друзей, которые стали называть Марджери «лицемерной притворщицей», стремясь очернить ее и унизить. Но на нее это не производило никакого впечатления. Ее завораживало, когда ей читали вдохновенные повествования о житиях святых, а рыдания с потоками слез, как и оглушительные крики, она считала нисходящим на нее даром небес. Спустя несколько лет, родив еще нескольких детей, Марджери полностью утратила былое влечение к Джону, и сексуальные отношения между ними теперь вызывали у нее лишь ненависть. Потом Христос послал ей искушение, продолжавшееся три года. Дважды она чуть не впала в «западню разврата». Она стала испытывать пылкие чувства к молодому человеку, напрямую предложившему ей вступить в сексуальные отношения. После посещения церкви она пошла за ним и сказала ему, что согласна. Заметив, что он в нерешительности, Марджери вернулась домой и легла рядом с Джоном, но заснуть не могла. У нее было такое чувство, что Господь оставил ее, и она снова встретилась с тем молодым человеком. «Ты хочешь заниматься со мной любовью?» – спросила она. «Никогда, – резко ответил ей молодой человек, – даже за все золото мира. Скорее я дам себя разрезать на мелкие кусочки, как жаркое в горшке». Марджери пришла в отчаяние и следующие три года провела, опустошенная и подавленная, ежедневно терзаясь похотью, когда думала не о Джоне, а о том молодом мужчине. При этом ее не оставляло чувство, что Бог ее покинул. Когда Марджери было сорок лет, она убедила Джона совершить с ней паломничество, в ходе которого необходимо было соблюдать целибат. Спустя восемь недель после начала путешествия к святым местам Джон вдруг спросил ее: «Что ты станешь делать, Марджери, если на нас нападет вооруженный разбойник и будет угрожать отрезать мне голову, если мы не займемся с тобой любовью?» Марджери явно растерялась, не зная, что ему ответить. Почему бы им не продолжать недавно ставшие непорочными отношения? Но Джон уже был доведен до предела, ему необходимо было знать «правду ее сердца». Любила ли все еще его жена? Марджери «с глубокой печалью» призналась, что скорее хотела бы видеть его мертвым, чем снова начать заниматься эротической «непристойностью»[385]. Этот разговор привел к еще более неприятным последствиям. Джон вдруг осознал, что последние восемь недель был импотентом (все это время воздерживаясь от половой жизни), и они с Марджери пришли к выводу о том, что такое его состояние вызвано сверхъестественными силами. «Давай принесем обет целомудрия», – предложила ему Марджери, но вместо ответа Джон стал ее домогаться. На самом деле он обдумывал позицию, позволившую бы ему отстаивать свои интересы. Что она сама могла ему предложить в обмен на соблюдение целибата и разрешение, которое Марджери просила у него, чтобы совершить паломничество в Иерусалим? Они договорились о том, что жена будет продолжать делить с ним постель, прекратит поститься по пятницам и расплатится с его долгами. На том и порешили. Теперь Марджери считала, что путь к достижению святости перед ней открыт. Она официально дала обет целомудрия, но ей было отказано в разрешении носить целомудренные белые одежды вдовы. Тем не менее она все равно их надела, пролила слез, сколько было положено, покричала до судорог, сколько сочла нужным, побилась, как того требовал обычай, в истерике и отправилась паломницей в Иерусалим. Собственный рассказ Марджери об этом мучительно долгом путешествии содержит забавный побочный сюжет о том, что спутники-паломники скоро стали относиться к ней с нескрываемым презрением. Им трудно было переносить ее действовавшие на нервы припадки, ее нескончаемые монологи во время трапез, в которых она обвиняла спутников во всех смертных грехах, одновременно похваляясь собственной добродетельностью и праведностью. Они подтрунивали над ней, разыгрывали ее, поили спиртным и, в конце концов, столкнули в канаву. Даже служанка от нее сбежала, она не могла больше ни секунды находиться рядом с Марджери. Когда в силу обстоятельств эти английские путешественники вновь собрались вместе, паломники вынудили ее дать им слово, что она прекратит толковать им Евангелие и будет проводить время так же весело, как и все остальные. Отрезвленная и одинокая в чужой земле, неугомонная раньше Марджери согласилась выполнять их требования. Но на этом ее проблемы не завершились. Марджери выгнали с постоялого двора. Она разорилась после того, как, поддавшись внутреннему порыву, отдала все свои деньги на благотворительность и на помин души. В течение шести недель она исполняла епитимью, работая за итальянскую нищенку. В Риме Марджери ждал неприятный сюрприз. Хозяин жилья, которое она снимала, лично знал святую Бригитту и уверил ее в том, что эта дама была исключительно общительной и дружелюбной, непритязательной и жизнерадостной. Марджери была потрясена. Во многих отношениях она стремилась подражать этой замужней женщине, также получавшей наслаждение от половой жизни, пока, родив восьмерых детей, не прекратила ею заниматься и не убедила мужа, думавшего, что она умирает, дать клятву хранить целомудрие. Дружелюбной? Общительной и компанейской? Непритязательной и жизнерадостной? Это в корне отличалось от того, как вела себя Марджери с ее наигрышем, воплями, криками, беспардонными заявлениями о том, что ей все ведомо, не давая при этом никому другому и рта раскрыть. При виде детей она часто разражалась неудержимыми рыданиями и стонами, потому что они напоминали ей о Христе. То же самое с ней происходило, когда она бросала взгляды на молодых людей, потому что в них ей виделся образ распятого взрослого Христа. К счастью, Господь дал знать Марджери, что ее видения превосходили видения Бригитты по значению и в итоге они должны будут оказаться важнее, чем обстоятельство неоспоримой важности – основание Бригиттой женского монастыря. Когда Марджери вернулась в Англию, до нее дошли грязные слухи о том, что на деле они с Джоном не соблюдали целибат, и потому она ушла из дома, оставив Джона с детьми, о которых впоследствии почти не вспоминала в своих работах. (По крайней мере, у нее было больше материнских чувств, чем у Анджелы из Фолиньо, благодарившей Господа за то, что Он выполнил ее желание, послав смерть всем ее детям.) Тем не менее местные монахи изгнали ее из церкви за то, что ее крики и истошные вопли прерывали там каждую службу. Положение изменилось в 1421 г., когда город Линн во время пожара сгорел чуть ли не дотла, и напуганные горожане приписывали разыгравшуюся во время пожара снежную бурю, которая загасила огонь, истовым молитвам Марджери. Казалось, ей уже немного оставалось до святости. Марджери стала еще более настойчиво к ней стремиться и с этой целью разыскивала прокаженных и целовала их. Ее пораженный духовник сказал ей только: «Не целуйся с мужчинами»[386]. Настоящее испытание Марджери пришлось пережить, когда умирал шестидесятилетний Джон. Она заставила себя принести в жертву свои нескончаемые монологи о недостатках всех других людей, вернувшись в супружеское жилье, чтобы ухаживать за мужем. Последняя болезнь Джона была настолько тяжела, что даже Марджери не могла изобразить ее в более трагическом свете. Он страдал недержанием и «как малое дитя, отправлял свои естественные потребности пищеварения прямо в одежды… сидя у огня или за столом… ему все было едино». Это вело к бесконечной «стирке и отжиму», поскольку Джон загаживал белье так же быстро, как Марджери успевала его стирать[387]. Порой Марджери казалось, что больше она не сможет этого выносить. Какое-то время она размышляла, и Господь дал ей понять, что горы грязного тряпья посланы ей в наказание за эротические фантазии, плотскую похоть и неуемную физическую страсть, некогда возбуждаемую в ней Джоном. Порядочность и доброта Марджери были по достоинству вознаграждены общественным мнением, и, по собственной оценке, она явно была равной святой Бригитте, независимо от того, основала та женский монастырь или нет. Но святой Маргарет Кемп так и не стала. Наследие, оставленное ею потомкам, составила ее книга, нацарапанная каракулями, будто ее курица писала лапой, переписанная, с вычеркнутыми страницами, которые сама она и прочитать-то не могла. Такие воспоминания были популярной литературой, предназначенной для наставления и воодушевления. Марджери прочитали много такого рода книг, она прекрасно знала все требования жанра. Она была святой женщиной, и многие (хоть и не все) таковой ее и признавали как в родном городе, так и в его окрестностях. Ее книга стала последней решительной попыткой обрести статус святой. Она продиктовала историю своей жизни, причем, когда вспоминала какие-то эпизоды, с ней случались припадки, она рыдала, стонала и кричала, так сильно действуя на нервы двоим многострадальным переписчикам, что те были готовы с ней распрощаться. Рассказ Марджери о том, как она превратила свой глубоко проникнутый чувственностью брак в целомудренные отношения, на протяжении столетий завораживал читателей. Кроме того, им были очень интересны подробности ее причуд и заскоков, уверенности в собственной правоте, маниакального поведения, унижений и – больше всего – одержимого стремления к святости. Именно здесь решающую роль было призвано сыграть целомудрие. Стремление Марджери к святости совпало по времени с охлаждением ее страсти к Джону и отчасти было вызвано именно этим обстоятельством. Четырнадцать детей, которых она родила, не испытывая при этом глубоких материнских чувств, и неутомимый в сексуальном отношении супруг, со временем начавший вызывать в ней отвращение, были неразрывно связанными обстоятельствами. Вне всяких сомнений, они придавали соблюдавшемуся ею целибату неодолимую привлекательность. Однако подлинной движущей силой в этом отношении стало ее честолюбивое и целенаправленное стремление к обретению святости. На самом деле ее план был вполне разумным. Как еще могла стать святой женщина, тем более неграмотная, чьи две попытки заниматься коммерцией провалились? Но, как и другим людям, которые в середине жизни хотят изменить сферу деятельности, ей необходимо было приобрести иные качества и профессиональные навыки. Важнейшим из таких качеств было целомудрие, поскольку святым не разрешалось вести сладострастную половую жизнь. (В этой связи можно вспомнить итальянку Франческу Буссо де Понциани, прижигавшую себе половые органы, после чего половая жизнь стала для нее нестерпимо болезненной.) Марджери это понимала, но боролась с этим. Ведь, как бы то ни было, она была очень сексуальной и на удивление здоровой женщиной, в чьей душе молодые мужчины разжигали страсть и сексуальные желания. Она переживала сильнейшие искушения – в какой-то момент очертя голову уже была готова рискнуть всем, чтобы переспать с привлекательным молодым человеком. К счастью для планов, связанных с ее призванием, и для тех, кто интересовался ее жизнью, он отверг ее домогательства, и унижение помогло ей совладать со страстными эротическими желаниями. Рассказ Марджери о ее борьбе с собственной чувственностью – ее худшим врагом, зачаровывает откровенностью. Она также повествует нам о том, насколько большую роль играло в ее мире целомудрие, как ревностно его хранили и соблюдали, как злорадно над ним злословили. Однако его все равно высоко ценили церковные власти, имевшие право принимать формальные обеты и давать разрешение на ношение особой одежды, предназначавшейся лишь женщинам, соблюдавшим в настоящий момент целомудрие. Эти женщины носили свое символизировавшее целомудрие платье с гордостью, получая те социальные преимущества, которые оно им предоставляло: увеличение доверия и уважения, а также в определенной степени повысившийся статус. Однако Марджери Кемп использовала свой статус для достижения более честолюбивой цели. После того как ее хваленый целибат, публично подтвержденный белыми одеждами, прервал тяжкую долю рождения детей и ведения домашнего хозяйства, Марджери в значительной степени использовала его, как это делали в раннюю эпоху матери Церкви и христианские девственницы: много путешествовала в одиночестве. Как мирянка она и подумать бы никогда не могла о таких приключениях. Этот период ее жизни доставил ей много удовольствий, и скончалась она, будучи твердо убежденной в успехе своего проекта обретения святости. После одного периода жизни, когда она проявила себя как чрезвычайно плодовитая мать, Марджери вернула себе права на собственное многократно использованное тело и воплотила себя в образе гордой и целеустремленной женщины, соблюдающей целибат, жизнь которой, вне всякого сомнения, посмертно будет достойна причисления к лику блаженных. Многих мужчин и женщин жизнь в монастырях привлекала тем, что позволяла им целиком посвящать себя служению религиозным идеалам. Внутри монастырских стен они стремились к духовному развитию вширь и вглубь, к единению с их божеством, общности со святыми, а в целом – к тому, чтобы избегать всего мирского. Целибат, составляющий неотъемлемую часть монастырской системы, как мы уже видели, возвеличивался как абсолютное добро и провозглашался основным инструментом достижения духовной праведности. Однако это редко являлось причиной ухода людей в монастыри. Они просто смирялись с этим, даже с радостью принимали в качестве основной составляющей их целенаправленного стремления к благочестию. Тем не менее иногда целибат сам по себе составлял один из краеугольных принципов, вдохновлявших религиозные движения. Часто его поборники оставляли мирское общество, чтобы вести непорочную жизнь в общине себе подобных. Одну из таких общин составляли ессеи. В последнее время к их числу можно отнести разные христианские секты, включая шейкеров, «ангелов» Миссии мира, «Корешанский союз»[388], «Содружество освященных», которые сделали целибат основополагающим положением своих систем верований. Члены этих групп целиком и полностью разделяют теологическое положение ортодоксального христианства о том, что источником зла являются половые отношения, однако их выводы о значении этого диаметрально противоположны. Они не придерживались распространенного после грехопадения представления о раздвоенном человечестве – обольстительных дочерях Евы, вечно искушающих нестойких сыновей Адама. Эти сектанты не видели ничего предосудительного в половом акте как таковом, но славили целибат как средство искупления грехов и развивали убедительные теории, в основе которых лежали феминистские ценности. Наиболее значительными из этих необычных сект были «Объединенное сообщество верующих шейкеров» и «общинные небеса» отца Дивайна, позже переименованные в «Миссию мира». Они оставили людям в наследство незабываемые символы своей борьбы за создание общества, где безраздельно царил бы целибат: обычные бельевые прищепки, циркулярную пилу и популярное приветствие «Мир вам!». Шейкеры [389] Мать Анна Ли – основательница движения шейкеров в Америке, родилась в 1736 г. в английском городе Манчестере в семье, где царили нищета и упадок. Через восемь лет безрадостного детства без всякого образования хрупкая девочка присоединилась ко многим другим детям, работавшим на ткацких фабриках. Мир Анны был типичным для ее времени и общественного положения: грубым и голодным, выгребной ямой открытых туалетов и переполненных спален. Ночью она лежала без сна рядом с совокуплявшимися родителями, а днем уговаривала мать пресекать домогательства отца. В очень раннем возрасте у нее возникло отвращение к сексу на всю жизнь. Ничего необычного в этом не было – в ее мире дети постоянно видели, как родители занимаются половой жизнью, и прекрасно знали печальную реальность деторождения. Они не питали иллюзий в отношении этих процессов, и нередко девочки с отвращением и страхом относились к ожидавшей их судьбе. Когда Анна выросла и стала красивой женщиной, нравившейся многим мужчинам, она хранила девственность как зеницу ока. Ее интересы лежали не в чувственной сфере, а в духовной. Ей было уже за двадцать, она стала членом секты шейкеров, отколовшейся от секты квакеров, руководимой харизматичной проповедницей матерью Джейн Уардли. Ритуалы, соблюдавшиеся ее членами, включали истошные вопли, тряску и пляски, причем экстаз во время обрядов Анна находила очень полезным, поскольку он действенно снимал ее подавлявшееся сексуальное напряжение. Однако, несмотря на ее непрестанные просьбы, отец заставил Анну выйти замуж – со всеми присущими браку ужасами супружеского долга – за кузнеца Абрахама Стэнли. Она родила троих младенцев, но все они вскоре умерли, разделив судьбу половины детей в Манчестере. Когда в мир иной отошел ее четвертый ребенок – шестилетняя дочь Элизабет, Анну измучили горе и чувство вины. После долгих самоистязаний она пришла к выводу о том, что в основе ее личной трагедии, как и всей греховности человечества, лежат сексуальные отношения. Ее наставница мать Джейн Уардли была с ней согласна. «Мы с Джеймсом живем вместе, но если и касаемся друг друга, то наши прикосновения мало чем отличаются от прикосновений двух маленьких детей», – призналась она. Брак, лишенный сексуальных отношений, причем между такими достойными уважения людьми! Это откровение восстановило надломленную душу Анны. Кроме того, оно вдохновило ее на то, чтобы уклоняться от собственных супружеских обязанностей в брачной постели, «как будто в ней было полно тлеющих углей». Стэнли категорически протестовал и пригласил англиканских священников, а те стали стращать Анну указанием святого Павла: «Жены, покоряйтесь своим мужьям как Господу». Против этих слов из Евангелия Анна выступила с другим изречением, взятым оттуда же: «Неженатый заботится о Господнем, как угодить Господу; а женатый заботится о мирском, как угодить жене»[390]. Несмотря на страсть Стэнли к его прекрасной голубоглазой шатенке жене – «ради того, чтобы я с ним жила, он готов был пройти сквозь огонь и воду», говорила она, – верность Анны соблюдению целибата оставалась непоколебимой. Скрепя сердце, только ради того, чтобы ее не потерять, Стэнли согласился как с ее целибатом, так и с ее принадлежностью к секте шейкеров[391]. Что же касается Анны, она будто родилась заново. Освободившись от обязательств сексуальных отношений, внушавших ей такое отвращение, она стала настолько доходчивой, остроумной и убедительной проповедницей, что ей удалось обратить в свою веру даже отца и двух братьев. Однако патриархальная Англия была враждебно настроена по отношению к женщинам-проповедницам, а тем более к еретичкам. Начались преследования, включая заключение в тюрьму. В одной ужасной подземной темнице Анне было видение. Адам и Ева прелюбодействовали в Эдемском саду, и как только Господь увидел это, Он тут же вышвырнул их из рая. Анна решила, что это было божественное откровение. Именно сексуальные отношения привели к отчуждению рода человеческого от Бога. И потому необходимым условием для духовного возрождения являлось соблюдение целибата. Версия грехопадения в интерпретации Анны существенно отличалась от церковной. Господь равным образом наказал Адама и Еву, и потому их обоюдные страстные сексуальные желания, а не особая порочность Евы, вызвали Его гнев. Анна не испытывала ненависти к женщинам, вся ее ненависть была направлена против основного зла – сексуальных отношений. Пророческие сны Анны и тяжкие испытания превратили ее в неустанного борца за чистоту нравов. На встречи, которые она организовывала, в большом количестве собирались мужчины и женщины, в надежде искупить свои грехи – включая «самую скрываемую отвратительную мерзость», – подробно описывали их, скорее в наглядных подробностях, чем рассказывая о том, как они блудили. Однако такая удивительная форма общения лишь возбуждала в любопытствующих еще большее искушение и соблазн. В этом и состояло поразительное обращение Анны к людям: целибат даже после расторжения брака обращает людей в веру. У женщин были свои причины с воодушевлением соблюдать целибат. При отсутствии надежных противозачаточных средств, за исключением воздержания, половой акт ассоциировался у них с рождением детей в такой же степени, как с получаемым удовольствием, и многие очень этого боялись. Рождение детей могло сопровождаться страшными мучениями, причем нередко оно было смертельно опасным: уровень смертности среди матерей и новорожденных был в те времена необычайно высок. Женщины тогда рожали, сидя на грязном родильном стуле или на корточках над соломой, и очень многие умирали от послеродового сепсиса. От плохого питания деформировались кости таза, и младенцы попадали в деформированные родовые каналы как в ловушки. Чтобы извлечь их оттуда, повитухи использовали акушерские крючки, но иногда детей можно было извлечь только по частям. А те дети, которым удавалось дожить до взрослого возраста, оказывались в такой же беспросветной нищете, из какой всю жизнь не получалось выбиться их родителям. Воздержание было для женщин основным средством защиты от такого рода перспектив, однако мужья, Церковь и общество этого не допускали. Целибат, отстаивавшийся матерью Анной, носил иной характер. Это была некая форма поклонения, долга перед Господом, сознательный отказ от потворства гнусным плотским страстям. Такая позиция наделяла верующую женщину моральным авторитетом, позволявшим ей противостоять домогательствам, включая домогательства разгневанного мужа. Численность шейкеров постепенно увеличивалась[392]. По мере того как слава Анны росла, усиливалась и ненависть к ней со стороны гражданских властей. Они неоднократно лишали ее свободы и ничего не делали, чтобы защитить ее, когда разгневанные граждане преследовали ее, били, пинали и побивали камнями. Но страдания Анны лишь укрепляли ее веру и развивали ее вероучение. Однажды ей явился Иисус и открыл, что она – мать Анна – была созданной Им плотью. После этого ее заявления стали еще более вызывающими. «Я замужем за Господом нашим Иисусом Христом, – с ликованием заявляла она. – Он глава моя и муж мой, и нет у меня другого». Такого рода признания монахини делали на протяжении столетий, но Анна Ли была замужем, и это придавало ее заявлению совсем другое звучание. Если монахини часто бывали влюбленными невестами, ожидавшими окончательного духовного заключения брака, мать Анна рассматривала свой брак с Христом как свидетельство ее собственного чрезвычайно завышенного статуса человека, которому открыты небесные истины и доступна божественная мудрость. В результате духовная иерархия шейкеров была расширена, чтобы включить в Божество мать и отца – во плоти воплощенных в матери Анне и Христе. Кроме того, земные женщины приравнивались к земным мужчинам, поэтому старейшинами и диаконисами у шейкеров могли быть как женщины, так и мужчины. Сам по себе целибат шейкеров был для них не только наградой, но также предвестником других вполне осязаемых должностей и почестей. Феминистский эгалитаризм матери Анны был слишком вызывающим для большинства людей того времени, чтобы смириться с ним. В 1774 г. она приняла решение о том, что ее секте будет гораздо лучше в Новом Свете. Там праведные колонисты восстали против угнетения англичанами и процветала религиозная свобода. В то лето она и восемь других верующих, разделявших ее взгляды, уплыли за океан и основали Новый Ливан – общину неподалеку от Олбани в штате Нью-Йорк, где вскоре к ним стали присоединяться американские новообращенные. С самого начала мать Анна создавала общество шейкеров с таким расчетом, чтобы в идеологическую основу его деятельности был заложен целибат. Мужчины и женщины жили в отдельных помещениях и никогда не оставались наедине друг с другом. Во время богослужений они сидели раздельно. Но мать Анна была человеком мудрым и вполне отдавала себе отчет в том, что само по себе насильственное разделение не могло предотвратить все ошибки поведения членов секты. Она прекрасно знала, что вожделение – могучая сила: ее муж Абрахам, например, смотрел на нее с вожделением несколько лет. На самом деле его неутолимое стремление к плотским отношениям было одним из первых явлений, с которыми она столкнулась в Америке. Каким-то образом ей удалось его убедить в том, что она никогда больше не вступит в сексуальные отношения, и ее горевавший супруг в конце концов отошел в сторону, оставив ее в одиночестве, предоставленную чудесному состоянию целибата[393]. Возможно, в связи с тем, что она так часто была вынуждена спорить с постоянно домогавшимся ее мужем, мать Анна оказалась чрезвычайно изобретательной, придумывая различные способы избавления от похотливости. Одежда шейкеров – добротная, блеклая, скрывавшая фигуру – служила хорошей защитой от возбуждения сексуального интереса. Американские соседи с особым презрением насмехались над женщинами, которых Артемус Уорд[394] описал в известном отрывке как «совокупность качеств особи женского пола, выглядящей примерно как прошлогодняя подпорка для вьющейся фасоли, вставленная в длинную сумку для еды… неестественная, несуразная и унылая… Вам хочется держаться от этого убожества как можно дальше»[395]. Для общения шейкеры трижды в неделю встречались на «общих собраниях», во время которых мужчины и женщины сидели лицом к лицу, беседовали, читали или пели. Они снимали напряжение «говорением на языках»: нам остается лишь гадать, до какого состояния транса нужно было дойти в религиозном экстазе, чтобы начать издавать нечленораздельные звуки в попытке имитировать чужую речь. Возможно, наиболее мощной формой сублимации является танец, как хорошо известно участникам движения «Истинная любовь ждет», и надо сказать, что шейкеры были замечательными танцорами, они танцевали как Давид «всей своей мощью пред Ковчегом Господа», прославляя совершенное им убийство Голиафа. Шейкеры плясали с ритмичным неистовством, самозабвенно, порой впадая в транс, кружась как в водовороте, притопывая, и при этом пели как одержимые, «быстро то и дело проходили друг перед другом, будто облака при сильном ветре»[396]. Вытянутые руки в танце стряхивали грех и зло; тела прогибались, слабели, и сами они теряли сознание. Ох-охо! Я все смогу, (звучал припев) Я склонюсь и нагнусь, чтоб освободиться, Я вертеться могу, извиваться могу, я могу кружиться, Я всю спесь тогда собью, всего смогу добиться![397] Такого рода массовая сублимация оказывалась действенной, поскольку плясавшие до изнеможения шейкеры покорно соблюдали целибат. Никто никогда не слышал о том, чтобы среди них разражались сколько-нибудь значительные сексуальные скандалы, хотя враждебно настроенные по отношению к ним соседи и шейкеры-вероотступники, стремившиеся получить в опеку детей, остававшихся с родителями-шейкерами, обвиняли их в том, что те блудили напропалую. Однако такого рода обвинения не подтверждались надежными свидетельствами. Подавление сексуальности, ежедневно проводившееся в повседневной жизни, помогало многим верующим воспринимать целибат с радостью, а тем, кому это доставляло болезненное неудобство, помогало его терпеть. Этому способствовало и то, что мать Анна, обычно кроткая и сострадательная, терпеть не могла никаких ошибок и промахов. «Ты грязная потаскуха», – сказала мать Анна одной женщине, бросив на нее беглый взгляд[398]. Сила ярости матери Анны, направленная против сексуального вожделения, была центральным элементом движения шейкеров. Как ни странно, столь же сильное пристрастие она испытывала к резким выражениям. Шейкеры в основном придерживались принципов строгой экономии и простоты в обиходе, но в самовыражении мать Анна и ее последователи были необычайно изобретательны. Образное сравнение для принятия целибата – покориться «ножу для обрезания» – вполне выразительно и звучит достаточно убедительно. Литература шейкеров также скорее отражает их яркие видения, чем притчи из повседневной жизни. Женщины из секты шейкеров одевались в унылые облачения, некое американское подобие хиджабов. Но мечтали они о небесных созданиях, «наряженных в одежды меняющихся ярких цветов, блестящих, как шелк. А на некоторых других были мягкие ткани с начесом, белые как снег… кого-то из них украшали драгоценности с бриллиантами, звездами, жемчугами и другими дорогими камнями»[399]. Конечно, на самом деле такие прекрасные вещи никогда не украшали шею, руку или мочку уха женщины, принадлежавшей к шейкерам. Сублимации через танцы и воображения было недостаточно, чтобы поддерживать дееспособную общину соблюдавших целибат людей. Поэтому мать Анна прибегала к тем же самым проверенным временем методам, что применялись во многих организациях, в частности в монастырях, обитатели которых отторгались от «мира», чтобы обеспечить их безраздельную преданность. Она вместе с шейкерами упразднила, точнее говоря, искоренила само основание, на котором зиждилось общество: традиционную семью. Из всех близких моих кровная родня Самая дальняя от меня, Они такие гадкие и так все ненавидят, Что ревность пробуждается при одном их виде. Ох, какие же они гадкие! Какие они гадкие! Какие они мерзкие! Гимн шейкеров Я оставлю в прошлом мир, я уйду От их грязных, плотских дней, От их жен, от их мужей, Я оставлю в прошлом мир, я уйду. Гимн шейкеров[400] Лишенные супругов шейкеры жили общинами как братья и сестры. Для тех, кто был несчастлив в браке, такой резкий отказ от брачных обетов мог показаться посланным Богом. Те, кто в браке был счастлив, и те, кто не состоял в браке, также соглашались соблюдать целибат как лишение, являющееся необходимым условием для обретения спасения. Но одного целибата было недостаточно: даже индивидуальная преданность соблюдавших целибат супругов несла угрозу сплоченному сообществу шейкеров. Новое определение человеческого общества, сделанное шейкерами через посредство целибата, распространялось и на детей. Родители должны были передавать детей в специальное детское подразделение, где их воспитывали вместе с приемными сиротами. Вышедший позже из секты шейкеров ее бывший член обвинял своих бывших единоверцев в том, что «в их общественных или мирских связях, в действиях или предпринимавшихся мерах никогда не было жалости»[401]. Мать Анна всегда старалась доводить дело до конца, и потому вместо нескольких кровных связей шейкеры обретали принадлежность к духовным семьям, включавшим от тридцати до ста пятидесяти человек, породненных с четой двух старейшин – мужчины и женщины. Старейшины были наделены огромной властью. Они выслушивали принудительные исповеди, просматривали почту и изолировали мужчин и женщин, позволивших себя увлечь безрассудным страстям. Они наказывали за любую оплошность общественными насмешками, упреками и остракизмом и, не изолируя своих подопечных, препятствовали распространению их влияния на других членов общины. Они также поддерживали и упрочивали среди шейкеров равенство полов, что очень высоко ценили женщины общины, которым достаточно часто было непросто совладать с соблюдением целибата. Другие преимущества для двух полов возникли позже, когда трудолюбивая, целеустремленная и хорошо организованная секта шейкеров стала процветать. Сначала, однако, жизнь была трудной, и первые шейкеры оставались такими же бедными, какими были «в миру». Распад их семей, социальные и экономические принципы обобществления и непривычно высокая роль женщин в обществе, все это вызывало серьезное напряжение среди членов общины. Но, как будто этого было недостаточно, шейкеры к тому же сталкивались с гонениями со стороны американцев, пытавшихся их наказать за то, что они выступали против института брака. Так, например, уже в 1810 г. на дом шейкеров в штате Огайо напали около пятисот разгневанных мужчин[402]. Шесть долгих лет понадобилось для того, чтобы установить в общине равноправие. К тому времени основное ядро шейкеров уже стало американизированным. Утраченные обряды и традиции сменились новыми, внутри общины утвердились гармоничные отношения. Благодаря трудолюбию и изобретательности шейкеров, бедность сменилась процветанием и материальной обеспеченностью. Днем, но не одинокими ночами, шейкеры вели почти такой же образ жизни, как их соседи, разве что значительно больше времени уделяли молитвам. Женщины работали на кухнях и молочных фермах, занимались ткачеством и прядением. Мужчины трудились на фермах, в кузницах или в кожевенных мастерских. Они работали размеренно, без перерывов, избегая скуки за счет смены типа работы. Но важнее было то, что их поощряли выражать собственные представления практическими способами, воплощая свои задумки в действительность. Именно этим объясняется впечатляющий перечень изобретений шейкеров: бельевая прищепка, циркулярная пила, паркетный гвоздь, плоская метла, духовка или печь с вращающимися противнями и машина для чистки, удаления сердцевины и разрезания яблок на четыре части. Позже под вопрос была поставлена сама суть движения шейкеров. Неоднозначное отношение и открытый бунт молодых шейкеров нельзя объяснить исключительно смертью матери Анны в 1784 г.; скорее всего, даже она не смогла бы предотвратить упадок движения. Причина его состояла в том, что шейкеры, как и все общины, где соблюдался целибат, должны были полагаться на их поддержание и рост через обращение новых членов в новое вероисповедание. Однако они не только были далеки от того, чтобы вести постоянное пропагандистское наступление, направленное на привлечение новых членов, но им не удалось заинтересовать своей верой даже собственных детей настолько, чтобы тем захотелось оставаться в общине. И самым серьезным яблоком раздора в этом вопросе являлся именно целибат, определявший организацию и весь образ жизни шейкеров, как и те правила, которыми они руководствовались. Когда это произошло, шейкеры в панике стали использовать разные методы, чтобы предотвратить распад общины. Некоторые пытались больше молиться. Другие сбрасывали с себя потрепанные одеяния и плясали обнаженные, возможно, чтобы смирить гордыню. Некоторые отказывались ложиться спать после плясок, предпочитая умерщвлять плоть как средневековые монахини, ложась «на цепи, веревки, палки в самых унизительных и смиренных позах, какие только могли придумать!»[403]. Шейкеры XIX в. продолжали менять обряды. Их впечатляющий «Полночный крик», продолжавшийся две недели, представлял собой неистовый полночный марш со свечами и песнопениями. «Нагорные встречи» чем-то напоминали гаитянские церемонии вуду, когда вызывали духов разных людей – от матери Анны до Наполеона I, и они вселялись в медиумов, позже подробно рассказывавших о снизошедших на них откровениях. Нельзя не отметить, что в их историях нередко осуждался целибат – суть учения теологии шейкеров[404]. Старейшинам было известно о развитии бунтарских отношений, которые почти всегда вызывались необходимостью соблюдения целибата. Вместо того чтобы говорить о его преимуществах, они просто наблюдали, как целибат становился основой недовольства, но могли только запрещать его нарушение, оставаясь при этом беспомощными. Те, кого целибат не устраивал всерьез, стали покидать общину, несмотря на то что в секту приходили новые члены. Со временем соотношение такого рода изменений в составе и численности членов секты возросло настолько, что обращение новых шейкеров уже не могло компенсировать ее потерь за счет выхода старых. Целибат, вдохновлявший движение шейкеров, видимо, одновременно его уничтожал. Тем не менее это был не сам по себе принцип безбрачия, а то, как он представлялся и как воспринимался. По мере того как на новых процветающих землях материальное положение шейкеров улучшалось, они, скорее всего, просто перестали отдавать себе отчет в том, насколько лучше стали жить. Улучшение питания и здоровья снизило опасность деторождения, что раньше составляло одно из основных преимуществ целибата. Равенство полов отчасти нарушалось безликими одеждами входивших в секту шейкеров женщин. И хотя наиболее харизматичные из них проповедовали целибат и сами его соблюдали, как и мать Анна, движение перестало предлагать достаточное вознаграждение для того, чтобы сохранять численность своих членов или привлекать достаточное количество новообращенных. В конце концов, оно сократилось до незначительной группы верующих. Самой большой неудачей шейкеров стало положение с их детьми, поскольку большая их часть отвергала суровую религию и аскетический образ жизни. На Горе Ливан с 1821 по 1864 г. из принятых в общину ста сорока четырех мальчиков восемь умерло, десять были «унесены прочь», двое отосланы из общины, двадцать два стали шейкерами, а сто два ушли «в мир». Они так поступили, потому что шейкеры подавляли связи между родителями и детьми, чье существование их теологи даже отрицали, хотя, как всем нам прекрасно известно, именно они играют основную роль в нормальном развитии ребенка. Вместо этого шейкеры отвергали свою молодежь, а потом рассчитывали на то, что дети воспримут образ жизни, казавшийся безразличным или враждебным их молодежным потребностям, проблемам и возможностям. Молодые люди под влиянием гормональной перестройки с угрюмым ожесточением противостояли суровому режиму общины и с увлечением приобретали трудовые навыки в надежде на то, что, как они справедливо полагали, эти навыки позволят им добиться успеха в презренном внешнем мире, о котором им было известно не так уж много. Поэтому не было ничего удивительного в том, что обрядом перехода к зрелости у многих становился путь из общины в манящий внешний мир, отнюдь не вызывавший у них презрения. Отец Дивайн [405] «Мир вам!» – таков был лозунг того мира, в котором в 1879 г. в городе Роквилл, штат Мэриленд[406], родился младенец Джордж Бейкер. Основатель самых успешных в США в XX в. общин, где соблюдали целибат, был сыном бывших рабов. Для его семьи, боровшейся за выживание, имели значение даже те незначительные заработки, которые он получал ребенком на временных работах. Кроме работы Джордж достаточно долго ходил в школу, чтобы стать заядлым читателем и всю жизнь следовать советам учителей о необходимости соблюдать пунктуальность, поддерживать чистоту, быть сдержанным и много трудиться. Помимо работы и школы на формирование и становление личности Джорджа оказала влияние Иерусалимская методистская церковь Роквилла. Ее чернокожие светские проповедники вдохновили его, а их тесная, спаянная община приняла его в свое лоно, защитив от тех, кто насмехался над его небольшим ростом – когда он вырос, рост его составлял всего пять футов и два дюйма. Мать Джорджа скончалась, когда он был еще подростком. Ее вес тогда составлял четыреста восемьдесят фунтов, и, как писала местная газета, она считалась «самой крупной женщиной округа, если не всего государства». Вскоре после смерти Нэнси Бейкер Джордж оставил дом и ушел в Балтимор. Он навсегда порвал со своим прошлым, отказался от семейных связей и в одиночестве отправился на поиски собственных истин. В Балтиморе Джордж узнал о тяжелом городском труде, бедности, профсоюзном движении и расизме, таком же разрушительном, как суд Линча в сельском Мэриленде. Но Господь не оставил порочный город. Джордж находил убежище в городских церквах, устроенных в помещениях бывших магазинов, и там оттачивал ораторское мастерство, одновременно укрепляя преданность своим религиозным убеждениям. Постепенно он создал религиозное учение, в котором афроамериканская духовность сочеталась с бытовавшими тогда представлениями о силе позитивного мышления, достижении единства с Господом, соблюдении целибата и об уничтожении не просто расизма, но и расы как таковой – понятия, которое, как он полагал, не существовало[407]. Глубокая религиозность Джорджа Бейкера вела к мистическому опыту, во время которого он «говорил на языках» и достигал нового уровня бытия. Позже он стал называть себя Посланником. «К 1907 г., – писал его биограф Джилл Уоттс, – Посланник верил, что был сыном Божиим и что судьбой ему было уготовано нести слово Божие неграмотным и обездоленным»[408]. И вновь Господь целибата избрал своим представителем одного из униженных, на этот раз представителя народа, лишь недавно избавленного от рабства, все еще склоненного к земле ненавистью и страхом, обычаем и историей, могуществом несправедливых законов и силой жестоких репрессий. Антирасистская миссия Посланника направила его на юг, чтобы покончить с законами Джима Кроу[409], «даже если это будет стоить мне жизни», как заявил он. Так вполне могло случиться – линчевание, нередко сопровождавшееся кастрацией, было распространенной судьбой неудачливых или неблагоразумных негров. Не обращая внимания на эти опасности, Посланник отправился в Джорджию. Там странствующий проповедник, чьи слова вызывали у аудитории сильные чувства, призывал своих слушателей следовать любящему Господу, создавшему мир, где такие понятия, как пол и раса, были бессмысленными ярлыками. Как же могли слушавшие его люди убедиться на опыте в существовании этого мира, бросающего вызов иллюзорным понятиям пола и расы? Через силу мысли, учил Посланник, поскольку мысль, проясненная целибатом, могла преодолеть ужасные препятствия, созданные понятиями расы и пола. В этом и состояло уникальное в своем роде и однозначное послание: преобразовывайте общество через обуздание ваших собственных самых главных потребностей. Ставя под вопрос понятие расы, Посланник наносил удар по самим основам американской социальной структуры. В то же время его поддержка целибата смягчала еретическую сущность послания тем, что там ничего не говорилось о расхожей легенде – одновременно раздражающей и пугающей белых, – о буйной сексуальности негров. И этот вопрос поднимал чернокожий проповедник, красивый мужчина, обожаемый его паствой, настолько безупречный в отношении собственного целомудрия, что ни тайный следователь, ни бывший его последователь никогда не нашли бы и тени доказательств того, что он хоть раз сделал в жизни неверный шаг. Сексуально активного лидера, который отрицал бы существование расы, автоматически заподозрили бы и даже обвинили в том, что он поощряет чернокожих мужчин принуждать белых женщин к сексуальным связям. Однако то обстоятельство, что в основе учения Посланника лежал целибат, более чем явственно давало понять, что таких планов у него не было и быть не могло. Приверженцы Посланника считали ограничения, вводимые им на половую жизнь, странными и чересчур суровыми. Однако для негритянок, отягощенных бесчисленными обязанностями, целибат был столь же привлекателен, как и для матери Анны Ли, оценившей его по достоинству несколькими поколениями ранее. Вскоре многие жены попытались прекратить сексуальные отношения. Некоторые даже уходили из дома и селились вместе с соблюдавшим целибат Посланником. Так неожиданно через целибат Посланник сделал женщин свободными в созданной им на скорую руку общине. Причем это были не семнадцатилетние девчушки, которых распирало от сексуальных желаний, а женщины, изнуренные тяжелой работой, которой у них всю жизнь было в избытке. Большинство из них страдали опущением матки от слишком частых родов и угодничества перед их «так называемыми самцами», – поскольку Посланник, как мы помним, отрицал существование не только рас, но и полов. Разочарованные мужья и афроамериканские религиозные лидеры сплотились против невысокого, но импозантного проповедника. Они обвинили Посланника в том, что он творил заклинания, от которых их матери и жены теряли рассудок. «Если что-то не было сделано, вся община могла сойти с ума». Вызвали полицию, ее представителей поддержали чернокожие мужчины, выдвинувшие против Посланника обвинения. Их совместные силы оказались более значительными, чем силы разъяренных женщин, защищавших Посланника, и его бросили в тюрьму. Но в заключении Посланник процветал. В его камере было постоянно тесно от посетителей, в большом числе переходивших в его веру, даже белые мужчины, «казалось, были от него в бешеном восторге, как и негры», – заметил как-то тюремный охранник[410]. В изолированном небольшом городишке в Джорджии это было почти чудом и вместе с тем ярким подтверждением искренности Посланника и значимости его харизмы. Позже Посланник повел своих последователей – в основном, женщин – по землям Юга в изнурительный пятилетний переход обращения в свою веру новых приверженцев, который сам он рассматривал как наказание. В конце концов, в 1917 г., вместе с горсткой верующих, прошедших с ним весь задуманный путь, он обосновался в Бруклине. Отец Дивайн уже был женат на самой преданной женщине из его окружения, высокой, статной Пеннинии, жившей с ним, очевидно соблюдая целибат до самой смерти. Почему же эта девица, ведущая холостяцкую жизнь и проповедовавшая святость целибата, вышла замуж? Конечно, скептики ставили под вопрос отсутствие в браке сексуальных отношений, но все свидетельствовало о том, что так оно и было. Представляется вероятным, что с позиции Посланника мать Пенниния ограждала этого исполинского (если не в прямом, то в переносном смысле) духовного руководителя от связей с обольстительными женщинами. Она также обеспечивала большее доверие к миссии мужа, а за счет силы собственного религиозного рвения привлекла многих новых последователей к бывшему движению холостяков. Примерно в то же время Посланник взял себе новое имя – Преподобный Ревностный Божественный Руководитель, тем самым давая понять, что сочетает в себе власть религиозную и военную, ревностность библейского Бога и собственную божественную сущность. Его паства сократила это имя до отца Дивайна[411] и пела: «Бог наш с нами, Бог наш тут. Отец Дивайн его зовут». Пенниния стала матерью Дивайн. Через некоторое время отец Дивайн с трудом набрал 700 долларов и получил ипотечный кредит для приобретения Сейвилла – здания для его общины на Лонг-Айленде. Для ее содержания он организовал бюро по трудоустройству «Хлопотливая пчела», направлявшее к его соседям достойных доверия наемных работников из членов его общины. В этой коммуне работали все, а вечера и воскресенья посвящали религиозным службам. Даже отец Дивайн помимо своих утомительных пасторских обязанностей занимался разведением кур и садоводством. Нельзя не отметить, что различие между старым и новым образом жизни состояло в том, что благодаря своему толковому руководству отец Дивайн смог предоставить сотрудникам «Хлопотливой пчелы» жилье в прекрасном доме, обильное питание и все необходимое для жизни. А те, в свою очередь, отлично понимали, что своими силами никогда не смогли бы достичь такого положения. Как и общины шейкеров в прошлом, хозяйство отца Дивайна было строго организовано, и за членами общины постоянно велось наблюдение, чтобы обеспечить неукоснительное соблюдение целибата, религиозное благочестие, трудолюбие и общее благосостояние. Курение, сквернословие, наркотики и алкогольные напитки были запрещены. Дом считался «небесами», а отец Дивайн – «Богом». Его последователи считались «ангелами», которые называли друг друга «братьями» и «сестрами». Каждый «ангел» жил в отдельной комнате, в большинстве случаев неплохо обставленной, мужчины и женщины были разделены, за исключением тех случаев, когда требования религиозного или делового характера определяли необходимость их совместной деятельности[412]. Как и в общинах шейкеров с их язвительной ханжеской поэзией, язык на «небесах» тоже регулировался. Однако отец Дивайн не позволял своим «ангелам» использовать слова, имеющие отрицательное значение. Он запрещал (а не просто говорил об этом) произносить такие слова, как «ад», «дьявол» и даже широко распространенное приветствие «хелло», полагая, что оно происходит от слова «ад»[413]. Он придумал широко распространенное в наши дни приветствие «Мир вам!» и заклинание «Это прекрасно», отгонявшее отрицательные мысли и вызывающее положительные соображения, призванные в один прекрасный день привести к достижению мира во всем мире. Как и шейкеры, отец Дивайн приветствовал родителей и их детей, хоть полагал, что последние появляются в результате греховных сексуальных отношений, лишающих тело «духовной энергии». Как и шейкеры, он требовал от своих последователей, чтобы те отреклись от земного родства, включая брак, заменив его братским родством с другими «ангелами». Как и мать Анна, отец Дивайн создавал возможности для упрочения целибата через предоставление приемлемых выходов для подавления сексуальности. Учитывая фатальную тучность Нэнси Бейкер, нет ничего удивительного в том, что ее сын был настолько одержим вопросами питания, что использовал еду в качестве одного из инструментов при выполнении своих пасторских функций. Вкусная пища, подававшаяся на столы в его здании, утешала, пестовала и укрепляла в людях веру, и его «праздничные банкеты в честь Святого причастия», проходившие по образу и подобию Тайной вечери, стали легендарными. Десятилетиями раньше он в складчину организовывал такого же типа трапезы на Юге. Позже во время таких мероприятий питались уставшие от тяжелой работы малооплачиваемые афроамериканцы, набивавшиеся в его столовую в таких количествах, что ему приходилось по несколько раз рассаживать желающих за столом, только чтобы никого не прогонять. По выходным отец Дивайн нередко проводил по двенадцать часов в день, выступая в роли заботливого хозяина. На этих банкетах также полнели его «ангелы», тем самым заботясь о том, чтобы по крайней мере один из их земных аппетитов был удовлетворен. Прием пищи был для отца Дивайна всепоглощающей страстью. Дважды в неделю он взвешивал «ангелов» и бранил тех из них, кто хоть немного худел. Сделать это, по всей видимости, было нелегко, – достаточно представить себе меню типичного «праздничного банкета в честь Святого причастия» в эпоху Великой депрессии[414]: макароны, рис, картофель, горошек, помидоры, репа, тушеная фасоль, куски индейки и свинины, хлеб из кукурузной муки, печенье, хлеб из муки грубого помола, кексы, пироги, персики, чай, молоко и кофейный напиток. После таких пиров наевшиеся до отвала общинники разражались песнопениями и молились, им являлись видения, они исповедовались, кричали, плясали, «говорили на языках». Как и мать Анна, отец Дивайн благосклонно относился к таким изнурительным эмоциональным проявлениям, очевидно служившим для того, чтобы развеять любые эротические чувства, которые не успело уничтожить чревоугодие. В одном важном отношении община отца Дивайна отличалась от общины матери Анны. Если возглавлявшееся ею движение носило преимущественно сельский характер, то его община была городской, и совсем рядом с ней располагались кварталы, населенные в большинстве своем белыми жителями. После непродолжительного начального периода толерантности эти соседи мало-помалу начинали осознавать, что жить рядом с большой, полнокровной и активной общиной чернокожих людей им становится все более неприятно. Они переходили в наступление, начиная с распространения ложных слухов. К единственному разразившемуся скандалу был причастен «Иоанн Богослов» – белый калифорнийский миллионер, сторонник движения, который вовлек в него семнадцатилетнюю девушку, дал ей имя «Дева Мария», соблазнил ее, а потом признался в своем злодеянии. Отец Дивайн тут же изгнал его из общины и обособил от молодых женщин. И тем не менее, несмотря на кристальную честность отца Дивайна, небесное движение очернялось распространителями слухов, скептически настроенными в отношении личного целомудрия невысокого франтоватого проповедника. Враждебность его соседей, совпавшая в Нью-Йорке по времени с выступлениями против негритянского населения, в конце концов вынудила отца Дивайна перебраться в радушно встретивший его и его последователей Гарлем. Там огромный приток в общину новых членов стал превращать его секту в движение по мере того, как новые «ангелы» создавали общины в других местах, а движение его получило новое название – «Движение миссий мира». Как ни странно, расширение деятельности «Движения миссий мира» в область бизнеса, а также ее распространение от восточного побережья до западного привело движение к упадку. Основную поддержку оно продолжало получать от бедных чернокожих, хотя к нему также присоединилось небольшое число состоятельных белых людей. Одна из его проблем состояла в том, что оно многими воспринималось как гораздо более многочисленное, чем на самом деле, в связи с чем значительно переоценивалась степень влияния отца Дивайна (по сравнению с обеспечивавшимся реальным членством). В связи с этим движение все в большей степени привлекалось к политическим дебатам и втягивалось в деструктивные идеологические баталии с другими движениями чернокожих, осуждавшими неизменный отказ отца Дивайна возглавить борьбу черных против белых. И действительно, как он мог на это согласиться, если одним из основных постулатов его веры было отрицание существования расы как понятия? К концу Великой депрессии «Движение миссий мира» было преобразовано с тем, чтобы больше походить на Церковь. Членство в нем сократилось, но возникли новые, связанные с ним организации. Цветущее калифорнийское отделение превратилось в «Бутон розы» – объединение молодых девственниц, клявшихся в вечном соблюдении целибата, носивших что-то вроде формы, украшенной символом Vs, означающим непорочность, и славивших отца Дивайна в песнях, круживших голову. Крестоносцы-мужчины, которые не обязательно хранили невинность, торжественно заявляли о приверженности целибату и теологии отца Дивайна. Однако угодничество «Бутона розы» – входившие в него девушки стремились быть «покорными, кроткими и ласковыми; их сердца внимали лишь речам Христа» – и воинственность крестоносцев шли вразрез с учением отца Дивайна, провозглашавшим отсутствие полов. Они соблюдали целибат, но были далеки от равноправия. К 1943 г., когда скончалась Пенниния, отец Дивайн и его церкви находились в состоянии свободного падения. В 1946 г. он еще более осложнил ситуацию, женившись на Эдне Розе Ритчингз, также известной под именем Милого ангела, – симпатичной белой канадке двадцати одного года. Отец Дивайн оправдывал эту рискованную авантюру заявлением о том, что новая мать Дивайн воплощала в себе Пеннинию и Деву Марию, и сравнивал их союз с «браком ХРИСТА и ЕГО церкви». Ох уж этот отец Дивайн! В шестьдесят семь лет его внезапно охватили неодолимые страстные желания, и он воплотился в образе молодого Джорджа Бейкера, от которого так давно отказался. И тем не менее, на основе всех сведений, имеющихся в нашем распоряжении, этот второй брак был таким же успешным, как и первый, причем новая мать Дивайн столь же ревностно соблюдала целибат, как и ее предшественница. Так оно и было на самом деле, потому что отец Дивайн предупредил подозрения в какой бы то ни было сексуальной активности, приставив к ней чернокожую женщину-«ангела», постоянно следившую за ней и, по всей вероятности, бывшую живой свидетельницей сохраненной девственности его божественной супруги. Если смотреть на дело шире, сомнительный новый брак лидера движения и последовавшая в 1965 г. его смерть не способствовали «Движению миссий мира» упрочить свои позиции. Тем не менее истинные причины упадка общины заключались в другом. К тому времени настала новая эпоха сексуальной терпимости, стали широкодоступны противозачаточные средства, получили распространение движения за гражданские права, и призывать к соблюдению целибата становилось все труднее, за исключением тех случаев, когда люди были убеждены в том, что это – моральный императив. Их жизнь в общине казалась суровой, ограниченной многими запретами, даже в чем-то странной. Настойчивость в стремлении служить развитию отношений между детьми и родителями имела для них серьезные психологические и правовые последствия. И хотя отец Дивайн тогда достиг уже весьма преклонного возраста, он допустил тактическую ошибку, когда спустя девятнадцать лет после заключения второго брака решил передать руководство своей одряхлевшей церковью молодой жене, а не холеному протеже. В наше время «Движение миссий мира» тоскует по давно отжившим свой век реликвиям, включая обветшалый особняк матери Дивайн. Другим его памятником является гостиница «Дивайн Трэйси» в Филадельфии, гостей в ней расселяют в номерах на отдельных женских и мужских этажах, а также запрещают курить, пить спиртные напитки и сквернословить. Женщины в платьях обязательного покроя и трикотажном белье и мужчины в брюках и рубашках могли собираться вместе только в вестибюле. В гостинице «Дивайн Трэйси» только самые решительные постояльцы могут избежать раздельного проживания. Это странный, но вполне уместный памятник движению, в свое время вводившему тысячи усталых и притесняемых новообращенных в обстановку, некогда казавшуюся им раем на земле. Американские шейкеры и ангелы имели между собой много общего, и отец Дивайн с гордостью признавал свой долг перед вероучением матери Анны Ли. Самым важным в разделявшихся ими убеждениях было то, что сексуальные отношения лежат в основе человеческого зла, и потому основополагающим условием праведной жизни является соблюдение целибата. Их представление о целибате шло дальше простого отрицания сексуальности. Оно позволяло им дать новое определение половым различиям, они эффективно предлагали своим последователям феминистский образ жизни. Однако в отличие от монастырей в их коммуны входили как мужчины, так и женщины, а «небеса» были расположены в мире, где большинство «ангелов» собирались толпой, чтобы идти работать. Так же важно было то, что в американском обществе, где бушевали расовые противоречия, целибат отчасти снимал остроту межрасовых сексуальных отношений. Он позволял чернокожим шейкерам возглавлять общины, а черным «ангелам» жить вместе с белыми, причем всеми ими руководил чернокожий лидер, отметавший понятие расы как бессмысленную категорию и превозносивший целомудренный брак, в котором он сначала состоял с негритянкой, а потом – с белой женщиной. И мать Ли, и отец Дивайн обращали в свою веру людей, притесняемых несправедливым миром, и предлагали им убежище в новом, праведном обществе. Они учили тому, что целибат – огромное моральное благо, требующее принесения в жертву всех кровных связей, включая отношения с детьми, поскольку ответственность за их воспитание перекладывается с родителей на общину. Преимущества присоединения к той или иной секте проявлялись незамедлительно и были весьма значительными. Женщины получали невероятную награду – равенство, а тяжкий труд, дисциплина и повиновение предоставляли коллективные материальные удобства и блага, безопасность и дружеские отношения с членами духовного братства, приходившими на смену кровнородственным отношениям. Целибат лежал в основе обеих систем, и потому мать Анна и отец Дивайн применяли на удивление сходные стратегии для его воплощения в жизнь. Они разделяли мужчин и женщин, позволяя им собираться вместе только в подконтрольных ситуациях. Они стремились притупить сексуальные страсти через обряды диких плясок и песнопений, «говорение голосами», публичные исповеди и чуть ли не доводящие до истерики богослужения. Они даже следили за языком своих подопечных, чтобы те употребляли свойственные лексике их сект образы. Но прежде всего мать Ли и отец Дивайн приводили себя в пример жизни с соблюдением целибата, которую требовали от других, и сами никогда не поддавались искушению ее нарушить. Как ни странно, дважды женатый, но никогда не спавший с женщиной отец Дивайн винил мать Анну в том, что когда-то она вела половую жизнь. То обстоятельство, что она прекратила ее после того, как на нее снизошло божественное откровение, и она поняла, что сексуальные отношения – источник всех зол, оказалось недостаточным. С высоты положения собственной безгрешности девственный отец Дивайн судил мать Анну, долго соблюдавшую целибат, и пришел к выводу о том, что она греховна. Он полагал, что ее сексуальный опыт в браке – хоть он был непродолжительным и для нее нежеланным – лишил ее права на бессмертие. Движения шейкеров и «Миссий мира» нельзя считать лишь неудачными экспериментами, хоть ни то ни другое не смогло пережить своих основателей больше чем на несколько десятилетий. Но они оставили наследие в виде бескомпромиссного целибата, посягнувшего на вызов, брошенный таким общественным устоям, как неравенство женщин и расовое порабощение. Неграмотная иммигрантка и обездоленный чернокожий грозили подорвать установленный социальный порядок и предоставляли своим последователям равенство и личное достоинство, в которых им отказывал закон. Целибат вместе со сложно структурированной и дисциплинированной организацией и трудолюбием на какое-то время стал решением многих проблем для тысяч обездоленных американцев, в основном принадлежавших к простонародью. Глава 4 Другие основные религии и ритуалы ИНДУИЗМ Шива – бог эротики и целибата Целибат поэтапно Современный целибат общин саньясин Дочери Брахмы БУДДИЗМ Будда и его заповеди Мужчины и женщины в монастырях ДЖАЙНИЗМ РИТУАЛЬНЫЙ ЦЕЛИБАТ Целибат и чары шаманов Целомудренные супруги ревнивых богов ДЕВСТВЕННЫЕ ЖРИЦЫ СОЛНЦА Акльи империи инков Происхождение картофеля Надитум в Вавилонии БЛАГОСКЛОННЫЕ К СЕКСУАЛЬНЫМ ОТНОШЕНИЯМ РЕЛИГИИ: ИУДАИЗМ И ИСЛАМ Иудаизм Ислам Христианство существует всего две тысячи лет, являясь одной из самых молодых религий мира. Индуизм, буддизм и джайнизм значительно старше его, и ко времени рождения Христа приверженцы этих учений в Азии исчислялись миллионами. Каждое из этих вероучений превозносит целибат как одно из высочайших выражений земного бытия, важнейший элемент проходящего через всю жизнь стремления к избавлению от человеческих страстей и одержимостью обладанием. В каждом из этих учений сексуальные отношения рассматриваются в соотношении с другими факторами, и в определенные периоды жизни индуизм предписывает, а буддизм допускает брак. Вместе с тем все три религии учат, что эротическое страстное желание подразумевает обладание другой личностью, чего следует избегать в принципе. И, помимо всего остального, целибат является основным условием прекращения страданий постоянного возрождения и достижения мокши или нирваны – духовного освобождения, составляющего конечную цель верующего. В каждой из трех систем верований целибат является важнейшим средством для достижения этой цели, имеющим первостепенное значение. В индуизме, где понимание человеческой физиологии и духовного развития сосредоточено на мужском семени, целибат является важнейшим физическим, а также духовным измерением. Индуист рассматривает сперму как мощную и обогащающую субстанцию, которую следует сохранять. Такое представление наделяет мужчин могучим стимулом воздержания от расточительных сексуальных отношений. Вместо пустого разбазаривания спермы на необузданную похоть они могут сохранять ее как творческую энергию, повышающую их интеллектуальную энергию, физическую стойкость и выносливость, а также моральное значение. Сперма является настолько могучим эликсиром, что позволяет мужчинам дольше сохранять молодость. Основные направления индуизма, буддизма и джайнизма объединяет отрицательное и подозрительное отношение к женщинам, позже получившее распространение у многих христианских мыслителей. Женщины изображались в образах морально нестойких обольстительных соблазнительниц, проникнутых эротическими желаниями. Их сладострастное естество делает соблюдение целибата еще более сложным для мужчин, поскольку им также приходится преодолевать свои непредсказуемые побуждения. Индуизм, буддизм и джайнизм требуют от своих последовательниц сохранения девственности, но соблюдение целибата иногда может дать женщинам более широкие возможности, чем повышение их шансов на заключение успешного брака. В первую очередь сказанное касается монахинь. Их добровольное обязательство соблюдать целибат также позволяет им стремиться к достижению мокши или нирваны. Вместе с тем это освобождает их от бремени замужества и материнства, одновременно предоставляя возможности для обучения, получения стипендий и служения обществу, запретного для большинства женщин. В случае Брахмы Кумарис – секты индуистов-вероотступников, целибат полностью меняет статус женщины. В ее учении низкий статус женщины анализируется и объясняется с позиций великого зла полового акта, и указывается, что лишь соблюдение целибата может исправить это великое зло. Целибату в этой секте придается огромное значение, а женщины поднимаются там на такую высоту, о которой в индуизме и речи не идет. Индуизм, буддизм и джайнизм – древние религиозные философские системы, дающие образное объяснение мира, в большинстве случаев полностью отличающееся от подобных объяснений в христианском мире и его традициях. На протяжении столетий индуизм и буддизм снискали поддержку миллиардов верующих, а джайнизм – миллионов. Их учения изощренны, конфессионально противоречивы и бесконечно сложны. По мере развития на территориях их распространения и во времени они продолжают меняться и трансформироваться. В связи с этим представленный ниже обзор ограничен самым простым очерком о каждой религии, рассматриваемой через призму целибата. Тем не менее он дает представление о том, насколько интегрально целибат занимает одно из центральных мест в самой сущности этих трех вероучений, а потому и в моральных устоях, соблюдаемых огромным числом людей. Индуизм [415] Шива – бог эротики и целибата В индуистском пантеоне Шива – могущественный, глубоко почитаемый и пользующийся широкой известностью и любовью бог (особенно в Южной Индии). Он известен как «великий подвижник», и воздержанные аскеты, как и религиозные нищенствующие, поклоняются ему как образцу соблюдения целибата и аскетического могущества. Вместе с тем Шива чрезвычайно эротичен. В индуистской мысли это не рассматривается как противоречие. И действительно, природа Шивы как божества, одновременно эротического и соблюдающего целибат, представляет собой «единую концепцию, основополагающую для индийской мысли с доисторических времен»[416]. С позиции индуизма целибат и эротичность Шивы совместимы. Они не рассматриваются как обычные противоположности – верх и низ, горячее и холодное, – которые по определению не могут сосуществовать. Скорее сексуальность и целомудрие Шивы понимаются как две формы тепла: каму – тепло страсти или желания, и тапас – жар творчества. Ценятся и кама, и тапас, но с позиции аскетизма тапас гораздо более важен, и именно тапас создает невиданное могущество и вызывает глубокое уважение. История Шивы, как и сама его личность, представляет собой гигантскую, сверхчеловеческую драму, яростный поединок между системой понятий целомудрия и Камой – великим божеством страсти и физической любви, единственным существом, у которого теплилась надежда на ниспровержение могущественного бога, известного своей преданностью брахмачарье, или сексуальному воздержанию. Кама пошел на хитрость. В качестве приманки он избрал восхитительную Парвати, против чар которой нельзя было устоять. Ее знаменитые точеные ягодицы сводили Шиву с ума. Несмотря на сильные душевные страдания, он смог противостоять ее обольстительным чарам, но его страдания переросли в ярость, направленную против дерзких планов Камы его растлить. В отместку Шива испепелил врага своим «третьим глазом» – все сжигающим раскаленным лучом, исходящим из середины его лба. Как ни странно, «третий глаз», ставший инструментом уничтожения Камы, воплощавшего похотливость, возник благодаря тапас неукоснительно соблюдавшегося Шивой целибата. Но смертью Камы эта история не завершилась. Она так беспокоила Шиву, что он оживил своего заклятого врага. Кама возник вновь, на этот раз в форме вездесущего невидимки. Он все еще стремился развратить своего целомудренного соперника, и индуистская литература изобилует рассказами о том, как Шива справлялся с каждой новой ловушкой, которую тот ему строил. В конце концов Шива женился на очаровательной Парвати, побежденный силой ее тапас, а также ее обаянием. Вот куда ведет индуистское понимание целибата – в царство богов, но не смертных[417]. Несмотря на очевидную двойственность, Шива (он иногда вступал в эротические отношения с Парвати) представляет собой воплощенный целибат, достаточно мощный, чтобы возвысить могучую силу своего мужского начала до в равной степени мощного тапас. Загадочная природа Шивы проявляется в его традиционных образах. Часто этот образец целибата представлен возбужденным фаллосом в состоянии полной эрекции. Это не символизирует ни эротичность, ни сексуальность, ни возбужденный пенис, но вместо того отображает половой член, набухший от спермы, сохраненной благодаря целибату Шивы и поднявшийся вверх, чтобы сперма не пролилась. Другое популярное изображение целибата Шивы украшает его голову обычно в форме взвихренного полумесяца, рогов или волос, уложенных так, что они передают этот образ. В данном случае Шива так направил сперму через позвоночник, что она образовала разного рода вихревые выступы. В таких изображениях хваленый божественный целибат венчает его горячим и богатым спермой венцом. В качестве воплощения индуистского идеала целомудрия Шива победоносно блистает спермой, не растраченной на мучительную чувственность. Целибат поэтапно Индуизм представляет собой чрезвычайно сложную религиозную систему, столь же богатую разнообразием заповедей, как его родина – Индия. На деле различные верования и обряды отражают индийские культурные и региональные различия и скорее выполняют функцию инструментов объединения, чем, например, христианство с его сеющими разногласие сектами. Индуистский пантеон вмещает в себя сотни божеств, имеющих разное значение, индуистские обряды также чрезвычайно разнообразны. В отличие от христианства, которое ценит, добивается и где возможно навязывает единство учения и обряда, индуизм необычайно гибок и свободен от христианского понимания разногласия или раскола как ереси. По тем же причинам, определяющимся самой идеологической гибкостью, попытка понимания и объяснения индуизма даже в таком узком вопросе, как целибат, представляет собой в высшей степени непростую задачу. В принципе индуизм стремится очистить человеческое существование от скорби и печали, корни которых уходят в вечный цикл рождения, смерти и возрождения. Краеугольным камнем этих горестей является физическое тело как объект, находящийся во власти природы, и вместе с тем иллюзия, скрывающая как человеческое бессмертие, так и потенциальную божественность. Каким же образом тогда можно достичь цели уничтожения смертных мук, прервав цикл возрождений и раскрыв божественное начало, существующее в каждом человеке? Ответ индуизма сводится к тому, чтобы следовать ашрамам – четырем стадиям жизни, характеризующим идеальное существование, для трех из которых самым главным условием является соблюдение целибата. Это определяется тем, что люди будут циклически возрождаться, пока не достигнут состояния мокши – духовного освобождения, составляющего основополагающую цель жизни индуистов. Возрождения отчасти предопределены кармой – хорошими или плохими действиями человека в предыдущих жизнях, некой духовной системой справедливости, ведущей к цепи непрерывных возрождений. Для индуиста возрождения не являются чудесами вечной жизни, какими могли бы быть для христиан, скорее это ужасная расплата за совершенные раньше неправедные дела. Способ покончить с непрекращающимся циклом возрождений состоит в избавлении от земных желаний и страстей, включая каму – сексуальное влечение, и в стремлении к достижению более высокого знания, известного как авидья. Сдержанные фразы обозначают разные жизненные периоды работы, но путь к освобождению, хоть и суровый, по крайней мере четко определен как последовательность, составляющая четыре жизненных этапа: брахмачарья, или ученик, грихастха – глава семьи, ванапрастха – лесной житель, саньяса – полностью отрекшийся, или нищенствующий монах. Каждый ашрам вызывает «тяжкий труд и страдания», ступени постоянного процесса очищения от «земного порока»[418]. На последнем этапе паломник заслуживает свое духовное пристанище. Эти ашрамы скорее воображаемы, чем реальны; немногие индуисты достигают стадий «лесных жителей» или «нищенствующих монахов». Тем не менее члены более привилегированных каст становятся брахмачарьями, и даже те, кто эту стадию не проходил, становятся грихастхами. Женщины-индуистки в подавляющем большинстве исключены из такого рода духовных странствий[419]. Таким образом, ашрамы почти исключительно связаны с мужчинами. В идеале мальчик вступает в период брахмачарьи в возрасте от восьми до двенадцати лет и остается на этой стадии развития где-то от девяти до тридцати шести лет, хотя обычно она завершается через двенадцать лет. Небольшое число самозабвенно преданных людей оставались на стадии брахмачарьи всю жизнь, изучая священные тексты. Сначала мальчик проходит упанаяну – обряд инициации, во время которого он «возрождается» в собственной касте, причем этот ритуал настолько суров, что в древние времена некоторые кандидаты, проходившие его, погибали. Когда астролог определял подходящую дату, посвящаемому выдавался деревянный посох, на талии повязывался пояс из трав, голова выбривалась, и он читал молитвы. После этого он был готов к священной нити – трем отдельным кускам нити длиной около двух ярдов, которые ему полагалось носить днем и ночью через правое плечо. По традиции брахмачарин жил со своим учителем-гуру в лесу, но урбанизация привела к возникновению такого явления, как городские гуру, чьи ученики ездят к ним из домов родителей. Однако цель брахмачарьи при этом не менялась: гуру обучал мальчика, воздействуя на его разум и тело, готовил его к добродетельному взрослому состоянию с хорошими привычками и прекрасным характером, воспитывал его в преданности самодисциплине, священному знанию и полному целомудрию. Приверженность к воздержанию от сексуальных отношений была настолько полной, что само слово брахмачарья стало синонимом целибата. Она подразумевает образ жизни при интенсивном самоконтроле, в условиях которого рациональный разум подавляет плотские стремления. Лишь прошедший таким образом очищение человек достигает состояния самопожертвования и сохраняет достаточный запас спермы, необходимый для воплощения истины. Если молодой человек в прошлом впадал в грех и жил половой жизнью, он подвергался жестоким наказаниям. Ману – законодатель индуизма, постановил, что такой человек должен был в течение года подвергаться унижениям, покрываться шкурой осла, просить подаяния и пропитания в семи домах, в каждом признаваясь в своих грехах, питаться только раз в день, но совершать омовения три раза в день. Целомудренный брахмачарин во время обучения получает широкий спектр знаний: изучает священные ведические тексты и обряды, свои общественные и религиозные обязанности и ответственность как член своей касты, а также правила достойного поведения. В совокупности полученные знания направляют его по пути, на котором перед ним раскроется высшее существо – высшая цель индуизма. Главным инструментом обучения является его целибат наряду с другими суровыми мерами, призванными помочь ему достичь контроля над всеми его чувствами. Подавление сексуальной страсти сосредоточивает внимание брахмачарина на занятиях и обязанностях, а также приближает его к высшему существу. Однако воздержания недостаточно. Половое влечение должно быть не просто подавлено, но сублимировано, преобразовано в энергию и перенаправлено на благочестие. Целибат – явление в такой же степени умственное, в какой физическое. Оно также является определяющим средством для достижения самой главной цели индуизма: мокши, окончательного освобождения. Энергия целибата имеет осязаемое физическое измерение: сперму[420]. Ни в какой другой религии могуществу спермы не уделяется такого внимания, как в индуизме и связанных с ним религиозных традициях. Сперма – это жизненно важная жидкость, это сама суть жизни. В некоторых трактатах Упанишад, сборника священных индуистских текстов, утрата спермы оплакивается как что-то вроде смерти. Сперма – творческая сила, и подсчитано, что для создания лишь одной ее капли требуется шестьдесят капель крови. Сохраняя свою сперму, аскеты создают тапас, внутренний жар или энергию, которую Шива использовал для истребления Камы, и энергию, которая наделяет соблюдающих целибат смертных элементами благочестия[421]. Принимая во внимание его могущество, брахмачарин, расходуя сперму, рискует в лучшем случае серьезной утратой, а в худшем – опасной потерей. Вместо этого ценную жидкость следует сохранять как внутренний ресурс. Тот, кто ценит свою сперму и направляет ее силу вверх, может достичь личного и духовного могущества, а также поддерживать высокий уровень физической подвижности и сообразительности, необходимой для успеха ученика. Грихастха, или жизненный этап главы семьи, – единственный, когда целибат неуместен. И действительно, муж и жена не только должны вступать в супружеские отношения, но кроме того это им еще может нравиться. Несмотря на радости сексуального общения в тот период жизни, когда оно допустимо, некоторые супружеские пары соблюдали брахмачарью. Наиболее известным тому примером является Махатма Ганди, постоянно проверявший свою решимость тем, что спал с красивыми и обычно обнаженными молодыми женщинами. Ганди, как и многие другие индусы, сравнивал эротику с животной страстью и полагал, что «мужчина, не соблюдающий целомудрия, теряет стойкость, становится бессильным и малодушным… <не>способным к сколько-нибудь значительным усилиям»[423]. На этом этапе жизни женатый глава семьи, как было принято в соответствии с ритуалами, стремится к достижению целей, поставленных этим миром, включая материальный и профессиональный успех. Он преданно заботится о семье и выполняет свои обязательства перед обществом. Глава семьи с особым усердием исполняет духовные обязанности перед богами и предками. Он следует привычным религиозным ритуалам и растит сыновей, которые позже будут приносить погребальные пожертвования предкам. Главным в браке является рождение детей, и индуистские божества, обычно изображаемые вместе с их не столь целомудренными супругами, состоят в браке. Индуистские верующие, посещающие храмы, рассматривают брак не столько как уступку человеческой слабости, сколько как один из этапов духовного роста в ходе путешествия длиною в жизнь. Стадия главы семьи в жизни мужчины должна закончиться, писал Ману, когда его плоть покрывается морщинами и отвисает, темные волосы седеют, его окружают внуки. Его новым ашрамом становится ванапрастха, или лесной житель, и его жена, поклявшаяся соблюдать целибат, на этом жизненном этапе может оставаться с ним. Немногие индусы достигают этой стадии. Тех, кому это удалось, нередко высмеивают как фанатиков, но вместе с тем уважают за их аскетизм и преданность индуистскому идеализму. Лесной житель предан аскетизму. Его питание ограничено овощами, цветами, кореньями и фруктами. В самый разгар летней жары он может усилить собственные физические неудобства тем, что разжигает пять костров. Зимой может носить влажную одежду. Он постоянно читает наизусть вслух священные ведические тексты, и, как говорит Ману: «он должен себя контролировать, жить духовной жизнью, дружески относиться к другим; он всегда должен давать и никогда не должен брать, испытывая сострадание ко всем живым существам»[424]. Кроме того, лесной житель должен также отказаться от сексуальных отношений и неукоснительно соблюдать целибат. В престарелом возрасте, как и в юности, ему следует отказываться от всех чувственных страстей, сохранять по возможности сперму, стремиться к более полному пониманию себя самого и слиянию с высшим существом. Четвертый ашрам – саньяса, встречается еще реже, чем третий. В соответствии с Бхагавадгитой его цель состоит в том, чтобы стать «человеком, который никого не ненавидит и не любит», поскольку это является необходимым предварительным условием, чтобы избежать возрождения и вместо этого достичь мокши, или духовного освобождения. Это глубокое равнодушие, призванное изгладить порок кармы, распространяется на собственное тело саньясина и его социальный статус, его прошлое и будущее. Аскетизм, на который он себя обрекает, еще более суров, в частности он должен перестать пользоваться огнем. Кроме того, он прекращает приносить жертвы богам, поскольку у него нет больше никаких земных целей. Он становится странником, которого чужие люди могут покормить или оставить голодным, у него теперь нет ни пожитков, ни надежд, ни обязательств, ни гордости. Он проводит время в размышлениях о Боге и повторяет священные тексты, «живет в согласии со своей вечной, неизменной духовной сущностью, и больше ни на что не обращает внимания»[425]. В конечном итоге, эта соединенность позволяет ему наконец освободиться от цикла возрождений. Классический индуизм, как и христианство, в основном соблюдался скорее в противоречии с законом, чем в следовании ему, но тем не менее именно в соответствии с ним формируется представление о мире бесчисленных миллионов мужчин и женщин, их взгляд на значение и природу божественного и человеческого существования. Основополагающая роль целибата в метафизической схеме вещей играет в индуизме важнейшую роль по двум причинам: во-первых, для сохранения ценной жизненной силы в сперме, потом преобразующейся в энергию, и, во-вторых, как единственный способ отказа и преодоления земных страстей, достижения мокши, стремления к близости или соединению с высшим существом. Современный целибат орденов саньясинов Точно так же, как в сущности христианства заложена апостольская жизнь, в основе индуизма, а также индийской культуры, лежит аскетизм. Тем не менее индуистский аскетизм кардинально отличается от христианского если не в практическом смысле, то по поставленной цели, поскольку его суть не определяется дуализмом разума и тела. Индийские аскеты не стремятся к отречению от своих тел, они скорее дисциплинируют их, чтобы расширить умственные и духовные возможности. Для создания тапас – внутреннего жара или энергии, способствующей достижению их цели освобождения души, – они часто обращаются к практике йоги, направленной на «смирение тела, смирение дыхания и, в конечном итоге, смирение разума»[426]. В наше время некоторые саньясины – приверженцы этой крайней формы аскетизма, живут вместе в ашрамах, или орденах. Другие предпочитают жить в одиночестве. Женщины тоже могут отречься от мирской жизни, тогда их будут называть садхвис или саньясинки. Независимо от того, объединены они с другими сектантами или живут в одиночестве, эти аскеты обычно носят особые одежды – накидки цвета охры, напоминающие одеяния преступников, или ходят нагие, как люди, утратившие чувство гордости. Их волосы – длинные и свалявшиеся или обрезанные бритвой – свидетельствуют об их безразличии к своему положению и внешнему виду. Когда саньясины присоединяются к орденам, они выбирают такие, которые, по их мнению, возглавляют могущественные и достигшие совершенства гуру, после чего подчиняется им с безоговорочно. Каждый орден имеет особую доктрину с определенными целями и путями их достижения. Члены таких объединений должны выполнять правила и придерживаться основных принципов этих орденов, а также соблюдать «моральную чистоплотность, искренне стремиться к достижению высшей реальности и верить в гуру»[427]. Целибат является определяющим измерением моральной чистоплотности. В VIII в. выдающийся индуистский философ и проповедник Шанкара создал в Индии четыре монастыря. Он также основал даса-намис – религиозную секту, и поныне пользующуюся большим уважением, прекрасно образованные члены которой оказывают значительное влияние через контролируемые ими школы. В качестве преподавателей современных индуистов, получающих традиционное образование, они также оказывают индуизму неоценимую институциональную поддержку. Представители секты даса-намис, легко узнаваемые по накидкам цвета охры, в основном занимаются осмыслением духовных проблем, религиозной практикой, позволяющей лучше осознать самого себя. Вишнуиты являются последователями великого бога Вишну, они получили широкую известность за упорядоченную религиозную практику. Миряне часто называют их ваираги (производное от слова ваирагия, что значит «состояние, при котором страсти не овладевают человеком»). Виншуиты разделены на несколько более мелких сект, все из которых черпают теологические основы веры главным образом из Вед и Пуран, наиболее важных религиозных текстов индуизма. Многие вишнуиты соблюдают суровую дисциплину и нередко проявляют очень личную, глубокую и эмоциональную преданность религиозному служению. Возникновение ордена рамананди датируется началом XIV в. Его члены поклоняются Раме и его жене Сите – глубоко почитаемым индуистами и популярным божественным воплощениям. Монахи рамананди принимают членов всех каст, а некогда разрешали присоединяться и женщинам, хотя теперь положение с этим изменилось. Таких монахов тысячи, это, как правило, сильные и энергичные мужчины. При обрядах посвящения они выжигают имя Рамы на теле и добавляют суффикс дас – раб – к своим именам. Многие рамананди руководят приютами для старых коров. Такая фанатичная преданность религиозным принципам исходит преимущественно от самого господа Рамы. С позиции целибата Рама не слишком активно вовлечен в брачные отношения, хотя любит свою жену. Оба – и Рама, и Лакшман, его брат-холостяк, появляются в священных текстах «как аскеты, живущие в джунглях страсти, где царствуют демоны»[428]. Дисциплина тела и разума, присущая рамананди, отражает отчуждение от земных чувств и желаний. Каждый раманандин должен выбрать себе гуру для посвящения в соблюдающий целибат клан бога. Он может выбирать из трех его подразделений: тягис, нагас или расики. Тягис странствуют по сельской местности монашескими группами, соблюдают целибат с такой категоричностью, что иногда себя кастрируют. Они сосредоточены на положительной духовной энергии, создаваемой благодаря сохранению своей спермы. Тапас, накапливаемая за счет режима суровой аскетической дисциплины, дает тягис особое сверхъестественное могущество, называемое шакти. Кроме того, соблюдаемый ими целибат позволял им соединять мужские и женские черты, имеющиеся у всех людей. У подразделения нагас цели совсем другие. Нагас борются с аскетами, занимающимися рукопашным боем или военным обучением. Они рассматривают целибат как предварительное условие для физических тренировок и поэтому скорее сохраняют свою сперму, чем тратят, поскольку считают ее важнейшим аспектом своей духовной силы. Военизированный стиль нагас распространяется на их дисциплину и организацию в полки и армии. Во время больших праздников нагас защищают своих братьев в других, более уязвимых орденах. Подразделение расики – это соблюдающие целибат эстеты, в отличие от двух других подразделений живущие постоянными храмовыми общинами и выражающие преданность богу Раме в ритуальных театральных представлениях. Они тоже сознательно сохраняют сперму, но не для того, чтобы создавать тапас, а скорее для того, чтобы преображать ее в божественную, бескорыстную любовь, целомудренную радость страстного стремления к непорочным возлюбленным, чистую страсть, во многом схожую с агапэ[429] – идеалом, к которому стремились многие монахини в эпоху раннего христианства. Расики полагают, что скопившаяся сперма превратит их мужественность в женские качества. Эта феминизация настолько важна, что многие расики подражают супруге Рамы Сати, переодеваясь в женские одежды. Объединяющим и общим для этих трех разных подразделений рамананди обстоятельством является их внимание к целибату и сохранению драгоценной спермы – источника их духовной силы и мистической способности приобщаться к трансцендентальной природе Рамы. В учении рамананди, как и в индуизме в целом, сперма представляет собой дарующую жизнь силу; если ее правильно сохранять, она преображает сексуальную энергию в духовную и наделяет богатых спермой ревностных верующих особыми силами. Поэтому целибат представляет собой особенно важное средство для достижения духовных целей. Если же взглянуть на дело с другой стороны, он также служит своего рода социальной границей между монахами и мирянами и является важнейшим условием для институционального выживания рамананди. Исключительное значение спермы в этой религиозной схеме вещей фактически исключает женщин как людей, которые могут пройти инициацию и приобщиться к рамананди. В ордене есть монахини, но они рассматриваются скорее как ученики, чем как святые женщины. На самом деле они так похожи на великое множество светских вдов, которые собираются в святых местах в ожидании смерти, что между этими группами нет почти или вообще никаких различий. Более того, женские монастыри рамананди известны под названием маиварас, где живут матери. Такой подход соответствует индуистским взглядам на женщин как на людей, мало подходящих для религиозного призвания, как за счет их неуправляемых страстей, так и потому, что главной целью их жизни является продолжение рода, что несовместимо с соблюдением целибата. Святые мужчины-индусы отвергают женщин. Отвергнутые женщины не могут соединяться с теми, кто их отвергает. Дочери Брахмы [430] Одна уникальная в своем роде секта объединяет индийских женщин, при этом в основу ее духовности заложена не сперма, а целибат. «Брахма Кумарис» – дочери Брахмы, это современная секта, число членов которой в настоящее время доходит примерно до ста тысяч человек, причем большинство из них составляют мужчины. На деле и основателем ее был мужчина – Дада Лекхрадж, состоятельный ювелир из Синда, в то время составлявшего часть северной Индии, а теперь являющегося провинцией Пакистана. До самого 1937 г., когда он основал секту «Брахма Кумарис», Лекхрадж производил впечатление благочестивого и порядочного семейного человека, исключительного лишь в том отношении, до какого предела профессия позволяла ему вступать в связи с малознакомыми женщинами. В их число входили даже обитательницы женских покоев во дворцах нескольких раджей и махараджей. Возможно, годы сравнительно интимных отношений с таким большим числом женщин вдохновили Лекхраджа на те взгляды, которые он позже распространял как учение, взгляды на природу и статус женщин, противоречившие традиционному индуизму, а для социальных слоев, к которым он принадлежал, звучавшие просто скандально. Дело было в том, что подобные Лекхраджу состоятельные мужчины, принадлежавшие к высшим слоям общества, организовывали мир своих женщин по образу и подобию мира высшей касты и высшего класса, основываясь на вековых традициях. Мужчин почитали как выросших дома божеств и мудрецов, высокое положение которых обеспечивалось еще и тем, что их жены и дочери почти не имели образования, им редко позволяли наблюдать за жизнью за пределами семейного гнезда. Это было справедливо, когда дела отрывали мужчин от дома на месяцы, а порой и на годы. Во время таких долгих расставаний женщинам полагалось оставаться дома и с нежностью вспоминать своих мужчин. Однако во многих домах гармоничные отношения порой отравлялись упорно распространявшимися слухами. В отличие от их целомудренных жен, которые вели замкнутый образ жизни, в соответствии с этими слухами отсутствовавшие мужья в сексуальном отношении вели себя развратно, а некоторые даже содержали любовниц. Через непродолжительное время жены восставали. Многие больше не чтили как божеств и гуру своих мужей, опозоривших их брак. Кроме того, женщин возмущал и тот факт, что к ним относились лишь как к куклам, предназначенным для того, чтобы доставлять мужчинам сексуальные удовольствия. Некоторые из этих женщин были подопечными Лекхраджа, и порой они признавались ему в своей неудовлетворенности и в том, что чувствуют себя несчастными. Но его особенно не волновали их признания, пока он не достиг без малого шестидесяти лет. Тогда его стали посещать видения, изменившие его жизнь и приведшие к тому, что поведение многих страдавших женщин Синда приобрело более решительный характер. Сначала ему явились боги Вишну и Шива, потом пророческое предвидение мира, разрушенного гражданской войной и стихийными бедствиями. Души мертвых возносились ввысь миллионами, «как мотыльки слетаются на свет». Лекхрадж был глубоко потрясен. Он ликвидировал свое успешное ювелирное предприятие. Видения становились все более интенсивными. Жена и невестка все чаще заставали его в трансе, глаза ювелира излучали красноватое свечение, им казалось, что он чем-то похож на факельщика, внутри которого бушует огонь. Значительно позже Лекхрадж объяснял это как получение от высшего существа указаний о том, как «создать такой мир, как этот», точнее говоря, как тот, что раскрывался ему в видениях. Лекхрадж сильно изменился. «Я душа, ты душа», – нередко произносил он нараспев. Кроме того, он проповедовал, собирая вокруг себя многих людей, в большинстве своем состоятельных женщин из его общины. В 1937 г. он назначил некоторых из них в руководящий комитет, ставший ядром «Брахма Кумарис», а вскоре передал комитету все личное состояние. Реакция общественности Синда была неблагоприятной. Позже один мужчина вспоминал: когда стало широко известно, что молодые жены ходили на ашрам Лекхраджа и давали там обет соблюдения целибата, «со стороны их мужей возникало сильное противодействие… подлинная буря протеста как в самом городе, так и в провинции в целом»[431]. Особенно враждебно были настроены коммерсанты. Многие из них обладали достаточными состояниями и привыкли к хорошей жизни, которая включала сексуальные удовольствия. Требуя даже от замужних женщин, составлявших среди них большинство, давать обет целомудрия, «Брахма Кумарис» объявила войну традиционному индуизму. Учение Лекхраджа, составившее основу его религиозной системы, не только помещало целибат в бесплодный центр движения, но одновременно осуждало половой акт как разврат, превращающий рай в ад. (Здесь неясно просматривается намек на некоторое сходство с христианским грехопадением, но лишь как разовое явление. Больше ничего в системе верований «Брахма Кумарис» не предполагает подобных взглядов.) Члены «Брахма Кумарис» полагают, что все люди представляют собой души, соединенные с физическими телами, и они существуют в хронологическом контексте исторических циклов морального и физического упадка, каждый из которых, разделенный на четыре равных периода, продолжается пять тысяч лет. Изначально эти периоды были непорочными и совершенными. Мужчины и женщины были равными, ни соперничества, ни страданий не существовало. Причина такого совершенства крылась в отсутствии половых связей, на деле не нужных вообще, поскольку воспроизводство рода человеческого происходило за счет энергии йоги несексуальным путем. Однако со временем появилось эротическое совокупление. Постепенно, когда в их жизни стали преобладать пороки и мучения, люди, некогда походившие на богов, деградировали морально и физически. Небеса стали адом, и миром овладели плотские страсти. Наряду с упадком норм поведения людей возникла зависимость женщин, порабощавшихся все более усиливавшейся похотью мужчин. Особенно уязвимы были жены и матери, на чью долю выпадали все унижения и несчастья, обусловленные их подчиненным положением. Задача членов «Брахма Кумарис» состоит в том, чтобы покончить с этим циклом и очиститься на земле с тем, чтобы возродиться во время или вскоре после непорочного начала каждого последующего цикла. Они скорее стремятся освободиться от греховных рождений, чем возрождения самого по себе, как в основном учении индуизма. Единственным способом достижения этого является отказ от того зла, которое несет с собой половой акт, и постоянно соблюдать целибат. Разочарованным женщинам, недовольным зависимостью от ведущих свободный образ жизни мужей, целибат сулил неисчислимые награды. Прежде всего, его соблюдение соответствует выдвигаемому верой условию, обеспечивающему безукоризненные возрождения в будущем. Он также освобождает женщин от цепей замужества или униженного положения старых дев. Освобожденные от сексуальных страстей, они должны были обрести истинное духовное лицо и порвать путы, связывающие их с богопротивным материальным миром. Движение «Брахма Кумарис» является своего рода ответом на неудовлетворенность женщин Синда. Некоторые мужчины также верили в его основополагающие истины и присоединялись к нему. Но главное в нем составляла радикально новая метафизика оценки женщин и представления их в позитивном свете, что обеспечивало им более высокое общественное положение. Такой подход противоречил традиционным индуистским воззрениям, в которых, как и в классических христианских представлениях, женщины представлялись как существа низшего порядка и корень зла. В религиозном плане это предполагало возможность преобразования общества. В социальном отношении такой подход сулил женщинам неслыханные возможности – в самом движении они могли быть учителями и руководителями. Он также подразумевал утверждение позиций их пола и кардинальную переоценку их существовавшего статуса. Воодушевленные этими новыми идеями, они объяснили скептически настроенным мужьям, что отныне и впредь будут жить вместе целомудренной жизнью и любить друг друга чистой любовью, полной духовной преданности и лишенной сексуального вожделения. Реакция мужчин и мужей на эти скандальные заявления была яростной. Жен, состоявших в «Брахма Кумарис», избивали, выгоняли из дома, подвергали одиночному заключению, через суды приговаривали к восстановлению супружеских прав. Практиковалось и давление на семьи – членам семей, в которые входили представители «Брахма Кумарис», угрожали изгнанием из их каст. Самого Лекхраджа обвиняли во всевозможных грехах – от колдовства до разврата. Но оказалось, что движение «Брахма Кумарис» невозможно искоренить. Лекхрадж перевел своих последователей из их города, где они подвергались преследованиям, в Карачи, где они обосновались в хорошо организованном ашраме, ставшем всем их миром. Вы прошли рождение в «смерти при жизни», сообщил им Лекхрадж. Поскольку вы возродились как дети в «божественную семью», я дам вам другое имя. Но это было не все: Лекхрадж раскрыл им, что он был Брахмой – высшим существом индуизма. Жизнь в общине была жестко регламентирована, внутренне сосредоточена на йоге, религиозных обрядах, ежедневных проповедях Лекхраджа, божественных откровениях и неукоснительном соблюдении целибата. Дисциплина во многом напоминала военную, но члены общины рассматривали друг друга как братьев и сестер под руководством их духовного гуру. Состоявшие в «Брахма Кумарис» женщины и впрямь были дочерями Лекхраджа с Брахмой. После раздела Индии и Пакистана в 1947 г. «Брахма Кума-рис» вновь переехала – на этот раз на гору Абу в Индии. Лекхрадж начал понимать, что орден, члены которого соблюдали целибат, не мог сохраниться в надменной изоляции от мира. Важнейшим условием для выживания было обращение в свою веру других. Когда он в 1969 г. скончался, секта «Брахма Кумарис» действовала в разных странах и процветала. Несмотря на то что большинство ее членов в настоящее время составляют мужчины, ключевые позиции в ней занимают женщины. Многие из них замужем, но живут с супругами целомудренно. Основное место в их духовной жизни продолжает занимать целибат. В этом проявляется их вера в то, что именно он является добродетелью, лежащей в основе всех других добродетелей, и они проповедуют свою веру другим. Представление «Брахма Кумарис» о целибате стало означать некое качество, предшествующее понятию сексуальности. Духовно обращенные возрождаются как дети и обретают невинную чистоту детства. Сексуальные отношения, напротив, отравляют и ослабляют тело, делают его более уязвимым перед болезнями. Эти отношения привели к перенаселению планеты и превратили ее в трущобы. «Брахма Кумарис» усматривают сходство полового акта с поисками еды в сточной канаве. Сексуальная любовь также не обладает такими чертами, которые стоило бы защищать. Истинная любовь состоит в любви сущности человека – его души. Сексуальность растрачивает ценную энергию (не сперму), и главными жертвами этого становятся женщины. Мужская похоть истощает их силы, и они требуют восстановления своей энергетики. Возрождение как сексуально невинных детей и последующий отказ от сексуальных отношений освобождает женщин от этой кабалы и позволяет им достичь невероятного могущества совершенного целомудрия. Буддизм [432] Будда и его заповеди Буддизм возник в VI в. до н. э. как индийская метафизическая система, созданная на основе индуизма Сиддхартхой Гаутамой, обдумавшим, подвергшим сомнению и отвергшим некоторые его постулаты. Сиддхартха был принцем, рожденным в касте кшатриев, члены которой – воины и политики – уступали только брахманам[433]. Принц вырос, испытывая отвращение к материализму его привилегированного мира, в корне противоречившему индуистским идеалам аскетизма и отказа от страстей человеческих. К тому времени, когда ему исполнилось тридцать лет, Сиддхартха отверг свой образ жизни и ее роскошные атрибуты. Он ушел из семьи, оставив ее в горе и печали, и погрузился в совершенно иную жизнь странствующего аскета, ищущего духовного просветления. На протяжении шести лет он странствовал по Индии, надеясь на то, что аскетический образ жизни поможет ему раскрыть истины, которые он искал. Но эти истины неизменно от него ускользали. В конце концов принц отверг жизнь в условиях сурового аскетизма и обратился к интенсивной медитации. Он медитировал на протяжении сорока восьми дней, но безрезультатно. А на сорок девятый день, когда он сидел под деревом Бодхи[434], на него внезапно снизошло просветление, к которому он так стремился. В итоге принц Сиддхартха – теперь уже Будда, Пробужденный или Просветленный, – понял природу и причины человеческих страданий и то, что людям надлежит делать, чтобы их избежать. Будда начал проповедовать, делясь своими откровениями. Они были сложными и взаимосвязанными, составлявшими метафизическое ожерелье, созданное из трех драгоценностей. Первой из них был сам Будда. Второй являлось его учение. Третьей драгоценностью были его ученики – рукоположенные мужчины и женщины, давшие клятву в коллективном послушании буддистскому учению. Однако перед закреплением третьего сокровища на ожерелье Будда должен был сформулировать и подробно разработать вероучение, которому его последователи были призваны посвятить свою жизнь. Этот процесс был начат в первой проповеди Будды, Первом повороте колеса Дхармы, разъясняющей принципы веры – Четыре благородные Истины, лежащие в основе его вероучения. Коротко говоря, эти Истины сводятся к тому, что страдания распространены повсеместно и вызваны человеческими желаниями, а отказ от них ведет к познанию истинной природы действительности и пути к спасению. Спасение, или нирвана, является абсолютной свободой от колеса возрождения сходной с индуизмом концепции, о которой Будда знал с самого детства. Однако буддизм кардинально отличается от индуизма отрицанием веры в то, что божества управляют космосом и населяющими его смертными. Вместо этого люди сами определяют собственную судьбу тем, что они совершают на протяжении жизни. Такая заповедь звучала особенно радикально в Индии, народ которой был разделен на касты, и это привело Будду к отрицанию кастовой системы. Бывший принц, происходивший из второй по положению касты, не только приветствовал выходцев из низших каст в качестве своих единоверцев, он делал это на народном языке магхади, а не на санскрите – языке образованной части общества. Услышав о том, что они тоже могут рассчитывать на достижение нирваны, преодоление ограничений и вырождения в низших кастах, массы состоявших в них людей отрекались от индуизма и переходили в буддизм. Дорога к нирване, учил Будда, лежит через Восьмеричный путь, простые положения которого известны как Срединный путь буддизма. Восемь его принципов, как правило, носят прагматичный характер. Верующим следует вести умеренный и сбалансированный образ жизни, означающий, что им нужно придерживаться правильного видения и намерений, правильной речи, правильного поведения, образа жизни, усилий, внимательности и сосредоточения. Чтобы этого достичь, прежде всего они должны хранить верность обетам брахмачарьи – воздержания от страстей, пожирающих и тело, и душу, ашимсы – отказа от насилия, и апариграхи – бедности. Высшей целью является достижение нирваны, абсолютной свободы от колеса возрождений со всеми страданиями, которые они несут с собой. Часть простоты Срединного пути заложена в его аскетизме. Правильное поведение, например, означает отречение от земных страстей, и поэтому буддизм, как индуизм, в качестве очевидного врага рассматривает похоть, в качестве же единственного средства борьбы с ней – брахмачарью. Ведь достижение нирваны требует соблюдения целибата, а нирвана составляет главную цель жизни. Иначе говоря, целибат является обязательным для любого человека, стремящегося к спасению. Проповедуя целибат, Будда во многом выражал такой же подход, как тот, который он разделял, когда еще исповедовал индуизм. Буддисту следует избегать порочности как «ямы с тлеющими углями», но сама природа вожделения в целом и женщины в частности делают эту задачу чрезвычайно трудной[435]. Женщины, утверждал Будда, более сладострастны и слабовольны, чем мужчины, они постоянно искушают и совращают нерешительных мужчин. Несмотря на это, мужчинам следует подавлять свою похоть, женщинам – свое коварство, и при этом как тем, так и другим надо строго соблюдать целибат. Будда допускал, что вероятность соблюдения целибата в браке достаточно невелика. В этой ситуации он призывал супругов хранить друг другу верность и, по крайней мере, стремиться к установлению периодов сексуального воздержания. Буддизм признает, что большинство людей не могут соблюдать целибат в браке; он терпимо относится к сексуально активным бракам, иногда даже к сожительству. Однако в какой-то момент с эротикой должно быть покончено, поскольку все буддисты, стремящиеся к достижению нирваны, должны перейти к образу жизни, характеризующемуся отречением от сексуальных отношений, в основе которого лежит целибат. В его учении отражен предвзятый подход буддизма к женщинам как к помехе в соблюдении мужчинами целибата. В одном священном тексте описывается, как Мара, демон, правящий в царстве страсти, дьявольски хитро, но безуспешно боролся за то, чтобы Будда не достиг просветления. Его дочери – Разврат, Отвращение и Похоть, дополняют буддийскую картину зла в женщине, изображая ее распущенной, стремящейся к духовному разрушению через бесконтрольную соблазнительность. Таким образом, исключительно важное буддийское понятие целибата нельзя ни определить, ни понять без особого отношения к женской природе. Случилось так, что необычное отрицание Буддой каст смягчило воздействие его отрицательного взгляда на женщин, что отчасти объясняет, почему так много представителей низших каст перешло в его освободительную новую веру. Входившие в их число женщины могли быть заядлыми соблазнительницами, но, по крайней мере, они выступали на равных с женщинами, рожденными в высших кастах. Более того, дав обет целибата, отказа от насилия и бедности, эти женщины имели возможность стать буддийскими монахинями. Обеспечивая себе духовное спасение, они могли избежать тягот и обязательств брака и материнства, в противном случае ставших бы их судьбой. Некоторые даже позволяли себе мечтать о том, чтобы получить образование и начать проповедовать. Для них буддийская брахмачарья была своего рода путем к спасению, возможностью вести образ жизни, невообразимый для большинства женщин. Мужчины и женщины в монастырях Буддизм традиционно являлся религией монахов, и сангхи – религиозные общины – составляют его третью (и последнюю) драгоценность. Они представляют собой логическое следствие второй драгоценности – учения, призывающего вести воздержанный образ жизни, несовместимый с распространенным в обществе, основу которого составляет семья. Самой убедительной причиной присоединения к монастырской общине является возможность достижения состояния нирваны, однако наряду с этим не следует недооценивать искушения, связанного с возможностью избежать тягот мирской жизни, уготованной для членов нижних каст. К женщинам это относилось в еще большей степени, чем к мужчинам. Жизнь в качестве буддийских монахинь могла их уберечь от неизбежного тяжелого и однообразного женского труда, материнства и нередко вдовства, выпадавших в то время на долю большинства других женщин. И когда буддизм распространился за пределы Индии – в Китай, Непал, Тибет и еще дальше, – женщины, занимавшие в обществе как высокое, так и низкое положение, понимали, что может предложить жизнь монахини[436]. Монастырская жизнь предоставляла определенные возможности, в частности образование, которое женщины и большинство мужчин по-другому получить не могли. Монастырскую жизнь жестко направляла и контролировала Виная – свод правил, определяющих этические стандарты, нормы повседневного поведения и поведения в исключительных ситуациях, а также наказания за их нарушение. Новообращенные давали десять обетов, включавших пять, присущих буддистам, жившим в миру, – не убивать ни одно живое существо (что неизбежно превращало их в вегетарианцев), не брать того, что не дано, не лгать, не прелюбодействовать и не потреблять одурманивающих средств. Дополнительные пять заповедей скорее касались отдельных жизненных проявлений – запрещалось петь, танцевать или ходить на развлекательные мероприятия, не разрешалось пользоваться косметикой и другими украшениями, запрещалось пользоваться роскошными местами для сидения и кроватями, касаться золота и серебра, потреблять неподобающие продукты питания. После посвящения в духовный сан монахи должны были дать обещание соблюдать еще двести заповедей, а монахини брали на себя обязательство выполнять целых триста обетов. Большая часть этих ста дополнительных заповедей относится к непристойному поведению монахинь. В них перечисляются самые худшие прегрешения: сексуальные отношения, потворство встречам, флирту или прикосновениям мужчин с эротическими или любовными намерениями, даже если при этом речь идет о помощи или сокрытии проступка другой монахини, перешедшей границы дозволенного. За эти и многие другие грехи наказанием служило изгнание из ордена. По сравнению с христианством наказания буддизма за сексуальные прегрешения более суровы, поскольку изгнание из религиозной общины, особенно для женщин, было равносильно социальной смерти[437]. В Китае, где буддизм соперничал с конфуцианством и в итоге достиг больших успехов, монастыри были убежищами от гражданских беспорядков и войн, нищеты, бесприютности и беспризорности сирот. Несмотря на более жесткие правила для монахинь, женские монастыри также могли предоставить убежище от нежеланных браков, безопасность при отсутствии мужчины-защитника и стать единственной возможностью для удовлетворения интеллектуальных амбиций. В обществе, где подавляющее большинство женщин были безграмотны, монахини умели читать и писать и нередко занимались такой научной работой, которая для окружающего мира была просто немыслима. Как и христианские монахини, монахини буддийские часто бывали представительницами высших классов, и в литературе определяющее место занимают именно их биографии, а не жизнеописания их менее привилегированных сестер. В результате гораздо труднее отобразить жизнь обычных монахинь, чем их (ранее) высокопоставленных сестер, хотя мы знаем, что медитация, изучение и чтение нараспев священных текстов, а также аскетизм составляли основные занятия для всех буддийских монахов и монахинь. Некоторые сведения о высокопоставленных монахинях, почти все из которых происходили из привилегированных сословий, свидетельствуют о том, насколько свободными их делала монастырская жизнь. В качестве учителей и проповедников, например, они иногда обретали такую широкую известность, какой никогда не смогли бы получить как жены и матери. Живым свидетельством того, каких высот могли достичь буддийские монахини в IV в., могут служить образы трех китаянок. В каждом случае победу одерживал их сильный и независимый дух, помогавший им преодолевать самые разные препятствия – от родительских амбиций до грубой силы, применявшейся при попытках надругаться над ними. Ан Линшу удалось убедить своего отца в том, что жизнь в монастыре принесет ее семье больше чести, чем замужество. Как монахиня она удивляла современников мудростью и учеными толкованиями священных текстов. Кроме того, она построила монастырь «Основ мудрости» и несколько других святилищ, а также вдохновила сотни женщин на то, чтобы в подражание ей они посвящали себя религиозной жизни. Положение Сенчи оказалось хуже, потому что, несмотря на ее протесты против выхода замуж, мать обручила ее втайне. Когда несогласная с этим невеста выяснила, что день свадьбы вот-вот настанет, она в знак протеста перестала есть и пить. Жених – верующий человек, в страхе за ее жизнь освободил девушку от данных обязательств. После этого Сенчи ушла в монастырь и так усердно там училась, что ее репутация тоже вскоре шагнула далеко за монастырские стены. Если в предыдущих случаях целибат был инструментом для достижения более высоких целей, то в рассказе о Чисиен он играет центральную роль. Чисиен, добродетельная и на удивление красивая дочь судьи, вступила в буддийский орден. В обществе, требовавшем от дочерей соблюдения добрачной невинности, где религиозные монахини считали целибат предварительным условием спасения, она стала известна тем, что защищала свое целомудрие от порочного и похотливого государственного чиновника. Этот человек, ненавидевший буддистов, решил ее изнасиловать. Когда Чисиен стала ему отчаянно сопротивляться, взбешенный насильник нанес ей больше двадцати ударов кинжалом. Она потеряла сознание. В этот момент развратный чиновник ушел. Со временем Чисиен поправилась, ее непокорный дух одержал верх, а добродетель осталась незапятнанной. Спустя шестнадцать столетий метафизическая важность целибата ни на йоту не утратила своего значения. Буддийские монахини и теперь продолжают соблюдать серьезные ограничения в отношении эротики. Чтобы помочь избежать ее опасностей и последствий, они стремятся скрыть свою женскую сущность под видом бесполого существа: бреют обольстительные волосы, фигуры их от поста напоминают мальчишеские. То, что оставалось от груди после суровой диеты, скрывала специально подобранная драпировочная ткань. Монахини ведут строго размеренный образ жизни, в котором большое внимание уделяется медитации, молитве и обрядам, а также периодическим постам, когда следует хранить молчание. Целибат необходимо соблюдать при любых обстоятельствах, наказанием за его нарушение служит изгнание из ордена. Однако в Тибете, например, такой образ жизни, за соблюдением которого строго следили, не особенно ослаблял подозрения в сексуальности монахинь. Несмотря на недостаток или отсутствие свидетельств, среди мирян и теперь, как в прежние времена, достаточно широко распространены слухи об их порочных связях. Возможно, это определяется бытующим среди буддистов представлением о том, что женщины от природы похотливы, коварны и не заслуживают доверия, и потому их обещания хранить целомудрие кажутся неестественными и неубедительными. Несмотря на скандальные настроения такого рода, о которых сами они, вполне вероятно, ничего не слышали, буддийские монахини находят в монастырской жизни много положительного – от возможности испытать состояние нирваны до успешной исследовательской деятельности, а также удовлетворения от наград за преподавание и проповеди. Они не считают, что целибат – один из самых важных обетов – особенно трудно соблюдать. Как очень многие другие женщины на протяжении прошедших столетий, эти монахини отрекаются от брака со всеми его тяготами и ограничениями в пользу монастырской жизни. Для них целибат представляет собой выбор в пользу свободы. Буддийские монахи тоже дают обет и соблюдают целибат, хотя для многих из них это сопряжено с более напряженной внутренней борьбой. Подтверждения тому находятся в обширных записях начала XX в. о таиландском монашеском ордене тудонг, или Лесных монахах. Эти мужчины почти ничем не владели, спали в лесах или на кладбищах, а ели только раз в день. Иногда в сезоны дождей они находили прибежище в монастырях. Другие оставались там навсегда, но много времени проводили вне их стен, помогая сверх меры занятым крестьянам, часто родственникам, обрабатывать землю. Связи Лесных монахов со светскими женщинами не вполне соответствовали строгим положениям буддизма, предписывающим мужчинам и женщинам раздельное пребывание и предупреждающим мужчин о соблазнах, коими женщины устилают их путь. Вместо этого тайские монахи поддерживали с ними естественные отношения, даже занимались половой жизнью на традиционных лодочных гонках во время рисовых фестивалей. Инспекторы, посылаемые из Бангкока, постоянно докладывали, что скандалы в среде монахов не были редкостью. Многочисленные свидетельства поддерживают точку зрения, в соответствии с которой тайские монахи считают, что эротика составляет существенно бо?льшую проблему, чем голод, болезни, социальное отчуждение и одиночество. Врагами здесь считаются женщины или, по крайней мере, непреодолимые желания, вызываемые ими. Ваен и Фэн, два странствующих монаха, вели жестокую борьбу против непроизвольного вожделения, возникавшего у них при встрече с обычными женщинами, которые вызывали у них страстные желания. Такие встречи, по словам одной беспокойной души, были «хуже тигра, медведя или злого духа»[438]. Когда Ваена охватывала сексуальная страсть, он усердно медитировал, потом постился и представлял себе, как его любимое тело разлагается. Фэн боролся один, безуспешно пытаясь освободиться от мыслей об определенной женщине, пока его духовный наставник не запирал его в комнате храма. Страдавший от безнадежной любви монах на протяжении недели медитировал. Потом, представив себе, что женщина должна была быть его спутницей в предыдущей жизни, он был в состоянии ее забыть. Иногда страстные эротические желания возникали даже в отсутствии женщин. Проблема Ча заключалась в том, что ему навязчиво представлялись женские гениталии. Их образы он мог подавить лишь в результате напряженной медитации в одиночестве, в лесной чаще, куда уходил полуголым, обвязав вокруг талии рясу. Ему удавалось справляться со своими фантазиями, но на протяжении долгих лет его изводила периодически повторявшаяся похотливость, с которой ему приходилось бороться. Порой случалось так, что обуреваемые страстями монахи не могли совладать со своими желаниями. В таких случаях некоторые из них становились мирянами и женились, других изгоняли из религиозного сообщества, третьи грешили тайком, украдкой удовлетворяя свои сексуальные потребности. Как ни странно, монахи старшего возраста ощущали себя жертвами собственных эротических чувств даже в большей степени, чем молодые люди, чьими наставниками они являлись. Один из учителей говорил, что особенно опасен возраст от сорока пяти до шестидесяти лет, когда стареющее тело восстает против неизбежного увядания, исключающего даже возможность получения сексуальных ощущений. Тогда, предупреждал он, случается так, что целомудренные монахи выступают против собственных тел. Иногда они уступают похоти и снимают с себя одежды священников – как в прямом, так и в переносном смысле. Это всегда порицается как мирянами, так и монахами, усматривающими в такого рода поступках человеческую деградацию, пародию на буддийские верования и монашескую чистоту. Исключение из правила безусловного соблюдения целибата представляют собой странствующие монахи. В подавляющем большинстве буддийские монахини и монахи были безупречно целомудренны и боролись с искушением при помощи обычно успешных средств, включающих медитацию и физические лишения. Женщины страдали меньше, поскольку могли потерять гораздо больше, если сворачивали с пути добродетели, а если продолжали неукоснительно соблюдать целибат, то и выигрывали значительно больше. Немалую помощь оказывало и то обстоятельство, что жизнь в монастырях регулировалась настолько строго, что они почти никогда не оставались в одиночестве в таких обстоятельствах, которые могли бы подорвать их решимость. С другой стороны, монахи чаще встречались с женщинами, чем монахини с мужчинами. Странствующие аскеты, просившие милостыню ради пропитания, постоянно общались со светскими женщинами и часто слишком много думали об их прелестях, причем иногда такие мысли перерастали в наваждение. Мера их усилий, направленных на искоренение похоти, на самом деле снижала основополагающее значение целибата в буддийской мысли. Монахи хорошо это понимали. Они неустанно продолжали борьбу с тем, чтобы подавлять свое сладострастие, и в этом им помогали бдительные и опытные коллеги. В заключение этого краткого обзора роли целибата в буддизме хотелось бы подчеркнуть его важность в качестве одной из крупнейших и наиболее распространенных в мире систем верований. По мере развития буддизма и распространения этого учения на миллионы людей в родной Индии и влияния на индуизм, обеспокоенные духовные вожди индуизма пытались ослабить его влияние или даже искоренить на земле Индии. В XIII в., около двух тысяч лет после его зарождения, буддизм был фактически изгнан из родной страны. Но именно тогда он начал распространяться в Непале, Тибете, Китае, Японии и на большей части Юго-Восточной Азии. Расширение сферы его влияния продолжается и в наши дни; благодаря достигнутым успехам, сегодня это учение господствует в религиозных верованиях Востока. В 1954 г. буддистов пригласили вернуться в Индию, где теперь они составляют небольшое, но растущее меньшинство[439]. Джайнизм [440] Для жителей Запада самым известным джайном вполне может быть Мерри Лейвоу, фатально мятежная девушка-подросток, расстроившая «Американскую пастораль» своих родителей в одноименном романе Филипа Рота, удостоенном Пулитцеровской премии. Грязная (потому что мытье водой разрушает микроорганизмы), с прикрывавшим рот куском дурно пахнущего старого капронового чулка с проношенной пяткой (чтобы не вдыхать малюсеньких насекомых и не выдыхать на них поток горячего дыхания), жалостливо чахнущая от исключительно овощной диеты, Мерри, от которой разило сильной гнилостной вонью, болезненная, перепачканная экскрементами, с шатавшимися зубами, представляет собой пародию на джайнизм в его американском радикально-фанатичном стиле. Те же самые верования, включающие целибат, не упоминаемый жертвой изнасилования Мерри, исповедуют более трех миллионов реальных джайнов, в основном обитающих в Индии. Но в Северной Америке они лучше известны тем, что придерживаются исключительно вегетарианской диеты, а также чрезвычайно большим вниманием, уделяемым ахимсе – ненасилию по отношению ко всем формам жизни, включая насекомых и даже невидимые организмы. В Музее обуви «Бата» в Торонто выставлена пара джайнистских ботинок на высокой платформе, центральная часть их подошвы вырезана так, чтобы земли касались только ее края, чтобы тот, кто их носил, давил как можно меньше невидимых организмов. История джайнизма окутана мраком. Нет никаких сомнений в том, что это очень древняя индийская религия. Ее приверженцы полагают, что она возникла на тысячу лет раньше, чем буддизм, хотя Махавира – ее наиболее почитаемый проповедник, жил примерно в то же время, что и Будда. Многие основополагающие принципы джайнизма, буддизма и индуизма совпадают. Джайны тоже стремятся разорвать цикл возрождений, который единственно может повлиять на мокшу или нирвану. Они подчеркивают значение целибата в качестве инструмента для достижения этой цели, отказываясь от мирских удовольствий и страстей, включая основанную на вожделении страсть к обладанию другими людьми. Самым важным положением и источником большинства других верований джайнизма является ненасилие. По тем же причинам, что и Мерри Лейвоу, многие джайны носят маски – мухпатти. Они избегают питаться после наступления темноты, полагая, что огонь костра может привести к гибели летящих на него насекомых. Странствующие монахи даже прекращают странствия на четыре месяца периода муссонных дождей, и не для того, чтобы защититься от проливных ливней, а скорее для того, чтобы сберечь зарождающиеся и бурно развивающиеся в этот период формы жизни. По той же причине они не купаются в воде, где живут многочисленные организмы, и их часто описывают восхищенные наблюдатели, к числу которых не относится Филип Рот, как постыдно немытых людей. Принимая во внимание фанатичное преклонение джайнов перед всеми формами жизни, они также неукоснительно соблюдают вегетарианскую диету. Джайны считают, что время подобно колесу с шестью спицами, символизирующими шесть веков. С каждым поворотом колеса возникают двадцать четыре учителя, обучающие праведному образу жизни, ведущему к достижению мокши. Самым великим и последним из этих учителей является Махавира, живший в VI в. выходец из высшей касты, женатый и имевший дочь. В тридцатилетнем возрасте этот привилегированный молодой джайн прошел обряд отречения, снял с себя элегантные одеяния и медленно с корнем вырвал из головы волосы в пять болезненных приемов. Потом он стал бродить по полям и лесам как (возможно, обнаженный) странствующий монах, страдавший от оскорблений, сталкивавшийся с опасностями и занимавшийся медитацией. Спустя двенадцать лет, медитируя на поле крестьянина по имени Самага, он достиг состояния кевала – высшего знания или просвещения, которое джайны считают всеведением. Положение Махавиры было подтверждено в джайнистской литературе, где его немытая плоть описывается как молочно-белая (такого же цвета, как и его кровь) и лишенная запаха, а его дыхание (в отличие от невыносимого зловония, исходившего от Мерри Лейвоу) как источающее благоухание цветка лотоса. Теперь ему надо было распространять вновь обретенную мудрость, открывшиеся ему великие истины. Четыре из его пяти великих обетов составили классику джайнизма: ненасилие по отношению ко всему живому, правдивость, нестяжательство и отказ от всех чувственных страстей. Пятый состоял в неукоснительном соблюдении целибата, причем Махавира считал это настолько важным, настолько определяющим принципом его религии, что выделил его из категории общего отказа от страстей, ясно обозначив как особый обет. Целибат неразрывно связан с положением джайнизма о ненасилии, вызванном заботой о сохранении микробов. Мужские и женские половые органы густо покрыты микробами, поэтому половой акт превращается в убийство. Кроме того, целибат также связан с обетом отказа от всех плотских страстей. По этой причине полового акта также следует избегать как величайшего зла. Еще на протяжении более тридцати лет Махавира обращал людей в свою веру, постоянно путешествовал и проповедовал, оставаясь на одном месте только в сезон муссонных дождей. Когда ему было семьдесят два года, прочитав более ста лекций, несмотря на ослабляющее воздействие постоянного поста, он достиг мокши – цели, которую перед собой поставил. Через тщательно спланированную и осуществленную смерть от голода достопочтенный аскет достиг окончательного освобождения. После кончины Махавиры джайны разделились на две секты. Одним из важных различий между ними даже сегодня является форма одежды. Монахи секты дигамбара говорят, что подражают Махавире и потому ходят совсем нагие, а монахи секты шветамбара одеваются в белые одежды. Проблема разногласий заключается в природе одежды. Шветамбара не считают ее препятствием к спасению. А дигамбара осуждают ее как собственность, от которой надо избавляться, и то, что она может быть опасна для насекомых, которых может привлечь. Кроме того, они презирают ее как инструмент, помогающий обществу навязывать свои правила, связанные со смирением и позором. Одежда, как считают дигамбара, предполагает потребительское отношение к вещам этого мира, а они настолько буквально понимают тезис о том, что владение порочно, что отказываются держать в руках чашу для милостыни, используя сложенные вместе чашей руки как вместилище для еды, которую просят как подаяние. Другим важным доктринальным различием между ними является вопрос о статусе женщин. Учение дигамбара отрицает возможность достижения ими нирваны, хотя их принимают в качестве монахинь. Важно подчеркнуть, что появление их на людях обнаженными не допускается. В силу данных монашеских обетов они должны стремиться к достижению духовности, и им нельзя демонстрировать соблазнительные женские формы. Шветамбара относятся к женщинам более позитивно. Они обращаются к Махавире, чье наследие включало огромное число обращенных, как аскетов, так и мирян, причем среди них женщин было в два раза больше, чем мужчин. Они также вспоминают о том, что известная своей мудростью Молли была женщиной. В этом плане особенно впечатляет история Васумати, первой монахини среди джайнов. Принцесса, она рано осиротела после того, как ее мать покончила жизнь самоубийством, чтобы не выходить замуж за захватившего ее вражеского офицера, а Васумати была продана в дом богатого купца в качестве прислуги. Она выполняла свои обязанности спокойно и умело, в чем, в частности, проявлялся ее ум. Жена купца обратила внимание на то, что все в доме относятся к девушке с уважением, и стала терзать себя фантазиями о том, что ее муж полюбил их молодую служанку. Чтобы не допустить этого, она обрила Васамути голову, избила ее, заковала в цепи и заперла в малюсенькой каморке без еды и без воды. Васамути спасло вмешательство хозяина. Когда она приходила в себя после выпавших на ее долю тяжких испытаний, неподалеку проходил Махавира. Он постился, дав обет не есть до тех пор, пока закованная в цепи и заточенная в темницу девушка не предложит ему подаяние. К счастью для них двоих, Васумати его пожалела и предложила ему еды. Поскольку она еще совсем недавно была закована в цепи и заточена, Махавира принял ее дар, поел – и выжил. Позже Васумати стала его ученицей и настоятельницей его первого ордена монахинь. Эту историю рассказывают в качестве подтверждения доброго отношения и расположения Махавиры к женщинам. Монахини шветамбара приносят те же пять великих обетов, что и монахи. Они также клянутся в покорности их руководителям и дают обещание воздерживаться от еды с наступлением темноты. На общение монахов и монахинь налагаются суровые ограничения. Они не должны жить вместе и оставаться наедине. Монахиням дигамбара не позволено странствовать по сельской местности и просить подаяние, а монахам и монахиням шветамбара религиозные странствия позволены за исключением сезонов дождей. Целью религиозной жизни является нирвана, которую можно достичь только поэтапными действиями без торопливости. Аскет отказывается от всякого имущества и отношений, становится безразличным к чувственным желаниям, сексуальному удовлетворению, физическим удобствам и даже к вкусной пище. Главным для него становится медитация и стремление к тому, чтобы избегать причинять вред разным формам жизни. Единственное, чем владеют монахи дигамбара и что всегда носят с собой, это раджохарана – небольшая метелка из павлиньих перьев для того, чтобы мягко смахивать насекомых, не причиняя им вреда, – и тыквенная бутылочка для воды. Монахи шветамбара имеют три куска ткани, чашку для подаяния, одеяло, палку, маску мухпатти, чтобы прикрывать рот, несколько книг священных текстов и раджохарану, сделанную из шерстяных нитей. Привлекательность джайнистского монашества имеет глубоко духовный характер, поскольку, в отличие от христианства и буддизма, его альтернативы основному течению жизни ограничены. Некоторые женщины присоединяются к движению, чтобы избежать замужества, другие из-за позора и страданий вдовьей доли. Некоторые мужчины считают неотразимыми ритуалы джайнизма, например такие, как вырывание волос. Тем не менее, в отличие от буддистов, джайны редко принимают в качестве новообращенных представителей низших каст, поэтому спасение от тягот жизни в низших кастах мотивацией обращения в джайнизм обычно не является. В джайнистской религии такие заповеди, как ненасилие, нестяжательство и целибат, настолько тесно взаимосвязаны, что каждое из этих положений частично определяет и объясняет другие. Символом джайнистской веры является целомудренный монах. Обнаженный или слегка прикрытый самой простой тканью, странствующий по деревням и лесам, он воплощает собой сам джайнизм, когда просит у домохозяек и других странников подаяние – что-нибудь поесть. Когда насекомые жужжат, пролетая над его вегетарианской трапезой, или ползают по его исхудавшему телу или лысой голове, он их мягко отгоняет раджохараной. Он постоянно следит за тем, чтобы не раздавить даже самую маленькую букашку, а перед тем, как напиться, пристально смотрит в тыквенную бутыль, убеждаясь в том, что в воде нет никаких живых существ. Когда его мучает незваная похоть, он вспоминает, что половые органы – рассадники жизни микробов и при половом акте он возьмет на себя ответственность за то, что сотрет их в порошок. Как бы то ни было, странствующий монах знает, что распутник не может достичь нирваны. Он отрекается не только от материальных благ мира, но и от обладания как такового, включая желание обладать телом другого смертного. Он считает похоть человеческой страстью, которую следует избегать даже в ее самой мягкой форме легкого одностороннего возбуждения. Он изучил и дал обет соблюдать заповеди величайшего учителя джайнизма Махавиры, настолько ценившего целибат, что выделил его в отдельную заповедь вместо того, чтобы объединить его с заповедью о нестяжательстве. С тех пор для великого аскета и его последователей целибат представляет собой форму умственной дисциплины и инструмент ненасилия, а также совершенно необходимое предварительное условие для достижения нирваны – духовного освобождения. Учитывая основополагающее значение целибата в джайнизме, представители Запада могли бы поинтересоваться тем, как можно было бы увеличить численность членов этого движения, которых осталось не так много. Своеобразный ответ дает на это внутренняя религиозная логика. В их священных текстах сказано, что численность джайнов будет сокращаться до пятой спицы колеса времени. Последними джайнами будут монах и монахиня Духпрасабха и Сатиашри, мирянин и его жена, купец Нагила и Фалгушри, а также последний царь джайнов Вималавахана. Эта избранная группа умрет, чтобы возродиться на разных небесах, и провернется шестая спица колеса времени. Разверзнется апокалипсическая преисподняя и поглотит сократившиеся остатки человечества, гномов, живущих в пещерах, и мир, каким мы его знаем, прекратит существование[441]. Ритуальный целибат [442] На шаманов, священников и других духовных служителей возложена деликатная миссия – преодолев земные границы, общаться со сферой сверхъестественного. Это составляет их уникальное призвание, в большинстве случаев проявляющееся с помощью духов или божеств, обычно посещающих их во сне. Подготовка к этой профессии требует особой чувствительности к этим духам, напряженной концентрации, глубокой духовности, а также психической и чувственной чистоты, достижимой лишь при ритуальном очищении. Как правило, это связано с отказом от устоявшихся обычаев повседневной жизни, с ограничениями в питании или постом, с молитвами и другими религиозными обрядами. Практически во всех обществах основной составляющей частью этого процесса является сексуальное воздержание. Целибат и чары шаманов В пустынном северном мире эскимосов-карибу в конце XIX в. на небесах не было снега, льда и ураганов, а ад представлялся непроглядной тьмой, которой никогда не достигали солнечные лучи, где свирепствовали снежные бури, а от огромных ледяных глыб веяло вечным холодом. Каждый предмет управлялся невидимой силой, а с духами можно было связаться через мудрецов или шаманов. Эта связь могла осуществляться только тогда, когда, покрыв голову капюшоном и плотно натянув на руки варежки, шаман сидел и, внимательно следя за тем, чтобы не плевать на землю и не снять случайно варежки, впадал в состояние транса. Часто его посещали видения, которые также можно было бы назвать успешными визитами духов-помощников. Такой шаман проходил настолько суровые обряды инициации, что в любой момент рисковал умереть от холода, голода, пуль или мог утонуть. Могучий Игджугарджуг, характеризовавшийся как «необычайно умный» шаман, описывал страдания, выбранные им для себя самого в качестве испытаний. Он перенес «две вещи, которые для нас как для людей опаснее всего… голод и… холод». Его месячный пост, вдвойне опасный в условиях арктического холода, прерывался лишь дважды, чтобы выпить немного теплой воды. На следующий год он питался только некоторыми продуктами. Когда его представляли духам, он сидел в течение месяца, не осмеливаясь лечь, в незакрытой хижине из снега и льда на открытом выступе, без подстилки из оленьей шкуры, на мусоре, предназначенном для выброса. Поскольку обряд его посвящения проходил в самый разгар зимы, он вспоминал: «Мне нечем было согреться, и я не мог двигаться, мне было очень холодно, я очень уставал от того, что должен был сидеть, не осмеливаясь лечь, и порой чувствовал себя так, будто уже немножечко умер». Эти муки продолжались месяц, после чего Игджугарджуг ослаб настолько, что не мог стоять. «Я уже был как неживой, – говорил он, – теперь я был настолько истощен, что жилы у меня на руках, на теле и на ногах почти исчезли»[443]. В течение целого года Игджугарджугу было запрещено спать с женой. Даже его еду, которую он готовил в отдельном маленьком горшке, держали отдельно. Никому не было позволено делить с ним кусок мяса. После того как он оправился от своих тяжких испытаний, строго соблюдая целомудрие, наградой ему стало то, что жители селения утвердили его на пост нового шамана. Такое продолжительное соблюдение целибата в культуре эскимосов-карибу случается крайне редко и только у шаманов. Что касается обычных людей, они достаточно часто соблюдали целибат, но на протяжении гораздо более кратких периодов, например во времена траура, сезона ловли китов и охоты на тюленей, когда, как считалось, духи очень обижались на людей, если те нарушали воздержание, налагавшееся на половую жизнь. Подготовка к охоте на тюленей продолжалась месяц, в это время мужчины переходили в отдельное жилище, а женщины навещали их только для того, чтобы приносить еду. Но даже в этом случае перед каждым дневным визитом они должны были мыться и надевать водонепроницаемые плащи. Такие предосторожности были очень важны, поскольку без помощи мира духов был неизбежен голод. Когда духи требовали, чтобы смертные воздерживались от сексуальных отношений, неповиновение было равносильно самоубийству – слишком многое было поставлено на карту. Соблюдение целибата ради умиротворения духов и обеспечения хорошей охоты или урожая было распространено во всем мире[444]. В прошлом индейцы, обитавшие в районе пролива Нутка-Зунд в северной части Британской Колумбии и на Аляске, соблюдали воздержание в течение недели перед началом охоты на китов, а вожди возлагали вину за неудачу на такой охоте на своих людей, нарушавших целомудрие. На Мадагаскаре охотники на китов соблюдают целибат на протяжении восьми дней перед началом охоты. В разных прибрежных районах южных морей охотники придерживаются воздержания на протяжении всего охотничьего сезона, продолжающегося до восьми недель. У некоторых племен Новой Гвинеи было запрещено заниматься половой жизнью во время брачного периода черепах, а шаман, обряды которого были призваны обеспечить успех охоты на кенгуру-валлаби, должен был соблюдать целибат в течение месяца перед началом охоты. Обряды посвящения, которые проходил Игджугарджуг, по напряженности, суровости и требовательности к соблюдению целибата были повсеместно типичны для шаманов. Во многих обществах шаманы представляют собой единственных священнослужителей. Способность общения с духами они доводят до совершенства за счет практики телесного и психического подчинения себя суровым и жестоким испытаниям. Другой общей чертой, свойственной разным культурам на севере и юге, на западе и востоке, является целибат, востребованный повсюду, по крайней мере, на краткие периоды, а нередко и на более продолжительные сроки, порой даже на годы. Далеко от морозного севера, на Амазонке и на Гаити к шаманам выдвигают одинаковые особые требования, в число которых входит строгое соблюдение целибата как важнейшего фактора в укреплении позиций кандидатов на роль посредников между смертными и духами. Как и бесплодные пустоши Игджугарджуга, мир шамана с берегов Амазонки представляет собой опасную обитель мистических сил, помогающих им духов, коварных врагов и мстительных клиентов. Индейцы племени дживаро в Эквадоре знают, что черная магия вызывает большинство болезней и ненасильственных смертей и что повседневная жизнь, проходящая наяву, – всего лишь иллюзия, «обман»[445]. Действительность сверхъестественна, и ключом к пониманию этого являются галлюциногенные наркотики. Однако только шаманы могут пересекать границы между человеческим и сверхъестественным мирами и вместе с духами вмешиваться в козни, которые там строят другие шаманы. Шаманизм имеет два измерения: колдовство, или проклятье, и исцеление – две стороны одной и той же деятельности. Оба типа шаманов употребляют натему – отвар из растущих в тех местах галлюциногенных трав и плодов, дающий силы для проникновения в сверхъестественный мир и его интерпретации. Настойки натемы позволяют войти в транс, связывающий тот и реальный миры, причем это средство настолько широко распространено, что любой может испытать на себе его чудеса. В результате примерно каждый четвертый мужчина-дживаро выступает в роли шамана. Шаманы должны готовиться к своей работе, постоянно проверять и перепроверять себя, убеждаясь в том, что их силы не истощились. Такое с ними происходит нередко, поэтому они находятся в состоянии постоянной профессиональной трансформации. Могущественный сегодня шаман завтра может стать бессильным неудачником. Эти шаманы работают с помощью ценцаков – помогающих им духов или дротиков, вызывающих болезнь или смерть. Чтобы их вызвать, шаман опаивает себя натемой. Когда они появляются, точнее говоря, когда он уже достаточно себя одурманил, чтобы их видеть, он направляет их в тела врагов, поражая их болезнью или убивая. Шаманы учатся и учат, передавая и получая знания при личном общении. Они принимают новичков, оплачивающих их услуги, чтобы шаманы раскрыли им свои секреты и передали свои знания. Перед тем как начинается обучение новичка, шамана рвет, и в рвотной массе оказывается яркое вещество, заключающее в себе духа-помощника. Он берет кусок этого вещества, дает новичку, и тот его глотает, при этом у него сильно болит живот. Он пьет больше натемы и на протяжении десяти дней лежит в постели, одурманивая себя наркотиком. Для укрепления своих позиций перед предстоящими сражениями с потусторонним миром в течение трех месяцев новичок должен отдыхать и воздерживаться от сексуальных отношений. Если он слишком слаб, чтобы соблюдать это правило, он будет немощным и неудачливым шаманом. Через месяц его вырвет, из него выйдет дух-помощник. Теперь он должен столкнуться со странным решением. Ему очень захочется послать свой ценцак, чтобы кого-то заколдовать, и если он поддастся этому желанию, то станет шаманом-колдуном. Если же он подавит в себе это стремление и вместо этого проглотит ценцак, то станет шаманом-целителем. Решающую роль в будущем шамана играет целибат. Колдун должен соблюдать его в течение пяти месяцев, чтобы обрести силу для убийства; целитель должен воздерживаться от половой жизни такое же время, чтобы разрушить чары противостоящего ему колдуна. Шаманам двух направлений требуется соблюдать целибат целый год, чтобы обрести поистине великую силу. Настолько продолжительное воздержание считается тяжким страданием и удерживает многих мужчин от того, чтобы становиться шаманами. Период соблюдения целибата не проходит для новичка даром. Он использует сохраняемую энергию для сбора материалов, необходимых ему в работе: насекомых, растений, личинок – всего арсенала, который он позже сможет превратить в ценцаки, используемые при излечении или исцелении. Когда период воздержания кончается и он накапливает достаточное количество растительных и животных средств для использования, новый шаман стремится к тому, чтобы овладеть телом соседа или – наряду с этим – побуждает духов-помощников высосать губительный ценцак, помещенный другим шаманом в больного человека. Примерно через пять лет после посвящения, когда он проглотил свой первый ценцак, шаман проводит что-то вроде анализа эффективности своей работы. Например, пытается заколдовать дерево, а потом решает, утратил он силы своих чар или нет. Если утратил, то должен повторить цикл, накопив достаточно продуктов, чтобы заплатить другому, более успешному, шаману за то, чтобы тот дал ему новый ценцак. Он больше отдыхает, употребляет гораздо больше натемы, соблюдает дающий энергию целибат… В конце концов, он вновь готов совершить вылазку в мир магических духов. В другом месте бассейна Амазонки, в долине реки Доначуй на севере Колумбии в горах Сьерра-Невада де Санта-Марта, где лучи солнца приводят в действие раскинувшийся внизу мир, индейцы племен коги и ика обращаются к жрецам солнца, или мамасам, чтобы те вели их по их запутанному и приводящему в замешательство миру[446]. Мамасы не выбирают своего призвания – оно раскрывается при рождении через гадание. Дети, рожденные, чтобы стать мама-сами, передаются в подопечные к мамасу, который забирает их у родителей и отводит высоко в горы, где готовит их в течение нескольких лет. Мамас и его жена растят ребенка в темноте, запрещая ему смотреть на солнце и даже на луну, когда она полная. Днем он спит, а ночью встает, чтобы поесть и усвоить все, чему его учит мамас: песням, танцам, легендам, божественным тайнам и языку, известному только жрецам. Этот процесс продолжается девять лет, а за ним следует более глубокое обучение тайнам земли и неба. На протяжении этого периода новообращенный мамас ест только простую традиционную пищу и не должен употреблять ни крупицы соли. В период полового созревания ему впервые дают мясо. Через восемнадцать лет обучения молодого человека на рассвете выводят наружу и в первый раз позволяют увидеть залитый светом мир. Он готов усваивать знания о нем, и это составляет следующий этап его жреческой деятельности. До тех пор молодому человеку, который раньше никогда не видел солнечного света, не позволяли встречаться и с женщинами репродуктивного возраста. В период отрочества, когда он усваивает накопленную его жрецом-наставником мудрость, мамас строго следит за тем, чтобы он никогда не поддавался искушению. Чтобы сосредоточивать свою энергию и усилия на усвоении большого объема знаний, на передачу которых мамас потратил столько лет, он должен неукоснительно соблюдать целибат. На Гаити мир духов также в полной мере присутствует в деревьях, скалах, горах, реках и, конечно, животных. Отвратительно пахнущая змея кулевра[447] или козел с карими глазами, жующий пучки жесткой травы, могут быть духами, преобразованными в эти обманчивые формы, а могут ими не быть. Эти духи – лоа – имеют как африканское, так и креольское происхождение, некоторые из них являются душами умерших людей. Например, могущественный лоа барон Суббота, хранитель кладбищ и перекрестков, – это дух первого гаитянина, похороненного на земле Гаити. Такая система верований называется вуду; она была создана на основе африканского анимизма и римско-католического учения, персонажей и обрядов, причем христианские святые в этой системе играют двойную роль, выполняя функции лоа. Лоа не воплощают в себе ни добро, ни зло, как люди и языческие боги Античности со своими недостатками, странностями и сильными сторонами. Некоторые из них доброжелательны, другие злорадны, но даже этих последних может склонить к сотрудничеству опытный жрец вуду – хунган, или жрица – мамбо. Большинство хунганов и мамбо получают обращения из потустороннего мира во сне. Им является лоа и велит ему или ей служить. Кроме того, лоа может раскрыть им какие-то тайны, которые сами избранные никогда раскрыть не смогут. Обучение на хунганов и мамбо длится долго, оно сложное и дорогое. Даже самые милосердные лоа очень требовательны, когда речь заходит о выделяемых им пожертвованиях; они склонны жаловаться и ворчать, если кто-нибудь их огорчил, если в пирог положили мало яиц или рома «Барбанкур» недостаточно. Афроамериканская антрополог и танцовщица Кэтрин Данэм, известная глубокой симпатией к Гаити, была посвящена в тайны культа вуду. В «Очарованном острове»[448] она писала об этом своем образовании как о вводящей в заблуждение церемонии lave-tete[449]: в ходе ее в голову втираются разные вещества, которые не должны быть оттуда вымыты на протяжении нескольких дней. В течение нескольких месяцев она собирала необходимые вещи – новый белый гардероб с белой вуалью и обручальным кольцом, флоридскую воду, конфеты с ликером, кукурузную муку, постное масло, приправы, клубничный лимонад, сахарное печенье, травы, коренья и другие продукты для жертвоприношения. После этого она и восемь других кандидатов провели три дня в изоляции в святилище вуду, или хунфоре, «участвуя в самом банальном и одновременно самом таинственном обряде посвящения в тайное общество… в церемонии, обряде, секретном пакте, кровавом жертвоприношении вуду на Гаити»[450]. Три дня мужчины и женщины лежали молча, без движения, прижатые друг к другу как восемь изогнутых ложек, ненадолго поднимаясь лишь на рассвете, чтобы сходить в туалет и ополоснуть рот. Они не разговаривали, не ели, не чистили зубы, не общались друг с другом. Во время этого процесса очищения, когда все мысли были сосредоточены на божествах вуду и предках – как африканских, так и гаитянских, – ни о каких сексуальных отношениях и речи идти не могло. После трехдневного сурового испытания Кэтрин вышла замуж за бога Дамбалу. Бракосочетание с богом или богиней для вуду явление обычное, оно представляет собой духовный союз, не препятствующий браку с земным супругом. Тем не менее эти отношения между разными мирами нередко трудны, и через какое-то время после того, как Кэтрин в них вступила, она пришла к выводу о том, что «бремя “супружеских отношений” с лоа лучше избегать. Требования выдвигаются очень суровые, постоянно проявляется ревность, наказания за ошибки строгие, а развода не существует». Чувственная и прекрасная Кэтрин слишком часто вызывала ревность Дамбалы: «Ни с одним дорогим для меня мужчиной я не была так сильно наказана за неверность, как с моим гаитянским богом-змеем», – призналась она[451]. Дамбала, как другие боги на Гаити и в других странах, и вправду ревнивы. С годами нищавшее и угнетаемое Гаити раскидало ее детей по миру, где также получил распространение и укрепился культ вуду. Двуязычные, говорящие по-английски и на креольском языке хунганы и мамбо проводят церемонии в подвалах, гаражах, домах и квартирах там, где существуют гаитянские общины. Двое из них – мамбо мама Лола и ее подруга Алурд – проводят обряды в Бруклине, а одна из их последовательниц, белая американка Кэрен МакКарти Браун, описала свои впечатления в работе «Мама Лола: жрица вуду в Бруклине». Алурд готовила Кэрен к процессу инициации, который должен был проводиться на Гаити. Ей и другим кандидатам предстояло провести несколько дней и ночей в комнате с ведром в качестве туалета. Кэрен также нужно было обзавестись одеждой для этой части обряда инициации, которая называется куш. Ей требовались три белых шарфа, два белых платья с длинными рукавами, одна белая ночная рубашка, одни четки и один наперсток. Потом Алурд объяснила, что произойдет дальше. «Когда ты кончишь заниматься кушем, с того дня, как окажешься внутри, пусть твоя голова сорок дней остается покрытой. И никому не позволяй до своей головы дотрагиваться! И чтобы никаких шушу! Ты меня слышишь? Никаких шу-шу! Я не шучу». «А что такое шу-шу?» К ним подскочила другая женщина и с явным намеком стала непристойно покачивать бедрами. «Знаешь… когда ты вместе со своим дружком, вы с ним как раз и занимаетесь шу-шу-шу-шу», – хихикнула она[452]. Этот период принудительного целибата необходим для концентрации всей энергии на лоа и проводимой работе. Он возвышает духовно и усиливает восприимчивость посвящаемого к отношениям с лоа. Целомудренные супруги ревнивых богов Целибат необходимо соблюдать и в других случаях. По средам наставница Кэрен мамбо Алурд, которая была замужем за лоа папой Агу Бадагри, всегда одевалась в красное, цвет Агу по средам. Она также посвящала ночи по средам своему духовному супругу, являвшемуся ей во сне. Алурд соблюдала традицию ночи среды – своего рода целибат – в течение всей жизни. Если бы она этого не делала, папа Агу стал бы ее ревновать и наказал за то, что она его бросила. Жорж Дюплесси, хунган из Порт-о-Пренса, женат на трех воплощениях лоа: Эрзули Фреде, Эрзули Дантор и Эрзули Петро. Эрзули – кокетка и любительница пофлиртовать, требовательная пассия. В результате Жорж так никогда и не женился. Он поддерживал совершенно невинные отношения с людьми и потому смог посвятить себя – телом и душой – своей духовной супруге. Но иногда даже этого было мало. Однажды, например, Эрзули спрятала его обручальное кольцо и, поскольку ему приходилось много работать и разъезжать по делам, отказывалась его отдать. Смущенный и подавленный, Жорж понял, что таким образом она хотела его наказать за то, что он ею пренебрег. Ради искупления вины он подготовил тщательно разработанную церемонию, в ходе которой повторил брачные обеты. Его – их – гости, в основном мамбо и их последователи, пировали, за милую душу уплетая острые гаитянские деликатесы, разложенные на многих блюдах: козлятину, мясо цесарок, курятину и говядину, жареные бананы, жирные спагетти, салаты и булочки. На нескольких блюдах были разложены вкусные конфеты – Эрзули любила сладости. Но самыми потрясающими оказались три трехъярусных свадебных торта, по одному для каждого ее воплощения. В изобилии были представлены спиртные и прохладительные напитки и крепкий, сладкий гаитянский кофе. Воздух благоухал ее любимыми дорогими французскими духами. В какой-то момент во время праздника, продолжавшегося всю ночь, Жорж собрался с силами, чтобы освободиться от лоа, овладевшего им. Гости с удивлением наблюдали за тем, как скромного и исполнительного Жоржа «объезжал» тот самый папа Агу, замужем за которым была Алурд. Он схватил саблю и лихо рубанул несколько раз воздух в своем малюсеньком, набитом вещами жилище, несколько раз топнул голыми ногами и стал корчиться в судорогах, в разных направлениях толчками делая телом непроизвольные движения. Когда папа Агу, в конце концов, убрался, Жорж свалился на пол потной, бесформенной массой. Наутро Жорж вновь обрел свое постоянно улыбчивое обличье. На его коротеньком пухлом пальце красовалось новое, ритуально освященное обручальное кольцо. (Несмотря ни на что, Эрзули отказалась вернуть ему утраченное.) Жоржу удалось доказать, что он к ней достаточно внимателен и бесконечно счастлив тому, что дни его мучений завершились[453]. Эта история отчасти объясняет, как Жорж мирится с неукоснительным соблюдением целибата. На самом деле это достаточно просто. Прежде всего, последствия «измены» Эрзули были бы ужасными и дорогими – она вполне была способна испортить ему жизнь, если бы он ее до этого довел. Удовлетворять ее капризы, постоянно делать ей подарки – дорогие духи, сладости и напитки, так же дорого, как содержать настоящую жену. Жорж не мог себе позволить ее злить. Она была в состоянии доставить ему немало неприятностей даже тогда, когда просто дулась или хандрила. Что уж тут говорить об измене? Жорж, надо сказать, был слишком сообразителен, чтобы попытаться себе такое представить. Девственные жрицы Солнца Акльи империи инков [454] Отцы-иезуиты, присоединившиеся к испанским конкистадорам, были потрясены и огорчены. Они жаловались на то, что инкские девушки очень отличались от их сверстниц в Европе. Там девственность невест ценилась высоко, а в раскинувшейся за океаном империи инков в Андах молодые женщины были так же свободны вступать в сексуальные связи, как и молодые мужчины. Священники, образно говоря, выкручивая себе руки, сокрушались об их поведении. «Женщины считаются менее ценными, если они хранят девственность, – жаловался иезуит отец Коста, – и потому, как только подворачивается возможность, они отдаются первому встречному мужчине»[455]. Принимая во внимание прагматичный подход к сексуальности, так сильно отличавшийся от европейского, ниспосланный божественной волей институт акль – избранных женщин – становится еще более интригующим. Сначала эти уединенно живущие девственницы могут показаться инкской версией весталок. Но на самом деле они очень друг от друга отличались. Религиозная роль акль была схожа с ролью весталок, но в отличие от последних акльи при этом также оказывали значительное влияние на политическую жизнь. К 1532 г., когда Писарро и его конкистадоры вторглись в империю инков и нанесли поражение ее войскам, эта страна простиралась от сегодняшнего Кито в Эквадоре до центральной части Чили. Как завоеватели, правившие на территории, включавшей земли различных поверженных врагов, инки сталкивались с постоянным сопротивлением, выражавшимся в разных формах – от замкнутого отчуждения до открытых восстаний. Их заслуга состояла в том, что они создали многофункциональный административный аппарат, который переплавлял разные завоеванные культуры в целостную политическую структуру, делавшую их управляемыми. На вершине инкской пирамиды власти стоял сам Инка – единовластный правитель и потомок бога солнца. Ниже располагались его чиновники, привилегированная и образованная знать, передававшая должности по наследству, чьи дети отсылались в Куско, административную столицу, формально для обучения. Этим куракам[456] хорошо платили, и, в отличие от миллионов изнуренных тяжким трудом землепашцев, сами они были освобождены от налогов. К числу достоинств такой системы относилось то, что она рекрутировала интеллектуальную элиту и бывших правителей покоренных народов. Большинство курак принадлежали к покоренным народам, поэтому инки даровали им завидный статус инки по привилегии, который мало чем отличался от положения инки по рождению. Чем они были более талантливыми и преданными, тем на большее количество подарков и поощрений могли рассчитывать. За счет этой строго иерархической структуры инкская бюрократия насаждала имперские стандарты и требования – например, высокие налоги, – среди миллионов индейских землепашцев. Конечно, это не уничтожало разногласий, но в значительной степени облегчало функционирование – и систему вознаграждения – империи. Параллели между имперскими функциями курак и акль поразительны, за исключением того обстоятельства, что акльи черпали силу совсем из другой религиозной области. Все существование инков было насквозь проникнуто религией. Огромную роль в их жизни играли обряды и ритуалы: церемонии и жертвоприношения обеспечивали плодородие урожаев и плодовитость животных, а также здоровье людей, которые обрабатывали землю и разводили скот. Пантеон инкских божеств был многочисленным, и в число самых важных богов входил Инти – бог солнца и основатель династии Инков. Как у земного потомка бога солнца, у Инки были уникальные, не такие как у других потребности. Так, например, в отличие от других мужчин, его женам надлежало быть девственницами. С присущим Инке блеском он посылал своего представителя, чтобы тот искал ему самых красивых девственниц в каждой провинции подвластной ему империи. Поскольку женщины Анд не были предрасположены хранить целомудрие, выбранные девочки еще не созрели в сексуальном отношении, самым старшим из них исполнилось не больше десяти лет. Эти акльи проходили суровый отбор по таким качествам, как красота, общественное положение и, конечно, девственность. Но если девочка была выбрана, ни она, ни ее родители не имели права возражать. С этого момента новую аклью увозили из ее общины, и она принадлежала лишь солнцу или Инке[457]. Акль, отбиравшихся на подготовку, селили в некоем подобии женских монастырей – акльяуаси, под присмотром мамакон – старших по возрасту акль, возвышенных до такого положения. Одним из важнейших условий, которые они должны были соблюдать до самого конца жизни, было то, что им следовало оставаться девственными. Четыре года или пять лет спустя вмешивался Инка и некоторых послушниц выбирал себе в жены. Хотя тех, на ком он женился, освобождали от обязательства оставаться невинными, они не только сохраняли свою честь, но и пользовались всеобщим уважением, внушали благоговение, «и индейцы – как мужчины, так и женщины, перед ними просто преклонялись»[458]. Большинство акль ритуально вступали в брак с солнцем, божественность которого с этого времени отчасти распространялась и на них как на его жен, с этого времени о них говорили как о «святых людях». В качестве жен Инки акль почитали по всей империи. Если следовать народному поверью, они были настолько высокодуховны, что существовали, довольствуясь запахом определенных фруктов. Повседневная жизнь в акльяуаси была четко организованной, всем там находилось дело, что в целом было свойственно трудолюбивым инкам. Акльи изучали как вопросы, относящиеся к религии, так и женские обязанности, связанные с ведением домашнего хозяйства, хотя исполнение последних всегда вписывалось в религиозный контекст. Акльи прекрасно пряли и ткали, красили в яркие цвета ткани для украшения идолов, сожжения жертвоприношений и для одеяний Инки. Они готовили чичу[459] и разные блюда индейской кухни и на восходе солнца говорили: «Солнце, съешь эту пищу, которую приготовили для тебя твои жены»[460]. После жертвоприношений этой пищей питались жрецы солнца, слуги, охранники акльяуаси и сами акльи. Как и целомудренные весталки, они тоже поддерживали огонь в храме, подбрасывая в него специально вырезанные и раскрашенные куски дерева. Старшие по возрасту акльи – мамаконы – обладали еще большей ответственностью. Например, на протяжении месяца, посвященного специальным церемониям, они распределяли большое количество хлеба, испеченного с добавлением крови животных, принесенных в жертву в ходе религиозных ритуалов. Они раздавали его небольшие кусочки всем иностранцам в Куско, а более крупные порции посылали во все иностранные храмы по всей империи и разным куракам в качестве символа политических связей и их верности солнцу и Инке. Этим простым ритуалом, обладающим мощной символикой, почитаемые мамаконы демонстрировали ту важную роль, которую они играли в инкской политической стратегии укрепления связей между Куско и провинциями. Основой, на которой зиждилось само существование акль, была их девственность. Акльяуаси хорошо охранялись, и акльи могли их покидать только для исполнения своих богослужебных обязанностей, таких как процессии. Однако иногда сексуальные страсти пересиливали их обязательства и верность долгу, и мужчины-охранники, стоявшие на воротах и призванные охранять добродетель акль, порой становились теми, кто ее крал. Однажды четыре акльи вступили в сексуальные отношения с некими мужчинами, поставленными стеречь вход в акльяуаси. Когда выяснилось, что они нарушили священные обеты, акльи и их любовники были арестованы, и верховные жрецы их всех приговорили к смерти. Акльи получили предупреждение. Они были невестами солнца, и их божественный супруг требовал вечного соблюдения целибата[461]. И тем не менее говорят, что Инка не раз прокрадывался в акльяуаси, чтобы совратить девственную аклью. После одного из таких свиданий престарелый охранник почтительно коснулся одеяний Инки, когда тот сидел на Площади солнца. «Инка, – прошептал он, – прошлой ночью ты приходил в Дом солнца и был с одной из его женщин». «Я согрешил», – глухо ответил Инка. Охранник ушел, довольный тем, что его не казнят за халатное отношение к своим обязанностям по защите целомудрия акль[462]. Однако большинство из них не чувствовали себя жертвами ни Инки, ни своих собственных страстей. Эти женщины вели «жизнь цариц и высокопоставленных дам, полную удовольствий и развлечений, их очень ценили, уважали и любили Инка и представители высшей знати»[463]. И в качестве невольных агентов имперского примирения и единения акльи были настолько действенны, что дважды, когда Куско подвергался разграблению, завоеватели обошли стороной только два места: Храм солнца и акльяуаси, дом почитаемых инкских дев. Происхождение картофеля [464] Если верить легенде, акльи живут и сегодня. Эту историю рассказывают перуанские потомки инков. Молодая аклья и крестьянский парень стали любовниками. Инка узнал о том, что девушка нарушила обет вечного целомудрия. Он приговорил молодую пару к захоронению в земле живыми, лицами вверх. В ту ночь даже силы природы были настолько потрясены, что реки пересохли, звезды изменили свой ход на небесах, и вся почва оказалась зараженной, кроме той земли, в которой были погребены любовники. Священников объяла тревога. Они решили, что тела нужно откопать и сжечь. Но вместо тел они нашли лишь два клубня, лежавших друг подле друга. Это и были первые картофелины. Один из главных продуктов питания в мире, всеми любимая картошка стала божьей карой согрешившей аклье и ее любовнику, с которым она нарушила священную клятву вечно хранить невинность. Надитум в Вавилонии [465] В Вавилонии тоже были монастыри для состоятельных женщин – надитум, посвященные Шамашу, богу солнца. Хотя такие женские монастыри существовали во многих городах, целибат соблюдали только среди надитум в Сиппаре[466]. Институт надитум, известный уже в старовавилонский период, достиг апогея в правление Хаммурапи и его сына Самсуилуны (1792–1712 гг. до н. э.). Хаммурапи имел в этом вопросе личную заинтересованность, поскольку его сестра Илтани принадлежала к числу надитум. Надитум, посвященные Шамашу, пользовались самым высоким статусом из всех монахинь. Как и в случае с целомудренными весталками, для женщин это имело необычайно важное экономическое значение. Вопрос о том, становиться ли надитум, решался семьей, он никогда не был связан с религиозным призванием. Старшие дочери при рождении назначались будущими надитум и «воспитывались для бога», пока не уходили в монастырь. Надитум проходили инициацию, когда им было лет пятнадцать, всегда в первые три дня вавилонского месяца тебет, частично соответствующего нашим декабрю – январю. В первый и третий день делались подношения Шамашу и его жене Айе. Второй день праздника был посвящен памяти скончавшихся надитум, он заканчивался пиршеством. В этот день на руку надитум клали нить, символизирующую ее будущий союз с богом Шамашем, и монастырь делал ей свадебный подарок, в котором наряду с едой и напитками ей дарили серебро. Для таких высокопоставленных надитум, как Илтани, проводились дополнительные церемонии, чтобы получить божественное согласие до момента их посвящения. Инициация, как и в случае весталок, включала важные финансовые операции между членами мирской семьи надитум и монастырем. Семья предоставляла впечатляющее приданое, состоявшее из части владений ее отца, ювелирных украшений, мебели, блюд, тканей, коров и овец. Одна из надитум получила девятерых девушек-рабынь, двадцать четыре накидки, сорок два головных убора и даже саван для ее похорон в отдаленном будущем. После инициации надитум предоставлялось юридическое право управлять своей собственностью либо передать эту функцию братьям. Надитум, в приданом которой собственности не было, имела право на равную с братьями долю наследственного имущества отца. Как ни странно, многие посвященные могли уйти в монастырь только спустя годы, когда там для них освобождалось место. Эти монастыри не были похожи на другие. Вместо общего здания, такого как Дом весталок, надитум жили в отдельных домах на огороженной территории. Дома были дорогие, и лишь некоторые надитум покупали больше одного дома, а другие были довольны, если им удавалось снять комнату. В таком монастыре жили от ста до двухсот надитум. Им не было запрещено его покидать, но случалось это нечасто. Там же жили несколько мужчин-управляющих, время от времени монахинь посещали родственники-мужчины. Надитум на протяжении всей жизни должным были соблюдать целибат, хотя наказания за прегрешения были менее жестокими, чем кары, предусмотренные для верховных жриц или жен, которых казнили. Известно, что в правление Хаммурапи у двух надитум родились дети, но они не были опозорены, их даже не изгнали из монастыря. Однако тех надитум, которые жили вне монастырских стен или проводили время на постоялых дворах, приговаривали к смертной казни через сожжение. Повседневная жизнь надитум представляла собой смесь религиозных и светских действий. Дважды в день она приносила пожертвования, а в двадцатый день каждого месяца, священный день, посвященный Шамашу, ей надлежало делать более внушительное подношение с мясом и пивом. Кроме того, она участвовала в семи ежегодных празднествах и различных религиозных торжествах. Типичная надитум также тратила много энергии на управление своим имуществом, торгуя серебром и ячменем, сдавая в аренду поля, сады, дома, сараи, мастерские, рабов и волов. Одна надитум, например, руководила работой ста семнадцати тружеников. Многие надитум принимали участие в деятельности кооперативных предприятий, часто приобретали земли, прилегавшие друг к другу, и сообща владели полями. Хотя надитум представляли собой существенный экономический потенциал, их власть и привилегированный статус раздражали членов некоторых мужских деловых объединений. Нередко случалось так, что после совершения сделок бывшие партнеры-мужчины набрасывались на надитум и избивали их. Поскольку соблюдавшие целибат надитум оставались бездетными, им позволялось удочерять молодых надитум или девушек-рабынь, чтобы те заботились о них в старости. Такая возможность представляла собой немаловажное обстоятельство, поскольку обычно надитум жили до преклонного возраста. Принцесса Илтани, например, исполняла свой долг более шестидесяти лет перед тем, как «боги призвали ее на праздник» (такой выразительный эвфемизм был использован для обозначения смерти надитум). Монастыри надитум существовали более трех столетий. Преданность их обитательниц Шамашу и Айе обеспечивала их семьям религиозную безопасность, поскольку их дочери были тесно связаны с этими важными божествами. Светские выгоды были столь же существенны. Соблюдавшийся ими целибат становился гарантией от перенаселенности, которая делила наследуемые жителями Вавилонии земельные владения на крохотные участочки. Надитум, в свою очередь, вознаграждались высоким статусом, привилегиями и финансовой независимостью, о которых большинство женщин Вавилонии не могли даже мечтать. Благосклонные к сексуальным отношениям религии: иудаизм и ислам Иудаизм [467] Иудаизм и ислам – единственные мировые религии, которые не воспринимают целибат с глубоким почтением и не требуют от верующих его соблюдения. Иудеи и мусульмане строго относятся к девственности незамужних женщин[468], но восхваляют брак и эротическую сторону супружеской жизни. Иудаизм, более древний из двух религий, учит, что, поскольку Бог справедлив, Он не станет подвергать их боли или страданиям без божественной цели. Поэтому такой Бог хочет, чтобы Его народ испытал все чудесные проявления созданной Им жизни, включая сексуальные отношения. Однако такой подход не подразумевает свободной любви. В рамках иудаизма лишь брак создает надлежащие условия для занятий сексом. Вступив в брак, еврейские супруги могут испытывать наслаждение от сексуальных отношений, но в определенных пределах. Запрещено заниматься мастурбацией и жить половой жизнью во время месячных, а единственным отверстием для семяизвержения должно являться влагалище[469]. Иудаизм ценит сперму как средство воспроизведения рода человеческого и потому осуждает ее потерю как неудачу мужчины пополнить население Земли. Половой акт служит как для получения удовольствия, так и для воспроизведения потомства. Это представление отчасти восходит корнями к древней еврейской медицинской мудрости, в соответствии с которой женское и мужское сексуальное наслаждение рассматривалось как важнейшее условие для зачатия ребенка. Кроме того, сексуальные отношения могут продолжаться и в пожилом возрасте, как отношения между уже старым Авраамом и Саррой, его супругой весьма преклонного возраста. Единственной допустимой формой целибата является бдительно проверяемая добрачная женская девственность. Это действительно очень важно. Всем надо вступать в брак, получая то, что один авторитетный раввин называет «законным физическим удовлетворением». Брак имеет дополнительное преимущество, заключающееся в духовном спасении мужа и жены, ограждает их от плотского греха. Кроме того, брак способствует развитию великого божественного замысла по увековечению рода человеческого и поддержке семьи как ячейки общества[470]. Для евреев плодовитый брак имел и другие положительные стороны. Для народа, страдавшего от изгнания, погромов и других бедствий, семейное и духовное сплочение было важнейшим средством сохранения единства. Это было настолько очевидно, что еврейский закон намеренно объявлял целибат вне закона. Целибат не просто нарушает заповедь 1:28 Книги Бытия: «плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю». На самом деле это такое же преступление, как убийство, поскольку уменьшает число душ Господних, рожденных на этой земле. Ведь по традиции каждый еврей должен стать отцом хотя бы одного сына и одной дочери. В средние века ревностные раввинские суды использовали свои полномочия, чтобы заставлять холостяков вступать в плодовитые браки, налагая на них штрафы, изгоняя или даже подвергая их бичеванию[471]. Еврейская интерпретация того, что случилось с Адамом и Евой в Эдемском саду, свидетельствует о том, насколько разительно отличались позиции иудаизма и христианства в вопросе о сексуальности и, соответственно, о целибате. Раввинская литература рассматривает Адама и Еву как супружескую пару, жившую в браке в Эдемском саду. Змий, который поначалу был сторонним наблюдателем, видел, как они соблюдали свои супружеские обязанности, и его обуяла страсть к Еве. Такое истолкование событий в Эдемском саду возникло задолго до того, как его можно было противопоставить христианской трактовке событий. Оно просто представляет собой принципы иудаизма, выступающего в поддержку супружеских отношений, и поясняет тон приводимых ниже благословений: Другое благословение превозносит славный звук смеха и ликования невест и женихов, когда они с восторгом танцуют и поют: «Благословен ты, Господи, дающий жениху радость от невесты»[472]. Несмотря на то что их религия всецело одобряет брак, некоторых евреев привлекает целибат. Значительная часть талмудической литературы посвящена предполагаемому целибату Ноя и Моисея, а выразители взглядов позднесредневекового хасидизма – ортодоксального течения в иудаизме, пытались примирить заповедь о необходимости плодиться и размножаться в браке с женоненавистническими, нередко даже демоническими взглядами на женщин. Как евреи они не могли осуждать и запрещать половой акт, но могли и настоятельно требовали совершать его без вожделения или физического удовольствия. Равным образом они предписывали мужчинам заботиться о своих женах лишь как об инструментах продолжения рода. В качестве аналогии приводился риторический вопрос о торговце, которому была нужна лошадь, чтобы доехать до рынка: «Должен ли он из-за этого любить лошадь?»[473]. У некоторых хасидов такое отрицательное отношение к женщинам зашло настолько далеко, что довело их до целибата, но это было отклонением от норм иудаизма. Более сложная и неоднозначная ситуация возникает тогда, когда некоторые раввины-талмудисты дают обет целибата для того, чтобы более полно посвящать себя изучению Талмуда – свода гражданских и религиозно-этических еврейских законов. Самым известным примером такого подхода может служить поступок жившего во II в. Шимона бен Аззая[474]. В своем учении он проклинал целибат, но сам соблюдал его на протяжении всей жизни. Когда другие священнослужители упрекали его в непоследовательности, Аззай отвечал им: «А что мне еще делать? Сердце мое стремится к Торе; а мир пусть поддерживают другие»[475]. В периоды тяжелого экономического положения тем, кто полностью посвятил себя изучению Торы, Пятикнижию Моисеева закона, разрешалось воздерживаться от половой жизни и их долга плодиться и размножаться в период обучения. Ученый, всю жизнь посвятивший богословию, даже мог оставаться холостым, чтобы больше внимания уделять научным занятиям. Но в полную противоположность христианству иудаизм не допускает монашества, понятие целибата остается ему чуждым и нежелательным. Как в древности выразился один раввин: «Мы святы и более добродетельны, поскольку рожаем детей, и потому множится наше потомство в мире»[476]. Ислам [477] Если говорить о целибате, ислам во многом схож с иудаизмом. Пророк Мухаммед имел несколько жен и с радостью предавался с ними сексуальным утехам. «О, юноши, – восклицал он, – я вам рекомендую заниматься половой жизнью». Это замечание не было случайным или ошибочным. Еще Мухаммед говорил: «Ни один дом не был создан в исламе в большей любви пред взглядом Аллаха, чем в браке»; «Кто бы ни любил следовать моей традиции… должен знать, что часть ее составляет брак»[478]. Бесспорно, любящая женщина через эротическую связь с ней является одним из важнейших для ислама принципов. Такой бурный восторг от супружеской любви берет свое начало в Коране и его мифе о Сотворении мира. Аллах создал человека из праха, глины, капель семени и застывшей крови, которой он тоже обладал. Сознание того, что сперма также была божественным атрибутом, привело к оформлению взгляда на брак как на высшее благо. Мухаммед специально выступал против целибата и побуждал каждого мужчину, способного к браку, жениться. Вместе с тем ислам не поощряет необузданный блуд. Как и в иудаизме, он вводит определенные ограничения, в частности призывая к воздержанию от половой жизни во время менструального цикла у женщины и соблюдению обрядов очищения перед тем, как вернуться к сексуальным отношениям. Ибо «истинно Аллах любит тех, кто к нему обращается, любит тех, кто заботится о чистоте»[479]. Идеалом ислама является ответственное удовлетворение сексуальных потребностей. Притягательность между полами считается ниспосланной свыше и естественной, «абсолютной вселенской божественной волей», и «любовь – это подобие творческого акта Господа». Тайна сексуальности столь же благословенна, как совокупность божественной работы. Даже оргазмы являются замечательными явлениями, и исламу удалось включить «оргазм в выход за пределы собственной сущности»[480]. Как и еврейские мудрецы, пророк выступал против целибата и монашества. Когда жена Усмана ибн Мазуна, его близкого друга, пожаловалась, что муж стал аскетом, соблюдавшим пост и воздерживавшимся от половой жизни, Мухаммед пришел в ярость. Он даже не надел домашние туфли, а сжал их в руках, и босой побежал к дому Усмана. «О, Усман! – воскликнул он. – Аллах послал меня не для того, чтобы соблюдать монастырский устав… Я соблюдаю пост, молюсь и продолжаю заниматься интимными отношениями с женой»[481]. Женщин побуждали вступать в брак, как и мужчин. Мусульманский праведник осуждал женщину, ставшую аскетом, чтобы обрести благосклонность в глазах Господа. Он убеждал ее в том, что аскетизм не был тем образом жизни, который нравился Господу. На деле пророк рассматривал одиноких людей как занимавших самое низкое положение в обществе, поскольку «тот, кто состоит в браке, уже отстоял половину своей веры, и потому ему надо будет страшиться Аллаха за другую половину»[482]. Иначе говоря, поскольку мужья и жены могут на законном основании удовлетворять свои эротические потребности, для них больше нет никаких препятствий, мешающих им стремиться к достижению духовного развития. Одним из течений в мусульманстве, пренебрегающим этими общепринятыми догмами, сторонники которого проповедуют и практикуют целибат, является суфизм. Суфии – мистики, которые сравнивают женщин с сатаной и злом и потому стараются их избегать. Тем не менее они представляют собой меньшинство, как нередко говорят, исключение из правила. И в иудаизме, и в исламе целибат представляет собой малоизвестное и чуждое понятие, богословы этих религий относятся к нему с глубоким подозрением. Девственность незамужних женщин всячески поощряется, но брак восхваляется как добродетель, главной задачей которой является радостное, приносящее удовлетворение воспроизведение потомства. Бог евреев и Аллах мусульман определили это как основополагающую истину. Глава 5 Целибат для сохранения спермы TOTUS HOMO SEMEN EST Сохранение жизненной силы Дэви Крокетт и «Движение за мужскую чистоту» Диета Джона Харви Келлога для снятия сексуального напряжения Что следует знать каждому канадскому мальчику о сперме СИЛА СПЕРМЫ В СПОРТЕ Греки тренируют здоровый дух в непорочном теле Викторианцы упражняются в «мускульном христианстве» Чероки играют в мяч Непорочные спортсмены нашего времени Индийские борцы БРАХМАЧАРЬЯ И СИЛА СПЕРМЫ Подвижничество целибата Женщины Ганди Сперма как эликсир патриотизма Христианский запрет онанизма – извержения семени на землю, как это делал библейский Онан, – настолько суров, что, с одной стороны, поводом для постоянной озабоченности всегда были ночные семяизвержения, в то время как, с другой стороны, мастурбация, прерванный половой акт и применение большей части противозачаточных средств, кроме воздержания, являются очевидными грехами. Равным образом Церковь отказывает в таинстве брака мужчинам, не способным к семяизвержению. Поэтому евнухи жениться не могут. По той же причине отсутствие консуммации брака[483] из-за импотенции является убедительной причиной для его расторжения. На протяжении долгого времени природа спермы была объектом пристального интереса философов, медиков, общественных реформаторов, религиозных мыслителей и спортивных тренеров во всем мире. Она представляет собой основополагающую концепцию двух крупнейших мировых религий – христианства и индуизма. Как мы уже видели, в индуизме делается упор на чрезвычайной важности сохранения спермы, на связи этого процесса с духовным и моральным развитием, а также с физическим здоровьем. Свойства и сущность спермы красной нитью проходят в медицинской мысли от Гиппократа в IV в. до н. э. до Уильяма Эктона[484] в XIX в. Спортсмены тоже нервничали, соблюдая ограничения половой жизни до соревнований, больше двух тысячелетий налагавшиеся на них тренерами. Ведь совсем немногие хорошо развитые физически мужчины осмеливались рисковать поражением, опрометчиво растрачивая жизненную энергию. В этом разделе с разных позиций рассматривается вопрос о важности сохранения спермы – форме целибата, присущего исключительно мужчинам. В число этих позиций входит медицинская точка зрения с древности по настоящее время; отношение к проблеме движений за моральную чистоту в XIX в. в США и Канаде; подход индийских борцов, вовлеченных в антиколониальную и национально-освободительную борьбу; и широко известные эксперименты с брахмачарьей Махатмы Ганди, проверявшего состояние своего полового безразличия через интимные и ярко эмоциональные отношения с рядом преданных ему молодых женщин. Totus homo semen est [485] Сохранение жизненной силы Исторически мужская сексуальность рассматривалась в двух аспектах – как моральная проблема и физическое явление. В моральном плане речь идет о страсти и похоти, совращении и покорении, отсутствии сдерживающих факторов и слабости. Физическое ее проявление определяется двумя основными составляющими – половым членом и спермой, выполняющими функцию семяизвержения при оплодотворении, удовольствии от удовлетворения и онанизме. Что представляет собой сперма? В древние времена китайцы, индийцы и греки определяли ее как основную сущность, или гумор[486]. Греческие доктора уточнили это определение и учили, что сперма, желудочный сок и лимфа относятся к категории жидкостей, отличающихся от крови, слизи, желтой и черной желчи, и что хорошее здоровье зависит от должного равновесия всех этих элементов. Гиппократ, великий авторитет в области медицины[487], поддерживал сексуальные ограничения, но не воздержание, и учил, что целомудренные женщины очень страдают, поскольку их чрева, сухие от отсутствия спермы, неустанно перемещаются в их телах. Когда к одному врачу, последователю Гиппократа, пришла женщина с симптомами истерии, он первым делом обследовал ее гениталии, полагая, что причина болезни заключалась в том, что ее «блуждающее» чрево так протестовало против отсутствия половой жизни. Врач рекомендовал пациентке заниматься половой жизнью и забеременеть. Гиппократ описывал и другое женское медицинское состояние – закупорку менструальной крови, что вызывало умопомешательство и мысли о самоубийстве, поскольку она давила на сердце, центр сознания. И в этом случае прописываемым средством был половой акт, причем замужние женщины подтверждали преимущества совокупления, поскольку после него облегчались менструальные боли. Поэтому для женщин сохранение девственности и соблюдение целибата вредно, а половая жизнь полезна. Относительно мужчин Гиппократ придерживался иного мнения: им он советовал сохранять сперму, которая придавала их телу больше энергии. Половая жизнь, рекомендуемая женщинам, мужчинам наносила ущерб, поскольку лишала их спермы. В качестве предупреждения он рассказывал о слишком активном в сексуальном отношении молодом человеке, который и вправду умер, сойдя с ума, после простого желудочного расстройства, развившегося в смертельную болезнь из-за того, что он чрезвычайно ослабил свое тело, безрассудно истощая запасы спермы. Практическое значение этого не вполне ясно, поскольку то, что было благотворно для женщин, могло причинять вред мужчинам. На деле медицинская мудрость Гиппократа лишь отражала пренебрежительное отношение греков к женщинам как к неким чужеродным созданиям, которым требуется приручение – брак и материнство, стоящими выше их по положению в обществе мужчинами. На практике такая дихотомия реальной проблемы не представляла. Главным приоритетом было здоровье мужчин, поэтому мужчины вступали в сексуальные отношения или соблюдали целибат на основании своих собственных потребностей и представлений. Если они приходили к выводу о том, что сексуальные отношения – семяизвержение – оказывали благоприятное воздействие на их здоровье, они в них вступали. Если же мужчины были больше заинтересованы в сохранении спермы, что помогало им накапливать силы, они предпочитали соблюдение целибата. В «науке» настолько укоренилось мнение о связи целибата со спермой, что противоречивые точки зрения на целибат (обычно краткосрочный) могли привести к подмене воздержания потворством своим желаниям. Таким образом, целибат представлял собой лишь еще одно средство, подобное диете, упражнениям, массажу и приему ванн, для улучшения самочувствия людей, фанатично одержимых проблемой собственного здоровья. С начала II в. в работах ведущих врачей постепенно все большую роль начинает играть аскетизм. Гален, великий римский врач, живший во II в., и сменивший Гиппократа как медицинское светило, а также Соран, личный врач императора Адриана, пришли к выводам, противоречившим предшествующей медицинской мудрости. Личным предпочтением Галена была девственность как для мужчин, так и для женщин, однако как врача его беспокоили расстройства, которые может вызвать соблюдение целибата. Например, избыток спермы, как и гниющий мусор, мог вызвать такие проблемы, как духовная или эмоциональная апатия, лень и равнодушие. Какое лечение он предлагал? Половую жизнь. Этот совет в той же степени относился и к женщинам, поскольку Гален считал, что они тоже вырабатывают сперму. Однако он предупреждал, что сексуальные отношения утомительны, поскольку сперма состоит из пневмы, или жизненного духа, и оргазмов, согревающих кровь, что подрывает здоровье человека. Так, например, молодые люди, которые чрезмерно увлекаются сексом, иссушают свои тела, и им требуется увлажнение. С точки зрения Галена, сексуальные отношения как рутинная тяжелая работа были альтернативой целомудренной заботе о здоровье. При этом следовало придерживаться таких принципов, как уравновешенность и чрезвычайная умеренность. Соран тоже отошел от прежних взглядов. В работе «Гинекология» он заявил, что здоровье женщин, всю жизнь хранящих девственность, лучше, чем у матерей, и что половой акт вреден как для мужчин, так и для женщин. Соран доказывал, что девственницы, не знающие полового влечения, не страдают от его разрушительного действия. С другой стороны, его очевидными жертвами являются любовники, потому что они часто бывают бледными, худыми и слабыми. Девственники также сохраняют сперму и за счет этого становятся сильнее, поскольку сперма – это живое, питательное вещество. «Хранящие целомудрие мужчины сильнее и крупнее… и здоровье у них лучше… здоровье женщин, хранящих девственность, в целом также бывает лучше»[488]. И поскольку вынашивание детей истощает и ослабляет женщин, девственницы также обладают более крепким здоровьем. Трактат Сорана стал весомым вкладом в дебаты о физическом воздействии мужского целибата, бушевавшие в первые два века христианства, которые он распространил и на женщин. То обстоятельство, что его восхищенные упоминания о девственницах с прекрасным здоровьем относились только к христианкам и жрицам, включая весталок, свидетельствует о том, что в римскую эпоху женщины и девушки-язычницы не хотели соблюдать целибат и не соблюдали его. Несомненное осуждение им полового акта и идеализация девственности были медицинской интерпретацией аскетического идеала, укоренявшегося в империи наряду с христианством. Ночные поллюции, непроизвольные семяизвержения во сне, которые так мучили мужчин от Блаженного Августина до Мартина Лютера, также были неотъемлемой частью этой оживленной дискуссии, поскольку извергавшаяся жидкость определялась как сперма. Реакции на это варьировались от полного осуждения до приятия. Соран, например, просто отмечал, что: Монашеская мудрость (основанная на долгом опыте) сводилась к тому, что два или три ночных семяизвержения в месяц были морально приемлемы, главным образом потому, что представлялись неизбежными. Такой религиозный подход не отражал мысли о ценности спермы как одной из основных жидкостей тела. Самую странную интерпретацию роли спермы в половом акте дал Блаженный Августин. Через семя Адама, писал он, весь род человеческий унаследовал природу, необратимо опороченную грехом. Каков же механизм этого трагичного всеобщего порока? «Природа спермы, благодаря которой все мы появились на свет». Семя Адамово было «отмечено печатью смерти», и потому каждый человек, родившийся от оплодотворения спермой, изначально заражен грехом[490]. Лишь Христос, зачатый без применения спермы, свободен от греха. По мнению Августина, сперма является передающимся по наследству злом, страшным ядом, заразившим мир со времени грехопадения. Все эти обсуждения и споры о сексуальности и целибате исходили из того, что сексуальность и целибат основывались на представлениях о сперме как о жизненно важной субстанции. При этом моральные и социальные проблемы (например, развитие отношений) оставались без внимания, и целибат или его противоположность рассматривались исключительно с точки зрения влияния на здоровье, почти так же, как серия упражнений или в чем-то измененная диета. Такое внимание к сперме присуще большинству обществ, оно оказывало огромное влияние на решения мужчин о соблюдении целибата. (Это составляет разительное отличие с современными христианскими дебатами о целибате, в которых с презрением отрицается такой плотский подход, проблема рассматривается исключительно с духовных позиций.) Спустя более тысячи лет медицинская наука по сравнению с греческими и римскими докторами лишь незначительно продвинулась вперед. Ее основополагающей предпосылкой был тезис о «жизненно важной» или «жизненной» силе – точка зрения, вполне устраивавшая еще Галена, контролирующей человеческий организм и способной объединять или ослаблять отдельные его части. Некоторые мыслители называли эту жизненную силу магнетизмом, электричеством, гальванизмом, животным теплом, нервной энергией или нервной силой, другие предпочитали говорить просто о жизненной силе. Однако сторонников всех этих точек зрения объединяло убеждение в том, что жизненная сила передавала саму жизнь и что ее великим проводником является сексуальная энергия. Наиболее представительными сторонниками этих двух основных концепций – жизненной силы и электричества – были швейцарский доктор Самюэль Огюст Тиссо и американец Сильвестр Грэм, прославившийся крекерами Грэма[491]. В классическом трактате Тиссо 1758 г. об онанизме, который вдохновлял медицинскую мысль почти до XX в., указывалось, что сперма является естественной, концентрированной жизненной энергией, выделяемой кровью для создания новой жизни. Именно эта концепция нашла отражение во фразе totus homo semen est. Сперма, пояснял Тиссо, С точки зрения его ученика Грэма, широко известной его современникам в 1830-е гг., оргазм рассматривался как высвобождение стремительного потока нервной энергии, похожей на электрическую. В основе этих двух теорий лежало присущее Гиппократу, Га-лену и греческим философам, в частности Пифагору, основополагающее убеждение в том, что каждое тело обладает лишь определенным запасом жизненной жидкости или энергии и с каждым семяизвержением этот ценный ресурс сокращается. В соответствии с другими подобными теориями, сперма, сохраняемая в целомудренном теле, использовалась повторно, обогащая кровь и восстанавливая функции мозга. Очевидно, что единственным логическим решением в этом плане были сексуальные ограничения, поскольку если сексуально озабоченный мужчина всю свою жизненную силу растрачивал на половые излишества – всегда определявшиеся в удивительно скромных объемах, например, больше чем раз в месяц, – тогда он растрачивал свой жизненный запас, после чего неизменно следовало прогрессирующее и фатальное истощение. (Даже радикальное американское движение за свободную любовь в середине XIX в. рекомендовало делать передышку раз в каждые два года.) Вот почему осуждалась не только половая жизнь, но даже ночные поллюции и мастурбация. Они расточали драгоценные унции спермы, уменьшая ее конечный запас, дарованный каждому мужчине. Как пояснял Грэм, Грэм полагал, что сексуальность обладает не только плохими сторонами. Она просто представляла собой рациональный и, как он полагал, человеческий способ распределения ограниченных ресурсов. Чем безрассудно расточать жизненную силу спермы на несколько мгновений чувственного удовольствия, гораздо лучше направлять ее на то, что канадский историк Майкл Блисс называет «творческое сексуальное подавление». Сперму следует расходовать только на зачатие детей, а остальное надо сохранять как энергию, которая должна быть направлена на достижение более высоких целей в жизни. Честолюбивых юношей – самую важную целевую группу, побуждали избегать сексуальных отношений, мастурбации и даже ночных поллюций, поскольку это вело к потере «сексуальной жидкости»[494]. (Такой крутой поворот от взглядов, господствовавших в XVIII в., до Тиссо, когда медицина считала оргазм здоровым явлением, а целибат осуждался как болезненное и экстремальное состояние, привел к возникновению Движения за мужскую чистоту, о котором речь пойдет ниже.) Целибат рассматривался не только как моральный выбор, но и как физиологическая необходимость. В англоязычном мире по другую сторону океана в конце XIX в. споры о сексе, трактовавшие сексуальные отношения скорее как семяизвержения, чем как одно из проявлений любовных чувств, также были облечены в псевдомедицинские термины, произвольно смешанные с моральными сентенциями. Кроме того, они рассматривались в качестве своего рода метафоры современных экономических моделей с позиций концепции «экономии спермы». В качестве атрибута респектабельного джентльмена в моде тогда было целомудрие, причем образцами пожизненного соблюдения целибата считались Джон Локк и Уильям Питт. Некоторые серьезные авторы медицинских трактатов и сторонники аскетизма утверждали, что даже ночные семяизвержения в чем-то были схожи с осквернением. «Совестливые и порядочные мужчины… смотрите на них как на свидетельства широко распространенной непристойности мысли, от которой они должны излечиться», – заявлял сэр Джеймс Пэйджет[495]. Известный врач Т. Л. Николз внес лепту в чувство вины тех мужчин, у которых часто бывают ночные семяизвержения, утверждая, что их эротические сны являются проявлением порока, в девяноста процентах случаев связанного с мастурбацией. «Этот порок доводит до самоубийства сотни молодых людей», – отмечал он, наверняка с чувством мрачного удовлетворения. Такой тип целомудрия соблюдать было почти невозможно, даже мужчинам, стремившимся соответствовать высоким моральным принципам. Попытка увязать мораль с чисто механическим процессом вела к принижению ее значения и – что было еще хуже – делала ее смешной, когда, например, решительные или нервные молодые люди пытались воспрепятствовать неконтролируемым процессам, происходившим с ними во сне, обвязывая половые члены веревками, чтобы не допустить непроизвольной эрекции. Респектабельных джентльменов поощряли соблюдать режим, который никак нельзя было назвать аскетическим. Доктор Уильям Эктон, британский пропагандист идеала респектабельного целомудрия, рекомендовал ежедневно принимать ванны, спать на жесткой постели, соблюдать умеренную диету без алкоголя, заниматься интеллектуальным стимулированием, религиозными исследованиями и большое внимание уделять физическим упражнениям. Последняя его рекомендация была с энтузиазмом включена в школьную программу и в лучшем виде представлена как «мускульное христианство». На позднем этапе викторианского периода в истории Англии сторонники респектабельного джентльменского целомудрия разработали не имеющее отношения к медицине его рациональное обоснование, основанное на экономической модели того времени. Они исходили из общей идеализации самоконтроля во всех сферах жизни и доказывали, что, как и налоговая умеренность, сексуальное воздержание является благом и его можно достичь благодаря самоконтролю и сублимации, предпочтительно за счет рационального использования времени. Результатом соблюдения такого рода целибата должно было стать накопление капитала. С другой стороны, невоздержанность была злом, она вела к заключению слишком ранних браков и нищете. Из этих положений следовало, что соблюдение целибата – до приемлемо позднего вступления в брак, после того, как было накоплено достаточно средств, чтобы купить приличный дом, – должно было стать интегральной частью образа жизни английского индустриального общества. В конце концов, разве не были сексуальное воздержание и трудолюбие связаны как ценности единой системы? Ведь говоря об индивидуально ограниченном запасе спермы, можно было прийти к выводу о том, что та же хваленая бережливость, создавшая британскую промышленную империю, позволила бы стабилизировать общество в случае рождения меньшего числа людей, которые становились бы достойными гражданами. В более провинциальной, сельской версии взгляда на экономию спермы она называлась семенем – так к ней применялось образное выражение, присущее аграрным библейским временам. Однако сперма как семя имела совсем иное значение, чем сперма как ограниченная биологическая сила. Если семена не посеять, они сгниют, и бедные землепашцы проводили здесь аналогию со спермой, становившейся бесполезной, если она не была использована. Более того, если семя не пустило корни и не проросло, оно оставалось таким же бесполезным. Поэтому сельские мужчины обычно женились на уже беременных от них женщинах. Экономия спермы, за которую ратовали некоторые представители среднего класса, была бессмысленна с точки зрения работников и фермеров, веривших в раздутые от их семени животы жен[497]. Различные общественные движения возникали и действовали в ответ на настоятельные призывы к обращению в новую веру таких деятелей, как Сильвестр Грэм и его красноречивые сторонники в Северной Америке, в Европе и в Индии с ее собственной строгой и сложной системой сохранения спермы – брахмачарьей. На протяжении десятилетий развивалось «Движение за мужскую чистоту», пока не подошло к закономерному завершению, как и отпущенный природой запас спермы, который раньше или позже также подходит к истощению. Дэви Крокетт и «Движение за мужскую чистоту» Ах, эта Америка Викторианской эпохи, как же замечательно и витиевато ты внушаешь подавление сексуальных желаний! Причем на этот раз целями внушения являются не столько его обычные жертвы – женщины в шелестящих юбках, которые если не очень хороши, то очень плохи, – а молодые холостяки. Однако пора переходить к делу. Давайте обратимся к сбившемуся с пути добродетели холостяку до того, как он обретет спасение, и тогда мы его уже не узнаем. Назовем нашего молодого человека Дэви[498] – ему бы это понравилось, потому что его кумиром был Дэви Крокетт[499]. Наш Дэви хорошо знал своего тезку по «Альманахам» Крокетта. На самом деле его душила зависть, когда он читал печатавшиеся там сентенции, сдобренные небылицами о лукавстве, мошенничестве, распутстве, подвыпившем удальце, сумевшем избежать ремня злого папы и с тех пор жившем в страхе. Дэви страха не испытывал. Он сбежал с запущенной фермы отца в сельской Новой Англии и обосновался в портовом городе, где надеялся найти покупателей на свои неквалифицированные услуги. Где-то около года в первой половине XIX столетия, до опустошительной Гражданской войны, Дэви перебивался тяжелой работой на фабрике. Он жил в нищенских условиях вместе с несколькими приятелями и по вечерам, когда было противно возвращаться домой, бродил по кривым улочкам в тусклом свете газовых фонарей. Иногда Дэви доводилось ужинать в ресторанах. Блюда ресторанной кухни казались ему слишком острыми и странными на вкус, который он смывал непривычно крепким кофе. Позже, положив в рот порцию жевательного табака, он задумчиво его жевал, сплевывая мокроту далеко на загаженный тротуар, как будто тем самым выражал презрение к своей жизни, которое чувствовал и тогда, когда жил дома и когда думал о перспективах жизни в городе. Если бы у него оставалось достаточно денег, он, может быть, и ответил бы на заигрывание какой-нибудь очень плохой женщины, кто знает? Он даже мог бы без сопротивления поддаться обольстительным увещеваниям этих распутных женщин. Но к счастью для Дэви, спасение его уже было близко. Отложил бы ты в сторону, молодой человек, свои «Альманахи» и вместо них обратился к более поучительным и нравственным историям. Почему бы тебе не познакомиться с «Лекциями о целомудрии для молодых людей» Сильвестра Грэма? Или с «Советами молодым» доктора С. Б. Вудворда? Или с «Пособием для молодых людей» Уильяма Элкотта? Грэм, Вудворд и Элкотт входили в число основателей американского «Движения за мужскую чистоту», начало которого восходит к 1830-м гг., когда Дэви и множество подобных ему молодых людей нескончаемым потоком двинулись в города Новой Англии. Беспорядок, аморфность и нараставшие перемены в этой новой Америке ужасали многих юношей[500]. Отцовский контроль над сыновьями утрачивал силу, а с ним теряли влияние уроки дисциплины, мужества, морали и нравственности. Ученичество – традиционная система обучения рабочим навыкам, исчезало. Дэви и его приятели, неквалифицированные, свободные, как перекати-поле, ничем никому не обязанные, которым нечего было терять, представлялись многим горожанам опасной и разгульной городской вольницей. Сторонники «Движения за мужскую чистоту» подозревали, что они – студенты, продавцы, приказчики и ремесленники – еще и мастурбировали. «Движение за мужскую чистоту» не принуждало всех американских мужчин к добрачному целибату, потому что не могло этого обеспечить. Тем не менее оно на многих оказало влияние – на скольких именно, мы не узнаем никогда, – и представляло собой единственное скоординированное движение в защиту целомудрия, нацеленное исключительно на холостяков. Аналогичное движение, связанное с женщинами, проповедовало непорочность наряду с набожностью, смирением и приверженностью к семейной жизни, когда половой акт мог преследовать достижение лишь одной цели – материнства, естественно, только после вступления в брак. Непорочные женщины заслуживали непорочных мужчин, которых пытались создать реформаторы. Пропагандисты «Движения за мужскую чистоту» призывали к умеренности, вегетарианскому питанию, моральному совершенствованию и соблюдению целомудрия до вступления в брак. Алкоголь и жирная, острая пища слишком возбуждали и вели к усилению чувственности, а чувственность, нередко удовлетворяемая самостоятельно, развращала, вызывала психические заболевания, пороки и упадок всего общества. Особый ужас вызывали мужские оргазмы, «судорожные припадки, требующие сладострастного удовлетворения… <вызывающие> сильнейшее возбуждение всей системы, на которую он оказывает влияние. Мозг, сердце, легкие, печень, кожа и другие органы ощущают, что его воздействие обрушивается на них с ураганной силой», – писал Грэм[501]. Если следовать его жуткой точке зрения, еще и земля не только двигалась, она вздымалась и опускалась, как будто вокруг все уничтожал ураган. Хуже было то, что из-за менструального цикла женщины отданы во власть своих порывов, оказываются не в состоянии противостоять домогательствам мужчин. Поэтому борьба женщин с самими собой заранее обречена на поражение. Вместо этого они могли следовать прямо к источнику решения проблем: к Дэви и ему подобным – тем, кого призывал клич мужского целибата. Частью этого призыва был страх болезни и помешательства, и потому им рекомендовали умеренную диету, «диету, которая лечит секс»: неприправленные овощи, здоровый безвкусный хлеб и печенья, выпеченные из новой муки Грэма, – крекеры Грэма. Кроме того, им предлагали готовые завтраки доктора Джона Харви Келлога из кукурузных хлопьев, которые тогда рекламировались в объявлениях о здоровой пище как средства, подавляющие чувственные порывы, а теперь (более точно) расхваливаемые как полезные добавки для сбалансированного питания и хорошего, ненавязчивого, проверенного временем вкуса[502]. Мастурбация осуждалась целиком и полностью; говорили, что она опасна для тех, кто ею занимается, и вызывает «невыносимые психические и физические проблемы»[503], такие как детский паралич и ревматизм. Она вела к ужасной болезни сперматорее[504], медленно, страшно и неумолимо убивавшей онаниста. Считалось также, что мастурбация вела к гомосексуализму, и действительно, она нередко служила эвфемизмом этого термина. Грэм и другие, например, полагали, что молодые люди, которые показывали друг другу это особое умение, часто становились сексуальными партнерами и отказывались от брака с женщинами. В литературе Дэви характеризовался как «беспечный, порывистый человек, не желавший прислушиваться к полезным советам»[505]. Если бы он только слушал других! Если бы он только мог осознать опасность и согласиться с тем, что ему следует изменить жизнь и пить меньше кофе, есть меньше острого и прекратить заниматься гомосексуализмом! С опасного подросткового возраста ему надо было в течение пятнадцати лет, соблюдая целибат, по-христиански ухаживать за своей избранницей, готовясь к вступлению в брак. А когда, в конце концов, он женился бы на своей фригидной, очень хорошей супруге, они могли бы заниматься с ней половой жизнью где-то двенадцать раз в год. При более частых эякуляциях перед ним возникал риск ранней смерти, поскольку каждая унция потраченной спермы равнялась четырем унциям (на тридцать шесть меньше, чем сорок, как писал об этом соотношении Тиссо) драгоценной крови. Такую норму – близость примерно раз в месяц, нельзя было считать лишением, потому что супружеские сексуальные отношения становились скучными после того, как муж и жена «хорошо узнавали тела друг друга, и их известные части больше не возбуждали порочное воображение»[506]. Американское «Движение за мужскую чистоту» развивалось на протяжении десятилетий, обращая в свою веру отдельных холостяков, гораздо больше родителей, многих других сторонников и некоторое число врачей. К концу 1860-х гг., когда наш Дэви милостью Божией выжил бы в Гражданской войне, стал женатым человеком и внимательно следил бы за своим семенем, движение достигло апогея, а молодых людей все еще поощряли сохранять сперму. Покинув свой строгий дом, Дэви II слышал эти призывы очень редко. А Дэви III и даже IV и V вполне могли быть обращены вновь, если бы стали бойскаутами и усвоили содержание скаутских брошюр, в которых поощрялся целибат и резко критиковалась мастурбация. «Движение за мужскую чистоту»[507] наложило заметный идеологический отпечаток на всю структуру американского общества, который сказывается и по сей день. Его страстный запал и авторитарный тон привлекали многих людей. Престиж многих его сторонников и временная поддержка значительной частью медицинского сообщества обеспечили ему популярность. Христианская основа движения и его строгие требования безгрешной жизни привлекали тех, кто пострадал от бурных перемен, потрясавших Америку. Полтора столетия спустя отзвуки этих призывов прозвучали в повестке дня таких движений, как «Моральное большинство», «Те, кто держит слово» и «Истинная любовь ждет». Диета Джона Харви Келлога для снятия сексуального напряжения Они не щелкали, не трескались и не хлопали, потому что доктор Джон Харви Келлог создал свои кукурузные хлопья для того, чтобы смягчать и притуплять действие всех вкусовых рецепторов – от языка до пальцев на ногах. Успешный врач, адвентист седьмого дня, в огромной степени испытавший влияние Сильвестра Грэма, он чувствовал такое отвращение к сексу, что все девяносто лет жизни провел, не занимаясь половой жизнью. «Воспроизводственный акт, – заявлял Келлог, – является наиболее изнуряющим из всех жизненно важных процессов. Его воздействие на недостаточно развитую личность замедляет ее развитие, ослабляет тело и мешает становлению рассудка»[508]. Келлог никогда не подвергал себя подобному риску. Даже медовый месяц он провел с молодой женой целомудренно, так что эти шесть недель очень сблизили молодоженов. Все это время они редактировали его книги «Простые факты для молодых и старых» (оригинальное название: «Простые факты о половой жизни») и «Надлежащая диета для мужчин». После этого Келлог никогда не испытывал колебаний. Если его начинало одолевать искушение, он отгонял его с помощью одного из многих средств борьбы с сексуальным вожделением, рекомендованным и другим: полезная для здоровья диета без специй, обычные физические упражнения, тяжелая работа, ежедневные купания и соблюдение религиозных обрядов. К этому он добавлял еще одно средство лично для себя, особенно не распространяясь о нем, – клизму с холодной водой, которую каждое утро после завтрака ему ставил санитар в принадлежавшем ему престижном санатории Бэттл-крик. Не исключено, как полагает его биограф Джон Мани, что это было симптомом клизмофилии, Мани мог ошибаться в отношении клизмофилии, но неизменно здоровая диета Келлога должна была исключить инертный кишечник в качестве объяснения того, почему ему были нужны эти постоянные желудочные орошения. Может быть, он просто боялся запоров, которые, как он учил, вызывали «местное возбуждение», когда не исторгнутые фекалии давили на гениталии. Однако с полной определенностью можно утверждать, что Келлог был блестящим медицинским теоретиком и практиком, чьи опубликованные взгляды на сексуальность оказали значительное влияние на поколение его сверстников. Он поздно взошел на сцену движения за моральную чистоту, но его вклад привел к развитию и дальнейшей углубленной разработке теорий, выдвинутых раньше, в частности Сильвестром Грэмом. Особенно далекоидущими были взгляды Келлога на причины порочности. Одной из них он считал наследственность. К числу других относил возбуждающие стимуляторы и приправы, которые «раздражают нервы и нарушают кровообращение», оказывая непосредственное влияние на половые органы за счет увеличения местного притока крови к гениталиям. Эти пищевые добавки творили нехорошие дела. Даже благочестивых навещающих священников они заставляли превращаться в распутников, делавших своими жертвами принимавших их женщин после того, как те, сами того не ведая, служили инструментами собственного соблазнения, когда предлагали гостям «прекрасные булочки, замечательное варенье, самые пикантные приправы и отборные мучные изделия». Кто мог устоять против такого искушения? «И священники бывают порочными», – предостерегал Келлог своих читателей. На пути целомудрия вставали и другие преграды, более очевидные, чем вкусные булочки к чаю. Табак и спиртные напитки, например, превращали юношу в «настоящий вулкан похоти», а книжки порнографического содержания способствовали распространению бесстыдства. Праздность вела к порочности, особенно если люди слонялись по барам или валялись на диванах, читая любовные романы. Особую опасность представляла собой женская одежда. Чрезмерное увлечение модой обрекало молодых женщин на то, чтобы жертвовать добродетелью ради мужчин, которые могли обеспечить им соответствующие наряды. Корсеты направляли ток крови вниз «к чувствительным половым органам» и возбуждали гениталии. Плотная одежда ниже пояса вела к «неестественному нагреванию этих частей тела». Как считал Келлог, затянутые в корсеты женщины в тяжелых юбках из плотной ткани были прекрасными кандидатками в нимфоманки. Другими сомнительными обстоятельствами и видами деятельности были танцы, возбуждавшие страсть и вызывавшие непристойные желания: в частности вальс; помещения, где было очень жарко; слишком долгое пребывание студентов в сидячем положении; большинство видов народных развлечений; «сладострастные грезы и любовные мечтания»; откровенно непристойные истории молодых ребят. Келлог также резко порицал завуалированные замечания женщин за сокрытие «в этих намеках большей непристойности, чем могут выразить слова»[510]. На протяжении всей своей долгой жизни и продолжительных супружеских отношений Келлог придерживался именно тех принципов, к соблюдению которых призывал. После того как одна симпатичная девушка обольстила его и бросила, он неожиданно сделал предложение и женился на Элле Итон, доброй и умной медсестре, проходившей практику в его санатории. Во время медового месяца они занимались только редактированием рукописей. Вскоре после этого целомудренная и бездетная чета Келлогов объявила о том, что собирается открыть свой дом для нуждавшихся детей, включая мексиканцев, негров и пуэрториканцев. Когда они помогли встать на ноги сорока двум детям, оказалось, что семья Келлогов стала своего рода социальным экспериментом: могли ли их любовь и моральное наставничество помочь неблагополучным детям трущоб, с которыми плохо обращались? Как это ни печально, ответ, скорее всего, был бы отрицательным. Большинство успешных молодых Келлогов происходили из хороших семейств, в то время как большая часть трагически безнадежных детей со временем превращались в таких же беспутных взрослых. Элла и Джон, их девственные воспитатели и приемные родители, жили вместе с ними в доме, на людях они всегда относились друг к другу уважительно, в частной жизни любили друг друга и всегда соблюдали целибат. Помимо сорока двух воспитанников и приемных детей их соединяло еще очень многое: искренняя приверженность христианству; одержимость вегетарианством и искусством приготовления пищи; глубокий интерес к воспитанию детей. Однако через двадцать лет после свадьбы Элла заболела и уединилась в собственных покоях, где скончалась еще через двадцать лет, практически больше не появляясь в мире Келлога. Ничто не предполагало, что девственность терзала ее больше, чем Джона. Очевидно, тем не менее, что Келлоги создали уникальные супружеские отношения, основанные на взаимоуважении, совместных идеалах и целях, а также непоколебимом стремлении избегать сексуальных отношений, и умерли они в том же состоянии целомудрия, в котором были рождены. Что следует знать каждому канадскому мальчику о сперме Положение мужчин в Канаде также вызывало немалую озабоченность. Как и их американские собратья, они занимались мастурбацией, у них случались ночные непроизвольные семяизвержения, при первой же подвернувшейся возможности они вступали в половые отношения. В первые десятилетия XX в. они раскупали или им раздавали многие тысячи экземпляров книжек популярной американской серии «Я и секс», официально распространявшихся Методистской церковью. Эта серия была осмотрительно названа «Целомудренные книжки о том, что не принято обсуждать». Такого рода реклама звучала беспроигрышным призывом, заманивавшим в книжные магазины толпы людей. Целомудренные книжки затрагивали такие деликатные с точки зрения мужчин и женщин вопросы, как: «Что необходимо знать каждому мальчику», «Что необходимо знать каждому юноше», «Что необходимо знать каждому молодому мужу», «Что необходимо знать каждому 45-летнему мужчине». Они предназначались мужчинам и были написаны лютеранским священником Сильванусом Столлом[511]. Мастурбация осуждалась как ужасное проклятье, вызывающее слабость, ухудшающее здоровье, «а в крайних случаях слабоумие и сумасшествие… как неизбежный результат». Онанистов, не обладающих сильным телом, ждали чахотка и верная смерть. Чтобы произвести впечатление на молодых читателей смертельными последствиями мастурбации, Столл писал о том, как решали проблему некоторые родители, связывая детям руки за спиной, привязывая их к стойкам кровати или даже обездвиживая их в смирительной рубашке[512]. Мальчики должны были понять, что гениталии предназначены «только для вывода из организма отработанной воды… если будешь брать их в руки и играть с ними, можно их поранить, и они заболеют»[513]. Столл также предостерегал от ночных поллюций. «Немногие мужчины могут выдержать семяизвержения чаще раза в две недели без серьезных физических потерь», и потому, чтобы покончить с проблемой навсегда, следует прибегать к помощи соответствующих физических и умственных упражнений. Настоятельно рекомендовались холодный душ по утрам, обтирание жестким полотенцем, запрет есть мясо и острые приправы, а также частые испражнения. Даже брак нельзя было рассматривать как разрешение на сексуальное самовыражение. Ведь, как бы то ни было, заключен брак или нет, у жениха есть лишь определенный объем спермы, и когда он будет растрачен, мужчина столкнется с физическим ослаблением. Максимально часто соитие могло быть раз в неделю, лучше это было делать раз в месяц, совсем хорошо считалось соблюдение целибата, когда половой акт совершался исключительно для зачатия детей. Хотя у мужчин были с этим проблемы, Господь в мудрости своей сделал женщин пассивными и сексуально равнодушными, что исключало взаимно непреодолимую страсть. Женщинам внушали то же самое. Книжка «Что необходимо знать каждой молодой жене» предостерегала от чрезмерной сексуальной активности, утверждая, что она делает брак лишь «немногим лучше, чем разрешенная проституция». В ней, в частности, говорилось: К сорока пяти годам или около того с сексуальными отношениями следует покончить навсегда. Было потеряно достаточно спермы, и то ее незначительное количество, которое осталось, «потратить с толком нельзя». К счастью, сексуальное желание в это время жизни идет на спад и умирает, поэтому соблюдение целибата становится совсем несложным. Те, кто начнет соблюдать целибат, почувствуют «благодатное ощущение облегчения <от того, что> напряжение полового импульса постепенно ослабевает»[515]. В вопросах секса, как заявляли издатели, представлявшие Методистскую церковь, книжки «Я и секс» были самыми популярными в Канаде. Медицинские учреждения восприняли эти публикации одобрительно. Доктор Б. Е. МакКензи, хирург, работавший в нескольких крупных больницах Торонто, выражал сомнение в содержавшемся в этих изданиях утверждении о том, что дети, зачатые пьяными родителями, с рождения становятся алкоголиками, но в том, что касается остального, он вполне поддерживал авторов: «Каждую книжку серии можно с полным доверием рекомендовать всем юношам и девушкам, мальчикам и девочкам, которые входят в тот возраст, когда жизнь налагает на них ответственность и важные обязательства, требующие соблюдения»[516]. Дети, не читавшие книжки серии «Я и секс» дома, часто знакомились с их содержанием в школе. В Саскатуне вполне серьезно грозный учитель, «с выступающей вперед челюстью» и «глазами, в которых блистают молнии», предостерегал их против потери мужественности. «Займитесь серьезным, мужским видом спорта, таким как бокс, борьба, упражнения с булавами, регби или чем-то в этом роде», – побуждал он своих смущенных студентов. Один их них позже вспоминал: «Мне было так стыдно, что я не мог на него смотреть… потому что был повинен в грехе мастурбации. Господи, да как же я до такого дошел!»[517] В Онтарио с 1905 по 1911 г. 13 463 школьника прошли «углубленный» курс лекций о непорочности, прочитанный признанным специалистом по этой теме, бывшим миссионером Артуром У. Биллом. Вот что представлял собой totus homo semen est в красках: не избавляйтесь от вашей «ЖИЗНЕННОЙ ЖИДКОСТИ», заключенной в ваших «ЖИЗНЕННЫХ ЖЕЛЕЗАХ», стимулируя ваше «МУЖСКОЕ ДОСТОИНСТВО». Жидкость эта питала как мозг, так и нервную систему, и ее отток привел бы к тому, что «в десять тысяч раз хуже смерти» – к безумию. Если слушатели этому не верили, они могли обратиться к примеру Харви, сына фермера, который постоянно мастурбировал, и это довело его до сумасшедшего дома. Не слушая ничьих советов, Харви продолжал упрямо заниматься своим черным делом, «пока однажды не приехали доктора и не отрезали ему две его “ЖИЗНЕННЫЕ ЖЕЛЕЗЫ”, чтобы сохранить несчастные остатки его несчастного существования от полного распада личности». После этого курса, девятого из серии Билла, все мальчики повторяли за ним: «Чем больше используешь мышцу полового члена, тем слабее он становится; но чем меньше используешь мышцу полового члена, тем она становится сильнее»[518]. Предполагалось, что с этим боевым призывом к сохранению невинности вдохновленные юнцы должны были сосредоточить все внимание на благородных или достойных целях, наполняя процесс их достижения бьющей через край энергией «творческого подавления сексуальных желаний». Эта канадская версия «Движения за мужскую чистоту», как и в Соединенных Штатах, усиливала позиции христианских взглядов на девственность и целибат, и даже на целомудренный брак. Хотя ее подразумеваемые медицинские и научные аргументы определялись скорее представлениями о жизненной силе спермы, чем исходили из христианской морали, сторонники непорочности разделяли христианские ценности, которые усиливали настоятельность распространения их пугающих, но назидательных призывов. Сила спермы в спорте В кинокартине «Бешеный Бык» любимец публики Роберт Де Ниро ведет беспощадную сексуальную схватку. Он и его партнерша, соблазнительная молодая жена, без устали занимаются любовью. Но когда у него назначен бой на ринге, он должен ее предупреждать, что несколько недель перед тем им придется воздерживаться от половой жизни. Правда, один раз, когда они сжимают друг друга в объятиях на свадебной постели, дело выглядит так, что перед боем он обязательно ослабеет. Но в последний момент он отстраняется от нее и скрывается в ванной комнате. Там он наполняет кувшин ледяной водой и слегка морщится, выливая содержимое кувшина на разбухший половой член. В следующей сцене мы видим его на боксерском ринге, когда под одобрительные крики вопящих зрителей он жестоко избивает своего соперника. «Бешеный Бык» вполне реалистично передает историю реальной жизни боксера Джейка Ламотты, и этот случай противостояния сексуальному возбуждению и искушению отражает драму, разыгрывающуюся между спортсменами-мужчинами и их любовницами с эпохи Античности. Эвбат из Кирены, который на 93-й Олимпиаде выиграл соревнование в беге на стадию – античном эквиваленте современной стометровки – и стал самым быстроногим мужчиной из всех живущих, мог бы отнестись к Бешеному Быку с симпатией. Сексуальной Немезидой[519] Эвбата перед забегом была восхитительная гетера, или куртизанка, Лаиса; она так увлеклась олимпийской знаменитостью, что решила соблазнить бегуна. Эвбат был достаточно подозрителен и противился ее домогательствам, чтобы не принести в жертву победу на состязаниях, переспав с нею. Он вышел из сложного положения, согласившись на то, что после забега возьмет ее с собой к себе в дом, и обещание свое выполнил, но при этом ее обманул, поскольку вместо нее взял с собой ее портрет. Если бы целомудренный (хоть и женатый) молодой бегун потратил свою придающую силы сперму на любовницу, а не на участие в состязании, он никогда не смог бы выиграть главный приз. Спортсмены пользуются – и всегда пользовались – заслуженной славой за те жертвы, на которые они идут ради улучшения своих достижений. Изнуряющие тренировки, особые диеты, сон по расписанию, повышающие результаты вещества, такие как стероиды, – все это составляет интегральные части спортивных тренировочных программ. Соблюдение целибата – другая общая характеристика дисциплины спортсмена, необходимая для того, чтобы избежать ослабляющих последствий и расточительных эмоций половой жизни. Обычно сторонники целибата пропагандируют его как способ сохранения драгоценной спермы, живительной жидкости тела, которую целомудренные мужчины сознательно могут превращать в дарованную Господом субстанцию, улучшающую результаты спортивных выступлений. Так наряду с другими считали древние греки, викторианцы и индейцы чероки, а в наше время это остается справедливым для индийских борцов, футбольных звезд, боксеров и других мужчин-спортсменов, предпочитающих накапливать свою драгоценную сперму, а не расточать ее в страстных судорогах, потворствуя своим желаниям. Греки тренируют здоровый дух в непорочном теле [520] Эвбат был замечательным спортсменом, «знавшим» то же, что «знали» все его соперники, – сперма является живительной жидкостью, и ее выведение из тела ослабляет мужчину. Вряд ли он изучал работы великих философов или врачей, которые делились этой мудростью, но Эвбат и его современники хорошо постигли их учения. То же самое усвоили и их тренеры, по достоинству оценившие этот особый совет, данный философами спортсменам. Тренеры применяли свои знания к разработке программ, улучшающих спортивные достижения своих подопечных. В чрезвычайно конкурентном мире спорта, где победители становились суперзвездами своих городов-государств, а победа или поражение имели большое международное и символическое значение, ставки были особенно велики. Греческие спортсмены были живыми доказательствами того, что здоровый дух обитает в здоровых телах, перед которыми преклоняются (когда они побеждают) их соотечественники и восхищаются (даже при поражении) философы, восхвалявшие их суровую дисциплину и самоконтроль как качества, достойные подражания. Особенно высоко почиталось соблюдение ими целибата. Например, Платон восторгался олимпийским чемпионом Иккосом из Тарента, отмечая, что «из-за стремления к победе, способностей и храброго сердца, а также способности к самоконтролю… никогда за все периоды тренировок не касался ни женщины, ни мальчика». То же самое, добавлял Платон, относилось и к некоторым другим известным спортсменам, несмотря на тот факт, что они были гражданами не настолько развитых государств, как Афины, и «обладали гораздо более сильным сексуальным влечением»[521]. В античные времена олимпийцы настолько решительно отстаивали целибат, что некоторые практиковали ligature praeputi – перевязку крайней плоти. Такие мужчины выглядели необычно, как отзывался о них Дионис в одной из трагедий Эсхила: “Cum decurtatas, tanquan muriam caudas, mentulas vobis video” – «Вижу ваши обрезанные половые члены, прямо как хвосты мышиные». «Вы напряженно упражнялись… не ленились и достойно тренировались»[522]. Видимо, Дионис знал, о чем говорит, поскольку за исключением самых ранних состязаний, когда на спортсменах были короткие штаны, позже греческие атлеты гордились тем, что соревнуются нагие. Хваленый целибат греков был не единственной стратегией, применявшейся ими для достижения высоких результатов в спорте. На протяжении столетий за месяц до соревнований они неизменно соблюдали строгую вегетарианскую диету, включавшую сыр и инжир. Кроме того, они тренировались, отдыхали и соблюдали расписание, подобное повсюду соблюдаемому честолюбивыми спортсменами. Но именно целибат, увеличивавший запас их спермы, был особенно важен, и в ходе тренировок и состязаний они чувствовали, как благодаря ей возрастает сила мышц, делая их, как замечал один специалист I в., «дерзкими, отважными и сильными, как дикие звери»[523]. Равным образом они были уверены в том, что спортсменов, ведущих активную половую жизнь, даже тех, которые обладали блестящими физическими данными и навыками, потеря спермы ослабляла настолько, что они становились «ниже тех, кто всегда был ниже их самих». Ведь что ни говори, именно «сперма обладает жизненной силой», делающей мужчину мужественным, «темпераментным, с пропорционально развитыми конечностями, волосатым, с хорошо поставленным голосом, одухотворенным, <и> здравым в мыслях и делах»[524]. Точка зрения о силе спермы в спорте, как и в жизни, имела различные теоретические источники. С VI в. до н. э. вплоть до ранних веков христианства греческие философы и медицинские мыслители создавали теории о сперме и об ослабляющем воздействии, связанным с ее потерей. Пифагорейцы и теоретики кротонской медицинской школы полагали, что сперма находится в мозгу и позвоночнике, и это значило, что ее потеря наносит особенно большой ущерб именно этим двум жизненно важным частям тела. В соответствии с получившей широкое распространение теорией пангенезиса Демокрита, сперма находится во всех частях организма, и потому ее извержение ослабляет тело мужчины в целом. Третья важнейшая концепция носила гематологический характер, ее ставили на обсуждение многие авторы от Аристотеля до Галена. Сперма создавалась из лучших элементов крови, а кровь даже могла быть переносчиком духа каждого смертного. Очевидным следствием потери столь необходимой жидкости становилось сильное ослабление организма мужчины в целом. Не имело значения, какую из этих концепций разделял тренер или его спортсмены, конечный результат всегда был одним и тем же: главным условием успеха считался целибат. Теоретической основой такого подхода было представление греков о том, что сношения с женщиной одновременно ослабляют мужчину и оскверняют его. Уже одного этого было достаточно, чтобы честолюбивый молодой человек воздерживался от половых связей. Сношения с мальчиками не имели последнего недостатка, но также были опасны, поскольку вызывали потерю спермы. Даже ночные семяизвержения осушали запасы семени непроизвольных жертв. В трактате «О гимнастике» философ Филострат советовал тем, у кого регулярно происходили ночные поллюции, тренироваться осмотрительно и восстанавливать свою силу, «поскольку теперь их организм испытывал недостаток»[525]. Героические греческие спортсмены часто получали известность за их подвиги целибата, равно как и за победы в состязаниях и поединках. Так, за воздержание от половой жизни Платон хвалил уже упоминавшегося Иккоса из Тарента, который выиграл олимпийское пятиборье в 472 г. до н. э., а потом стал работать тренером. Целомудрием был известен Клейтомах из Фив, получивший три высшие олимпийские награды за состязания в борьбе и панкратионе – уникальном античном виде спорта, сочетавшем элементы борьбы и бокса. А в 216 г. до н. э. он превзошел даже эти достижения, выиграв три состязания в один день. Клейтомах не переносил даже скабрезных историй – вскакивал и выбегал из помещения, если кто-то начинал говорить непристойности. У него вызывал крайнее отвращение вид совокуплявшихся на улице собак. Великий толкователь снов Артемидор Далдианский[526] в заключительной части своего произведения привел назидательную историю о спортсмене, который видел во сне, как сам себя кастрировал, и в результате этого одержал блистательную победу. Спортсмен истолковал сон как призыв к тому, чтобы продолжать соблюдать целибат, тем самым полностью воздерживаясь от половой жизни. В итоге он выиграл еще много призов, но, когда слишком много о себе возомнил и позволил себе совершить половой акт, полоса его побед завершилась, и он «бесславно сошел» со сцены спортивных состязаний. Победоносный греческий спортсмен, великолепный в своей целомудренной наготе, был также невольным источником наследия, и в наше время не утратившего значения, – веры в то, что сохранение спермы увеличивает силу и повышает результаты. Как ни странно, спортсмен должен был контролировать желание сексуальной близости с женщинами и мальчиками до завершения соревнований, когда ему предоставлялась полная свобода действий по удовлетворению своей похоти. Обычный греческий гражданин не стремился к целибату и не восхищался им, за исключением тех случаев, когда воздержание рассматривалось как средство повышения мастерства лучших спортсменов государства. Такие чемпионы, как Клейтомах, которые постоянно питали к сексуальным отношениям отвращение, были исключением из правил присущей им культуры. К этому исключению можно причислить также некоторых философов и их последователей, идеализировавших целибат. Женщины исключались из всех проблем, связанных с получением спермы, кроме их роли объектов сладострастия; они могли только наблюдать за такими спортсменами, как это делала прекрасная Лаиса. Более чем через два тысячелетия, когда огонь олимпийского факела возвестил открытие новых Олимпийских игр, привлекательные, но соблюдающие воздержание молодые участники состязаний оказались современными последователями наследия древних греков. Викторианцы упражняются в «мускульном христианстве» [527] Молодой американец Дэви, с которым мы уже встречались, знал – или, по крайней мере, должен был знать – об огромных опасностях потворства своим желаниям. Худшим из них является мастурбация и подобный ей страшный грех – недозволенный половой акт. Дэви также ценил – или должен был ценить – свою сперму, этот драгоценный запас данной Господом жидкости; распределять ее следовало бережливо, чтобы всю жизнь сохранять способность к половым отношениям. Что же касается отрицательной стороны проблемы спермы, она сводилась к вопросу о том, как избежать ослабления-истощения-обессиливания его мужского достоинства. Даже предписанный режим – здоровая пища без специй, чистота души и тела – имел целью предотвращение такого рода неприятностей. Но как же Дэви подпитывал себя энергией? Он мог бы, например, заниматься спортом, поскольку к середине века его расхваливали на все лады как идеальный способ стимулировать физические возможности мужчины. Одним из замечательных результатов занятиями спортом было то, что он не только вселял энергию или отвлекал мужчину от сосредоточенности на его сексуальных желаниях, но вместе с тем восстанавливал его силы. Идеология «экономии спермы» – рачительно относитесь к вашей сперме и расходуйте ее с умом – сохраняла влияние на протяжении более полувека. Тело мужчины, в отличие от конечного объема его спермы, могло стать возобновляемым ресурсом. Он стал бы ходячим, сгибающимся, пульсирующим экземпляром «мускульного христианства». С 1850 по 1890 г. в школьных программах как в Северной Америке, так и в Англии большое внимание уделялось подвижным играм, и именно с того времени спорт в культурах этих стран начал играть большую роль. Он превратился в основное связующее звено в отношениях между многими мужчинами, при этом обучая мужчин быть мужчинами. Кроме того, им подспудно внушалось, что биологически они занимали более высокое положение, чем женщины и избалованные бездельники-мужчины. (Однако в отличие от греков викторианцы были слишком скромными, чтобы доказывать это, соревнуясь обнаженными.) В сложившейся одержимости спортом сперма играла такую же жизненно важную роль – отчасти через семенную сублимацию, отчасти через необъяснимый физический процесс. Спорт как деятельность, благоприятствующая образованию спермы, также стал ассоциироваться с моральным аскетизмом – воздержанием, что по меркам XIX в. означало стремление избежать всяческих зол, в частности женщин и спиртных напитков. «Чем вы здесь руководите – воскресной школой или бейсбольной командой?» – спросил звездный игрок «Чикаго Кабс»[528] Кинг Келли тренера-пуританина А. Г. Спалдинга[529]. Спалдинг вполне мог бы ответить, что оба понятия неразрывно взаимосвязаны, поскольку моральная чистота и спортивный дух представляют собой две стороны одной медали. Он нанял детективов из агентства Пинкертона, чтобы те следили за его игроками и докладывали ему обо всех их неположенных действиях. На игровых площадках, в школах и везде на профессиональных бейсбольных полях применялся кодекс поведения спортсмена: не курить, не пить, не играть в азартные игры, не распутничать и не допускать недостойного поведения. Но страшнее всех этих ограничений был самый тяжкий из всех грехов – онанизм, аморально растрачивавший невозместимую сперму. В 1889 г. в газетах появились сообщения о том, что бейсбольная команда «Бруклин Брайдгрумс» коллективно заявила, что сделала целибат своим символом, приносящим удачу, и выиграла спортивный вымпел того года. По общему признанию, это стало отчаянной мерой для отчаянной команды. Несмотря на то что среди членов команды, в соответствии с ее прозвищем[530], большинство были молодоженами, игроки объединили усилия и уклонялись от близости с женами, пока не завершился розыгрыш олимпийской системы. Питчер Боб Каррутерс зашел настолько далеко, что отказывался навестить своего новорожденного ребенка, видимо, из-за того, что не был достаточно целомудренным до начала сезона. Идеология «мускульного христианства» постепенно утрачивает влияние. В наше время она еще применяется в некоторых видах спорта, в частности в боксе и футболе, причем в некоторых футбольных командах игроки стремятся к достижению всевозможных физических и духовных преимуществ. Во всем мире мужчины уделяют большое внимание своему физическому состоянию. Очень часто в результате такого внимания они приходят к выводу о том, что их сперма представляет собой чрезвычайно важную субстанцию и играет свою роль в их действиях – от познавательных до чувственных, причем спорт, возможно, является наиболее распространенным и любимым. Чероки играют в мяч [531] Игра в мяч у индейцев чероки (на их языке, одном из ирокезских языков, – анетса) была настолько популярна, что в штате Джорджия, как гласит местное предание, чероки выигрывали большие участки земли у делавших ставки индейцев криков[532]. Многие географические названия (Плоский мяч, Земля мяча и Игра в мяч) также свидетельствуют о большом значении этой игры в южных штатах. Анетса представляла собой жестокую игру, похожую на лак-росс[533]. В нее играли обшитым оленьей шкурой мячом, который обнаженные игроки ловили и бросали двумя палками. Палки достигали в длину трех футов, к их деревянным рукояткам были прикреплены веревки или что-то вроде плетеных сачков, придававших им отдаленное сходство с теннисными ракетками. Цель игры состояла в том, чтобы забивать голы, и один американский антрополог, который наблюдал за тем, как в нее играют, говорил, что она представляет собой смесь бейсбола, футбола и игры, известной под названием шинни[534]. Правила анетсы позволяли почти все, кроме резни членов команды противника. Перед игрой нередко практиковалось нанесение увечий ведущим игрокам соперников. Это могло, например, означать, что их целенаправленно бросали на землю, чтобы переломать кости. Игра продолжалась, несмотря на ранения, пока не будут забиты двенадцать голов. Все это время – обычно от восхода до заката – спортсмены ничего не ели, а пили только кислую бурду, приготовленную из зеленого винограда и диких райских яблок. После игры проигравшие отдавали победителям свое нередко весьма значительное имущество, о передаче которого в случае поражения договаривались еще до начала игры, а победители совершали ритуалы, призванные ослабить месть их соперников. От исхода игры в мяч зависело многое, поскольку соперниками, как правило, были конкурировавшие группировки или селения. Ставками в игре могли быть любые вещи, представлявшие для членов группы ценность и переходившие к победителям, – ружья, одеяла, кони, даже земля. Поэтому подготовка к игре начиналась за несколько недель до нее; в ней участвовали шаманы, племенные старейшины и танцоры, исполнявшие ритуальные танцы, а игроки в это время интенсивно тренировались. К их числу относились наиболее спортивные юноши племени, поскольку анетса требовала быстроты, ловкости и хорошо развитой мускулатуры, что в целом составляло замечательную комбинацию качеств. И – как в Древней Греции – слава игрока в мяч вызывала почти такую же зависть, как доблесть воина. Обычно спортсмены начинали усиленные тренировки после уборки урожая зерновых, за четыре недели до открытия сезона в сентябре. Они состояли в тайных обрядах и ритуальных заклинаниях, омовениях и посте. Мужчинам запрещалось есть мясо кролика – пугливого зверька, лягушек, у которых хрупкие кости, и других животных, не отличавшихся мужественностью, слабых или боязливых. Они должны были отказываться от острой и соленой пищи. Анетса считалась настолько мужественным видом спорта, что если женщина всего лишь касалась палки для шайбы или кого-нибудь из игроков, ее оскверняющее влияние обеспечивало команде поражение. По той же причине игроки были обязаны придерживаться полного сексуального воздержания. В более ранние времена, предшествовавшие европейскому завоеванию, нарушение запрета в отношении связей с женщинами иногда каралось смертной казнью. Настрой анетсы против женщин распространялся и на беременность. Мужу-игроку будущей матери было запрещено выходить на поле, поскольку, как и его жена, вынашивавшая ребенка, которого они вместе зачали, он становился слишком отяжелевшим и заторможенным, чтобы достойно выступать в изнурительной игре. Накануне игры ее участники соблюдали и другие ритуалы. Они подвергались мучительному испытанию расчесыванием волос, при котором помощник шамана вычесывал их около трехсот раз гребнем с семью зубцами, сделанным из расщепленных костей ног индейки. Потом кровь смывали, и игрок, как считалось, получал достаточный заряд энергии для жесткой схватки в анетсе. К числу других символических обрядов относилось вручение заколки для волос с орлиным пером для большей остроты зрения, оленьего хвоста для ловкости, погремушки гремучей змеи, чтобы запугать врага, и жира из кожи угря, чтобы враг поскользнулся. Во время этих приготовлений женщины племени стояли, повернувшись к мужчинам спинами, и, не меняя каменного выражения лица, пели ритуальные песни. Они продолжали монотонное пение всю ночь перед игрой, ad infinitum[535] повторяя такие припевы, как: Какого я выиграю прекрасного коня! Я выиграю иноходца! Я буду скакать на иноходце! Я хочу выиграть хорошего коня! Какого хорошего коня я выиграю! На каком хорошем коне я буду скакать! Как я буду горда, когда буду на нем скакать! Я хочу выиграть жеребца![536] Описания анетсы дают представление об игре, пугающе схожей с той, в какую играли на Олимпийских играх в Древней Греции. В ходе этой игры прошедшие суровую тренировку мужчины ставили престиж своей нации в зависимость от исхода спортивных состязаний. Такие черты, как гордая нагота, грубая, жестокая природа самих событий, первостепенная важность игры для всего племени и обязательный целибат, были характерны как для греческих игр, так и для состязаний чероки. Тем не менее это вовсе не означает, что обе игры были совершенно одинаковы. У чероки не было идеологии, основанной на роли спермы, но, вполне возможно, они рассматривали эту важную жидкость как и кровь и женские выделения, способные причинить обладателю большой вред, если коварный враг использует их в магическом заклятии. Но полное соблюдение целибата, требовавшееся перед проведением решающей игры анетса, совпадало с запретами в Греции, поскольку и в первом, и во втором случае существовала уверенность в том, что связь с женщиной обязательно приведет к поражению. Иначе говоря, представления чероки о могуществе спермы носят особый, специфический характер, однако обязательное целомудрие, соблюдение которого требовалось неукоснительно, обеспечило им достойное место в этом разделе, посвященном целибату в спорте. Непорочные спортсмены нашего времени [537] Мохаммед Али старался соблюдать целибат в течение шести недель перед каждым матчем – когда какое-то время не живешь половой жизнью, становишься злым и легко выходишь из себя, что повышает качества воина, пояснял он. «Величайший»[538] не одинок среди современных спортсменов, соблюдающих целибат ради спорта, хотя причины, по которым он это делал, восходят скорее к древним грекам, чем к современному «мускульному христианству» или движению «Спортсмены за воздержание»[539] Эй Си Грина и организации «Жизнь спортсменов». Их членами были многие профессионалы и участники Олимпийских игр, бравшие на себя обязательство до брака хранить невинность и моральную чистоту; такие звезды, как Энди Петит из «Нью-Йорк Янкиз», обещали хранить верность принципам жизни спортсменов, к числу которых относятся: «Мы существуем, – заявляют участники движения “Жизнь спортсменов”, – чтобы выжить в мире, где многим из нас причинило вред злоупотребление сексом. Мы не хотим, чтобы болезнь, развод и смерть мешали нам получить от жизни то, что мы хотим». Такой возврат к воздержанию представляет собой моральную позицию в век СПИДа, в корне отличающуюся от традиционного подхода к сексуальной жизни как к обстоятельству, препятствующему достижению высоких спортивных результатов. Как и их предшественники, сторонники «мускульного христианства», участники движений «Жизнь спортсменов» и «Спортсмены за воздержание» стараются соблюдать целибат до тех пор, пока не сочетаются законным браком. По традиции тренеры и спортсмены, которых они готовят, считали, что сексуальная жизнь ухудшает их спортивные показатели. «Хорошо известно, – писали два эксперта в 1995 г., – что перед состязаниями спортсменам в Соединенных Штатах рекомендуют воздерживаться от половой жизни»[540]. В нескольких научных работах, включая первую, проведенную в 1968 г. Уильямом Мастерсом и Вирджинией Джонсон, была исследована взаимосвязь сексуальных отношений и спортивных достижений. Оказалось, что, по всей видимости, такой взаимосвязи не существует. Тем не менее представление о моральной чистоте или, по крайней мере, превосходстве на самом деле может повысить чувство собственного достоинства спортсмена и тем самым его мотивацию к дальнейшему улучшению результатов соревнований. Точно так же, если какой-то менее дисциплинированный спортсмен узнает о суровом, аскетическом режиме своего соперника, он может быть обеспокоен настолько, что воспримет это как форму своего морального поражения. Несмотря на отрезвляющую реальность, теория о воздержании чемпиона не хотела умирать – она оказалась на удивление живучей. Тренеры все еще продолжают ее придерживаться, поскольку верят, что сексуальные отношения требуют слишком много энергии, ослабляют организм, снижают сосредоточенность, уменьшают силу мышц, агрессивность и волю к победе. Они порицают добрачную половую жизнь и мастурбацию как действия, отнимающие больше сил, чем половая жизнь в браке. Чем более данный вид спорта напряжен и агрессивен, тем в большей степени тренеры придерживаются таких взглядов. Тренеры по боксу, тяжелой атлетике и футболу рекомендуют своим подопечным целибат гораздо настойчивее, чем тренеры яхтсменов и игроков в гольф. Такое отношение нередко переносится и на игровое поле. Футболисты из колледжей в большей степени, чем бейсболисты, соблюдают целибат, чтобы лучше играть, поскольку верят, что его соблюдение увеличивает физическую силу за счет сохранения энергии. В футболе, самом популярном в мире виде спорта, целибат нередко является важным инструментом тренировок. И по сей день футбольные болельщики в Перу винят в проигрыше команды своей страны Польше на чемпионате мира 1982 г. со счетом пять – один игроков, нарушивших запрет на сексуальные отношения в ночь перед игрой. Вплоть до чемпионата мира 1998 г. тренеры во всем мире признавали, что накладывали на своих игроков такого рода запреты. Женам и подругам бразильских футболистов запрещали интимные встречи с мужчинами, чтобы не отвлекать их внимание во время соревнований. Во многом по той же причине чилийские и шотландские игроки соглашались на перерывы в сексуальных связях. Только английский тренер Гленн Ходдл в этом плане стоял особняком и ради создания благоприятной обстановки поощрял сексуальные отношения перед играми, приглашая жен и подруг спортсменов навещать их перед состязаниями. Это в корне противоречило событиям 1966 г., когда в Англии было принято правило целибата и английская команда выиграла свой первый и единственный кубок чемпионата мира. Такое осознанное внимание к целибату в футболе, определяемое все более сомнительными представлениями о силе спермы, представляет собой нечто большее, чем просто вера в стародавнее чудо. Футбол – один из величайших в мире общих знаменателей, и его привлекательность влечет к нему все больше новых сторонников – как зрителей, так и игроков. В Европе и Южной Америке игроков в футбол в чем-то можно сравнить с божествами, нередко превосходящими по популярности звезд кино и других знаменитостей. Их профессиональные достижения документируются, а личная жизнь тщательнейшим образом изучается неуемными любителями сенсаций, выражающими интересы обожающих их болельщиков. Игроки как представители своего народа несут огромную ответственность, поскольку, выиграв чемпионат мира, они как бы осеняют славой как своих соотечественников, так и самих себя и, наоборот, проиграв, особенно в начале состязаний, покрывают позором и унижают их; когда проигравшие возвращаются домой, их нередко освистывают, а иногда в них даже швыряют мусор. Учитывая важность поддержки сограждан, не удивительно, что игроки в футбол и их тренеры хватаются за любые методы, которые могут им помочь. Одной из таких очевидных возможностей является целибат как испытанная временем спортивная традиция. Тренеры оправдывают целибат и как решение проблемы сексуально активных игроков. Занятия любовью, напоминают они, чреваты отношениями, обусловленными обязательствами и осложнениями, требуют времени и энергии, нередко бывают связаны с употреблением алкоголя и бессонными ночами; выражаясь словами Кейси Стингела[541]: «Не секс истощает этих парней, а поиск сексуальных развлечений и бессонная ночь»[542]. Эти стороны активной сексуальной жизни сами по себе могут резко отрицательно сказываться на физическом состоянии спортсмена, его тренировках и, в итоге, на достигнутых им результатах. Во всех этих обсуждениях подразумевалось – поскольку целибат не соблюдался неукоснительно всеми крепкими мужчинами из каждой команды, – что половой акт особенно сказывается на мужчинах, поскольку они утрачивают сперму. Однако это не означает, что на женщинах-спортсменках, которые такой опасности не подвергаются, половые отношения сказываются как-то по-иному. По крайней мере, в одном исследовании было выяснено, что, по мнению тренеров, половой акт опасен для женщин, поскольку сказывается на них как эмоциональное опустошение. Мужчины, наоборот, страдают от его физических последствий. Таким образом, само наличие у них спермы делает мужчин заложниками их исключительных сил. Поразительное распространение популярности футбола продолжает обеспечивать целибату неизменное внимание средств массовой информации. Представители других видов спорта также практикуют целибат, обычно за несколько недель до соревнований. Традиционно к этому прибегают боксеры. Воздерживаются от половой жизни игроки в регби, по крайней мере за ночь до состязаний, и при этом чувствуют себя полными сил и энергии. Для таких спортсменов целибат сочетает в себе характеристики дисциплины и ритуала. Его соблюдение укрепляет их психологически, что помогает им чувствовать себя сильнее физически. Это также придает их жизни определенную привлекательность, преданность идеалам и значимость поставленной ими цели, что обычно бывает присуще героям народных сказаний. Исторические теории, созданные о могуществе, даваемом сохраненной спермой, теперь являются не более чем отзвуком прошлого, но, временно и сознательно соблюдая целибат, эти мужчины хранят наследие легендарных спортсменов былых эпох. Совсем с других позиций выступают за воздержание мужчины и женщины, являющиеся сторонниками чисто морального подхода к целибату, которые входят в организации «Жизнь спортсменов» и «Спортсмены за воздержание». Они тоже преклоняются перед спортом как высшим призванием и с глубочайшим уважением говорят о «сердце спортсмена», целомудренной жизни, побуждающей к самопожертвованию во имя достижения высших целей во всех смыслах этого слова. Но возможность их связи с женщинами одним махом разрушает чары магии спермы, равно как и женоненавистничество, лежащее в основе raison d’etre[543] спортивного целибата и понимаемое как решительное уклонение от эротических ловушек слабого и изменчивого пола. Эти наследники «мускульного христианства» с братским целомудрием берут друг друга за руки и все вместе дают обет всю жизнь хранить добродетель и сексуальную чистоту. Индийские борцы [544] А на другом континенте представления о силе спермы продолжают сохраняться. Сегодня в Индии борцы настолько убеждены в необходимости сохранять сперму и улучшать ее качество, что ревностно соблюдают целибат. «Целибат представляет собой самое важное средство, благодаря которому борец проявляет свой характер. Он – приверженец целибата», – писал ведущий сегодня выразитель идей брахмачарьи, основополагающего элемента индуистской религиозной мысли[545]. Индийская борьба – бхаратия кушти – чрезвычайно популярна, она очень отличается от своего приукрашенного, заносчивого и жестко регламентированного американского аналога. Бхаратия кушти – это ориентированный на занятия спортом образ жизни, необходимыми условиями которого являются целибат и самообладание. Борцы – пахалваны – разделяют принципы брахмачарьи[546], придерживаются положений аскетизма, это праведные люди с исключительно крепким здоровьем, целиком посвятившие себя поискам такого уровня самоотверженности, который позволил бы им познать чистую истину. Пахалваны даже в большей степени, чем остальные сторонники брахмачарьи, озабочены потерей спермы, которая, по индуистским представлениям, содержит суть жизни. Их тревожила потеря даже нескольких капель спермы во время непроизвольных ночных поллюций. Сперма составляет основной элемент их спортивного призвания, и они содрогаются при мысли о потере хотя бы одной ее капли, приравниваемой к шестидесяти каплям крови. Она представляет собой не просто еще одну жидкость, а скорее нечто вроде продукта перегонки крови, костного мозга, костей и других веществ, из которых состоит тело, и потому в определенном смысле включает в себя саму природу человеческого существования. «Человек должен охранять свою сперму так, как ювелир охраняет свои самые ценные бриллианты», – поясняет один индийский авторитетный источник. Другой, обладающий столь же выдающимся воображением, вторит ему: Пахалваны придерживаются детально разработанной системы, позволяющей управлять сохранением спермы, и это особенно важно, поскольку они такие большие и сильные, что и запасы спермы у них кажутся бо?льшими, чем у обычных мужчин. Во время состязаний по борьбе они одеты в ланготы, плотно обтягивающую набедренную повязку, удерживающую гениталии между ногами. Они думают, говорят и, насколько возможно, слушают, стремясь избегать зла и порока, а также держатся на расстоянии от женщин. Они гонят от себя распутные и похотливые мысли и ограничивают общение лишь людьми, разделяющими присущие им взгляды. Они придерживаются сурового аскетизма, причем одним из наиболее очевидных его проявлений является целибат. Они монотонно поют и молятся, поскольку в основе каждого духовного успеха лежит вера в верховное божество. Жизнь пахалванов строится таким образом, что они постоянно чем-то заняты. Они никогда не сидят без дела и не витают в облаках; они внушают новичкам, что строительство воздушных замков может легко привести к обстоятельствам, когда запасы спермы истощаются. Мастурбация, ведущая к расходу спермы в больших количествах, категорически запрещается. То же самое относится и к непроизвольным ночным семяизвержениям, которые можно предотвратить с помощью разных средств, например мытья ног в теплой воде перед тем, как идти ложиться спать, размышлений о высшем существе, а можно просто справлять малую нужду, когда возникает такая потребность. Важную роль здесь играет и диета, потому что пахалван должен не только сохранять свою сперму, ему следует постоянно ее подпитывать и обогащать. Основу режима питания составляет молоко, а образ борца воплощает крупный, плотный мужчина, который может пить молоко полными ведрами. Мужчины пьют молоко для усиления своей мужской силы – в индуистских мифах молоко, особенно коровье, представляется идеальной жидкостью, – и когда они его пьют, считается, что они пополняют запас спермы, содержащейся в их телах. Перетопленное жидкое масло из молока буйволицы – гхи, также помогает выработке спермы, придающей мужчине физическую, моральную и духовную силу. На деле оно является более важным источником спермы, чем молоко. «Точно так же, как гхи служит топливом для диас <ламп> при отправлении религиозных культов, сперма является горючей смесью для огня собственного тела человека», – пояснял один гуру, занимавшийся борьбой[548]. Пахалваны в больших количествах едят миндальные орехи, перетертые в густую пасту и смешанные с молоком и медом. После тренировки это блюдо представляет собой прекрасное возбуждающее средство. Некоторые распыляют и едят гашиш, который успокаивает или ослабляет страсть. Что касается остальных продуктов, то они питаются лишь слегка приправленной специями пищей, избегают употреблять соленья и чатни – традиционные индийские приправы, возбуждающие сладострастие, полностью воздерживаются от табака. Пахалваны трезвенники, поскольку спиртные напитки несовместимы с повышением качества спермы. «Борцы все как один решительно выступают в защиту трезвости, – писал ученый Джозеф С. Алтер. – Их в прямом смысле слова бросает в дрожь при мысли о том, что так много заряженной возбуждающей энергией спермы и всего, что она собой потенциально представляет для роста и развития нации, будет потрачено зря»[549]. Важность сохраняющего сперму целибата для пахалванов очевидна. По этой причине некоторые авторы рекомендуют занятия борьбой как один из способов соблюдения целибата. И поскольку большинство борцов – молодые люди, которым еще нет двадцати или только двадцать с небольшим, ощущение вины, испытываемое ими при эротических мыслях и поступках, влечет многих из них к спорту. Кроме того, еще их к этому побуждает широко распространенное убеждение в том, что брахмачарья настолько действенна, что даже самого слабого и болезненного мальчика может превратить в чемпиона[550]. Сами поединки происходят в акхаре – простом гимнастическом зале с вырытым в земле углублением для борьбы, настилом для тренировок, колодцем и храмом или святилищем в честь Ханумана – божества, соблюдающего целибат. Доступ в акхары свободен для всех мужчин, кроме изгоев, мусульман и, конечно, женщин. Руководителем и хозяином их является гуру, обучающий учеников борьбе и разрабатывающий для каждого из них программу всей жизни, включающую тренировки, питание и отдых. Он же выступает в роли их духовного наставника. Пахалваны считают себя «исключительными мужчинами, которые делают исключительные вещи своими телами и со своими телами»[551]. До наступления независимости страны борьба была важным средством развития национально-освободительной идеологии. Теперь она представляет собой физическую деятельность с правилами, схожими с олимпийской борьбой, а также духовный поиск мужчин, давших обет развития физической силы и способностей, соблюдения целибата, исполнения долга, послушания, честности и смирения. Роль религии настолько всеобъемлюща, что, как уже говорилось, в акхарах расположены святилища или храмы, а пахалванов сравнивают с индуистским божеством Хануманом, сражающимся со своими демоническими врагами. Пахалваны живут не в акхарах, а дома, и кроме занятий спортом учатся или работают. В идеальной ситуации пахалван встает в три часа утра, но многие из них просыпаются в полпятого или в пять. Он пьет стакан воды с соком лайма, потом идет в лес или джунгли, где совершает утренний туалет, моется и аккуратно испражняется, что обеспечивает ему полный контроль над собственной спермой. В 9 утра он приходит в просторное и прохладное помещение акхары, тренируется и занимается борьбой, молится по обычаю перед тем, как уйти в многолюдную суету другой своей жизни. Теоретически до конца дня пахалван должен отдыхать, есть и спать, но на практике это невозможно – они либо учатся, либо работают. Образ жизни пахалвана одновременно суровый и сложный, вписывающийся, как это обычно бывает, в общее русло жизни в Индии. В основе его лежит особый тип целибата физически сильного борца, который стремится не только сохранить сперму, но сформировать ее с помощью тщательно разработанной диеты, основанной на продуктах, помогающих ее выработке (молоко, гхи и миндальные орехи). Организованность размеренной повседневной жизни, руководство гуру, обучающего приемам борьбы, и общение с пахалванами или с другими мужчинами, придерживающимися брахмачарьи, строгий контроль за похотливыми мыслями, самолюбованием и даже непроизвольными ночными семяизвержениями, ежедневные упражнения и поединки с другими борцами разработаны самым тщательным образом с тем, чтобы достичь неукоснительного соблюдения целибата и благодаря ему увеличить и улучшить качество спермы – самой сути человеческого существования. Брахмачарья и сила спермы [552] Подвижничество целибата Само по себе индийское слово брахмачарья, возможно, вызывает в воображении нечто большее, чем индийские мужчины-аскеты в набедренных повязках, избегающие взглядов женских глаз и воздерживающиеся от сексуальных отношений. Но если при мысли о таком человеке одновременно вызвать в воображении фигуру Махатмы Ганди, внезапно в нашем сознании возникает калейдоскоп видений и образов. Как ни странно, самым поразительным из них станет маленький, сухонький старичок с оттопыренными ушами, как в гареме лежащий обнаженным рядом с вереницей очаровательных, доверчивых, наряженных как в день рождения и совсем молоденьких женщин: это государственный деятель преклонного возраста Ганди подвергает испытанию данный им обет верности соблюдению брахмачарьи. Независимо от того, видим ли мы в этом сладострастие похотливого старого козла или восхищающую невинность, такая картина представляет собой своего рода незабываемое введение в непростой индийский идеал брахмачарьи. Брахмачарья означает гораздо больше, чем простое воздержание. Традиционно возлагаемая на супружеские пары, поскольку, по словам Ганди, «лишь они могут благородно и честно регулировать рождаемость»[553], она воплощает собой образ жизни при интенсивном самоконтроле, когда рациональный разум низводит все плотские желания до нуля. Вот так, совершив обряд очищения, может мужчина – поскольку соблюдать брахмачарью, по определению, могут только мужчины, – достичь состояния подвижничества, необходимого для осознания истины. Брахмачарья основана на традиционных положениях, включая содержащиеся в медицинских трудах, где люди, успешно придерживающиеся брахмачарьи, представлены как добродетельные мужчины, обладающие исключительно крепким телесным здоровьем, достигнутым очищением тел, которое, как это ни удивительно, происходит через подавление их плотских желаний, аскетическим образом жизни, физическими упражнениями и соблюдением целибата. Возникающая в результате этого общая физическая форма во многом складывается благодаря сперме человека, соблюдающего брахмачарью, сущности жизни, больше не расточаемой впустую, а сохраняемой в качестве внутреннего ресурса. Ганди сожалел, что как сексуально активный муж, а потом придерживавшийся брахмачарьи человек, страдал от непроизвольных ночных семяизвержений и зря потратил так много спермы, что считал себя «не полностью соблюдающим брахмачарью <так>… Этот мой недостаток известен миру»[554]. «Цель брахмачарьи, – делает вывод американский антрополог Джозеф С. Алтер, – заключается в сборе достаточного запаса живительной спермы, чтобы тело – в глобальном, психосоматическом смысле – излучало ауру жизнеспособности и силы»[555]. С другой стороны, мужчины без стыда и совести морально слабы, они неспособны руководить другими. С точки зрения Ганди, Однако осознание роли спермы – это лишь часть пути брахмачарьи к познанию истины. Шаги, совершаемые на этом пути, просто изложить, но проделать его невероятно трудно. Указания Ганди на то, как его нужно совершать, включают четыре условия. Во-первых, осознание необходимости брахмачарьи. Во-вторых, постепенное установление контроля над всеми чувствами, достигаемого, прежде всего, через голодание и тщательно продуманную диету, которая ни при каких обстоятельствах не должна включать мясо животных. В-третьих, общение только с непорочными людьми – как в жизни, так и в литературе. И последнее условие – молитва. Поскольку основное внимание брахмачарьи сосредоточено на духовном просвещении, соблюдения лишь телесного целибата недостаточно. Тот, кто истинно стремится к достижению брахмачарьи, никогда даже потехи ради не допустит эротических мыслей. Хоть это вовсе не означает, что такого рода фантазии не могут закрадываться к нему в голову. Вся штука здесь заключается в том, чтобы отказаться на них сосредоточиваться. «Если мы не пойдем на поводу у разума в его порочных блужданиях, – писал Ганди, – в итоге победа будет за нами». Именно в этом смысле следует рассматривать его сомнительные эксперименты с брахмачарьей. Женщины Ганди «Соблюдение целибата… как хождение по острию меча, и каждый миг я вижу необходимость хранить бдительность», – признавался боровшийся с искушениями Ганди[557]. Самый знаменитый и яркий поборник целибата не был склонен к его соблюдению. И в юности, и даже состарившись, он мучился от переизбытка сексуальности. Ганди был избалованным, любимым младшим сыном провинциального премьер-министра. В тринадцать лет его женили на Кастурбай Маканджи, ей тоже было тринадцать лет. Тогда он считал ее просто «странной девочкой, с которой можно было играть»[558]. Спустя два года, подготовленный женой брата, он вступил с ней в половые отношения и, несмотря на очевидную «несклонность» Кастурбай, давал себе с ней выход своей подростковой похотливости. Позже, вспоминая об этом с глубоким раскаянием, Ганди откровенно признавался в том, что половое влечение тогда просто сводило его с ума. Три года спустя после заключения брака сына отец Ганди смертельно заболел. Молодой Махатма много времени проводил у его постели, массируя больные ноги отца, и как-то раз дядя предложил ему сделать перерыв. Ганди с радостью согласился, пошел к своей беременной жене и занялся с ней любовью. В разгар этого занятия в дверь постучал слуга и сказал, что его отец только что скончался. Этот случай навсегда оставил шрам в сердце Ганди, который винил свою неуемную похоть за то, что из-за нее он не оказал последних услуг умиравшему родителю. Чувство вины еще больше усилилось, когда несколько месяцев спустя Кастурбай родила мертвого ребенка. Ганди был совершенно подавлен. «А на какой другой исход я мог рассчитывать?» – сетовал он, убежденный в том, что смерть ребенка была связана с его греховной похотливостью[559]. Два года спустя Ганди один уехал на три года в Англию, предварительно пообещав любимой матери, что будет избегать вина, женщин и употребления мяса в пищу. По крайней мере один раз он подвергся серьезному искушению со стороны любительницы повеселиться, у которой снимал квартиру, но ему удалось его избежать без потерь. В тот период он стремился к достижению духовной мудрости, черпая ее из разных источников, включая христианских священников, что прекрасно передано вот этим стихом из «Бхагавадгиты»: Если кто-то Размышляет над предметом чувств, возникает Влечение; из влечения появляется желание. Желание разжигает неземную страсть, страсть питает Неистовство; потом память все предает, Дает пропасть благородной цели и иссушает разум, И тогда цели, разуму и человеку, всему вместе приходит конец[560]. Вернувшись в Индию, Ганди продолжал хранить целомудрие. Необъяснимая ревность к жене так его раздражала, что он отослал ее на год к родителям. Кроме того, он проводил много времени с духовным гуру, чьи взгляды на целибат оказали большое влияние на его впечатлительного ученика. Тем не менее Ганди возобновил супружеские отношения, пока не отправился в очередное путешествие, на этот раз в Южную Африку. Он просил Кастурбай не следовать за ним сразу же, поскольку часть выплачиваемой ему там зарплаты, отсылаемая домой, обеспечивала бы ей прекрасную жизнь в Индии. Однако истинная причина его просьбы состояла в том, что он очень хотел вести целомудренный образ жизни, а жена его этому ненамеренно препятствовала, разжигая в нем сексуальную страсть. Кастурбай, в свою очередь, не хотела жить в разлуке и приехала к мужу в Южную Африку, где он основал ашрам – общину, в основе существования которой были заложены брахмачарья, ахимса – ненасилие, сатия – правдивость. За первым, данным Ганди в 1901 г., еще неуверенным обетом воздержания в 1906 г. последовала окончательная клятва пожизненного соблюдения целибата – брахмачарьи. В таком его решении нашли отражение полные чувства вины воспоминания о собственной похотливости в связи со смертью отца и новорожденного ребенка, укоренившиеся культурные традиции почитания целибата, знакомство с положениями христианского аскетизма и другие влияния, включая метаморфозы, описанные Львом Толстым в «Крейцеровой сонате». Ганди был прекрасно осведомлен обо всех порочных наслаждениях Толстого, его загулах и любовницах, зависимости от спиртного и табака. Когда великий писатель отрекся от всего этого, чтобы жить аскетической, набожной жизнью, Ганди был одним из его самых благожелательных сторонников. А когда Толстой не смог больше вести такой образ жизни, Ганди отказался его за это осуждать. Вместо этого он напомнил критикам Толстого, что лишь сам мужчина знал, с каким ожесточением он сражался за собственную духовную чистоту или сколько раз он одерживал победу над искушениями. (По иронии судьбы, «Крейцерова соната» была брачным манифестом Толстого только теоретически. К сожалению, сам он не мог придерживаться целибата, который проповедовал. Новая беременность его жены стала «настоящим послесловием к “Крейцеровой сонате”», язвительно писала она[561]. Однако Ганди понимал Толстого, которого до восьмидесяти двух лет терзала похоть.) Брахмачарья, к сожалению отсутствовавшая в браке Толстого, чрезвычайно положительно сказалась на браке супругов Ганди. Кастурбай была согласна ее соблюдать, и Махатма перестал винить ее за то, что она выступала против его решения соблюдать целибат. «Я не мог покорить сердце моей жены, – писал до этого властный и деспотичный муж, – пока не решил относиться к ней по-другому, чем делал это раньше, и потому я восстановил все ее права, лишив себя всех так называемых прав в качестве ее мужа»[562]. В основе брахмачарьи Ганди лежал индийский ее вариант с некоторыми изменениями, внесенными христианством и его собственными взглядами. Он стремился быть «евнухом Господа», используя христианскую метафору. Кроме того, он связывал целибат с постом или особой пищей – наваждением всей его жизни. «Из собственного опыта я знаю, что соблюдение целибата становится сравнительно легким, если человек обретает возможность контролировать свои желания»[563]. В то или иное время кухня ашрама запрещала лук, соль и другие приправы, сахар, финики, смородину и молоко. Члены ашрама, как некоторым из них казалось, проводили слишком много времени, обсуждая вопросы, связанные с пищей, а именно – что они могли или не могли есть в каждый данный момент времени. «Иногда мне кажется, было бы лучше, если бы мы просто ели что-нибудь и ничего об этом не думали», – заметил один из них[564]. Часто соблюдался пост, который служил важным подспорьем в борьбе с сексуальностью. Вернувшись в Индию, Ганди понял, что его конечная задача была еще более сложной и пугающей, чем борьба за независимость родины. Тем не менее он регулярно нарушал общепринятые предосторожности брахмачарьи, сводившиеся к тому, чтобы избегать соблазна, держась подальше от женщин. Вместо этого на деле он вступал в контакт с женщинами, которых приветствовал в своем ашраме и вызывал в их сердцах бурю чувств. Так, Ганди любил прогуливаться с молодыми, нравившимися ему женщинами, положив им руку на плечи. Ревность среди его поклонниц была ужасной, в стремлении свести счеты они ссорились друг с другом. Его получившая широкую известность новая последовательница Према Кантак, обиженная насмешками других девушек – «Бапуджи[565] не кладет свою руку на твои плечи!», – очень расстроилась, узнав о правиле ашрама, гласившем о том, что Бапу мог обнимать только девушек моложе шестнадцати лет. А ей тогда было уже на семь лет больше. Она призналась в своей досаде Ганди, и тот посоветовал ей попросить разрешения у коменданта ашрама. Према отпрянула от него. «С чего бы это мне так сильно хотеть, чтобы ты положил мне руку на плечо, что я для этого должна у кого-то просить разрешения?» – дерзко огрызнулась она. Но как-то ночью она услышала, что Ганди упал около туалетов, ослабев от поноса, вызванного экспериментами с едой. Према помогла ему добраться до постели, поддерживая его еле двигавшееся тело, которое прижимала к своему. После этого правило ашрама было забыто, и Бапу часто по вечерам прогуливался с Премой, которая однажды поцеловала его руку и воскликнула: «Рука, пошатнувшая трон Британский империи, обнимает меня за плечи!»[566] Как и ее соперницы – а их было немало, – Према страдала и переживала, потому что ей приходилось конкурировать с ними в борьбе за внимание со стороны любимого Бапу. В работе «Интимные отношения» психоаналитик Судхир Какар анализирует сущность тактики Ганди. Он стремился усиливать близость отношений с нравившимися ему женщинами, но немедленно прекращал попытки, если кто-то из них намекал, что он позволил себе перейти невидимую линию установленных им самим отношений. После этого он пытался контролировать боль частично отвергнутой женщины или охлаждение ее с ним отношений, но так, чтобы сами отношения продолжались. Следствием такого постоянного эмоционального смятения женщин, а иногда и самого Ганди, было то, что эмоциональная атмосфера в ашраме нередко достигала накала страстей, приводившего к частым взрывам. Но Ганди терпел такой эмоциональный климат, в создании которого и сам принимал участие, постоянно подчеркивая, насколько были связаны брахмачарья и жизнь в ашраме и как это было важно для развития женщин. Некоторые из этих взрослых женщин воспринимали свою жизнь по-иному. Према ушла, чтобы основать другой ашрам, лишь после того, как долгие годы провела в состоянии эмоционального смятения, будучи жертвой постоянных манипуляций Ганди – мягкого, насмешливого отторжения, сменявшегося настойчивыми уговорами и лестью. Она обвиняла его в эмоциональном совращении, в том, что он завлекает людей в эту ловушку. Ганди отрицал ее обвинение, но добавлял, что даже если бы он делал такие вещи, ей нужно было бы сохранять уверенность в себе. Другой пострадавшей была Мадлен Слейд, британская аристократка, с неиссякаемым энтузиазмом участвовавшая в жизни ашрама и испытывавшая симпатию к Ганди. Вскоре Ганди стал отвечать ей взаимностью, и большую часть тех двадцати четырех лет, которые они провели вместе, он и Мира, как ее звали, если не брать в расчет целомудрия их отношений, вели себя как несчастные любовники. Когда напряжение становилось невыносимым, Ганди отсылал ее прочь. Мира, неспособная выносить эти разрывающие ей душу эпизоды, которые Ганди предпочитал называть духовной борьбой, страдала от нервных срывов. Потом она вновь появлялась в ашраме, но лишь затем, чтобы вскоре снова быть из него изгнанной. Ганди смягчал ее изгнание нежными словами в письмах, мало чем отличавшихся от других любовных посланий. «Сегодняшнее расставание было печальным, потому что я видел, что причинил тебе боль. Я хочу, чтобы ты была совершенной женщиной… чтобы ты избавилась от всякой неловкости», – писал он после одного такого бурного расставания[568]. После другого он написал ей: «Не мог удержаться от того, чтобы послать тебе отсюда любовное послание. Мне было очень грустно после того, как я позволил тебе уйти»[569]. В следующий раз он послал ей почтовую открытку: «Это просто чтобы сказать тебе, что не могу выкинуть тебя из головы. У каждого хирурга есть мазь, снимающая боль после тяжелых операций. Вот это – моя мазь…»[570]. А в письме он жаловался: «Я никогда еще так не волновался, как теперь, надеясь получить от тебя весточку, потому что отослал тебя прочь слишком быстро… Этой ночью ты мне снилась, и друзья, к которым я тебя послал, сообщили мне, что ты была вне себя, но никакая опасность тебе не грозила»[571]. Вот что он писал ей из тюрьмы, где переводил для нее книгу индийской поэзии на английский язык: «Перевод гимнов для тебя доставил мне много радости. Разве я не выражал свою любовь чаще в бурях, чем в мягких, успокоительных выражениях привязанности?»[572]. А однажды, когда она, казалось, никак не могла выпутаться из ловушки, в которую попала, он ей написал: «Ты не выходишь у меня из головы. Я оглядываюсь по сторонам, мне тебя не хватает… И так далее, и тому подобное»[573]. И так далее, тому подобным образом Ганди продолжал изящно улучшать обхождение с женщинами в своем гареме-ашраме. Он ухаживал за женщинами, если можно так выразиться, в стиле брахмачарьи. Према и Мира занимали ведущее положение среди его фавориток, обе они были интеллигентными и сообразительными женщинами. Он не хотел и не мог заставить себя бросить или, скорее, освободить их от мертвой хватки оков своей любви, несмотря на высокую цену, уплаченную ими и, конечно, им самим, – за утрату покоя и душевного равновесия. Естественно, это относилось и к его жене, поскольку пылкая, преданная и любящая Кастурбай все видела. Несмотря на собственные близкие отношения с Ганди, она вполне обоснованно ревновала к нему всех женщин, с которыми он так тесно общался. Очевидно, что Ганди понимал и практиковал брахмачарью неординарно. Хоть он взял на себя обязательство контролировать тело, в ограничении страстных чувств никакой потребности Ганди не ощущал. Он позволял себе тесные отношения со многими женщинами и никогда не пытался доводить свои чувства до естественного завершения, трезво размышлял над ними и сам их ограничивал. Он взращивал и разжигал любовь в томимых страстным желанием сердцах женщин, составлявших череду его обаятельных последовательниц, а потом охлаждал их чаяния, если они грозили выйти из-под контроля. Получившие широкую известность эксперименты Ганди с молодыми обнаженными женщинами на деле были не настолько опасными, как его отношения с их сердцами, поддерживавшими в ашраме эмоциональный климат в точке кипения, способствовавшими развитию дрязг, обид и сеющими распри соперничества. Однако Ганди смотрел на это по-другому. Не случайно в разговоре с Премой он ставил себе в заслугу то, что ему удавалось противостоять искушению заняться любовью с тысячами женщин, испытывавших к нему сладострастные чувства. Господь уберег от этого и тех женщин, и самого Ганди. Ганди считал не состоявшиеся у него сексуальные свидания своего рода моральными подвигами, вполне сравнимыми с действиями мужчин, имевших такие же склонности, но избегавших женщин. Другие мужчины, соблюдавшие брахмачарью, контролировали лишь свои тела, а не свои страсти, их переполняла похоть, несмотря на то что сперму они не извергали. Он же практиковал как чистоту мысли, так и сексуальное воздержание. Знаменитые эксперименты Ганди, включавшие непосредственно сексуальные соблазны, в определенном смысле согласовывались с древней индийской тантрической традицией, подготавливающей соблюдающего целибат мужчину к участию в половом акте, при котором он не испытывает похоти и не извергает драгоценную сперму. Тем не менее его эксперименты были гораздо больше похожи на методы, применявшиеся знаменитыми индийскими святыми былых времен, в частности Раманандой, успешно проводившим испытания над собой с двумя красивыми храмовыми проститутками. Оставаясь наедине с ними в саду, где никого больше не было, Рамананда их раздевал, смазывал их тела благовонными маслами и купал их, потом одевал, причем все это время не испытывал сексуального возбуждения. Также давным-давно философ Висваната, сосредоточившись на наставлениях своего гуру, умудрялся лежать рядом с женой, не испытывая эротических желаний. Если рассматривать эксперименты Ганди в этом свете, они представляются повторениями в XX в. того, что в этом отношении было достигнуто раньше[574]. Они начались после того, как он стал жаловаться на «озноб», испытываемый по ночам, и просить некоторых молодых женщин – молоденьких девственниц или недавно вышедших замуж девушек – спать рядом с ним, чтобы согревать его. Сушила Найяр, позже ставшая его врачом, массажисткой и секретарем, оставалась равнодушной к тому, что ночью лежала рядом с мужчиной, которого она и другие нежно называли Бапу. Но Абха Ганди, шестнадцатилетняя жена внучатого племянника Бапу, имела другой опыт. Ей пришлось снять одежду, чтобы Ганди смог понять, был ли он, как и Рамананда, достаточно целомудрен, чтобы ее нагота никак на него не действовала. Муж Абхи так расстроился, что предложил вместо жены себя – он сам был готов согревать старика по ночам. Но нет, Ганди хотел, чтобы рядом с ним лежала Абха для его эксперимента с брахмачарьей. Другой подросток, отдаленная родственница Ману Ганди, купала и брила Ганди, спала с ним, следила за его физическим состоянием, когда он постился, и ставила ему клизмы. Благодаря таким близким отношениям Ману достигла влиятельного положения рядом с Ганди и получила возможность оказывать влияние на других женщин, и кроме того, это обеспечило ей его привязанность. Что же касается Ганди, то он был доволен тем, что не реагировал на тепло ее тела, лежащего рядом с ним, и на ощущения, вызванные прикосновением ее рук, когда она за ним ухаживала. Ману возглавила список достигших брачного возраста молоденьких подопытных девиц для его экспериментов с брахмачарьей. Соблюдение целибата, в основе которого лежали принципы брахмачарьи, для Ганди, любившего приударить за женщинами и очень сексуального, было чрезвычайно трудным делом. Он достаточно рано отказался от половых актов, но на протяжении всей оставшейся жизни боролся за подавление плотских желаний вплоть до их полного уничтожения. В соответствии с индийскими традициями, брахмачарья служит как практическим, так и моральным целям. Если половой акт истощает энергию и внимание человека, то целибат их укрепляет, придавая телу силы и повышая возможность их концентрации. Его борьба, время от времени преподносившаяся публике как форма искупления грехов, была гораздо более значительной, чем аналогичные действия других людей. Как у величайшего мудреца и руководителя современной Индии, человека, вдохновившего миллионы на борьбу за независимость страны, брахмачарья Ганди представляла собой не личное чудачество или странность, как это могло бы быть с каким-нибудь другим человеком. Он и его сограждане рассматривали брахмачарью в качестве основного необходимого средства подготовки себя к дальнейшей борьбе. Избавление от плотских сексуальных желаний, острой пищи, богатства и обладания в этом процессе были важными шагами, и Ганди их сделал. В результате он достиг брахмачарьи, обеспечившей ему свободу деятельности в высших политических сферах и, в частности, позволившей развить концепцию воинственного ненасилия. Эта концепция вдохновила борцов за независимость Индии, ему принесла почетное прозвище Махатма – Великий, определила его роль в качестве образца для подражания в борьбе за независимость и социальную справедливость во всем мире. Целибат Ганди был диаметрально противоположен тому, которого придерживались древние христиане, также вызывавшие его восхищение. В отличие от них он отказывался отвергать тесные и близкие отношения с привлекательными женщинами, поскольку многие из них не скрывали своей любви к нему. Ганди создал единственную в своем роде личную версию индийской брахмачарьи, известную тем, что при ней сила разума господствует над телом. Сексуальное воздержание составляет лишь одно из ее проявлений. Поскольку главным является самоконтроль, вполне логично проверять, действительно ли он существует. Ганди, конечно, оправдывал этим требованием заманивание молоденьких девушек к себе в постель, хотя, с какой бы стороны это ни рассматривать, он был виновен в том, что злоупотреблял своим влиянием. Моральное унижение, которому он подверг Кастурбай, Прему, Миру и многих других обиженных женщин, было самым очевидным из всех. Несмотря на отрицание им того факта, что он плохо обращался с теми женщинами, которых любил, и которые любили его, целибат Ганди оказывал определенное влияние на улучшение условий жизни женщин в целом. Со многими из них, включая свою жену Кастурбай, он жил в очень тесных отношениях и обсуждал самые разные вопросы. Например, он как-то заметил, что стал мыслить как женщина. Ганди решительно выступал против браков пожилых мужчин и молодых женщин, широко распространенных в Индии, и предлагал называть их вполне подходящим для таких союзов словом «разврат». Ганди также отдавал должное своей жене за то, что она стала рано «сопротивляться» его властным замашкам, и это внушило ему глубокое уважение к женщинам. «Если бы только они научились говорить своим мужьям “нет”, когда те начинают похотливо к ним приставать, – говорил он. – Я хочу, чтобы женщины научились защищать свое основное право на “сопротивление”». Он не выступал в защиту брака при соблюдении целибата, а скорее лишал сексуального подтекста отношения, при которых главной функцией женщин должно было быть материнство. На деле он идеализировал материнство, возможно, потому, что, обожая свою молодую мать, Ганди, не отдавая себе в том отчета, отрицал женскую сексуальность, несмотря на то что ежедневно наблюдал ее проявления в ашраме[575]. Сама по себе концепция брахмачарьи не связана и не может быть связана с женщинами, которые не имеют спермы и потому не могут ее сохранять. Тем не менее Ганди полагал, что они могли соблюдать сексуальное целомудрие, хотя судьба большинства состояла в том, чтобы стать женой и матерью. Необычная версия брахмачарьи, созданная Ганди, поучительна не столько как модель воздержания, сколько как пример средства для политического действия. Отдаленную аналогию здесь можно провести с продолжительной массовой голодовкой в знак протеста против определенных обстоятельств. Отдельный человек меняет образ жизни навсегда, как в случае с Ганди, или временно, как в случае голодающих забастовщиков, ради принципа. Разница заключается в том, что брахмачарья может быть достигнута только после ожесточенной борьбы, и даже пожизненные усилия в этом направлении не являются гарантией успеха. Философия, традиция, легенды и система ценностей, лежащие в основе брахмачарьи, возносят ее к самым вершинам человеческих стремлений. Духовная сила, которую она придала Ганди, и высочайший авторитет, который она снискала ему у соотечественников, достигли невиданных масштабов. Кроме того, соединение им детально разработанной философии воинственного ненасилия с брахмачарьей подтвердило большие возможности образа жизни при соблюдении целибата в развитии творческих процессов – в данном случае в возникновении политического движения. Сперма как эликсир патриотизма [576] В современной Индии брахмачарья частично обрела новую наполненность. Она продолжает исходить из тех же традиций и философии, но теперь уже больше не является в основном педагогическим принципом, который некогда составляла. Она никогда не воспринималась как общее моральное правило. «Если что-то хорошо для одного, это ни в коем случае не означает, что то же самое хорошо для всех, особенно когда речь идет о воздержании», – убедительно утверждал Джозеф С. Алтер в работе «Целибат, сексуальность и преобразование пола в национализм в Северной Индии». В Северной Индии брахмачарья стала постколониальной, антизападной концепцией, специально разработанной для противодействия модернизации страны, в частности для ослабления религиозных верований и нынешней безудержной сексуальной активности, приписываемой влиянию Запада. Один из сторонников этой концепции в отчаянии пишет о том, что с помощью новой брахмачарьи надеется исправить сложившееся положение: Литература о брахмачарье предназначена мальчикам-подросткам и учащимся колледжей, школьные магазины торгуют ею наряду с учебниками. На полках такие работы не залеживаются. Молодые люди читают их и связывают изложенные там истины с соблюдающими целибат мужчинами, которыми восхищаются, – популярными борцами. Ведь режим их тренировок основан на соблюдении ими практики брахмачарьи, составляющей важный элемент долгой и почитаемой аскетической традиции индуизма. Эта литература в отличие от той, что существовала во времена Ганди, включает учебники брахмачарьи с разъяснениями преимуществ целибата и детальными указаниями о том, как контролировать страсть и сохранять хорошее здоровье. Борцы представляют собой отличные примеры того, как сохранение спермы укрепляет дух и тело, позволяя людям, соблюдающим брахмачарью, достигать высочайшего мастерства и совершать невозможные в других ситуациях подвиги. Новая брахмачарья носит научный характер, сосредоточенный на физиологии мужской сексуальности. В книгах «анализируются механика, гидравлика и химия секса, обращая особое внимание на различные свойства спермы, поскольку сперма рассматривается как самая важная для жизни жидкость», – пишет Алтер[578]. Современный автор с энтузиазмом отмечает: «По правде говоря, сперма – это эликсир»[579]. Вторым чрезвычайно важным фактором является соответствующая диета, отказ от продуктов, которые ослабляют, возбуждают, раздражают или задерживают процесс выработки спермы. Как правило, следует избегать острой, жареной и жирной пищи. Литература о брахмачарье также включает вызывающие тревогу отрывки, где описываются от пятнадцати до тридцати симптомов, испытываемых человеком с недостатком спермы. К их числу относятся: понурая осанка, отведенный в сторону взгляд, постоянная потливость, раздражительность, подавленный взгляд, возбужденное состояние, пародонтит, неприятный запах изо рта, кариес зубов, зависимость от спиртного, табака и наркотиков, привычка брать в рот карандаши, мел, бумагу, потеря памяти, подавленное состояние, тупоумие, психические страдания и слабоумие. Если читатели поверят хотя бы половине симптомов из этого списка – возможно, они сами с отвращением вдыхали дурной запах изо рта или запах пота своего сексуально активного приятеля, – они могут испугаться или достаточно воодушевиться, чтобы принять соответствующий брахмачарье образ жизни, который побуждают их вести авторы. Эти авторы, как полагает Алтер, так поступают из чувства собственного бессилия в обстановке глубоких социальных и моральных изменений. Они глубоко убеждены в неизбежности жуткого будущего, которое им видится, и боятся, что избавление от него возможно только в том случае, если они смогут обратить в свою веру достаточное число молодых людей, наставив их на путь брахмачарьи. В противном случае они предсказывают всеобщее моральное разложение и социальный хаос. Такое возвращение к индийской традиции делается обдуманно и вместе с тем является проявлением отчаяния. Брахмачарья – освященный веками целостный путь к праведности на земле, представляет собой гордое и мощное средство противостояния западной сексуальной эксплуатации и деградации. Британский империализм и его сохраняющиеся пережитки имеют свою собственную типичную культуру. В ее основе лежит мысль о том, что могучие белые люди победили и восторжествовали над индийцами, которых потом стали называть беспомощными бездельниками, неспособными защитить себя и своих женщин от высшей силы. Такой империалистический подход имеет ярко выраженный сексуальный характер. Мужество в данном случае из образа политической и культурной силы превращается в реальное физическое качество завоевателей: британцы оказываются более мужественными, чем покоренные индийцы. Определение силы, настаивает Алтер, как в прямом, так и в переносном смысле, состоит в способности мужчины расходовать сперму. Для империалиста семяизвержение имеет диаметрально противоположное значение, чем для индийца: первому оно придает силы, а у второго их отнимает. Развивая дальше этот образ, заимствованный из реальной жизни, презрение британцев к индийцам распространялось и на индианок, которых они рассматривали с эротических позиций и вступали с ними в сексуальные отношения самыми разными способами, включая изнасилования, совращение, проституцию, сожительство и даже браки между людьми разных рас. Сперма извергалась безудержно, и завоеватель измерял свою ценность по числу женщин, с которыми переспал. В Северной Индии, особенно среди представителей интеллигенции, накопившиеся горечь и отчаяние были преодолены, и они перешли в контрнаступление. Брахмачарья во всех смыслах представляет собой прекрасное оружие, всеобъемлющий, честный и практичный жизненный выбор, который стал даже модным благодаря борцам. Это присущий исключительно Индии способ измерения добродетели. Иначе говоря, человек, соблюдающий брахмачарью, определяется по сперме, которую он сохраняет, в то время как человек, занимающийся половой жизнью, измеряет свое удовольствие, а потому и успех, по той сперме, которую он тратит. В современной Индии пособия по половой жизни, развратные полицейские и другие общественные деятели, а также неуклонно увеличивающаяся численность населения представляют собой для сторонников национально-освободительного движения в северной части страны ужасающие свидетельства того, что мужчины пытаются обрести мужественность через безудержную сексуальность. На деле же, по их мнению, она станет источником их разрушения, поскольку отнимет у них сперму – их самое важное достояние. Целибат может изменить ход событий. Это режим самоконтроля, равновесия и понимания истины, слияния тела с природой. Жизненно важная сперма сохраняется в качестве придающего силы средства, а не безрассудно разбазаривается, следуя логике колониальной сексуальности. Один из сторонников такого подхода призывает: В ходе кампании по искоренению колониальной сексуальности и других пережитков империализма соблюдающие целибат деятели национально-освободительного движения также выступают с нападками на некоторые чисто индийские культурные традиции. Их самый яростный отпор вызывали браки между детьми, которые, как они полагали, поощряют юношеский блуд. «Перед тем, как учить их плавать, – писал один из критиков детских браков, – родители привязывают к шеям сыновей свинцовый груз молодых жен, а потом безжалостно толкают их в океан жизни. Как может развиваться страна, где происходят такие вещи?» «Братья! – предостерегал тот же самый апологет независимости. – Свобода Индии зависит от свободы всех и каждого из нас, а свобода каждого достигается тогда, когда сброшены оковы губительного рабства. Мы, как и наши праотцы, должны достичь этой цели, контролируя нашу сперму»[581]. Помочь в решении этого вопроса призван целибат в форме брахмачарьи! Глава 6 Женский целибат преступает пределы пола ПЕРЕОДЕВАНИЕ МУЖЧИНОЙ ДЛЯ ВОЕННОГО УСПЕХА Жанна д'Арк Трансвестизм племени кроу Амазонки древней Дагомеи ПЛАНИРУЕМАЯ НЕПОРОЧНОСТЬ Незамужние девы Британии против секса Объединенные незамужние женщины Сексология против «жалящего оружия смерти» ОТКАЗ ОТ ЕСТЕСТВЕННОГО ПОРЯДКА ВЕЩЕЙ Елизавета I, королева-девственница Флоренс Найтингейл Переодевание мужчиной для военного успеха Жанна д’Арк [582] Буйные языки пламени, пожиравшие непохожую на других воительницу Жанну д’Арк, оборвали жизнь одной из самых известных в мире дев-мучениц. Причина, по которой она была осуждена сгореть на костре, не имела ничего общего с ее целомудрием, проверенным и подтвержденным в судебном порядке. Жанна погибла совсем по другой причине – из-за присвоенного ею права носить мужскую одежду, обычно пышные рыцарские доспехи и соответствующее им оружие. В одном из выдвинутых против нее обвинений было сказано: Неужели короткая стрижка, какую носят мальчишки, и рыцарский наряд с арбалетом и мечом – типичная одежда сражавшихся мужчин, может стать причиной осуждения на смертную казнь? Да, если ты только что вышедшая из подросткового возраста крестьянская девушка, жившая во Франции в начале XV в., если ты получаешь приказы непосредственно от божественных голосов и если эти голоса побуждают тебя не обращать внимания на детально разработанные запреты властей на переодевание в одежду противоположного пола, основанные на Пятой книге Моисеевой – Второзаконии (22:5): «На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье; ибо мерзок пред Господом, Богом твоим, всякий делающий сие»[584]. Такая женщина была в равной степени мерзостна как средневековой культуре, так и религиозным нормам, которые истолковывали представления Жанны о моде как морально распущенные, культурно неприемлемые, социально оскорбительные и политически бунтарские. Осенью 1428 г., когда ей было шестнадцать лет, с помощью ветра и колоколов небольшой церквушки ее селения к ней обратились три небесных голоса, принадлежавших святой Маргарите Антиохийской, святой Екатерине Александрийской и святому Михаилу Архангелу. Иди, Жанна, сказали они ей, ищи дофина[585] Карла, который передаст под твое командование армию, и во главе ее ты изгонишь английских захватчиков из Франции. Высокая и статная девушка в красном платье была совершенно уверена в том, что все произойдет именно так, как предрекли ей небесные голоса. Жанна все рассчитала правильно. Во-первых, она убедила местного военного командира дать ей отряд охраны, который сопровождал бы ее при переходе по занятой врагом территории к дофину. Она остригла свои черные волосы и надела черные доспехи, короткую черную накидку и черную шапочку. В суде она легко одержала победу, хотя Карл сначала проверял достоверность ее рассказа, в течение нескольких недель внимательно за ней наблюдая, две недели его напряженно изучала церковная комиссия, Жанну подвергли серьезному интимному физическому исследованию, проведенному самой королевой и двумя опытными замужними медицинскими сестрами. Главным фактором королевского расследования стало состояние девственной плевы Жанны, оказавшейся нетронутой, и она оказала расследованию помощь, объяснив, что ее девственность была не случайностью, а результатом ее продуманного решения. Когда ей было тринадцать лет, с ней впервые говорили ее небесные наставники. Именно тогда она дала обет святой Екатерине и святой Маргарите хранить целомудрие «так долго, как это может быть угодно Господу»[586]. (Она даже успешно защищала себя в церковном суде против местного епископа, обвинявшего ее в том, что она отрицала выход замуж за деревенского парня.) Многочисленные свидетельства совершенной непорочности молодой женщины убедили дофина в истинности ее божественной миссии. После этого он доверил ей несколько лучших военных частей, чтобы она могла выполнить свою первую задачу: снять осаду с Орлеана и проводить его в Реймс, где он должен был быть коронован и провозглашен королем. Одерживая победы, Жанна провела дофина и двенадцатитысячную армию по территории, оккупированной англичанами, до Реймского собора, где он был коронован под именем Карла VII. Дофин пошел на отчаянный риск. Никогда еще за годы Столетней войны женщина не командовала войсками. Жанна не имела никакого военного образования, ее уникальными качествами, заставлявшими людей идти за ней, были непоколебимая уверенность, убедительная история и подтвержденная девственность. Солдаты реагировали на ее приказы с большим энтузиазмом. За одним-единственным исключением, отмечал свидетель событий, «все они свято верили в Бога и в справедливость решений их короля и повелителя». Современный хронист войны добавлял: «Все смотрели на нее с глубокой симпатией – мужчины и женщины, а также малые дети. Многим хотелось броситься к ней и прикоснуться к ее одеждам или хотя бы к коню, на котором она сидела»[587]. Такая преданность сохранялась на протяжении всего краткого периода деятельности Жанны, хотя она лишала своих воинов их обычных трофеев, объявляя вне закона грабеж и мародерство. Вместо этого материального вознаграждения она внушала им благоговение своим военным мастерством и предлагала спасение как их muliere santa – святая женщина. На поле брани Жанна производила на солдат неизгладимое впечатление. Она чудесным образом командовала армиями, воодушевляла воинов, составляла планы сражений и вела войну так, будто за плечами ее была целая жизнь, проведенная в военной подготовке и сражениях. Как вспоминал герцог Алансонский: Религиозные ценности укрепляли военный гений Жанны и ее личную храбрость. Она отказывалась проливать кровь и в битве предпочитала поднимать штандарт, а не меч. Она воздерживалась от сражений в праздник Вознесения Господня, усердно молилась, каждый день ходила к мессе и часто совершала таинство евхаристии. Она запрещала богохульствовать, играть в азартные игры и заниматься проституцией в солдатских лагерях. Впечатляющая глубокая духовность Жанны также притупляла восприятие мужчинами ее красоты и сексуальной притягательности. Действительно, она чувствовала себя настолько безопасно, что не предпринимала никаких мер для собственной защиты. Спала она рядом с Жаном де Мецем, давшим клятву, что «никогда не имел никакого желания или плотской страсти по отношению к ней». Герцог Алансонский выразился более точно. Самым важным свидетелем этого явления был оруженосец Жанны Жан д’Олон. Он тоже часто видел ее обнаженную плоть, включая груди и ноги, когда вооружал ее или перевязывал ей раны. Но, несмотря на собственную молодость и развитую чувственность, ни сам он, ни другие бойцы не испытывали по отношению к ней никаких эротических желаний. Свидетельств такого рода до нас дошло очень много. Все солдаты как один «верили, что желать ее невозможно». Эта их вера была настолько сильна, что в ее присутствии у них вообще пропадало влечение к женщинам, и многие боялись навсегда утратить интерес к прекрасному полу. Опасность проявления похоти со стороны окружавших ее мужчин переодетой в мужское платье очаровательной Жанне не грозила. Однако этого нельзя было сказать о превратностях войны. 23 мая 1430 г. при защите города Компьень, расположенного к северу от Парижа, ее взяли в плен бургундцы и продали своим английским союзникам за внушительную сумму в двенадцать тысяч крон. Англичане посадили ее в тюрьму и заставили носить женскую одежду. Кроме того, они пытались ее опорочить, представляя как сопровождавшую армию шлюху, после чего Жанна попросила, чтобы ее официально обследовали. Герцогиня Бедфордская распорядилась провести еще один гинекологический осмотр, подтвердивший ее девственность. Жанна произвела настолько сильное впечатление на герцогиню, что та запретила всем мужчинам, включая охранников и солдат, прикасаться к заключенной. Кроме того, она послала портного Жаннотина Симона сшить Жанне платье. Во время примерки Симон «мягко положил руку ей на грудь», но Жанна ударила его по лицу. Вместе с солдатским платьем она утратила защиту от сексуальной привлекательности, на которую стали реагировать мужчины[589]. В феврале, марте, апреле 1431 г. Жанна была переведена в Руан, где более ста членов церковного суда инквизиции, включая епископа Бове и помощника папского инквизитора, обвинили ее в ереси и колдовстве. Расследование продолжалось мучительно, но по мере того, как проходили недели, ее следователи все в большей степени сосредоточивались на ее идолопоклонническом почитании ложных богов – трех святых из ее видений, и преобразовании ее собственной личности в мужского идола «обманным путем», поскольку она носила доспехи и штаны. В конечном итоге Жанна была осуждена за то, что, в отличие от почтенных переодетых святых, старавшихся полностью поменять свои женские личности, чтобы жить как монахи, она и не думала утаивать свой пол. Иногда она нарочито делала его очевидным, как, например, тогда, когда обнажала раненую ногу, чтобы оруженосец мог натереть ее оливковым маслом или свиным салом, либо когда раздевалась перед сном. Никто и никогда не принимал Жанну за мужчину. До того дня, когда она была приговорена к смертной казни, Жанна, казалось, не могла всерьез относиться к своему переодеванию в мужское платье как к «греху». «Одежда играет очень маленькую роль, одну из самых незначительных» – так звучал один из ее записанных комментариев на эту тему. Она также связывала это с профессией военного и клялась, что «никогда ни за что не станет обещать, что не будет вооружаться и носить мужскую одежду»[590]. Оправданием переодевания мужчиной для Жанны была необходимость руководить войсками, но ее следователи настойчиво указывали на то, что это не объясняет, почему она продолжала носить мужскую одежду при каждом возможном случае: в тюрьме, в церкви, в суде. Столкнувшись с их неумолимой логикой, а также отказом позволить ей совершать Святое причастие, пока она не будет в женском платье, Жанна прибегла к высшему авторитету в области своей одежды: «Господу нравится, чтобы я была так одета, – сказала она. – Я делаю это по указанию и распоряжению Господа нашего… Когда сделаю то, что была послана сделать Господом, я переоденусь в женские одежды»[591]. Почему перед лицом такой грозной и очевидной опасности Жанна была настолько упорна в этом решении? В тюрьме, закованная и охранявшаяся одними мужчинами, она постоянно подвергалась угрозе изнасилования. И тем не менее она никогда не говорила о том, что носила мужскую одежду для собственной защиты. Вместо этого она защищала свой выбор как повиновение божественным указаниям и как средство ее самоопределения. В окружавшей ее атмосфере средневековья данный ею обет целомудрия вкупе с тем, что она носила мужскую одежду, скорее определял, чем скрывал ее половую принадлежность. Многозначителен выбор прозвища, сделанный Жанной, – Орлеанская дева, а не Девственница. Второе имело некоторую религиозную коннотацию святости, в то время как «дева» скорее было связано со светским девичеством, предшествующим браку, и часто с вдовством. Жанна не рассматривала свой пол в качестве духовного препятствия носить мужскую одежду. В отличие от святых, носивших одежду противоположного пола, чье целомудрие и портняжное искусство позволяло им заточать себя в монастырях, Жанна использовала как свою девственность, так и мужское одеяние для обретения более широкого доступа к миру. По мере развития судебного процесса Жанна связывала свое целомудрие и мужскую одежду вместе в качестве элементов Божественной воли, хотя допускала, что предпочитала мужскую одежду женской. Кроме того, она ясно давала понять, что отвергает для себя занятия, присущие женщинам, заявляя, что «есть достаточно других женщин, которые могут ими заниматься»[592]. Благодаря своей матери она шила так же хорошо, как любая другая женщина, но предпочитала исполнять данные ей божественные указания спасти Францию. Важнейшим предварительным условием для этого было сохранение ею девственности – сексуально активная или восприимчивая женщина не прожила бы и дня в качестве командира ее армии, состоявшей из мужчин. 23 мая суд инквизиции подвел итоги «проступкам, преступлениям и ошибкам» Жанны и призвал ее «исправиться и измениться». 24 мая она в панике принесла публичное покаяние, подписав документ с признанием в «поклонении злым духам и призвании их», «нарушении положений божественного закона, Священного Писания и канонического права… <и преступлении> против установленного порядка вещей» тем, что носила мужские одежды. В качестве доказательства она сняла с себя эти одеяния, надела женское платье и попросила «сбрить и удалить» волосы, чтобы стереть память о ее мальчишеской стрижке[593]. Удовлетворенный суд заменил ей смертный приговор на пожизненное заключение. Видимо, Жанна размышляла и молилась у себя в келье, просила Господа и своих духовных наставников об указаниях. Святая Маргарита и святая Екатерина выполнили ее просьбу, упрекнув Жанну в публичном покаянии ради спасения жизни. 28 мая тюремщики обнаружили, что их знаменитая заключенная снова одета в мужской костюм. Пересмотр дела, состоявшийся 29 мая, установил ее вину. 30 мая ее освободили и передали светским властям, давшим ей шапку с вышитыми на ней ее грехами: ересь, повторное преступление, вероотступничество и идолопоклонство. После этого во дворе церкви Святого Оуэна девственную воительницу сожгли на костре. Девственности Жанны, неоднократно подвергавшейся проверкам, включая два обследования во время инквизиционного процесса, оказалось недостаточно, чтобы спасти ее от смертного греха переодевания в мужскую одежду. Однако до захвата в плен ее неоднократно заверявшаяся девственность наряду с ее случайно затронутой одеждой возводили эту выдающуюся военную героиню на недосягаемую высоту, что обеспечивало ей власть, покорность, честь и доверие. Потом, когда вражеские войска дрогнули и не смогли устоять перед ее превосходящей силой и стратегией, легендарная девственность Жанны оказывалась настолько могущественной, что лишала сексуального влечения к ней любого видевшего ее мужчины. Окутанная защитным целомудрием и мантией военного предводителя, Жанна бросила вызов естественному порядку вещей – браку и ведению домашнего хозяйства, обменяв швейные иглы и кастрюли со сковородками на меч и кинжал, нагрудный щит и копье. Но точно так же, как победа подтвердила обоснованность такого обмена, поражение свело его на нет. В плену Жанна оказалась настолько же беззащитной, насколько когда-то была неуязвимой. Внезапно она стала своего рода заложницей в руках врага, которого некогда ставила в тупик и унижала. Когда она повторяла святые голоса, побуждавшие ее совершить благородную миссию спасения Франции, ее противники ухмылялись. Когда она заявляла о том, что хранит девственность, они глумились над ней. Солдаты-стражники пытались быть с ней ласковыми, и дважды власти приказывали проводить мучительные осмотры половых органов, чтобы вновь подтвердить ее и так уже достаточно часто проверявшуюся непорочность. Жанна, день и ночь скованная кандалами в суровой темнице, хранила непоколебимую твердость. Когда девушка узнала, что ее репутация опорочена слухами о том, что она была армейской шлюхой, Жанна настояла на том, чтобы ее подвергли еще одному изнурительному гинекологическому обследованию. Ее святые дали ей четкие указания: девственность (пока Господь не примет иного решения) составляла необходимое дополнение к ее солдатской профессии. Жанна подчинялась охотно и с радостью, не зная колебаний, никогда не испытав сексуального искушения, ни разу не поддавшись назойливым домогательствам тюремщиков, которые могли смягчить жестокие условия ее тюремного заточения. Как многие женщины до (и после) нее, Орлеанская дева избрала целомудрие в качестве пути, позволившего ей избежать традиционной женской доли, и как необходимое дополнение к ее необычной жизни, полной приключений, опасностей, испытаний и трудностей, восторга и славы – тех обстоятельств, которые ей внушала глубокая религиозная вера. Трансвестизм племени кроу [594] В начале XIX в. воины племени кроу захватили десятилетнюю девочку из племени гровантров («большебрюхих»), одного из племен индейцев Великих равнин (прерий), и, как у них было принято, передали ее в семью кроу как приемную дочь. Девочка с мальчишескими замашками, позже прозванная Женщина-вождь, считала такие типично женские занятия, как дубление, шитье, квиллинг[595] и вышивание бисером, неприятными до противного. Гораздо больше она любила скакать на лошадях, стрелять из лука и охотиться. Снисходительный приемный отец так гордился ее навыками, что доверял ей охрану лошадей семьи, обычно составлявшую зону ответственности сына. Это не считалось странным, поскольку у индейцев Великих равнин была традиция, позволявшая женщинам, клявшимся в том, что у них никогда не было менструации, пересекать границу полов и действовать как молодым людям, хотя мы не знаем, говорила ли Женщина-вождь об отсутствии у нее месячных. Приходя в возраст, Женщина-вождь становилась выше и сильнее, чем большинство других женщин. Ее научили стрелять из ружья, и она стала отличным стрелком. Вскоре она сравнялась или даже обошла в этом искусстве лучших индейских воинов и превратилась в заядлого охотника. От птиц своего детства она дошла до оленей и канадских снежных баранов, которых разделывала и на спине приносила в лагерь. Она также участвовала в охоте на бизонов и нередко приносила домой мясо и шкуры четырех-пяти огромных животных. Хотя Женщина-вождь была достаточно привлекательна, молодые люди не испытывали к ней романтического интереса, и она, очевидно, отвечала им безразличием. Когда скончался ее приемный отец, казалось вполне естественным, что она стала играть его роль и в доме, и в семье как охотник, чья добыча кормила ее приемных братьев и сестер, а также их мать. Однако самым поразительным достижением Женщины-вождя было то, что она стала доблестным воином. После кровавого набега племени черноногих на кроу, стоявших лагерем у торговой фактории, она добровольно вызвалась пойти посланником на переговоры с врагом, язык которого (блэкфут) понимала. Уверенные в том, что женщину будет легко взять в плен, черноногие стали в нее стрелять, когда она подходила к месту назначенной встречи. «Стойте!» – прокричала им несколько раз Женщина-вождь. Но они продолжали стрелять, и тогда она взяла ружье, прицелилась, одного застрелила, а еще двоих убила стрелами, пущенными из лука. Двоим удалось убежать, они добрались до своего лагеря и попросили поддержки. Отряд разъяренных черноногих преследовал Женщину-вождя до самых ворот фактории. За ними под одобрительные крики белых и краснокожих наблюдателей ей удалось скрыться от преследователей. Это рискованное предприятие принесло Женщине-вождю прозвище «храбреца» – индейского воина, хотя общество, в котором она жила, позволяло женщинам принимать участие в военных действиях лишь в качестве поварих или прислуги. Год спустя Женщина-вождь набрала отряд воинов и повела их в первую схватку с черноногими. В ней ее люди украли семьдесят две лошади и сняли скальпы с двух черноногих. Женщина-вождь собственноручно расправилась с одним из них, сняла с него скальп и разоружила другого. Репутация ее росла, за первой победой последовали многие другие. Из этих стычек она всегда выходила невредимой, в частности, поэтому кроу почитали ее так, как ни одну другую женщину. Они слагали песни о ее храбрости и допускали ее к деятельности племенного совета, принимавшего важнейшие решения. В ходе работы совета она находилась рядом с вождями, занимая по степени значимости третье место среди ста шестидесяти глав семей. К тому времени Женщина-вождь уже была богата – владела сотнями коней, захваченных у черноногих, и могла обменять их на все, что хотела. Кроме того, она была великодушна и делила военную добычу с друзьями. Ей хотелось разбогатеть еще больше, занявшись торговлей обработанными кожами, традиционно украшенными птичьими перьями и иглами иглошерстов. Однако, отказываясь опускаться до женских занятий, необходимых для обработки сырых шкур и превращения их в предметы для продажи, она решила воспользоваться своими обширными ресурсами и заплатить выкуп за невесту, чтобы женскую работу делала за нее ее «жена». Такого рода сотрудничество оказалось настолько выгодным, что через несколько лет она купила себе еще трех жен. На протяжении следующих двадцати лет Женщина-вождь жила как соблюдающий целибат воин с четырьмя женами, заботившимися о ней и делавшими всю ручную работу. Нет никаких сведений о том, имела ли она с кем-то из них сексуальные отношения, но среди членов племени кроу она продолжала пользоваться высоким престижем. Все прекрасно понимали, почему она на это пошла, хоть это было странно, потому что другие женщины, занимавшиеся мужскими делами, выходили замуж только за мужчин. Ее соплеменники заметили, что на ней не хотел жениться ни один мужчина, возможно, потому, что никто не стремился иметь жену, превосходившую его в мужских занятиях и отказывавшуюся заниматься тем, чем принято заниматься женщинам. В 1851 г. современник описывал Женщину-вождя как «не дикарку и женщину не воинственную… Ей около сорока пяти лет; манеры ее скромны, по природе своей она скорее добродушна, чем склонна к ссорам»[596]. Вскоре после этой встречи Женщину-вождя убили. Между кроу с черноногими и их союзниками, включая гровантров (племя, в котором она родилась), был заключен шаткий мир. Не забывавшая родной язык Женщина-вождь решила пойти в их земли и обсудить некоторые важные для этих племен вопросы. Она отправилась выполнять свою миссию, несмотря на настоятельные предостережения опытных торговцев пушниной. Во время переговоров с ритуальным выкуриванием трубки с группой гровантров Женщина-вождь решила, что может рассказать им, кем была на самом деле, но ее расчеты на их реакцию на ее признание оказались полностью ошибочными. Видимо, им было известно, что она перебила многих членов их племени, и, сочтя себя оскорбленными ее присутствием, хозяева убили ее и четверых сопровождавших ее индейцев из племени кроу. Как и Жанна д’Арк, Женщина-вождь нарушила естественный порядок, существовавший в обществе, в котором она жила, и стала воином. Однако ее мотивация была иной. У нее не было ни божественного вдохновения, ни миссии, ниспосланной свыше. Ей просто гораздо больше нравились мужские занятия, а к женским обязанностям она испытывала глубокое отвращение. Кроме того, в отличие от Жанны д’Арк, Женщина-вождь не переодевалась в мужскую одежду. На протяжении всей своей военной карьеры она носила платье женщины-кроу, хотя аксессуарами к нему ей нередко служили луки со стрелами и ружья. Целибат Женщины-вождя почти наверняка определялся сочетанием факторов выбора и обстоятельств. Она никогда не выражала ни малейшего желания выйти замуж за воина своего племени и не предпринимала никаких попыток повысить свои шансы как женщины за счет проявления каких-то типично женских хитростей или навыков. Казалось, она была вполне довольна тем, с каким уважением и почтением к ней относились мужчины племени, принимавшие ее руководство. Женщина-вождь уже была главой семьи, вполне справлялась с содержанием домочадцев и ведением собственного домашнего хозяйства. Любая женщина из племени кроу, которая хотела выйти замуж, особенно такая исключительная, как Женщина-вождь, должна была себя вести соответствующим образом. Однако та никогда этого не делала. Кроу простили ей браки по нескольким причинам. Они восхищались богатыми и великодушными людьми и понимали, что их могучая воительница не могла снисходить до шитья или рукоделия для развития ее процветавшего дела торговли украшенными изделиями из кожи[597]. Жены, с другой стороны, вполне могли этим заниматься, поэтому то обстоятельство, что Женщина-вождь ими обзавелась, имело смысл. Кроме того, наличие нескольких жен само по себе было престижно, поскольку свидетельствовало о богатстве и по значимости уступало лишь успеху воина. Женщина-вождь была просто прекрасным охотником и воином, поддерживавшим самые высокие нормы профессионального и социального успеха[598]. Она могла соблюдать целибат, потому что хотела, чтобы ей сделали предложение, но более вероятно, что она так поступала, поскольку в жизни руководителя племени кроу и главы семьи, лишенной женской доли, находила глубокое личное удовлетворение, общественное признание и финансовую выгоду. Амазонки древней Дагомеи [599] Легенды об амазонках, женщинах-воинах, полны бесчисленных приключений. Эти в большинстве случаев созданные фантазией женщины были прекрасны и высоки ростом, храбры и свирепы, сражались как обезумевшие тигрицы, правили в своих небольших селениях, захватывали в плен мужчин для сексуальных утех и действовали с безрассудной дерзостью. Часто у них была только одна грудь, потому что вторую они отрезали, чтобы было удобнее носить лук. Однако достойных доверия свидетелей их существования найти невозможно. Исключение составляли многие европейские солдаты, на которых можно было положиться, и работорговцы, встречавшиеся и иногда сталкивавшиеся в бою с амазонками Дагомеи в Западной Африке. Капитан Уильям Снелгрейв был первым, кто рассказал об амазонках в 1727 г., когда отважился углубиться в дагомейские джунгли, чтобы лично познакомиться с королем Дагомеи. Снелгрейв отправлял рабов в Вест-Индию, а король принимал в этом участие. Когда они встретились, его величество сидел в окружении своих обнаженных по пояс охранниц-амазонок с украшенными золотыми кольцами руками, в которых они сжимали охотничьи ружья. Амазонки были настолько надежными воительницами, что король и его преемники расширили их роль как военных. К середине XIX в. британский борец с рабством Фредерик Форбс во время набега на Дагомею тоже встречался с амазонками. «Амазонкам не полагается выходить замуж, – писал он, – и, по их собственным словам, они изменили свой пол. “Мы – мужчины, – говорят они, – а не женщины”»[600]. Все они были одеты одинаково, питались одними и теми же продуктами, все были вооружены огнестрельным оружием, за которым хорошо ухаживали. Жили они в браках, обслуживали их евнухи. Форбс насчитал около двух тысяч четырехсот амазонок, составлявших элиту регулярной армии, а также являвшихся телохранительницами короля. Другие английские путешественники описывали одеяния амазонок и их роль как военных. Они носили хлопчатобумажные платья без рукавов в синюю и белую полоски с юбками до колен, а под них надевали короткие штаны. Амазонки каждого из трех отрядов короля делали себе изощренные прически, некоторые сбривали все волосы, за исключением одной или двух одиноко выпирающих прядей. Самыми храбрыми среди них считались гбето, или охотницы на слонов, гордо демонстрировавшие шрамы, оставшиеся у них после схваток с опасными и ранеными слонами. Ньекплеххентох, или женщины-бритвы, настраивали себя на ненависть к вражескому предводителю; они были вооружены саблями длиной около полутора футов. Даже совсем молоденькие девочки могли быть амазонками – к ним относились гохенто, или лучницы. Хотя у них тоже было оружие – луки с отравленными стрелами и небольшие ножи, прикрепленные к запястьям, их редко посылали в битвы, чаще они выполняли функции разведчиков и носильщиков. Амазонки достигли высшей точки могущества в 1850 г. при короле Гезо, который возвел их до статуса, почти равного статусу солдат-мужчин, а возможно, и более высокого. Процесс его отбора был прост: каждые три года он приказывал всем своим подданным представлять ему дочерей-подростков. Из их числа он выбирал тех, кто имел шансы со временем стать офицерами, остальным надлежало служить солдатами. Наблюдатели отмечали, что целибат для амазонок был обязательным требованием, нарушение этого обязательства каралось смертной казнью как амазонки, так и ее любовника. Не случайно острые на язык жители Дагомеи печально шутили: при попытках взобраться по стенам в покои амазонок погибло больше солдат, чем в сражениях. Путешественник и исследователь Ричард Бёртон полагал, что целибат амазонок возбуждал в них жестокость. «Они свирепы, как раненые гориллы, и гораздо более жестоки, чем их собратья по оружию», – заявлял он[601]. Однако более вероятная причина того, что король запретил им вступать в половые связи, заключалась в осознании им того факта, что только женщины, воздерживающиеся от половой жизни, могли гарантировать ему безраздельную лояльность и преданность. Он освободил от обязанности соблюдать целомудрие, наложенной на их сестер, только нескольких избранных амазонок. Это были его личные сожительницы, известные как жены леопарда. В 1892 г., несмотря на все усилия воинственных амазонок, королевство Дагомея было разбито французами, и знаменитые женщины-воительницы стали достоянием истории. Впечатляющие, но менее блистательные, чем их мифические сестры, они были единственными амазонками, существование которых исторически достоверно. Соблюдавшийся ими целибат, гарантировавший правителю их верность и, видимо, помогавший в достижении невероятных военных успехов, обеспечил им глубокое уважение и стал их самой выдающейся особенностью[602]. Планируемая непорочность Незамужние девы Британии против секса [603] Так мало нового под солнцем! Кто исподтишка не посмеивался над легендарной «головной болью», досаждающей злым, обидчивым, истощенным, отвергнутым женщинам, когда их мужья требовали от них исполнения супружеских обязанностей? Но ни одна женщина, ни даже миллионы, сжимающие себе головы, когда приходит время идти ложиться спать, не составляют общества, соблюдающего целибат. Однако, когда они действуют целенаправленно и каждая «головная боль» представляет собой скорее политический инструмент, чем персональную уловку, положение существенно меняется. Как мы видели в «Лисистрате», жены воинов измотанного в битвах легиона объединились, чтобы заставить своих мужей прекратить военные действия. Их оружие – отказ от половой жизни до тех пор, пока воинственные мужчины не вложат в ножны мечи, представляло собой проявление целибата в его стратегически самом целомудренном виде, направленном на достижение великой миссии мира. В конце XIX в. тысячи британских женщин занимались собственной постановкой «Лисистраты» в реальной жизни. Их требования существенно отличались от намерений гречанок – все они были одинокими и гордились своим положением незамужних женщин, поскольку оно выражало их сознательный протест против своего приниженного положения. Не могут не взволновать слова писательницы-феминистки Люси Ре-Бартлетт: «В сердцах многих женщин сегодня зарождается крик, суть которого можно было бы сформулировать так: “Я никогда не буду близка с мужчиной и не буду вынашивать ребенка”, пока не прекратится это безразличие – а виноватые не станут судьями… Это – “молчаливая забастовка”, и она охватит весь мир»[604]. Какая связь «молчаливой забастовки» с коллективным целибатом? И что еще, помимо политической разъяснительной работы и моральной храбрости, кроется за женской резкостью? Ответов на эти вопросы несколько, и отзвуки их слышны далеко за пределами Британии – в Северной Америке. Первый ответ прост, он определяется демографией: примерно одна из трех женщин была незамужней, и одна из четырех оставалась такой всю жизнь. За счет более высокой мужской смертности и эмиграционных квот мужчин было значительно меньше. С 1821 г., когда после проведенной в Британии переписи населения выяснилось, что на каждую тысячу мужчин приходится тысяча тридцать шесть женщин, расхождение этого гендерного соотношения возрастало вплоть до периода, начавшегося после Первой мировой войны, когда оно составило тысячу на тысячу девяноста шесть[605]. Объяснение этих показателей не столь очевидно, как могло бы показаться на первый взгляд. Такие значительно отклоняющиеся соотношения оказали бесспорное воздействие на шансы отдельной женщины вступить в моногамный брак. Однако речь одновременно шла и об очень многих других проблемах. В 1880-х гг. произошло смягчение правил и некоторых законов, ранее обрекавших женщин на социально-экономическую зависимость. Прежде всего, это коснулось женщин из более обеспеченных сословий. В частности, им было легче получить высшее образование и, благодаря ему, доступ к некоторым престижным профессиям. Возникало огромное число рабочих мест для «белых воротничков», и на многие из них шли работать женщины. Благодаря Закону о собственности замужних женщин, принятому в 1870 г., женщины теперь могли оставлять свои заработки себе, а не отдавать их мужьям, и потому работа за зарплату стала гораздо более привлекательной, чем была раньше. Эти перемены не были дарами щедрого и великодушного правительства. Они стали результатом проходивших десятилетиями обсуждений и акций протеста в основном среди женщин из средних и высших сословий, выступавших против собственного притеснения. Многие из них также представляли интересы миллионов своих сестер из среды рабочего класса, угнетение которых проявлялось по-иному, но коренилось в том же патриархальном устройстве общества. Если бы законы поменялись вместе с обычаями и предоставили занятым на профессиональной работе женщинам такую же юридическую независимость, как и их братьям, положение незамужней женщины не казалось бы столь заманчивым. Однако многих продолжало раздражать то обстоятельство, что, выходя замуж, женщина меняла зависимость от отца на зависимость от мужа. Действительно, принятый в 1882 г. (пересмотренный и доработанный) Закон о собственности замужних женщин позволял женщинам самим владеть имуществом, но в других важных областях они продолжали оставаться юридически зависимыми. Часто оказывалось так, что переход зависимости от отца к зависимости от мужа имел печальные последствия. Как за десять лет до этого отмечал состоявший из группы женщин авторский коллектив: «Женщине надо напоминать… что при выходе замуж она теряет многие преимущества. Самим фактом бракосочетания она лишается независимости, поскольку брак делает ее зависимой от другого человека. Ее привычки, стремления, круг общения, а иногда даже друзья должны уступить место его привычкам и кругу общения». Разве не предупреждала раньше Флоренс Найтингейл, что женщины, выходящие замуж, «должны всю свою жизнь принести в жертву… в тени его судьбы женщина должна уничтожить себя»?[606] Как и многие другие женщины, занимавшие схожее общественное положение, она оставалась незамужней – и соблюдала целибат – ради сохранения личной независимости, необходимой ей для выполнения собственных честолюбивых замыслов. Статистические шансы найти подходящего мужа оказывались настолько незначительными, что многие женщины предпочитали чахнуть в незавидном положении старых дев, тоскуя по не рожденным детям, терзаясь от сложившихся оскорбительных отношений, обязывающих их после смерти родителей жить уединенно, постоянно находясь в состоянии бесконечной унылой тоски. (Если бы некоторые талантливые представительницы этой группы женщин предприняли исследование судеб молодых индийских вдов, мог бы сложиться терзающий душу серьезный литературный жанр.) Однако меньшее количество британских мужчин не может объяснить, почему четверть британских женщин никогда не выходили замуж – ведь что ни говори, даже в самые худшие времена такая диспропорция не составляла и одиннадцати к десяти. А те, кто твердо решил выйти замуж, могли и нередко на самом деле эмигрировали в Австралию, где гендерный дисбаланс носил обратный характер, хотя «качество» доступных мужчин зачастую оставалось под вопросом. Чем же тогда можно было объяснить стремление такого большого числа представительниц среднего класса оставаться одинокими? Драматург Сисели Гамильтон в книге «Брак как ремесло» писала о том, что это явление представляло собой политическую тактику, направленную на создание значительной группы одиноких женщин, готовых бросить вызов мужскому господству, включая тот его аспект, который она называла сексуальными надругательствами. За исключением небольшого числа одиноких женщин, обращавшихся за сексуальным удовлетворением к другим женщинам, подавляющее их большинство соблюдало целибат, считая его необходимым инструментом для достижения поставленной цели[607]. Другая женщина, не вышедшая замуж по собственному желанию, отмечала, что «повсюду, где женщины настолько активно занимаются половой жизнью, что целибат там практически отсутствует, их социальное, экономическое и интеллектуальное положение остается очень низким»[608]. Таким образом, значительную часть соблюдавших в конце XIX в. целибат людей составляли разочарованные, мятежные и политически дальновидные женщины, для которых он являл собой свободный выбор. Половой акт с мужчиной, как они полагали, был чем-то вроде отказа от юридических и (несмотря на закон 1882 г.) имущественных прав, а также отказом от личной независимости. Они воспринимали целибат как стратегию улучшения положения женщин, что позволяло бы им спокойно зарабатывать себе на жизнь, и просто отказывались от замужества. Объединенные незамужние женщины «Требуется (так могло быть написано в объявлении) духовное сообщество для сознательно одиноких, мятежных и политически дальновидных женщин, занимающихся профессиональной деятельностью». Время и место: Англия XIX в. Действующие лица: молчаливые стачечницы, о которых речь шла выше, образованные молодые женщины, избравшие целибат в знак протеста против двойных стандартов, сказывавшихся на всех сторонах их жизни: в законах, на рабочем месте, в политике и в обществе в целом. В 1880 г. поколение этих женщин достигло зрелости, и каждая из них отправилась в собственное путешествие по жизни. В одну жизнерадостную и честолюбивую группу вошли писательница и активистка Беатриса Поттер[609], а также писательницы Маргарет Харкнесс, Эми Леви и Олив Шрейнер. Они решили покинуть патриархальные дома своих родителей, но не для того, чтобы жить вместе в квартирах, где обитали лишь представительницы прекрасного пола, как это было в период предшествующей волны сторонниц целибата – учительниц, медицинских сестер и социальных работников. Этим молодым женщинам больше нравились приключения, и они снимали себе собственное жилье. По сравнению с благоустроенными домами их детства и фешенебельными районами, где они были расположены, их новое жилье было скромным, а районы специально выбирались с таким расчетом, чтобы они были подальше от тех, где оставались их семьи. Этих женщин особенно привлекал центральный Лондон, потому что он находился достаточно далеко от любопытных, критически настроенных родственников. Жизнь там позволяла легко передвигаться, не привлекая к себе излишнего внимания. Но самым большим преимуществом было то, что многие одинаково мыслящие женщины там жили рядом друг с другом, образуя в сердце огромного, беспокойного города сообщество близких по духу людей; поддерживая друг друга, они напоминали себе и своим близким о том, чего стремились достичь. Тем не менее жизнь их от этого легче не становилась. Независимые или нет, порядочные женщины в одиночку не прогуливались и не заходили в кафе и рестораны. В некоторых районах Лондона, как писала Вирджиния Вулф в романе-очерке «Парджитеры»[610]. «без мамы нельзя было даже показываться, как будто это были болота, кишащие крокодилами». А «если тебя видели на Пикадилли», это «было то же самое, что прогулка <в жилой части> Аберкорн Террас в пеньюаре и с губкой в руке»[611]. Несмотря на эти ограничения, целеустремленные молодые женщины обустраивались в центре города и готовились вести самостоятельную, доставляющую им удовлетворение и достойную жизнь при соблюдении целибата. Эти женщины отличались от миллионов других целомудренных работающих сестер тем, что сами себя содержали и раскрывали свои возможности в тех районах, где жили, поскольку их целибат носил исключительно политический характер. Он не имел ничего общего с представлениями о морали, опасениями беременности или необходимостью хранить непорочность, пока не возникнет тот единственный, который сделает предложение вступить в брак. Иногда даже женщины удивлялись, что эти их сестры отвергали буржуазный брак и материнство, обосновываясь в этой полной сурового реализма и далеко не самой фешенебельной части Лондона. Социальный работник Беатриса так с восторгом писала об этом в своем дневнике: Обмен соображениями и опытом друг с другом, а также многочисленные рассказы Беатрисы о ее нуждающихся клиентах взаимно усиливали и оказывали большое влияние на этих женщин, проводивших впечатляющую работу. Все писали о лондонской бедноте и все отвергали покровительственное отношение милосердных женщин из среднего класса. Вместо того они изображали своих героев с полной сочувствия ясностью. В романе «Без работы» Мэгги Харкнесс почти не изменила облик своего съемного жилья и в мелодраматичном ключе изобразила жизнь обычных рабочих в доках. В произведении «Рубен Сакс» измученная и подавленная Эми Леви высмеивает ценности буржуазной еврейской жизни. Кроме того, она писала смелые поэтические строки о платонических любовниках: Прежде чем мир стал так печален, Когда я молода была, и ты со мною был… Мы бесконечно обсуждали Искусство, книги, жизнь и человека, Как будто гордо мы вдвоем от века На троне правды восседали; Не любимых мало, а друзей (так все говорят), Но все они бесполые – мыслители подряд[613]. Более жестко Эми писала о другом философе – Сократе, которого сурово осуждала за женоненавистничество. Витавший в облаках философ, Одержимый благородными теориями и великими мыслями, Не снизошел до униженья от прикосновенья к такой безделице, Как деликатная ткань женского сознания – Такого же утонченного, как душа страстной женщины[614]. Наиболее убедительно и правдиво романы Мэгги и Эми звучат, когда их героини похожи на них самих. Альтер эго Мэгги – Мэри Камерон, от лица которой ведется повествование, живет в дамских меблированных комнатах, «забавном месте, где было полно студенток, изучающих медицину, – она называла их женщины-мальчишки, – журналисток, артисток и вдов». В обстановке своей комнаты Мэри использовала «японскую утварь, разрисованный муслин, разные антикварные безделушки, которые любят собирать девушки-студентки и самостоятельные молодые женщины»[615]. Со времени отъезда из родительского дома сельского приходского священника Мэри сама себя содержала, занимаясь чтением корректур, перепечаткой на машинке и преподаванием стенографии. Иначе говоря, Мэри воплощает в себе образ Мэгги и всего сообщества ее подруг, объединенных в одном лице. В первой книге Эми «Роман в мастерской» рассказ ведется о четырех обедневших и осиротевших сестрах, которые вместе пытаются выжить, занимаясь фотографией. Мастерская находится на грани банкротства, люди думают, что цены у женщин-фотографов ниже, на улицах неспокойно. Но одна из сестер – Гертруда Лориме, хранит «секрет, детскую любовь к освещенным газовыми лампами улицам, к зрелищу спешащих людей, ламп, двухколесных экипажей, возникающих и исчезающих в желтой дымке, будто сотканной из жуков-светляков», и у нее никогда не возникает сильного желания вернуться «в относительную скуку Кэмп-ден-Хилла»[616]. С некоторыми литературными изменениями образов вымышленные Мэри Камерон и Гертруда Лориме были их авторами, литературным (если не подлинным) свидетельством того, что реальные женщины – Мэгги и Эми – тоже достигли успеха. Мэри, Гертруда и другие героини подтверждали правильность тщательно разработанного образа жизни реальных женщин, неукоснительно соблюдавших целибат. Как писательницы они не просто отбирали и описывали грубые жизненные образы работавших в промышленности бедняков, но вели о них повествование так искусно, что вполне достойно зарабатывали себе этим на пропитание. Целибат они соблюдали с гордостью, он не был им в тягость. Женщины были слишком заняты своими переживаниями, работой и удовольствием, получаемым от жизни. Оно включало и романтические отношения. Беатриса, например, кокетничала (конечно, вполне невинно) с радикальным политиком Джозефом Чемберленом, а потом отказалась выйти замуж за него. Их коллективная преданность целибату укрепляла уверенность женщин в себе и защищала от того, чтобы попасть под каблук к мужчине. Прекрасным примером такой ситуации является Беатриса – ее очень привлекал влиятельный и процветающий Чемберлен, который был значительно старше ее по возрасту. Несмотря на испытываемые к нему чувства, он пугал ее: Беатриса поняла, насколько властным был этот мужчина. Но, несмотря на успех, такое духовное сообщество соблюдавших целибат женщин было столь же уязвимо, как и любое другое. Проблема здесь заключалась, конечно, не в целибате, изначально сплотившем это объединение, а в ходе самой жизни: проблемах с деньгами и профессиональными достижениями, эмиграцией, а в случае Эми Леви – с глубокой, неисцелимой тоской. Спустя примерно десять лет женщины расстались, навсегда закрыв за собой двери в некогда чрезвычайно плодотворную общину подруг, соблюдавших целибат[618]. Эта община распалась, не потерпев краха, не зачахнув, не усохнув как сморщенный бурдюк, но возродить ее не могло ни опыление пчел, ни возрождающий дождь. В былые времена она сияла ярким светом. Ее сочный виноград перебродил, превратившись в хмельное вино. Ее члены избавились от застенчивости и пробудили мысли, которые, в свою очередь, породили прозу и поэзию, ставшие raison d’etre сообщества, осязаемым доказательством того, чего могла достичь независимая женщина в соблюдавшем целибат сообществе, что она могла создать и как могла преуспеть. Но его героини были верными отражениями их уже расставшихся создательниц, живших в придуманных ими общинах, члены которых соблюдали целибат, влияя на других женщин и вынуждая некоторых из них в будущем делать ставку только на самих себя. Сексология против «жалящего оружия смерти» «Молчаливая забастовка» с участием гордых одиноких женщин привела к неизбежной ответной реакции. Она объявилась под видом сексологии, последнего достижения в области «научных» исследований, и движения «Материнство». Отцы-основатели сексологии – англичанин Хэвлок Эллис и немцы Иван Блох и Август Форель[619], подчеркивали врожденные биологические различия между мужчинами и женщинами. По словам Эллиса: Сделав такие облеченные в научную терминологию замечания относительно существующего положения вещей, Эллис перешел к изложению выводов. Один из них состоял в том, что идеальные сексуальные отношения существуют при мужском превосходстве и женской покорности. Другой сводился к тому, что идеальная женщина, образец материнства, очень отличается от незамужней женщины, девицы – слова, которое в работах Эллиса обрело отрицательное значение, сохранявшееся на протяжении всего XX в. Как и многие другие приверженцы движения «Материнство», Эллис выступал за приписывавшуюся ему феминистскую программу действий: конечно, похвала замечательной работы матерей должна положительно действовать на женщин. В случае с Эллисом это представлялось бесспорным, поскольку он также отстаивал новую мысль о том, что женщине следует и она на деле должна получать наслаждение от сексуальных отношений. Ей не нужно больше лежать скованной, сжав кулаки и зубы во время генитального проникновения раз в два месяца, а потом пытаться об этом забыть, думая о судьбах Англии и империи. Как ни странно, раньше Эллис сам потерял любимую, потому что не смог достичь полной эрекции во время романтической подготовки к половому акту. Его собственным сексуальным пристрастием было наблюдение за женским мочеиспусканием. Этот опыт, восходивший к незабываемым мальчишеским воспоминаниям о том, как он подглядывал за мамой, когда она мочилась в саду, был увековечен в «Мадонне» – стихотворении, которое он включил в опубликованный им на собственные средства поэтический сборник «Сонеты и народные песни, переведенные с испанского»: Любимая как-то внезапно вскочила с постели, Где прежде лежала нагая с моим сердцем рядом, Раздвинула стройные ноги, что я ласкал взглядом, И тут у нее из волос рыжеватых, мерцавших на теле, Чудесной фонтанной кривой, так что робость исчезла на деле, Как жидкая радуга, вся изогнувшись в полете, Летело все вниз, все струилось, блестя на излете, А ей невдомек то, что женщин других так заботит[621]. В отличие от маленьких мальчиков, «любимая» Эллиса не измеряет и не хвастает траекторией струи своей мочи, а просто с немым изумлением за ней наблюдает[622]. Поддержка Эллисом великого Материнства, или, как его называли в Германии, движения Mutterschutz, отчасти объясняет его огромное влияние. С 1880 г. и далее детей рождалось меньше, а смертность младенцев возрастала. Физические исследования выявили плохие условия жизни большого числа школьников и тот факт, что многих призывников не брали в армию из-за многочисленных нарушений здоровья. Что-то было не так – по крайней мере, власти теперь знали, что с чем-то были проблемы, – и решение, как представлялось, крылось в создании нации супермам, которые помогли бы предотвратить физический упадок. По словам Эллиса, эти женщины осуществили бы «возрождение расы» и «развитие сверхчеловечества». Женщин тоже привлекали идеалы движения «Материнство». Некоторым казалось, что оно обосновывало значение выбранных себе ролей Другие были убеждены в том, что сексология представляла собой научную истину, и потому верили выводам, убедительно излагавшимся теоретиками движения. Эти выводы расходились с феминистскими представлениями, особенно с «тихой забастовкой», добровольным движением одиноких женщин, которые сами брали в руки контроль над своей жизнью, отказываясь передавать свои права мужьям. Осуждение одиноких женщин стало основным направлением нападок антифеминисток. Одна из сторонниц движения «Материнство» открыто порицала одинокую женщину, проводя аналогию с пчелиным ульем, где бесплодные рабочие пчелы были похожи на «избыточных женщин», отказывавшихся или не имевших возможности выйти замуж. Поскольку ядовитое жало рабочей пчелы требовало трубки для кладки яиц, одиночки, отказывавшиеся от «силы жизни», по определению овладевали «жалящим оружием смерти». Другой мужчина-антифеминист вел панические разговоры о возможности гражданской войны между женами и одинокими женщинами – «побочными продуктами нашего женского населения». В работе «Современная женщина и как ею управлять» еще один автор-мужчина называл одиноких женщин «осуждающими и ненавидящими мужчин… женщинами, “независимыми от мужчин”, самыми разными созданиями, жалкими в их защите первого принципа природы, но не имеющими никакого серьезного значения в биологическом или социальном смысле». Он даже предлагал полигамию как решение «проблемы одиноких женщин и право жить собственной жизнью – высшей цели большого числа революционно настроенных британских женщин»[623]. Позже нападки на одиноких независимых женщин усугубились обвинениями в лесбиянстве и фригидности, как вызванными, так и усиленными одинокой жизнью. Учитывая тот факт, что численность британских женщин на два миллиона человек превосходила численность мужчин, это и в самом деле можно было сравнить с тяжелой артиллерией. Такие женщины считались – в отрицательном смысле – главными сторонницами проведения реформ для всех биологических видов – как людей, так и животных. «Фанатизм и шаткость позиций» этих опасных дев вызвали у радикально настроенной антифеминистки Шарлотты Холден желание побудить их к поддержке «дурацкой науки, дурацких религий и дурацкой благотворительности». Она призывала их всем сердцем поддержать унизительные кампании по борьбе с вивисекцией, запрету научного развития в Англии, созданию приютов для кошек и собак, миссионерских проектов и «пропаганду “занудства”»[624]. Более того, «достаточно много известно <о психологическом воздействии постоянной девственности>, – отмечала Холден, – для осознания того факта, что, доверяя ответственность за отдельных лиц и государство старым девам, возможно, мы действуем неразумно». Лесбиянки, названные «промежуточными женщинами», представляли собой еще большую проблему. Им следовало разрешать работать только на должностях, имеющих подчиненный характер, поскольку в качестве преподавателей, медицинских сестер или врачей они «могли бы нанести очень большой вред»[625]. В результате целенаправленных манипуляций сексологов и их неожиданных союзников из движения «Материнство» целибат, в соблюдении которого женщины стремились обрести независимость и следовали по этому пути восторженно и целеустремленно, теперь изображался порочным и подозрительным, как накидка ведьмы для странных, выживших из ума женщин или маскарадный костюм для гневно осуждаемых лесбиянок. Общество все еще требовало от невест девственности, но их непорочность была самым ценным даром мужу, призванным вести их дальше по жизни до самого конца. Стареющих девственниц – женщин, не вступавших в брак, жалели, а самозваных одиноких дам, имеющих собственную программу действий, независимо от того, насколько она была благородна и важна, порицали в самых резких выражениях. Их феминизм отвергался как антиобщественный и недостойный даже того, чтобы обращать на него внимание, разве только чтобы его сглазить. Их целибат стал таким же отвратительным, как и его цель: независимость и личная самореализация женщин. Отказ от естественного порядка вещей Елизавета I, королева-девственница [626] Девственность Елизаветы Тюдор была такой удивительной чертой в период ее правления, что когда королеве было уже около пятидесяти и она была влюблена в сэра Уолтера Рэли, ее величество согласилась на его предложение о том, чтобы новая американская колония в ее честь была названа Вирджиния[627]. До самой ее смерти современники строили предположения и сплетничали, беспечно злословя о своей королеве, но все свидетельства, включая переписку дюжины информированных зарубежных дипломатов, подтверждали, что Елизавета, как она и заявляла, и в самом деле была королевой-девственницей. Почему же эта очаровательная, блистательная, добившаяся больших успехов и честолюбивая молодая женщина, о страстном и ревнивом сердце которой слагались легенды, никогда не уступала своим возлюбленным? На это у нее были как психологические, так и политические причины. В детстве Елизавета находилась под воздействием брака в стиле Генриха VIII. Это началось, когда ей было два с половиной года, а Генри, ее отец, разлюбил ее мать Анну Болейн. Вместо нее его изменчивое сердце воспылало страстью к Джейн Сеймур – лучезарной, грациозной, кроткой и скрытной фрейлине Анны. Хрипловатая, порывистая, самолюбивая и простоватая Анна была вне себя, когда случайно увидела Джейн, сидевшую на колене ее мужа. Вскоре после этого она родила недоношенного мертвого сына. Вместо того чтобы выразить жене сострадание по поводу их совместной утраты, Генрих ворвался в покои больной Анны, гневно обвиняя ее в том, что она лишила его наследника. Развод в стиле Генриха VIII был близок. Враги Анны сфабриковали обвинения против нее, а Генрих искал повод, чтобы избавиться от законной супруги, и делал вид, что он в ярости. После непродолжительного заточения в лондонском Тауэре Анна прошла через инсценированный судебный процесс[628], на котором была приговорена за супружескую измену к отсечению головы, причем до последнего дыхания она отрицала свою вину. Елизавета, находившаяся в то время далеко, в Хансдоне, где ее воспитывали, так никогда больше и не увиделась с матерью. Перед смертью Анна дала указания о религиозном образовании Елизаветы, но других инструкций или последнего послания не оставила. Она умерла, обвиняя маленькую дочку в том, что та стала причиной ее несчастий, потому что оказалась не мальчиком. Маленькая принцесса была в большой опасности, грозившей ей со стороны отца, как и ее единокровная сестра Мария, когда Анна Болейн сменила ее мать – испанку Екатерину Арагонскую. Воспитатели Елизаветы, понимая, в каком она находилась сложном положении, были ошеломлены[629]. И у них имелись на то основания, потому что вскоре Генрих заставил парламент провозгласить Елизавету незаконнорожденной, точно так же, как раньше уже поступил с Марией, вместе с которой послал ее жить. Вскоре после того, как Елизавете исполнилось четыре года, новая королева – Джейн, родила Эдуарда, долгожданного сына и наследника Генриха. Когда Елизавету и Марию привели на крестины их единокровного брата, им пришлось идти мимо представлявших собой жуткое зрелище гниющих конечностей и отрубленных голов, почерневших от кипящей смолы, прибитых гвоздями к стенам, на эстакадах и перекрытиях повсюду возвышавшихся столбов и памятников замученным и убитым, незабываемых напоминаниях о жестокости репрессий Генриха. В последнем случае его жертвами стали повстанцы «Благодатного паломничества»[630]. Бывших принцесс, теперь формально объявленных незаконнорожденными, наверное, бросал в дрожь или даже в слезы тот факт, что их отец, убивший мать Елизаветы, был способен на такие ужасные вещи. Следующие впечатления от брака Елизавета получила, когда Генрих решил снова жениться после преждевременной естественной смерти Джейн Сеймур. Однако, впервые увидев свою нареченную Анну Клевскую, по общему мнению слывшую красавицей, он пришел в ярость. У нее «не… светлый цвет лица, – проревел он, – но… как будто загорелый… Я не люблю ее». Он не мог отказаться от женитьбы на ней, но не стал с ней спать и очень скоро развелся. Вскоре Генрих опять женился. На этот раз его невестой стала молодая Екатерина Говард, сирота, в прошлом которой был опекун со скотскими замашками и совративший ее старший по возрасту мужчина Фрэнсис Дерем. Она продолжала изменять королю – с курьером Томасом Калпепером. Когда шантажисты и интриганы донесли об этом Генриху, королева Екатерина Говард тоже была обезглавлена. После этого распространился сомнительный слух о том, что перед смертью она прошептала: «Я умираю королевой Англии, но я бы предпочла умереть женой Калпепера», что вызвало направленную против нее бурю народного негодования. Последняя жена Генриха – Екатерина Парр, до свадьбы с ним ранее уже состояла в браке с двумя другими немолодыми мужьями[631], и Генрих стал ее третьим супругом. Она была добра к брошенной всеми Елизавете, устроила ее при дворе и курировала ее воспитание. Новая жена еще не успела Генриху наскучить, как он скончался. Елизавете было тринадцать лет, ее восстановили в правах принцессы, которой полагалось преклонять колени перед девятилетним братом, не особенно приятным Эдуардом. В подростковом возрасте Елизавете пришлось столкнуться еще с одним браком, прибавившим ей непосредственного отрицательного опыта. Когда ей было четырнадцать лет, Екатерина Парр вышла замуж за адмирала Томаса Сеймура. Екатерина уже была от него на сносях, когда адмирал украл у нее ключ от спальни Елизаветы и мог без приглашения заходить к ней в комнату, стаскивать девочку с постели, обнимать и целовать, шлепать по попке, все это время пересыпая речь непристойными шуточками. Сначала он пытался заманить Екатерину, чтобы та присоединилась к нему в развлечении, которое он называл щекоткой Елизаветы в кровати. Однажды Екатерина держала падчерицу за руки, пока Сеймур резал ее платье на сотню кусочков. Елизавета пыталась сопротивляться, смотрела в книгу, делая вид, что читает, когда он с ней пытался говорить, а если заранее знала о его приходе, пряталась за занавесками. Его внимание к ней возрастало – он прокрадывался к ней в спальню по ночам с голыми ногами, хотя и в ночной рубашке. При дворе стали распространяться сплетни и слухи. Как-то раз Екатерина застала его одного с Елизаветой на руках. Она немедленно отослала падчерицу прочь. Елизавета, развитая не по годам и достаточно опытная в житейских делах, поняла последствия своего изгнания. Когда спустя год Екатерина умерла, Елизавета отказалась писать адмиралу письмо с выражением соболезнований. «Я не стану этого делать, потому что это ему не нужно», – с горечью сказала она[632]. Несмотря на смерть Екатерины, скандал продолжал донимать Елизавету. Речь шла о том, что за этими действиями стояло нечто большее, чем обычное совращение. Хотя моральные устои и любовь к Екатерине вынуждали Елизавету противиться его домогательствам, ее привлекали красота и жизнерадостность Сеймура. Удаление от двора стало для Елизаветы сокрушительным, унизительным и очень опасным ударом. До нее дошел слух о том, что Сеймур надеялся на то, что Екатерина скончается при рождении ребенка и тогда он сможет жениться на подраставшей принцессе, а она – Елизавета, уже якобы родила от него незаконнорожденного ребенка, а сейчас снова была беременна. Елизавета еще была подростком, но уже получила суровый урок: поскольку она была принцессой, ее флирт оказался вопросом, связанным уже не столько с ее сердечными делами, сколько с делами государственной важности. Стало очевидно, что Сеймур – теперь подозрительно веселый вдовец – пытался на ней жениться. Тем временем его обвинили в государственной измене, и Елизавета должна была отвечать на вопросы о ее участии в разрабатывавшихся им планах. У нее хватило здравого смысла написать лорду-протектору письмо в свое оправдание, назвав слухи «бесстыдной клеветой», и предложить предстать перед судом, где плоский живот мог бы подтвердить ее невинность. Она также отметила, что не вышла бы замуж без согласия Тайного совета[633], и это положение впоследствии она всегда оставляла неизменным. В конечном итоге Сеймур был обезглавлен, а Елизавета оправдана, хотя в последующие два года слухи продолжали распространяться, а ее брат король Эдуард отказывался принимать ее при дворе. Получив передышку, Елизавета извлекла из этих событий бесценные уроки. Ее предали болтливые и беспечные языки женщин из ее собственной прислуги. Ничто из того, что она делала, не оставалось тайной для этих женщин, почти все свои дни проводивших вместе с ней и всегда представлявших потенциальную угрозу подглядывания и подслушивания. (Когда она была королевой, ей прислуживали восемнадцать женщин.) С тех пор она стала соответствующим образом вести себя в частной жизни. Другой урок, который Елизавета извлекла из тех событий, состоял в том, что ее тело принадлежало не ей, а Англии, и что ее брак был политическим событием, в отношении которого решения принимали и одобряли государственные советники. И когда этому надлежало случиться, ей следовало быть девой, ее репутацию не должно было омрачать ни единое пятнышко, ничто в ней не могло вызывать и тени подозрений. Ведь в мире, где она жила, как Елизавета усвоила на примере многочисленных браков Генриха, даже намек на неверность королевы легко мог стоить ей головы. Вскоре ей стало ясно, что решением огромного числа потенциальных проблем для нее могло стать сохранение девственности. Замечательная одаренность Елизаветы и очень неплохое образование также усиливали ее ощущение личной независимости и честолюбия. Несмотря на тяжелое детство, у нее было несколько прекрасных кембриджских преподавателей. Она бегло говорила на пяти или шести языках, серьезно изучала классическую литературу и прекрасно разбиралась в рисовании и поэзии (позже она покровительствовала Шекспиру и защищала его). У нее был замечательный каллиграфический почерк, она великолепно танцевала, была прекрасным музыкантом. Елизавета отлично знала историю, политику и дипломатию, как с формальной стороны, так и то, что происходит за кулисами. Разбиралась она также в финансах и бухгалтерской отчетности. Она никогда не лезла за словом в карман, быстро и находчиво наносила ответный удар, прекрасно писала на элегантном, утонченном английском языке. Характер у нее был несгибаемый, железная воля, о которой еще в детстве упоминали ее няньки, с течением времени лишь окрепла. Когда Елизавета была расстроена или злилась, она могла ругаться и сыпать проклятьями, плеваться и даже стукнуть кулаком. Когда ей было смешно, она могла кататься со смеху. Она любила охотиться и устраивать розыгрыши. В еде была умеренна, а прихорашиваться любила сверх меры, покрывала лицо косметикой, одевалась в невероятные платья, голову покрывала искусно сделанными париками, украшала себя восхитительными драгоценностями. Елизавета продолжала жить жизнью незамужней дамы. После неудач с планами Генриха по ее обручению в детстве королева Мария, которую многие с ненавистью называли Марией Кровавой из-за крови, пролитой в ходе преследований тех, кто не исповедовал католичество, без особых успехов пыталась найти своей единокровной сестре какого-нибудь католического принца. Молодая Елизавета, к тому времени уже набравшаяся достаточно опыта в искусстве борьбы за выживание, избрала для себя самый безопасный путь и поклялась, что «не выйдет замуж, даже если ее посватают за королевского сына». Тем не менее Мария и ее испанский супруг продолжали вести переговоры о муже для принцессы, а та настойчиво продолжала отказываться от всех предложений такого рода. Позже, в 1558 г., после смерти Марии, скончавшейся в глубокой печали от серии ложных беременностей и вполне реальной болезни, Елизавета стала королевой. Ее восшествие на престол оказалось крупной удачей христианства, а ее замужество обрело размах политической и дипломатической проблемы первостепенной важности. В Совете и палате общин этот вопрос обсуждался ad nauseum[634]. Без всяких сомнений, он вполне мог быть самой распространенной темой разговоров среди образованных людей по всей Европе. Советники Елизаветы поверхностно оценивали кандидатов по их личным качествам, отметая действительно отвратительных, уродливых или бестолковых мужчин[635], придавая гораздо большее значение их национальным и семейным связям, финансовому положению, религиозной принадлежности и профессиональному опыту. Елизавета получала от развития интриги немалое удовольствие и побуждала своих советников предлагать как можно больше имен, повсеместно возбуждая надежды, сея панику и способствуя распространению слухов. В конце концов палата общин обратилась к королеве с просьбой выйти замуж. Открыто в обращении об этом не говорилось, но в тексте его ощущалась паника в связи с тем, что у незамужней королевы не могло быть наследника. А потому она вполне могла стать жертвой убийства или свержения представителями побочной линии претендентов на престол, начиная с ее родственницы королевских кровей Марии, королевы Шотландии, казненной по ее приказу в 1587 г. Ответ Елизаветы был пространным, любезным и однозначным. Она изменит свое положение одинокой женщины, когда ее благословит на то Господь, а до тех пор будет править, всегда исходя исключительно из интересов Англии. В отличие от других представителей королевского семейства – на память приходит ее покойная единокровная сестра Мария со своим мужем-католиком, – она бы никогда не принесла в жертву национальным или религиозным интересам брачные или личные соображения. «В конце концов, – делала она вывод, на удивление точно предвосхищая будущее, – для меня будет достаточно, если на мраморном надгробии напишут, что королева, правившая столько-то времени, жила и умерла девой»[636]. Это соответствовало истине постольку, поскольку все так и развивалось, но мотивы Елизаветы были значительно более сложными. Она прекрасно отдавала себе отчет в последствиях неразумно выбранного мужа, как в случае с Марией. Равным образом, она знала о том, насколько успешно можно было бы манипулировать политикой и дипломатией, ведя бесконечные переговоры о будущем браке, которые в конечном итоге завершились бы ничем, позволив ей выйти сухой из воды и сразу же пробудить надежды на союз с другим кандидатом или поклонником. Более того, что брак мог предложить ей лично? Она уже была королевой, невероятно богатой и надежно защищенной. Она была способна вызывать восхищение – притворное или подлинное – любого мужчины в своем королевстве. Замужество могло лишь ограничить ее независимость, уменьшить власть и подвергнуть испытанию ее очень ограниченное терпение. Кроме того, оно могло угрожать стабильности нации, как это случилось в связи с браком Марии Тюдор и Филиппа. Ни один мужчина не мог выиграть ее руку, но сердцем своим Елизавета могла распоряжаться так, как ей было угодно. Она бурно влюблялась, обычно в привлекательных мужчин моложе ее. Самой продолжительной ее привязанностью, так и не доведенной до логического завершения, был Роберт Дадли, позже ставший графом Лестером. Он был женатым мужчиной, странная смерть супруги которого – она сломала шею во время несчастного случая, когда ее муж оставался вместе с Елизаветой, – привела к распространению самых разных зловещих слухов о том, насколько удобной оказалась ее смерть. Любовь Елизаветы к «милому Робину» продолжалась тридцать лет, и когда в 1588 г. он скончался, она уединилась в своей комнате и отказывалась кого бы то ни было принимать. В конце концов ее самые приближенные сотрудники рискнули приказать выбить дверь покоев королевы, чтобы можно было к ней войти и поговорить. Глубокая привязанность Елизаветы к Робину не помешала ей по дипломатическим причинам рассматривать возможность его женитьбы на Марии, королеве Шотландии. Но сама она не хотела принимать участия в его браке. «Здесь я буду единственной хозяйкой, а у меня никакого хозяина не будет!» – как-то крикнула она ему во время ссоры[637]. Лестер, со своей стороны, никогда не рассчитывал на то, что она выйдет за него замуж, потому что, когда ей было восемь лет, она поклялась остаться незамужней. «Мне ненавистна мысль о браке по той причине, что я не смогу раскрыть для себя родственную душу»[638], – призналась она однажды лорду Суссексу. Причины этого остаются загадочными, но некоторые из них нетрудно себе представить. На протяжении жизни Елизавета гордо выставляла напоказ свое мучительное положение незамужней женщины и заигрывала с иностранными дипломатами, намекая на разные брачные предложения. Каждый раз, когда это происходило, ее нравственность подвергалась тщательному исследованию, в ходе которого служанки, придворные дамы и царедворцы выражали готовность поделиться своими откровениями в отношении королевы. Их суждения всегда оставались неизменными: Елизавета проходила любые проверки, но до заключения брака дело доводить отказывалась. Парламент и ее советники, обеспокоенные вопросом о ее преемнике, приводили доводы о том, что брак был не столько ее личным делом, сколько важнейшим вопросом для будущего Англии, и оказывали на нее давление с тем, чтобы она приняла какое-то решение. В ответ Елизавета выступала в защиту своей девственности и незамужнего положения: она была законопослушной англичанкой и собиралась выйти замуж, «как только представится подходящий случай… и хоть я женщина, но мне достанет храбрости, чтобы держать ответ за то место, на котором я нахожусь, как всегда поступал мой отец. Я ваша миропомазанная королева»[640]. Королева-девственница создала вполне определенную модель отношений. Она поощряла поклонников тратить время на долгие разговоры, а потом отвергала их. Это работало к ее политической выгоде, поскольку потенциальные поклонники, рассматривая ее в качестве подходящей партии, не хотели создавать ей проблемы. Единственным исключением здесь был Франсуа, герцог Алансонский. Когда они встретились, ему было двадцать три года, а ей в два раза больше. В течение одиннадцати лет Елизавета колебалась между любовью и безразличием к нему. В конце концов она обсудила их отношения со своими советниками, и их равнодушное одобрение испугало ее так же сильно, как народное возмущение при известии о возможности настолько неподходящей партии. К концу жизни дева, которая так часто любила и была любима, которая флиртовала, возбуждала надежды, искала расположения, ссорилась и даже казнила кавалеров, распрощалась со своей самой большой любовью – парламентом английского народа. Ни один принц не любит своих подданных больше, чем я, заявила она, и ни одна королева не могла быть счастливее, чем я, рискуя за них своей жизнью. Хоть она была женщиной, Господь даровал ей мужское сердце, в котором никогда не было места для страха перед любыми внутренними или внешними врагами. 23 марта 1603 г. умиравшая Елизавета призвала архиепископа Уайтгифта, своего «маленького черного супруга», которому она благоволила, поскольку, как и она, он соблюдал целибат[641]. Уайтгифт встал у ее постели на колени, взял ее за руку и в течение нескольких часов беспрестанно читал молитвы, пока она не заснула. Королева скончалась во сне, и позже странствующие сказители и певцы горько сетовали: Она сама творила суд и правила народом, Ни одному мужчине отчета не давая, Сама решала все вопросы, такая деловая, Всего лишь женщиной она была, храня свободу[642]. В этой песенке отразилась вся жизнь Елизаветы. Прежде всего, она была английской королевой и, в отличие от своего отца, который по собственному желанию мог жениться и разводиться, знала, что супруг-мужчина мог подорвать ее авторитет, разделить с ней власть, унизить ее и навредить ей. Точно так же, как монахини были Христовыми невестами, Елизавета была невестой Англии, хоть и взгляд ее блуждающий не всегда украшал красивое лицо, и мышечная структура подводила, и убедительно льстивый язык не всегда был уместен. Ее детские душевные травмы, причиненные трагическими супружескими неудачами Генриха, и тот факт, что ее чуть было не совратил адмирал Томас Сеймур, со всеми своими последствиями стали для будущей королевы жестоко усвоенными уроками. Собственные политические представления укрепили ее взгляд на брак, по крайней мере, на ее отношение к собственному замужеству. Важно помнить, что Елизавета приравнивала сексуальные отношения к браку – она сделала так, что моральные нормы ее придворных были самыми высокими в Европе, – и, поскольку она вызывающе отвергала ограничения брака, выбрала целибат. Ее королевская власть и престиж имели гораздо большее значение, чем обычная романтическая любовь, удовольствие испытывать которую королева себе свободно и открыто позволяла, никогда не забывая, что в отношениях она пользовалась огромным преимуществом своего высокого положения. Елизавета была слишком умной и честолюбивой, чтобы подчиниться мужчине, и использовала свою широко известную девственность как стену, защищавшую ее от любого, кто хотел слишком близко подобраться к браздам правления. Последовательно выполняя точные пожелания своих советников и парламента о замужестве и предоставлении Англии преемника, она укрепила собственную власть и сделала то, что никогда не удавалось сделать ни одной другой женщине: дала свое имя целой эпохе. Флоренс Найтингейл [644] «Жизнь моя состоит из страданий в гораздо большей степени, чем из чего-то другого, разве не так, Господи?» – писала Флоренс Найтингейл в отчаянии от бессмысленности существования под крышей родительского дома. К тридцати одному году ее привилегированная жизнь с матерью Фанни и сестрой Парфой была ограничена бесконечными светскими визитами, приглашениями на чай и приемами. У Флоренс все эти занятия вызывали отвращение, даже благотворительные балы и концерты, на которых «люди обманывают собственную совесть и закрывают на это глаза»[645]. Более десяти лет тому назад, 7 февраля 1837 г., с ней говорил Господь и призвал ее к себе на службу. Но в отличие от послания, полученного Жанной д’Арк, у Флоренс не сложилось определенного представления о том, что должна была представлять собой эта служба. В любом случае, ее родители выступали против желания дочери овладеть какой-то профессией и сделать карьеру. В викторианской Англии женщинам, подобным Флоренс, следовало выходить замуж. Она вполне могла стать для кого-то прекрасной парой – привлекательная, состоятельная, умная, свободно говорившая на нескольких языках, начитанная, энергичная, остроумная. Она «обожала» своего многолетнего поклонника Монктона Милнза, но через девять лет ухаживаний его отвергла. Позже она ужасно страдала, когда он в редких случаях заговаривал с ней, но никогда не жалела о принятом решении. Монктон мог бы удовлетворить ее интеллектуальную и страстную натуру, поясняла Флоренс, но Господь, как ей казалось, выделил ее, чтобы она относилась к незамужним женщинам, которых Он «подготовил бы… в соответствии с их призванием»[646]. Ее семейство пришло в ярость. Флоренс отвергла кандидатуру прекрасного мужа. Семейные дрязги переросли в ожесточенные баталии. В тридцатый день рождения Флоренс вошла в конфликт с собственной жизнью: «Сегодня мне исполнилось тридцать лет – возраст Христа, когда он начал исполнять свою миссию. Хватит мне заниматься детской ерундой. Никакой больше любви. Никаких браков. Теперь, Господи, позволь мне думать только о Твоей воле, о, Господи, о Твоей воле, Твоей воле»[647]. Постепенно эта воля ей раскрылась: она должна посвятить жизнь уходу за больными – уходу за разинями, пьяницами, проститутками и преступниками. Больницы, существовавшие в то время, были рассадниками нечистот, разложения, осквернения и смерти. Лишь самые нищие и доведенные до отчаяния люди могли пойти в учреждение, полы которого были скользкими от рвотной массы, фекалий и крови, где пациентов клали вместе на грязные кровати без белья и хирурги, как было заведено, в рутинном порядке совращали дегенеративных медицинских сестер. Периодически родители Флоренс с раздражением отказывались даже думать о ее просьбе о вступлении в этот мир. И вновь Флоренс была в отчаянии. «На тридцать первом году жизни ничто меня не влечет, только смерть, – писала она. – Почему, Господи, я не могу быть довольна жизнью, которая нравится огромному числу людей?.. Господи, что мне делать?»[648]. В конце концов она восстала – заставила родителей разрешить ей поехать в Германию на курс обучения в медицинском учреждении, Институте в Кайзерверте-на-Рейне. Родственники ожесточенно сопротивлялись по каждому вопросу. Сестра Парфа бросила ей в лицо браслеты с такой силой, что Флоренс упала в обморок. Но, несмотря на это, она уехала в Кайзерверт. Занятия в институте начинались в 5 утра и заканчивались ночным чтением Библии. Пища для бедных, скромный приют и указания по уходу – оценки отсутствуют. Эти вопросы для нее не имели значения, поскольку к тому времени Флоренс определила свое призвание. «Это жизнь, – писала она матери. – Теперь я знаю, что значит жить и любить жизнь… Мне не нужно другой земли, другого мира, кроме этого»[649]. Когда она вернулась домой, противодействие семьи ее планам не сократилось. Тем не менее Флоренс удалось отстоять свою позицию, и в 1853 г. ей предложили должность управляющей Института ухода за больными дамами. Хоть она терпеть не могла милосердных дам, руководивших этим учреждением, и пренебрежительно называла их «модными задницами», ей удалось преодолеть враждебность семьи и принять предложение. Когда она вышла на работу, «модные задницы» пришли в ужас от ее энергии и энтузиазма. Вся их деятельность была реорганизована, исходя из революционного принципа, гласящего, что первостепенной ценностью является пациент, а ведущие специалисты Института теперь должны были принимать всех больных женщин, а не только тех, которые принадлежали к Англиканской церкви. Современница событий, известная писательница Элизабет Гаскелл оставила описание Флоренс, изобразив ее как целеустремленную, сострадательную, но холодную женщину, в чем-то напоминавшую святую. Мягкий голос и кроткие манеры создавали неверное представление о ее несгибаемом характере и неодолимой силе личности. У нее были скорее мотивы или причины, чем друзья, и она, по словам Гаскелл, находилась где-то между Господом и остальным человечеством. Одно из качеств Флоренс составлял строгий целибат, бывший ей не в тягость после того, как она приняла решение не выходить замуж. Для нее это была невысокая цена, уплаченная за свободу от замужества. Флоренс гармонично добавила целомудрие и возможность заниматься профессиональной деятельностью, к которой призвал ее Господь, к своему образу жизни, становившемуся все более суровым. Даже тесные отношения с мужчинами, относившимися к ней с глубоким уважением, видимо, были лишены чувственной наполненности. Вместо этого она всегда вызывала их восторженное восхищение беспрестанной тяжелой работой над делом, занимавшим ее в каждый данный момент. Это не несущее в себе никакой угрозы рвение позволяло Флоренс без проблем иметь дело с самыми важными должностными лицами того времени – врачами, политиками и военными офицерами – без малейшего намека на скандал. Такое положение распространялось даже на ее зятя, женившегося на Парфе только после того, как Флоренс ему отказала. Следующий этап миссии Флоренс состоял в том, что с улицы Харли в Лондоне она переехала сначала в Скутари в Турции, а потом в Крым в качестве управляющей госпиталем. С группой медсестер и монахинь в 1855 г. она оказалась в здании, где не стихали вопли и стоны раненых солдат, умиравших от плохого питания, гангрены и инфекций, где больничные палаты кишели крысами, были полны гниющего мусора и даже разлагавшихся трупов. Вместе с тем там не хватало мебели, операционных столов, посуды для приготовления пищи и припасов. В тесном подвале были собраны двести голодных женщин, ругавшихся друг с другом, болевших и умиравших. Снаружи содержимое засорившихся общественных уборных переливалось через край, наполняя воздух зловонием. Несмотря на эти жуткие условия, худшим врагом Флоренс были формализм и бюрократизм, поскольку врачи отказывались даже признавать ее существование. Ее не допускали в отделения, и она должна была ждать за дверями, пока ряд случайностей после битвы под Балаклавой не заставил враждебно к ней настроенных врачей допустить ее в свой круг. Полученные в сражениях раны, холера, обморожения и дизентерия косили войска. Трое из четверых солдат болели или были ранены. Флоренс боролась за их спасение, мыла, кормила, утешала и выслушивала их, собирала средства, ходила смотреть за ними по ночам, держа в руках один из своих ставших известными турецких фонарей, за счет чего ее прозвали «леди со светильником». В итоге смертность в госпитале понизилась с 42 до 2,2 процента. Флоренс стала героиней и для своих пациентов, и для широкой публики. Тем не менее она знала: если бы не общественная поддержка, очень мешавшая военным властям от нее избавиться, многие военные врачи и чиновники принесли бы ее в жертву как Жанну д’Арк. Ей удалось совершить чудеса, но только благодаря тому, что она бросала вызов властям, заручившись поддержкой влиятельных людей, в числе которых была королева Виктория, а также за счет того, что железная воля помогала ей устанавливать свои системы и ценности. Из-за бессонных ночей, нехватки пищи и непрестанного напряжения от постоянного ухода за больными, управления и интриг Флоренс повредила и собственное хрупкое здоровье. Она дважды тяжело болела, возможно в результате нарушений, вызванных посттравматическим стрессом, продолжавшихся всю ее оставшуюся жизнь[650]. Вернувшись в Англию, она стала одеваться как монашка в простые черные платья и строгие чепцы. Она была истощена от болезни и умеренной диеты. Ее спокойная печаль происходила от горя, испытываемого ею от гибели солдат, оставшихся лежать в крымских могилах, а также от не покидавших ее воспоминаний о войне. Однако раны, кровь и дизентерия, холод, жара и голод мучили ее не так сильно, как «отравления, пьяное зверство, деморализация и беспорядок со стороны нижних чинов; ревность, подлость, безразличие, эгоистическая жестокость со стороны начальства»[651]. Став наполовину инвалидом, вторую половину столетия Флоренс провела, лежа на диване или в кровати со своими персидскими кошками. К ней нередко наведывались и раздражали навязчивым присутствием демонстративно бестактные мать и сестра. «Все дела Парфы и мамы сводились к тому, что они лежали на двух диванах и просили друг друга не уставать, ставя цветы в воду», – говорила она с отвращением[652]. Женщины семейства Найтингейл могли составить объект для изучения различий между людьми. Так, ее мама и Парфа двигались по жизни, стараясь ничем себя особенно не обременять, а Флоренс, постоянно критиковавшая их лень, требовала рабской преданности от друзей и почитателей и в совместной работе относилась к ним так же беспощадно, как к себе самой. Оставшуюся часть жизни Флоренс вела дела, оставаясь в постели. Она готовила доклады, разоблачительные материалы и проекты: о строительстве больниц, здравоохранении индейцев, реформе работных домов, первой в мире системе подготовки медицинских сестер, профессию которых она в одиночку трансформировала с невзрачного занятия для тех, кто жил чуть ли не на дне общества, в уважаемое, даже благородное призвание. Кроме того, она написала книгу «Как нужно ухаживать за больными», до сих пор представляющую собой одну из лучших работ на эту тему. «Никогда не позволяйте, чтобы пациента намеренно будили, это sine qua non[653] хорошего ухода за больным, – писала она. – Если после мытья больного вы снова должны надеть на него ту же самую пижаму или ночную рубашку, всегда сначала подогревайте ее на огне». И: «Каждая санитарка должна тщательно следить за тем, чтобы в течение дня часто мыть руки. Если она и лицо будет часто мыть, тем лучше»[654]. И так далее – длинный перечень добрых рекомендаций, полных здравого смысла. В конце долгой жизни Флоренс ни разу не дала понять, что сожалеет о решении стать медицинской сестрой, а не выйти замуж. Она также очень настойчиво советовала другим женщинам До самого конца ее всегда активный, пытливый разум был занят вопросами, связанными с идеологией и соображениями, которые ее беспокоили постоянно. Ценой ее собственного успеха был личный бунт, но когда она скончалась в возрасте девяноста лет, на ее счету было огромное число свершений. Флоренс восхищались и переписывались с ней многие самые высокопоставленные люди королевства, включая королеву Викторию. Она измеряла свою дружбу и свою жизнь достигнутыми целями – все остальное для нее не имело значения. На жизнь Флоренс смотрела не как на путешествие, а как на пункт назначения. Это было для нее непреложной истиной с ранних лет, когда она отказалась от удушающей обстановки викторианского замужества и, бросив вызов естественному порядку благоустроенного мира, предпочла ему целибат и свободу. Глава 7 Целибат как долг женщины ЦЕЛИБАТ КАК ГАРАНТИЯ ЗАМУЖЕСТВА Непорочность невесты гарантирует отцовство Девственницы и обесчещенные девушки Проверка на непорочность Исключительные непорочные холостяки у ацтеков и народа энга ЭТОТ НАДОЕВШИЙ ДВОЙНОЙ СТАНДАРТ Двойные стандарты и закон Шлюхи по найму Разгневанные женщины требуют непорочных мужчин Девственница за пять фунтов перевесила весы правосудия Белые женщины, черные мужчины СРЕДСТВА ПОДДЕРЖАНИЯ НЕПОРОЧНОСТИ Пояса целомудрия Женское обрезание Бинтование ног Целибат как гарантия замужества [656] Непорочность невесты гарантирует отцовство Когда и где впервые была сформулирована концепция целибата? Может быть, она возникла как инструмент шаманов, затем заимствованный честолюбивыми охотниками и воинами? Или впервые его обязали соблюдать достигших брачного возраста женщин, чтобы гарантировать свою непорочность мужчинам, позже становящимся отцами их детей? В «Таинственном танце» – лирическом исследовании человеческой сексуальности, Линн Маргулис и Дорион Саган признают принципиальную непознаваемость того процесса, вызывающего в уме лишь фантазии: Равным образом, история целибата в облике непорочности и целомудрия окутана туманной дымкой далекого прошлого. Хоть стремление к знанию слишком сильно, чтобы не брать его в расчет, мы можем питать его лишь на основе представлений, полученных от обрывочных знаний о доисторических эпохах, озарений, догадок и надежд на то, что в чем-то наши фантазии окажутся верными. Непорочность и целомудрие – как в женском, так и в мужском вариантах, вошли в общественные представления наших предков слишком давно, чтобы пытаться датировать или хотя бы интерпретировать их с какой-то минимальной степенью точности. Вполне возможно, что в некий момент в прошлом, который теперь определить уже невозможно, наши предки на основе наблюдений, обсуждений и рассказов пришли к выводу о последствиях полового акта. Они стали отдавать себе отчет в том, что мутная белесая густая жидкость, истекавшая из их половых членов, создавала детей их собственной кровной линии. Они поняли, что лучшей гарантией успешной генетической передачи их качеств было помещение их семени в девственный сосуд, не загрязненный никем другим. Также они обратили внимание на то, что сексуальные отношения между членами одной семьи приводят к самым разным отрицательным последствиям[658]. Эта информация, можем мы предположить далее, со временем сформировала сексуальные нравы каждого общества. Мужчины расправлялись с соперниками, пытавшимися одержать над ними верх и оплодотворить их женщин. Развивались клановые и племенные отношения, а также запреты инцеста, которые включались в число моральных и культурных принципов каждого общества[659]. Женщина, уже вступившая в половую связь с мужчиной, противилась сексуальным домогательствам со стороны других мужчин. В некоторых обществах девушке могли запрещать вступать в половые отношения до тех пор, пока сильный и храбрый юноша, понравившийся всем, не выражал желания взять ее в жены. Возможно, самые ранние предки людей жили в относительно равноправных обществах. Антропологи документально описали многие традиционно дошедшие до нас культуры, где женщины обладали значительной экономической и социальной властью; это вполне могло относиться к кроманьонцам и другим обществам наших предков[660]. Однако дошедшее от более поздних эпох огромное число данных подтверждает почти повсеместное подчиненное положение женщин. Несмотря на утешительные мифы о великих культурах матриархата, в редком обществе женщины и мужчины были равны. Одно исследование, сделанное на основании изучения более восьмисот обществ, свидетельствует о том, что мужчины занимали подавляющее большинство всех руководящих постов, даже в группах, включавших их родственников[661]. Огромный Китай с самым большим населением служит типичным примером ожидающей человечество перспективы. В Китае женщины недооценивались традиционно, и даже теперь в его сельских районах уровень самоубийств среди женщин на 40 процентов выше, чем у мужчин, потому что сами они тоже недооценивают значение своих жизней[662]. О причинах этого всеобщего процесса принижения значения женщин остается только гадать. Однако с полной определенностью можно сказать, что, в отличие от охотников, собирателей и садоводов, большинство стабильных сельскохозяйственных обществ основывают социальную преемственность и внутреннюю стабильность, главным образом, на женском целибате: девственности девушек, а также на целомудрии cum[663] верности жен[664]. Редкие исключения из этого правила лишь подчеркивают его универсальность. Мужчины-девственники представителей небольшой культуры энга в Папуа – Новой Гвинее являются первым примером редкого феномена обязательной мужской девственности. И наоборот, немногие культуры ценят плодовитость насколько высоко, что их мужчины отказываются тратить себя на женщин, еще не доказавших, что могут рожать детей[665]. Как мы увидим, это также является отклонением от нормы. Менее редкими являются общественные нормы, допускающие или даже предполагающие добрачные половые отношения с будущей супругой, которая вскоре после заключения брака может забеременеть. Показателен в этом плане европейский пример Георгианской эпохи в Англии XVIII в., где в сельских приходах (а их было подавляющее большинство) внебрачное деторождение без последующего заключения брака, составляло только 1,5 процента от начала XVII в., 3 процента в 1750 г. и всего лишь 6 процентов в 1810 г. Рождения на протяжении семи месяцев после свадьбы детей, зачатых до нее, с 1650 по 1699 г. составляли 10,2 процента перворожденных, спустя столетие – 25,5 процента, а к XIX в. – более 30 процентов. Очевидно, что в большинстве случаев добрачные половые отношения с предполагаемым супругом и беременность предшествовали самой брачной церемонии[666]. Многие общества, где спокойно относятся к отсутствию целомудрия среди женщин из низов общества, требуют добрачной девственности от женщин, занимающих более высокое общественное положение. Этот классовый компонент достаточно сложен. Он действует частично для того, чтобы насадить более строгие моральные нормы среди женщин, относящихся к социальной элите, и тем самым подчеркнуть их более высокие моральные качества. Как ни странно, для мужчин этого круга нередко бывают характерны диаметрально противоположные качества, позволяющие им и даже поощряющие их предаваться сексуальным экспериментам. Вторая важная причина, по которой дорожат целомудрием, имеет моральный или религиозный характер[667]. По мере развития человечества менялись и системы верований людей. Мы уже видели, как духовные ценности связаны с сексуальностью и управляют ее выражением. Целибат как одно из таких проявлений имеет своих сторонников и приверженцев в лице вдов и шаманов или священников. За исключением изолированных общин, он соблюдается лишь частично; ведь если бы он соблюдался всеми членами общины, это привело бы к коллективному генетическому самоубийству. В подавляющем большинстве обществ девственность невест представляет собой религиозный идеал[668]. Третьим обстоятельством и, возможно, движущей силой такой установки является экономика. Во многих обществах дочь состоятельного человека обычно составляла часть его имущества и в качестве такового средство для распределения его земли и другого имущества через приданое или приобретения собственности за цену невесты. Целомудрие как свидетельство ее невинной и непорочной сущности составляло важнейшее качество, необходимое для определения цены невесты как товара. Вот краткий перечень наиболее важных соображений, лежащих в основе внимания, уделяемого девственности. Во-первых, целомудренная непорочность невесты несет в себе ряд гарантий для ее мужа, в частности: 1. Дети, которых она зачнет, по крайней мере первый ребенок, – будут от него[669]; 2. Она не обесчестила его, позволив другому мужчине взять свою девственность и близко узнать ее тело; 3. Воздерживаясь от сексуальных действий, она продемонстрировала вероятность супружеской верности; 4. Подчиняясь требованиям своих родственников, культуры и/или религии, она доказала, что покорна чувству долга, и, скорее всего, будет так же подчиняться воле супруга; и 5. Поскольку она явилась к мужу без рожденного ранее ребенка, ее приданое и будущий труд будут посвящены исключительно новой семье, которую они будут вместе создавать. Семья невесты и родственники со стороны жениха тоже получали от этого выгоду, поскольку: 6. Ее девственность позволяла ее семье в ходе переговоров добиться наиболее благоприятных для нее условий заключения брака; 7. Она не опозорила ни свою семью, ни семью мужа, заслужив дурную репутацию; и 8. Она не нарушила религиозных ограничений на добрачные сексуальные отношения и не навлекла на свою семью гнев обиженных богов. В силу сочетания этих причин разрыв девственной плевы обрел почти мистическое значение. Его требования превосходили необходимые действия, направленные на то, чтобы разбудить молодые тела, тем самым сделав возможным соблюдение целомудрия, несмотря на то обстоятельство, что целомудрие противоречит развитию человеческих качеств женщины как уникального в своем роде создания, способного круглый год сутки напролет заниматься половой жизнью. Вот почему в большинстве обществ, требовавших девственности девушек, существует молчаливое признание того, что это неестественно. Выражается это по-разному. В некоторых из них изобретают жестокие методы, чтобы помочь девушкам хранить невинность, такие как бинтование ног и увечья женских гениталий. Там среди молодежи проповедуется принцип девственности или внушается как религиозное правило. За несоблюдение целомудрия полагаются наказания, нередко жестокие. Там выдают замуж девочек, когда они еще слишком малы, чтобы испытывать сладострастные желания. Вместе с тем девственницы и/или их семьи нередко получают вознаграждение. Молодые женщины, жертвующие непосредственными интимными удовольствиями, могли получить значительную экономическую отдачу от поддерживавших их мужей, а их семьям могли даже выплатить внушительную цену за добродетельную молодую невесту. В таких решениях нередко кроется доля иронии. Неослабная сексуальность, которую девственница должна подавлять, была частью развиваемой стратегии, направленной на привлечение самых сильных, наиболее производительных мужчин[670]. Теперь же женщинам следовало достигать той же цели, подавляя именно эту сексуальность, соблазняя потенциальных партнеров приобрести ее за цену брачного обета. (Уже в 1981 г., когда британская королевская семья расчетливо выбрала подходящую супругу наследнику трона, они дали знать миру, что хваленая девственность молоденькой Дианы Спенсер стала одним из самых важных условий принятого решения.) Общественные представления возлагают на женские плечи огромную ответственность. Поддавшись в момент слабости или сознательного решения физическому зову своей натуры, она сможет разрушить собственное будущее или опозорить свою семью. Девственницы и обесчещенные девушки [671] Теперь мы сделаем огромный скачок во времени: от обоснованных умозаключений об общих принципах, управлявших поведением людей в давно исчезнувших обществах, к четырем реальным обществам: традиционному и современному Китаю, Древней Греции, Англии Георгианской эпохи и нескольким народностям на нынешнем мусульманском Ближнем и Среднем Востоке. Во всех этих обществах от невест требуется сохранение девственности, которой их должны лишить мужья. На протяжении длительных исторических периодов Китай значительно увеличивал шансы соблюдения целомудрия, увеча девочкам ноги, чтобы по достижении брачного возраста они с трудом могли ковылять из комнаты в комнату, и еще труднее им было подойти к садовым воротам, чтобы, выйдя за них, пуститься на поиски сексуальных приключений. Тем не менее некоторые незамужние женщины – как изувеченные, так и не изувеченные – не были целомудренными. Многие скрывали этот факт, или их застигали на месте прелюбодеяния члены их семьей, или их изобличали публично, в частности когда в первую брачную ночь жених выскакивал из спальни, бессвязно сетуя на то, что женился на «птице со сломанным крылом»[672]. Как же случались такие прегрешения? Обычным путем, а иногда даже женщины с забинтованными ногами нарушали границы дозволенного и либо намеренно становились распутницами, либо их совращали. Эти девицы, на деле ими уже не являвшиеся, не чувствовали за собой вины за нарушение религиозных заповедей, поскольку их поступок не был обусловлен духовными мотивами: ведь, как бы то ни было, будучи женщинами, по сравнению с мужчинами они воспринимались как низшие существа[673]. Но они нарушали распространенный в Китае принцип инь и ян – сущностной гармонии, управляющей обществом. Те, кого уличали в развратных поступках, боялись последствий, поскольку ценой отсутствия целомудрия был позор всей семьи. Они нарушали традиционную культуру мианзи – почтение к престижу семьи. Сексуальное прегрешение грозило женщине жертвами и неприятностями. Опорочившей свое имя девице было трудно или даже невозможно найти мужа, не прибегая к уловкам, позволяющим ей выдать себя за девственницу. А если мужчина соглашался взять в жены недевственницу, он не посылал ее семье богатые подарки, на которые родственники жены могли рассчитывать пять или шесть раз в году. В современном Китае старые ценности не исчезли, хотя коммунистическое правление и современность изменили культурные ожидания. В ходе проведенного в 1985 г. в селе Тонгси неформального опроса и мужчины, и женщины сказали исследователю Сяо Жу, что женская невинность является основным фактором в любовных отношениях. В Тонгси в среднем семья жениха платила за свадьбу 4000 юаней. Это было немалой суммой, учитывая тот факт, что общий годовой заработок членов семьи составлял лишь 1900 юаней. Мианзи все еще стоит очень дорого. С другой стороны, невеста с подмоченной репутацией не заслуживает пышной свадьбы, а подарки ее семье не будут ни дорогими, ни частыми. И сама она будет получать менее ценные вещи, например одежду из хлопковых тканей вместо изделий из дорогого полиэфирного волокна. В странном переплетении ценностей материализм иногда преобладает над мианзи. В таких случаях семья молодого человека может прибегнуть к довольно распространенной форме ловушки, состоящей в провокации полового акта в помещении, где мать запирает молодых. Это происходит тогда, когда подсчитываются расходы на празднование «достойной» свадьбы и свадьбы с «опозоренной» невестой, и предпочтение отдается второму варианту. Тогда мать запирает сына с его девушкой в спальне, надеясь и стремясь к тому, чтобы случилось худшее. Когда это происходит, заключаемая как следствие такого события свадьба обходится существенно дешевле. Немаловажным также является то обстоятельство, что свекровь всегда будет упрекать невестку в опрометчивом поступке, тем самым контролируя молодую женщину. Как и в Китае, целибат в Древней Греции представлял собой исключительно женскую добродетель. Греки не ценили целибат, но их дочери должны были оставаться девственными. Поскольку девушек там считали похотливыми, ранние браки представлялись грекам разумными – невестам оставалось меньше времени, чтобы поддаваться искушению. Следуя этой точке зрения, четырнадцатилетние девушки рассматривались как достаточно взрослые для замужества, хотя мужчины, женившиеся на них, часто были гораздо старше их[674]. Тем не менее порой случалось, что молоденькой девице не удавалось заключить брак в нужное время. А если ее ловили на результате прелюбодеяния, молодая женщина оказывалась в большой беде. Отцы были обязаны уничтожать в доме все напоминания о дочерях, опозоривших семью. Обычным решением такого рода конфликтов была продажа их в рабство. Один афинский чиновник принял в этой ситуации гораздо более жесткие меры: он скормил «обесчещенную» дочь голодной лошади. А почему бы и нет? За счет своей порочности девушка сама низвела себя до положения ничтожества, чье утратившее всякую ценность тело могло насытить другой тип зверского голода. Конечно, для молодой женщины, чей тайный любовник сделал ее беременной, была естественна отчаянная борьба против уготованной ей ужасной судьбы. Самый распространенный прием здесь состоял в том, чтобы поклясться, что семя, попавшее внутрь ее тела, святое и что так поступил с ней один из богов. Любая девушка (партенос), которой удавалось удалить сперму из тела (а некоторым это удавалось), была не просто спасена – потом к ней относились так, будто кто-то защитил ее, даровав божественный иммунитет. Как бы то ни было, наказание партенос, лишенной девственности богом, а не смертным мужчиной, неизбежно должно было привести к божественному возмездию. На протяжении большей части своей истории в английском обществе также к целомудрию невест относились с глубоким уважением, но в середине XVIII в. женщины стали настолько похотливы, что их должны были строго контролировать – и контролировали[675]. Часто цитировавшаяся поговорка середины XVI в. содержала такое положение: «хоть они в чем-то походят на хрупкие сосуды, тем не менее для удовлетворения своих плотских запросов превозмогут двоих, троих или четверых мужчин»[676]. Вполне признавалась роль клитора: «Там, где природа устроила место для наслаждения и вожделения… угнездились разврат и похоть»[677]. Как и в Греции, добрачная девственность составляла норму, над которой, правда, нередко посмеивались. Но в отсутствие эффективных противозачаточных средств последствия любви были слишком серьезны, чтобы идти на риск. Однако, в отличие от гречанок, англичанки выходили замуж достаточно поздно, когда им было уже значительно за двадцать. И если они вступали в добрачные сексуальные отношения, обычно это происходило с теми, кто был ими избран в мужья, и если женщина беременела, ее партнер, как правило, на ней женился[678]. Наказания за грехи там не доходили до продажи в рабство или скармливание скоту, но были достаточно суровы. Изгнание из семейного дома на грубую, бесчувственную и безразличную улицу было немногим лучше, особенно если женщина уже была беременна и рост живота составлял неопровержимое доказательство греховности испуганной молодой женщины. Один убитый горем отец в XVIII в. подал в суд на развратника, обесчестившего его дочь, требуя от него уплаты 500 фунтов стерлингов – «хотя сама она теперь не стоит и шиллинга», – и суд равных присудил ему 2 фунта стерлингов[679]. Ведь, что ни говори, после того, что произошло, выдать ее замуж было очень трудно; даже ее любовник теперь не поверит, что она сможет сдерживать свои похотливые желания с другими мужчинами. Ее вероятная судьба, если только ее не возьмут практически на положении рабыни в дом родственников, будет состоять в предоставлении платных сексуальных услуг, поскольку проституция рассматривалась как неизбежная судьба заблудших девушек. Ждет их позор, нищета, осмеянье; Телом своим торговать им придется, Станут они алкашей достояньем, Каждой распутник бесстыдный найдется[680]. С еще большим сарказмом поэт Джон Уилкс предрекал такой женщине жестокую судьбу. Ему представлялось, что он обрел дар видеть тайное, и перед ним возникла страшная картина: и вот я вижу взглядом, подобным взгляду Бога, Как он навис над нею – теряет Дева честь; Влагалище и член в конвульсиях убогих Рвут плеву, убивая мир, что у той Девы есть[681]. «Убивая мир» – если, конечно, бывшая девственница не сможет избежать разоблачения. Первыми исключениями из этого правила стали представители высших классов, чьи деньги и культура с большей степенью вероятности могли их избавить от последствий добрачных увлечений. Некоторые женщины и многие их собратья пережили неприятности сексуального характера, поскольку тактичное общество иногда смотрело сквозь пальцы на внебрачные рождения и внебрачных детей, чьи отцы признавали их, но за это их не очень сильно клеймили позором. Леди Мэри Уортли порицала пренебрежительное отношение молодежи к браку, «который в наше время вызывает насмешки девушек, как некогда высмеивался молодыми людьми. Оба пола раскрыли для себя его неудобства, и среди молодых женщин, занимающих достаточно высокое положение в обществе, можно найти немало распутниц»[682]. Но расслабленная атмосфера ограничивалась очень узким кругом весьма состоятельных женщин. На протяжении английской истории женщины в подавляющем большинстве случаев руководствовались строгими правилами сексуального поведения, и их серьезно наказывали за нарушения, допускавшиеся сознательно или насильно, даже если это было изнасилование. Фанатичной озабоченностью добрачной девственностью древних греков напоминают палестинские мусульмане. Если они подозревают, что девушка утратила целомудрие, за дело берутся братья и отцы и убивают своих сестер и дочерей, совершая «убийство чести»[683]. Нередко эти акции пытались представить как несчастные случаи, сжигая тело. В израильско-арабском городе Рамле израильские полицейские задержали шестнадцатилетнюю арабскую девушку-беглянку, пойманную за рулем украденной машины, в которой она ехала вместе с женатым мужчиной. Девушка просила ничего не сообщать об этом родителям, ведь тогда ее убьют. Полиция проигнорировала ее просьбу и вызвала родителей. «У нас здесь ваша дочь. Она очень напугана – вы должны пообещать, что не причините ей вреда», – сказали они. Родители заверили полицию, что ничего плохого ей не сделают, приехали и забрали девушку. Вскоре после этого она была убита[684]. Жертв «убийств чести» было найдено так много, что Сухейр Аззуни Махши, руководитель технического комитета по женским делам в Рамалле, полагает, что в Газе и на Западном берегу в неделю убивают по одной женщине. «Они считают, что, выходя замуж, женщины должны заботиться о своей девственности, а не спать с кем попало», – сказала она[685]. Палестинцы не одиноки в ненависти к развратным молодым женщинам. В 1977 г. саудовская принцесса Мишааль, столкнувшись с перспективой брака, бывшего ей не по душе, решила убежать из семьи и из страны, чтобы выйти замуж за мужчину, которого любила, – Халида Мухаллаля. Перед тем как покинуть страну, они с Халидом провели вместе несколько ночей в гостинице. Накануне выезда из гостиницы Мишааль загримировалась под мужчину и попыталась сесть на самолет в аэропорту Джидды. Но там ее опознали и вернули семье. Никакого разбирательства дела не последовало. Тем не менее демонстративный вызов Мишааль и ее достойное осуждения поведение (может быть, это была единственная доступная ей возможность) при встрече с Халидом в гостинице были непростительны – она подвергла риску свою девственность, независимо от того, потеряла она ее на самом деле или нет. Поэтому была она виновата в действительности или нет, в любом случае Мишааль считалась виноватой. Члены семьи не смогли прийти к единому мнению о ее наказании, но точку зрения тех, кто просил сохранить ей жизнь, проигнорировали. Ее застрелили на автомобильной стоянке, а Халид был обезглавлен[686]. Как и в случаях с бесчисленными женщинами до нее, целомудрие Мишааль считалось более ценным, чем сама ее жизнь[687]. Проверка на непорочность [688] На протяжении веков девственность во всем мире является важнейшим качеством для еще незамужних женщин. Этого требуют культура, религия и общественные ценности, а закон подкрепляет. Но как именно можно доказать наличие девственности? За отсутствием лучшего метода во многих культурах полагались на обследование девственной плевы. Но такая возможность далеко не самая удачная, поскольку плева представляет собой не очень понятную мембрану[689], и обследование постоянно меняющих конфигурацию женских половых органов для того, чтобы сделать вывод о состоянии девственной плевы женщины, в лучшем случае может представлять собой действия вслепую с неточным результатом. В главе «Очень тонкая мембрана, называемая честью» в книге Н. Эль Саадави «Скрытое лицо Евы» говорится о следующих типах девственной плевы: у 11,2 процента девушек она эластичная; у 16,16 процента – нежная, которая обычно бывает повреждена; у 31,32 процента – толстая эластичная и у 41,32 процента – похожа на то, что люди считают нормальным. Вот эта не очень понятная и постоянно меняющаяся мембрана была и все еще представляет собой объект тщательного изучения, хотя, видимо, только наиболее опытные врачи могут правильно объяснить то, что они видят или чувствуют. На каждый тест есть антитест, и так же много людей занимается сокрытием или восстановлением порванной девственной плевы, как и тех, кто специализируется в определении ее повреждения. В соперничестве между двумя группами «экспертов» великая моральная проблема девственности сводится к абсурду. Самой обычной и очевидной проверкой на девственность является введение пальца для обследования изнутри. В незабываемом романе о молодой гаитянской девушке «Дыхание, глаза, воспоминания» Эдвидж Дантикат приводится описание этих «проверок». «Когда я была девушкой, – рассказывала ей мать Софии, – В апокрифических евангелиях описывается, как скептически настроенная Саломея, наблюдавшая за рождением Иисуса, проверяла Марию так же, как мать Софии проверяла дочь. Она засунула пальцы во влагалище Марии, но перед тем, как прикоснуться к ее девственной плеве, почувствовала сильный ожог и должна была прекратить обследование[691]. Божественное значение этого события на Саломее не завершилось. После рождения младенца Мария прошла обследование[692]. Во всем мире в брачную ночь почти повсеместно требуется доказательство девственности невесты. Самой распространенной формой такого доказательства является испачканная кровью простыня, гордо развевающаяся перед пытливыми взглядами зрителей. К счастью, проверку с помощью простыни несложно подделать. Бедные суданские девушки, включая девственниц, просто предпринимают дополнительные предосторожности, обращаясь к продажным дайя – местным повитухам, которые, кроме того, увечат женские гениталии, проводя обрезание. За обусловленное вознаграждение дайя предскажет будущее и назначит дату заключения брака так, чтобы она совпадала со временем менструации. Если это оказывалось невозможным, в последний момент, когда возникал риск отсутствия кровотечения от разрыва девственной плевы, она вставляла клиентке маленький мешочек с куриной кровью. Различные варианты этого метода, такие как использование замороженных шариков овечьей крови, распространены повсеместно[693]. В Греции, где полагали, что девственная плева – это мембрана, расположенная во всех органах, кроме влагалища, развивались другие формы проверки на девственность. Геродот описывал праздники, на которых две группы предполагаемых девственниц вооружались палками и камнями и жестоко дрались между собой. «Тех, кто умирал от ран, называли ложными девственницами», – отмечал он[694]. В Алжире пожилые женщины говорят, что могут определить порочность по походке лишенной невинности женщины или по звукам ее мочеиспускания[695]. Некоторые алжирские повитухи хвастаются тем, что могут это определить по цвету гениталий. С врачами тоже советуются, и обеспокоенные родители могут получить камию – медицинскую справку. Тем не менее результаты врачебного исследования легко подтасовать. К нему или к ней приводят настоящую девственницу, которой выписывают справку на имя фальшивой девственницы. Иногда врачи вступают в сговор для сокрытия сведений. В Судане, например, состоятельные женщины, потерявшие девственность, обращаются к гинекологам за восстановлением недостающей мембраны. В Древней Греции в тех случаях, когда девственная плева не была связана с гениталиями, для омоложения влагалищ использовались надушенные пессарии[696]. Восстановленная, измененная и замененная девственная плева, омоложенное влагалище, ложная девственность – способов обмана существует множество. Так и должно быть. Ставки в этом вопросе велики, последствия провала непредсказуемы. Потому и превентивные меры суровы: изоляция, женское обрезание, бинтование ног, брак детей, травля и запугивание. Парадокс заключается в том, что все такого рода жестокости и пытки организуются, чтобы дать возможность достигшим брачного возраста молодым женщинам с нормальным гормональным развитием противостоять всем плотским инстинктам и соблюдать целибат, пока они не встретят подходящего мужчину. А если этого не произойдет, – например, потому что в обществе изменилось гендерное соотношение или молодые женщины должны ждать, пока живущие дома старшие сестры найдут себе пару, – вынужденная девственность превращается в пожизненную. Девственницами, к сожалению, чаще становятся по обстоятельствам, чем по убеждению. Они понимают серьезность нарушения взятой на себя обязанности соблюдать целибат хотя бы потому, что знают, как поступают с другими женщинами, когда становится известно об их распущенности, но воспринимают это чисто механически: если поймают, наказание будет ужасным. Проблема формулировалась риторически в рассуждениях о семейной чести и сраме, мианзи, почти в каждом языке соответствуя позиции мужчины. Но она редко – если такое вообще когда-нибудь имело место – рассматривается с точки зрения молодой женщины, вынужденной нести всю тяжесть соблюдения такого положения вещей. И вновь уже знакомая нам ирония: добродетель наименее ценного члена общества является наиболее важным условием сохранения чести и процветания всей семьи. Даже для самой себя она занимает более низкое положение, во всех отношениях менее значительное, чем положение мужчины. Ей положено меньше пищи, она хуже образованна, не хватает свободного времени, отсутствует личный выбор, а искушений вокруг огромное количество. Сердце ее изменчиво, в чреслах, волнуя, пульсирует кровь. Назойливо ее домогающиеся, движимые тестостероном мужчины сулят ей златые горы. Но если только выяснится, что девушка потеряла девственность, она станет отверженной, презираемой, изгнанной, проданной, забитой пущенными в нее братской рукой камнями, скормленной голодным лошадям. Такие ситуации постоянно повторяются во всем мире. Они одновременно отражают и являются результатом морального и культурного парадокса, который лежит в основе большинства обществ. Западные нации лишь недавно изменили существующие там правила и пересмотрели отношение к незамужним женщинам, утратившим девственность. В других районах мира еще часто продолжают господствовать традиционные подходы. Кое-где, даже когда пишутся эти строки, девственная плева разрывается, а вместе с ней рушится весь мир бывшей девственницы. Исключительные непорочные холостяки у ацтеков и народа энга [697][698] Добрачная женская девственность составляет важное обстоятельство у подавляющего большинства народов человечества, однако во многих обществах также налагаются определенные нормы поведения на молодых мужчин. Они колеблются от строгого целибата до развратных экспериментов нередко с проститутками или женщинами низкого происхождения, чье совращение не может иметь неприятных последствий для совратителя. Как ни удивительно, в большинстве культур мастурбация либо не одобрялась, либо напрямую осуждалась как опасное расточительство ценной спермы или, по меньшей мере, серьезный недостаток приличного воспитания. Интересно отметить, что большинство обществ, побуждающих своих юношей хранить девственность, почти никак или вообще никак не наказывают тех, кто этого не делает. В разное время в XIX и начале XX в., например, британские и североамериканские нравы включали положения, направленные против добрачных сексуальных связей у мужчин. Но эти измененные моральные принципы никогда не распространялись на господствующую культуру, и наказания за мужскую похотливость не существовало. Попытки навязать мужчинам целомудрие основывались исключительно на основе моральных доводов и/или страха обычно перед болезнью, бесплодием, повреждением нежного органа или утратой жизненных сил через растраченную сперму. Исключениями, подтверждающими общее правило, были два общества – одно многонациональное и искушенное, а другое изолированное и отсталое: древние индейские племена, говорившие на языках группы науатль, прежде всего ацтеки, жившие на территории Мексики, и народ энга в Папуа – Новой Гвинее. Как и в большинстве других случаев, культура ацтеков основывается на господствующем положении мужчин, но если говорить о холостяках, там имели место существенные отличия. Ацтеки чтили соблюдение целибата как мужчинами, так и женщинами, хотя, как и некоторые греки, также полагали, что воздержание имеет вредные побочные эффекты. Девственная дочь одного из ацтекских вождей однажды случайно встретила обнаженного мужчину, и ее охватило страстное желание близости с ним: потом она заболела, а тело ее раздуло. Это была поучительная история, служившая предостережением против такого положения, которое у ацтеков не имело простого решения. Ацтекское общество отражало эту двойственность. Соблюдение целибата требовалось от молодежи из высокопоставленных семей; это отличало их от простолюдинов, чье потворство своим сексуальным желаниям рассматривалось как свидетельство их более низкого общественного положения. Нарушителей такого требования как мужчинами, так и женщинами племенной элиты, ожидало жестокое физическое наказание, но вера в то, что тела порочных людей останутся недоразвитыми, а их мозг будет деградировать, также была достаточно убедительной причиной для хранения целомудрия. Определенную роль играла боязнь разоблачения при выражении раскаяния. Воздавая дань уважения богам, молодые люди прокалывали свои половые члены, а тех, кто при этом падал в обморок, автоматически считали распутниками. Целибат был также обязательным для учащихся калмекак – школ при храмах. Все привилегированные молодые люди из высокопоставленных семей должны были давать клятву соблюдения целомудрия, а нарушителей – юношей или девушек – казнили: либо душили, либо жарили живьем, либо пронзали стрелами. В отличие от большинства значительных обществ, ацтеки в равной степени требовали соблюдения непорочности и от молодых людей, и от девушек из родовитых семейств. Женская девственность превозносилась настолько высоко, что неповрежденная девственная плева метафорически приравнивалась к драгоценному сокровищу. Девушку побуждала сохранять ее гордость, усиленная страхом наказания. А если ее плева будет повреждена, испытывающие к ней отвращение боги нашлют на ее плоть гниение, и муж от нее откажется. Это может произойти во время свадебного празднества, на шестой день. Несчастный муж заявит о проступке жены, подав гостям угощение в дырявых блюдах. Ее за это не побьют камнями до смерти, что делалось с мужчинами и женщинами за супружескую измену, но ей грозили либо развод, либо вечная подозрительность мужа. На деле это случалось редко, поскольку ацтекским девушкам соответствующие принципы жестко внушались с самого детства. В лирическом народном сказании передавался совет отца его маленькой дочурке: «Драгоценное мое ожерелье, драгоценное перо кетцаля, творение мое человеческое, дитя мое, – негромко и проникновенно говорил он. – Ты в крови моей, в облике моем, в помыслах моих. – И потом он ее предостерегает: – Не отдавай свое тело впустую, маленькая доченька моя, дите мое, маленькая моя голубка, девочка моя маленькая… если… утратишь непорочность… будешь потеряна… ты никогда больше не окажешься под защитой того, кто тебя по-настоящему любит»[699]. Любовное исступление станет твоим самым горьким воспоминанием, оно будет тебя преследовать, говорит в заключение он, потому что даже твой муж всегда будет подозревать тебя в нарушении целомудрия. Возможно, этот любящий отец знал о том, что женщин считали более похотливыми, чем мужчин, и что их надо было настойчивее уговаривать сдерживать свою естественную чувственность. Он должен был слышать достаточно рассказов о двух престарелых прелюбодейках, защищающихся от обвинений своего судьи, похожих на приведенный ниже: Внимание ацтеков к добрачному целибату определялось их религиозными убеждениями и взглядом на мир, стремясь при этом к золотой середине между избытком и воздержанием. Уничтожение сексуального соперничества в огромной степени сокращало напряжение между военными и гражданскими тружениками. Благодаря этому девственная знатная молодежь отделялась от мачехуалтин, или плебеев, которых поощряли к целомудрию, но особенно хранить его не принуждали. Другой важной чертой девственности было то, что она обозначала границу между юностью и зрелостью. Ацтеки боялись, что эмоциональная привязанность, возникающая при раннем сексуальном опыте, могла привести к развитию индивидуальности или мятежной независимости. Это было чревато серьезными последствиями в отношениях молодого человека с его семьей и будущей жизнью гражданина этого строго регулируемого иерархического общества. Совсем по другим причинам в небольших обществах энга в горах Новой Гвинеи также обращается внимание на девственность холостяков. Спустя полстолетия контактов с иностранцами, часто с австралийскими и американскими антропологами, численность энга составляет около ста восьмидесяти тысяч человек, живущих на западных склонах горного хребта Хаген. Энга ведут натуральное хозяйство, выращивают сладкий картофель и свиней, воспринимаемых ими как символ богатства и престижа. Они разделяют систему религиозных взглядов, в соответствии с которыми неженатым мужчинам следует соблюдать целибат. Такая установка насаждается настолько целенаправленно, что мало кому из них хоть немного хочется ее нарушать. Всевышний творец энга Аитаве живет в верхнем мире вместе с небожителями ялякали. Нижний мир населен привидениями, или тиманго, – могучими духами, которые постоянно вмешиваются в дела людей и иногда кусают их и убивают, хотя каждый тиманго может кусаться не больше раза в день. Тиманго в основном представляют собой силы зла, и энга тратят много времени на их умиротворение. В частности, они должны соблюдать традицию, поскольку тиманго нападают на весь клан, чтобы наказать за прегрешение лишь одного его члена. Энга должны постоянно маневрировать между отрицательными и положительными силами их мира. Некоторые отрицательные силы воплощены в женщинах, матерях, бабушках, влагалищах и привидениях. Их положительными противоположностями являются мужчины, отцы, деды, половые члены и небожители. Бракосочетание является объединением противоположностей, часто скрепленным договором между членами враждующих кланов: «Мы заключаем браки с людьми, с которыми воюем!» – возвещал один из кланов энга[701]. Такая система брачного отбора не так необычна, как может показаться на первый взгляд, поскольку представления энга о войне более традиционны, чем реальны, – один антрополог описал их как «балетные эпизоды»[702]. На взгляд иностранцев, сражения энга больше напоминали схватки фехтовальщиков, дуэли между военными предводителями или отрядами воинов, вооруженных луками и стрелами. Крови во время таких боев проливалось немного, смертельные исходы были редкостью. Через день сражений бойцы вступали в длительные переговоры. Позже предводители обеих сторон дарили друг другу впечатляющие подарки свиньями, что символизировало возврат к миру. Мужчины впервые женились в возрасте от двадцати до тридцати лет, женщины выходили замуж от пятнадцати до восемнадцати. И тем, и другим следовало соблюдать целомудрие: невесте, чтобы представители ее клана могли организовать подходящий брак, а жениху потому, что только после женитьбы он мог получить магическую защиту против опасных последствий полового акта с женщиной или контакта с женой во время ее менструации. Холостяк, например, «знает», что прикосновение к женщине во время менструации приведет Такое «знание» – это только начало. В возрасте около пятнадцати лет мальчики энга вступали в общество холостяков и оставались его членами около десяти лет – до тех пор, пока не женились. Ритуальные ванны защищали их от женского влияния, а церемонии сохраняли флору, составлявшую наследие их клана. Ритуальное затворничество улучшало физическую внешность холостяков, включая рост волос – символ мужественности и физической выносливости, причем против желания их обладателя волосы нельзя было не только стричь, но даже причесывать. Сексуальная активность любого такого холостяка угрожала им всем и убивала их так высоко ценимую растительную жизнь. Холостяки избивали любого обидчика и штрафовали его на цену свиньи в счет компенсации нанесенного им вреда. Они избегали смотреть на гениталии друг друга и ханжески воздерживались в разговорах от упоминаний о сексе или связанных с ним функциях тела. В периоды четырехдневного затворничества, когда проходили основные очистительные ритуалы холостяков[704], энга занимались изучением своего языка, традиций и магии, а также подготовкой соответствующих одеяний и париков. Кроме того, холостяки посещали скучные и благопристойные церемонии ухаживания, во время которых встречались с девушками, находившимися под присмотром. Во время таких встреч мужчины касались своих половых членов пальцами левой руки, охраняя их от оплодотворяющих сил правой руки, зараженной женским прикосновением[705]. В большинстве обществ энга в брак вступают все, кроме искалеченных взрослых, поэтому такие подготовительные действия будущих мужей обязательны и участники относятся к ним очень серьезно. В течение первых нескольких недель после заключения брака и невеста, и жених продолжают носить свадебные одеяния и украшения и сохраняют целомудрие. Женщина посвящает себя хорошим мыслям о муже, чтобы защитить его от загрязняющего воздействия ее пола и половых отношений, которыми они скоро будут заниматься. Чтобы поддержать ее усилия, его близкие навещают ее каждую ночь, поют о его добродетелях и целенаправленно не дают ей уснуть. Тем временем ее муж, отсутствующий во время этих ночных праздников песни, а также в течение большей части дня, проводит время, изучая магию, чтобы защититься от опасностей, сопряженных с половым актом и менструацией. Когда все еще девственный молодожен достаточно хорошо овладеет магией, чтобы совокупляться, он ведет жену в их поля, где они, в конце концов, остаются вместе. Этот ритуал они совершают в течение четырех или пяти дней. Потом муж с мужчинами своего клана идут охотиться на поссумов для его тестя в качестве «платы за половые органы его жены»[706]. Добрачное целомудрие энга неразрывно связано с привидениями, зловещими тиманго, имеющими отношение ко всем видам человеческой деятельности и даже проникающими в мысли. Без магического вмешательства, получаемого только после вступления в брак, чтобы отогнать пагубные последствия полового акта и контакта с женщинами, мужчины-энга чувствуют себя лично уязвимыми и ответственными за потенциальное – на самом деле вероятное – зло, выпадающее на долю людей из их клана. Добрачное целомудрие также может служить другой цели, о которой не принято говорить: сокращению роста населения, желательного в обществе с ограниченными ресурсами, где постоянно идут войны между кланами, пытающимися выжить на земле, которая их с трудом может прокормить. Это сказывается и на сексуальных нравах состоящих в браке пар, занимающихся любовью достаточно редко и, кроме их первого сношения, никогда больше не совокупляющихся около их садов из-за опасения оказать пагубное влияние на их плодородие. Этот надоевший двойной стандарт [707] Двойной стандарт – распространенное во всем мире явление, имеющее много разных значений. Первое состоит в том, что один и один не всегда два, поскольку шлюха является преступницей, но ее любовник – клиентом, а также потому, что женщина должна быть непорочной в браке и целомудренной после него, но на ее мужа такие же ограничения не распространяются. Иначе говоря, двойной стандарт подразумевает, что целомудрие в первую очередь составляет удел женщины. Двойной стандарт соблюдается в большинстве стран мира. Как мы видели, исключения из этого правила составляли древние ацтеки и энга Папуа – Новой Гвинеи. Даже в современную эпоху, определяемую либеральным западным миром, сексуально доступных или агрессивных женщин судят гораздо более строго, чем мужчин такого же поведения. В предыдущие эпохи дискриминация была совершенно очевидна, она во всеуслышание проповедовалась с кафедр и в парламентах, предписывалась в законодательном порядке. Двойной стандарт был отвратительным явлением не только потому, что воплощал собой вопиющее половое неравенство, но и потому, что оправдывал проституцию как выход сексуальной энергии для порочных мужчин. Причисляя проституток к отбросам общества и предрекая им в жизни упадок, опасности и болезни, двойной стандарт стремился к сохранению древнейшей профессии. Причина этого была вполне очевидна: без проституции похотливые мужчины могли совращать девственниц своего круга, а не жениться на них. Особенно удручает то обстоятельство, что, начиная с Блаженного Августина, двойной стандарт поддерживала Католическая церковь, хоть и неохотно, смирявшаяся с тезисом о том, что отсутствие проституции равняется отсутствию целомудрия. Такое нравственное противоречие, очевидное в Католической церкви и каноническом праве, такая смесь нравственной теологии и римского правового мышления впервые обрела ясную форму в середине XII в., когда монах Грациан написал свой «Декрет»[708]. По трезвом рассуждении, основные положения церковной доктрины были неоднозначными и нравственно шаткими. Ее законы требовали от женщин соблюдения более высоких норм сексуального поведения, чем от мужчин. Они осуждали проституцию, но вместе с тем отчасти и оправдывали, поскольку рассматривали ее как своего рода предохранительный клапан, позволяющий девственницам сохранять невинность. Учение Церкви по этой теме повысило мораль и наложило свой отпечаток на столетия развития христианской цивилизации. Нет ничего удивительного в том, что двойной стандарт продолжал совершенствоваться как система сексуального поведения, требовавшая от женщин соблюдения целомудрия, но в то же время одобрявшая или, по крайней мере, терпевшая мужскую похоть и тем самым смирявшаяся с существованием проституции, хоть это означало принесение некоторых женщин в жертву сексуально необузданным мужчинам. Двойные стандарты и закон [709] Миллиарды женщин, имена которых в подавляющем большинстве не сохранились, были затронуты существовавшими в их обществах сексуальными двойными стандартами. Вот как они ударили по двум своим жертвам в Англии в XIX в. В 1805 г. миссис Теш подала в парламент прошение о разводе. Ее положение было жалким. Она представляла собой классический случай брошенной и оскорбленной жены, причем ее муж к тому же открыто жил со своей любовницей, родившей ему нескольких детей. Вполне очевидное дело, разве не так? В принципе – да, но не в мире двойных стандартов, где миссис Теш в разводе было отказано. Объясняя, почему он вынужден был ей отказать, лорд Элдон заявил, что за все время его работы он не мог припомнить ни одну женщину, чьи показания были бы более достойными, но, исходя из общих положений общественной нравственности, сожалел, что не видел никакой возможности удовлетворить ее прошение. Общие положения нравственности? Что мог иметь в виду лорд Элдон под этими словами? К счастью, епископ Сант-Асафа прояснил соображения своего коллеги: «Как бы сильно постановление <о разводе> ни тяготило отдельных людей, в целом было бы лучше, если бы иск такого рода не был удовлетворен»[710]. Миссис Теш не смогла изменить «правило» развода, поскольку она выступила против общего состояния нравственности того времени. Факт очевидной и открытой неверности ее мужа считался приемлемым; он не совершил никаких зверств, кровосмешения, чрезмерной физической жестокости, то есть действий, за любое из которых лорды могли его осудить. Принимая во внимание существовавший в Англии двойной стандарт, миссис Теш не имела права рассчитывать на облегчение кошмара своей домашней жизни. Почти тридцать лет спустя миссис Моффат также обратилась в парламент с прошением о разводе. Она утверждала, что мистер Моффат «совершил акт неверности в самую ночь его женитьбы, а после этого постоянно испытывал целомудрие представительниц женской прислуги, живших в его доме, одна из которых родила ему ребенка»[711]. Результат прошения миссис Моффат был таким же, как и решение, полученное миссис Теш, а о том, что случилось со служанкой и ее незаконнорожденным ребенком, нам остается только гадать. Коллективная мудрость парламента свелась в данном случае к тому, что миссис Моффат надо было как-то простить мистера Моффата. (Как и мистер Теш, он не совершал страшных зверств, кровосмешения и физической жестокости.) Вместе с тем, рассматривая этот случай в более широком контексте, высокое собрание добавило, что если бы миссис Моффат изменила мистеру Моффату, от него нельзя было бы ждать, чтобы он ее простил[712]. Пронесемся почти через столетие и послушаем, как британский политик формулирует свои соображения по поводу женского целомудрия: В своем серьезном исследовании двойного стандарта Кейт Томас цитирует это как безукоризненное определение понятия целомудрия. На практике английский двойной стандарт в браке был отменен только в 1923 г., когда мужчины и женщины получили возможность разводиться на одних и тех же основаниях. В большинстве районов Англии двойной стандарт имел собственный двойной стандарт: он действовал по-разному среди разных классов. Если репутация молодой женщины из привилегированного сословия была бы целиком и полностью разрушена после того, как стало бы ясно, что она утратила целомудрие[714], то для основной массы работающих женщин как в промышленности, так и в сельском хозяйстве это обстоятельство составляло значительно меньшую проблему. В 1843 г. сельский викарий жаловался Королевской комиссии на то, что многие женщины были настолько безнравственны, что, казалось, с трудом могли понять, что такое целомудрие и почему его следует рассматривать как добродетель. На деле в сельской местности и среди значительной части городского пролетариата добрачные половые отношения между влюбленными были достаточно широко распространены и считались приемлемыми, а беременность обычно предшествовала свадьбе, а не следовала за ней. Викарий этого не понимал и ошибочно принимал искреннюю преданность за проявление похотливости. Тем не менее обычай не освобождал женщин из рабочего класса от пагубных следствий двойного стандарта. Не все мужчины соблюдали свои обязанности жениться на матерях своих детей. А когда мужчины из высших слоев общества совращали девушек из рабочего класса, они почти никогда не соблюдали законы чести этого класса. Жертвами мужчин из привилегированных сословий, в частности, становились девушки из числа домашней прислуги и продавщицы, но беременность обычно вела к их увольнению, а не к заключению брака с отцом ребенка. Класс совратителей был безжалостен в наказании своих жертв, и его представители не спешили узаконивать сексуальные связи с партнершами. В среднем и высшем слоях общества двойной стандарт целомудрия нанес непоправимый ущерб социальной порядочности. Бурный взлет этого процесса произошел несколько веков тому назад, во время Реставрации, начавшейся после триумфального возвращения в Лондон Карла II в мае 1660 г. Освобожденные от четырнадцатилетнего периода парламентского правительства Кромвеля и пуританской нравственности, осуждавшей даже мужские сексуальные связи до брака, молодые женщины учились заманивать мужей в ловушки, не уступая при этом их домогательствам, а лишь намекая на наслаждения, ожидавшие их в будущем. Мужчин расстраивала эта непреодолимая стена целомудрия, в которой они видели вызов своим устремлениям. Многие из них предпринимали порочные действия по совращению молодых девственниц. «Сопротивляйтесь, сопротивляйтесь им! – твердили старшие. – Просто решительно говорите “Нет” в ответ на домогательства и обольщения ваших молодых поклонников. Ведь недаром старая поговорка гласит: “Зачем покупать корову, если хочешь выпить стакан молока?”»[715]. Но вместе с тем дамы прощали мужчин за то, что те хотели их обесчестить. Этот двойной стандарт сексуального поведения был необходим, поскольку в отличие от женщин сама природа мужчин определяет их неотложные, неудержимые потребности. Проституция в развратной, стремящейся лишить девушек невинности Англии, где царил двойной стандарт, процветала всегда, хотя отдельные проститутки преуспевали редко. С правления Генриха II[716] до царствования Генриха VIII[717] публичные дома официально получали лицензии. Когда епископ Винчестера стал контролировать систему, проституток начали называть «винчестерские гусыни»[718]. В XVIII в. в этом плане мало что изменилось. Проститутки продолжали заниматься своим ремеслом, обслуживая клиентов, которые либо должны были платить за сексуальные услуги, либо обходиться без них до брака со своими целомудренными невестами. Великое множество проституток, общее для всей Европы, но особенно многочисленное в Англии, играло основную роль в поддержании представлений о целомудрии в европейских обществах. Как ни странно, проститутка была для девственницы кем-то вроде спасителя для спасенного. За много веков до этого времени знаменитую формулировку такого положения вещей дал Блаженный Августин: «Уберите проституток из деяний человеческих, и вы оскверните мир похотью»[719]. На основе высказывания Августина классический историк европейской морали Уильям Эдвард Хартпол Леки дал точное определение «самой печальной, а в некоторых отношениях самой ужасной» фигуры проститутки как трагической актрисы в драме о человеческой морали: Леки был прав. Хоть проституток повсюду поносили и оскорбляли, они действенно оказывали услуги достаточному числу распутных мужчин, тем самым обеспечивая «добропорядочным девушкам» возможность такими и оставаться. За счет этого проституцию можно считать основной услугой, без которой под тяжестью подавляемой похоти рухнули бы моральные устои общества. Шлюхи по найму [721] Двойной стандарт в Англии свидетельствовал о воплощении в жизнь замечания Блаженного Августина об активной и неотъемлемой связи между проституцией и принудительным целомудрием. Но честь наиболее поразительного развития уравнения – нет шлюх, нет целомудрия – принадлежит доктору медицины и писателю XVIII в. Бернарду Мандевилю. В работе «Благопристойная защита публичных домов, или Очерк о проституции» тот предлагал защитить огромное количество девственниц за счет легализации ограниченного числа проституток. Он оправдывал свой подход к такому моральному разделению – три девственницы направо и лишь одна шлюха налево, а потом рекомендовал создать государственно-административную систему публичных женщин, подобных гражданским служащим, которые блудили бы за деньги. Разврат, писал Мандевиль в начале своей работы, получил такое распространение, что повсюду стали возникать общества реформации морали, объединявшие борцов за защиту нравственности, выслеживавших и привлекавших к ответственности грешников. К числу других ужасных последствий «необузданного разврата» относились убийства «незаконнорожденных младенцев», распутные молодые люди, не желавшие жениться, потому что предпочитали сексуальные отношения с проститутками, и расторгнутые по вине загулявших мужей браки. Совращенные молодые девушки теряли честь, когда «выяснялись обстоятельства такого рода», и жизнь их разбивалась вдребезги, потому что после этого у них не было шанса на заключение достойного брака; нередко они были вынуждены заниматься проституцией. По сути дела, Мандевиль чувствовал, что в действительности такова человеческая природа, поскольку как мужчины, так и женщины безнадежно похотливы. «Увы! Эта страстная любовь к женщине рождена в нас и воспитана; более того, она абсолютно необходима для того, чтобы вообще появиться на свет». И то же самое относится к женщинам, физическое устройство которых также предусматривает эротическую страсть: Нет ничего удивительного в том, что, будучи охваченными «неистовством женского желания», женщины идут на любой риск ради его удовлетворения – «даже срам и нищета по сравнению с этим выглядят как пустяки». Чтобы уравновесить присущее им сладострастие, применяются средства социального давления. Проницательный анализ совращения и обычаев ухаживания, проведенный Мандевилем, до боли напоминающий публикации многих современных женских журналов, хоть и гораздо более умный, объясняет, как женщины определяют, смогут ли они сохранить чувства любовников, продолжая отстаивать свое целомудрие, и сдадутся только после того, как ими «овладеют силой» или соблазнят. Все это совершенно неверно, но уже тогда целомудрие стало атрибутом прошлого. Перед тем как сконцентрироваться на решении проблем, вызванных неспособностью женщин противостоять назойливо домогающимся их мужчинам, Мандевиль также уделял внимание мужской девственности, которую осуждал с такой же настойчивостью, с какой рекомендовал ее большинству женщин. Девственные женихи, заявлял он, бывают «очень сильно потрясены разочарованием» на брачном ложе. С другой стороны, когда речь идет о порочных мужчинах, их реакция бывает совершенно другой. После детального и точного описания механизмов двойного стандарта Мандевиль переходит к существу вопроса: Законодательство против сексуально непристойного поведения, доказывал он, не будет работать удовлетворительно, а «лицензия на публичные дома, представляющая собой нечто вроде юридического решения проблемы», обеспечит распутным мужчинам приемлемый и безопасный выход. Они Одну из таких «проблем» составляют венерические заболевания. Клиническая практика Мандевиля свидетельствовала о том, что совращенные девушки вступали в связи с таким энтузиазмом, что вскоре заражались венерическими болезнями, и общения с ними следовало избегать хотя бы по этой причине. Однако в «Благопристойной защите публичных домов…» говорилось о том, что девушка должна регулярно проходить медицинское обследование, а если она сама говорила, что у нее появились какие-то подозрительные симптомы, ее должны были лечить бесплатно. (Однако после двух таких случаев она оказывалась в положении безработной бывшей проститутки.) Отражая мрачный, проницательный взгляд на двойной стандарт, так хорошо знакомый этому доктору медицины – венерические болезни, аборты, убийства младенцев, бесчестие молодых женщин, – «Благопристойная защита публичных домов…» представляет собой замечательный документ. Еще больше поражает искренность Мандевиля, с которой он в качестве решения проблемы предлагает систему тщательно регулируемой проституции. Двойной стандарт продолжал бы оставаться в полной силе, «отмывая» и допуская легализированную проституцию. Арифметика Мандевиля проста – несколько профессиональных потаскух сохранят невинность тысячам девственниц. В качестве оценки бесчеловечного характера двойного стандарта «Благопристойная защита…» стала классикой. Как выражение современных ценностей, ее основная идея «“индивидуальные пороки, общественные добродетели” <была>… золотым правилом, которому многие следовали в жизни»[728]. Мандевиль, несомненно, согласился бы с тем, что влияние двойного стандарта, против которого он выступал, сказывается и по сей день. Может быть, он бы даже одобрительно кивнул, услышав утверждение писательницы и феминистки Наоми Вульф о том, что: Разгневанные женщины требуют непорочных мужчин [730] Несмотря на рекомендации Мандевиля, проституция развивалась и процветала без всякого государственного вмешательства. Огромное число мужчин Викторианской эпохи принимали и чтили принцип добрачного целибата, но многие испорченные и распутные парни не видели никакой нужды в подавлении своих эротических желаний. Когда женщины из их социального окружения отказывались им уступать, они находили себе уязвимых и легко идущих на сближение женщин в других социальных слоях. Они могли принадлежать к категории домашней прислуги, и молодой человек более высокого социального статуса мог принудить их к близости, или работать продавщицами, в обмен на несколько минут грешного удовольствия на стороне получавшими от него небольшую плату или соблазненными его лестью. В какие-то моменты его жизни это могли быть «публичные женщины», проститутки, которыми в итоге могли стать эти совращенные и принужденные к близости служанки или продавщицы. Для отчаявшихся, безрассудных или обесчещенных женщин зов улицы был непреодолимо притягательным. Откликаясь на него, женщина получала небольшой дополнительный доход к зарплате, выплачиваемой ей на основной дневной работе. Генри Мэйхью, журналист, занимавшийся независимыми расследованиями, и автор, чьи разоблачительные статьи о бурлившем, страдавшем рабочем классе Лондона в середине XIX в. продолжают поражать читателя, когда, например, выясняется, что белошвейка, сшивавшая молескиновые штаны, могла заработать за неделю пять шиллингов и шесть пенсов, работая по шестнадцать часов в день, а когда работы было мало, ей оставалось либо голодать, либо «пойти по дурной дорожке» и торговать своим телом[731]. Поскольку очень многие женщины стремились удержаться на плаву шитьем, кружевными работами и другими ремеслами, время от времени прибегая к проституции, конкуренция была жестокая. В результате доходы оставались низкими, аресты и заключения в тюрьму частыми, а их нездоровые тела были восприимчивы к венерическим заболеваниям. Некоторым удавалось поддерживать себя одной проституцией, удачливые и смышленые девицы добивались большего – они с успехом использовали свои любовные навыки для того, чтобы выйти замуж. «Почему бы нам этого не делать? – спрашивала одна самоуверенная уличная проститутка. – Мы красивы, хорошо одеваемся, можем уговорить мужчин и добиться их расположения, обращаясь к их страстям и чувствам»[732]. Но во второй половине XIX в. венерические болезни поразили стаю «винчестерских гусынь» того времени, и проституция, как и двойной стандарт, стала предметом озабоченности реформаторов всех направлений. В предшествующие столетия, несмотря на тревогу, которую бил Мандевиль, уровень смертности от так называемой французской чумы (такое имя дали в Англии сифилису), как полагали, был незначительным. Согласно спискам умерших, в Лондоне в 1813 г. от него погибло одиннадцать человек, в 1817 г. – восемьдесят шесть и соответственно только девятнадцать и четырнадцать в 1818 и 1819 гг. У проституток, их клиентов и случайно зараженных ими людей появлялись отвратительные симптомы, подтачивавшие здоровье, но врачи могли обеспечить большинству пациентов эффективное лечение, восстанавливавшее здоровье. На протяжении столетий венерические болезни рассматривались скорее как тревожная проблема, а не критическая. В 1864 г., после того как ужаснувшиеся медицинские чиновники доложили о том, что гонореей и сифилисом заражены до 30 процентов военнослужащих в британских гарнизонных городах, включая многие порты, произошла радикальная перемена. Под вопрос была поставлена военная мощь нации. В панических попытках ликвидировать или, по крайней мере, контролировать такие заболевания среди солдат и матросов с 1864 по 1869 г. парламент принял ряд законов о заразных заболеваниях. Эти законы давали право полиции в тех городах, где были расположены важные военные объекты, арестовывать любых подозрительных проституток и принуждать их проводить влагалищное исследование каждые две недели. Зараженные женщины (но не мужчины) могли быть госпитализированы на срок до девяти месяцев[733]. Цель этих мероприятий состояла в снижении риска заражения венерической инфекцией через контроль проституток, но на деле они обернулись преследованиями тысяч женщин, как сексуально активных, так и пассивных. Жертвой их могла стать любая женщина, оказавшаяся одна в публичном месте без определенной цели. Бездомных девушек постоянно задерживали, болезненно обследовали, а одна вдова после этого наложила на себя руки[734]. Женщин, достаточно смелых, чтобы сопротивляться произволу, обвиняли в полицейских судах, где их слову противостояло слово государственного агента в гражданской одежде. Кроме того, проституток, но не их клиентов, судили в уголовном суде. «Что вы думаете, когда девку отсылают в Брайдуэлл <тюрьму>, а парню, который ее совратил, ничего не делают, хотя иногда она незамужняя, а он женат?» – задавал вопрос один из противников двойного стандарта[735]. До принятия законов о заразных заболеваниях против проституции и лежащей в ее основе моральной двойственности особенно резких обвинений не выдвигалось. Но эти законы, воплотившие в себе худшие черты двойного стандарта, спровоцировали обоснованный и широкий протест. Одна группа их критиков предложила новое решение, о котором доктор Мандевиль не писал в своем очерке о необузданном блуде: чтобы мужчины с ним покончили. Возможно, они выступали за целомудрие мужчин? Как же это должно было противоречить здравому смыслу, учитывая их естественно распутную натуру и неудержимые сексуальные порывы! (Такое решение удивило бы древних ацтеков, китайцев, греков и несколько миллионов других людей, которые «знали»: когда дело доходило до сексуальных желаний, виновницей всегда оказывалась женщина.) И тем не менее, если бы только мужчины могли держать себя в руках (речь не идет о напоминающих мастурбацию пожатиях рук, которые так огорчали участников движения за мужскую непорочность) и просто сказать себе: «Нет!» Так, по крайней мере, полагали в Обществе праведности Англиканской церкви, а также тысячи активисток-феминисток позднего периода викторианской Англии. Это общество было образовано по инициативе Джейн Эллис Хопкинс, всю жизнь соблюдавшей целибат. Она выступала за прекращение унижения женщин, занимавшихся проституцией, предложив новый способ реформирования плохого поведения мужчин. Хопкинс также вела работу с молодыми женщинами, входившими в группу риска по занятию проституцией, давая им советы, одежду, пристанище и рабочую регистрацию вместе с настоящей работой. Это была не фикция занятости, которую предлагали многие объявления, дурачившие доверчивых, доведенных до отчаяния, безработных девушек, а по существу направленные на то, чтобы сделать из них зависимых продажных женщин. Хопкинс заявляла, что покончить с «настоящей причиной» угрозы распространения проституции и морального разложения – ужасным двойным стандартом, можно за счет создания мужских союзов целомудрия. «Я страстно хочу, – писала она, – внушить беспутным мужчинам доброе, сильное, страстное чувство сострадания к унижаемым женщинам, навлекшим на себя ничем не заслуженное проклятье». Эти мужчины не отказывают себе в удовольствиях, а позже возвращаются к «радостям» жизни и друзьям, в свои «славные» дома, к своей работе, и при этом их «шансы на женитьбу» не уменьшаются ни на йоту. А позади, на развалинах их любовных утех остаются жертвы – женщины, многие из которых становятся отбросами общества, и путь к защищенности и благам замужества и материнства для них становится навсегда закрытым. Женщина может быть заражена «ужасной» болезнью, обрекающей ее лишь на «жизнь, которая катится по наклонной, а <потом на> безнадежную смерть без Бога, без Христа»[736]. После того как Хопкинс раскрыла преступную беспечность Англиканской церкви и ее молчаливое соучастие в приверженности двойным стандартам, посрамленная Церковь приступила к созданию «Общества праведности». При вступлении в него на карточках, которые подписывают сотни мужчин, очень напоминающих карточки нынешних «Держащих слово»[737], они дают обещание соблюдать пять взятых на себя обязательств: уважать всех женщин и защищать их от зла; не употреблять непристойных и грубых выражений и шуток; придерживаться сексуальной непорочности в равной степени мужчинам и женщинам; распространять эти принципы; лично соблюдать целомудрие. В отличие от доктора Мандевиля с его допустимой, хорошо регулируемой гражданской службой сексуальных услуг, Хопкинс ненавидела проституцию и винила мужчин в том, что именно они доводят до этого женщин, страдающих от «болезней, унижений, проклятий, пьянства, отчаяния». И дальше в полный голос: «Разве это справедливо, по-вашему, мужчины, которые знают, как добиться справедливой оплаты труда, судить ее или говорить, что это ее вина?»[739] Мечта Хопкинс о том, чтобы искоренить проституцию (а не юридически ее оформить), сводилась к созданию трех типов сосуществующих муниципальных обществ. В их число должны были бы войти мужские союзы непорочности, помогающие мужчинам контролировать самих себя; комитеты добровольцев, следящие за их поведением и наказывающие тех, кто себя недостойно ведет; и женские ассоциации, работающие непосредственно с девушками, относящимися к группе риска. Предложения Хопкинс были столь же радикальными, как и предложения Мандевиля. Каждого отдельного мужчину, ощущавшего собственную вину, можно было убедить взять на себя ответственность за свои действия и прекратить грешить. Другая группа, к которой принадлежала Хопкинс, созданный в 1881 г. «Союз моральных реформ», отвергала двойной стандарт и провозглашала в качестве принципа соблюдение мужчинами и женщинами единых моральных норм. Члены «Союза» были убеждены в том, что и те, и другие могли быть целомудренны, а также осуждали как кощунственную фантазию придуманное за сто лет до этого Мандевилем положение о том, что проституция необходима для меньшинства, чтобы обеспечить моральную чистоту большинства. Члены «Союза» стремились лишь к тому, чтобы мужчины были добродетельны и нравственны[740]. Законы о заразных заболеваниях, по их мнению, были несправедливыми, поскольку основывались на двойном стандарте и на оскорбительном положении о том, что для более отлаженного развития общества необходимы продажные женщины[741]. Вот так-то, доктор Мандевиль! Десятилетия, на протяжении которых люди терпели произвол и чудовищное высокомерие самих законов, привели к временной приостановке их действия в 1883 г. и к полной отмене три года спустя. Высоконравственные феминистки ликовали, но их восторг сводился на нет реальным положением вещей, при котором проституция продолжала процветать, воспринимаясь ими как кошмарная деградация женственности. Совращенную служанку, как и раньше, выбрасывали на улицу, если она беременела. Уличную проститутку, пристававшую к мужчине, как и раньше, могли посадить в тюрьму. Битва против законов о заразных заболеваниях была выиграна, но война с проституцией и двойным стандартом продолжалась. Борцы за высокую нравственность подходили к проблеме с разных сторон. Одни поддерживали точку зрения о том, что мужское сексуальное желание требует неотложного удовлетворения и его нельзя сдерживать. На протяжении столетий, с тех пор, когда охваченные похотью женщины были исключены из морального лексикона и заменены на охваченных похотью мужчин, неудержимая мужская потребность оправдывала проституцию и другие сексуальные надругательства. Если бы это можно было изложить так, как это было, а не как далекий от науки вымысел, тогда самоконтроль получил бы новые возможности по мере того, как мужчины (и женщины) учились бы смотреть на мужскую сексуальность как на нормальное физическое качество, схожее с другими потребностями организма. Мужчина, одолевший слабую женщину какими-то приемами или просто силой мускулов, должен считаться распутным негодяем, человеком, набившим себе рот котлетами, которые он похитил с тарелок других людей. Как сказала об этом одна из участниц движения за равноправие женщин, Другой миф, нуждавшийся в развенчании, основывался на тезисе о том, что целибат ослабляет мужскую физиологию, поскольку, как это ни странно, миллионы мужчин беспокоились о потере даже одной капли спермы, в то время как другие встревоженно наблюдали на своих целомудренных половых органах признаки атрофии[743]. Медицинские учреждения внесли в обсуждение свой вклад, и отдельные врачи публично признали, что современная научная мысль выступает против стойкого предрассудка, в соответствии с которым целомудрие наносит мужчинам физический вред. (Даже сегодня есть еще мужчины и женщины, отзывающиеся о целибате с позиций старой ереси, сохраняющей для них актуальность по сей день: «Если ты это не тратишь, тогда ты это утратишь».) Около полутора столетий спустя после того, как Мандевиль написал «Благопристойную защиту публичных домов…», движение за моральную чистоту продолжает сталкиваться с теми же проблемами, но теперь оно предлагает их диаметрально противоположные решения. Как полагают его члены, целомудрие беззащитных молодых женщин составляет их право, на которое посягают потворствующие своим прихотям мужчины. С другой стороны, целомудрие мужчин представляет собой благородное моральное средство самоконтроля, составляющее самую лучшую защиту против сексуальных надругательств над женщинами. Девственница за пять фунтов перевесила весы правосудия После отмены законов о заразных заболеваниях сторонники нравственной непорочности и другие реформисты сосредоточили внимание на возрасте проституток. В Англии возраст согласия на вступление в половые отношения составлял двенадцать лет. Взрослые мужчины усердно разыскивали еще не достигших половой зрелости девушек-подростков, зная, что по закону им ничего не грозило. Некоторые из них были педофилами, но чаще их заинтересованность объяснялась стремлением защитить себя от венерических заболеваний, отсутствующих у девственниц. В связи с этим на рынке проституции возрос спрос на очень молодых девушек, многие из которых на деле уже не были девственницами. Сопротивление изменению такого положения вещей было мощным и упорным. Многие законодатели сами принадлежали к числу нераскаявшихся завсегдатаев публичных домов, сопротивлявшихся всем попыткам изменения законов. В 1875 г. они немного уступили и подняли возраст согласия на вступление в половые отношения до тринадцати лет. Сторонники нравственных реформ увидели в этом циничное подтверждение принципов двойного стандарта. Девушки старше тринадцати лет из нижних слоев общества, по сути дела, оставались беззащитными, и мужчины, принадлежавшие ко всем сословиям, видели в них законную добычу. На протяжении целых десяти лет, пока все внимание было сосредоточено на законах о заразных болезнях, больше ничего не менялось. В 1885 г. титанические усилия реформистов и воинствующего журналиста Уильяма Томаса Стеда убедили сомневавшихся законодателей поднять возраст согласия до более приемлемых шестнадцати лет. Стед был сыном приходского священника и любящего отца шестерых детей. В возрасте шестидесяти двух лет он утонул на «Титанике», спокойно читая в каюте первого класса для курящих свое имя в списке кандидатов на Нобелевскую премию. Он обреченно плыл на мирную конференцию, в которой должен был принимать участие. Будучи в расцвете сил, Стед использовал свою должность редактора в «Пэлл-Мэлл газетт» для исследования и разоблачения пороков и несправедливости в обществе, в котором жил. Его журналистская кампания об обесчещенных девушках, привлекшая широкое внимание, была необычайно оригинальной[744]. Сначала он нашел в Лондоне полицейского офицера, готового рассказать ему о том, насколько плохо закон защищал девушек. Когда Стед спросил, полицейский источник без тени сомнений ответил: «Конечно». Определившись с ситуацией в этом вопросе, Стед выразил свою точку зрения в гораздо более выразительной форме, значительно превосходившей по воздействию на читателя применявшиеся тогда исследовательские и репортерские технические приемы работы. Через содержательницу публичного дома, некую миссис Армстронг, он и в самом деле вел переговоры с одной матерью-алкоголичкой о покупке ее девственной дочери Элизы (псевдоним для Лили) – «яркой, свежей девочки, которой исполнилось тринадцать лет на прошлое Рождество». Стед и Армстронг заключили сделку, и Элиза перешла к нему за цену в пять фунтов стерлингов. Однако перед тем, как выплатить сумму полностью, Стед отдал девочку для профессионального обследования ее девственности мадам Муре, акушерке, делавшей аборты, и повитухе, «чей опыт в определении физических признаков девственности был профессионально признанным». После непродолжительного осмотра мадам Муре выдала письменное подтверждение девственности. Она даже была настолько взволнованна, что не смогла удержаться от восклицания, когда сказала Стеду, полагая, что он должен был лишить молоденькую Элизу девственности: «У нее все такое маленькое, что ей будет очень больно. Надеюсь, вы не будете с ней слишком жестоки». Со своей подопечной, чья девственность теперь была удостоверена, Стед уверенно сошел с тропы приемлемой журналистской практики и оказался в ином мире, тесно связанном с уголовщиной, считая, что нравственно его можно было как-то оправдать, обосновать тактически, но юридически он не имел права на существование. Стед дал указание знакомому содержателю публичного дома отдать Элизу в бордель на Риджент-стрит. Там, «несмотря на ее совсем еще юный возраст, она была принята без вопросов», – писал Стен. Ее раздели, уложили в постель, успокоили хлороформом, приобретенным у мадам Муре, акушерки, делавшей аборты и настоятельно рекомендовавшей это средство при дефлорации девственниц. После этого Стед вошел в комнату Элизы, закрыл дверь и запер ее на ключ. Воцарилось молчание, а потом «как блеяние испуганной овечки» прозвучал крик девочки. Преодолевая сонливость и не понижая голоса, она продолжала вопить, «охваченная страхом: “Здесь мужчина в комнате! Заберите меня домой – ох, заберите меня домой!”». Элизе не о чем было беспокоиться. Ей не грозила опасность быть изнасилованной. Она была всего лишь жертвенным агнцем в борьбе Стеда за реформу закона о возрасте согласия. Когда эта назидательная драма была сыграна и подтверждена документально, Стед организовал переправу Элизы из беспощадной Англии во Францию. После этого он сел за стол и написал отчет о приключениях Элизы. Статья «Дань девственности Вавилону» вызвала сенсацию. «Сами основы, на которых зиждется Англия, будто землетрясение потрясло», – провозгласил епископ Труро[745]. Как ни странно, вскоре Стед сам сменил Элизу в качестве главной жертвы своего разоблачения. Его обвинили в том, что он забрал несовершеннолетнюю девушку без согласия родителей, приговорили и осудили на три месяца тюремного заключения. Стед с горечью реагировал на такое развитие событий. «А чего еще можно было от них ждать?» – спросил он, учитывая, что те самые законодатели, которых он надеялся привлечь к проведению реформы, были постоянными клиентами борделя миссис Джеффри в Челси или Берты на улице Мильтон. Несмотря на это, воздействие откровений Стеда привело к взрыву народного негодования, в частности нашедшего отражение в петиции, подписанной четырьмястами тысячами человек. В развернутом виде ее длина составляла две с половиной мили. Законодатели – были они тайными клиентами борделей или нет – поддались давлению и повысили возраст согласия до шестнадцати лет[746]. Хоть женщины старше шестнадцати лет оставались незащищенными от сексуально невоздержанных и агрессивных мужчин, этот закон, тем не менее, нанес удар по исторически укоренившемуся в Англии двойному стандарту. В настоящее время принятые в нелегкой борьбе в Северной Америке и во многих странах Европы законы привели к установлению равенства, подорвавшего самые вопиющие проявления двойного стандарта. Феминисты двух полов продолжают зорко следить, чтобы старый образ мыслей, действия и законы вновь не вошли в употребление, по крайней мере в области законодательства. Тем не менее даже теперь время от времени случаются рецидивы прошлого. Похотливые юнцы все еще грешат по молодости лет, но девушки, с которыми они этим занимаются, – это девушки легкого поведения. Двойной стандарт подрывается, но лик целомудрия все еще продолжает оставаться женским. Белые женщины, черные мужчины [747] Американский юг разделял этот двойной стандарт, но существовавшее там уникальное общество – белых и черных, свободных, освобожденных и рабов – настолько усложняло проблему, что она проявлялась там по-иному, хотя расовая кастовая система обладала некоторыми свойствами классового деления, существовавшего в других обществах. И поскольку рабство было юридическим институтом, отмененным только в ходе Гражданской войны, двойной стандарт в условиях смешения рас представлял собой еще более сложное явление. Изысканные как лилии, безупречные как голубки, отполированные как алебастр, хрупкие как фарфор – очевидно, что такие создания, как эти, возводились на безопасный, недосягаемый для возможных обидчиков пьедестал. Именно на Юге, образно говоря, белые женщины в довоенные времена жили достаточно обособленно. При этом зов их собственной плоти и крови игнорировался, в праве на сексуальность и страсть им было отказано. «В Джорджии, – не без иронии комментировал один обозреватель, – женщина не должна была знать, девственница она или нет, до того момента, когда она прекращала ею быть»[748]. Целомудрие белых женщин ценилось настолько высоко, что если его подвергали сомнению, это могло иметь денежное выражение; одной оклеветанной женщине из Южной Каролины ответчик, средства которого были весьма скромными, по решению суда должен был выплатить 1000 долларов. Южные джентльмены-совратители – как ни противоречиво по смыслу такое выражение – признавались виновными, прежде всего, за измену моральному кодексу их общества, в то время как их жертв обвиняли в самом совращении. Цена, уплачиваемая совращенной женщиной, составляла исковерканную жизнь, и даже если потом ее поведение было безупречно, на прощение ей рассчитывать не приходилось. И в те времена двойной стандарт в немного откорректированном виде применялся так же полноценно, как и раньше. Но на американском Юге рабство и расизм вносили в эту систему отношений свой вклад, накладывая один двойной стандарт на другой двойной стандарт. Напряженность здесь существовала не только между белыми мужчинами и белыми женщинами, но также между белыми мужчинами и черными женщинами и, соответственно, между белыми женщинами и черными мужчинами. (Черные мужчины и черные женщины шли своим путем, следуя памятным западноафриканским нормам и защищаясь, как могли, от сексуальных домогательств белых мужчин.) Белые мужчины, чьи женщины, как было принято считать, чуть ли не доставали до небес со своих вошедших в поговорку пьедесталов целомудрия, не имели убедительных причин хранить сексуальную чистоту. В отличие, например, от индейцев шайеннов, соблюдавших целибат и надевавших на своих женщин пояса целомудрия, южане тешили свою похоть с чернокожими невольницами, которые не могли им сопротивляться. Один британский гость деликатно описал это таким образом: Смешанное в расовом отношении население американского Юга было почти исключительно продуктом отношений белых мужчин и черных женщин, хотя некоторые белые женщины из социальных низов нарушали принятые в обществе нормы и спали с чернокожими мужчинами или выходили за них замуж[750]. Метизация (грубоватый и осуждающий термин для обозначения скрещивания белых и черных) составляла от 4 до 8 процентов всех детей, рожденных рабынями в 1850-х гг. По замечанию одного плантатора из Луизианы, ни одна красивая негритянка в его штате не могла избежать участи сожительницы белого мужчины[751]. (В других рабовладельческих штатах это явление было менее распространенным.) Однако главным здесь было то, что такая связь должна была храниться в тайне или, по крайней мере, поддерживаться осмотрительно. Политик из Кентукки Ричард Джонсон настолько неблагоразумно жил, любил и давал образование дочерям, которых ему родила его домоправительница мулатка Джулия Чинн, что из-за его «презрения к скрытности»[752] он не смог проложить себе путь в политику, будучи членом Демократической партии южан. Обычно к детям черных женщин и белых мужчин относились как к рабам, поскольку дитя рабыни наследовало юридический статус матери. Некоторых освобождали и заботились о них, но подавляющее большинство просто работали как рабы с более светлой кожей. Смотрительница плантации Мэри Бойкин Чеснат сетовала в дневнике: Это наследие рабства умирало медленной смертью. Рожденный в XX в. в штате Миссисипи писатель Уилли Моррис вспоминал, что ему было двенадцать лет, когда он понял, что половой акт не был исключительным уделом черных женщин, обуреваемых животными страстями, и белых мужчин, но и белые женщины тоже являются сексуальными существами[754]. Двойной стандарт Юга, в котором сочеталось целомудрие белых женщин и похотливость белых мужчин, удовлетворявших ее прежде всего с черными женщинами, означал, что белые и черные женщины имели радикально отличавшийся личный опыт. Белые женщины должны были любой ценой сохранять целомудрие, постоянно помня о том, что их мужчины, когда им захочется, могли грешить с черными женщинами, нередко даже не пытаясь скрыть свою неверность. Миф о невинности белой красавицы должен был сильно действовать на нервы женщине, чей муж был привязан к рабыне, которой стелил постель в доме своей семьи. Негритянки, со своей стороны, должны были иметь дело как со своими мужчинами, так и с домогательствами белых сластолюбцев. Многие успешно сопротивлялись такому нежелательному вниманию, а некоторые чернокожие мужчины даже погибали, защищая своих женщин. Тем не менее, высокий уровень метизации является доказательством того, что рабовладение предоставляло больше преимуществ белым мужчинам в ущерб остальным[755]. Рассмотрение этого с позиции миллионов людей до Гражданской войны вело к обидному вопросу: а что было бы, если бы чернокожие мужчины обратили свои взгляды на – спаси Господи и закон! – белых женщин? Что, если, как нередко говорили сторонники рабства аболиционистам, чернокожему мужчине захочется жениться на дочери белого мужчины? Аболиционисты в ответ на это жуткое заявление гнули свое. Такие, как Уильям Ллойд Гаррисон, утверждали, что «рабовладельцев, в принципе, это обстоятельство смущает в последнюю очередь; поскольку, как представляется, им очень импонирует смешение рас»[756]. Другие доказывали, что белые мужчины причиняли черным женщинам столько зла, что подвергали риску со стороны разъяренных черных мужчин собственных жен и дочерей. Отмена рабства ускорила бы окончание такого недопустимого положения вещей и освободила бы как беззащитных белых женщин, так и рабов. Это был один из самых сильных контраргументов аболиционистов против террора сторонников рабовладения, ссылавшихся на буйную сексуальность черных мужчин. Другая стратегия аболиционистов была направлена на укрепление их собственной нравственности через строгое соблюдение положений моральной чистоты – от подавления похоти до ослабления физических желаний сексуального характера слабым отваром пшеничной муки грубого помола. (Многие фанатично верили в то, что мука обладает свойствами нравственного очищения, хотя на деле она улучшает лишь перистальтику кишечника.) Аболиционисты стремились искоренить не только двойной стандарт рабства, при котором мужчины и женщины с разным цветом кожи были неравны, но и двойной стандарт половой принадлежности[757]. Однако белые южанки не поддерживали эту кампанию. Они хотели покончить с двойным сексуальным стандартом, вызывавшим у них тяжкие унижения и ревность. Тем не менее они совершенно не были заинтересованы в том, чтобы покончить с рабовладением – институтом, освобождавшим их от непрестанных хозяйственных обязанностей по дому, выполняемых за них принадлежавшими к тому же полу соперницами. Конечно, не все белые южане были разнузданными развратниками. В монографии «Неси свои воды, Иордан» Юджин Дженовезе цитирует Дэвида Гэвина, сорокачетырехлетнего холостяка, обеспокоенного тем, что его продолжительный целибат вызывает различные проблемы со здоровьем. Этот девственник был исключением, но не сумасбродным. Многие мужчины по просьбе издателей «Медицинского и хирургического журнала Нового Орлеана» подолгу соблюдали целибат, что позволило опубликовать там статью, предупреждавшую о последствиях этого: «болезненно чувствительное состояние анализов, головные боли, плохое самочувствие и т. д., а также ночные семяизвержения». Как и Север, Юг менялся. «К началу XIX в., – делал вывод Дженовезе, – многие рабовладельцы стали придерживаться строгих правил, хотя среди них было достаточно исключений, чтобы создавать проблемы в своих кварталах»[758]. Дважды двойной стандарт Юга, добавивший половую дискриминацию и расизм к сложному вареву, насильственная девственность только для незамужних белых женщин и целибат для белых вдов, сохранился и расцвел после отмены рабства. Довоенное беспокойство по поводу черных мужчин усилилось до состояния коллективной паранойи. Столетия сексуальных правонарушений убедили белых мужчин в том, что черные мужчины тоже похотливы и испытывают страстное желание ко всем белым женщинам. В результате любой черный мужчина, хотя бы только заподозренный в сексуальном домогательстве к белой женщине, становился кандидатом для самосуда. (Такой была враждебная и настороженная обстановка, в которой выживал отец Дивайн, проповедуя на Юге.) До 1880 г. банды, занимавшиеся линчеванием, часто состояли из убийц с равными возможностями, без разбора вешавшими и черных, и белых. Позже около 80 процентов жертв были чернокожими мужчинами. Линчевание, в основном происходившее в жаркие летние месяцы, нередко сопровождалось пытками. Одной из самых распространенных была кастрация. Типичную картину линчевания представляла собой расправа с Клодом Нилом в Марианне, штат Флорида, в октябре 1934 г.: После продолжительных и невыразимо кошмарных пыток Нил умер. С точки зрения тех, кто был связан с линчеванием, любая метизация была результатом рождения ребенка от черной матери и белого отца, а не от белой женщины и черного мужчины. В основе двух тысяч восьмисот пяти подтвержденных линчеваний в южных штатах, проведенных между 1882 и 1930 гг., наверняка лежали причины сексуального характера. Но увечье половых органов, так часто предшествовавшее казни, ясно свидетельствует о том, насколько белых волновала сексуальность черных мужчин. Одновременно это обстоятельство отчетливо дает понять, как обусловленный чувством вины террор превращался в непристойную ненависть. Отмена рабства не смогла сокрушить двойной стандарт отношений, практиковавшийся на Юге, скорее это событие даже усилило и ужесточило неравенство во всех его многочисленных непростых проявлениях. Средства поддержания непорочности Пояса целомудрия [760] Всем нам доводилось слышать о поясах целомудрия, над которыми, возможно, мы нередко подшучивали. У нас были смутные представления о том, что они использовались когда-то давно, в былые времена. Если напрячься, мы даже могли бы грубо изобразить их устройство. Разве не были они жуткими хитроумными приспособлениями, скрепленными вокруг злосчастных женских чресл как огромные, зубастые как пила, металлические женские гигиенические пакеты «Котекс»? Разве не надевали их женам ревнивые мужья перед тем, как отправиться в долгое путешествие? Разве не были некоторые из этих мужей благочестивыми крестоносцами, покинувшими цивилизованную Европу для обращения язычников в христианскую веру? Или все было наоборот, и крестоносцы, возвращавшиеся после иноземных завоеваний, привозили с собой эти экзотические безобразия в качестве трофеев? На самом деле пояса целомудрия представляли собой чрезвычайную редкость. Единорогами они, конечно, не были – пояса целомудрия действительно существовали, но в литературе и народном воображении они представлены гораздо шире, чем в качестве реальных приспособлений. В Европе только самые жестокие и одержимые мужчины заставляли своих женщин их использовать. Тем не менее число таких невезучих женщин измерялось по крайней мере сотнями. Неудобства, затруднения, унижения, а часто и мучения от того, что эти приспособления сильно натирали кожу, были жуткой ценой, которую платили женщины за гарантию исключительного доступа мужей к их телам. В Европе пояса целомудрия, как кольчуги для половых органов, предназначались для большей надежности хранения женщинами верности супругам. Этим, насколько нам известно, они отличались от аналогичных устройств (хотя и не таких, как у индейцев шайеннов, сделанных из веревок и сыромятной кожи), от бинтования ног, как в Китае, от женского обрезания, как в Африке, – использовавшихся, прежде всего, для защиты девственности у девушек. Большинство поясов целомудрия, подлинность которых установлена, дошли до нас от конца XVI – начала XVII в. Несколько судебных дел рассматривались из-за ран, причиненных женщинам, носившим их. Одним из причастных к ним мужчин был ревнивый датчанин, заставивший жену носить пояс целомудрия. В течение нескольких месяцев она терпела боль, доставляемую этим приспособлением, пока в дело не вмешались подруги, настоявшие на том, чтобы она его сняла. Ее проблемы получили известность, и последовал гневный протест. Мужа этой женщины вызвали в суд, где ему было запрещено впредь так жестоко обходиться с женой. Однако в 1892 г. француз по имени Уфферт соблазнил девушку, а потом стал так сильно ее ревновать, что заставил надеть пояс целомудрия. Что случилось после этого, неизвестно, но есть сведения о том, что в газетах того времени иногда печатались объявления желающих приобрести такие вещи. Информация о поясах целомудрия дошла до нас из нескольких источников. К ним относятся: подлинные образцы, хранящиеся в музеях Европы, включая многие, находящиеся в селениях, расположенных вдали от крупных дорог; исторические документы; протоколы судопроизводства; произведения литературы и искусства. В Британском музее, например, хранится копия гравюры Генриха Альдегревера, на которой изображена влюбленная молодая пара, оба обнажены, но на девушке надет пояс целомудрия. В одной руке она держит ключ, очевидно, от этой единственной детали своего туалета, и в нерешительности смотрит в его умоляющие глаза. Осмелится она или нет? Ответа на этот вопрос нет. Заключительное соображение состоит в том, как именно действовали пояса целомудрия? Если они были как щит герба для половых органов, как тогда мочилась его несчастная обладательница, как у нее проходила менструация, как она испражнялась? И как после отправления этих функций ей удавалось приводить себя в порядок? Прежде всего, следует отметить, что все пояса целомудрия слегка отличаются друг от друга, но их принципиальная конструкция одинакова. Они имеют крепления на бедрах, образованные из наглухо скрепленных железных полос, число которых колеблется от четырех до десяти. Та часть, которая проходит между ногами, также намертво соединена и тоже отогнута назад, в сторону ягодиц женщины. Некоторое внимание уделялось украшениям и удобству носивших их женщин. На его поверхности гравировались изображения, а внутри он обшивался бархатом или шелком. Внизу спереди располагалась щель для выхода мочи и крови, а внизу сзади была сделана дырка – иногда в форме сердечка – для выхода фекалий. Эти отверстия окружены зубьями, напоминающими зубья пилы, и если кто-то попытался бы ввести в эти отверстия половой член, его плоть была бы немедленно разрезана или разодрана. Очевидные проблемы состояли в том, что металл вонзался или впивался в плоть, по меньшей мере сильно ее натирая. Если только женщина не могла мочиться и испражняться с необычайной точностью, внутренняя поверхность пояса вскоре становилась вонючей, грязной, испачканной засохшими экскрементами. Спать было невероятно трудно, поскольку пояс врезался в плоть. Мытье прилегающих частей тела было невозможно, поскольку острые металлические зубья у каждого отверстия женского тела были так же опасны для пальцев, держащих бумагу или ткань, как и для полового члена. Пояс целомудрия мучил реальных женщин, но в качестве образа литературы и массовой культуры мысль об этом приятно щекотала нервы миллионам мужчин. В качестве щита для половых органов он хранил честь отдельных женщин. В качестве символа это было мощное напоминание для миллионов о том, насколько важно хранить целомудрие и насколько далеко заходят мужчины, чтобы обеспечить его соблюдение своими женщинами. Пояса не имеют ничего общего с положительными аспектами целомудрия и всем, что связано с двойным стандартом и вышедшими из моды концепциями мужского господства над женскими телами, которые с этим ассоциируются. Очевидно, что мысль о гарантии женской добродетели через запирание ее гениталий на замок повсеместно привлекательна для мужчин, которые очень боятся развратных невест. В Северной Америке индейцы шайенны тоже изобрели пояс целомудрия. Отношение шайеннов к добрачной невинности было настолько серьезным, что молодая женщина утрачивала надежду на удачный брак, если молодой человек хотя бы касался ее гениталий и груди – девственность для шайеннов была чрезвычайно значима. Как только у девушки случалась первая менструация, она должна была надевать пояс целомудрия, сделанный из веревок и сыромятной кожи и крепившийся у нее на бедрах; спереди он был вязаным, потом спускался ниже и проходил у нее между бедер двумя частями. Каждая часть многократно оборачивалась вокруг бедра, спускаясь вниз и почти достигая колена. Это приспособление защищало половые органы, но не мешало девушке нормально ходить, поэтому ее походка не менялась, даже если такой пояс был надет. Она всегда надевала его на ночь, а если была не дома, то носила его весь день. Даже после замужества муж мог от нее потребовать, чтобы она продолжала его носить, когда сам он подолгу отсутствовал во время походов на охоту или на войну[761]. Шайенны считали такой пояс прекрасной защитой, и каждый мужчина знал: если он попытается его снять, родственники-мужчины жертвы, скорее всего, его убьют, а родственницы разрушат его семейное имущество. В начале XX в., например, когда похотливый мужчина по имени Одинокий Лось развязал пояс одной девушки, разъяренные женщины ее семьи ворвались к нему в жилище, убили лошадей, разбили и переломали все, что им попадалось под руку. После этого они пошли к его родителям, где его отец, в соответствии с обычаем шайеннов, отошел в сторону, пока они громили его пожитки. Пояс целомудрия у шайеннов был менее радикальным приспособлением, чем его европейские модели. С другой стороны, он повсеместно и юридически гарантировал неприкосновенность девушки и, соответственно, ее целомудрие. Мужчины относились к нему уважительно, и наказания за повреждение и попытку снять пояс были достаточно жестокими, чтобы заставить их так к нему относиться. В результате женщины шайеннов были известны своим целомудрием, а те, кто по своей воле и желанию уступал мужчинам, становились обесчещенными на всю жизнь. Такой сексуальный аскетизм продолжался до замужества. Мужья шайенны наказывали неверных жен тем, что «выводили их в прерии», что означало узаконенную форму группового изнасилования, после которого этим женщинам нередко отрезали носы. По версии одного племени, (Девственницы, не желавшие выходить замуж, подлежали такому же сексуальному насилию, рассматривавшемуся как попытка выдать их замуж в принудительном порядке.) Общество шайеннов отличалось еще и тем, что в большом почете у них также было мужское целомудрие. (Об этом говорится в Главе 8 «Воздержание во благо».) Очевидно, что общество, где фактически нет доступных женщин, должно развивать моральные идеалы целомудрия для всех его членов, в отличие от двойного стандарта, который может действовать лишь при наличии проституции как интегрального элемента его функционирования. Если рассматривать пояс целомудрия шайеннов в этом свете, можно сказать, что он был настолько же символом, насколько препятствием сексуальной активности. Высокая степень успешности его применения была обусловлена верностью общества идеалам целомудрия как единственно приемлемого образа жизни. Женское обрезание [763] Применение поясов целомудрия предосудительно и прискорбно, но их можно отпереть или взломать, а женщины, вынужденно их носившие, могли вылечиться и, возможно, восстановить здоровье. Однако самое жестокое средство соблюдения девушками целомудрия необратимо и трагично, оно вынуждает миллионы женщин к добрачному целибату, который можно было бы соблюдать с гораздо меньшими потерями, если бы они делали это, следуя религиозным или интеллектуальным убеждениям. На деле это средство представляет собой хирургическую операцию. Она состоит в ампутации части или всех частей тела, задействованных в половом акте, и обычно ее называют увечьем женских гениталий или, как говорят в просторечии, женским обрезанием[764]. Существуют три разновидности женского обрезания. В восходящем порядке жестокости они составляют: резекцию или клитородектомию; промежуточное; инфибуляцию, или фараоново обрезание. Следующие определения взяты из публицистической работы Элис Уокер «Знаки воина: уродование женских гениталий и сексуальное ослепление женщины»: Женское обрезание погружает подвергнутых увечьям жертв в своего рода «искривленное время». В большинстве районов мира, где это практикуется, за столетия почти ничего не изменилось. Сначала старухи с грязными руками[766] без наркоза отрезают у девочек кусочки их половых органов заточенными (или, что еще хуже, тупыми) камнями или ножами. Потом соскабливают сопротивляющуюся плоть, причем иногда собственными ногтями, после чего сшивают это кровоточащее творение рук своих шипами. Причем все это время они не обращают никакого внимания на вопли и протесты доведенных до исступления и нередко умирающих «пациенток»[767]. По подсчетам журнала «Экономист», в настоящее время ежедневно таким увечьям подвергают около шести тысяч девочек. П. К., женщина из Мали, так вспоминает о своем детстве[768]. Ее мать, предвидя мучения дочери, была страшно расстроена. Операцию девочке должна была делать старуха из касты кузнецов. П. К. очень тревожилась, потому что «недавно видела, как ходят девочки после операции. Скажу я вам, зрелище это не из приятных. Глядя на них сзади, можно было подумать, что это согбенные старушки, пытавшиеся ходить с линейками, зажатыми между щиколотками». Но женщина солгала П. К., сказав ей, что операция обрезания не будет болезненной. Потом ее схватили и развели ноги в стороны. Половые органы ей посыпали песком, может быть, для того, чтобы ослабить кровотечение. Она почувствовала, как чужая рука хватает ее за гениталии, и тут же все тело ее пронзила страшная боль. Ей уже вырезали малые срамные губы и клитор. Зверская операция, казалось, длится вечность, и все это время П. К. лежала совершенно беспомощная. Мучения ее казались бесконечными, и хотя девочки ее возраста не должны были плакать, она рыдала и кричала, потому что ее юное тело пронзала жестокая боль. Она чувствовала влажность крови, вытекавшей из открытых ран. Женщины остановили кровотечение смесью масла с медицинскими травами, но боль оставалась невыносимой и не прекращалась. После того как П. К. была изувечена, ее постоянно преследовали ужасные боли, когда она испражнялась. Уровень смертности от женского обрезания не регистрируется, но полагают, что он достаточно высок, и женщины с изувеченными гениталиями гораздо чаще умирают при рождении детей, чем их сестры, которые не были изуродованы. А тех, кто выживает, ждут мучительные долговременные последствия. Мочеиспускание через малюсенькое незашитое отверстие часто бывает затруднено, менструация всегда проходит трудно и болезненно. Доктор Саида, суданская женщина-гинеколог, объясняет почему: «Кровь не может проходить нормально. Она сохраняется в течение долгого времени, и это вызывает сильную боль… Ко времени выхода кровь становится черной и свертывается, в ней образуется много сгустков»[769]. Существует еще одна проблема, не поддающаяся решению. Доктор Саида говорит, что становится невозможно проводить внутренние осмотры. Сюда же относится невозможность брать вагинальные мазки и вставлять катетер. Но даже если бы врачи были в состоянии осматривать изувеченную женщину, ее внутренности настолько отличаются от нормальных, что при постановке диагноза очень легко сделать ошибку[770]. Женское обрезание также способствует неумолимому распространению СПИДа. Женщина, которая делает такие операции, режет ребенка за ребенком, не стерилизуя окровавленные ножи или лезвия, поэтому, если хоть одна девочка была ВИЧ-инфицирована, инфекция легко передается другим детям. И поскольку число ВИЧ-положительных детей, рожденных от ВИЧ-положительных родителей, увеличивается, СПИД, как и целомудрие, в частности, является следствием женского обрезания. Эти примитивные операции имеют одну принципиальную цель: сделать так, чтобы их жертвы были неспособны заниматься недозволенной сексуальной активностью, или, как в случае с инфибуляцией, в жуткую брачную ночь невесты очень боялись жестокости и применения необузданной силы при любых действиях сексуального характера. «Никаких других чувств не остается, – говорила Фатима, образованная жена суданского государственного чиновника, обучавшегося в США. – Когда к тебе входит муж, кажется, что он приходит с палкой дубить кусок кожи»[771]. Ахмед, молодой ветеринар, описывает типичную брачную ночь с такой женой, как Фатима. Первое проникновение в первую брачную ночь «практически невозможно. Вы ощущаете жесткую ткань шрама, которой все заросло, а для проникновения вы ведь используете плоть, а не железяку»[772]. По традиции мужчины «раскрывали» своих до смерти напуганных жен ножами или мечами. При попытке сделать это по-другому они бы выходили из супружеской опочивальни с возбужденными и натертыми половыми членами, как будто им пришлось насиловать пояс целомудрия, отделанный зубьями пилы, а не изувеченное влагалище жены. Такие приключения в медовый месяц нередко завершались тем, что и муж, и жена оказывались в больнице. В культуре Судана, к которой принадлежит Ахмед, сексуальные отношения на брачном ложе настолько опасны, что требуют медицинского вмешательства. Конечно, маловероятно, чтобы женщины с такими проблемами до свадьбы сбивались с пути истинного или уступали насильникам под тем предлогом, что у них нет мужей. Женское обрезание обеспечивает невестам целибат, но за невероятно высокую цену. «Фараоново обрезание, – по словам Фатимы, – в частности, предназначено для контроля чего-то, что, как полагают люди, по-другому они будут не в состоянии остановить, и это что-то представляет собой свободное выражение сексуальности женщинами»[773]. Фатима – женщина образованная, в отличие от большинства женщин с изувеченными гениталиями, как правило не имеющих ни малейшего представления о том, зачем нужно женское обрезание. Две недели спустя после прохождения этой жестокой ритуальной процедуры две молодые девушки из Гамбии говорили с американской писательницей и борцом против женского обрезания Элис Уокер. Нам не объясняли, зачем это нужно делать, сказали они ей, упомянули только, что это традиция. Даже если мы спрашивали родителей, они отмалчивались, а нам особенно и знать это не хотелось. Но мы сделаем то же самое своим маленьким дочкам, как делали матери наших матерей, а наши матери сделали с нами. Хоть люди в других районах мира могут не придерживаться этой традиции, мы будем продолжать ее соблюдать[774]. Изувеченные девушки даже не знают, зачем переносят все эти страдания! Когда жительнице Европы или женщине индейского племени шайеннов надевали пояс целомудрия, она, по крайней мере, знала, что это такое и что оно должно было предотвратить. Однако женское обрезание, самый варварский инструмент целомудрия из всех, обретает собственную жизнь. В слишком многих обществах оно представляет собой традицию, часть семейной жизни, преемственность, – все, что имеет значение. Женское обрезание – обычай, возникший, возможно, еще в Древнем Египте. Его фараонова разновидность, видимо, распространилась по Африке по караванным тропам, проходившим с севера на юг и с востока на запад, по тропам, связывавшим весь континент. Сегодня этот обычай наиболее распространен в Сомали (где женщин иногда называют «зашитыми женщинами») и в Судане (где существует поговорка о том, что девушки «схожи с арбузом, потому что в них нет входа»[775]). Еще он широко практикуется в сорока других странах, включая Эфиопию, Египет, Кению, большую часть стран Западной Африки и Арабского полуострова[776]. Его применяют африканские анимисты и христиане, с ним знаком ислам, хотя в Коране о нем ничего не сказано, а Мухаммед в этом отношении высказывался весьма неоднозначно. «Если ты делаешь обрезание, – писал пророк, – возьми лишь небольшую часть и воздержись от вырезания большей части клитора. …У женщины будет сияющее и счастливое лицо, и она будет лучше относиться к мужу, если удовольствие ее будет полным»[777]. Вместе с тем в исламе женское целомудрие представляет собой честь семьи, и даже за подозрение в недостойном поведении женщин сурово наказывают. На деле нередкими бывали случаи, когда родственники-мужчины сами приводили в исполнение смертный приговор. В такой духовной обстановке женское обрезание представляет собой надежное дополнение к затворничеству, обособлению и изоляции, чтобы с большей уверенностью гарантировать девственность девушек и верность жен мужьям. Женское обрезание, как и пояса целомудрия, паранджа, чадра и искалеченные маленькие ножки – «золотые лотосы», представляют собой ответы на требования мужчинами девственности, целомудрия и целибата – несексуальной троицы, лежащей в основе существования многих культур. Это предполагает, что женщины не будут соблюдать правила, если не окажутся заключенными, предпочтительно в заключении собственной изувеченной плоти. Зачем же тогда беспокоиться о том, чтобы объяснять им, почему они должны терпеть увечья своих таких чувствительных гениталий? Достаточно взывать к заклинанию о традициях, ссылаться на бабушек, подавлять и держать девушек в ежовых рукавицах, постоянно браня их и упрекая, если они печалятся и плачут, переживая выпавшие на их долю мучения. Женский целибат – это награда за всю их жизнь, прожитую в качестве жертвы. Бинтование ног [778] Бинтование ног, часто неверно называемое культурным фетишем или эстетической нормой, на самом деле было чем-то вроде пояса целомудрия, применявшегося к ногам. Как и при операциях, калечащих женские половые органы, здесь речь идет о причиняемом женщинам, считающим себя праведницами, необратимом увечье и истязании, совершаемом во имя общины или традиции. Когда девочка вырастала и превращалась в женщину, четырехдюймовые выступы раздробленных костей и сухожилий, которые уже перестали быть настоящими ногами, гарантировали ее мужу, что она никогда не сбегала из отцовского дома и никогда не сбежит – не сможет сбежать – от него. Возможно, бинтование ног началось в конце правления династии Тан (618–907 гг.), когда ноги дворцовых танцовщиц скорее сжимали, чем бинтовали. К XII в., в период правления династии Сун, придворные дамы из представительниц высших сословий начали демонстрировать свои ноги, которые делали все меньше и меньше, и эта болезненная мода становилась нормой императорского двора. Такой обычай медленно распространялся вширь и вглубь, пока даже беднейшие девушки из крестьянской среды не стали пытаться бинтованием хоть немного уменьшить стопы. Китайские мужчины с древности восхищались миниатюрными ножками и женщинами, чья походка была изящной и плавной. К крупным ногам относились с презрением как к уродливым и принадлежащим представительницам низших классов общества. Маленькие ножки воспринимались как эротичные и прекрасные, считались воплощением знатности и элегантности. Мужчины даже предавались мечтам о том, чтобы полюбоваться обнаженной ножкой – золотым лотосом. Тайваньский врач добавил медицинское объяснение причины исключительной привлекательности женщин с перебинтованными ногами. Деформация сказывалась на походке женщины, напрягая нижнюю часть ее тела и стягивая кожу и плоть ее ног и влагалища. Кроме того, походка влияла и на ее ягодицы. Они становились больше и представлялись мужчинам более привлекательными в сексуальном отношении. Во время подготовки к половому акту миниатюрные, изувеченные ножки, чисто вымытые и надушенные, сосали и покусывали, поглаживали и ласкали. Обычно они были целомудренно скрыты под расшитыми шелковыми покровами даже в постели, но иногда мужчин настолько возбуждали специфический запах и деформация ног, что они настаивали на ласках обнаженной плоти. Некоторые даже использовали щели, созданные между изуродованными пятками и пальцами как сексуальные отверстия. Горячие приверженцы такого рода удовольствий клянутся, что эти золотые лотосы – называемые так по сюжету древней индийской легенды – представляют собой самые замечательные отростки в мире. Какой же насмешкой кажется, что эти символы женского целомудрия одновременно воспринимались как объекты сексуального фетишизма! Поначалу, когда к ним относились лишь как к причудам дворцовой манерности, перебинтованные ноги представляли собой лишь косметическую диковину. Но по мере распространения этого ритуала он получал и философское обоснование: Зачем же женам ноги бинтовать? Чтоб только с мужьями могли они спать![779] Династия Сун (960–1219 гг.[780]), при которой получило развитие бинтование ног, покровительствовала возрождению консервативных моральных тенденций, в числе других проблем пришедших в конфликт с терпимыми ранее подходами к восприятию целомудрия, разводов и повторных браков. Ученые и философы выступали за более жесткий контроль над женщинами, которым следовало быть менее образованными и более покорными. Философ того периода Чжу Си убеждал вдов хранить целомудрие, утверждая, что им лучше голодать, чем вновь выходить замуж. Неудивительно, что он был страстным приверженцем бинтования ног и вводил этот обычай в южной провинции Фуцзянь в качестве средства распространения китайской культуры, в частности положения о разделении мужчин и женщин. Чжу Си нашел себе идейного союзника в лице Чу Си – правителя префектуры в провинции Фуцзянь. Чу Си обнаружил, что местные женщины чересчур похотливы, и издал указ о том, что они должны плотно бинтовать себе ноги, чтобы едва могли ходить. В результате ноги женщин в провинции Фуцзянь были настолько изуродованы, что они передвигались, только опираясь на палки, и когда собиралось много народа, например на похороны, такие собрания назывались «лес палок». Женщины с искалеченными ногами в силу сложившихся обстоятельств были домоседками. Пока они с трудом ковыляли, опираясь на стены или держась за тех, кто мог им помочь удерживаться на ногах, их мужья с восхищением любовались их деформированными, маленькими, искалеченными ступнями, заткнутыми в трех– или четырехдюймовые расшитые туфельки. Зато они были уверены в том, что их жены никогда не смогут ни кокетничать с мужчинами, как они делали это раньше, ни выйти куда-нибудь из дома самостоятельно. Эта сумасбродная мания глубоко укоренилась в китайской культуре. Ко времени правления династии Юань (1279–1368 гг.) бинтование ног уже стало признанным способом, гарантирующим женское целомудрие – девушки оставались девственными, матери семей хранили верность мужьям. В разработанном для женщин пособии говорилось, что они должны бинтовать себе ноги не для красоты, а для того, чтобы у них не было возможности бесцельно покидать домашние покои. Возможно, именно это и породило непродолжительную моду, определявшую женское эротическое влечение и удерживавшую их дома, беспомощно соблюдая целомудрие. Одна женщина объяснила своей любопытной дочери, что женщины из высших слоев общества должны бинтовать себе ноги, поскольку древние мудрецы рекомендовали это как средство, удерживавшее их от того, чтобы покидать свои покои, за исключением отъезда в закрытом паланкине под присмотром мужчин. Их образ жизни стал таким же скованным, как и их ноги, которыми теперь им приходилось пользоваться с таким трудом и мучениями. Перебинтованные ноги также стали символом статуса, стремлением представительниц высших классов к достижению цели – трех дюймов сдавленных костей золотых лотосов. Женщины, достигшие поставленной цели, становились настолько малоподвижными, что целиком зависели от своих мужей, которых распирало от гордости при мысли о том, что они были достаточно состоятельными, чтобы содержать таких восхитительно малоподвижных жен. И наоборот, девушки из низших слоев общества, чей труд был необходим в доме, должны были довольствоваться четырехдюймовым вариантом изящества ноги[781]. «Если вы заботитесь о сыне, больше внимания уделяйте его учебе; если вы заботитесь о дочери, больше внимания уделяйте бинтованию ее ног» – таков был девиз консервативных семейств[782]. По мере распространения в Китае с севера к центру, а потом на юг бинтование ног приобретало еще более символическое значение, подчеркивая уже не только физиологическое различие между мужчинами и их миниатюрными, хрупкими женщинами. В период монгольского завоевания оно также проводило различия между китайскими женщинами с маленькими изящными ножками и монголками с их грубыми, большими, неухоженными ногами. Проходили столетия, и вместе с ними продолжало развиваться искусство бинтования ног, которое ко времени правления Маньчжурской династии (1644–1912 гг.) достигло высокого развития и практиковалось большинством матерей, применявшим его к своим вопившим от боли, изувеченным дочерям. На основании длительного опыта стало очевидно, что оптимальный возраст для начала бинтования ног – пять или шесть лет. Девичьи ноги были еще маленькими и податливыми, а мысли о красоте могли помочь девочке переносить ожидавшие ее мучения. Первый день многолетней процедуры выбирался очень тщательно. Родители жгли благовония и молились. В городе Датуне, в провинции Шаньси, известном маленькими ножками женщин, взрезали брюхо овечке и силой туда вставляли ноги девочки на два часа, в течение которых овца жалобно блеяла и умирала, а девочка рыдала от страха и боли. Потом ее размякшие от воздействия крови ноги вынимали из трупа животного и быстро бинтовали белым шелком. Девочка лежала в течение недели, после чего ей снова перебинтовывали ноги, но перед этим снимали первый слой кожи, которая легко сходила, лишенная циркуляции крови. Госпожа Суй-Чен, южанка, родившаяся на рубеже XX в., вспоминала, что мать начала бинтовать ей ноги, когда ей было всего семь лет. «Я привыкла к свободе и плакала, но мама меня совершенно не жалела… “Не имеет значения, как тебе больно, я запрещаю ослаблять бинты”. Раньше я была очень активна, а стала вялой как деревянная курица и переносила страдания со слезами на глазах»[783]. Страдания, которые приходилось переносить, чтобы заставить ноги принять нелепую форму – пальцы ноги были согнуты книзу, несгибаемый большой палец торчал прямо вверх, – были ужасными. Десять футов бинта шириной два дюйма становились орудием пытки. С внутренней стороны подъема ноги он перетягивался на маленькие пальцы, притягивая их к ступне. Оттуда он огибал пятку и плотно натягивался, чтобы ближе свести пятку и пальцы. Бинт так и накладывался, сжимаясь все сильнее и сильнее, все его десять футов. Часто плоть начинала гнить, в результате чего сгнивали полоски подошвы, даже один или два пальца. Поначалу боль была почти непереносимой, особенно когда матери заставляли дочерей ходить на изувеченных ногах. Одна женщина вспоминала, как ее ноги постоянно болели, боль не давала ей спать. Когда циркуляция крови ослабевала, ослабевала и чувствительность, а вместе с нею боль. Каждый третий или четвертый день ее мать обмывала окровавленные изуродованные конечности с применением квасцов и вытирала сочившийся гной. Если девочка плакала, мать ее била. Зловоние гниющей плоти мучило всех девушек с забинтованными ногами. Более состоятельные матери ослабляли вонь с помощью квасцов; женщины из бедных семей использовали водный раствор буры. Часто этот процесс вызывал тошноту у детей, температура которых была повышена, и помимо неослабной боли в изувеченных ногах их мучили еще и боли в животе. Через несколько лет золотой лотос достигал совершенства и гордо демонстрировался в миниатюрных туфельках, которые молоденькие, прикованные к креслу жертвы шили, расшивали и украшали, нередко дни напролет. При желании они могли разделить свою победу над природой, как и мучения, в ходе соревнований на ежегодно проводимых встречах, посвященных просмотру маленьких ножек. Соперничавшие женщины с миниатюрными ногами боролись за внимание зрителей, звоня в колокольчики или демонстрируя шелковых бабочек, махавших крылышками на их малюсеньких туфельках. Позже некоторые из них даже красили себе ноги в красный цвет. Пока они с трудом ковыляли на пятках – пальцы на ногах не выдерживали веса их тел, – пылкие мужчины, разинув рот, таращились, глядя на это зрелище. Им, конечно, не разрешалось касаться этих восхитительных изуродованных конечностей. Ведь как-никак их ослепительная красота одновременно была гарантией целомудрия ее обладательниц. Как и женское обрезание, увечье бинтованием, деформировавшее стопы, ослабляло и калечило женщин. Возможно, оно было данью изысканной моде, которую демонстрировали на сцене императорские танцовщицы, а позже она переродилась в жестокое увечье. Постепенно, пройдя через чудеса массовой психологии и культуры, перебинтованные ноги превратились в идеал красоты и эротического влечения, обрекавший миллионы женщин на невообразимую боль, потерю независимости и противоестественное домашнее заключение. По мере того как целомудрие женщины приобретало большее значение, чем ее общественные функции, ноги перебинтовывали еще энергичнее. При этом в жертву приносили представление о красоте, циркуляцию крови, плоть, пальцы ног и здоровье в целом, стремясь создать образ непорочных девственниц, поддерживаемый ими самими, а также добропорядочных матерей семейств, которыми они со временем становились[784]. На деле бинтование ног было в чем-то схоже с прихрамывающим ковылянием к медленной смерти. В 1906 г. маньчжурское правительство приказало всем женщинам разбинтовать ноги под угрозой вообще потерять их. Многие женщины приходили в ужас при мысли о таком нарушении традиции и отказывались исполнять этот приказ, а позже, когда это стало уже не так опасно, снова перебинтовывали себе ноги. Другие начали долгий процесс снятия бинтов, но большинство из них, используя мази, лосьоны и массаж, могли довести процесс лишь до того, что нога становилась жалким подобием нормальной конечности. Возвращение к нормальным женским ногам в жизни Китая вовсе не означало, что вместе с бинтованием ног было покончено с женским целомудрием. Оно продолжало оставаться культурным императивом, но таким, который со временем следовало усиливать через внушение и другие типы общественного воздействия. Глава 8 Воздержание во благо Нет любви – нет ребенка Послеродовое воздержание Пришло бабуле время завершать половую жизнь Добровольное материнство Воздержание – добровольное ограничение – представляет собой самое простое проявление целибата, и практикуется оно во всем мире по целому ряду причин. Наиболее распространенной из них является то, что воздержание – самый надежный и к тому же бесплатный метод контрацепции, а также способ накопления сил или восстановления репродуктивной функции после родов. Другая форма воздержания – отказ от сексуальных отношений женщин зрелого и пожилого возраста с целью освобождения себя от обременительных обязанностей по воспитанию детей, как протест против присутствия новой молодой жены или как личная декларация их стремления изменить свой статус и образ жизни. Воздержание может иметь и политическую подоплеку, как в случае с движением «Добровольное материнство», сторонницы которого хотели контролировать доступ мужей к их телам, соглашаясь на вступление в половую связь с ними исключительно с целью продолжения рода. Нет любви – нет ребенка [785] Нет любви – нет ребенка. Само собой разумеется, воздержание является самым очевидным и легче всего контролируемым противозачаточным средством. В Индии в качестве наиболее естественной и самой лучшей техники воздержания пропагандируется брахмачарья. Католическая церковь включает частичный целибат в календарный метод контрацепции и все чаще использует симптотермальный метод[786], а остальные формы контрацепции осуждает как связанные с онанизмом, и потому греховные. Ведь сперма, извергаемая в презервативы, диафрагмы, а также уничтожаемая спермицидной пеной или другими химическими средствами, не лучше, чем греховное излияние семени Онана на землю. Интересно отметить, что самая напряженная в истории кампания по контролю над рождаемостью, проводившаяся в Китае в 1979 г. под лозунгом «Одна семья – один ребенок», не рекомендовала воздержание. До начала кампании противозачаточными средствами пользовались 5–10 процентов супружеских пар. К 1982 г. эта цифра возросла до 70 процентов. Половина пар использовала внутри-маточную спираль, четверть – перевязку маточных труб, одна десятая – мужскую стерилизацию. Около 8 процентов полагались на стероидные таблетки, 2 процента – на презервативы, а остающиеся 4 процента либо на диафрагмы, либо на coitus interruptus[787]. Воздержание применял лишь бесконечно малый, не поддающийся измерению процент. Такое странное положение вещей объясняется китайским политическим менталитетом. Китай приступил к выполнению программы, считавшейся важнейшей для будущего процветания страны. В семье разрешалось зачать только одного ребенка, причем не на словах, а на деле – вплоть до хирургической операции, широко применяемой в рамках прекрасно развитой сети народного здравоохранения. Этому нововведению, в числе немногих, было суждено пережить смерть председателя Мао и свержение «Банды четырех». Девяносто процентов китайских коммун располагали собственными медицинскими пунктами, где в обязательном порядке оказывались услуги по контрацепции. Босых докторов учили вставлять внутриматочную спираль и делать перевязку маточных труб, проводить мужскую стерилизацию и делать аборты методом вакуум-аспирации. Очевидно, что руководители верили во все эти методы. Как можно было убедить людей их применять? Реально привлекательными мерами поощрения – такими, как четырнадцать дней полностью оплаченного отпуска за ранний аборт, тридцать дней за аборт на половине срока, от двадцати одного до двадцати восьми дней за перевязку маточных труб, два-три дня за установку внутриматочной спирали. Система была хорошо оснащена для оказания такого рода услуг, и поощрительны меры были отличные. Зачем молодой, способной рожать женщине отмахиваться от этого, если за цену простой медицинской процедуры можно было получить полностью оплаченный отпуск? Очевидно, что в огромных обзорах, делавшихся, чтобы эта информация стала широко известна, сведения о добровольном соблюдении целибата отражены не были, но дело не в этом. В Китае возникла возможность распространить запрет на добрачные половые отношения – как для женщин, так и для мужчин. «Секс – это психическое заболевание», – гласили лозунги на фабричных стенах[788], чтобы надежно ограничить половые связи брачными отношениями. Однако даже строгое китайское правительство не могло насильственным путем ввести целибат, который оно, судя по всему, в качестве метода контрацепции отвергало. Конечно, по сравнению с медицинскими процедурами целибат был менее контролируемым, его труднее было вознаграждать, поскольку он был добровольным, а потому неподвластным внушительной системе государственного здравоохранения. Как ни странно, успех хирургической программы «Одна семья – один ребенок», не имевшей ничего общего с целибатом, в наше время привел к резкому развитию вынужденного целибата – росту численности холостых мужчин. Показатели рождаемости снижались, но неодинаково. Если ультразвуковое обследование показывало, что у миллионов супружеских пар, одержимых желанием иметь сына, должна родиться дочь, партнерши делали аборт, а если они не могли использовать ультразвук для определения пола будущего ребенка, то прибегали для этого к другим средствам. Поскольку было разрешено иметь только одного ребенка, им непременно хотелось, чтобы это был сын, а не дочь. В наши дни эти желанные мальчики выросли и превратились в разочарованных в жизни юношей и молодых мужчин, потому что их многочисленность изменила соотношение полов. Многие миллионы мужчин найдут себе спутниц жизни, но многие другие будут обречены оставаться холостяками. Некоторых уже расстраивает их вынужденная холостяцкая жизнь; в прессе регулярно появляются статьи, где приводятся схемы приглашения в страну иностранок и другие стратегии, призванные исправить тот переполненный мужчинами мир, который, сами того не желая, создали их родители. Послеродовое воздержание В современной западной культуре, одержимой сексом, целибат вне пределов монастырей и религиозных орденов встречается гораздо реже, чем в Китае, где свобода продолжает оставаться ограниченной. Западные женщины, недавно родившие детей, не нуждаются в совете о том, когда им можно вернуться к половой жизни – как правило, это происходит сразу же после того, как стихает боль. В остальных районах мира обычно дело обстоит иначе. В одном крупном исследовании, где рассматривались восемьсот шестьдесят три общества, было показано, что в трехстах двух из них практиковалось сексуальное воздержание, обычно связанное с вынашиванием ребенка. Иными словами, в таких обществах считается вполне нормальным, что мужчины и женщины в расцвете сил целенаправленно прерывают супружеские отношения, нередко на годы. Для них послеродовое воздержание, а также нередко и другие его типы являются важным, целесообразным и уважаемым обрядом посвящения. Послеродовое сексуальное воздержание распространено во всем мире. В обществах, где оно является интегральной частью культурной системы, такое воздержание служит не только предотвращению рождений. Как послеродовой ритуал оно значительно улучшает здоровье каждого ребенка и повышает его шансы на выживание. При воздержании такого рода регулируется продолжительность интервала между рождениями детей, что дает время телу матери оправиться от беременности, и к моменту принятия прерывающими на время половые отношения родителями решения о том, чтобы завести следующего ребенка, их репродуктивная способность повышается. Механика этого процесса сложна, значительное место в ней занимает материнское молоко. Во многих культурах запреты на сексуальные отношения продолжаются столько времени, сколько мать кормит дитя грудью. Некоторые даже считают, что само грудное молоко обладает свойствами регулирования рождаемости. По этим причинам кормление грудью предотвращает больше рождений, чем любая другая форма контрацепции[789]. Конечно, не само молоко обладает такими магическими свойствами. В значительной степени это процесс лактации, удлиняющий срок послеродовой аменореи. Когда мать кормит ребенка грудью каждые несколько часов, овуляция подавляется, и потому даже в том случае, если имеет место половая связь, шансов на зачатие значительно меньше. Однако в сотнях традиционных обществ незападного типа такие сексуальные отношения маловероятны, поскольку целибат там обычно соблюдается в период кормления ребенка грудью и не заканчивается до тех пор, пока ребенка не отнимают от груди. А как, интересно, способные к рождению детей родители, соблюдая целибат, терпят такое длительное воздержание? Как на это реагируют кормящие матери? А их мужья? Краткий обзор некоторых обществ дает на эти вопросы самые разные ответы. По крайней мере один народ – каффа в южной Эфиопии, верит в то, что периодическое соблюдение целибата в огромной степени повышает шансы отца стать отцом сына. Они полагают, что пол будущего ребенка определяется количеством спермы при семяизвержении: больший ее объем приводит к рождению мальчиков, меньший – к рождению девочек. Поскольку там считается, что частые половые акты истощают запас спермы, делается вывод о том, что в вопросах секса следует придерживаться умеренности, поскольку, как ни крути, «мужчины хотят сыновей» и женщины хотят того же. А потому и мужчины, и женщины считают целибат средством увеличения рождения мальчиков. Другие народы строго придерживаются послеродового целибата по причинам иного характера. Народ дани из большой долины, расположенной в Ириан Джая – западной части острова Новая Гвинея, принадлежащего Индонезии, является самым воздержанным народом в мире[790]. Антрополог Карл Хейдер, проживший среди этих людей два с половиной года, сообщал, что после рождения ребенка родители воздерживались от сексуальных отношений от четырех до шести лет. От этого обычая никто не уклоняется, никто не ищет сексуального удовлетворения на стороне. Мужчины, имеющие нескольких жен, воздерживаются от половых отношений и с ними, в отличие от мужей в полигамных обществах, где долговременное послеродовое воздержание является обычаем. Дани не кажутся несчастными или расстроенными по поводу этих продолжительных периодов вынужденного целибата; они не пытаются подавлять сдерживаемую сексуальную энергию другими способами. Самое интересное заключается в том, что общество дани не проповедует воздержания и не имеет специально разработанных санкций для наказания виновных в случае его нарушения. Очевидно, что эта культура просто не уделяет излишнего внимания сексуальности, не пытается ее поощрять или подавлять. Браки там заключаются только во время важных праздников, связанных со свиньями, которые проводятся один раз в четыре – шесть лет. Но даже после этого новобрачные должны ждать еще два года перед тем, как принять участие в особом ритуале и вступить в половые отношения[791]. У дани послеродовой целибат прекрасно сочетается с низким уровнем сексуальности. Представители народа шайенн, расселившегося в прериях Северной Америки, воздерживались от половой жизни даже дольше, чем дани, где-то до десяти лет после рождения каждого ребенка. Супружеская пара приносила священную клятву целомудрия, которая одновременно рассматривалась и как жертва, и как обязательство. Они отчетливо понимали, что целибат, соблюдавшийся в периоды между рождениями детей, составлял форму ограничения рождаемости их народа, и объясняли это тем, что хотели «дать первенцу шанс». Как сформулировал шайенн по имени Пес: «Если бы у меня было слишком много детей, сначала я порол бы первого, а потом остальных». Поскольку шайенны ненавидели любые наказания, они считали, что мудрее «позволить первому ребенку вырасти до того, как появятся остальные»[792]. Послеродовое воздержание распространено и в Папуа – Новой Гвинее. Народ форе прекрасно знает, почему это делается: для защиты здоровья новорожденных. Они понимают, насколько оно хрупкое, насколько младенцы подвержены болезням до тех пор, пока не начнут ходить, поэтому их долго не отнимают от груди. Соблюдая сексуальную сдержанность в отношении традиционных запретов на продукты питания, отец отдает себе отчет в том, что помогает ребенку выжить в опасный послеродовой период. Продолжительный срок грудного кормления питательным молоком матери дает ребенку больше шансов избежать болезней, ослабляющих организм, и не иметь недостатка в питании. У безжалостных воинов племени самбия с Восточного нагорья Новой Гвинеи существует собственное уникальное мнение относительно их послеродовых запретов на половую жизнь. Мужчины там с большим подозрением относятся к женщинам, поскольку считают, что их менструальные и влагалищные выделения заразны. Чтобы избежать отравления, они делят свои деревушки на мужские и женские части. Между представителями разных полов у них распределяются не только отдельные помещения в каждом доме, но даже тропинки, по которым они ходят. Мужчины этого племени рассматривают сперму как очень отличающуюся от женских выделений субстанцию. Она ничего не загрязняет, являясь единственной жизненной силой, важнейшей для человечества. С их женоненавистнической позиции, сперма в равной степени важна и для женщин, которым ее нужно вводить внутрь тел для укрепления сил, выработки грудного молока и вынашивания детей. Это значит, что половые акты в такой же степени ведут к ослаблению организмов мужчин, в какой доставляют им удовольствие. После рождения ребенка в специальной менструальной хижине его отец на протяжении долгих месяцев избегал общения и с матерью, и с ребенком. Он одним взглядом мог иссушить грудное молоко. Кроме того, он мог так возбудиться от зрелища кормления грудью их младенца, что утрачивал над собой контроль и нарушал запрет на послеродовые половые отношения с женой. Чтобы этого не допустить, он держался подальше от нее и ребенка и вновь вступал в сексуальные отношения только после того, как ребенок начинал ходить, в два или три года, гораздо позже, чем в соответствии с обычаями, распространенными в Северной Америке. Во время продолжительных периодов воздержания отцы нередко становились угрюмыми и раздражительными. Матери, с другой стороны, вступали в очень теплые и тесные отношения со своими детьми, особенно с сыновьями. Где-то после семи – десяти лет эти отношения резко прерывались, когда мальчиков насильно отрывали от опечаленных этим обстоятельством матерей. Для женщин из племени самбия такая глубокая эмоциональная и физическая привязанность к своим детям вполне компенсировала прерывание сексуальных отношений с мужьями, почти всегда ведшими себя с ними враждебно и жестоко. Хоть эти культуры очень между собой различаются, не исключено, что длительное соблюдение послеродового целибата определяется схожими естественными обстоятельствами. К их числу можно отнести хрупкость детских жизней, которые пытаются защитить, позволяя матерям в данный отрезок времени сосредоточить все силы и грудное молоко на выкармливании только одного ребенка, а также соображения, касающиеся окружающей среды, которая не смогла бы выдержать значительного увеличения населения. Потому, нравилось это кому-то или нет – а страстным, подозрительным мужчинам племени самбия это, конечно, не импонировало, – но у них сложился строгий порядок послеродового целибата. В Африке, особенно в Западной Африке, послеродовой целибат обычно продолжается дольше, чем где бы то ни было еще (кроме упоминавшихся уже живущих в Новой Гвинее малочисленных народов форе и самбия). Поскольку его соблюдают миллионы людей, африканская практика позволяет составить более полное представление о целибате людей в целом. К счастью, это представление достаточно хорошо документировано. Специфика африканских семей, внимание которых в значительной степени сосредоточено на детях, является важнейшим фактором того, как одно общество за другим создавало свой собственный вариант послеродового воздержания. Во многих отношениях дети в таких семьях являются главной ценностью, и родители стремятся к тому, чтобы детей у них было как можно больше. Даже когда дети еще достаточно малы, они вносят полезный экономический вклад в свои домашние хозяйства. Более важно то, что в культурах, не имеющих ни правительства, ни пенсий по старости, дети являются главным залогом безопасности родителей на случай непредвиденных финансовых или медицинских кризисов, а также гарантией сносной старости. После свадьбы там налаживаются и развиваются связи между родной семьей и семьей супруга или супруги. Дети играют основную роль в поддержании связей между поколениями, которые лежат в основе африканских общественных систем. Эти соображения объясняют общее стремление к тому, чтобы иметь много детей, но также существуют веские причины для того, чтобы между рождением детей проходило достаточно много времени. Смертность младенцев и маленьких детей тесно связана с неадекватным питанием и ослабленным здоровьем матерей, что, в свою очередь, определяется короткими интервалами между рождением детей. Таким образом, важнейшей, хотя и не явно выраженной, целью этих обществ являются перерывы между рождениями детей. Послеродовое воздержание вместе с продолжительными сроками грудного кормления является основным инструментом для достижения таких перерывов, призванных удерживать детскую смертность на сравнительно низком уровне, улучшать здоровье выживших и – как побочный продукт – повышать плодовитость родителей. Культурное многообразие африканских племен отражено в различиях применяемой ими общей практики послеродового сексуального воздержания. (Это было выявлено в одном из исследований, проведенных в ста тридцати одном африканском обществе; больше чем в половине из них обследования проводились в течение года и более. У западных африканцев, как правило, периоды воздержания продолжаются дольше, чем у восточных.) Наиболее серьезные исследования проводились у народа йоруба в Нигерии. Как правило, они соблюдают послеродовое воздержание в течение трех лет, пока ребенка окончательно не отнимают от груди. Женщины старшего возраста и жены земледельцев даже выступают за то, чтобы такие перерывы длились дольше. Йоруба знают, что продолжительный запрет на сексуальные отношения защищает здоровье их младенцев. Мать кормит ребенка грудью, пока тот не начинает активно ходить, и понимает, что питательные качества материнского молока защищают его от таких болезней, как квашиоркор[793], из-за которой у ее малолетних жертв волосы приобретают красноватый оттенок и на тощих телах, лишенных белков, вспухают животы. Йоруба также верят в то, что кормление грудью, как и беременность, истощает силы женщины. Это еще одна важная причина воздержания в период кормления грудью, поскольку двойная нагрузка кормления молоком и выращивания ребенка была бы слишком тяжелой. Чтобы избежать этого, йоруба обычно соблюдают целибат еще около шести месяцев после того, как ребенка отнимают от груди. Изменившиеся времена с принесенными ими назойливыми западными рекламными кампаниями противозачаточных средств, продающихся в аптеках, и порошковой смесью для детского питания постепенно делали потребность в послеродовом воздержании ненужной. Высокопоставленные йоруба, которые могли себе позволить искусственные противозачаточные средства и/или детские питательные смеси, те, кто мог компенсировать небольшие перерывы между беременностями богатой белками, питательной пищей, не видели причин воздерживаться от сексуальных отношений на долгие периоды, которые традиционно соблюдались раньше. Иначе говоря, послеродовое воздержание йоруба, соблюдавшееся на протяжении поколений, защищало детей и их матерей от недостатка питания. Оно вело и к тому, что дети рождались через несколько лет один после другого, и потому каждая женщина рожала меньше детей. Преимуществом этого было повышение шансов детей на индивидуальное выживание, поскольку частые роды истощали и ослабляли женский организм[794]. Это объясняет, почему в расцвете сил йоруба настолько успешно воздерживаются от сексуальных отношений на протяжении нескольких лет подряд. Дело здесь вовсе не в том, что у них нет сексуальных чувств или они расстроены и разочарованы. Мужчины йоруба, практикующие многоженство, могут получать удовлетворение с другой женой. Женщины такой возможности не имеют, тем не менее только 15 процентов из них открыто признают, что столь продолжительное воздержание их как-то беспокоит. Ситуация проясняется, если более предметно рассмотреть природу брака йоруба. Они не разделяют тот вид близких, доверительных отношений, к которому стремятся жители Запада. Женщины йоруба редко едят вместе с мужьями, а примерно половина этого не делает никогда. Они редко спят в одной кровати, а подавляющее их большинство не спит даже в одной комнате. Перерыв сексуальных отношений с супругом или супругой у них, очевидно, не может оказывать такого же эмоционального влияния, как у мужчин и женщин, в большей степени зависящих друг от друга. Например, в среде более образованной элиты йоруба отношения скорее напоминают манеру общения между людьми на Западе. Лучше обеспеченные и продвинутые женщины воздерживаются от половых связей после рождения ребенка более короткий период и при этом утверждают, что сильнее страдают от временного отказа от супружеской близости. Другой фактор – лишение сексуального удовлетворения – следует рассматривать в свете обычая йоруба калечить гениталии молодых женщин. Поскольку клитородектомия лишает женщин чувствительности сексуальной реакции, они переносят утрату сексуальных отношений гораздо легче, чем мужчины. Среди племен Ганы различия в послеродовом соблюдении целибата значительны – от двух лет у моледагбон до чуть меньше года у эве и гуан и до семи месяцев у чви, фанти и других народов этнической группы аканов[795]. Эти реальные временные рамки в среднем на три месяца короче, чем племенной идеал, что указывает на трудность долгосрочного соблюдения целибата даже по самому уважительному поводу. Причины для воздержания варьируются. Наиболее общие из них связаны с кормлением грудью. Эве верят, что половой акт заражает или расходует грудное молоко, а потому наносит вред кормлению ребенка. Га, которые также ждут, пока ребенка отнимут от груди перед тем, как возобновить сексуальные отношения, разделяют взгляд йоруба на то, что грудное молоко богато в питательном отношении и его нехватка может привести к ужасному диагнозу квашиоркор. Немалую роль здесь играет и религия – будь то ислам или анимизм. Хотя Коран советует соблюдать послеродовое воздержание лишь в течение сорока дней, многие мусульмане стремятся соблюдать его дольше. Так, в частности, поступают в племенах с глубокими традиционными религиозными убеждениями. В настоящее время сложившийся долгосрочный послеродовой целибат подрывается тремя факторами, к числу которых относятся модернизация, урбанизация и образование, а также иностранным влиянием и образом жизни, вошедшими в противоречие с проверенными временем ритуалами. Жители Ганы, такие как элита йоруба, полагают, что искусственное регулирование рождаемости и полноценное детское питание в достаточной степени заменяют годы кормления грудью, во время которых половые отношения запрещены. Мы можем сделать вывод о том, что послеродовое воздержание широко практикуется и имеет много разновидностей. Оно ассоциируется с кормлением грудью и в большинстве культур рассматривается как инструмент защиты новорожденных от болезней и недоедания. Кроме того, оно помогает регулировать продолжительность интервалов между рождением детей и повышает плодовитость родителей. Молодые матери после родов всегда воздерживаются от половой жизни, хотя для мужчин это не обязательно. У некоторых из них есть другие жены, состояние которых позволяет им вступать в половую связь; мужчины могут иметь близость с доступными незамужними женщинами. И мужчины, и женщины охотно исполняют обычаи, предписываемые их культурой в отношении послеродового целибата. В их мире, в значительной степени сосредоточенном на детях, существует ясное представление о том, как послеродовое воздержание защищает их потомство, и они принимают такую форму целибата как составную часть социальной динамики своих обществ. Интересно отметить, что в этих обществах соблюдаются соответствующие периоды времени между рождением детей и сохраняется детородная плодовитость без использования методов, в свое время распространенных в Европе: заключения брака в более позднем возрасте[796], аборта и детоубийства. С точки зрения африканцев, постоянно заботящихся о жизни детей, насилие, связанное с абортами и детоубийством, является невообразимо жутким проявлением жестокости[797]. Благодаря целибату они контролируют ситуацию с самого начала и, наряду с кормящей грудью партнершей, вскармливают и защищают своих запланированных детей. Пришло бабуле время завершать половую жизнь В тропической Африке широко распространенным феноменом является, как говорят антропологи, «окончательное воздержание». Это название означает намеренное – и часто обдуманное – решение прекратить супружеские сексуальные отношения. Например, женщины йоруба (но не мужчины) знают, что в конце пути их ждет вечный целибат. Иногда мужья накладывают целибат на своих жен, поскольку хотят взять себе более молодых супруг или уделять им все внимание, но в два раза чаще женщины сами решают принять целибат. Еще чаще это случается, когда женщина становится бабушкой. Во всей Африке, в частности в обществе йоруба, воспитание детей в значительной степени определяется участием бабушек. Переход от роли матери к роли бабушки достаточно сложен. Каждая из них имеет свои права и обязанности, и иногда самый простой или единственный способ урегулировать возникающие между ними проблемы и улаживать их противоречивые требования состоит в отказе от деторождения. Отказ от сексуальных отношений не представляет для таких бабушек сложностей. Обычно самое большое эмоциональное удовлетворение женщины получают от своих детей и семьи, а не от бурных любовных отношений с мужем. Женщина также может заявить об «окончательном воздержании» в качестве протеста против внимания мужа к новой жене или потому, что она уже доказала свою плодовитость и теперь может отдыхать. Это не отказ от мужа, а перераспределение энергии для женщин, чьи браки скорее представляют собой династические связи и кучу детей во дворах, чем романтическую привязанность к мужьям. Для миллионов женщин с изувеченными гениталиями «окончательное воздержание» скорее может означать освобождение, чем потерю. И действительно, часто это совсем не является утратой. В Северной Америке многие стареющие женщины (гениталии которых не изувечены) также прекращают оказывать услуги сексуального характера без малейшего сожаления. Некоторые рассматривают сексуальные отношения исключительно с точки зрения их репродуктивной ценности, другие говорят, что в их возрасте половая жизнь уже не составляет необходимости и продолжать ее вести неприлично и недостойно. Многие пожилые мужчины и женщины заявляют, что должны воздерживаться от половой жизни из-за болезни, хотя состояние их здоровья (в частности, артрит, сердечные заболевания или высокое давление) этого не требует. На деле принятый ими целибат может прикрывать или оправдывать их неприязнь к сексуальным отношениям. Добровольное материнство [798] В конце 1870-х гг., когда беременность называли интересным положением, белье – одним из многих жизненных обстоятельств, о которых не принято говорить, а смерть – переходом в мир иной, феминистки разумно поступали, смягчая свои требования к инструментам контроля над тем, когда и как часто рожать, называя это добровольным материнством. Ведь как-никак регулирование рождаемости имело свои отвратительные черты, а именно свободу от последствий – как бы более точно выразиться? – тех встреч, во время которых происходили в высшей степени интимные половые сношения. С одной стороны, феминистки разделяли общие присущие им опасения того, что противозачаточные средства прямо и неизбежно ведут к распутной сексуальности. Различные «напитки, чаи, тоники и разные типы оборудования… <были> постоянным упреком и неизменным обвинением американских женщин», – заявила одна феминистка, отчетливо формулируя отвращение, разделяемое многими мужчинами, выступавшими против феминисток. Их тревога была настолько очевидной в связи с тем, что на деле законодательство запрещало распространение информации о противозачаточных средствах. С другой стороны, применение противозачаточных средств подвергалось критике, поскольку в нем не было ничего романтического и оно лишало любовные отношения искренности и непосредственности. Однако женщины больше всего боялись, что широкое распространение противозачаточных средств будет работать против них. Они больше не смогут держать при себе мужей, в качестве аргумента приводя возможность зачатия – ведь при применении противозачаточных средств этого не происходит. Кроме того, такие средства подчас вызывали ощущения развязности и сексуальной распущенности, которые совершенно несвойственны уважаемым людям, живущим респектабельной жизнью. А кроме того, противозачаточные средства могли бегом отправить мужей в постели «падших женщин», поскольку теперь им нечего было беспокоиться о том, что эти женщины смогут от них забеременеть. Но ревность представляла собой лишь один из нескольких факторов. Ужас перед венерическими заболеваниями, которые неверные мужья довольно часто передавали своим женам, составлял предмет более сильной озабоченности. Писательница и сторонница свободной любви Элмина Сленкер так выразила эту мысль в присущем ей экстравагантном, но впечатляющем стиле: По этим причинам многие женщины, включая феминисток из движения «Добровольное материнство», соглашались применять средства контроля над рождаемостью, но только в одной форме: сексуального воздержания, самого древнего в мире и наиболее широко применяемого метода контрацепции. Сторонниц движения «Добровольное материнство», прежде всего, волновал вопрос о праве женщин на контроль над собственными телами и, соответственно, их плодовитостью. Они рассматривали целибат лишь как моральное средство достижения этого и осуждали искусственные средства как аморальные инструменты половых излишеств, возможных без последствий. В эпоху, когда у женщин было немного юридических и социальных прав, требование контроля их сексуальных отношений с мужьями считалось чрезвычайно радикальным. Соблюдение ими целибата смягчало такой радикализм, но лишь незначительно. Под эгидой движения «Добровольное материнство» целибат в условиях замужества мог проявляться в двух формах: как совместное решение супружеской пары или как одностороннее решение женщины. Обычно в основе добровольного материнства лежало одностороннее заявление жены о соблюдении целибата. В сложной обстановке собственного дома, превращенного в поле боя, каждая женщина, решившая соблюдать целибат, выступала не только против мужа и общественных норм, но даже против закона, требовавшего от нее подчинения своего тела и воли мужу. В таких обстоятельствах ей была нужна беззаветная храбрость, чтобы распоряжаться своей сексуальной доступностью и позволять себе вступать в сексуальные отношения тогда, когда она была готова к зачатию ребенка. «Наша религия, законы, обычаи, все они основаны на вере в то, что женщина создана для мужчины», – заметила феминистка Элизабет Кэди Стэнтон[800]. Как и у огромного большинства других женщин XIX в., у Стэнтон отсутствовали романтические представления о половом акте. Он вел к бесконечным беременностям; когда доведенные до отчаяния матери просили дать им совет о том, как избежать зачатия, нередко им давали ложную информацию. Так, например, медицинский «эксперт» доктор Эзра Хейвуд говорил им, что зачатия можно избежать, если они будут воздерживаться от половых отношений до десятого или двенадцатого дня после менструации. Это неверное объяснение периода плодовитости вводило женщин в заблуждение, заканчиваясь в результате еще одной беременностью. Потому нет ничего удивительного в том, что вскоре секс утрачивал свое очарование. Слишком часто он истощал, разорял, калечил и убивал. Типичной жертвой сексуальных отношений была женщина, горевавшая по поводу выкидыша: Чтобы покончить с такими слишком частыми личными трагедиями, члены движения «Добровольное материнство» выступали в защиту права женщин на соблюдение целибата. Любая другая форма противозачаточных средств считалась не только морально сомнительной, но во время полового акта лишала бы их способности контроля. Движение «Добровольное материнство» сочетало радикализм, заложенный в его основе, с относительным консерватизмом занимаемой позиции. В ту эпоху, когда точка зрения на то, что мужчина может изнасиловать свою супругу, представлялась смехотворной, поскольку брак давал ему неограниченный доступ к ее телу, женщины, выступавшие против такой точки зрения по идеологическим причинам, считались чуть ли не общественными бунтарями. Их преданность движению «Добровольное материнство» и целибату, за исключением функции продолжения рода, была своего рода средством противопоставления своей позиции позиции мужей, а в более широком смысле они стремились обрести достойное место и контроль не только в семье, но и в обществе, законы которого в частном порядке они так спокойно подвергали сомнению. В этом плане замужние женщины оправдывали свой целибат как инструмент или оружие, необходимое им для борьбы за самую благородную из всех целей. Глава 9 Вынужденный целибат ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ ЦЕЛИБАТ Время соблюдать целибат Весталки Санкт-Петербурга и Торонто Целибат во времена культурной революции Мао Целибат в полигамном браке Жертвы целибата при гендерном дисбалансе ЦЕЛИБАТ ВДОВСТВА Непорочность вдовства у индусов Сати как предельное воплощение пояса целомудрия ЦЕЛИБАТ КАСТРАТОВ Евнухи в греческой мифологии Кастрация в Китае – путь к карьере Рай византийских евнухов Евнух генерал Нарсес Чернокожие африканские евнухи в Османской империи Хиджры в Индии Кастраты в опере Кастрация в наказание за преступление Принудительный целибат Часто целибат представляет собой нежелательное состояние, навязанное обстоятельствами – например, отсутствием доступных партнеров, как в современном Китае, где в предыдущие годы соотношение половой принадлежности искусственно деформировалось. Или в Южной Африке, где в условиях апартеида строгие разрешения на работу и поездки на транспорте могли приписать одного партнера по браку к городу, где жили белые, а другого к поселению, где полагалось жить чернокожим. Гражданская война в Америке, в ходе которой погибло целое поколение молодых людей, также обрекла их сестер на положение старых дев в роли тетушек, докучливых и обременительных семейных приложений и недоплачиваемых репетиторш, обожающих назидательным тоном читать своим подопечным скучные наставления. В обществах с суровыми социальными и моральными устоями соблюдение целибата может определяться финансовыми ограничениями. В викторианской Англии считалось, что незамужние женщины из среднего класса до вступления в брак должны воздерживаться от половой жизни, и большинство невест подходили к брачному алтарю непорочными. Но для того, чтобы это произошло, у некоторых уходило слишком много времени, потому что перед заключительным обменом клятвами в верности жениху полагалось собрать достаточно денег, чтобы купить приличный дом в заранее оговоренном квартале: «Добродетель – хорошо, но дом в Белгравии[803] лучше», – гласило известное в те времена изречение[804]. Пока молодые люди ждали, долго ухаживая за избранницами и встречаясь с ними, они вели себя скромно, но не всегда соблюдали целибат; благодаря двойному стандарту, распространявшемуся на мужчин страны, процент проституток в Англии был выше, чем где бы то ни было в Европе. В XX в. Великая депрессия не только опустошала карманы и желудки миллионов людей, оставшихся совсем без работы или перебивавшихся случайными заработками. Безысходная бедность вынуждала откладывать тысячи свадеб и убеждала тех, кто еще не состоял в браке, продолжать соблюдать целибат или пойти на невероятный шаг – завести еще один голодный рот, который надо было кормить, когда их собственные рты были разверсты от постоянного чувства ненасытного голода. Сельские парни, слишком религиозные или озабоченные соображениями морали, либо те из них, у кого не было доступа к надежным противозачаточным средствам, просто пережидали трудные времена. К таким же результатам могут приводить некоторые общественные традиции. В азиатских обществах, где молодым женщинам запрещается вступать в брак, пока не выйдут замуж их старшие сестры, добрачный целибат (вопреки их желанию) может быть продлен на неопределенный период из-за невозможности выдать замуж невзрачную, увечную или сварливую старшую сестру. В Индии вдовы-индианки не могли вновь выйти замуж даже в том случае, если овдовели детьми, и вынужденно соблюдали целибат пожизненно. Даже сегодня такое положение изменилось совсем незначительно. В некоторых обществах женщин обрекало на целибат отсутствие приданого, и, как мы уже видели, средневековые монастыри увеличивали численность монашек и богатства своей казны, принимая гораздо более скромное приданое, чем готов был принять смертный муж. В другие времена целибат навязывался в принудительном порядке. Мужчину или женщину бросали в тюрьму, где сексуальные отношения были запрещены. Вплоть до прошлого столетия домашняя прислуга в Европе нередко была обязана соблюдать целибат, причем иногда пожизненно. В Англии некоторые слуги-мужчины могли жениться, а женщины – нет, потому что наниматели не хотели связываться с неудобствами, которыми были чреваты браки их служанок с последующими беременностями и рождением детей. Графиня де Карлайл ревностно следила за своими служанками, требуя от главной горничной докладывать ей о любых случаях, когда кто-то из ее подопечных не «регулярно стирал свои месячные гигиенические прокладки», как «свидетельство того, что они не ждут ребенка»[805]. Многие женщины при этом проводили всю жизнь в непорочной службе, давая отпор сексуальным домогательствам своих властных хозяев. Холостяцкая жизнь или соблюдение целибата также требовались для занятия некоторыми ремеслами и профессиями. Ученики не могли жениться даже тогда, когда становились квалифицированными подмастерьями, а потом им приходилось ждать еще несколько лет, пока они получали звание мастера. Часто их поздние браки заключались либо после долгого периода уязвленной непорочности, либо после блуда с проститутками. В средние века крепостные мужчины нередко оставались холостяками всю жизнь. Преподаватели всех уровней тоже часто сталкивались с запретом на брак – или соблюдай целибат, или выбирай другую профессию. В отличие от брахмачарьи – традиционного инструмента, используемого индийскими студентами и учеными, требование соблюдения целибата нередко налагалось на нерадивых сотрудников высших учебных заведений Запада. До 1882 г., когда это требование было смягчено, преподаватели Оксфорда и Кембриджа занимали должности на условии соблюдения целибата и холостяцкой жизни. При этом некоторые цинично замечали, что кое-кто из них имел любовниц, а другие частенько навещали девиц легкого поведения. Но многие профессора были сознательными и добросовестными мужчинами, жившими в свойственной ученым атмосфере целибата в комфортабельных и хорошо обслуживаемых «хрустальных дворцах» с широким кругом дружеского общения. До XX в. в Европе и Северной Америке женщины-преподаватели сталкивались с такими же ограничениями, налагавшимися на них строгой бюрократией учебных заведений, не жаловавшей работавших там женщин доброжелательным и благосклонным отношением. Ее представителям была ненавистна сама мысль о том, что сексуально активные или явно беременные женщины воспитывают молодежь, формируя ее неокрепшее сознание. Примеров принудительного или фактического целибата множество, и те, о которых шла речь выше, представляют собой лишь ничтожную их часть. Любой тип навязанного чужой волей воздержания от половой жизни существенно отличается от целибата, соблюдающегося добровольно. Мотивация к целибату молодой женщины, несмотря на влияние гормонов, дающей обет соблюдать целомудрие, поскольку это обеспечит ей удачный брак, или спортсмена, стремящегося к победе на ближайших соревнованиях, совсем не такая, как у тех, кто соблюдает целибат принудительно, против своей воли. Это подтверждается более подробным рассмотрением шести случаев, о которых речь идет ниже. К их числу относится соблюдение целибата заключенными, школьными учителями, рабочими лагерей в коммунистическом Китае, нежеланной женой мужа-многоженца в полигамной семье, вдовой-индианкой и престарелыми женщинами – жертвами гендерного неравенства. Время соблюдать целибат [806] Вполне возможно, что отсутствие доступных женщин возглавило бы в мужской тюрьме список в молитве с перечнем лишений[807]. Действительно, заключенный почти не видит женщин, за исключением нескольких надзирательниц из охраны, сотрудниц администрации и, может быть, женщины-священника, медсестры, библиотекарши и случайных посетительниц. Большинство идеологов системы исполнения уголовных наказаний такое положение поддерживают: отсутствие женщин или соблюдение целибата, утверждают они, является частью наказания. Некоторые организации, озабоченные широким распространением гомосексуализма в среде в основном гетеросексуальных заключенных, стали выступать за создание программ супружеских посещений. Многие другие программы допускают так называемые контактные посещения, при которых под бдительными взглядами охранников в комнатах посещений заключенный может обнять членов семьи и друзей и даже подержать за руку, обнять и прижать к себе детей. Самой большой проблемой в однополых тюрьмах – по крайней мере, то, что должно было бы быть самой большой проблемой, – является изнасилование заключенных. С того времени, когда в 1971 г. по пьесе Джона Герберта был снят фильм «Фортуна и мужские взгляды», где этот вопрос рассматривается деликатно и сострадательно, но показаны несколько изнасилований во всей их зверской жестокости, публика имеет представление о том, что происходит «внутри». Ранимые, запуганные, неопытные молодые заключенные, оказавшись за тюремными стенами, сразу же становятся объектами внимания других заключенных (а если они к тому же привлекательны, и ягодицы у них соблазнительные, так тем лучше). Часто нового заключенного вводят, когда камеры заперты и все узники находятся внутри. Они глазеют на него, когда он один идет мимо блока камер, истошно на него кричат, свистят, ругают и угрожают ему. Проходя мимо (или спотыкаясь, если поджилки дрожат) беснующихся мужчин, он старательно избегает контакта с их кулаками и пальцами, тянущимися к нему из-за стальных решеток камер. Нравится ему это или нет, он становится «петухом» или «опущенным». Может быть, в ту ночь он сможет заснуть только после изнасилования определенным «авторитетом» или «блатным» либо группой заключенных, которые разложат его на полу, стянут с него штаны, раздвинут ему ноги, а потом будут его насиловать один за другим, как на конвейере извращений и оскорблений. Не говоря уже о физической боли и телесных повреждениях, психической травме, бесконечном позоре и ужасе при мысли о том, что это только начало, «петух» и его насильники только что разыграли самую типичную ночную драму пенитенциарной системы. Вполне возможно, что те, кто нанес ему такое оскорбление, как и он сам, гетеросексуалисты и где-то глубоко внутри жалеют о том, что сделали, знают, что не надо было этого делать – ни насиловать, ни проникать в задний проход другого мужчины. Разрушение уважения происходит с такой же силой, как и у любой изнасилованной женщины. Беспомощность, жуткое осознание того факта, что власть бездействует и не вмешивается, мимолетное видение ада будущего существования в тюрьме составляют лишь часть возникающего ощущения[808]. В условиях постоянно повышающейся доли ВИЧ-инфицированных, а также больных СПИДом заключенных, вероятность заразиться смертельным вирусом огромна. Каков бы ни был номинальный срок заключения этого молодого человека, он понимает, что, не давая возможности вылечиться, его, возможно, приговорили к пожизненному заточению. Заключенные-хищники и их жертвы ни в коей мере не составляют большинства «тюремного населения». Многим мужчинам насилие претит, они относятся к нему с крайним неодобрением. При этом сами они могут вступать в половые отношения с каким-то конкретным партнером, логически объясняя эту непривычную гомосексуальность как «тюремную любовь». Ее формы колеблются от жестких отношений господина с покорной «любовницей» до взаимной привязанности, выражающейся не только в постоянном дружеском общении, защите и поддержке, но и через физические проявления сложившихся отношений, через объятия и поцелуи как сексуальную подготовку к взаимной мастурбации или проникновению. Другие заключенные – где-то около половины или больше, в зависимости от пенитенциарного учреждения, – дают выход сексуальным эмоциям только сами наедине с собой. Эти мужчины принимают и переносят целибат как часть всего опыта тюремного заключения. Некоторые из них женаты, у других на воле остались любимые девушки, третьи находят в себе силы и в тюрьме придерживаться тех ценностей, которые разделяли до заключения – ведь на улицах мужчины не нападают на других мужчин и не насилуют их целыми группами[809]. Эти узники, соблюдающие целибат, позволяют тюремной системе на деле сохранять невыносимое положение вещей; не каждый заключенный становится гомосексуалистом, говорят защитники тюремного заключения. На деле «тюремная любовь» и тюремные изнасилования лишь отчасти обусловлены гомосексуальностью. Скорее, оба эти явления представляют собой реакцию на принудительный целибат в той системе, которую заключенные ненавидят и презирают, в системе, твердо поддерживающейся внешним миром, против которого они тоже восставали. Эти сексуальные действия, осуществляемые мужчинами, во многом представляют собой необходимость и не имеют ничего общего с сущностью самих действий. Мужчины-насильники наносят телесные повреждения и унижают, наряду с остальным выражают свой протест против заключения в тюрьму, где лишены женского общества. Они доказывают самим себе, другим заключенным и охранникам, что все еще сильны, что хотя их тоже подвергают ежедневным унижениям, они могут вселять ужас и повелевать другими. Они объединяются с другими мужчинами, у которых возникают такие же потребности. Они защищают свою репутацию – в тюрьме репутация «крутого мужика» имеет решающее значение для выживания – и тем самым обеспечивают себе положение, позволяющее им самим никогда не становиться жертвами. То, что они говорят, часто расходится с тем, что они делают, и многие бывают не в курсе их истинных побудительных мотивов. Оправдание или объяснение, приводимое ими как самим себе, так и друг другу, состоит в том, что им необходим выход для освобождения сексуальной энергии. На деле насилие и запугивание гораздо больше присущи акту семяизвержения и даже служат эротическим стимулированием. Многое из этого справедливо и для мужчин из категории авторитетов, насильно заставляющих более слабых заключенных выступать в роли их подопечных «петухов». Они не настолько буйные и стремятся к созданию неравных отношений, основанных на постоянно требующем подтверждения господстве над покорным и беззащитным, но обиженным и порой мятежным молодым заключенным. В зависимости от потребностей покровительствующего авторитета такой союз может строиться как угодно – от ведения хозяйства, когда «петух» как камерная «жена» заботливо обслуживает своего «мужчину», до глубокой привязанности и подарков «петуху», получающему удовольствие как от роскоши сигарет и шоколадок, так и от отеческого, хоть и деспотичного, внимания хозяина. Сексуальные отношения здесь всегда имеют место, но через какое-то время начинает казаться, что вовлеченные в них мужчины занимаются ими по взаимному согласию. Как и любые другие соглашения о сожительстве, они начинаются с принуждения, сравнимого с потребностью в безопасности женщины-сожительницы, не имеющей возможности по-другому на это заработать. Авторитет или блатной предлагает защиту от чудовищного группового изнасилования и избиений, а в обмен требует сексуальных и других услуг и проявлений уважения на грани раболепия. И авторитет, и его «петух» смогли приспособиться к заключению в тюрьму на основе принципов ее извращенного внутреннего мира. Покровитель, определяющий их образ жизни, избрал открытое неповиновение властям и утверждает свою мужественность в пику тюремной политике нарочитого оболванивания заключенных. Он и многие другие, такие же, как он, отвергли принудительный целибат как часть своего наказания и, извращая общепринятые ценности и подрывая моральные устои, создали рабочую систему выживания, доставляющую определенное удовольствие и порой тешущую самолюбие. Цена этого, конечно, огромна, особенно для «петухов», чья потеря уважения к самим себе порой имеет катастрофические последствия, но и для их покровителей это не проходит бесследно. Если он гетеросексуал (а подавляющее большинство именно таково), он должен совладать со своими внутренними конфликтами, с омерзением от того, что он делает ради удовлетворения безотлагательной потребности доказать, что сопротивлялся стремлению тюремного режима напрочь лишить его силы. Он говорит себе, что он не «голубой», даже если спит с другими мужчинами, которые могут, как сам он признается, сексуально его возбудить. Он говорит, что просто валял дурака с тюремной любовью, подлаживался «под систему», чьи ставленники – подлые охранники и вертухаи – издеваются над тем, что считают его гомосексуалистом, хотя – как здесь можно не быть замешанным в этой пародии на жизнь – сам он этому никакого значения не придавал. Редкий мужчина также признается в потребности любви и привязанности. «Вы можете себе представить, что двадцать три проклятых года не сможете прикоснуться к другому человеческому существу?» – спрашивал Карл Боулз, заключенный тюрьмы особо строгого режима Ливенуорт в штате Канзас. Нет, продолжал он, таких бесчувственных людей, которые могут вынести жизнь без привязанности или, по меньшей мере, без физического контакта. Но в тюрьме альтернативы жестоки: суровые лишения, не доставляющая удовлетворения мастурбация или обращение к другому мужчине. Последнее становится особенно опасным из-за страха получить ярлык гомосексуалиста, а вместе с ним такие качества, как недостойная уязвимость и слабость – смертные пороки среди свирепого состава заключенных мужчин. И тем не менее, как отмечал Боулз, его личный выбор был трудным, поскольку «это правда, понимаешь? У меня двадцать три проклятых года не было женщины». Поскольку Боулз обращался к тюремной любви, он презирал тех, кому удавалось обходиться без сексуальных партнеров. «Почему? Потому что они боятся прослыть гомосексуалистами, – ухмылялся он и продолжал: – О, Господи, неужели я становлюсь голубым, потому что мне хочется, чтобы кто-то держался за меня, касался тела моего, любил меня?» – хотел он знать. Тюремные власти могут называть его хищником, говорил Боулз, но, как и большинство тюремных авторитетов – покровителей тюремной любви, он изображает себя непонятым заботливым малым, делающим все, что в его силах, в этой бесчеловечной системе. Заключенные по-разному реагируют на принудительный целибат. За отсутствием подходящей альтернативы обычно его принимают. Другие восстают против него, изливая накопившуюся ярость на власти и, не исключено, на саму жизнь – поскольку ярость является той силой, которая многими из них движет изнутри, провоцируя их на физическое насилие над более слабыми мужчинами. Можно провести определенные параллели между упрямыми монахинями в средневековых монастырях, открыто сопротивлявшимися соблюдению целибата или совместно создававшими терпимый образ жизни, несмотря на печальные обстоятельства их монастырского бытия. Чем сильнее принуждение, тем более решительно и дерзко сопротивление. Целибат рассматривается как неотъемлемая часть чуждого образа жизни, не приносящая никакой награды. Не имея оснований с уважением относиться к этому состоянию, сам заключенный обычно не стремится соблюдать целибат. Весталки Санкт-Петербурга и Торонто [810] Школьные учителя в царской России немногим отличались от учителей, работавших в других странах. Профессию эту недооценивали, учителям недоплачивали, они много перерабатывали и при этом должны были подчиняться невыразимо мелочным правилам и предписаниям, установленным чиновниками удушающей бюрократией системы образования. Российское законодательство позволяло чиновникам лишать любого солдата или гражданского служащего права вступать в брак без предварительного получения разрешения, но к концу XIX в. только школьные учителя, заключавшие брак, лишались бесплатного жилья, выслуги лет и даже работы. На деле подлинной целью этих преследований были учительницы: их достаточно часто выгоняли с работы, когда они выходили замуж, в то время как мужчин увольняли гораздо реже. В 1897 г. Санкт-Петербургская городская дума (так назывались выборные органы городского самоуправления) узаконила эту дискриминацию, приняв закон, запрещавший нанимать замужних учительниц и предписывавший увольнение тех, кто выходил замуж после получения назначения[811]. В чем же состояли причины такого положения вещей? При наличии меньших, чем у мужчин, возможностей занятости, одинокие, хорошо образованные молодые женщины были благодарны за возможность работать преподавательницами. Поскольку им нужно было меньше денег на жизнь (так полагали власти), они соглашались на более низкую зарплату. Обучение молодых людей было для них естественно и готовило их к замужеству, после которого они лишились бы работы. Так они уходили на содержание к мужьям, что экономило Санкт-Петербургу значительные средства, поскольку пенсию им не платили, а на работе их сменяли такие же энергичные, трудолюбивые, сговорчивые молодые незамужние женщины. Почему женщин отбирали по принципу их безбрачия? Ведь женатым мужчинам преподавать разрешалось. Объяснялось это тем, что мужчины лишь обеспечивали пропитание своей семье, а на матери лежали более серьезные обязанности. Например, во время школьных уроков она могла нянчиться с малышом или остаться дома, чтобы ухаживать за больным ребенком или мужем. Она даже могла посвящать семье несколько бесконечно долгих часов, раньше отдаваемых преподаванию. Преподавание в начальной школе в Санкт-Петербурге оплачивалось лучше, чем в других местах России, и богатая культурная жизнь города – концерты, балеты и лекции – составляла дополнительное искушение для стремящихся к знаниям молодых людей. С другой стороны, условия преподавания в школах были далеки от идеальных. Уроки проводились на съемных преподавательских квартирах, темных и тесных, неприспособленных и шумных, разбросанных по городу, что препятствовало развитию дружеских отношений между учителями. Их часто мерзшие, голодные, безнадежно нищие и нередко глубоко оскорбленные ученики были разделены на три класса, ответственность за которые нес один учитель. Чтобы облегчить страдания детей, учителям приходилось рыться в своих тощих кошельках и после уроков подкармливать учеников, покупать им что-нибудь из одежды или временно делиться жильем. А когда учителя осмеливались жаловаться, в основном это было вызвано серьезной переработкой и нервным истощением. Но этим требования их нанимателей не ограничивались. Учителя должны были представлять справки о политической благонадежности, а в некоторых районах (но не в Санкт-Петербурге) преподавательницы должны были также представлять медицинское подтверждение девственности. В Москве учительниц, но не учителей, обязывали строго соблюдать что-то вроде комендантского часа и после одиннадцати часов вечера не показываться на улицах. Очевидно, от учительниц требовалось не только не выходить замуж – большую роль в их моральном облике должны были играть добродетель и невинность. Напуганные учительницы осмеливались протестовать только коллективно, через женское движение и общества взаимопомощи учителей. Результаты проведенного в 1903 г. опроса свидетельствуют об их противоречивых взглядах на проблему целибата как предварительное условие для того, чтобы стать учительницей. Многие испытывали к этому условию глубокое отвращение, но соблюдали его из-за отсутствия иных возможностей. Как выразил это один либеральный законодатель: Тридцать пять учительниц сказали, что их побуждает оставаться незамужними и соблюдать целибат финансовая незащищенность; двадцать девять боялись потерять работу; семеро слишком уставали от преподавательских обязанностей, чтобы еще вести и личную жизнь; семь учительниц работали слишком много, что мешало им встречаться со своими потенциальными мужьями. Меньшая часть преподавательниц с готовностью воспринимали наложенный на них целибат. Двое из них ни в каком случае не хотели выходить замуж, а одна избегала замужества из-за боязни связаться с неподходящим мужчиной, что, как она заметила, происходит слишком часто. Некоторые полагали, что преподавание само по себе было достаточной эмоциональной наградой: «ИМ НЕ НУЖНА СЕМЬЯ. Они обрели свои семьи среди тех, кого Господь назвал Его учениками»[813]. Другие утверждали, что преподавание давало им независимость и как профессия вполне их удовлетворяло, не ограничивая брачными или семейными связями, и потому они защищали как свое состояние целибата, так и право отвергать брак. Однако подавляющее большинство учительниц хотели любить, выходить замуж и воспитывать семьи, полагая, что замужние женщины преподают лучше, чем одинокие. Один оставшийся неизвестным автор с этим соглашался: Некоторые осуждали многочисленные физические и эмоциональные проблемы, вызванные тем, что по закону они были обязаны соблюдать целибат: «Целибат на все оказывает пагубное влияние – на здоровье и на характер: он вызывает эгоизм, раздражительность, нервозность и формальное отношение к детям», – заявила одна женщина[815]. Чтобы избежать этого, некоторые самостоятельные учительницы втайне заводили романы или выходили замуж, но пытались это делать скрытно. Если же их отношения с мужчинами становились достоянием гласности, учительниц без дальнейших разговоров увольняли с работы. Медленно накапливавшееся недовольство забурлило и перелилось через край в 1905 г., когда Дума большинством в один голос проголосовала за сохранение запрета на брак. Властям едва удалось выиграть «битву против законов природы»[816]. Восемь лет спустя «законы природы» были восстановлены, когда почти единогласным голосованием запрет на браки был отменен. Соблюдение целибата больше не было обязательным требованием для учительниц Санкт-Петербурга. Этот эпизод, в разных вариантах воспроизводившийся в западном мире, включая Канаду, представляет собой серьезное обвинение в принудительном целибате. Неохотно, даже с горечью, большинство преподавательниц соблюдали его только ради того, чтобы сохранить работу. Профессиональный и экономический риск был слишком велик, а новости о пойманных нарушительницах только накаляли атмосферу страха. Совсем не считая это наградой, учительницы, вынужденные с этим мириться, приписывали своему неестественному целибату ряд возникавших у них хвороб и недомоганий. С другой стороны, те немногие, кто соблюдал его добровольно и расценивал положительно как средство, предоставляющее возможность заниматься независимой и уважаемой профессией, принимали целибат как целесообразный и плодотворный образ жизни. Такой же двойной стандарт был распространен и в канадских школах. В канадской провинции Онтарио за стажировавшимися учительницами неотступно велось наблюдение даже в пансионах, где они жили. Они должны были строго придерживаться комендантского часа, посещать церковь; власти пытались предотвращать их знакомство с «любыми новыми мужчинами» под угрозой немедленного исключения[817]. Когда стажеры обоего пола нарушили эти драконовские правила и вступили в более тесные отношения друг с другом, доктор Дэвис, директор педагогического училища Торонто, выбрал четырех женщин, замеченных в таких отношениях, вызвал их к себе в кабинет и угрозами заставил признаться. После того он на неделю отстранил их от занятий вместе с тремя изобличенными мужчинами. Четвертый мужчина был исключен из учебного заведения. Дэвис регулярно унижал стажерок замечаниями такого типа: «Ну что ж, мисс, теперь вы похожи на старую корову, которая дает ведро молока, а потом опрокидывает его, ударив копытом»[818]. В 1875 г. восемнадцатилетняя Алиса Фримен, типичная начинающая учительница, окончила педагогическое училище, и ее взяли на работу в школьный совет за 300 долларов в год, то есть в два раза меньшую зарплату, чем у ее сослуживцев-мужчин. Женщинам якобы было нужно гораздо меньше денег на свое содержание. Начальство по линии образования также полагало, что поскольку женщинам надо было и предстояло выходить замуж, учительниц, достигших тридцатилетнего возраста, нанимать нецелесообразно. Форма одежды женщин была строгая, а любой намек на аморальное поведение незамедлительно клал конец их карьере. Как и в Санкт-Петербурге, а на деле повсюду в мире, женщин постепенно, хоть и неохотно, все в большем количестве допускали к преподаванию, но, как и в XIX в., в обществе было распространено мнение о том, что суровое целомудрие было sine qua non[819] их педагогической компетенции. Целибат во времена культурной революции Мао [820] В коммунистическом Китае в 1974 г. семнадцатилетнюю школьницу Анчи Мин увезли в колхоз «Ферма красного огня», в колонне из одиннадцати грузовиков. Она была в восторге, поскольку участие в выполнении такого престижного задания было честью. Но во время пребывания в колхозе эмоциональный, моральный и идеологический мир Анчи Мин перевернулся с ног на голову, когда молодого любовника ее подруги Шао Чинг казнили после того, как поймали их в момент занятия любовью. Шао Чинг, тоже семнадцатилетняя, была настолько красива, что дух захватывало, стройна как ива и своенравна. Она копировала запрещенную литературу и делилась ею с близкой подругой – Анчи Мин. Вместо того чтобы завязывать косички коричневыми резинками, как это делали другие девочки, Шао Чинг пользовалась цветными тесемками. Она выпрашивала маленькие обрезки ткани и шила из них элегантное белье, вышивая на нем цветочки, листики и влюбленные парочки. Вывешенные на сушку предметы ее белья в пустой спальне выглядели как произведения искусства. А еще Шао Чинг поменяла одежду установленного образца: ее рубашки суживались книзу, обжимая ее осиную талию, а штаны подчеркивали длину стройных ног. У нее была полная грудь, и в теплую погоду она иногда снимала бюстгальтер. Говорили, что один обожавший ее солдат плакал, узнав, что она заболела. Считалось, что во время культурной революции Мао всю свою энергию и мысли о революции она должна делить с близкой подругой. Шао Чинг показывала, что не собирается уделять внимание мужчинам или вопросу о браке, пока ей не будет ближе к тридцати. «Учись тому, чтобы мысли твои были безупречны!» – говорили люди. Девушки, работавшие на «Ферме красного огня», старались подражать героиням революционных опер, быть образцами совершенства и добродетели, которые не знали мужчин – ни мужей, ни любовников. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Шао Чинг не демонстрировала никакого интереса к мужчинам даже в разговорах с Анчи Мин. Тем более что она и так уже вызывала достаточно подозрений из-за ее чудесного белья и была за это осуждена на партийном собрании. Как-то ночью Анчи Мин и ее коллег по программе военной подготовки вызвали на «срочный полуночный обыск». С заряженными пистолетами, молчаливо и настороженно, их провели через заросли тростника к засеянному пшеницей полю. Последовал приказ лечь на живот, и они сквозь ночь поползли по-пластунски. Жужжали и жалили комары, но это были единственные доносившиеся до них звуки. Внезапно Анчи Мин услышала шепот двух голосов – мужского и женского. «Я услышала негромкий, приглушенный возглас, и меня будто током ударило: я узнала голос Шао Чинг». Первой мыслью Анчи Мин было предупредить подругу – если девушку застигали врасплох с мужчиной, о последствиях было страшно подумать. Шао Чинг никогда даже не намекала, что у нее с кем-то сложились романтические отношения, с чего бы это ей было делать? На «Ферме красного огня» такое признание считалось бы позорным. Команда действовала слаженно, тридцать фонариков зажглись одновременно, высветив во тьме ягодицы Шао Чинг и молодого человека – тощего очкарика, типичного книжного червя. Девушку оттащили прочь, а ее любовника оставили группе солдат на избиение. «Дайте ему понять, что в наше время похотливые мужчины не могут больше насиловать женщин», – услышала Анчи Мин приказ Яна, их начальника. Прилежный молодой любовник Шао Чинг не выказывал и намека на раскаяние. Когда солдаты начали его избивать и пороть кнутами, он прилагал явные усилия к тому, чтобы не кричать. Четыре дня спустя в столовой было организовано публичное разбирательство дела. Шао Чинг прошла «интенсивную промывку мозгов» и сбивающимся от волнения голосом заявила, читая написанный на газете текст, причем руки ее при этом так тряслись, что она дважды ее роняла: «Он меня изнасиловал». Эти слова стали приговором ее любовнику, и его казнили[821]. Утонченная Шао Чинг прекратила купания и порезала на куски свое изящное белье. Через несколько месяцев другие девушки стали жаловаться, что от нее смердит. Ее послали в больницу в Шанхай, где лечили от нервного срыва. От лекарств она вернулась на «Ферму» толстая, как вареная сарделька, с выцветшими волосами и пустыми глазами. Позже ее нашли утонувшей в зарослях водорослей. На поминальной службе в ее честь Шао Чинг была названа «выдающимся товарищем» и посмертно принята в Коммунистический союз молодежи Китая. Ее бабушке в знак соболезнования были переданы деньги. Ночью, когда ей исполнилось восемнадцать лет, Анчи Мин без сна лежала на защищенной сеткой от комаров постели. В маленькое зеркальце она рассматривала свое повзрослевшее тело. «Я никак не могла успокоиться, – вспоминала она. – У меня в голове все время крутились мысли о мужчинах, и я была противна самой себе»[822]. Анчи Мин не одну мучили такие кощунственные мысли. Она обратилась к своей руководительнице, женщине по имени Ян, наигрывавшей на лютне мелодии из запрещенной китайской оперы, в которой оба любовника кончают жизнь самоубийством и превращаются в бабочек. Анчи Мин и Ян стали близкими подругами и наперсницами, делавшими вид, что им слишком холодно спать поодиночке, а потом шепотом посвящавшими друг друга в свои тайны в уединении двухъярусной кровати, на которой спали вместе. Мать Ян, удостоенная чести называться матерью-героиней, потому что родила девятерых детей, ненавидела отца Ян, а дочери внушала, что все мужчины – исчадия ада. Она терпела его лишь потому, что он помогал ей производить товарищей для революции, но была уверена в том, что мужчинам нравится совращать и насиловать женщин. Тем не менее Ян с помощью Анчи Мин посылала сообщения одному привлекательному партийному чиновнику. Он ей никогда не отвечал, но и не выдавал ее. У Анчи Мин была и своя позорная тайна. «Это случилось во время митинга Красной гвардии, когда мне было семнадцать лет», – сказала она Ян. Как-то раз, когда произошел перебой в подаче электроэнергии, они сидели в темноте и ждали включения света, она почувствовала, как дрожащая от волнения рука прикоснулась к ее спине, а потом медленно легла ей на грудь. Какое-то время она позволила ей там оставаться, после чего встала и отошла в сторону. Когда свет загорелся вновь, она оглянулась и увидела бледного молодого человека, студента с женственным лицом, выглядевшего таким нервным, что Анчи Мин сразу поняла – он был прикоснувшимся к ней парнем. Ян была возмущена тем, что Анчи Мин никого не позвала на помощь. Ответ Анчи Мин: «Вообще-то мне это понравилось» – ее ошеломил. «Девушки часто поддразнивали друг друга, намекая на свои антиреволюционные настроения. «Ой, какой же это разврат – личная жизнь! Пожалуйста, поставь этот вопрос в повестку дня собрания нашего подразделения». По ночам они шептались и фантазировали, иногда друг о друге. Однажды после того, как Ян пожалела о том, что Анчи Мин не мужчина, они обнялись, но тут же отпрянули друг от друга. Целибат на «Ферме красного огня» навязывался так сурово, что нарушителей могли казнить. Шао Чинг была спасена только потому, что по настоянию Ян отреклась от любовника и возложила на него всю вину. В результате она повредилась рассудком, а поправиться так никогда и не смогла. Наверняка ее постоянно преследовали воспоминания о том, как оборвался ее подростковый роман, обрекший молодого человека на пытки и смерть. Находившиеся в состоянии постоянно неудовлетворенного эротизма, Анчи Мин и Ян вели себя осторожнее, но считали, что жестокость режима лишь усиливала целибат как неестественное состояние, и как могли исследовали восхитительные возможности чувственности. Подобно весталкам-петербурженкам они соблюдали целибат только потому, что расплатой за бунт был не только срам, но и смерть. Целибат в полигамном браке [823] В 1972 г. миниатюрная благочестивая семнадцатилетняя палестинская девушка Рахме вышла замуж за пятнадцатилетнего Махмуда и переехала жить к нему в лагерь на Западный берег. У них рождались дети. Рахме была беременна четвертым ребенком, когда Махмуд без памяти влюбился в Фатин, очаровательную девушку-подростка. «Я обожаю Фатин, – сказал он Рахме, – и она приняла мое предложение выйти за меня замуж. Ты можешь взять развод». Рахме не имела ничего против того, чтобы оставить вспыльчивого мужа, нередко ее оскорблявшего, но исламский закон требовал, чтобы она оставила ему детей, которых должна была воспитывать его новая жена. «Я не хочу с тобой разводиться, – ответила Рахме. – Мне хочется сохранить свою семью». Махмуд предупредил: если она останется, за любые конфликты с Фатин он будет винить ее и к тому же больше никогда не станет с ней спать. Положение Рахме в полигамной семье было хуже, чем печальный жребий принцессы Дианы, нередко характеризовавшийся ею как menage a trois[824] – она была обречена на соблюдение целибата в возрасте двадцати трех лет. Рахме пошла на это, потому что не могла расстаться со своими четырьмя детьми. Она добросовестно выполняла данное обещание и во всем старалась сотрудничать с Фатин. Фатин одного за другим родила еще одиннадцать детей, и Рахме подметала дом, все мыла и чистила, готовила и молилась, ни на что при этом не жалуясь. Она и ее старший сын, которому Фатин нравилась и которую он ненавидел за то, что та «стала причиной страданий моей матери, из-за нее переставшей жить нормальной жизнью», терпели сложившееся положение, надеясь, что, когда он сможет содержать Рахме и младших сестер, им удастся сбежать. Рахме – одна из миллионов женщин, которые из-за полигамных браков или гаремов их супругов были вынуждены соблюдать целибат. Каждая женщина терпела это по-своему. Позиция Рахме была непоколебимо прочной и определялась просто – четверо детей. Для их блага она жила в страшной тесноте перенаселенного дома, деля его с другой женой, любимой ее мужем, и ее одиннадцатью детьми, родившимися от их любви, звуки которой доносились до нее, когда сама она лежала в одиночестве – возрожденная дева под крышей беспутного мужа. Жертвы целибата при гендерном дисбалансе [825] Целибат может возникнуть по самым разным причинам. Нередко к нежелательному целибату может привести гендерный дисбаланс, ставший широко распространенным явлением. Соотношения искажаются под воздействием ряда разных факторов. Важнейшими из них являются войны, в которых убивают огромное число мужчин достаточно узкой возрастной категории. Убийство младенцев женского пола как следствие предпочтения детей-мальчиков деформирует население таким образом, что женщин становится гораздо меньше; проявлением такого приводящего в замешательство положения является положение в современном Китае, где на каждые сто женщин приходится 118,5 мужчин[826]. Целибат может представлять собой один из ответов на половой дисбаланс, особенно если принять во внимание прогнозы китайских чиновников, считающих, что «число безнадежных холостяков может быстро достичь восьми миллионов»[827]. (Другим решением проблемы могла бы стать полиандрия[828].) Старость также является причиной целибата, обычно среди женщин. Многие из них замужем за мужчинами, страдающими импотенцией, которая составляет проблему многих престарелых мужчин. Если эти женщины не занимаются сексом вне брака, они обречены на соблюдение целибата. То же самое касается миллионов женщин, переживших своих мужей, – это еще одна распространенная причина целибата. Их положение не вызывает понимания или поддержки. Общество относит этих пожилых женщин и некоторых мужчин к категории импотентов. Если они проявляют интерес к сексуальным отношениям, их высмеивают как бесстыдников. В Северной Америке, например, в домах для престарелых целибат обычно поощряется. На закате жизни даже женщинам и мужчинам, проявляющим к сексуальным проблемам повышенный интерес, следует вернуться к целомудренному существованию, хоть сами они к нему не стремятся и не испытывают от него удовольствия. Такой образ жизни, отнюдь не вызывающий у них энтузиазма, подкрепляется отношением их взрослых детей. Нередко они бывают глубоко огорчены и испытывают отвращение даже при намеке на сексуальную активность или хотя бы проявление к ней интереса со стороны своих матерей. Они полагают, что такой эротизм неуместен, опасен, даже эгоистичен – ведь хорошие матери живут для других, в то время как сексуальность удовлетворяет исключительно личные потребности. В пожилом возрасте от женщин ожидают возвращения к непорочному состоянию раннего детства, когда они были бесполы, девственны и чисты[829]. В результате многие реагируют на это, подавляя свою чувственность. Их заставляют ощутить собственную вину и неполноценность, при этом соблюдая целибат, как от них того и ожидают. Еще большее число любвеобильных пожилых женщин соблюдают целибат из-за недостатка подходящих партнеров. Положительной стороной здесь является то, что у них это происходит ближе к концу жизни, в отличие от других типов принудительного целибата. Напомним: сюда можно отнести воздержание, с которым обычно сталкиваются молодые заключенные и которое прежде были вынуждены соблюдать молодые учительницы, китайские лагерные рабочие, в меньшей степени – жены, состоящие в полигамных браках или живущие в гаремах. Целибат вдовства Непорочность вдовства у индусов [830] В настоящее время вдовство ассоциируется с печалью, сроком совместной жизни, поседевшими волосами и хрупкостью костей в старости. Есть и молодые вдовы, но, поскольку им снова можно выйти замуж, они бывают опечалены не сильнее, чем разведенные жены того же возраста. Наш образ в значительной степени соответствует действительности. Но так было не всегда. До тех пор пока успехи медицины не получили широкого распространения в разное время в разных местах, вдовы и вдовцы могли быть любого возраста. Смерть не уважала ни молодость, ни зрелость, сводя свои жертвы в могилу при рождении детей, в детстве, в моровые поветрия, эпидемии, засухи, голод, во времена других стихийных бедствий. Вдовы в те времена могли быть подростками, женщинами средних лет и старухами. С нашей точки зрения на целибат, реальное значение в данном случае имело будущее – жизнь в качестве вечных вдов или вновь вышедших замуж жен. (Вдовцы встречались реже, поскольку их чаще убеждали жениться вновь.) Во всех обществах существуют традиции повторного замужества вдов, во многих из них это разрешается, в некоторых специально оговаривается, что они должны выходить замуж за братьев мужа, а те обязаны брать на себя обязанности по воспитанию детей и заботу об овдовевшей женщине. Другие общества в вопросе о повторном выходе вдовы замуж настроены – или были настроены – безразлично или враждебно. К последней категории, в частности, относились ранние христиане. Выход замуж за другого мужчину даже после смерти первого выглядел для них как сексуальная распущенность, и потому это сурово осуждалось. Предполагалось, что вдовы навсегда должны оставаться целомудренными. Если женщина была замужем, общество признавало исключительное право ее мужа на сексуальное обладание ею, которое сохранялось даже после его смерти. Господствующая точка зрения сводилась к тому, что повторный брак вдовы нарушал это право, передавая его другому мужчине, и это рассматривалось как предательство по отношению к ее первому мужу. Отношение индуизма к вдовьей доле включает элементы такого исходного отвращения к женской сексуальности, связанного с предшествующими перевоплощениями, что в результате приводит к безжалостно осуждающему вдов выводу. В индуизме смерть мужа – особенно от несчастного случая, болезни или хронического состояния (в противоположность старости) – объясняется грешным поведением его жены в предыдущей жизни. Что можно возразить такому толкованию, лежащему в самой основе подхода этой религии к миру? Поэтому вместо сочувствия к ее тяжелой утрате, озабоченности тем, как и на что ей жить дальше, тревоги о детях, растущих без отца, индуизм набрасывается на вдову с обвинениями и обрекает ее в лучшем случае на жизнь как в аду, а в худшем – на мучительную смерть. Вот краткая история одной индийской вдовы. Жила-была в начале XX в. девочка по имени Джанаки, которую в детстве выдали замуж за мальчика, чьи родители вместе с ее родителями сговорились о заключении брачного союза, когда она была еще слишком маленькой, чтобы понимать значение этого события. Вскоре произошла трагедия, и ее муж умер, хотя в этом случае смысл того, что произошло, до нее не мог дойти. В тот особый день Джанаки было два годика, она была голенькая. Девочка украдкой ускользнула из дома и оказалась на улице, где ей хотелось присоединиться к старшим девочкам, весело игравшим в аграхарам – квартал брахминов. Девочки прекратили играть, окружили ее, стали танцевать и угрожающе ей кричать: «Вдова! Вдова! Ты нехорошая девочка, у тебя нет тали!»[831]. Маленькая Джанаки закричала от страха, но девочки, в большинстве своем молоденькие невесты с золотыми цепочками, на которых крепились тали – золотые подвески, символизирующие брак в Южной Индии, упорно продолжали над ней издеваться: «Ха-ха-ха! У Джанаки нет тали!» Всхлипывая и отбиваясь, Джанаки вырвалась из кольца окруживших ее мучительниц и, к облегчению ее соседки Суббалакшми, вбежала в дом в объятия матери. Пытаясь утешить ребенка, мать сняла собственное тали и надела его на шею Джанаки. Малышка выбежала с драгоценной цепочкой на улицу, туда, где веселились другие девочки. Суббалакшми, глядя на нее через окно, вздохнула, увидев, что большие девочки начали приставать к маленькой. Они «свирепо» схватили ее за тали и при этом вопили, что Джанаки не имеет права его носить. Джанаки снова убежала, и на этот раз ее мама позаботилась о том, чтобы девочка больше никогда не пыталась играть с соседскими детьми. Суббалакшми больше никогда ее не видела[832]. Что сделала Джанаки за два годика своей жизни, чтобы заслужить такие презрение и ненависть? С точки зрения индуса, сама постановка вопроса неверна. Это были не два коротких года ее нынешнего воплощения, а какие-то жуткие грехи, совершенные ею в предыдущей жизни, которые привели к смерти ее молодого мужа. Джанаки была злым созданием, вдовой, и даже если она никогда не знала своего мужа, именно она спровоцировала его смерть и должна была расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь. До самого последнего времени в индусском мире вдов в любом возрасте оскорбляли и проклинали. «Некоторые говорят, что детские браки ведут к раннему вдовству», – писал брамин. Иначе говоря, вдовы (например, Джанаки) были преступницами, подлинными убийцами. Какую же жизнь заслуживали такие злые существа? Самую жестокую и самую целомудренную. Ману, законодатель индусов, постановил, что вдова должна доводить себя до голода, питаясь только травами, кореньями и фруктами, и потому она традиционно ела лишь раз в день, причем только самую простую пищу, и всегда была голодна[834]. Чтобы обеспечить целомудрие ей, а ее семье честь, она должна была оставаться в родительском доме, внешне выглядеть безобразно и постоянно терзаться душевными и физическими мучениями. Волосы ее были обриты, она не могла больше носить на лбу отличительный знак брака – красную точку тилаку. С нее снимались все ювелирные украшения – серьги, носовые кольца, браслеты на руках и на ногах, цепочки. Она носила только белое сари без блузки под ним и ходила босая. На нее ложились самые грязные домашние работы, которые отказывались делать все остальные; она трудилась как каторжная и не могла покидать свой дом, всеми оскорбляемая и проклинаемая. По ночам она спала на полу, иногда на жестком матрасе. В древние времена она должна была мазать голову грязью и спать на камнях. Ей запрещалось участвовать в семейных прогулках, церемониях и торжествах. Несмотря на все лишения, целомудрие вдовы всегда подвергалось сомнению. В народной песне вдова сетует свекрови: Я буду одна в постели, свекровь моя, и не на несколько дней; Незрелая до брака, я была совершенно неопытна; А теперь как мне проводить дни и ночи в одиночестве?[835] Конечно, вдова была легкой добычей, и хищником в отношении нее нередко становился родственник-мужчина. Поскольку двойные стандарты в Индии процветают столь же пышным цветом, как и в других местах, если вдова беременела, ждать поддержки от кого бы то ни было ей не приходилось. А ее совратитель, будучи мужчиной, избегал любых последствий их связи. Но даже если он того хотел, жениться на ней ему было нельзя: вдова вечно принадлежала своему мужу, повторный брак был ей категорически запрещен. Увы, у Суббалакшми тоже были насущные причины задуматься над последствиями вдовства, и не только потому, что она жила вместе с маленькой вдовой Джанаки. Вскоре после брака, в который вступила сама Суббалакшми, ее семью огорчила ужасная новость о том, что мальчик-муж, виденный ею лишь единожды, скончался в день свадьбы. Большинство девочек в ее положении были обречены провести остаток жизни в мучениях, работая до изнеможения от зари до зари, постоянно голодая, ни от кого не слыша доброго слова, а ей повезло. Она овдовела в одиннадцать лет, и дома к ней относились с любовью, по крайней мере пока были живы ее родители. После смерти мужа первые подозрения об уготованной ей судьбе закрались к Суббалакшми, когда ее любимый дядя, обнимая ее, разразился потоком слез. Позже мать забрала у нее замечательное свадебное платье, которым девочка так гордилась, разрезала его пополам и сделала из него юбки двум ее сестрам. Так началось вдовство Суббалакшми. Суббалакшми оказалась в числе незначительного меньшинства вдов, чьи истории закончились благополучно. Ее спас отец, преподававший в школе и подтягивавший ее по английскому языку. Он сотрудничал с англичанкой, подыскивавшей педагогические училища для вдов браминов. В определенном смысле это можно было считать революционным событием, оказавшимся успешным потому, что сострадательные родители за счет выпавшего им шанса отчаянно пытались спасти овдовевших дочерей от традиционной судьбы. Остальные миллионы вдов мучительно страдали. Многие из них были детьми, как Суббалакшми и Джанаки, никогда не жившими со своими мужьями. Нередко они оказывались такими же малышками, как Джанаки. Неудивительно, что на протяжении индийской истории число девочек-вдов было огромным. В последней переписи населения XIX в. отмечено, что только в одной Калькутте насчитывалось десять тысяч вдов в возрасте до четырех лет и около пятидесяти тысяч в возрасте от пяти до девяти. С 1921 по 1931 г. во всей Индии число девочек-жен возросло с 8 565 357 до 12 271 595, тем самым создав потенциал для миллионов малолетних вдов в будущем. Суббалакшми полагала, что это неправильно. Индуизм учит, что до вступления в брак и рождения детей мальчики и девочки должны проводить годы как целомудренные брахмачарины. Ганди тоже ненавидел детский брак. «Где, – спрашивал он в 1926 г., – те храбрые женщины, которые будут работать среди девочек-жен и девочек-вдов, и кто неустанно, не покладая рук будет делать все возможное, чтобы ни одна из них не досталась мужчинам, пока женитьба на девочке станет невозможной?»[836]. Кроме того, он жаловался на то, что «с нашими вдовами часто обращаются не по-человечески»[837]. Действительно, обращение было нечеловеческое, но основывалось оно на традиционных представлениях о женщинах. Читать о них нелегко. Как, например, отнестись к такой древней мудрости: И, говорится дальше в этом перечне осуждений, «женщины соединяют в себе злобу и порочность лезвия бритвы, яда, змеи и огня», а их естественными недостатками являются «лживость, бездумные действия, коварство, сумасбродство, неуемная жадность, скверна и жестокость». Они «похотливы, непостоянны и вероломны», а «сердца у них как у гиен»[839]. Законодатель Ману выразил это очень точно: «Кража зерна или скота, совокупление с женщиной, которая пьет спиртное, или убийство женщины – незначительные преступления»[840]. Взгляды Ману чрезвычайно важны, поскольку на протяжении двух тысяч лет они оказывают влияние на законодательство и обычаи. У женщин не было прав, они жили лишь для того, чтобы служить своим мужьям, а те могли их безнаказанно оскорблять, бросать или продавать. Женщины были обязаны хранить целомудрие. Нарушение его могло навлечь на женщину величайшие бедствия. Потому вдовство вдвойне вменялось им в вину – как неопровержимое свидетельство прежнего греха и как уязвимое положение, в котором слабые, похотливые, непостоянные женщины испытывали больший, чем обычно, соблазн сбиться с пути истинного. В связи с этим безжалостное отношение к вдовам было вполне логично. Это служило им наказанием за убийство своих мужей и, как в случае явного военного преступления, не давало им возможности сопротивляться и делало их неспособными даже помышлять о сопротивлении. Сати как предельное воплощение пояса целомудрия Но, может быть, убожество вдовьей жизни было не самым тяжким следствием смерти мужа. Вдова-то ведь еще была жива, если так можно выразиться. Многие индусы, в основном мужчины, полагали, что для вдовы и это слишком много. Они считали, что если муж женщины счастлив, то и она должна испытывать счастье. Если он печален, то и ей надлежит грустить. А если он умер, то жена должна следовать за ним. Поэтому даже если она с трудом волочила ноги у дома злорадного родственника мужа, и то было для нее слишком много. Любая хорошая вдова (индийский оксиморон) должна была знать, что незачем ей навязывать свое оскверненное естество сему миру. Вот этой цели и служила сати – традиция, в соответствии с которой вдова приносила себя в жертву на погребальном костре мужа. Самой убедительной причиной для сати было «первостепенное значение женского целомудрия», хотя финансовые и имущественные соображения также стоили жизни многим кому-то неудобным вдовам. Один борец против традиции сати объяснял, что прямые родственники и родственники по мужу опасались, что, «если не будет кремации, вдовы могут куда-то запропаститься; а если они сгорали, эти опасения исчезали. Их семьи и родственники освобождались от предчувствия и опасений». Если смотреть с такой точки зрения, «сати становится… предельным воплощением идеи пояса целомудрия»[841]. Вдова, которая охотно сжимает сандалии мужа и взбирается без посторонней помощи на костер, чтобы лечь рядом с его трупом, когда уже подожгли вязанки хвороста, достойна глубокого уважения. После сожжения таких вдов восхваляли и сочиняли о них мифы, как и о мусульманских террористках-смертницах, охотно выступающих в роли человека-бомбы, чтобы сразу же после взрыва попасть в рай. Однако огромную разницу в их положении составляло то, что подавляющее большинство сати шли на самосожжение неохотно. Те, кто так поступал, руководствовались религиозными убеждениями или, что более вероятно, в подавляющем большинстве решались на такой шаг от отчаяния. Хотя по закону обряд сати был запрещен в 1829 г., эта традиция процветала и в конце XX в., когда в сентябре 1987 г. молоденькая девушка Руп Канвар была сожжена во время кремации своего мужа. На протяжении столетий свидетели много говорили о силе женщин, совершавших сати, как было принято считать, добровольно. В XVII в. в Лахоре француз Франсуа Бернье наблюдал за тем, как несколько браминов и пожилая женщина связывали дрожавшую и всхлипывавшую двенадцатилетнюю вдову веревками, лишая ее возможности шевелиться, а потом клали ее на костер. Он был свидетелем и другого обряда сати, когда вдове не давали вырваться из пламени мужчины, державшие в руках длинные жерди. В XVIII в. западный наблюдатель видел вдову, привязанную к телу мертвого мужа на груде вскоре подожженных бревен. Ночь выдалась темная и дождливая, и вдове удалось вырваться из опалявшего пламени и спрятаться поблизости. Через какое-то время ее родственники заметили, что на костре лежит лишь одно тело. Они подняли тревогу и через некоторое время нашли несчастную женщину, забившуюся в заросли кустарника. Выгнал ее оттуда собственный сын и приказал матери броситься обратно в погребальный костер либо, по крайней мере, утопиться или повеситься. В случае отказа, предупредил он мать, она обречет его на позор и изгнание из касты. Таких историй существует множество. Вдовам давали наркотики, их били, связывали, терроризировали и привязывали к телам умерших мужей, часто – на медленно горящих побегах зеленого бамбука. В 1835 г., несмотря на ожесточенные протесты британского агента, пятерых отчаянно вопивших и сопротивлявшихся вдов упокоившегося правителя сожгли вместе с ним на погребальном костре. В 1950-х гг. одной вдове удалось избежать сати и ускользнуть из пламени погребального костра умершего мужа. Обгоревшая и умиравшая, она лежала под деревом два дня, пока она не умерла, никто пальцем не пошевелил, чтобы ей хоть в чем-то помочь. Руп Канвар было восемнадцать лет, когда ее муж, с которым она прожила восемь месяцев, умер от гастроэнтерита в селении Деорала, штат Раджастхан. Несколько часов спустя в тот же самый день – 4 сентября 1987 г., крепкие мужчины, размахивая мечами, отвели ее к наскоро сооруженному погребальному костру ее мужа. Некоторым свидетелям казалось, что она шла нетвердым шагом с пеной у рта, другие говорили, что она была бодра и хладнокровна. (Заручиться документальными подтверждениями было невозможно, потому что свидетели не хотели признавать, что участвовали в противозаконном событии.) «Мамочка! Папа!» – кричала Руп, подожженная своим несовершеннолетним и потому неподсудным деверем, размахивая объятыми пламенем руками, а языки пламени лизали ее тело. Ни мамы ее, ни папы там, конечно, не было; им рассказали о «храбром решении» их дочери только после свершившегося события. Руп Канвар стала (к счастью) последней жертвой многовековой традиции. Ее смерть использовали власти со своей гражданской позиции – как неожиданную, но удачную возможность для привлечения в их небольшое селение паломников. Пока родственники мужа Руп с важным видом разглагольствовали о сохранении своей чести, Деорала внезапно превратилась в новую сияющую звезду на религиозной карте[842]. Жар страсти холоден как лед по сравнению с адом печального окончания сати. Миллионы женщин, сожженных во время сати, скончались жуткой смертью, но с уверенностью в своей праведности и гордостью или, по крайней мере, благодарностью за то, что отблески пожравшего их пламени вскоре отразятся почетом и уважением на всех членах их семьи. Многие миллионы женщин были брошены в пламя своими родственниками и родственниками умершего мужа. Последние решительно хотели покончить с нежелательным присутствием вдов и, прежде всего, гарантировать, что те никогда не обесчестят себя или их любимых (даже нелюбящих) непристойными мыслями, а тем более поступками. Таким образом, можно сказать, что сати представляет собой упреждающий удар по потенциальной порочности. Целибат кастратов Целибат, ведущий к необходимости кастрации – удалению половых органов, заставляет нас содрогаться от высокоразвитой в наше время чувствительности. И тем не менее на протяжении вот уже более четырех тысяч лет миллионам мужчин приходилось терпеть такие увечья. Возможно, первыми, кто стал их применять, были персы. Как отмечал в XVIII в. один ученый, На протяжении столетий значительный процент евнухов составляли молодые люди из семей, чья бедность приводила к решению кастрировать ребенка. В этих случаях родители рассчитывали послать сына делать карьеру в областях, закрытых для всех, кроме евнухов: некоторых типах домашних услуг в аристократических семьях или при дворе или в качестве кастратов – оперных певцов. Других мальчиков кастрировали после порабощения враги, одерживавшие победы в войнах с их народами. Наглядным тому примером служила политика кастрации захваченных в плен мужчин, проводившаяся Навуходоносором – «он не позволял никому, кроме евнухов, оказывать ему личные услуги»[844]. Иногда мужчины старшего возраста добровольно шли на операцию, почти всегда рассматривая ее как способ заработать на жизнь в качестве затейника, развлекающего зрителей, или слуги при дворе. Иногда взрослые мужчины сами себя кастрировали по причинам религиозного характера; отец Церкви Ориген, некий Валесий, еретик христианской секты III в., о котором мало что известно, русская секта скопцов в XIX в. являются примерами такого действующего по собственной инициативе целибата. Гораздо ближе к нам по месту и времени стоит секта калифорнийского компьютерного культа целибата «Небесные врата», члены которой совершили массовое самоубийство в 1997 г., а их руководитель Маршалл Эпплуайт обратился к кастрации как к отчаянной мере, направленной на уничтожение его неопределенной сексуальности. Сотни тысяч людей также были кастрированы в качестве наказания за воображаемые или реально совершенные ими преступления – от мастурбации до изнасилования. Душевнобольных или неполноценных в физическом отношении мужчин оскопляли, чтобы не дать им завести потомство. Афроамериканских мужчин жестоко кастрировали в ходе зверских акций самосуда бесчинствующей толпы, у которой их сексуальность вызывала ужас. Мы содрогаемся при мысли о кастрации по ряду причин. Она затрагивает самые интимные стороны человеческого существования. Она почти всегда представляла собой кровавую расправу, производимую неопытными и неумелыми шарлатанами и стоившую жизни большинству жертв. Ее последствия сказываются на протяжении всей жизни, они весьма ощутимы и имеют далекоидущие последствия, затрагивающие внешний вид, характер и, прежде всего, психологическое развитие и адаптацию. Теперь мы знаем, насколько существенную, возможно – жизненно важную, роль играет половой член в психосексуальном развитии. Уроки, сурово усваиваемые в ходе жизненных обстоятельств, пошедших наперекосяк, научили нас тому, что сексуальность – не какой-то неопределенный показатель, который врачи могут успешно изменить просто в ходе радикальной операции. Когда мы читаем о евнухах, будь то в средневековом Китае или Оттоманской империи, или когда речь идет о жертвах нацистской евгеники, повышение нашей осведомленности о воздействии кастрации существенно меняет наши представления в этой области. Проблемы, связанные с кастрацией, сложны и настолько же захватывают дух, насколько смущают. Евнухи, оставившие записи о своем несчастье, писали о глубоких и никогда не окидавших их чувствах, касающихся этого увечья. Несмотря на то, что таких документов недостаточно для детального изучения реакции самих кастрированных, все анекдотические свидетельства дают основания предполагать, что большинство евнухов с горечью думали о физическом воздействии кастрации, равно как и о неприязни и гонениях на них со стороны основной части общества, включая самых могущественных военачальников Византийской империи. Вместе с тем евнухи нередко понимали и ценили другое измерение их состояния, рассматривая в качестве средства – единственного средства, бывшего в их распоряжении, – получить доступ к должностям, которые обычные люди занимать не могли. Они или их родители боролись с бедностью, продавая сексуальность за возможности, часто, хоть и не всегда, становившиеся реальностью. После этого у них оставалась вся жизнь для того, чтобы противостоять другим, менее приятным последствиям пережитой процедуры. В частности, им приходилось иметь дело с беспрестанными унижениями и вынужденным целибатом, хотя существуют многочисленные свидетельства того, что они испытывали сексуальное влечение, но их изуродованные тела не могли его удовлетворить. К числу этих людей относились самые удачливые мужчины, которые, по крайней мере, были в состоянии осмыслить свое положение. У других, ставших жертвой грубой силы, не было даже такого утешения. Евнухи в греческой мифологии [845] После того, как из первозданного хаоса возникла богиня земли Гея, творение стало развиваться быстрее, потому что, родившись девой до рождения Девы Марии, она породила море, горы и небо и нарекла его Ураном. Гея и Уран стали любовниками, и мать с сыном родили много детей, включая титанов и титанид. В их число вошли Кронос и Рея, родители Зевса, ряд других важных божеств, а также циклопы и сторукие гиганты. Последних, с точки зрения Урана проблемных, детей он ненавидел так сильно, что отказался выпускать в мир. Однако единственный способ достижения этого состоял в том, чтобы затолкать их обратно в утробу бедной Геи, несмотря на страшную боль, причиняемую ей. Гея пришла в бешенство от бесчувствия и властного характера Урана. Она призналась в том Кроносу и титанам, и вместе они составили заговор с целью отомстить Урану. Гея снабдила Кроноса оружием – изготовленным ею самой кремневым серпом – и указаниями. В следующий раз, когда Уран на нее взгромоздится, титаны должны были его схватить и лишить возможности двигаться, а Кроносу надлежало отрезать его гениталии. Все произошло, как и было задумано. Кастрировав Урана, Кронос выбросил отрезанный орган вместе с серпом в море. Как только соленая пена над ним сомкнулась, как это ни странно, из него чудесным образом возникла Афродита – богиня любви. Капли крови превратились в трех фурий – мстительниц за убийство родителей и лжесвидетельство. С первых лет творения греческого мира одним из его основных божеств был кастрат, который превратился в богиню, почитаемую и сегодня за ее преданность любви. Пока оскопленный Уран оставался на небесах, в греческой мифологии обосновалась фригийская богиня Кибела и определила гораздо более активную роль евнухов в народной религии. По всем существующим сведениям, история Кибелы связана с неистовой апологетикой кастрации. Она возникла как странное, сочетающее специфику двух полов создание, настолько встревожившее богов, что они ее кастрировали. После этого она стала богиней Кибелой, Великой Матерью, в то время как ее отрезанные мужские гениталии превратились в миндальное дерево. Орех с миндального дерева упал вниз и оплодотворил речную богиню, родившую сына Аттиса. Как типичная гречанка, стремившаяся избавиться от нежеланного младенца, богиня оставила его на склоне горы, где его выкормила коза. Аттис вырос, превратился в юношу необычайной красоты, и Кибела страстно в него влюбилась. (Конечно, она не знала, что через родственную связь с миндальным деревом он был либо ее сыном, либо возникшим после кастрации клоном.) Аттис не ответил взаимностью на бурную любовь Кибелы и предпочел ей царскую дочь. Кибела от ревности пришла в ярость, в гневе лишила Аттиса и его будущего тестя рассудка, и они себя кастрировали. Когда Аттис умер от ран, Кибела была безутешна. Она превратила его в сосну и распорядилась, чтобы поминальные молитвы по нему могли служить только евнухи как священники ее храма. Так это и произошло. Культ Кибелы был введен в Риме в 204 г. Священники, или галлы, кастрировали себя старомодными инструментами – такими, как заточенные камни или осколки керамических черепков; они носили женское платье, отращивали длинные волосы и причесывали их по женской моде. Римляне, которым закон запрещал присоединяться к священникам или кастрировать себя, высмеивали галлов, называя их мужчинами наполовину. Римский поэт Марциал написал презрительные строки, ложно обвиняя галлов в такой сексуальной непристойности, как куннилингус. Тебе отрежут член, но исход такой не самый плохой, Промежности любитель: теперь пора работать головой. На член ведь свой пропавший ты сам взирал с тоской, Зато язык твой рушит правило Кибелы: он мужской[846]. В лирическом стихотворении Катулл обессмертил Аттиса, стремясь отразить его смущение, горечь и сожаление. Аттис, побуждаемый бушевавшей в нем яростью, отрезал свое мужское естество острым камнем. Из несчастнейших несчастный, горевать отныне буду… И теперь мне быть менадой, быть себя бесплодной частью?.. Жаль мне, жаль, что я так сделал, как раскаиваюсь горько![847] Однако император Юлиан рассматривал оскопление как «священный и неописуемый урожай»[848], другие полагали, что галлы были мудрыми, непорочными и святыми. Кастрация становилась для них актом очищения, наделявшим их невинностью девственниц и детей, потому что только целомудренные люди могли исполнять некоторые обряды. Священники Кибелы были не единственными кастратами в классическом мире: кастрированные священники также служили богине Гекате в храме монастыря Лагина в Карии, на территории современной Турции; мегабизы, смотрители храма Артемиды в Эфесе, тоже принадлежали к числу кастратов. Таких людей было сравнительно немного; они кастрировали себя сами, вели безупречный и непорочный образ жизни, обладали гораздо большей духовной силой, чем те, кто добровольно соблюдал целибат, но в любой момент мог сбиться с пути истинного. Когда евнухи брали какое-то дело в свои руки, как это нередко случалось, они отказывались от мирских житейских забот и незамедлительно обретали превосходство. Кастрация в Китае – путь к карьере [849] В декабре 1966 г. скончался последний китайский евнух, завершив многовековую традицию кастрации как части подготовки к занятию важной должности на государственной службе[850]. Божественное происхождение этого обычая имело астрологический характер и привело к тому, что китайцы стали верить в доказательство определенными звездами того обстоятельства, что кастрация составляла путь к блестящим карьерным возможностям. Со времени династии Цинь (221–207 гг. до н. э.), а может быть, даже еще династии Чжоу (1027–256 гг. до н. э.) евнухи служили во дворце, в Запретном городе, который императору было запрещено покидать[851]. Сначала императорский дворец охраняли евнухи-стражи ан йен; другие, которых называли ссу йен, следили за положением в императорском гареме и наказывали заблудших придворных дам. Евнухов кастрировали насильно, они происходили либо из представителей покоренных народов, либо из заключенных, осужденных на лишение половых органов за преступление, состоявшее в соблазнении незамужних женщин. (Похотливые и развратные женщины содержались под стражей до конца своих дней.) Большим преимуществом евнухов была их неспособность к продолжению рода, поскольку это означало, что они никогда не стали бы руководствоваться честолюбивыми стремлениями своих детей. Оторванные от семей, не имевших права посетить их во дворце, евнухи могли обращаться лишь к императору как к той семье, которой они навсегда были лишены. По этим причинам представлялось, что в государственных делах им можно было больше доверять. Они могли присваивать себе деньги, но никогда не стали бы плести заговоры в интересах своих сыновей. Они могли как-то обмениваться любовными ласками с охраняемыми наложницами, но ни о какой беременности в результате этого речи не шло. Как не вполне мужчины, евнухи казались подходящими кандидатами в посредники между гражданами и императором – божеством, которому не по чину было вступать в контакт с обычными смертными, чтобы те не заметили, что повелитель на самом деле тоже самый обычный человек. Через какое-то время честолюбивые китайцы стали обращать внимание на то, что перед евнухами открываются замечательные карьерные возможности, и начали кастрировать себя или своих детей, уподобляясь студентам, сдающим экзамены в надежде получить хорошую работу в будущем. К X в. была официально признана особая форма кастрации. Утвержденные претенденты шли в шанг цу (маленькую хижину) за пределами дворца, где операции проводил имевший государственную лицензию внештатный специалист со своими учениками. Живот и верхние части бедер пациента туго перевязывали, а его половые органы трижды промывали в горячем отваре жгучего перца (к сожалению, слишком слабого анестезирующего средства). Будущего евнуха полулежа помещали на нагретую кушетку, и помощники хирурга удерживали его за талию и за ноги. Хирург стоял перед пациентом, сжимая в руке небольшой кривой нож. «Ты будешь об этом жалеть или нет?» – спрашивал он нараспев. При малейших признаках сомнений операция отменялась. В противном случае он склонялся вперед, профессионально делал разрез – и voilа![852] Появлялся новый евнух. Отрезав мошонку и половой член, хирург закупоривал мочеиспускательный канал. Потом его помощники покрывали рану промокательной бумагой и перевязывали ее. Теперь евнух должен был встать, облокотившись о помощников, и ходить вокруг хижины два или три часа, пока ему не позволяли лечь и отдохнуть. В течение трех дней он не пил жидкости, и его страдания усугублялись страшной жаждой. Через три дня хирург откупоривал его мочеиспускательный канал. Если моча вытекала, операция прошла успешно. Если нет, пациент был обречен на мучительную смерть. Теперь наступал важнейший акт сохранения пао, или сокровища, как называли искалеченные гениталии. Только самый безответственный хирург забывал сохранить их, поскольку без этого важного предмета евнух не мог рассчитывать на продвижение по службе. Они также требовались после его смерти для вступления в следующую жизнь целым, хоть и поврежденным. Нередко случалось так, что травма и мучения от операции кастрации были настолько сильны, что из головы нового евнуха напрочь вылетали мысли о пао, и он забывал о нем попросить. В этом случае пао юридически принадлежало хирургу, который, как было заведено, продавал его подлинному собственнику за сумму, в восемь раз превышающую стоимость самой операции. Если пао был утерян или украден, евнух, хотевший продолжать работу, покупал его или брал напрокат у кого-нибудь другого. Сто дней спустя после операции рана обычно заживала – если, конечно, сам пациент выживал. После этого хирург получал свой гонорар, на который в противном случае рассчитывать не мог. Сумма была настолько велика, что бедные евнухи, а таких было подавляющее большинство, могли выплачивать ее лишь по частям, внося из ожидавшейся на императорской службе зарплаты. Типичный евнух был ребенком мужчины из бедной семьи, и его мужское естество становилось ценой за благосостояние и власть, в противном случае бывшими для него недосягаемыми. (В отличие от культурных мужчин, занимавших важные посты, он не мог рассчитывать на сдачу государственных экзаменов, дававших мужчинам доступ к высоким должностям.) После поправки евнуха посылали во дворец. Если за ним уже была закреплена определенная должность, дата кастрации становилась днем рождения его новой жизни. Как ни печально, гарантий этого никто не давал, и отвергнутых евнухов ждало жалкое прозябание в качестве нищих-попрошаек или мелких преступников, презираемых обществом ущербных полумужчин. В конце правления династии Мин, в 1644 г., двадцать тысяч кастратов претендовали на три тысячи вакантных должностей. Положение было настолько критическим, что правительство выделило парк, чтобы дать жилье тем созданиям, мужская жертва которых была принесена впустую. Евнухи выглядели не так, как другие мужчины, и одевались по-другому. Они носили черные штаны, поверх них надевали длинный серый балахон, синее верхнее платье и шапку. Тех, кого кастрировали в детстве, называли т’унг ченг, а тех, кого оскопляли во взрослом возрасте, – ченг. И те, и другие говорили высокими голосами. У большинства из них не росли волосы на лице, они были более пухлыми и низкорослыми, чем нормальные мужчины. Молоденькие евнухи нередко мочились в кровать во время сна, и у китайцев в связи с этим даже возникло выражение: «вонючий как евнух». Считалось, что по характеру они эмоциональны и добродушны, обожают маленьких домашних собачек. У них легко складывались тесные и добрые профессиональные отношения, и нередко они объединялись и плели интриги политического характера. Ходили слухи о том, что они были настолько чувствительны в вопросе об утраченных гениталиях, что знакомые в их присутствии не осмеливались говорить даже о разбитом чайнике или бесхвостом псе. Успешные евнухи, число которых единовременно составляло около трех тысяч, были заняты в разных областях (инженерном деле, отделке помещений, сельском хозяйстве, уборке, приготовлении пищи, музыке, складском деле, изготовлении туалетной бумаги) и даже ухаживали за императорскими кошками. В большинстве случаев выполняемые ими работы считались далеко не наиболее престижными, но даже самый смиренный или ранее всего лишенный евнух мог рассчитывать на одну из нескольких высоких должностей, предполагавших непосредственный контакт с императором. Один такой могущественный евнух, Чжэн Ши Фэн, следил за половой жизнью императора с императрицей, а также с его наложницами и записывал даты совокуплений с тем, что если кто-то из них беременел, то его отцовство было бы обеспечено. Во время ужина он выбирал около двадцати табличек с именами наложниц и предлагал их императору в качестве деликатеса после ужина. После того как император делал свой выбор, указанную им женщину раздевали, и другой евнух приносил ее в спальню императора на спине. Немного позже евнух выкрикивал: «Время вышло!» – и, если император не собирался в ту ночь оплодотворить фаворитку, чтобы она забеременела его ребенком, ее отправляли восвояси. Как ни странно, евнухи также руководили сексуальным образованием императора, используя эротические изображения и учебные пособия. Кроме того, они обучали его риторике, манере держать себя за столом, правильному поведению и этикету, при этом устанавливая со своим великим правителем неслыханно близкие отношения. Император Ву настолько хорошо себя чувствовал с евнухом Ванг Веем, которого называл Пан-Пан (друг), что не слушал советников, если тот давал другой совет. Император Линди династии Хань любил класть голову на колени евнуху и называл двух особо приближенных евнухов «моя мама» и «мой папа». Такие расслабленно близкие отношения неудивительны, если принять во внимание отстраненность императора от реальной жизни и постоянную заботу, указания и утешение, получаемые от любимых евнухов со времени изолированного от других и одинокого детства. Иногда случалось так, что помимо императора к каким-то определенным евнухам привязывались члены императорской семьи. Вдовствующая китайская императрица Цыси в XIX в. воспитывала евнуха Ан Те Хая, крестьянского мальчика, кастрированного в двенадцать лет, и ограждала его от излишеств – таких, как скачки на коне по двору дворца, потому что эта забава составляла исключительно императорскую прерогативу. Другим ее любимцем был евнух Ли Лиен Йинг. Какое-то время он совершал мелкие преступления, потом работал сапожником, сам себя кастрировал, обучился парикмахерскому мастерству и благодаря ему смог проникнуть в сердце Цыси. За сорок лет, всегда при ее поддержке, Ли Лиен Йинг достиг огромной власти и составил колоссальное состояние за счет систематического взяточничества[853]. Как и следовало ожидать, пока рассказы об отношениях между императорами и евнухами достигали ушей широкой публики, придворная зависть и слухи преувеличивали и извращали смысл этих историй. Обычные люди, которые никогда бы и не подумали войти во дворец императора, презирали всех евнухов за их очевидную неуязвимость, продажность, физический облик и природу их уродства. Они в равной степени признавали власть евнухов и возмущались ею, одновременно страшась и ненавидя их как могущественных уродов. А что же происходило с их сексуальностью? Как справлялись эти тысячи мужчин с целибатом, навязанным им хирургическим путем? Некоторым их уродство навсегда отравляло существование, немногие отчаянно пытались изменить случившееся. Лао Цай, ненавистный сборщик податей, по слухам, убивал девственных мальчиков и пожирал их мозги в надежде заново отрастить себе гениталии. Другой евнух сделал то же самое с мозгами семи казненных преступников. Некоторые женились и пытались жить половой жизнью, иногда применяя искусственные устройства. Кто-то содержал наложниц. Однако подавляющее их большинство соблюдали целибат, никогда не утрачивая сексуального влечения и не имея при этом возможности его выразить. Ведь изначально мужчины шли на кастрацию в основном не в связи с отсутствием сексуальности. Молодые люди прибегали к этому лишь в качестве отчаянного средства преодолеть царивший в их семьях убогий образ жизни и беспросветную нищету и тем самым открыть путь к богатству, влиянию, безопасности и престижу. Около трех четвертей из них были детьми обедневших родителей, остальные молодые люди из честолюбия или по лености подставляли тело под кастрировавший их нож. Они понимали, что влекла за собой эта операция, но при сравнении половой жизни в бедности и лишениях с карьерой, лишавшей их сексуальных удовольствий, но ведущей ввысь и в идеале могущей обеспечить им доступ к членам императорской семьи, выбор в пользу последней не представлялся таким уж неприемлемым. Рассказы о дворцовых евнухах многих приводили в ужас, но некоторые воспринимали их как путеводные звезды надежды в мире, без них представлявшемся безнадежным. И когда будущий евнух быстро кивал, отвечая на фатальный вопрос: «Ты будешь об этом жалеть или нет?», перед его мысленным взором стоял не целибат, а благосостояние и власть. Рай византийских евнухов [854] Как и проституция, грабеж, убийство, другие преступления, кастрация была вне закона и в христианской теологии, и в римском праве. Император Юстиниан, правивший в 527–565 гг., издал указ о жестоком наказании за это преступление: те, кто его совершал, могли быть кастрированы сами; если операция их не убивала, они могли быть сосланы на принудительные работы в шахтах, а их собственность конфисковали. Но такой страшный риск только способствовал подъему цен на евнухов, и потому кастрация там процветала настолько, что один автор описывал Византийскую империю как «рай евнухов». Хотя в 325 г. на Никейском соборе мужчинам было запрещено кастрировать самих себя, а евнухам – становиться священниками, хотя римское законодательство с I по V в. запрещало кастрацию рабов, даже представители знатных семейств нередко выступали за кастрацию собственных сыновей. В чем здесь крылась причина? В общественном и профессиональном продвижении по службе, особенно в военной области. Евнух Нарсес[855], например, в течение десятилетий был главным казначеем, потом – могущественным полководцем, которому Юстиниан доверял больше, чем кому бы то ни было. К X в. евнухи господствовали при императорском дворе, опережая по значению других придворных во время церемоний, а в Церкви, армии и на гражданской службе поднимались до самых высоких чинов[856]. Их успех был обусловлен только одним обстоятельством: бесплодием. Независимо ни от чего ни один кастрат не мог строить козни ради будущего своего сына. Именно поэтому евнухов считали настолько верными и надежными, что они составляли основную часть бюрократии и важный противовес наследственной знати. Сначала кастрировали только иноземцев или рабов. Однако по мере того, как евнухи добивались все большего влияния, даже императоры стали кастрировать своих сыновей, чтобы уничтожить соперников или возвести их на такую высокую должность, занять которую они могли, только получив титул, присваивавшийся главе Православной церкви, – патриарх Константинопольский. Но для этого требовалось соблюдение целибата, предпочтительно такого, какой соблюдали евнухи. Евнухи-военные делали блестящие карьеры в качестве адмиралов и генералов. Главный казначей – исключительно влиятельный имперский чиновник, тоже обычно был евнухом. Во дворце евнухи служили хранителями гардероба, казначеями, управляющими имениями; решали общие вопросы, их назначали на самую высокую должность – постельничего, неизбежно становившегося наперсником императора, с которым тот делился самыми сокровенными тайнами. Нередко евнухи представляли собой добычу или трофеи, захваченные в результате пиратства, похищений и межплеменных войн. Поскольку в живых оставалось очень мало кастратов – император Юстиниан полагал, что немногим больше 3 процентов выживали после операции, – они представляли собой большую ценность и стоили в три раза больше мальчика с нормальными гениталиями. В отличие от оскоплений, практиковавшихся в Китае и Оттоманской империи, у многих византийских евнухов операции были менее радикальными – им отрезали только яички. Доктор, которого иногда заставляли производить эти увечья, описывал две процедуры. Метод сжатия состоял в том, чтобы вымыть мальчиков в горячей воде, а потом сжимать их яички, пока они не будут полностью раздавлены. Более радикальный метод иссечения предполагал хирургическое удаление двух яичек, что приводило к появлению евнухов, в отличие от их братьев со сжатыми яичками вообще не испытывавших эротических ощущений. По этой причине резекция была предпочтительнее сжатия. Тем не менее, когда операция проводилась с юношей, вышедшим из подросткового возраста, не было гарантии, что она навсегда лишала его возможности достичь состояния эрекции, и в редких случаях евнухи вступали в сексуальные отношения с женщинами из дворца. Если такая связь обнаруживалась, виновного в ней казнили. Сама по себе вероятность такого скандала ужасала настолько, что евнухов, выказывавших гомосексуальные тенденции, терпели, а порой даже приветствовали. Как ни странно, гомосексуализм карался кастрацией, и это нередко вело к тому, что публика ставила евнухов и гомосексуалистов на одну доску. Кроме того, гомосексуализм был излюбленным обвинением против тех, кого подозревали в составлении заговоров против императора. Как и в случае с другими их кастрированными товарищами по несчастью, сексуальная несостоятельность византийских евнухов повсеместно приносила им доверие хозяев, и нередко их назначали на должности, предполагающие достаточно тесные связи с женщинами. Их присутствие играло на руку разделению полов – как-никак, евнухи были неким «третьим полом». Однако иногда представители этого «третьего пола» действовали подозрительно, как будто принадлежали к первому. Многие византийские евнухи поневоле соблюдали целибат, но другие были возмутительно распутны. Их менее радикальные увечья по сравнению с китайскими и османскими кастратами оставляли им больше пространства для чувств и больше возможностей для действий. Мужчины без яичек, как было известно, нередко не отказывали себе в удовольствии заниматься «непристойными объятиями», а в отдельных случаях обзаводились женами. Некоторые могли достичь эрекции и даже выделить водянистую жидкость – что-то вроде суррогата спермы, но по сравнению с целибатом это был не худший вариант. И никому не надо было беспокоиться об опасности грешной беременности – как и в случае с евнухами-священниками, выслушивавшими исповеди женщин и иногда извлекавшими для себя из этого сексуальные выгоды. Менее сурово кастрированные византийские евнухи умудрялись избегать насильственного целибата гораздо чаще, чем их сильнее изуродованные товарищи по несчастью, лишенные половых членов. Такое положение сохранялось, несмотря на угрозу смерти, если их любовницами становились женщины из дворца. Когда соблазн вожделения был слишком силен, евнухи доставляли себе удовольствие, как только могли; дух побуждал их даже тогда, когда плоть была с большим изъяном. Другие, менее похотливые или в большей степени изувеченные, сосредоточивались на карьерных возможностях, доступных одаренным и работоспособным евнухам. Если честолюбие оказывалось сильнее чувственности, у них было достаточно мотивов для достижения самых высоких должностей либо в государственной администрации, либо в командовании вооруженными силами. Успешная карьера позволяла им оказывать значительное влияние на политику империи, накапливать большие личные состояния, зарабатывать надежную репутацию и удовлетворять почти все человеческие стремления, кроме полового влечения. Евнух-полководец Нарсес Евнух Нарсес, могущественный главный казначей императора Юстиниана, достигнув зрелого, даже пожилого возраста, стал полководцем, получившим прозвище Молот гутов после того, как продемонстрировал военное мастерство и даже гениальность, разбив их наголову. Дата рождения Нарсеса не установлена, но умер он где-то между 566 и 574 гг. в возрасте от восьмидесяти шести до девяноста шести лет, широко известный, баснословно богатый и пользовавшийся уважением «среди некоторых <евнухов>, которые спасли это несчастное имя от презрения и ненависти человечества»[857]. Нарсес был армянином, кастрированным в юношеском возрасте, когда родители продали его в рабство или когда его захватили в плен. Современники описывали его как невысокого, сухощавого человека, на удивление сильного и отважного. Он проявил себя как замечательный руководитель, заработавший репутацию, достойную гениального полководца и лучшего делового человека в империи. Он прекрасно знал, как следует использовать деньги и, в частности, приобретать на них преданность людей. Нарсес скопил огромное состояние, но прославился щедростью как к тем, кто мог помочь ему в его делах, так и к тем, кто отчаянно нуждался в помощи. Став военным предводителем, он в короткий срок создал на имперские деньги армию из разношерстного варварского сброда. Нарсес был человеком сообразительным, легко схватывал суть приводимых доводов. Не имея ни литературного, ни ораторского образования, он излагал свои мысли четко и убедительно. Он всегда действовал осмотрительно и благоразумно, был гибок и трудолюбив, учтив и энергичен. В основе его натуры лежало глубокое благочестие, а духовная связь с Девой Марией была у него настолько сильна, что Нарсес полагал, будто находится под ее личной защитой. Он занимался восстановлением церквей, усердно молился и соблюдал религиозные посты, хотел после выхода на пенсию уйти в монастырь Кафара, построенный им в Константинополе исключительно для евнухов. О ранней деятельности Нарсеса известно немного, кроме того что он успешно продвигался по карьерным ступеням имперской бюрократии. Он стал казначеем императора Юстиниана, получил должности препозита священной кувуклии[858] и хранителя денег на личные расходы императора, что позволяло ему быть в курсе всех расходов государственной казны. Когда Нарсесу было около пятидесяти лет, Юстиниан послал его в родную Армению собрать трофеи из покоренного персидского города, что было знаком высокого монаршего доверия и уверенности в его честности. Вскоре после того Нарсес получил доступ к священной спальне императора, возглавил отряд его охраны, состоящей из евнухов, и стал наиболее приближенным к нему сановником. Когда Нарсесу было уже за шестьдесят, он получил самую высокую должность в империи: главного управляющего двором императора. В этом качестве он принимал участие в деятельности имперского Государственного совета и получил исключительную привилегию входить в императорские покои без доклада. Он отвечал за сбор налогов на государственных землях и за управление тринадцатью огромными императорскими имениями. Во время бегов на ипподроме он сидел в императорской ложе и руководил процессом. В почтенном возрасте, достигнув семидесяти лет, Нарсес приблизился к апогею власти, стал непревзойденным, хитрым и мудрым руководителем. К тому времени он готовил свой выход на пенсию и уход в монастырь. Внезапно Юстиниан заставил его расстаться с роскошной придворной жизнью и послал сражаться с готами в Италию, где Нарсес продемонстрировал удивительную разносторонность своих дарований, сначала сокрушив врагов Рима, а потом – оставшись управлять завоеванной областью. Кампания 551 г. была не первым его военным предприятием. Еще в 532 г. благодаря искусной перегруппировке солдат, наряду с коварным и щедрым политическим подкупом (со временем это стало его отличительной чертой), он подавил мятеж в Константинополе[859]. Спустя три года по приказу императрицы Феодоры Нарсес покончил с беспорядками в Александрии, направленными на изгнание патриарха Феодосия. В 538–539 гг. по типично византийскому плану, призванному привести к раздорам, плетущий интриги византийский император решил стравить Нарсеса с другим известным военачальником во время бедственной кампании против варваров, которые вторглись в Италию. Несмотря на все усилия Нарсеса, готы разрушили Милан, перебили мужское население города, а женщин обратили в рабство. После этой катастрофы Юстиниан отозвал Нарсеса, хоть не осудил его и не понизил в должности[860]. Его новое военное задание было удивительным хотя бы по той причине, что он уже достиг весьма преклонного возраста. Нарсес выполнил его с присущим ему блеском. Он покинул Константинополь, где в изобилии тратились деньги на всевозможные припасы, и к тому времени, когда достиг Италии, его уже сопровождали тридцать тысяч солдат, включая многочисленных варваров-наемников. В Италии он присоединил к своим силам войска другого военачальника. Армия подчинилась с радостью за причитавшееся воинам задержанное жалованье. Потом, применяя тактику, достойную профессионального полководца, он сокрушил захватчиков, заработав прозвище Молот гутов и утвердив себя на все времена как одного из величайших военных предводителей мира. Победа Нарсеса принесла ему славу, но не право уйти на покой. На протяжении двенадцати лет после этой победы он оставался в Италии как главнокомандующий и верховный правитель (экзарх), председательствовавший в суде из сотен человек и защищенный частными охранниками. В его обязанности входило предоставление гражданских и административных полномочий католическим епископам и организация системы военной защиты. В Риме, где он проводил значительную часть времени, Нарсес жил в восстановленном императорском дворце на Палатинском холме и поддерживал прекрасные отношения сначала с Папой Пелагием, а потом с Иоанном III. В 568 г., когда Нарсесу было уже за восемьдесят, новый император Юстин II призвал его ко двору. Сначала старый евнух отреагировал с обычной исполнительностью и отправился в Константинополь. Однако в Неаполе он, очевидно, передумал и вернулся в свой римский дворец. Через несколько месяцев в Италию вторглись лангобарды. О роли Нарсеса в этой большой беде ходили разные слухи – в ответ на унижение, вызванное его призванием ко двору, говорили люди, он связался с лангобардами и облегчил их нападение. Но доказательств такого предательства не найдено. Сам Нарсес скончался в возрасте девяноста пяти лет невероятно богатым, а яростные нападения варваров его никак не коснулись. Как же следует оценивать необычайно долгую жизнь Нарсеса? Поскольку до нас не дошли никакие источники, в которых о его личной жизни упоминается что-то кроме его поразительного религиозного благочестия и преданности Деве Марии, он вошел в историю как великий и весьма престарелый полководец. Статус евнуха позволил ему преодолеть ограничения происхождения, недостатки физического телосложения и отсутствие формального образования. Император Юстиниан со спокойным сердцем мог награждать его за выдающиеся способности, настойчивость, гибкость, преданность и надежность, не опасаясь того, что в какой-то момент миниатюрный евнух начнет составлять заговор в пользу сына, потому что того у него никогда не будет. В основе поразительной карьеры Нарсеса лежит тот факт, что он был евнухом, в условиях Византийской империи с ним могли соперничать только другие евнухи, а не нормальные в сексуальном плане мужчины. Интересно, думал ли когда-нибудь Нарсес, лежа ночью в кровати без сна, о чудовищности того, что потерял в жизни в результате проведенной в детстве кастрации? Затаил ли он обиду и злобу на тех, кто в прямом и переносном смысле принизил его, подчинил и изувечил? Ненавидел ли он родителей за то, что они допустили, не остановили или поддержали эту процедуру? Сведения, которые позволяли бы так считать, отсутствуют. Однако человеческая природа такова, что не составляет труда представить себе, что по крайней мере иногда, в недолгие минуты отчаяния, даже могущественный и баснословно богатый главный казначей и полководец проклинал свою судьбу и на какое-то время забывал о вере в Бога и Деве Марии, которые обычно его поддерживали. Потом на первый план вновь выходила реальность его мира и частной жизни, помогавшая ему сохранять самообладание, напоминавшее о несравненных достигнутых успехах. Ведь он был единственным человеком, который имел право без доклада входить к своему господину, повелевавшему миллионами людей и не делавшему секрета из того, что евнух Нарсес возглавлял список самых ценных и доверенных людей, уполномоченных представлять власть императора. Чернокожие африканские евнухи в Османской империи [861] В отличие от христианства, которое осуждало евнухов за то, что они были мужчинами без драгоценной спермы, ислам почитал их и рассматривал как «нейтральных посланцев в моральную обстановку, эмоционально насыщенную сексуальным напряжением»[862]. Евнухи охраняли султанские гаремы Османов и были оплотами против фитны – хаоса. Кастрация каждого евнуха соотносилась с занимаемой им должностью, соответствуя одному из трех ее типов: радикальный мамсух, при котором отрезали и половой член, и яички; хаси – отрезали только яички; мажбуб – отрезали половой член, а яички оставляли нетронутыми. Фактически все османские придворные евнухи были мамсухами. Они возникли в мусульманском мире в XII в. как жрецы культа «евнухи пророка». Сорок пожизненно назначаемых евнухов постоянно дежурили у гробницы пророка в Медине. Гробницы шиитского имама Али в Наджафе, султана Хасана в мечети «Купол скалы» в Иерусалиме и Саладина (Салах ад-Дина) тоже охраняли евнухи. Потом евнухов стали брать в дома знатных и богатых людей в качестве слуг, а также во дворец султана Османской империи, хотя исламский закон запрещает кастрацию. Сначала евнухи в империи были белыми, их поставляли европейские торговцы. Центром проведения таких операций был город Вьен во Франции. Позже большинство евнухов составляли либо эфиопы, либо негры, порабощенные и изуродованные за пределами империи, чтобы избежать проблем юридического характера. Ко времени правления султана Сулеймана (1520–1566 гг.) чернокожие евнухи были более могущественными, чем белые. Поведение африканских евнухов могло быть странным, грубым и даже неприемлемым в обществе, к ним нередко относились как к чудакам. Жертвами оскопления обычно становились мальчики. Они также были самыми ценными евнухами, потому что у них не было и не могло быть детей, за счет чего они были всецело преданы своим хозяевам. В начале XIX в. этих детей отвозили в египетские селения для кастрации, часто проводившейся коптскими священниками. Нередко операции заканчивались смертью пациентов из-за некомпетентности жрецов и отсутствия гигиенических условий. Мочеиспускательный канал часто забивал гной, и раненый мальчик умирал. Многочисленные современные событиям документы свидетельствуют о том, что на протяжении жизни выжившие евнухи страдали гормональными и психическими расстройствами, многие не могли смириться со своим увечьем. В отличие от китайских кастратов, они ни с кем не консультировались и не могли контролировать свое состояние. Евнухи, выживавшие после этого тяжелого испытания, были ценным товаром – дорогим, редким, приобрести который было непросто. Какой подарок мог произвести наилучшее впечатление на султана и снискать дарителю расположение правителя – человека, имевшего все? Поэтому дворец сам редко нуждался в приобретении евнухов – их подавляющее большинство было получено в форме подарков. Когда новые молодые евнухи были «произведены», их посылали в прекрасно организованную школу, где строгие, немолодые, кастрированные преподаватели обучали их высокой турецкой придворной культуре, дворцовому этикету и тому, как им предстояло выполнять там свои обязанности. Специальное время было выделено для игр, в которые молоденькие евнухи играли вместе с девочками-рабынями, готовившимися к выполнению своих функций в гареме. Когда евнухи кончали школу, они приступали к службе в должности эн асаги – низший. Старших евнухов иногда привозили во дворец после долгой службы в домах высокопоставленных чиновников Стамбула или провинций. Обязанности османских евнухов были разными, но обычно они сосредоточивались на султанском хозяйстве; династия мамлюков использовала многочисленных евнухов и в качестве военной охраны. Дочь султана Абдул-Хамида II так писала об их должностных обязанностях: В ту эпоху, в 1876–1908 гг., должности двух главных евнухов были официально признаны высокими государственными постами. Однако их истинное значение определялось придворными льстецами и их прекрасным знанием дворцовых интриг и слухов. А кто занимал лучшую позицию для сбора информации о личных привычках и сокровенных тайнах султанской семьи и ближайшего окружения? Обычно бывало так, что чем больше власти при дворе имели женщины, тем сильнее было влияние евнухов. Например, период со второй половины XVI до XVIII в. был назван султанатом африканских евнухов – в то время гарем играл все более значимую роль в политике. Сам султан правил из гарема, где его мать Валиде-султан[864] обладала всей полнотой власти, поскольку всю жизнь оказывала на сына влияние, возглавляя эту группу женщин. Остальные, особенно соперничавшие с ней матери детей султана, посвятили жизнь, ограниченную небольшими возможностями и тесными пределами гарема, бурным интригам. Среди волновавших их вопросов основным был вопрос о том, кто именно из их сыновей сменит царственного отца на троне. Природа и актуальность их целей, как и меняющегося воздействия на султана, давали женщинам, заточенным в лабиринтах малюсеньких, темных комнатенок[865], день и ночь охранявшихся чернокожими евнухами, огромную власть. Это же обстоятельство заставляло их привлекать на свою сторону евнухов, следивших за ними и контролировавших их действия, чтобы использовать в их борьбе и в союзах, заключавшихся с другими. В частности, они стремились убедить Кизляр-Агаси, главного чернокожего евнуха, поддерживать их перед султаном, к которому тот имел неограниченный доступ. Одним из классических примеров таких отношений был случай, произошедший в 1618 г., когда союз между Кизляром-Агаси и одной из матерей гарема позволил ей возвести на престол своего четырнадцатилетнего сына – Османа II. Помимо огромной власти, получаемой евнухами от тесных отношений с женщинами гарема (современные историки по-разному описывали это явление – как зловещий союз и раковую болезнь сердца империи), их начальник Кизляр-Агаси располагал и другими немалыми возможностями. Он управлял имениями и собственностью обитательниц сераля, что было весьма прибыльным занятием. С 1595 г. он также был главным инспектором султанских мечетей, что давало ему право распределять огромные финансовые средства и присваивать целые состояния из четко регулировавшихся тарифов на взятки, связанные с таким выделением. По сравнению с императорским дворцом в Китае, в султанском дворце требовалось существенно меньше евнухов – так, например, в 1903 г. гарем охраняли сто девяносто четыре африканских евнуха. У них была чрезвычайно высокая гарантия занятости, и больше половины из них никогда не меняли работу, что свидетельствовало о личной привязанности к ним их хозяев. Они накапливали значительные состояния, и это составляло сильную мотивацию к продолжению их увлекательной службы, в ходе которой они часто выступали почти как соучастники своих хозяев и почти всегда – хозяек. Считалось, что сексуальность у евнухов отсутствует, поскольку они получали направление на работу в гарем. Большая часть общества одновременно боялась их и старалась держаться от них подальше, поэтому возможности общения вне стен дворца их хозяина султана для них были резко ограничены. Кроме того, власти ошибочно полагали, что женщины не испытывают влечения к чернокожим мужчинам, и потому определяли их на работу среди женщин. Естественно, что со временем развивались эмоциональные привязанности, хотя заниматься полноценной половой жизнью после операции было невозможно. В отличие от их китайских собратьев, османские евнухи соблюдали целибат вынужденно и неохотно, их души были так же изувечены принудительной кастрацией, как и тела. Кизляры-Агаси, например, по общему мнению, были людьми жестокими, и бессердечие их, скорее всего, представляло собой результат кастрации. И тем не менее им очень нравились и высокие доходы, и привилегии, составлявшие обратную сторону жизни евнухов, их престижные, прибыльные и надежно защищенные должности, уважение к ним со стороны их господ. Хиджры в Индии [866] Как-то в древние времена в Гуджарате прекрасная молодая девушка Бахучара шла по тропинке в джунглях. Внезапно на группу людей, с которыми она шла, напали грабители. Страшно боясь, что ее изнасилуют, Бахучара вынула кинжал и отрезала себе грудь, предложив ее бандитам вместо девственности. Такое самопожертвование и последовавшая за этим смерть девушки привели к обожествлению Бахучары как богини плодородия – Бахучара Мата. Бахучара Мата активно вмешивается в жизнь смертных. Одна интересная притча повествует о правителе Джето, который молился ей, чтобы у него родился сын. Бахучара Мата согласилась, но правитель был импотентом. Как-то ночью, когда он спал, богиня явилась ему и приказала отрубить гениталии, одеться как женщина и стать ее слугой. Джето так и сделал, и с тех пор Бахучара Мата выбирала импотентов и давала им такое же приказание. Если они отказывались, она их наказывала – делала так, что на протяжении следующих своих семи реинкарнаций они оставались импотентами. Вот так развивается теперь культ Бахучары Маты, от приверженцев которой требуется изувечить себя в сексуальном отношении и соблюдать целибат. В XIX в. некоторые люди сообщали, что импотенция являлась основным предварительным условием принятия хиджры, что на языке урду означает «мужчина с изувеченными гениталиями». В некоторых общинах за новообращенными следили чуть ли не год перед тем, как кастрировать их и принять в члены. На других налагали искушения – например, они должны были провести четыре ночи с проституткой, – чтобы проверить подлинность их импотенции. В той же мере был важен и целибат. Сегодня многие (возможно, большинство) хиджры занимаются гомосексуальной проституцией, в то время как меньшинство остается верным традиционному принципу сексуального воздержания. За этими хиджрами установлено строгое наблюдение, у них нет связей с мужчинами или хиджрами-проститутками, а на жизнь они зарабатывают тем, что развлекают людей песнями и танцами на свадьбах и праздниках по случаю рождения детей. Их особое место в индийском обществе определяется кастрацией и ритуальными силами, которые им дарует Бахучара Мата. Процесс кастрации они называют нирван – совершенное спокойствие, свободное от страсти, начало высшего сознания. Индийские рукописи и сами хиджры определяют это как возрождение, причем на самом деле так оно и есть, потому что после того мужчины становятся «немужчинами». (Они даже предпочитают, чтобы при обращении их называли «она», а не «он».) Операцию совершает повивальная бабка хиджра. «Она» никогда не получала никакого образования, но безусловно верит в божественную силу и не берет на себя ответственность ни за успех, ни за неудачу. Первый шаг состоит в том, чтобы, делая богине подарки, узнать у нее, подходит ли ей данное время. Потом наступает решающий момент. Повитуха раскалывает кокосовый орех; если Бахучара Мата хочет, чтобы операция произошла, две половинки разделятся очень четко. Потом будущий хиджра уединяется где-то до месяца в доме, который ему нельзя покидать даже для того, чтобы заниматься собственным туалетом. Он должен воздерживаться от любых сексуальных отношений, не может смотреться в зеркало, ему запрещено есть острую пищу. Однажды утром, еще до рассвета его раздевают – «они должны быть такие же голые, как в день, когда родились» – и купают. Он сидит на низкой табуреточке, со спины его поддерживают помощники. Повитуха связывает его половой член и мошонку веревкой и сильно тянет. Тем временем он пристально смотрит на изображение Бахучары Маты и повторяет ее имя как мантру, пытаясь войти в транс. Повитуха быстро вынимает нож, который был заранее спрятан в ее сари, и отрезает его гениталии, вставив маленькую палочку в мочеиспускательный канал. Хиджры утверждают, что не чувствуют боли, кроме «слабого щипка» или такого чувства, «будто это был укус муравья». Сильное кровоизлияние, при котором кровь заливала пол, избавляло «ее» от признаков, составляющих мужское достоинство. Решающим был первый час, в течение которого становилось ясно, будет хиджра жить или умрет. Повитуха засовывала гениталии в банку, уходила и хоронила их под цветущим деревом. Потом в течение сорока дней она ухаживала за раной, которая оставалась незашитой, периодически облегчая боль смазыванием маслом кунжутного семени. Хиджра соблюдал строгую диету и не выходил из комнаты, даже чтобы сходить в туалет. Другие хиджры делали ему все, в чем он нуждался. На сороковой день проводился обряд перерождения. Волосы на лице хиджры выщипывались, лицо и тело припудривали турмериком[867], который потом смывали. Он надевал свадебный наряд и ювелирные украшения, наносил макияж. Поздно ночью его отвозили к озеру, океану или храмовому бассейну, где трижды выливали ему на голову молоко, которое стекало в воду. Теперь он перерождался и освобождался от проклятья своей импотенции. С этого времени он имел право обращаться к своей богине, а та могла его использовать как инструмент, воплощающий в жизнь ее божественную волю. Хиджра присоединялся к религиозной общине своих «сестер» и «теток» как к организационно оформленному третьему полу, занимающему в индийском обществе и обрядах особое место. Ими руководит гуру, они живут вместе группами от пяти до пятнадцати человек, не обращая внимания на обсуждения кастовых или религиозных проблем, которые только сеют распри и расколы в основном индийском обществе. Хиджры поклоняются Бахучаре Мате и зарабатывают на жизнь ритуальными представлениями, особенно на свадьбах и праздниках по случаю рождения мальчиков. Иногда их приглашают, но часто они приходят сами по себе, без приглашения, во всем многоцветье своих нарядов, включая колокольчики на лодыжках и покрытые блестками шарфы. Они бьют в барабаны, лихо отплясывают, поют и кричат, даже подтрунивают над своими хозяевами, навязчиво флиртуют с мужчинами, отпускают непристойные шуточки и делают непристойные жесты. Когда празднуют рождение мальчика, хиджры приходят и осматривают гениталии малыша. Если они делают вывод о том, что ребенок будет импотентом, они говорят его родителям, что он должен быть кастрирован и стать хиджрой. «Эти дети принадлежат нам, потому что они такие же, как мы, – не мужчины и не женщины», – как сказал один хиждра. В противном случае ребенок будет оставаться импотентом в течение еще семи возрождений. На свадьбах хиджры оскорбляют жениха и его семью пародией на действительность, говоря о том, что они занимают более низкое положение, чем невеста и ее семья. Подлинное значение хиджр на ритуальных торжествах определялось их способностью обеспечивать продолжение рода. Их женственные представители обладают силой шакти – творческой динамикой Богини матери, которую она передает им через их импотенцию. Оскопление хиджр, убивающее сексуальную страсть, в сочетании с их отречением от половой жизни – главные условия для обретения присущих им новых сил. Хиджры хорошо это знают и намеками указывают на себя как на санньясинов – странствующих нищих, посвятивших себя достижению духовной чистоты. Однако сегодня многие индийцы из высших классов опасаются, что бесплодие хиджр скорее заразит, чем поможет их новобрачным дочерям, и потому под разными вежливыми предлогами не дают им танцевать вместе. На деле общей реакцией на хиджр обычно являются страх и насмешки. Они нередко приходят на церемонии незваными, хотя и ожидаемыми, вносят в них сумятицу и беспорядок, а потом требуют вознаграждения за оказанные услуги. Как бы то ни было, это составляет их традиционный способ заработка на пропитание. «Такими нас создал бог», – пояснил один хиджра, Когда хозяева выгоняют их, не заплатив ни гроша, хиджры применяют другую свою мощную силу, накликая на них иногда сбывающиеся проклятия. Один хиджра, которого в прямом смысле слова выкинули с празднования рождения ребенка, узнал, что его проклятие сбылось на следующий день, когда мальчик заболел и умер. «Под вопрос было поставлено уважение к нам», – позже пояснил хиджра. Такие хиджры, как правило, ненавидят других, не соблюдающих аскетический целибат, а занимающихся гомосексуальной проституцией. Истинные хиджры хорошо осведомлены о том, что их статус зависит от соблюдения ими целибата, а также от отношений с богиней. К своим собратьям, занимающимся проституцией, они относятся как к фиктивным кастратам и обвиняют их – вполне обоснованно – в том, что те порочат репутацию хиджр. В современной Индии слышны обвинения в том, что численность хиджр возрастает за счет того, что они похищают своих жертв и насильно их кастрируют. Несмотря на шокирующее впечатление, производимое такими слухами, исследователи определили, что большинство хиджр проходят кастрацию добровольно. У многих из них тенденция к изменению пола проявляется еще в детстве, и за это их преследует общество, включая собственные семьи. Некоторые просто приходят к выводу о том, что такая работа лучше, чем что бы то ни было другое из того, на что они могут рассчитывать[869]. Несмотря на обвинения и двойственность общественного восприятия, хиджры продолжают оставаться институтом организационно оформленного третьего пола. Их импотенция, кастрация и соблюдение сексуального воздержания объединены, чтобы создать средство для передачи чар Бахучары Маты, нарушающих нормальное функционирование в тех случаях, когда она и ее сексуально изувеченные приверженцы награждают простых смертных способностью к деторождению и другими проявлениями благодати. Кроме того, богиня предоставляет хиджрам возможность зарабатывать средства на жизнь, благословляя или проклиная их сомневающихся хозяев. Несмотря на то что численность отклоняющихся от нормы (занимающихся мужской проституцией) хиджр возрастает, истинные хиджры дорожат своим целибатом как тем качеством, которое в большей степени, чем любое другое, принесет им немножко больше общественного признания и уважения. Кастраты в опере [870] В 1737 г. испанский король Филипп V страдал от такой жестокой хронической депрессии, что супруга-королева Елизавета Фарнезе опасалась за его жизнь. Чтобы как-то оттянуть его кончину, она наняла великолепного оперного певца Карло Броски, известного лишь под псевдонимом Фаринелли, чтобы тот очаровывал ее мужа своим искусством. Каждый вечер итальянец должен был петь четыре песни, которые Филипп слушал, впадая в транс, и, может быть, благодаря именно этому прожил еще девять лет. Что же это за музыка была такая, которая смогла спасти жизнь королю? Представьте себе голос, мелодичный как флейта, с удивительно гармоничными звуками, какие только может извлечь человеческая гортань, голос, который устремляется ввысь по воздуху «как жаворонок, …опьяненный собственным полетом». Представьте себе голос, который преобразует чувства в звуки, настолько восхитительные, будто кажется, что вместе с ними парит душа, опираясь на собственные крылья. И еще вообразите «спокойный, мелодичный, торжественный и звучный музыкальный язык», который как громом поражает слушателей, погружает их в состояние исступленного восторга силой и сладкозвучием самой восхитительной музыки под небесами[871]. Это было сопрано или контральто, сочетавшее в себе мощь мужских легких и физического телосложения с женским высоким, благозвучным диапазоном. Это был голос оперного кастрата – оскопленного мальчика, достигшего возмужания спустя годы интенсивного оперного обучения в лучших консерваториях. Драгоценное музыкальное чудо было отнюдь не дешевым, даже по меркам кастратов, достигавших в опере блистательных успехов. Цена включала несчетное число мальчиков, убитых неумелыми хирургами, объяснявшими их смерти несчастными случаями, и еще большее количество оставшихся в живых, чья нормальная жизнь была разрушена, а в опере выступать они не смогли. Они становились многочисленными жалкими неудачниками, отвергнутыми после того, как их таланты оказались недостаточными, чтобы соответствовать строгим требованиям оперных маэстро и взыскательной аудитории. Их, этих сексуально искалеченных людей, не обученных никаким ремеслам, обрекали на такую жизнь, какую они были в состоянии вести сами. В отличие от них, немногие действительно успешные оперные кастраты со скоростью снаряда, выпущенного из катапульты, взлетали из повседневности к славным свершениям, бесконечному преклонению и карьерам, насыщенным личным и профессиональным удовлетворением, обеспечивавшим материальное благосостояние и спокойную старость. Фаринелли, возможно, самый великий из всех, стал живым подтверждением того, что триумфальные последствия операции половых органов могли оказать благотворное влияние на естественные выдающиеся музыкальные способности. «Один Бог, один Фаринелли!» – простонала одна его светская почитательница, непреднамеренно произнеся самую запоминающуюся эпитафию своего героя[872]. Происхождение оперных кастратов неясно, но причина его известна – запрет женщинам петь в церкви и появляться на сцене. До XV в. их заменяли мальчики с высокими голосами. Испанцы создали такой способ пения, который усиливал слабые мужские голоса до вибрирующих трелей, напрягавших голосовые связки, но позволявших издавать звуки, присущие женским голосам. «Певцы, певшие фальцетом», создали новые музыкальные произведения для вокального ансамбля – капеллы, ставшие особенно популярными в середине XV в., благодаря чему возникли более обоснованные надежды на расширение музыкального диапазона и тембра. К 1600 г. начали появляться оперные кастраты, причем в немалых количествах. (Некоторые высказывали предположения о том, что и те «певцы, которые пели фальцетом», на деле были переодетыми оперными кастратами. Это возможно, но недоказуемо.) В 1599 г. в ватиканский церковный хор были приняты первые оперные кастраты, несмотря на то что официальная Церковь кастрацию запрещала. В XVII в. возникла итальянская опера – популярное представление, получившее распространение в разных странах, требующее певцов с женскими голосами. Поскольку женщинам все еще запрещалось подниматься на сцену, прекрасным решением вопроса становились оперные кастраты. И действительно, до конца XVIII в. итальянская опера и оперные кастраты были неразрывно связаны, и 70 процентов оперных певцов-мужчин были кастратами[873]. В XVIII в. оперный кастрат Филиппо Балатри сочинил остроумный и поэтический отчет о своей жизни легендарного певца-сопрано. Его произведение представляло собой нечто вроде ироничных размышлений с оттенком горечи о его судьбе; оно стало первым публичным откровением о том образе жизни, который были вынуждены вести оперные кастраты. К XIX в. острое чувство унижения, которое испытывал Балатри от кастрации, стало переходить в коллективное сознание любителей оперы. Хормейстеры и виновные родители начали сочинять истории о том, как на их попечении оказались неизменные на протяжении жизни мужские сопрано. Одним из самых типичных объяснений было такое: «На него напал кабан, повредил его половые органы, и ему потребовалась операция»[874]. В конце концов, через двести лет, приводивших слушателей в состояние транса, такое положение завершилось. Опере больше не были нужны кастраты, хотя хор Сикстинской капеллы и другие церковные хоры Рима продолжали использовать кастратов, особенно изувеченных специально для этой цели. Последним из известных оперных кастратов был Алессандро Морески, в 1903 г. сделавший граммофонные записи, а в Сикстинской капелле выступавший до 1913 г.[875] Большая часть кастратов (но не Фаринелли) были мальчиками из бедных семей, чьи родители стремились добиться большего. Первым шагом на этом пути становился визит в консерваторию для оценки голоса. Положительный ответ означал возможность кастрации, и родители начинали заниматься подготовкой к нелегкой процедуре. Доктора, специализировавшиеся на нелегальной операции, в основном жили в Болонье. Ребенка одурманивали опиумом или каким-нибудь другим наркотиком и сажали в ванну с очень горячей водой, где он сидел, пока не начинал терять сознание. Тогда хирург обрезал протоки, ведущие к яичкам, которые позже съеживались и высыхали. Выживавших пациентов принимали в консерватории, где они учились до десяти лет. Поскольку их считали хрупкими и болезненными, им давали лучшее питание и более теплые комнаты, чем сексуально не искалеченным студентам, за их здоровьем тщательно следили. Тем не менее многие из них ненавидели учебу и сбегали. У других, хоть они и считались сопрано, голоса были невыразительными. Истинная проблема, возможно, состояла в интенсивности и объеме работы: шесть часов уроков в день, а в дополнительные часы – занятия на клавесине и музыкальная композиция. В возрасте от пятнадцати до двадцати лет, после успешной сдачи нескольких экзаменов, кастрата ждал оперный дебют – в роли женщины. Его незрелость, женоподобная внешность и восхитительный голос обеспечивали ему незамедлительное поклонение. Его окружали почитатели, в него влюблялись как женщины, так и мужчины. Казанова, например, так описывал свое первое впечатление об одном кастрате: И действительно, разница между стройными, безусыми сладкоголосыми молодыми людьми, изображавшими на сцене девиц (с подкрашенными губами, ниспадающими локонами, в женском платье), и нормальными актерами-мужчинами, которые играли женщин раньше, была: Кроме того, кастраты были прекрасно обучены и отлично разбирались в музыке. Тем не менее некоторым не удавалось набрать достаточно высокий балл, и их посылали на гастроли в провинциальные оперные театры. Несмотря на положение звезд, кастраты нередко сталкивались с чувством сильной неприязни, порой даже ненависти. Ревнивые коллеги и широкая публика с презрением относились к их кастрации, обвиняли их в искушении других мужчин гомосексуальностью и презирали за высокомерие и тщеславие. Многие кастраты были знаменитыми тайными возлюбленными, с которыми хотели грешить многочисленные поклонницы. Это определялось, во-первых, тем, что от них нельзя было забеременеть, а во-вторых, им не терпелось посмотреть, как выглядят знаменитые гениталии, составлявшие притчу во языцех. Все это внимание не улучшило образ кастратов по сравнению с нормальными мужчинами[878]. С их собственной точки зрения, такие сексуальные победы имели сладковато-горький привкус, поскольку закон запрещал кастратам жениться, и по крайней мере один из них умер из-за этого запрета с разбитым сердцем. А что же происходило с кастратами, соблюдавшими целибат? На деле они были достаточно редки, хотя вполне вероятно, что блистательный Фаринелли оставался целомудренным, поскольку был стыдлив. Кастрат Филиппо Балатри тоже соблюдал целибат. Он боялся, что женщина скоро обнаружит его сексуальную неполноценность и утратит к нему интерес, и с присущей ему иронией так объяснял, почему не женился: Балатри указал в завещании, чтобы его труп не обмывали, как положено, «не только потому, что мне это представляется неприличным, но и потому, что я не хочу представлять себе, как они забавляются, разглядывая меня с целью разобраться в том, как устроены сопрано»[879]. Оперные кастраты были уникальным типом евнухов. В отличие от китайских, османских и византийских евнухов, а также от подлинных хиджр, они редко соблюдали целибат, и целомудрие никогда не упоминалось в числе их качеств. Основную роль для них играли тембр, диапазон и сила их голосов, а не жизнь за пределами оперного театра. Хотя их часто презирали за перенесенное увечье и, как всем евнухам, по закону им запрещалось жениться, поскольку они не были способны к продолжению рода, большинство из них в сексуальном плане жили такой же активной жизнью, как и другие мужчины. В нашем повествовании они принадлежат разделу о целибате кастратов из-за их громкой славы. На деле кастраты являются доказательством par excellence[880] того, что если кастрация была не настолько жестокой, что напрочь убивала половое влечение, ее жертвы редко добровольно выбирали воздержание от тех типов сексуальных отношений, возможность которых определялась степенью их увечья. Но даже в этом случае должна была существовать комбинация важных стимулов соблюдения целибата и сильные сдерживающие факторы его нарушения. Большая часть кастратов, то есть частичные кастраты со слабой мотивацией к сохранению целомудрия в связи с безнаказанностью за его нарушение, тешили свою сексуальность примерно в той же степени, что и другие мужчины – известные артисты, всегда окруженные свитой обожавших их и доступных женщин (и некоторого числа мужчин). Кастрация в наказание за преступление [881] Есть некоторая наивность в представлении о наказании виновных в преступлении частей тела – например, в том, что ворам рубят руки. Если следовать такому подходу, почему бы не наказывать половые органы людей, совершающих преступления на сексуальной почве? Или онанистов и гомосексуалистов, которые бросают вызов правилам хорошего тона и рискуют своим здоровьем? На протяжении столетий логика таких предложений удовлетворяла многих представителей власти, ответственных за соблюдение законности. И, таким образом, покончить с их – скажем так: с чем угодно, лишь бы окончательно решить проблему. Практика увечья половых органов была освящена веками. Как средневековое наказание за изнасилование или измену это соответствовало jus talionis[882] – око за око. С 1906 г. в Европе это был обычный приговор для преступников на сексуальной почве. В XIX в. двоюродный брат Чарльза Дарвина Фрэнсис Гальтон придумал термин «евгеника» для системы, призванной увеличить генетический фонд людей за счет отбора для воспроизводства «лучших» их представителей. Очевидным способом предотвратить участие в этом процессе «неполноценных» была их стерилизация. В 1931 г. британский парламент решительно осудил законодательство в пользу евгеники, но в других странах Европы его с энтузиазмом поддержали. Сотни тысяч несчастных были стерилизованы как для «улучшения нации», так и для экономии средств нации, что случалось чаще. Физическая кастрация – удаление яичек – представляет собой тот же процесс, который применялся к кастратам, чтобы остановить развитие их гортанных структур. У взрослых это снижает половое влечение и убавляет сексуальную активность, что делает кастрацию приемлемой при обращении с преступниками на сексуальной почве. Она также была использована в евгенике. В США кастрация по мотивам евгеники продолжалась с 1899 по 1930 г., а в нескольких южных штатах использовалась в качестве предпочтительного наказания для чернокожих мужчин, обвинявшихся или хотя бы подозревавшихся в изнасиловании белых женщин. В Европе евгенику с энтузиазмом встретили в Германии, и принятый в 1933 г. «Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями» сделал стерилизацию обязательной для всех, кто страдал наследственными проблемами со здоровьем. В этом оказывал поддержку Институт кайзера Вильгельма, разъясняя врачам детали «расовой науки» и обучая их выполнять связанные с ней обязанности. Нацистское «правосудие» тоже нередко прибегало к увечью половых органов. В эпоху Третьего рейха были стерилизованы, и многие из них кастрированы, четыреста тысяч человек, осужденных на запрет иметь детей. К одной из первых групп, отобранных для этой процедуры, относились «рейнландские бастарды» – смешанные в расовом отношении дети, рожденные от немецких матерей и афроамериканских военных из оккупационных войск после Первой мировой войны. К числу отбиравшихся для стерилизации относились и те, кто страдал от слепоты, глухоты, физической инвалидности, умственной неполноценности, шизофрении и маниакальной депрессии. Бродяг, бомжей и алкоголиков также могли причислить к умственно неполноценным и на этом основании стерилизовать. Особенно пристальное внимание вызывали сексуальные отклонения и извращения, и потому с пристрастием разыскивали и ловили гомосексуалистов. Имперское министерство юстиции постановило, что каждый акт гомосексуализма между взрослыми почти наверняка является следствием инстинкта, приобретенного в силу дурной наследственности. Один тюремный врач сделал так много операций кастрации, что усовершенствовал их технику и скорость проведения до такой степени, что на каждого пациента ему было достаточно восьми минут, причем он использовал только местную анестезию. В Скандинавии, США и Канаде также существовали крупные движения, связанные с евгеникой. В Дании пересмотрели закон о стерилизации 1929 г. так, что к 1935 г. он очень напоминал немецкий и другие европейские законы такого рода. Кандидатам должно было быть не меньше двадцати одного года, и виновники должны были совершить «серьезное сексуальное» преступление, включая инцест и эксгибиционизм. Хотя гомосексуализм и проституция при этом из списка сексуальных преступлений исключались, некоторых мужчин за это кастрировали. Часть мужчин предпочитали кастрацию тюремному заключению. В 1941 г. Швеция также расширила свои законы 1934 г., включив в их состав «антиобщественные», и потому оказалась неспособной позаботиться о детях преступников. И датские, и шведские законы оказали влияние на Финляндию, где утвердили аналогичные акты в 1935 г. Норвегия сделала то же самое в 1934 г., Эстония – в 1937 г., а Исландия и Латвия – в 1938 г. Всего в Европе в качестве наказания за различные сексуальные преступления были кастрированы тысячи мужчин. В 1929 г. двадцать четыре штата США, в частности Калифорния и Виргиния, приняли законы о стерилизации с целью исправления проблем, связанных с генетическими изъянами. К 1958 г. было кастрировано 60 929 человек, причем тех из них, кто пытался скрыться, полиция разыскивала и заставляла вернуться к этой процедуре. В Канаде законы, имеющие отношение к евгенике, были приняты только в провинциях Британская Колумбия и Альберта. В Британской Колумбии стерилизовали не более нескольких сот человек. В Альберте с 1928 по 1971 г. Совет по евгенике вынес решение о стерилизации двух тысяч восьмисот двадцати двух граждан. Около семисот из них, которые живы до настоящего времени, возбудили судебные дела о компенсации. Кастрация за сексуальные преступления часто приводила к появлению евнухов, и чем старше был кастрат, тем большей была вероятность того, что операция приведет к его импотенции. Исследования, проводившиеся с ними, свидетельствуют о том, что непосредственно после операции по меньшей мере 60 процентов утрачивали половое влечение и потенцию, а со временем это происходило еще с 20 процентами. Им были присущи и другие побочные эффекты: приливы крови, уменьшение волосяного покрова на лице и теле, развитие жировой ткани, изменения кожи, при которых она становилась более мягкой, рыхлой и дряблой, на лице возникало больше складок и сеточки морщин, оно приобретало черты, характерные для лица кастрата[883]. Кастрация также приводила к снижению рецидива сексуальных преступлений с 84 процентов перед операцией до примерно 2,2 процента после нее. В настоящее время стерилизация сексуальных преступников проводится путем не физической, а химической кастрации. Она считается менее жестокой и потенциально обратимой. Проводится серия уколов гормонами или другими медицинскими препаратами, которые снижают сексуальное влечение, тем самым улучшая способность пациента реагировать на разные типы психотерапии и изменение поведения. Химическая кастрация используется в США, Канаде и Европе. В результате ее применения возникает несколько больше рецидивистов (около 6 процентов, как сказано в одном исследовании), чем при физической кастрации. В наше время новый закон о евгенике и защите здоровья в перенаселенном Китае направлен на то, чтобы предотвратить «неполноценные рождения» через сочетание принудительной кастрации, стерилизации, абортов и целибата. Он применяется к людям с наследственными, венерическими, инфекционными заболеваниями (например, гепатитом Б), с сильным душевным расстройством. В Таиланде в настоящее время развивается любительская форма неофициальной, но радикальной кастрации[884]. Больше сотни мстительных женщин подмешивали неверным мужьям наркотики в еду или питье, а потом отрубали их половые члены. Власти отнеслись к этой проблеме настолько серьезно, что создали Патруль полового члена. Этот Патруль вызывают, когда очередная жертва приходит в себя и обнаруживает, что область тела в районе расположения половых органов в крови, а сам важнейший орган отсутствует. Как поисковый отряд они осматривают близлежащие поля в надежде найти половой член, отрубленный с безжалостной жестокостью, причем делают это как скоростной пробег, надеясь успеть в больницу, чтобы его хоть как-то смогли восстановить. Нередко его находят, но одна женщина в ярости смогла их провести, прикрепив половой член мужа к шарику, наполненному гелиево-воздушной смесью, для полной уверенности в том, что муж никогда не сможет его себе вернуть. Одним из следствий волны ампутаций половых членов стало то, что тайские хирурги теперь лучшие в мире специалисты по их восстановлению. Один хирург восстановил владельцам тридцать один такой орган. Другим следствием является некоторое увеличение численности монахов буддийских монастырей, поскольку некоторые новые кастраты, стремясь примириться с состоянием стерильности, ищут духовного утешения в религии в качестве монахов. А те, кто занимается таким варварством, – женщины, не желающие терпеть легкомысленного поведения супругов на стороне и их любовниц, разворачивают свою незаконную, но действенную кампанию. Если их находят виновными в совершенном преступлении, им грозит десять лет тюремного заключения, но суть проблемы состоит в том, что они готовы сидеть в тюрьме столько, сколько нужно, чтобы в зародыше пресечь неверность мужей. Глава 10 Целибат для подавления нетрадиционной, или скорбной сексуальности Леонардо да Винчи уклонялся от тюремного заключения Льюис Кэрролл развеял подозрения Джон Раскин избегал мерзких сексуальных отношений Сэр Исаак Ньютон врачевал разбитое сердце Бостонские браки славят романтическую дружбу Целибат представляет собой самый очевидный способ избежать проявления или ощущения нетрадиционной сексуальности, в частности гомосексуализма и педофилии. В разные исторические эпохи эти формы сексуальности объявлялись вне закона. Подверженные им люди рисковали подпасть под самые разные наказания, нередко весьма жестокие: тюремное заключение, унижения, профессиональное бесчестье, общественный бойкот и религиозное осуждение. В таких обстоятельствах соблюдение целибата представляло собой прекрасную возможность для того, чтобы скрывать, отрицать или даже «излечивать» гомосексуализм и педофилию[885]. Целибат является удобным способом уклоняться от нежелательных сексуальных ощущений, включая чувство отвращения либо к гениталиям, либо к половому акту, либо к тому и другому. Для некоторых людей это самый легкий путь справиться с постигшим их горем, самозащита от тоски, которая гложет их после того, как распались отношения с близким человеком. Все эти ситуации, связанные с целибатом, достаточно легко себе вообразить, и вдумчивые взрослые люди могут определить, соблюдают ли целибат их собственные знакомые, возможно принадлежащие к одной из упомянутых выше категорий. Конечно, часто это остается лишь на уровне догадок. Люди, стремящиеся скрыть соблюдение ими целибата, отрицают или подавляют проявление сексуальных желаний, считают их неприемлемыми, вредными или омерзительными. Вряд ли они готовы к обсуждению проблем такого рода. Еще в большей степени это относится к историческим личностям. Природа зверя часто ставит под вопрос как уверенность в соблюдении ими целибата, так и – даже в большей степени – толкающие их к тому причины. Тем не менее известные люди, упоминаемые ниже, по установившемуся мнению, действительно соблюдали целибат, причем каждый из них имел на то собственные причины. Леонардо да Винчи уклонялся от тюремного заключения Леонардо да Винчи (1452–1519 гг.) обрел всемирную известность как художественный гений эпохи Возрождения – художник, скульптор, музыкант, ученый и изобретатель, чья работа и теперь представляется настолько вдохновенной, что дух захватывает. Да Винчи был непростым человеком, и многие подробности его личной жизни остаются маняще загадочными. Тем не менее есть основания полагать, что он был гомосексуалистом. На это, в частности, указывает научный анализ его грубых, часто неточных изображений женских половых органов, его картин и скульптур, а также огромное количество намеков и косвенных свидетельств, подтверждающих эту точку зрения. Зигмунд Фрейд вполне мог быть прав, говоря о своих «сомнениях в том, что он когда-нибудь обнимал женщину, охваченную страстью»[886]. В эпоху Возрождения гомосексуализм во Флоренции, на родине да Винчи, был настолько обычным делом, что немцы дали «голубым» прозвище флорентийцы. Юридически положенные за это наказания применялись к ним редко, и человек, действовавший осмотрительно, мог не особенно беспокоиться. Когда да Винчи было двадцать с небольшим, он оказался причастным к отвратительной ситуации, сказавшейся в будущем на его представлениях о том, как ему следует жить. В 1476 г. его и еще троих молодых людей обвинили в том, что они совершили содомский грех с семнадцатилетним Джакопо Салтарелли, подмастерьем золотых дел мастера, в свободное время занимавшимся проституцией. Теоретически да Винчи и те, кого с ним вместе обвинили в этом преступлении, рисковали получить смертный приговор. Их арестовали, и несколько жутких часов они провели в тюрьме. Их допрашивали и унижали. Потом между слушаниями они должны были ждать два месяца. В конце концов их оправдали, но скандал, скабрезные намеки, слухи, кощунственная клевета и всякие домыслы впоследствии мучили да Винчи долгие годы. В числе его ранних изобретений были приспособления для выдергивания из оконных рам решеток и для открытия тюрьмы изнутри[887]. Очевидно, что трагедия с Салтарелли потрясла Леонардо да Винчи до глубины души. Какой урок извлек он из этого случая? Скорее всего, решил, что не надо было делать ничего, что могло бы спровоцировать подобный кошмар. С тех пор при малейшем намеке на непристойное поведение он протестовал, утверждая, что его хотят сделать жертвой, на него нападают, его порочат, оскорбляют, и решительно настаивал на своей полной невиновности в каких бы то ни было грехах. После той истории с Салтарелли да Винчи решил стать самым осмотрительным человеком в мире. Значит ли это, что Леонардо да Винчи соблюдал целибат? Вполне возможно, он на деле заработал свою репутацию за неизменно соблюдавшееся им целомудрие. Такую точку зрения поддерживают его собственные заявления. Он осудил половой акт как «настолько отвратительное явление, что люди скоро вымерли бы, если бы не традиция и если бы не было красивых лиц и чувственных порывов»[888]. Кроме того, он боялся заразиться сифилисом, известным (в Италии, но не во Франции) под названием «французская болезнь», и деградации умственного развития, которую он связывал с активными проявлениями сексуальности. Тот факт, что да Винчи носил длинную бороду, иногда объясняют попыткой частично закрыть его прекрасное лицо, чтобы другие испытывали по отношению к нему меньшее искушение. «Избегайте сладострастия, – говорил он. – Тот, кто не ограничивает свои похотливые аппетиты, ставит себя в один ряд со зверями». Фрейд пришел к выводу о том, что да Винчи «предстает перед нами как человек, половое влечение и действия которого в этом плане находятся на чрезвычайно низком уровне, как будто некие более высокие стремления вознесли его над обычными животными потребностями»[889]. В этом высказывании вновь проявляется аллюзия на историю с Салтарелли. Не исключено, что да Винчи нанял Джакопо Салтарелли как обнаженную модель. Потом, хоть его окружали модели-мужчины и в преклонные годы он жил с Франческо Мельци, своим учеником, ставшим его наследником, представляется, что больше он никогда не давал повода к аналогичному обвинению. Наиболее правдоподобное и убедительное объяснение целомудрия да Винчи состоит в том, что он находил половой акт нелепым и безобразным и безумно боялся повторения скандала с Салтарелли. Чтобы свести до минимума или отрицать свою гомосексуальную ориентацию, он выбрал самое безопасное в этом отношении состояние целомудрия. Льюис Кэрролл развеял подозрения Сегодня люди старались бы держаться подальше от Льюиса Кэрролла или стали бы его обвинять в злостной педофилии. Тем не менее сто лет тому назад англиканский священник, преподаватель математики и логики в Крист-Черч-колледж при Оксфордском университете, умудрялся потакать себе в сексуальной страсти к девочкам – чем моложе они были, тем лучше, причем последствия этого увлечения не стали чересчур неприятными. Робкий, симпатичный и моложаво выглядевший мужчина, который переставал заикаться только в присутствии детей, обожал компанию нимфеток. «Я очень люблю детей (кроме мальчиков), – писал Кэрролл другу. – Они <мальчики> не представляют для меня существ притягательного вида»[890]. А девочки представляли. Кэрролл приглашал их вместе прогуляться на пляж, к себе на дачу, на чай, на обед. У него сложились совершенно определенные представления о своих гостьях. Они должны были принадлежать к высшим слоям общества, быть красивыми, стройными и гибкими, умными и энергичными. Самое главное здесь заключалось в том, чтобы получить разрешение от их матерей, но девочки должны были приходить на такие встречи с ним поодиночке, даже без других детей. Он так писал об этом матери одной из своих знакомых: Кэрролл также полагал, что вполне прилично было целовать девочек, которым еще не исполнилось четырнадцати лет, не спрашивая предварительно разрешения их матерей; в тех редких случаях, когда ему доводилось целовать девочек старшего возраста, он неизменно заранее просил разрешение у их матерей. «Их можно целовать?» – спросил он мать двух дочерей, одна из которых, как ему казалось, была старше четырнадцати лет. Одно из его любимых занятий состояло в том, чтобы потчевать маленьких посетительниц удивительными историями. В 1862 г., когда он болтал с десятилетней Алисой Лидделл, у него зародилась мысль о том, чтобы написать «Приключения Алисы в стране чудес». Через три года книга была опубликована, и Кэрролл стал знаменитым. Несмотря на создание этого замечательного произведения, что-то сильно пошло наперекосяк в отношениях между Кэрроллом и настоящей Алисой. Ее мать в бешенстве уничтожила все письма, написанные им ее дочери. Тем не менее, главным образом благодаря вновь обретенной славе автора «Приключений Алисы в стране чудес», Кэрролл не испытывал затруднений в поисках матерей, стремившихся свести с ним своих дочерей. Помимо восторга, который Кэрролл испытывал, находясь в их компании, он очень любил этих детей фотографировать. Иногда он одевал их в разные костюмы, но гораздо больше ему нравилось снимать их в разных позах обнаженными. И даже здесь, перед тем как раздеть и сфотографировать девочку, он всегда получал согласие матерей. Как это ни удивительно, матери были согласны. Однако его необычное пристрастие вызывало много пересудов и слухов, в значительной степени носивших скандальный характер. В 1880 г. внезапно и мудро Кэрролл прекратил заниматься фотографией. Тем временем поток его подружек становился все более полноводным. Когда девочкам исполнялось шестнадцать лет и они взрослели, Кэрролл с ними расставался. Одна из нескольких девушек, оставшихся в его жизни после того, как ей исполнилось шестнадцать лет, заметила: «Многим девочкам, когда они вырастают, не нравится, если с ними продолжают обращаться так же, как когда им было десять лет. А на меня лично такая его привычка действовала освежающе». Другой подругой, прошедшей с ним через всю жизнь, была актриса Эллен Терри. Кэрролл впервые встретился с ней, когда в свои восемь лет она уже была актрисой, а ему было двадцать четыре года, и он с улыбкой опроверг слух о том, что у них с Эллен уже тогда завязались романтические отношения. «Он так мною увлекся, как мог увлечься любой девочкой старше десяти лет», – писала она[892]. Биографы сходятся во мнениях относительно двух фактов: Кэрролл умер девственником, а за время жизни у него было больше ста непорочных связей с малолетними подружками. Одна из причин его целибата очевидна. Поскольку его пристрастие распространялось исключительно на еще совсем юных девочек, даже простого предположения о каких-то попытках сексуального сближения с подопечными было достаточно, чтобы разрушить ему репутацию. Его «подружки» были девочками из высших сословий, «одолженными» ему своими родителями, и если бы хоть одна из них рассказала о том, что он сделал с ней что-то недозволенное, или хотя бы о подозрении на неподобающий поступок, с дальнейшей карьерой Кэрролла было бы покончено навсегда. Именно потому он вполне разумно пресек распространение мерзких слухов, когда стало ясно, что съемки обнаженных девочек не пройдут для него безнаказанно. В жизни Кэрролл осторожно следовал по воображаемой линии между верой в то, что «если вы ограничиваете свои действия тем, что никто не сможет вменить вам в вину, много вы не достигните», – и реалиями общества, уважаемым членом которого он являлся[893]. Джон Раскин избегал мерзких сексуальных отношений Джон Раскин, прославленный писатель, художник и литературный критик Викторианской эпохи, ухаживал за молоденькой девушкой Ефимией Грей на протяжении двух лет до их свадьбы. Ухаживания в основном носили литературный характер интенсивной переписки, которая привела их двоих к тому, что они с вожделением ждали наступления первой брачной ночи. Оба они были девственны – Эффи исполнилось девятнадцать, а Джон был старше нее на десять лет. Когда они оказались одни на свадебном ложе, Джон нежно снял с плеч жены чудесное подвенечное платье и, к своему изумлению и ужасу, обнаружил, что у бедняжки Эффи на лобке росли волосы. Джон ощутил сильнейшее отвращение. Раньше он никогда не видел обнаженных женщин и полагал, что они больше отличались от мужчин, чем оказалось в случае с Эффи. Он сделал вывод о том, что это у нее уродство, что она не была «создана для того, чтобы возбуждать страсть». (Другой версией была точка зрения о том, что проблему составляли женские груди, поскольку он ожидал увидеть гладкое тело, лишенное волос, с очень маленькой грудью, во многом напоминавшее тело десятилетнего ребенка, в которого он все еще был влюблен десять лет спустя.) Принимая во внимание смятенное состояние рассудка Джона, он был на удивление спокоен – просто обнял жену, отвернулся от нее и заснул. Эффи, готовая следовать за старшим и более опытным мужем, была потрясена. На протяжении последовавшего целомудренного периода – шести лет, чтобы быть точными, Джон искусно придумывал правдоподобные объяснения отказа от исполнения супружеских обязательств. Он говорил, что терпеть не может детей и не вынес бы тех неудобств, которые возникли бы в том случае, если бы беременная или кормящая ребенка Эффи сопровождала его в путешествиях по Европе. Эффи возражала ему, говоря, что люди заключают браки, чтобы рожать и воспитывать детей, а воздержание от этого граничит со святотатством. Глупости, отвечал Джон, разве она не знает, что самые святые люди были целомудренными? Шок, испытанный Джоном при виде обнаженного тела Эффи, стал для него первым предчувствием того, что он непригоден для плотских наслаждений. Его странное воспитание, почти лишенное друзей детства, с которыми он играл в детские игры, и игрушек, не подготовило его к реалиям семейной жизни. Кроме всего прочего, он был настолько тесно связан с родителями, что понятия не имел, как жить независимо от них. На протяжении всей жизни они оставались для него единственным источником финансовой поддержки, с ними он чувствовал себя эмоционально комфортно, они давали ему важнейшие советы личного характера и служили ему моральным авторитетом. Семья Раскиных была глубоко разочарована женитьбой Джона на Эффи. Они рассчитывали на то, что он найдет себе более эффектную светскую подругу жизни, и потому отказались присутствовать на церемонии его бракосочетания. Позже, пытаясь найти оправдания тому, что произошло, Эффи приписывала неудачу их брака постоянному вмешательству в их жизнь родственников мужа. Раскины установили modus vivendi[894], устраивавший тех и других, хотя Эффи всегда стремилась иметь детей. (Когда Эффи выходила замуж, ее мать была беременна тринадцатым ребенком.) Они жили отдельно, и вскоре за Эффи закрепилась репутация такой очаровательной, остроумной и смышленой гостьи, что ее наперебой приглашали все родные и знакомые. Более того, она так заботилась о сохранении собственного целомудрия и поддержании безупречной репутации, что никто не мог обоснованно обвинить ее в непристойном сексуальном поведении. Эффи не только вышла замуж девственницей, она обожала своего мужа. «Я никогда не смогу полюбить никого в мире, кроме Джона… Я немного не от мира сего – не умею плести всякие козни, потому что все, что меня касается, должно быть открыто, как ясный день»[895]. А Джон был себе на уме и втихаря пытался скомпрометировать Эффи отношениями с другими мужчинами. Попыткой такого рода, достойной самого сурового порицания, стало приглашение блестящего молодого художника Джона Эверетта Милле провести несколько недель в небольшом сельском коттедже с целомудренным семейством Раскиных. Сексуальное напряжение между Милле и Эффи было так сильно, что, казалось, его можно пощупать пальцами, и Милле сам понял, что Джон нарочно создал эту ситуацию, чтобы избавиться от Эффи. Возмущенный и полный решимости, он сделал все, чтобы не попасть в западню, устроенную ему Джоном. К тому периоду развития супружеских отношений Джон открыто признавал, что их союз оказался ошибкой. Эффи была совершенно подавлена, когда в ее двадцать пятый день рождения муж сказал ей, что никогда не будет исполнять свои супружеские обязанности, поскольку: В итоге они возненавидели друг друга. В 1854 г. Эффи, в конце концов, рассказала о своем бедственном положении подруге – леди Истлейк, супруге сэра Чарлза Лейка, президента Королевской Академии художеств. «Скажи об этом своим родителям, – посоветовала ей леди Истлейк, – поскольку закон предусматривает оказание помощи в ситуациях такого рода». Эффи с родителями начали тайные приготовления к освобождению ее от брачных уз. Они наняли юристов, и Эффи осмотрели двое докторов. Оба заявили, что она девственна, причем один из них был «как громом поражен» этим обстоятельством. Вскоре Эффи ушла от мужа и стала жить с родителями. Были задействованы юридические механизмы. Джону вручили документы на развод, он защищался, заявляя, что Эффи была ненормальна психически. Леди Истлейк пришла в ярость. Она начала кампанию, направленную против выдвинутых Джоном обвинений, объехала огромное количество своих друзей и в подробностях рассказала им о сложном положении, в котором оказалась Эффи. Вскоре лондонское общество было настроено против Джона, поскольку брак без исполнения супружеских обязанностей был немыслим и так же порочен, как добрачные половые отношения. Церковный суд заслушал свидетельские показания, назначенные судом врачи, включая accoucheur[897] королевы Виктории доктора Локока, осмотрели Эффи и подтвердили сохранение ею девственности. То же самое в письменных показаниях, данных под присягой, сделал Джон. После этого брак расторгли на основании того, что «Джон Раскин был неспособен осуществлять брачные отношения по причине неизлечимой импотенции»[898]. (Это было не вполне верно, поскольку, как он не напрямую признавался в письме доверенному лицу, на протяжении жизни он занимался мастурбацией.) Спустя год Эффи и Милле сыграли свадьбу. Бедняжка Эффи второй раз пережила необычную брачную ночь, потому что Милле, рыдая, признался ей, что он, как и Джон, ничего не знал ни о женщинах, ни о половых отношениях. А что, если и он не был способен реализовать себя как мужчина? Эффи его успокоила и ободрила. Два месяца спустя она была беременна первым из их восьмерых детей. Ее бывший муж, довольный, что избавился от жены, вновь съехался с восторженно встретившими его родителями. Он продолжал хранить целомудрие, но (как и его современник Льюис Кэрролл) влюблялся в девочек «как в каждую розу утренней зари», а когда они достигали зрелости, терял к ним интерес[899]. Однако с нимфеткой Розой Ла Туш дело обернулось по-другому. Джон стремился на ней жениться, несмотря на несколько десятков лет разницы в возрасте. Мать Розы не была в восторге от его намерения. Она поступила мудро, связавшись с Эффи, которая в подтверждение собственной правоты в отношениях с Джоном рассказала ей об интимных подробностях (точнее, об их отсутствии) своего с ним брака. Это стало концом надежд Джона на женитьбу на расцветавшей Розе. Он умер девственником; единственным выходом его сексуальной энергии была мастурбация, поскольку пожизненно соблюдавшийся им целибат определялся отвращением, испытывавшимся им к телу взрослой женщины. Сэр Исаак Ньютон врачевал разбитое сердце Сэр Исаак Ньютон был либо девственником, либо почти всю жизнь соблюдал целибат. Его единственная сильная любовь осталась нереализованной, и началась она достаточно поздно в его жизни, когда ему было уже прилично за сорок. Его компаньоном стал Фатио де Дюилье, привлекательный двадцатитрехлетний швейцарский математик. Фатио жил в Лондоне, разделял страсть Ньютона к их общей научной дисциплине и отвечал взаимностью на его привязанность. На протяжении шести лет они были неразлучны. Потом Фатио серьезно заболел. Одновременно он был потрясен тревожными новостями о семье и финансовом кризисе в Швейцарии. Какое-то время казалось, что ему придется вернуться домой. От этой мысли Ньютон становился сам не свой и умолял его переехать в Кембридж, откуда получил предложения на работу преподавателем и где мог бы поддержать своего компаньона. По причинам, оставшимся неизвестными, Фатио отклонил его предложение, и в 1693 г. они с Ньютоном разорвали отношения. Прямым результатом этого было погружение Ньютона в исступленную, бредовую депрессию. Он стал параноидально подозрительным и набрасывался на друзей, обвиняя их в том, что они бросили его и предали. «Сэр, – писал он Джону Локку, – придерживаясь мнения о том, что вы постарались впутать меня в истории с женщинами, а также действовали другими средствами, которые нанесли мне большой ущерб… лучше б вы сдохли». Сэмюэлю Пипсу он направил официальное уведомление об окончании их дружбы. После того как его друзья реагировали на такие выходки по-доброму и с пониманием, он извинялся, возлагая вину за неспровоцированные нападки на бессонницу. Ньютон пребывал в состоянии глубокой депрессии восемнадцать месяцев. Эмоционально ему удалось оправиться, но творческие научные способности в полном объеме так к нему и не вернулись. Вместо творческой работы он был назначен на Королевский монетный двор – сначала в качестве смотрителя, а потом мастера с высокой зарплатой. Хотя эта должность обычно рассматривалась как синекура, он решил отнестись к своим обязанностям серьезно. Ученый рассматривал себя как сторожевого пса национальной валюты, разыскивал и преследовал фальшивомонетчиков с таким же накалом страсти, с каким раньше относился к Фатио. В результате его стараний часть этих преступников закончили жизнь на виселице. Возможно, они становились жертвами такой же тлевшей в нем ярости, какую раньше он испытывал к некоторым своим друзьям. До конца жизни Ньютон, видимо, оставался невосприимчивым к любви. Они с Фатио время от времени обменивались письмами, но их отношения больше никогда не достигали былого напряжения. Наш герой был рассеянным человеком, воздержанным в своих привычках. Его аскетизм определялся скорее невнимательностью, чем принципами, он часто бывал голодным и не высыпался просто потому, что забывал есть или спать. Может быть, его целибат представлял собой сочетание того же типа аскетизма и в прямом смысле слова выгоревшей способности любить. Он встретил Фатио и полюбил его сравнительно поздно и на протяжении шести лет испытывал к молодому математику почти лихорадочную страсть. Когда обстоятельства Фатио изменились и их платонические отношения завершились, Ньютон почувствовал себя настолько несчастным, что жизнь его застопорилась больше чем на год. Восстановление его было лишь частичным; никогда больше он не был в состоянии систематически применять свой могучий разум научного склада к исследовательской работе, что раньше принесло ему такую широкую известность. Вместо этого он стал себя странно вести, задирать коллег, тиранить Королевское научное общество, ссориться с другими учеными. Дожив до глубокой старости – до восьмидесяти четырех лет, он никогда больше не отваживался посягать на дела сердечные. Его всепоглощающая любовь к Фатио разбила ему жизнь и, возможно, ожесточила его сердце до такой степени, что оно навсегда утратило способность любить. Бостонские браки славят романтическую дружбу Когда-то давным-давно, еще до того, как в конце XIX в. в обиход образованного человека было введено отвратительное понятие лесбиянство[900], американские девочки взрослели и становились женщинами, не опасаясь позволять себе выражать сильную привязанность к близким подругам. Дети из хороших семей с большой теплотой вспоминали детские походы в гости с ночевками, когда они спали в одной постели с другими детьми, болтали и хихикали всю ночь напролет, а если им хотелось, к тому же еще целовались и ласкали друг друга. Если бы кто-то задал вопрос об особой выражавшейся ими привязанности, они сами – как и общество, частью которого они были, – оправдали бы это как чудо романтической дружбы. А почему бы и нет? У людей из приличного общества XIX в. было принято считать, что женщины оставались равнодушными к половой жизни созданиями, раздевавшимися и вынужденно, без всякого желания, предоставлявшими свои чресла мужьям исключительно в силу выполнения супружеских обязанностей и продолжения рода. Из многих источников известно, что они выполняли эту неприятную задачу с еще меньшим энтузиазмом, чем взбивали масло или вышивали бабочек по краям посудных полотенец. Разве могли эти создания, неспособные испытывать физическое влечение даже к собственным мужьям, обладать эротическими чувствами по отношению к представительницам их собственного пола? Общее мнение сводилось к тому, что это невозможно, и поскольку оно основывалось на достижениях современной медицинской науки, кто, кроме самых подозрительных личностей, мог в этом сомневаться? На самом деле «дружба девочек служила прообразом более тесных отношений, которые должны были наступить в один прекрасный день и прийти на смену их более ранним близким отношениям», – заметил писатель Оливер Уэнделл Холмс в романе «Смертельная антипатия». Чем, в конце концов, они были, как не девической репетицией свадьбы, величайшей драмы женской жизни, писал Генри Уодсворт Лонгфелло в романе «Каванаг». Генри Джеймс в романе «Бостонцы» воплотил «очень американский рассказ… <об> одной истории такого рода отношений между женщинами, которые достаточно широко распространены в Новой Англии», и потому самые долговечные отношения такого типа непреднамеренно стали называть бостонскими браками[901]. Бостонский брак стал признанным термином для верных и обычно целомудренных романтических отношений между женщинами. Большинство из них были незамужними, профессионально работавшими женщинами, а те из их представительниц, которые были замужем, выполняли свои обязательства перед другими женщинами – своими избранницами, как и перед мужьями. Первой стадией бостонских браков была романтическая дружба, дополненная горящими желаниями взглядами, страстными посланиями и эмоциональными взрывами. Такие отношения процветали в женских колледжах и кругах, где честолюбивым женщинам разрешалось мечтать об отказе от предстоящих браков и материнства в пользу профессиональных карьер – они представляли собой радикальную позицию, свойственную тому времени. Такие женщины старались держаться вместе, помогать друг другу, поддерживать друг друга без соперничества, обеспечивая эмоциональный подъем и необходимую безопасность. Почти наверняка большинство из них хранили целомудрие, поскольку, несмотря на их обеты вечной любви и преданности, они отвергали очевидные проявления сексуальности как «нескромные действия». Это в равной же мере относилось к тем из них, кого считали лесбиянками, и к тем, кто испытывал сексуальное влечение только к лицам противоположного пола. Свойством романтической дружбы, преобразовывавшей ее в бостонский брак, было совместное проживание, хотя участницы некоторых бостонских браков жили в разных местах. Конечно, не было ничего удивительного в том, что одинокие женщины селились вместе, особенно после Гражданской войны в Америке. Эта национальная бойня сотни тысяч молодых женщин оставила вдовами, а огромное количество других обрекла на крайне нежелательное, часто бедственное положение незамужних. Финансовые ограничения вынуждали некоторых из них заводить совместные хозяйства подобно тому, как в XVIII в. «объединение незамужних женщин в группы» позволило неимущим европейским женщинам, оставшимся без мужчин, выжить совместными усилиями при минимуме удобств и стабильности. Американские вдовы и старые девы, неожиданно и без всякой предварительной подготовки оставшиеся лишь с теми средствами, которые были в их распоряжении, спасались теми же способами. Их было достаточно много, чтобы представление об одиноких женщинах, не связанных родственными узами, но живущих вместе, стало допустимым образом жизни. К бостонским бракам, при которых женщины жили вместе, отношение общества было таким же уважительным, хотя в основе этого совместного проживания лежало не экономическое отчаяние, а глубокая эмоциональная привязанность. Социальное приятие романтической дружбы, наряду с отсутствием пересудов по поводу возможных сексуальных аспектов такого сожительства, привело к расширению представлений о его допустимых возможностях. Действительно, участницы бостонских браков разделяли неведение относительно женского эротизма и, скорее всего, воздерживались от его проявления. Целомудренными были бостонские браки или непристойными, от других типов отношений их отличало то, что они основывались на любви, равенстве, взаимной поддержке, общем стремлении к профессиональной работе, честолюбии и персональной реализации, достигаемой при отсутствии контролирующих этот процесс мужчин. «Выйдя из темноты XIX в., – писала Лиллиан Фадерман, – они чудесным образом создали новый, но, к сожалению, очень непродолжительно существовавший тип женщины, которая могла сделать все, стать кем угодно и следовать туда, куда ей только заблагорассудится»[902]. В 1890-е гг. английские писательницы Катарина Брэдли и Эдит Купер, вместе написавшие двадцать пять пьес и восемь книг стихов, опубликованных под именем Майкл Филд, заявили: «Любовь моя и я за руки взялись и поклялись / Против мира всего выступать, / Но любимыми и поэтами стать». Североамериканские родственные души связали свои жизни так, чтобы стать похожими друг на друга в качестве врачей, священнослужителей, социальных работников, посвятив их приносящим удовлетворение, достойным и хорошо оплачиваемым профессиональным карьерам. Некоторые даже взяли приемных детей[903]. Бостонские браки позволили этим женщинам, прокладывавшим путь в будущее, достигать того, чего в обычных браках они не смогли бы достичь, – жизни и работы, свободных от ограничений, налагаемых ведением домашнего хозяйства и воспитанием детей. Скульптор XIX в. Гарриет Хосмер сформулировала это положение вполне аргументированно. Для женщины-художника выходить замуж «морально неправильно», поскольку от этого будет страдать либо ее профессия, либо семья, и сама она станет плохой матерью и в равной степени плохим художником. Сама Хосмер надеялась стать хорошим художником. В результате она написала: «Я стремлюсь связать вечную вражду крепким узлом»[904]. Другие пересмотрели поле боя и крепкими узлами завязали отношения с другими женщинами. Чаще всего в качестве примера бостонского брака ссылаются на писательницу XIX в. Сару Орн Джуитт и поэтессу и писательницу, радушную хозяйку дома в Бостоне, где постоянно бывали видные деятели искусства и культуры, передового социального работника и общественного организатора Энни Филдс. После смерти мужа – издателя и писателя Джеймса Томаса Филдса в 1881 г., на протяжении двадцати пяти лет эти две женщины были друг для друга главными опорами в жизни. Они встретились уже как зрелые дамы в журнале «Атлантик мансли» на утреннем приеме в честь Оливера Уэнделла Холмса. Энни, которой тогда было сорок пять лет, сидела во главе стола с Джеймсом, обожаемым ею мужем. В ходе торжества ее представили тридцатилетней Саре, чье место располагалось в середине стола, что отражало ее не столь выдающийся статус в звездном мире американской литературы. Через некоторое время их пути снова пересеклись, и постепенно, по мере того как их дружба перерастала в глубокую привязанность, они становились все ближе друг другу. Вскоре Сара объяснила себе дар Энни «как знак чего-то такого, что существовало между нами, и поскольку мы держали друг друга за руки, мы не позволим себе их разомкнуть»[906]. Эти чувства были искренни, взаимны и неизменны – Сара, например, испытывала такие же чувства и так же выражала себя в общении с любимой сестрой Мэри. Фундамент ее бостонского брака с Энни длиной в жизнь зиждился на многих основаниях: их совместной преданности литературе и образованию, общественном сознании, уникальном сочетании консервативных ценностей, привилегированном происхождении и манерах XVIII в., их чувстве юмора. Даже их предшествовавшие отношения – Энни с Джеймсом, Сары с ее отцом – составляли общие для них черты. Обеих женщин связывала настолько уникальная духовная и интеллектуальная близость, что незадолго до смерти Джеймс Филдс назвал Сару «подругой, которую он выбрал бы для нее <Энни>, отдав ей предпочтение перед всеми остальными»[907]. Энни потеряла мужа спустя два года после начала отношений с Сарой. Она погрузилась в траур, а друзья, включая Сару, беспокоились по поводу ее неослабной и глубокой депрессии. Сара относилась к ней с особым сочувствием – смерть отца принесла ей почти такие же страдания. К счастью, женщины находили утешение в раздельно проводившихся спиритических сеансах, во время которых Джеймс Филдс и Теодор Джуитт в один голос сообщали медиуму, что одобряют отношения близких им женщин и призывают их вместе путешествовать, чтобы восстановить здоровье и вернуть счастье. Так начался знаменитый бостонский брак. Повседневная жизнь женщин если и изменилась, то очень незначительно. Сара делила свое время между семейным сельским домом в штате Мэн, шумным, постоянно заполненным людьми домом cum[908] литературным салоном по адресу: дом 148 по улице Чарльза в Бостоне, и ее летним домом в Манчестере-у-моря в штате Массачусетс. Дом в Саус Берик в штате Мэн был более спокойным, там больше времени можно было писать, а дом в Бостоне – гораздо более оживленным, там никогда не кончались беседы на интеллектуальные темы, стимулировавшие творческую мысль, радость писательской деятельности в библиотеке вместе с Энни, ее дорогой «Фуфф, Фуффи, Фуффати, Мышкой или Мусати», молча работавшей рядом за собственным столом. Как позже Сара говорила их подруге писательнице Уилле Кэсер, «работать в молчании и от всего сердца – таков удел писателя; он – единственный художник, который должен быть одинок, но при этом ему необходимо обладать широчайшим взглядом на мир»[909]. Женщины также часто путешествовали – ездили за границу, по Соединенным Штатам и Канаде, как для отдыха, так и для поправки здоровья Сары, страдавшей от хронического истощавшего ее силы ревматизма. Их друзья, родственники, знакомые из литературных кругов и общества в целом воспринимали их близкую дружбу – бостонский брак – как проявление взаимной заботы друг о друге и достойный уважения образ жизни. Они были замечательными хозяйками, принимавшими до дюжины гостей в день, среди которых, как правило, было меньше мужчин и больше женщин из числа тех, кто входил в широкий круг их талантливых и добившихся признанного успеха знакомых. Ни единый намек на скандал, даже тень подозрений никогда не омрачала их блистательный союз, сохранявшийся до смерти Сары в 1909 г. как образец уважаемой и достойной жизни. Современная литература о женщинах, живущих вместе, посвящена проблеме их сексуальности и раскрывает только глубину и удовлетворенность их взаимной любви, никогда даже не намекая на ее эротическое измерение. Конечно, в головах тысяч знакомых с ними людей их целомудрие не вызывало сомнений. Энни была преданной своему мужу женой, а Сара – целенаправленно честолюбивой писательницей, и связанные с браком проблемы ослабляли бы ее энергию и сосредоточенность, необходимые ей в работе. В Энни Сара нашла родственную душу и спутницу жизни; и Энни, понесшая тяжелую утрату, нашла в Саре вторую половинку. Их бостонский брак превратился в нерушимые партнерские отношения, основанные на единых ценностях, интересах и целях, скрепленные искренней привязанностью и уважением, которые на протяжении четверти столетия составляли надежное убежище для двух самых одаренных женщин своей эпохи. Более современный бостонский брак с раздельным проживанием описала Рэйчел Карсон, чья книга «Безмолвная весна» ускорила процесс оформления движения в защиту окружающей среды. На первый взгляд, по сравнению с исключительными отношениями между Сарой Джуитт и Энни Филдс, Дороти Фримэн – великая любовь Рэйчел Карсон, была ничем не выдающейся женщиной. Но для Рэйчел она стала «белым гиацинтом»[910], поддерживавшим ее до самой смерти, чья любовь отражала и усиливала ее собственную. «Все, в чем я уверена, – признавалась Карсон Дороти, — Они встретились, когда Рэйчел исполнилось сорок шесть лет, а Дороти была на девять лет старше ее, – две консервативные женщины с перманентной завивкой, прирожденные естествоиспытательницы, соединенные страстной привязанностью, общими интересами и схожими проблемами, включая заботу об их стареющих матерях. Рэйчел уже была известной ученой дамой и старой девой, а Дороти – счастливой матерью и женой, чей муж Стэнли приветствовал в своей жизни знаменитую новую подругу с искренним удовольствием. Рэйчел и Дороти провели вместе немного времени (и целую жизнь, по оценке биографа Рэйчел Линды Лир), исчисляемого месяцами, не годами. Они питали свою романтическую дружбу телефонными разговорами и письмами, содержащими множество признаний и воспоминаний, надежд и грез. «Я отлично знаю, что мы в огромной степени духовно близкие люди», – писала Рэйчел. И она, и Дороти хотели, чтобы Стэнли понял их преданность друг другу. «Я хочу, чтобы он знал, что ты для меня значишь», – заявила Рэйчел. Но суть их отношений носила личный характер, и потому они придумали такую систему, при которой сочиняли отрывки, называвшиеся ими «яблоки» и предназначавшиеся лишь друг другу. Этими «яблоками» они очень дорожили и скрывали их, а мужу Дороти (так же как любопытной и требовательной матери Рэйчел) читали другие свои сообщения. Послания с выброшенными из текста нежелательными отрывками были единственным оправданием их обмана. Они не делали ничего, что могло бы навлечь неудовольствие или досаду Стэнли, хотя их одержимая привязанность друг к другу, естественно, сказывалась на браке супругов Фримэн. «Внезапность и интенсивность этого чувства, вспыхнувшего между нами, очевидно, привнесли большие изменения в твою и мою жизнь», – писала Рэйчел Дороти. Сила взаимной привязанности вела женщин к их письменным столам и созданию огромного объема корреспонденции, которой они обменивались. Рэйчел особенно сетовала по поводу их расставания и тосковала по лету, когда они будут вместе. «Я знаю, что ты мне отчаянно нужна, – писала она. – (И верю, что нужна и тебе. Какое бесстыдство!)». Если б только, сокрушалась она, мы могли видеться друг с другом хотя бы раз в месяц, «я и впрямь думаю, что не погружалась бы в состояние отчаяния, которое меня охватывает так часто». Но бостонский брак между Карсон и Фримэн не был равным. Рэйчел выступала в нем как звезда, а Дороти принимала его и приспосабливалась к нему. По словам Линды Лир, «письмо Рэйчел не оставляло Дороти сомнений об ответственности, связанной с любовью Рэйчел Карсон или с другими невидимыми силами, с которыми пришлось бы ее делить»[913]. На этот вызов Дороти ответила достойно. Потребность Рэйчел затронула ее инстинкты кормления, и сила их любви разожгла в ней нереализованные творческие стремления. К тому же представьте себе охвативший ее восторг и чувство гордости, когда Рэйчел написала ей, что название ее книги «Море вокруг нас» «имеет новое, личностное значение – море вокруг Нас»[914]. Прошли годы. В 1960 г. здоровье Рэйчел ухудшилось – у нее открылась серьезная язва, она страдала вирусной пневмонией и синуситом. Потом у нее нашли рак – радикальную мастэктомию, хотя врач скрыл от нее правду, не сказав, что у нее злокачественная опухоль. По мере того как разрушалось ее тело, она написала несколько писем для утешения Дороти после ее смерти. «Мне кажется, ты не должна печалиться по моему поводу», – заверяла она любимую подругу. В 1964 г., за несколько месяцев до ее пятьдесят седьмого дня рождения, силы покинули ослабевшее тело Карсон, и она скончалась от инфаркта. Читая строки из Т. С. Элиота, Дороти развеяла по ветру прах любимой Рэйчел, выполнив прощальный обряд их бостонского брака. Возможно, на деле, хоть и не по названию, бостонские браки существовали всегда, поскольку влюбленные женщины разбивались на преданные пары и давали друг другу обет быть «любовницами навеки». Одни выражали свою любовь эротически, другие – нет, либо потому, что боялись жутких социальных последствий, либо просто потому, что им это не было нужно. Сара Орн Джуитт и Энни Филдс, Рэйчел Карсон и Дороти Фримэн были целомудренными представительницами таких отношений. Женщины встретились, их охватила взаимная страсть, и они посвятили себя друг другу, пока смерть их не разлучила. Большинство бостонских браков отличало равенство партнерш, которым были свойственны необычное честолюбие и сосредоточенность, целеустремленность в продвижении к поставленной цели и отказ от женской доли – супружества и материнства. Независимо от того, соблюдали они целибат или нет, эти женщины, очевидно, имели отклонения в сексуальном поведении – лесбиянство не предполагало соблюдения целомудрия, оно отрицалось или осуждалось обществом, в котором они жили; или целибат, поскольку они пренебрегли предписанным им образом жизни и создали иной тип женственности. Представительницы последнего действительно были мятежными, так как их выбор определялся не запросами зова их тел, а обоснованными логическими выводами разума, поддержанными волнением страстных сердец. Глава 11 Целибат от импотенции НЕЗВАНЫЙ ЦЕЛИБАТ Вялый как лист вчерашнего салата Проверка на импотенцию в дореволюционной Франции Целибат как реакция на вагинизм Ты можешь быть слишком худой – анорексический целибат Незваный целибат Болезни, пороки и несчастные случаи разрушают не только хорошее физическое здоровье. Они также могут нанести непоправимый вред раньше вполне нормальным сексуальным чувствам так, что эротизм уступает место импотенции, и это изменение может стать необратимым. Очевидно, что недуги, затрагивающие половые органы, в огромной степени увеличивают шансы на возникновение импотенции. Примерами тому могут служить рак предстательной железы у мужчин и вагинизм у женщин, но для сексуальности почти в той же степени фатальны многие другие обстоятельства. Почти половина мужчин в Северной Америке, ставших импотентами после пятидесяти лет, являются жертвами атеросклероза, при котором на внутренних стенках артерий образуются склеротические бляшки, поскольку там откладываются жиры, стенки уплотняются, просветы артерий сужаются, и поступление крови к половому члену блокируется. К числу заболеваний, подавляющих сексуальность, относятся диабет, снижение функции щитовидной железы, низкий уровень тестостерона или высокий уровень эстрогена, подавленность и отсутствие аппетита. И наоборот, люди могут намеренно переедать, чтобы достичь защитного ожирения, чтобы оно оградило их от нежелательных сексуальных контактов. Диапазон условий, провоцирующих импотенцию, достаточно широк, и это обстоятельство ведет к тому, что целибат против своего желания приходится соблюдать людям из самых разных слоев общества. Вялый как лист вчерашнего салата [916] Мужчины в Древнем Риме страдали от импотенции, вызванной слишком большим потреблением свинца, содержавшегося в воде их прекрасной водопроводной системы. Многие находили их состояние настолько тяжелым и комичным, что это стало постоянной темой литературных произведений. В «Сатириконе» поэт Тит Петроний Арбитр описал, как он симулировал болезнь, чтобы скрыть импотенцию, потом решил взяться за свой вялый половой член – причину всех своих неприятностей. Я трижды потряс грозную сталь, свой нож двуострый. Но… трижды ослаб, гибкий, как прут, мой стебель вялый: Нож страшен мне был, в робкой руке служил он плохо. Так мне не пришлось осуществить желанной казни. Трус сей, трепеща, стал холодней зимы суровой, Сам сморщился весь и убежал чуть ли не в чрево, Ну, просто никак не поднимал главы опальной: Так был посрамлен выжигой я, удравшим в страхе, Ввел ругань я в бой, бьющую в цель больней оружья[917]. Пожалев свой «угрюмый и бессильный» половой член и не доведя дело до кастрации, Петроний спросил его: «Неужели я заслужил, чтобы ты меня, вознесенного на небо, низринул в преисподнюю? Неужели я заслужил, чтобы ты, отняв у меня цветущие весеннею свежестью годы, навязал мне бессилие глубокой старости?» Однако виновник не поднялся от его слов, но Он на меня не глядел и уставился в землю, потупясь, И оставался, пока говорил я, совсем недвижимым. Стеблю склоненного мака иль иве плакучей подобен[918]. Великий Овидий также сталкивался с этой проблемой. В стихотворении об импотенции, иронически помещенном в серии под названием «Любовные элегии», он так описывал свое унижение: Иль не прекрасна она, эта женщина? Иль не изящна? Или всегда не влекла пылких желаний моих? Тщетно, однако, ее я держал, ослабевший, в объятьях, Вялого ложа любви грузом постыдным я был. Хоть и желал я ее и она отвечала желаньям, Не было силы во мне, воля дремала моя. Шею, однако, мою она обнимала руками Кости слоновой белей или фригийских снегов; Нежно дразнила меня сладострастным огнем поцелуев, Ласково стройным бедром льнула к бедру моему. Сколько мне ласковых слов говорила, звала «господином», – Все повторяла она, чем возбуждается страсть. Я же, как будто меня леденящей натерли цикутой, Был полужив, полумертв, мышцы утратили мощь. Вот и лежал я, как пень, как статуя, груз бесполезный, – Было бы трудно решить, тело ли я или тень? … Но не мужчиной я был, не молодым в эту ночь… Встала с постели она, как жрица, идущая к храму Весты, иль словно сестра, с братом расставшись родным… … Ведьма ли имя мое начертала на воске багряном И проколола меня в самую печень иглой? … Принятым быть у нее я мечтал – и она принимала; И целовать? – целовал; с нею быть рядом? – бывал. Даже и случай помог… Но к чему мне держава без власти? Я, как заядлый скупец, распорядился добром. Так, окруженный водой, от жажды Тантал томится И никогда не сорвет рядом висящих плодов… Так покидает лишь тот постель красавицы юной, Кто отправляется в храм перед богами предстать… Мне не дарила ль она поцелуев горячих и нежных? Тщетно!.. По-всячески страсть не возбуждала ль мою? А ведь и царственный дуб, и твердый алмаз, и бездушный Камень могла бы она ласкою тронуть своей. Тронуть тем боле могла б человека живого, мужчину… Я же – я не был живым, не был мужчиною с ней[919]. Альбий Тибулл в стихотворении «К Приапу» также говорит о вялости своего полового члена, но не столько умаляя собственное достоинство, сколько изрыгая проклятья в адрес его «окаянного отца», которого винит в своем несчастье. Он клянется, что во искупление Приап никогда вновь не узнает радостей общения в постели с достигшими половой зрелости молоденькими мальчиками и занятия с ними любовью, когда они соблазнительно вертят своими податливыми ягодицами. Не ощутит он восторга и от ласк руки лежащей рядом девушки или легкого прикосновения ее обольстительного бедра к его телу. Вместо этого Приапа ждет старая карга с двумя торчащими изо рта зубами. Ноги и руки у нее отталкивающе кривые и тощие, кожа морщинистая и провис-лая, седые патлы свалялись и будто покрылись паутиной[920]. Выставление себя на посмешище в стихотворениях латинских поэтов дает представление о реальном воздействии импотенции как на мужчин, так и на женщин. Римляне, которые не могли скрыть неспособность достичь эрекции, сетовали на судьбу, стремились получить медицинский совет, а если это не помогало, от безысходности прибегали к помощи шарлатанов и знахарей. Некоторые смирялись и соблюдали позорный целибат. Тем не менее в поэзии мы видим сочетание умной, самокритичной сатиры с разочарованием и нетерпением людей, еще не дошедших до состояния полного отчаяния. Проверка на импотенцию в дореволюционной Франции [921] Если бы Джон Раскин жил в дореволюционной Франции, а не в викторианской Англии, при прошении о разводе его жены Эффи, чья девственность была установлена и заверена медицинской справкой, ему пришлось бы доказывать свою мужественность непростым способом. Иначе говоря, он должен был бы продемонстрировать назначенным судом свидетелям, что он действительно способен испытывать эрекцию. Почти с самого начала своего существования Католическая церковь осуждала супружеские половые отношения по любому поводу, кроме продолжения рода. Она запрещала евнухам вступать в брак, потому что они не могли размножаться. Также она давала развод мужьям и женам, сумевшим доказать сексуальную несостоятельность их брака, причем лучшим свидетельством этого факта служили заверенная медицинской справкой девственность или импотенция. (Женщины-импотенты, о которых писали бы, что «вход у них настолько узкий, что не может быть достаточно большим для осуществления полового акта с мужчинами», в каноническом праве почти не упоминаются.) Вплоть до середины XVI в. в католической Франции «братское сожительство» было причиной для развода лишь как крайнее средство. Потом внезапно отношение служителей Церкви к браку стало более серьезным и требовательным, и наступила золотая пора процессов, связанных с импотенцией. Процессы, нередко напоминавшие фарсы Джонатана Свифта, проводились священнослужителями, одержимыми убеждением в том, что, женившись, импотент «выступил против авторитета Церкви». Такой брак они порицали как «смертный грех», «кощунство», «надругательство над таинством и осквернение его святости»[922]. Как будто ему недоставало своих проблем, мужчина-импотент считался чрезвычайно похотливым и предающимися тайным порокам, запрещенным христианством. Такие мужчины будто бы принимали странные сексуальные позы, осквернявшие брачное ложе. Более того, они были настолько развратны, что не было такого средства, которое могло бы остудить их пылавшую страсть, воспламененную половым актом. В 1713 г. горемыка маркиз де Жевр стал объектом обследования на предмет импотенции. В ходе его порочащих маркиза страстей обнаружено не было, а само обследование было публичным, недоброжелательным по отношению к нему и завершилось лишь со смертью его жены, подавшей на него жалобу. Маркиз, как она утверждала, прижимался к ней ночью, шептал ласковые заверения в любви, но стоило маркизе набраться храбрости, чтобы его коснуться, как он «прятал себя в ночную рубашку» и удерживал ее руки в страхе от того, что она будет к нему приставать. После этого происшествия он сослал жену на десять месяцев в загородные владения, где она заразилась «крапивницей, оспой, корью и лихорадкой, а также у нее появились многие другие тревожные симптомы, в частности такие, как подавленное состояние и обмороки». Когда его супруга, в конце концов, вернулась в Париж, ей казалось, что она «наполовину мертва». Проведенное обследование, сенсационное по полученным показаниям, также порождало «поэзию», точнее, шуточные стихотворения, щекотавшие нервы. Вот один из примеров: Один молодой маркиз, говорят, использовал кровать Всего лишь только для того, чтоб в ней спокойно спать[923]. Такого рода обследования требовали осмотра гениталий с тем, чтобы доказать способность мужчины к достижению эрекции. Иногда судьи настаивали на более изощренных свидетельствах того, что пара могла исполнять свой супружеский долг, и созывали «испытание конгресса», в ходе которого заставляли мужа и жену пытаться совокупляться перед стоящими рядом и записывавшими свои впечатления свидетелями. Судьи, занимавшиеся делом маркиза де Жевра, ограничились выяснением проблем, связанных с его эрекцией и эякуляцией. Как тогда полагалось, после физического обследования, не давшего убедительных результатов, маркиз должен был продемонстрировать свои способности, но мог при этом сам выбирать время и место проведения эксперимента. Как и большинство мужчин, он предпочел собственный дом. Маркиз покорно пролежал в постели две ночи, но достичь состояния эрекции не смог. Ему предоставили дополнительные возможности. Однажды наблюдатели заметили, что у него внезапно появилась эрекция, но из-за слабой «напряженности, твердости и продолжительности» они сочли ее недостаточной в качестве свидетельства его способности к продолжению рода. Эксперты с презрением отвергли последнюю попытку вызвать эрекцию на тех же основаниях: недостаточной твердости, напряженности и продолжительности. «Одного взгляда этих критикующих и суеверных экспертов мне хватает, чтобы у меня там все поникло и увяло», – жаловался отчаявшийся маркиз[924]. Если бы его девственная супруга вскоре не скончалась, маркизу наверняка был бы поставлен диагноз: «Импотент!» Столь же унизительные процедуры, проводившиеся с женщинами, также не обязательно приводили к убедительным выводам. Слишком много благовидных предлогов могли объяснить любые подозрительные результаты. Так, шейка матки девственницы могла быть расширена, например, если она вставляла туда палец, чтобы унять внутренний зуд или почесать. Ее лобковые волосы могли быть спутанными из-за манеры верховой езды. А разрыв девственной плевы легко мог быть вызван не мужем, ошибочно обвиненным в импотенции, а самими проводившими обследование экспертами, которые слишком сильно нажимали «из-за неприязни или невежества»[925]. Компетенция проводивших осмотр повитух, вниманию которых препоручали женщин, подававших жалобы, была весьма сомнительной. Они должны были достаточно жить на свете, чтобы набраться опыта, но вместе с тем быть достаточно молодыми, чтобы иметь твердую руку и острый глаз. Счета за обследования женщин на предмет девственности, представленные к оплате мужьям, нельзя было оставить неоплаченными, а выписывались они на баснословные суммы. Сначала женщин купали, чтобы любые материалы, которые могли использоваться для симуляции девственности, растворились. Мужчина-юрист описывал, в какой позе, раскинув в стороны руки и ноги, должна была лечь женщина перед осмотром ее повитухами, медицинскими сестрами и врачом. Они довольно долго осматривали и ощупывали ее гениталии с таким серьезным видом, что судью это явно забавляло. Больше всех вреда мог нанести женщине доктор своими инструментами для введения внутрь – либо сделанным по специальному заказу зеркалом на насадке, либо похожим на дилдо инструментом. Иногда достаточно было его глубоких ощупываний, чтобы лишить девушку невинности, протестовал юрист, даже если до начала осмотра она была непорочной. Для осмотра мужчин требовались два врача и два хирурга. Их выводы могли быть обескураживающими. Половой член одного мужчины был ими описан как «слабый, деформированный, слишком отвислый и раздутый», а его яички, как отмечалось, были полны «черной желчи». У другого мужчины «на левой стороне мошонки имеется гноящееся свищевое отверстие, через которое непроизвольно выходит моча»[926]. Жак Франсуа Мишель был подвергнут внезапному «испытанию эрекцией»: эксперты громко постучали в дверь, прошли в дом, сели и стали за ним наблюдать. Была ли его эрекция подлинной или вызванной полным мочевым пузырем, что не принималось в расчет? Чтобы это определить, наблюдатели проткнули ему стилетом мочеиспускательный канал. Это вызвало мучительную боль у Жака Франсуа, но не позволило прийти к определенным выводам его наблюдателям, и те приказали ему помочиться. Он смог это сделать, причем как объем мочи, так и расстояние, на которое он мочился, были впечатляющими. Несмотря на виртуозность, с которой он выполнил приказ, его сочли импотентом, оштрафовали, а его брак объявили расторгнутым. Французская революция положила конец этим курьезным испытаниям. Брак стал гражданско-правовым договором, было введено законодательство о разводе, а когда расставаться приходилось по причине импотенции, с прошением имели дело уже не столько религиозные, сколько гражданские власти, избавлявшие и истца, и ответчика от тяжкого испытания церковного разбирательства. Расследования, связанные с импотенцией, включали в себя жуткие процедуры, связанные с трагедией невоплощенных в жизнь браков, нарушенных обещаний, разбитых надежд и отчаяния. Фальсифицированные дела – женщин, прибегавших к разным уловкам, чтобы имитировать утраченную девственность, мужчин, делавших вид, что у них нет ни эрекции, ни эякуляции, – были лишь частью гораздо более широкой картины страданий и горя в браке. Подлинные дела, коих было несметное множество, преобразовывали человеческую слабость в канонический абсурд с оттенком чуть ли не порнографической непристойности. В таких случаях по крайней мере один из партнеров с горечью стремился к соблюдению целибата, чтобы избавиться от безысходности и бездетности. Таким образом, используя теологию и законодательство, Католическая церковь превратила целибат от импотенции в одно из самых мучительных человеческих состояний. Целибат как реакция на вагинизм [927] Целибат от импотенции как следствие различных видов рака половых органов, особенно если болезнь или лечение калечит больного, допустим и понятен. То же касается паралича рук или ног или паралича всех четырех конечностей. Болезнью, иногда вызывающей импотенцию у мужчин, является диабет. Сюда же относятся отдельные психические расстройства, включающие симптомы стыда и отчаяния. Еще одним распространенным случаем является анорексия, в острой форме эффективно лишающая жертву мужских качеств, и мужчина становится слишком слабым, чтобы задумываться о каких бы то ни было проявлениях сексуальности, желать их или принимать в них участие. К числу обстоятельств, иногда вызывающих целибат, но известных не так широко, относится вагинизм – состояние, при котором мышечные спазмы вокруг влагалища настолько сильны, что половой член вообще не может проникнуть внутрь или причиняет при этом нестерпимую боль. В 1970–1990-х гг. Мастерс и Джонсон выявили эту болезнь примерно у 5 процентов добровольцев, участвовавших в исследованиях, проводившихся в их институте[928]. Они полагали, что полученные показатели недооценивались при медицинской диагностике населения в целом, поскольку многие женщины, страдающие этим заболеванием, предпочитают соблюдать целибат, чтобы не испытывать боль и смущение при лечении. Поскольку такие женщины не стремятся получить помощь в лечении сексуального расстройства, они не учитываются в медицинских исследованиях. Вагинизм может быть настолько серьезным заболеванием, что половой акт становится невозможным. Мастерс и Джонсон консультировали отчаявшиеся супружеские пары, неспособные нормально выполнять сексуальные обязанности друг перед другом в течение десяти лет после заключения брака. Часто супруги стремятся получить помощь, поскольку желание иметь детей пересиливает их смущение или отказ признать, что у них есть проблема. Вагинизм составляет одну из причин того, что после заключения многих браков супружеские отношения не доводятся до логической реализации, особенно если целибат продолжается больше года. Одной из странных и удивительных особенностей таких браков, при которых брачные отношения не реализуются до конца из-за вагинизма, является тот факт, что здесь супружеские пары сталкиваются с гораздо меньшим числом супружеских проблем несексуального характера. Более того, жены в таких браках очень любят мужей и утверждают, что испытывают от своих браков глубокое удовлетворение. Иногда вагинизм возникает после многих лет нормальной половой жизни. К нему может привести такое травмирующее событие, как изнасилование. Кроме того, при половом акте могут возникать сильные боли, например если неправильно лечили рассечение промежности[929]. Спровоцировать вагинизм в качестве ответной реакции могут и другие болевые ощущения. Вагинизм может возникнуть и в качестве негативной реакции на сексуальные отношения, вызванной такими психологическими факторами, как чувство вины. Многие женщины говорили Мастерсу и Джонсон, что их матери относились к сексу очень строго и отказывались позволять дочерям все, что могло бы вызвать упрек в легком поведении, включая использование косметики до восемнадцати лет. Одеваться они были должны исключительно как девочки-подростки, им нельзя было иметь ухажеров. Мать одной женщины настойчиво и целеустремленно вырезала из газет материалы с описанием изнасилований, и пока ее дочь четыре года училась в университете, посылала их ей каждую неделю. Некоторые супружеские пары соблюдали целибат из-за того, что жены страдали от вагинизма, но пытались проводить искусственное осеменение, вводя сперму во влагалище пластмассовой медицинской пипеткой, или муж просто извергал семенную жидкость на промежность жены во время мастурбации. Нет ничего удивительного в том, что многие женщины, страдающие вагинизмом, ненавидят и презирают себя за неспособность заниматься половой жизнью, говорят о себе как о «больных, неженственных и неполноценных… эти женщины считают себя плохими женами и совершенно отвратительными любовницами»[930]. Часто они стремятся это компенсировать большим вниманием к своим мужьям в ущерб собственным желаниям и потребностям, потакая причудам их личности. Им ненавистна вселяющая в них страх мысль о том, что целибат вызван их собственными подверженными боли телами, и большинство из них ради сохранения брака готовы на серьезные жертвы. В сексуальной области одни женщины полностью избегают половых сношений, другие «обслуживают» своих мужей, делая им минет или занимаясь мастурбацией. Они очень переживают из-за того, что не могут предложить мужьям обычные половые отношения, и опасаются, что их супруги найдут себе более отзывчивых в сексуальном отношении партнерш. Некоторые мужья и впрямь делают так, вступая во внебрачные связи для сексуального удовлетворения, а также для того, чтобы убедиться в сохранности собственной сексуальной полноценности. Эти пары вынуждены соблюдать целибат, в данном случае являющийся прямым следствием медицинского состояния – в противовес религиозным, аскетическим или идеалистическим принципам. Они рассматривают свое воздержание как несчастье, даже трагедию, требующую профессионального вмешательства. Такой подход неуловимо меняет форму отношений, что бывает чрезвычайно напряженным процессом. В редких случаях непрошеный целибат рассматривается так, как оно есть на самом деле: как терпимый образ жизни, осложненный достойным сожаления медицинским состоянием. Ты можешь быть слишком худой – анорексический целибат [931] Она худа как спичка. Если бы можно было заглянуть под обвисшие на ее теле свитер и брюки, мы бы рот разинули от изумления при виде усохших бедер и костлявых ягодиц. Если бы можно было к ней прикоснуться, мы ощутили бы ее холодную плоть в обрамлении тонких волос. Почувствовав неприятный, с тухлинкой запах, исходящий у нее изо рта, мы бы резко отвернулись. Смотрите и поражайтесь тому, как эта истощенная женщина с самоотверженностью марафонца бегает трусцой, потом перекрывает этот подвиг сотней безупречных подъемов туловища из положения «лёжа». Позже она глотнет родниковой воды, причем настолько экономно, что несколько часов спустя маленькая бутылочка будет почти полной. Иногда в такой день она может поесть, точнее говоря, что-то перехватить – яблоко или кусочек сухого бублика. Это тоже своего рода чудо, ведь трудно себе представить, что одно маленькое яблоко можно есть три часа, а потом его недоеденную половину положить в холодильник, предварительно аккуратно обернув ее в пищевую пленку, чтобы доесть на следующий день. Что еще мы видим, наблюдая за тем, как истощенная молодая женщина проводит свой день, расписанный по минутам? Она много спит, поскольку само по себе существование слишком напрягает ее хилые силы, а она ведь не только существует. Она во всем стремится к совершенству, причем ее жизнь подчинена идее добровольного голодания. Она постоянно делает упражнения, стремясь убрать выпуклости на теле и мягкие места, о существовании которых известно только ей самой. Она может продолжать занятия, возможно отставая от других, поскольку ее приоритеты понемногу меняются и каждую частичку своей энергии она подчиняет суровому режиму. Как ни странно, она прячет свою с таким трудом обретенную худобу под одеждой, которая ей сильно велика и обвисает, вместо того, чтобы гордо демонстрировать свое состояние более полным сверстникам. В остальном она тоже замкнута и скрытна. Если иногда ее одолевает невыносимое желание поесть, она ест жадно, предпочитая запрещенные продукты, к числу которых относятся почти все, кроме салата, свежих овощей и хлеба без масла, алчно набивая ими обделенный долгим голоданием желудок. Но то, что она заглатывает с таким нетерпением, надолго в ней не задержится. Почти сразу же после этого недопустимого пира она впадает в панику, осознав всю греховность совершенного преступления, и стремится исправить положение. Она вновь набивает себя, на этот раз слабительными, которые всегда при ней, или запирается в ванной, включает на полную мощность душ, чтобы никто не слышал, как она привычным жестом вставляет в горло два пальца, и ее рвет, выводя из организма каждый кусочек только что проглоченного запретного «вкусненького». У нее прекратились месячные, тело стало похожим на тело оголодавшего ребенка. Ее не интересуют занятия сексом, поскольку остающихся в теле сил едва хватает на поддержание ежедневной рутины бытия. Ей уже нечего дать, она подавила в себе всякую чувственность, поглотила ее, как еще недавно поглощала питательную пищу. Но ведь есть-то надо, упрашивают ее в ужасе мать, врач или сестра. Она блаженно улыбается – ей лучше знать. Не собирается она ничего есть. Она впервые в жизни полностью контролирует каждый момент каждого дня, каждый дюйм своего истощенного, но послушного тела. Если ее нельзя было остановить или оказать ей медицинскую помощь, нередко она продолжала отказываться от пищи и умирала. Как ни печально, таких молодых женщин, как эта, множество. Она представляет собой классический случай нервно-психической анорексии. Обычно такая женщина происходит из благополучной семьи, но ей кажется, что она не соответствует высоким стандартам светских ожиданий родных и близких. «Основной вопрос <связанный с этим заболеванием>, – поясняет Хильда Брух, первая исследовательница в этой области, – здесь составляет борьба за контроль, чувство собственной индивидуальности, компетентность и эффективность»[932]. Известный психиатр Пьер Жане изучал этапы и развитие заболевания и пришел к выводу о том, что нервно-психическая анорексия «возникает в результате глубоких психологических нарушений, и отказ от приема пищи является лишь внешним проявлением болезни». Помимо неизлечимого бесплодия или даже смерти, одним из ее многочисленных последствий является соблюдение целибата, при котором интерес к проблемам пола отсутствует. По мере того как ее груди и ягодицы ссыхаются, а энергия ослабевает, голодающая женщина больше сосредоточивается на режиме напряженных упражнений, чем на исчезновении менструаций. Отсутствие месячных сопровождается или следует за утратой интереса к сексуальным отношениям, снижением или исчезновением сексуальных интересов или желаний. Исхудавшая и изможденная, испытывающая отвращение к пище и скрывающая свое тело от любопытных взглядов, она безразлична к их потере, поскольку вместо них обрела почти полный контроль над своими телесными функциями. Ее целибат вызван голоданием, но она ощущает это с безразличием, поскольку одержима лишь собственным контролем над своим телом. Такое описательное изложение нервно-психической анорексии требует ответа на очевидный вопрос: почему она возникает? Почему в мире изобилия, переполненном массой доступных продуктов питания, некоторые женщины (и гораздо меньше мужчин) как одержимые думают только о том, как бы их не употреблять? Исходные причины нервно-психической анорексии продолжают оставаться предметом изучения и анализа. Их результаты ожидаются в самом скором времени. В обществе, где беспорядочное питание быстро становится культурной нормой, эта болезнь превращается в эпидемию. Первым документированным случаем нервно-психической анорексии стало заболевание принцессы Маргариты Венгерской, жившей в XIII в. и канонизированной как святая в XX в. Однако в эпоху Средневековья так много святых женщин постилось до состояния голодания по мотивам, очень отличающимся от нынешних, что «святая анорексия» выделяется в особую категорию[933]. В настоящее время существует теория о том, что это расстройство «является проявлением тревоги и стремлением избежать половой зрелости»[934]. Биохимические последствия анорексии со временем ведут к утрате сексуальности. Сценарии, напоминающие историю о том, что было раньше – курица или яйцо, в разной степени применимы к разным людям, лишний раз подчеркивают тесную связь между сексуальностью и расстройством аппетита. Даже сегодня женщины, страдающие анорексией, в значительно меньшей степени, чем их здоровые сестры, вовлечены в эротические и романтические отношения, а также реже состоят в браке[935]. По мере развития болезни к «острой стадии жертвы становятся равнодушными к вопросам, связанным с сексуальными отношениями… Тот же самый биохимический дисбаланс, который ведет к прекращению месячных, может оказывать воздействие на сексуальное влечение»[936]. В начале или в конце пути ослабленная сексуальность способствует развитию нервно-психической анорексии. По мере того как анорексия неуклонно распространяется среди населения западных стран, поражая свои жертвы, число специалистов в области ее диагностики, методов лечения, причин возникновения тоже быстро растет. Феминистские психоаналитики нередко интерпретируют это заболевание как протест против женоненавистнического и патриархального общества в форме отказа от участия во «взрослой» половой жизни или от совокупления. Одна из разновидностей такого объяснения состоит в том, что жертвы анорексии приравнивают пищу к похоти, которую они стремятся контролировать, попросту от нее отказываясь. Психоаналитик-новатор Сьюзи Орбах в изданной в 1976 г. книге «Жир – феминистская проблема» связывает анорексию, влияющую на прекращение месячных и уничтожение традиционно округлых и плавных контуров, характерных для женских тел, с разрушением признаков женственности. Страдающий анорексией человек «странным образом походит на кастрата или бесполое существо»[937]. Такое существо символизирует сбивающие с толку послания, посылаемые современным обществом женщинам: кормите и питайте других, но себя в еде ограничивайте, иначе вас так разнесет, что вы не впишетесь в стандарты стройной и элегантной женственности. Другие авторы полагают, что для подверженных чрезмерному напряжению и слишком загруженных работой женщин еда одновременно является и символом, и реальным заменителем эротических удовольствий. Эта метафора с гротескной логикой распространяется на проволочный ограничитель, препятствующий широкому раскрытию рта, что делает из него своего рода пояс целомудрия, предотвращающий использование рта для орального секса или переедания из-за того, что вожделенное отверстие почти не раскрывается. В этой мрачной аналогии еда и секс соответственно приравниваются к анорексии и целибату, а нижнечелюстная фиксация челюсти является аналогом пояса целомудрия, гарантирующим его носителю сохранение непорочной чистоты. Хотя анорексия больше распространена среди женщин, мужчины к ней тоже бывают восприимчивы. Известным тому примером служит писавший на немецком языке писатель Франц Кафка. Еще когда он был совсем молодым, у него возникали проблемы с едой. Он соблюдал строжайшую диету, воздерживаясь от употребления мяса, а позже алкоголя, чтобы обеспечить себе физическую чистоту и силу общности с природой. В то же время он представлял себе буйные кутежи, отягощенные ненасытным чревоугодием, нашпиговывал свои произведения более чем пятью сотнями связанных с едой отрывками и смаковал вид других людей, наслаждающихся едой. Кроме того, он активно занимался физическими упражнениями, в частности плаванием, гимнастикой и бегом. Результатом такого образа жизни была крайняя худоба, по поводу которой Кафка очень переживал. «Я самый худой человек из всех известных мне людей», – признавался он[939]. Как и у большинства страдающих анорексией, сексуальность Кафки была ослаблена. С детства его психосексуальное развитие было «нарушено», и половой акт внушал ему ужас. Несколько психиатров пытались провести с ним ретроактивный психоанализ. В числе других факторов один из них упоминал «проблематичное развитие его <Кафки> половой принадлежности», другой – «притворный аскетизм в форме отвращения к грязи». Свидетельств об анорексии Кафки более чем достаточно; предположение о том, что она оказывала влияние на состояние его сексуальности, вероятно, но недоказуемо[940]. И в заключение, независимо от того, страдает ли анорексией женщина или мужчина, поздние стадии болезни при сексуальном самовыражении лишают их физической силы. Возможно, импотенция усиливает их изначальное стремление предотвратить или хотя бы оттянуть наступление половой зрелости – большинство страдающих анорексией начинают свой печальный путь больных в отрочестве или в начале юности. Болезнь приводит к их неуверенности в себе, страху или непреодолимому отвращению к сексуальным отношениям[941]. Глава 12 Целибат в литературе Куртуазная, благородная и безответная любовь Мильтон и целомудренная леди Памела, Шамела «Крейцерова соната» Толстого Непорочность двух полов Орландо Джудит Шекспир Мать Гарпа Целибат вампиров – до свертывания крови Целибат как литературный сюжет тема настолько распространенная, что тысяча человек могла бы определить содержание этого раздела тысячей разных способов, не повторяя друг друга. И лишь один из них, описанный в «Крейцеровой сонате» – объемной повести Льва Толстого в защиту целибата, – неизбежно подвел бы черту под всеми списками из тысяч способов. Приведенные ниже литературные примеры представляют собой работы разного времени, жанров, стилей и читательской аудитории. Чосера можно было бы заменить Мильтоном; вместо «Вечера выпускников» Дороти Сэйерс вполне можно было бы остановиться на «Орландо» Вирджинии Вулф; и только ужасной «Крейцеровой сонате» Толстого судьба предначертала звучно заявить о себе во весь голос[942]. Начало этого раздела посвящено краткому обзору куртуазной любви – явления, вызревавшего, развивавшегося и торившего путь в литературе на протяжении веков в нескольких направлениях, отражаясь и в реальной жизни. Какого-то одного главенствующего автора здесь не было. Куртуазная любовь проявлялась стереотипно, в рамках определенных стандартов, и трубадуры с поэтами, которые воспевали ее ритуалы, делали это в соответствии с тщательно разработанными правилами и возможностями, обозначенными сюжетными линиями. Куртуазная, благородная и безответная любовь [943] Куртуазная любовь – литературное изобретение средневековых трубадуров; это не нечто единое, существующее в отдельности само по себе, и в отличие от пресловутого и неизменного колеса ее постоянно изобретали вновь и вновь. Нередко поэтические создатели такой любви представляли ее как пылкое, но лишенное сексуального начала безответное чувство между поклоняющимся мужчиной и дамой его сердца. В своих воплощениях куртуазная любовь признает человеческое сексуальное влечение, но включает его в великую страсть, движимую не похотью, а скорее высочайшими моральными и эстетическими ценностями. Куртуазная любовь – это возвышенное чувство между мужчиной и недосягаемым существом в образе женщины, которое он одновременно уважает и обожает с трепетом, близким к религиозному. Любовь избранницы проверяет его решительность, твердость и преданность, поскольку ее очень трудно добиться. Вместе с тем она облагораживает настолько, что сами его страдания укрепляют все аспекты его существа: военное мастерство, общественное положение, даже его моральные и религиозные взгляды. Иногда эти всесторонние сдвиги в лучшую сторону происходят тогда, когда он просто думает о своей любимой. Андрей Капелланус[944] перечислил правила куртуазной любви еще в XII в. Он дал ей определение как болезненному по сути своей процессу постоянных размышлений о красоте возлюбленной, которую время от времени можно видеть, но которой нельзя овладеть. Редко воплощавшимся в жизнь идеалом стал полный союз с любимой, на которой почти никогда не получалось жениться. К наиболее общему правилу Капеллануса можно отнести следующее: любовь – переменчивое состояние, она либо усиливается, либо ослабевает; став широко известной, она обычно умирает. Сама ее природа как нечто непостижимое одновременно является самым возбуждающим фактором, и пока любовь сопровождает человека на протяжении жизни, ревность будет обострять чувства куртуазных любовников. Куртуазная любовь – своего рода одержимость, легче всего переносимая при постоянном созерцании объекта страсти. К XIV в. понятие куртуазной любви уточнил один анонимный поэт. В своих десяти заповедях любви он выступил в защиту Веры, или Честности, Внимания, Благоразумия, Терпения, Таинственности, Рассудительности, Упорства, Сострадания, Меры, или Умеренности, и Милосердия. Любовник в «Прошении своей госпоже» Чосера так долго страдал, что клянется подчиняться возлюбленной во всем, чего бы она ни пожелала, и скорее умрет, чем обидит ее, умоляя лишь о малой толике благосклонности. Вот его личная версия куртуазной любви: Но я, и жизнь моя, и смерть принадлежат тебе, И я молю тебя, покорствуя судьбе, Со мною все твори, что радость подарит. … А позже, дорогая, пошли мне избавленье от боли и мученья, Даруй мне утешенье, надежды просветленье. Ведь кроме тебя нету того, кто без сомненья Утешит беспокойство и сердцу даст терпенье в заботливом смиренье. Мучительная, целомудренная и восхитительная куртуазная любовь составляла источник рыцарской добродетели. Именно по этим причинам она нередко бывала непорочной – как потому, что сексуальные отношения разрушили бы идеалы потенциальных любовников, так и потому, что в некоторых своих проявлениях куртуазная любовь и была по сути своей непорочной. Как говорилось в песне одного трубадура, «целомудрие возникает из любви»[945]. Во Франции это выразилось в особом проявлении искусства, имитирующего жизнь. В 1400 г. король Карл VI Безумный создал Суд любви, перед которым должны были представать поэты перед тем, как читать свои стихи и доказывать, что их любовная лирика шла от сердца. «Каждый должен писать лишь о своей подлинной любви и ни о чьей другой» – таково было одно из правил Суда любви. Другое состояло в том, что содержание стихотворения должно было льстить даме или быть достойным ее одобрения. (Чосер следовал этому правилу, когда писал прозаический пролог к «Легенде о славных женщинах»[946].) В определенной степени куртуазная любовь переходила со страниц литературных произведений в реальную жизнь в качестве своего рода образца для ухаживания и обольщения. Добиваясь расположения избранниц своего сердца, придворные Генриха VIII пользовались стихами Чосера и сознательно утаивали собственные дела сердечные (а порой и телесные забавы). Со своей стороны, Генрих VIII был менее успешен в ограничении себя фразами, свойственными проявлениям куртуазной любви. В письме к Анне Болейн, не тратя много слов на ее заверения в своем обожании и готовности к услугам, он решительно и недвусмысленно – и отнюдь не целомудренно – писал ей о страстном желании «целовать свою милашку»[947]. Многое логично связывает манерное почитание тех, чье положение в обществе при феодализме выше, с куртуазной любовью, перенося это подобострастное внимание на недоступную, красивую, часто старшую по возрасту и замужнюю женщину знатного происхождения. Самыми известными куртуазными любовниками принято считать литературных персонажей – сэра Ланселота и королеву Гвиневру, но, поскольку в большинстве версий их отношений повествуется об их интимной близости, эта история не является целомудренной разновидностью традиции куртуазной любви. Та же черта – целомудрие – связывает куртуазную любовь с другой характерной особенностью феодализма – тайными обществами, в которые сначала принимали, а потом возводили в ранг традиции коллективное почитание недосягаемой женщины, вдохновлявшей почитателей на отважные и смелые подвиги. Женщины? Девы Марии, чье непорочное зачатие ранняя средневековая Церковь еще только начинала торжественно прославлять[948]. Самым известным из этих тайных обществ был орден тамплиеров – отлученных от Церкви рыцарей, дававших клятву жить в бедности, послушании и скромности, посвятив себя (опять-таки непорочно зачатой) Деве Марии. В отличие от светских собратьев, чья куртуазная любовь влекла за собой потребность в личном уходе за внешностью из уважения к даме сердца, независимо от того, были отношения с ней невинны или нет, воздерживавшиеся от половых отношений тамплиеры, по утверждению св. Бернарда Клервоского, «никогда не причесывались, редко мылись <и носили> густые и лохматые бороды, ходили потные и покрытые пылью с пятнами от доспехов и жары на одежде»[949]. Столетия имитации жизни в литературе и искусстве превратили куртуазную любовь в романтическую – пылкое чувство к недосягаемой возлюбленной. Оно составляло явление слишком высокого порядка, чтобы практично укладываться в прокрустово ложе брака, проверку временем, буднями повседневности и неизбежно надвигающейся старостью. Бесценное мгновение распознания любимой, традиционно стилизованное ухаживание, обмен восторженными фразами, выписанными на надушенной бумаге, одержимость навязчивым желанием постоянно думать друг о друге становились отличительными чертами нового типа любви. Масла в огонь подливала сексуальная привлекательность, как и у любовников эпохи куртуазной любви, однако и при романтической любви половые отношения никогда не стояли у возлюбленных на первом месте. Как и в литературе, романтическая любовь, разгораясь и воспламеняясь, выражалась во флирте и соблазне, обостряя возбуждение влюбленных достоинством ритуалов галантного обхождения, сердечными муками, восторженными свиданиями, полными бурных излияний чувств посланиями, и все это во имя сильнейшей, хотя и мимолетной любви. Иногда такая любовь была намеренно целомудренной. Но даже в тех случаях, когда это было не так, сексуальные отношения обычно сдерживались осложнениями, определявшимися направленностью их развития и характером. В зависимости от вашей точки зрения, банальность половых отношений для любовников либо на время откладывалась, либо влюбленные были обречены на то, чтобы таких отношений у них и вовсе не было. Столетия куртуазной и романтической любви стали вызовом для тысяч влюбленных. Как бы то ни было, их большинство выходило из такого состояния, сохранив добродетель от искушения. Мильтон и целомудренная леди [950] Леди Джона Мильтона, одна из очаровательных, скромных «звездочек, дышащих мягким пламенем», была захвачена бандой мерзких мужчин со злым умыслом. Их предводитель Комос уговаривает ее выпить волшебное зелье: Отбросьте, леди, страх и не кичитесь Хваленым целомудрием девичьим. Краса – монета звонкая природы, И не беречь ее, а в оборот Пускать должны мы, чтоб она дарила Нам радости взаимные, которых Не вкусишь в одиночку. Увядают Упущенные годы, словно розы, Не срезанные вовремя. Краса – Венец творенья, и ее призванье – Блистать на празднествах и во дворцах, Где знают цену ей…[951] После долгих споров на сцену врываются два брата леди с саблями наголо и спасают сестру от ужасной судьбы, о которой Мильтон пишет, что сношение «по обычаю природы, по влечению породы, ни в любовь, ни в страсть не веря, еще хуже, чем у зверя»[952]. В основе «Комоса» лежит отвращение Мильтона к скотству сексуальных отношений и его стремление к целибату. Целомудренный роман с молодым итальянцем составил для него самые дорогие отношения, и когда в 1638 г. Карло Диодати умер, литературная эпитафия Мильтона стала страстной одой, полной горя и печали из-за их прекращения. «Тебе были неведомы порывы невинности, кончина настигла тебя в непорочной юности, когда ты еще не успел познать радости брака, и потому тебе предназначены почести непорочности»[953]. Но сам Мильтон нарушил собственные принципы. Задание собрать безнадежные долги каким-то образом преобразилось в сватовство, и вместо денег он вернулся домой с Мэри, своей шестнадцатилетней женой. Брак оказался несчастливым как для мужа, так и для жены. Мэри считала, что мрачный Джон – зануда, а ему она казалась капризулей, характер которой был несовместим с его собственным. «Нет ничего странного в том, что многие из тех, кто прожил целомудренную жизнь, в некоторых вещах не слишком проницательны и слишком нетерпеливо спешат зажечь брачный факел», – писал он в свое оправдание[954]. Мэри оказалась настоящей неудачницей, потому что хоть ее мать и сестра жили вместе с ней и Мильтоном, она скончалась, рожая четвертого ребенка. Тем временем у Мильтона резко ухудшалось зрение, его дочери глумились над ним так же жестоко, как и мать Мэри. Домашнее существование превратилось для него в муку мученическую. Девочки воровали деньги, отложенные на домашние расходы, и продавали его книги до тех пор, пока он не отправил их учиться ремеслу кружевниц. Он вновь женился, но не прошло и года, как его вторая жена тоже умерла. Именно в этот мучительный период Мильтон пытался писать «Потерянный рай». В 1663 г. один из друзей, с пониманием относившийся к положению Мильтона, познакомил его с третьей женой – Элизабет Миншулл. Она была гораздо моложе мужа и заботилась о нем до самой его смерти в 1674 г., обеспечивая ему спокойствие и стабильность, необходимые, чтобы завершить работу над «Потерянным раем». Поэма была опубликована в 1667 г. Его личная жизнь, особенно три брака, служила постоянным упреком в измене отстаиваемым им ценностям, и это не могло не отражаться в его поэзии. В замечательной эпической поэме «Потерянный рай» Мильтон вновь восхваляет целомудрие, соединяя это с описанием ужасных искушений, которые приходится преодолевать для его соблюдения. «Не заключай / О совершенстве, только исходя / Из созерцанья чувственных услад, / Хотя бы и природных»[955], – предупреждает он: Однако знай, Что женщины, пленившие тебя Наружностью прелестной, на богинь Похожие роскошной красотой, Весёлостью и пылом, лишены Тех добродетелей, в которых честь Заключена семейная и жен Доподлинная слава; изощрились Они для похоти, для плотских ласк, Для пения, плясанья, щегольства, Манящих взоров, праздной болтовни, А племя добродетельных мужей, Что прозваны за праведную жизнь Сынами Божьими, увы, постыдно И честь и славу в жертву принесут Улыбкам обольстительных блудниц…[956] В другом резком описании восторжествовавшего соблазна «Адама и Евы после грехопадения» Мильтон сетует: Как некогда на пагубном одре Далилы-филистимлянки, Самсон, Могучий муж из Данова колена, Остриженный, очнулся, потеряв Былую силу, – так, не говоря Ни слова, обнажённые, они Сидели, добродетелей навек Лишась…[957] Много позже раскаявшаяся Ева сказала Адаму: Отчего за грех, Одним свершённый, будет род людской, Невинный, совокупно осуждён? Невинный ли? Что может от меня Родиться, кроме с ног до головы Растленных поколений, ум и воля Которых, в непотребстве закоснев, Не только станут грех мой повторять, Но и к нему стремиться…[958] В поэзии великого Джона Мильтона целомудрие составляет высшую добродетель, а сексуальные отношения – смертный грех. В качестве змея-искусителя выступает женщина, соблазняющая нерешительных мужчин заниматься с ней половой жизнью. Если подойти к этому вопросу с позиций религиозной традиции, лирика Мильтона уходит корнями к святым отцам эпохи раннего христианства. И в этом плане «Комос», «Потерянный рай» и другие его шедевры ассоциируются с творениями Блаженного Августина, обряженными в проникнутые чувством вины поэтические одеяния. Памела, Шамела [959] Опубликованный в 1740 г. роман Сэмюэла Ричардсона «Памела, или Награжденная добродетель» стал литературным событием первостепенного значения. Когда добродушный и отзывчивый Ричардсон писал его, он уже был мастером и опытным профессионалом в составлении и написании писем. Придав своему мастерству форму распространенного повествования, он рассказал подлинную историю, глубоко его затронувшую, и без всякой задней мысли, неожиданно для самого себя написал свой первый роман на английском языке. В течение пятнадцати лет после того, как «джентльмен» пересказал ему то, о чем был написан роман, Ричардсон обдумывал историю молодой служанки и ее неприятного и слишком широко распространенного опыта, полученного на службе. Совсем еще ребенком, когда ей было двенадцать лет, ее заставили идти в услужение, поскольку семья не могла решить свои финансовые проблемы. Она стала горничной женщины, которая спустя три года умерла, и после ее кончины сын хозяйки «сделал все возможное и пустился во все тяжкие, чтобы ее соблазнить». В то время это было вполне обычным делом – так же поступали с сотнями тысяч молодых служанок по всей Англии. Однако именно в этом месте история Памелы расходится с обычным развитием аналогичных событий – беременностью, осознанием связанного с ней позора, изгнанием со службы, родами в какой-нибудь убогой лачуге или даже в канаве, крушением надежд, нищетой и, возможно, смертью. Дело в том, что в истории, услышанной Ричардсоном, у хорошенькой служанки «было некое средство для… многих невинных уловок, которое помогало ей избегать хитро расставленных капканов для ее добродетели». В самом печальном случае, если бы все ее уловки оказались тщетными, Памела была готова утопиться. Она продолжала стойко противиться напору хозяина, и в конце концов, «благодаря ее благородному противодействию, бдительности и другим замечательным качествам, девушке удалось настолько смягчить» своего мучителя, что он поступил порядочно, хоть и совершенно несвойственно таким мужчинам, как он, и женился на ней. Но еще удивительнее было то, что невесте удалось преодолеть социальную пропасть, разделявшую ее с мужем, и «вести себя с таким очевидным достоинством, кротостью и смирением, что все, кто ее знал, относились к ней с любовью». Ее обожали и богатые, и бедные, а благодарный супруг ее боготворил. Несомненно, все это происходило в действительности, и Ричардсон поставил перед собой задачу предать эту историю бумаге. Он скрупулезно излагал ее с позиций своей героини со всеми нюансами и суждениями, которые могли одолевать пятнадцатилетнюю девушку. И в результате «Памела» стала литературным произведением, насчитывающим пятьсот тридцать три страницы. «Памела» начинается с елейной невинности. В слишком длинных и чересчур грамотных письмах к родителям молоденькая Памела сообщает нам, что сестра ее хозяина считает ее «самой красивой девицей из всех, каких она видела в жизни», и все в доме ее очень любят. Сразу же после того она пишет, что хозяин осыпал ее подарками из гардероба покойной матери, и предметно перечисляет все до последней пуговицы и шелковой сорочки. После этого хозяин отказал сестре в просьбе позволить Памеле работать на нее на том подозрительном основании, что его племянник мог бы слишком заинтересоваться смазливой девицей или она могла бы начать крутить с ним шашни, что нарушило бы существующее положение вещей, вполне всех устраивавшее. К счастью, достойные всяческого уважения родители Памелы заблаговременно предупреждали ее о неловких ситуациях, напоминая девушке, в частности, что «лишь добродетель и доброта составляют истинную красоту». Именно на то время пришлось начало истинных проблемы Памелы, потому что хозяин «теперь показал себя в истинном свете; а мне этот свет представляется непроницаемо черным и жутко пугающим». Однако она знает, что нужно делать, чтобы он держал себя в руках, и со слезами на глазах упрекает его в том, что он «унижается, позволяя себе такие вольности с бедной служанкой». Когда Памела стремится сохранить свои целомудрие и достоинство, ее положение неуклонно ухудшается, но она так же сильно влюбляется в него, как и он в нее, несмотря на мерзкую привычку отзываться о ней как о «привлекательной потаскушке», такой же «скользкой, как угорь». Тем не менее, поскольку она себя всегда безупречно вела, он решил сделать ее «хозяйкой дома». Одна из хитростей Памелы состояла в том, что она писала записки, которые хозяин всегда перехватывал и читал. Две из них содержали молитвы для его церковной общины, одна предназначалась джентльмену, твердо решившему «погубить бедную, доведенную до отчаяния, беззащитную девушку», последняя – той девушке «ради сохранения ее добродетели и невинности». Остальные ее затеи и последовавшие за ними осложнения довели хозяина до того, что вместо стремления к совращению Памелы он «принял решение пренебречь всеми мыслимыми и немыслимыми порицаниями, осуждениями и обвинениями» и жениться на ней. Он предвидел остракизм, которому его подвергнет общество; даже его сестра и другие знакомые дамы отказывались посещать его дом и постоянно судачили только о том, что он женился на горничной своей матери. В великий день свадьбы Памела так нервничала, что не могла ничего взять в рот, у нее так дрожали руки, что она пролила горячий шоколад. Во время скромной церемонии в ответ на вопрос: «Согласна ли ты взять этого мужчину в законные мужья?» – она смогла лишь присесть в реверансе, а когда жених надел ей на палец обручальное кольцо, снова сделала книксен и прошептала: «Благодарю вас, господин мой». И действительно, ее добродетель была вознаграждена. «Памела» оказалась невероятно успешной. К вящему восторгу ее издателя, уже за первый год разошлось пять тиражей книги. (Почти двести шестьдесят лет спустя роман все еще входит в списки произведений, обязательных для чтения в колледжах и университетах.) Смысл книги состоит в том, что девичья добродетель и девственность являются качествами, имеющими спрос, и в огромной степени могут повысить шансы на успех как их обладательницы, так и ее семьи. Это вполне соответствовало взглядам на проблему набиравшего силу среднего класса. Великий поэт Александр Поуп восторженно отзывался о том, что «Памела» больше сделает для торжества добродетели, чем тома проповедей. Наряду с ним объявились и яростные критики романа. Среди них особенно выделялся Генри Филдинг, которому была ненавистна жеманная и расчетливая стыдливость героини. Через несколько месяцев после триумфального выхода в свет «Памелы» Филдинг нанес ответный удар, издав «Ша-мелу» с подзаголовком следующего содержания: В этой работе продажная распутница Шамела делится секретами со своей столь же развратной матушкой Генриеттой Марией Гонорой Эндрюс. Когда хозяин предложил ей содержание в размере двухсот пятидесяти фунтов в год в обмен на услуги сексуального характера, Шамела с возмущением ответила: «Я ценю свою дабрадетель <так!> больше всего на свете, и скорее стану женой самого бедного бедняка, чем потаскухой самого богатого богача». Матери своей Шамела не без доли самолюбования признается: «Когда-то я мечтала сама составить себе небольшое состояние. А теперь я собираюсь обрести большое богатство за счет моей дабрадетели». В конце концов ей удается убедить мистера Буби жениться на ней, что означает: Мать была в восторге от успехов Шамелы, но предупреждала дочь о необходимости хранить невинность до свадьбы, а половую жизнь оставить на потом. «Запомни первый урок, который я тебе преподам, – советовала она дочери. – Замужняя женщина наносит ущерб лишь своему мужу, а одинокая – себе самой». После свадьбы Шамела прикидывается «такой скромницей, какой могла бы быть самая целомудренная девственница в мире», задерживая дыхание и сжимая щеки, чтобы вызвать румянец. Однако в конце книги мистер Буби застает Шамелу в постели со священником, вышвыривает ее из дома, а на ее любовника подает в суд. Вот это, по мнению Филдинга, та судьба, которую Памела заслуживает на самом деле. Десять месяцев спустя был написан самый объемный роман Филдинга «Джозеф Эндрюс», где автор продолжал пародировать «Памелу». В этом произведении главный герой – добродетельный Джозеф Эндрюс, находится в страшной опасности от своей агрессивной, похотливой хозяйки-аристократки. Когда он воспротивился ее домогательствам, она была поражена. Филдинг выступал против «Памелы», полагая, что это произведение противоречит здравому смыслу и с моральных позиций вызывает отвращение, поскольку девственность, отождествляемая с добродетелью, в ней дополняется товарным ярлыком, чтобы продать ее тому, кто предложит бо?льшую цену. Его точка зрения состоит в том, что главное в жизни – как для мужчин, так и для женщин – составляет истинная добродетель. Он рассуждает об уроках последствий разгула и разврата: обесчещенная молодая женщина приговорена к отбыванию срока в тюрьме Ньюгейт за проституцию, в то время как ее соблазнитель страдает лишь от угрызений совести. Добродетель, как считал Джозеф Эндрюс, это нечто большее, чем физическая девственность, – он видел в ней, прежде всего, заслуживающую похвалы способность подчинять себе собственную чувственность, понимал ее не как некий предмет украшения, предназначенный для обмена, а как проникнутый набожностью образ жизни, заслуживающий большей глубины, чем «Памела» была способна ему дать. «Крейцерова соната» Толстого [963] Возможно, после Библии «Крейцерова соната» самое известное в мире литературное произведение в поддержку добродетели. Повесть была опубликована в 1890 г., одиннадцать лет спустя после разрыва Льва Толстого с Православной церковью и переходом в толстовство. Его основную тему составляет целомудрие, которое, как он страстно верил, представляет собой основное условие для морального здоровья человечества. Во многих отношениях это было беллетризованным и в значительной степени вымышленным повествованием о его собственной семейной борьбе, имевшим настолько мощный резонанс, что Махатма Ганди признавал глубокое влияние «Крейцеровой сонаты» на разделявшиеся им идеи и образ жизни. После религиозного преображения в качестве возрожденного христианина в 1879 г. Толстой попытался примирить свою новую веру с повседневностью бытия. Однако его слава и состояние потворствовали поддержанию семейного образа жизни, потакающего соблазнам. И он возненавидел такой образ жизни, поскольку был очень далек от монашеского аскетизма, о котором мечтал. Толстой бросил пить и курить, стал вегетарианцем. Он часто носил простую крестьянскую одежду, сам убирал у себя в комнате, занимался полевыми работами, мастерил себе обувь. Он всячески старался убедить жену раздать все их достояние и жить с ним подвижнической, созерцательной, религиозной жизнью, но безуспешно. Может быть, еще важнее с точки зрения писателя была попытка преобразовать его супружеские отношения из сексуально активных в чисто платонические. Его идеалом брака была непорочность, и в течение непродолжительного периода он смог ее соблюдать. «Крейцерова соната» – обличительное произведение, направленное против брака, похоти, романтической любви и сексуальности. Рассказчиком является Позднышев, мужчина не первой молодости, который изливает свою злобную историю на адвоката, ехавшего с ним в поезде попутчика. «Крейцерова соната» – название сонаты Бетховена, и мы узнаем, что жена Позднышева играла ее с другом-музыкантом. Позднышев, обуреваемый ревностью, заподозрил ее в неверности. Шансов у его бедняжки жены не оставалось. Он достал кинжал, ворвался к ней и ее другу, и хотя адвокат (и читатель) понимает, что она совершенно не виновата ни в чем предосудительном, безумный муж заколол ее до смерти. Взгляд Позднышева на брак отражает его леденящее кровь убийственное прошлое: Дальше рассказчик делает вывод о том, что сексуальные отношения – это мерзость, стыд и боль. Шейкеры[965], по его словам, правы. Связывая это с дарвинизмом и эволюцией, Толстой добавляет: Тем не менее он понимает, что большинство людей будут с пеной у рта возражать против его теории, поскольку «…заикнись только о том, чтобы воздерживаться от деторождения во имя нравственности, – батюшки, какой крик!»[968]. Старик осуждает половую, плотскую любовь как «самую сильную, и злую, и упорную» из всех страстей человеческих[969]. Там, где она подавляется, будет достигнута «цель человечества – благо, добро, любовь»[970]. Идеал человека, продолжал он, это идеал «добра, достигаемый воздержанием и чистотою»[971]. Половой акт, развивает он свою мысль, нарушает моральный закон. Поэтому медовый месяц – «не что иное, как разрешение на разврат»[972]. Он с горечью говорит, что самая отталкивающая сторона любви состоит в том, что: В возвышенной тираде старого убийцы даже упоминались беременные женщины и кормящие матери, к которым он явственно испытывал глубокую симпатию. Поскольку похотливые мужчины принуждают их к сексуальным отношениям, со злостью писал он, больницы полны женщин-истеричек, доведенных до этого состояния душевными муками после того, как они нарушили законы природы. Гневный тон «Крейцеровой сонаты» сохраняется до самого конца произведения, звучащего как обличительная речь, направленная против половой жизни и похотливости, против брака и ненависти, слишком часто возникающей между мужем и женой, а также против теорий и аргументов в пользу поддержки воспроизводства потомства. Эта повесть, как отраженное в зеркале послание, представляет собой монолог в защиту сексуальной непорочности, основанной на убеждении убийцы и Толстого в том, что моральный закон и моральное здоровье требуют от людей отказаться от половых отношений. По иронии судьбы, вскоре после публикации «Крейцеровой сонаты» Толстой оказался неспособен следовать своим страстным призывам. Он нарушил собственный обет целомудрия, оскорбив жену, которая спустя некоторое время от него забеременела и ожесточилась. Непорочность двух полов Орландо [974] Роман «Орландо» Вирджинии Вулф повествует об английском аристократе XVI в., превратившемся в женщину где-то посреди своей трехсотлетней жизни. Трансформация Орландо свершилась в XVII в. в Константинополе, где он был тогда послом короля Карла II. Во время церемонии присвоения ему герцогского звания Орландо погрузился в глубокий сон и проспал неделю. На седьмой день ему явились образы Пресвятой Девы Чистоты, Пресвятой Девы Невинности и Пресвятой Девы Скромности. Много было сказано слов, много было смущения и замешательства, но проснулся Орландо в облике женщины. На борту корабля по пути в Англию Орландо-женщина много думала над внезапно обретенным ею целомудрием и «о том, как его сберечь»[975]. Орландо также вспоминала, История о двойной морали, присущей разным полам, с изящно вплетенными в нее забавными размышлениями Орландо, конечно, странная. Но, кто бы ни сомневался в огромном значении двойной морали, ему или ей следовало бы опасаться Вирджинии Вулф. Джудит Шекспир [978] В «Своей комнате» – нашумевшем в свое время эссе Вирджинии Вулф о потребности женщин в личной самостоятельности, включая независимые средства, она представляет себе, что у Уильяма Шекспира была сестра Джудит, столь же одаренная и обладавшая таким же воображением, как ее брат. Но, поскольку она была девочкой, в отличие от брата, родители не послали ее в школу, потому что в те времена девочек оставляли дома и готовили к предначертанному им будущему в роли домохозяек и матерей. Джудит не могла найти себе места, зашивая порванные штаны Уильяма, часто была занята своими мыслями, склоняясь над горшком, чтобы перемешать тушившееся жирное жаркое. Иногда она в знак протеста хватала какую-нибудь книгу и читала до тех пор, когда госпожа или господин Шекспир не ловили ее за этим занятием, почти столь же вредным, как безделье, и не давали ей нагоняй за то, что она витает в облаках. Когда ей становилось совсем невмоготу, Джудит, может быть, даже поверяла бумаге собственные мысли и мечты, но потом сжигала свои наброски, чтобы скрыть все следы проявленной непокорности. Джудит еще не вышла из подросткового возраста, когда Шекспиры устроили ее помолвку с сыном соседа, торговавшего шерстью. «Брак отвратителен!» – в отчаянии крикнула она, когда родители сказали ей о своем решении. Встревоженный и злой господин Шекспир сильно ее избил, но потом сменил гнев на милость и стал ее упрашивать не позорить его своей строптивостью и враждебным настроем. Он даже пошел на то, чтобы ее умаслить, пообещав подарить дочери ожерелье или красивую юбку в обмен на ее бодрое и радостное содействие его планам. Джудит чувствовала себя несчастной, она разрывалась между преданностью родителям и страстными стремлениями беспокойного сердца. Настоятельный зов сердца одержал верх, и с немудреными пожитками, увязанными в небольшой узелок, она сбежала из дома и направилась к лондонским театрам. Однако их руководители не обращали внимания на то, что литературный «гений ее изголодался по жизни людей, их характерам»[979]. Она могла быть так же талантлива, как молодой Уильям, но Джудит Шекспир была женщиной, и всем было достаточно знать только это. Наконец Ник Грин, хозяин труппы, сжалился над ней. Кроме того, он лишил ее девственности, и она от него забеременела. Движимая «отчаянием таланта, попавшего в вечные женские силки», Джудит покончила с собой. Дилемма Джудит была присуща всем гениальным женщинам эпохи Елизаветы. Как отмечала Вулф, эта восхитительная, артистическая, замурованная в теле душа «наверняка помешалась бы, или застрелилась, или доживала свой век в домишке на отшибе, полуведьмой, полузнахаркой, на страх и потеху всей деревне»[980]. В ситуации Джудит попытка разрыва с драматическим миром хозяина труппы оказалось фатальной, поскольку скомпрометировала ее целомудрие. Целомудрие в том смысле, какой вкладывает в это понятие Вулф, простирается значительно дальше неоскверненных гениталий в сторону как разума, так и духа. Их непорочность, как и непорочность тела, определяется жесткими нормами, которые позволительно нарушать лишь тем, кто соответствует определенным требованиям, устанавливаемым общественными и культурными обычаями. Состояния возбуждения, праздности и безнаказанности считаются непристойными. У Джудит Шекспир эти качества сочетались бы с добросердечием и преданностью ее целомудрию, распространявшемуся взамен на шанс – нереализованный (!) и украденный у нее похотливыми домогательствами Ника Грина – прикоснуться к миру стихами трехстопного ямба. Мать Гарпа [982] В романе Джона Ирвинга «Мир глазами Гарпа» в середине XX в. Дженни Филдз была привилегированной девушкой, состоятельные родители которой рассчитывали на то, что она подыщет себе в своем элитном колледже подходящего мужа. Но Дженни восстала, бросила колледж и выбрала себе недостойную в приличном обществе профессию медсестры. Она жила одиноко и соблюдала целибат. Тем не менее никто всерьез не верил, что у Дженни не было любовников, и многие полагали, что она «ведет совершенно безответственную распутную жизнь»[983]. Потому мать каждый раз, когда навещала ее, привозила ей спринцовки для промывания влагалища. На самом деле Дженни доставляло удовольствие оставаться «одинокой волчицей», которую не интересовали ни мужчины, ни секс – она «по-прежнему старалась иметь как можно меньше общего с мужчинами и этими их “питерами”»[984]. В автобиографии Дженни писала о себе так: Ее коллеги-насмешницы придумали ей прозвище «старая Дева Мария Дженни» и не без издевки говорили: «Что же, пусть молит Господа, может, Он ей младенца ниспошлет…»[986] Но Дженни упорно стояла на своем, эта девственница, твердо решившая найти достойного производителя своего ребенка. Отличным кандидатом для ее цели стал техник-сержант Гарп, которому осколки зенитного снаряда повредили мозг. Он был в состоянии произносить только одно слово – «Гарп», единственными оставшимися ему в жизни удовольствиями были радио и мастурбация. И даже более того, рана его была смертельной, и потому он никак не мог бы вмешиваться в жизнь Дженни. Она приняла окончательное решение. Лишь единожды вступив в близкие отношения с Гарпом, Дженни зачала от него сына. Когда Гарп умер, ее «обуревали самые разные чувства», но главным из них было то, что «лучшая его часть осталась во мне»[987]. Она продолжала испытывать отвращение к половой жизни, что через какое-то время привело ее в члены общества Эллен Джеймс – их в шутку называли «джеймсианки». Это было женское общество, члены которого отрезали себе языки в знак протеста против надругательства над Эллен Джеймс, одиннадцатилетней девочкой, чьи насильники думали, что если у нее будет вырезан язык, она не сможет никому о них рассказать. К счастью, она смогла подробно их описать, и на основании того, что она написала, были установлены их личности. Преступников поймали, судили и убили в тюрьме. Дженни рассказала миру о своем воинственном феминизме и стремлении к соблюдению целибата в книге «Сексуально подозреваемая». В конце концов ее убили выстрелом в сердце, когда она выступала перед людьми, собравшимися на автомобильной стоянке. Ее похороны стали первыми феминистскими похоронами в Нью-Йорке – в них участвовали только женщины. После этого ее сын Т. С. Гарп, который с тех пор не мог больше прятаться за ее накрахмаленной белой формой медсестры с вышитым красным сердечком над грудью, должен был сам распоряжаться своей беспокойной жизнью и писать собственный роман. Целибат вампиров – до свертывания крови [988] Вампиры – это любовники, вечно соблюдающие целибат, или вампиризм диаметрально противоположен целибату? Бескровный взгляд на некоторые литературные произведения оставляет вопрос без ответа, но служит пикантным литературным сюжетом, требующим предметного осмысления. Должным образом истолкованный «Дракула» Брэма Стокера был сродни викторианской порнографии, которая, однако, обладала определенными отличительными чертами. Там, где другие авторы приятно щекотали нервы совращениями, оргиями и садомазохистскими забавами, Стокер завораживает сценами надуманного эротизма. К их числу можно отнести, в частности, сцены, где «ламии», или ведьмы-вампиры, бросаются на героя романа Харкера, заманив его в замок, и чуть не промахиваются с его «совращением», пока «человек-вампир» носферату остается постоянной угрозой, «высасывая кровь жизни» своих жертв. Что это значит на самом деле? Разве носферату похож на повсюду встречающихся упырей, которых нельзя убить? Или его жалящие поцелуи, если можно так выразиться, очень возбуждают? Может быть, завораживают? Соблазняют и манят? Это что, доводящие до оргазма без полового акта сексуальные отношения, даже без возможности совокупления? В ранних классических историях о вампирах никогда не разъяснялось, каким образом их герои занимались со смертными половой жизнью, хотя, конечно, намеки с сексуальным подтекстом вызывали у читателей явный интерес (и половое возбуждение?). В итоге роковым соблазнителем всегда оказывался вампир, и описания его кровавых побед представляли собой образы собственных порочных, потаенных сексуальных фантазий читателя. Ведь, что ни говори, кто может устоять перед очарованием бессмертного всемогущего существа, не отражающегося в зеркалах, представленного как дикий пес или волк, чьей ахиллесовой пятой было непереносимое отвращение к церковной атрибутике, чесноку, солнечному свету и проточной воде? Кому не хочется представить себе трепетную дрожь, охватывающую при мысли о том ударе по древнему чудовищу, каким можно с ним расправиться, с силой выдохнув в его сторону чесночный дух или устрашив его видом блестящего распятия? Вампиры нашего времени чрезвычайно эротичны, им свойственны все вообразимые типы сексуальных отношений – гетеросексуальные, бисексуальные, гомосексуальные, – которыми они, если можно так выразиться, владеют в совершенстве. Вампир, живущий половой жизнью или соблюдающий целибат, – в этом заключается самый сложный вопрос, – некое высшее существо, смертельно опасное, обладающее почти хирургической завершенностью. Вампир, живущий половой жизнью или соблюдающий целибат, в зависимости от смысла, вкладываемого в это понятие, – крайняя степень эротической фантазии, что привело к чрезвычайно серьезной дискуссии о том, существуют ли они на самом деле. (Их нет даже в Трансильвании.) В «Коттедже № 33» Челси Куинн Ярбро, вероотступница и современная сторонница вампиров, представила нам поистине восхитительный их образец – графа де Сен-Жермена[989]. Он умен, галантен и ищет близости с женщинами, думая о гемоглобине в последнюю очередь. В отличие от других вампиров, он был импотентом, но тем не менее очарованные им девицы сходили по нему с ума. Сен-Жермен, также известный под именами Франц Йозеф Ракоши, Франческо Рагоци да Сан-Джермано, Ракоци Санкт Герман Франциск, в приключениях в Скалистых горах, о которых повествуется в «Коттедже № 33», еженедельно «подпитывается» женской кровью, но не в мерзкой навязчивой манере. Нет, он по обоюдному согласию чередовал покусывания с мастерским возбуждением, причем чем больше крови теряли его бледные партнерши – слово «жертвы» в данном случае представляется чересчур суровым, – тем в большей степени они становились его кровными сестрами. К несчастью для Сен-Жермена, если не для его распутных читателей, вечный целибат заставлял его целомудренно целовать Мадлен, единственную женщину, которую он действительно любил. То обстоятельство, что Мадлен тоже была вампиром, не мешало его поклонницам относиться к нему с таких же, как у нее, позиций, хоть и не тогда, когда «он касался ее лица в жесте беспредельного страстного желания. “Я люблю только тебя, и ты это знаешь. Я понимаю, слова мало что значат, но это единственное, чем мы можем делиться”»[990]. «Почему не ты, если я так люблю?»[991] – с душевной болью возражала ему Мадлен; она уже напомнила ему, что: «Я люблю тебя больше всех». (Здесь возможны тысячи толкований!) «Ты знаешь ответ», – с нежностью отвечал ее любимый восставший из мертвых вампир – или это двуличное вероломство? «Потому что мы – одной крови»[992]. (Но при этом не добавляет: «Это я не могу».) Несмотря на страстную любовь, горевшую столь же алым пламенем, как отражение любой печки с ревущим огнем, допустим, в Красном море, Сен-Жермен и Мадлен должны были сдерживать себя, оставаясь в рамках отношений, ограниченных целибатом. Чтобы хоть немного облегчить боль и ощущение безысходности, они отправились в Париж, где Сен-Жермен не был вот уже сто восемьдесят шесть лет. Очевидно, целибат по-вампирски обладает еще не до конца изученными возможностями возвышенного возмещения понесенного ущерба. Глава 13 Новый целибат СЛАБЕЮЩИЙ АСКЕТИЗМ Ватикан провозглашает целибат блистательной драгоценностью Женоненавистнические исключения из папского правила целибата Католические священники голосуют ногами Третий путь софистики и плутовства Развод в духе Католической церкви Кровотечение «СИЛА ДЕВСТВЕННОСТИ» «Истинная любовь ждет» Движение молодых людей Сексуальность и контрреволюция Монашество нового века Целибат и неразделенная любовь Возрождение мирской непорочности Целибат лесбиянок против «смерти лесбийской кровати» ЦЕЛИБАТ В ЭПОХУ СПИДа Секс и СПИД Целибат и СПИД Слабеющий аскетизм Яростное, восторженное, радостное, праведное ниспровержение основ в начале 1960-х гг. было обусловлено рядом обстоятельств. К ним относятся широкое распространение расового неравноправия в Америке; нараставшие протесты против войны во Вьетнаме[993]; избалованность поколения, выросшего в обывательской безопасности; растущее осознание широко распространенного недовольства женщин; создание противозачаточных таблеток, вызвавших революцию в восприятии молодежью сексуальности, которая привела к соблазну, манящему взрослых невероятными новыми возможностями. В совокупности влияние этих обстоятельств оказалось чрезвычайно сильным. В частности, они преобразовали современное представление о сексуальности. Одним из бесчисленных примеров здесь стало то, что многие молодые люди, заметившие в своих матерях «тайну женственности»[994], как ее называла Бетти Фридан, позже восстали против позолоченной клетки зависимого брака, ограниченного домашними стенами. Впоследствии, уже в облике хиппи – «детей-цветов», осваивавших новые измерения эротического самовыражения, они вызвали сильнейшие моральные потрясения в своих обществах. Католическая церковь оставалась далеко не безразличной к бурным событиям, потрясавшим светский мир. В 1950-е и в начале 1960-х гг. огромное число мужчин и женщин были посвящены в духовный сан и стали священниками и монахинями. Убеждения большинства из них свидетельствовали о том, что в периоды кардинальных общественных сдвигов многие возвращаются к представлениям о Церкви, бытовавшим в былые времена. Одним из них, идущим из глубины веков, было представление о соблюдении священнослужителями целибата. На протяжении столетий его придерживались, принимали или смирялись с ним миллионы служителей Церкви, чьи сетования по этому поводу сводились скорее к собственной несостоятельности, чем к исходной несуразности обязательного целибата. Когда в 1960-е гг. с условностями было покончено и большинство традиций оказались поставленными под сомнение, значительная часть основной массы священнослужителей стали смотреть на целибат более трезво, и многим совсем не нравилось то, что они видели. Целибат как постоянный образ жизни всегда было непросто соблюдать. Мы видели, с каким нежеланием религиозные женщины, изолированные в монастырях, с горечью противятся такому отрицанию их чувственности и запрету вступать в интимные отношения, в которых они могли бы ее выражать. С другой стороны, женщины, добровольно посвященные в духовный сан ради осуществления своего призвания, противятся этому в гораздо меньшей степени, поскольку преимущества целибата значительно перевешивают его недостатки. Что касается священнослужителей-мужчин, нередко им приходится бороться с собственной сексуальностью всю жизнь, преодолевая суровые испытания в борьбе с такими врагами, как ночные семяизвержения, онанизм и навязчивые фантазии. Многие из них нарушают данные ими обеты с женщинами или друг с другом. Целибат для них составляет самое суровое обязательство, нарушаемое чаще других. Целибат был чем-то гораздо более значительным, чем суровое обязательство, вполне возможно, что он составлял самый обременительный обет. Кроме того, он также представлял собой состояние, отличавшее католических священнослужителей от представителей большинства других конфессий. Англиканское вероисповедание и буддизм, в числе других религий, также частично представлены священниками, соблюдающими целибат, но ни в одном другом вероисповедании, кроме католицизма, он не занимает господствующего положения в иерархии моральных ценностей. На протяжении столетий громогласные теологи защищали его как высшую добродетель, угодную Господу и сравнимую с целомудрием самого Христа. Даже в 1960-х гг. выразители взглядов Католической церкви его восхваляли. Целибат «гораздо более ценен для Господа», чем супружество, писал один из них. «Объективное преимущество девственности над браком нельзя подвергать сомнению», – заявлял другой. Однако некоторые добросовестные и более дальновидные служители Церкви думали иначе. В частности, руководитель лечебно-восстановительного центра для священнослужителей, страдающих психическими расстройствами, говорил о том, что: Тридцать второе правило иезуитов Noli me tangere[996], например, запрещало им касаться друг друга даже в шутку. У них также были запрещены особые дружеские отношения (P.F.s)[997] между отдельными людьми[998]. В 1967 г. большинство монахинь, ответивших на вопросы анкеты для членов женских монашеских орденов, полагали, что «традиционный способ соблюдения целомудрия в жизни служительниц Церкви способствует развитию у них обособленности и возникновению у монахинь ощущения ложного мистицизма»[999]. Мощь накопленного недовольства, недоверия и неповиновения зиждилась на фундаменте богословия, господствовавшего в умах людей на протяжении двух тысяч лет. И вдруг так долго соблюдавшие целибат священнослужители должны были каким-то образом обосновать свою психологическую глубину, зрелость и целостность. Сложилась благоприятная обстановка, в которой служители Церкви начали серьезную подготовку масштабного события, которое вошло в историю под названием Второй Ватиканский собор. Ватикан провозглашает целибат блистательной драгоценностью [1000] XX Вселенский (Второй Ватиканский) собор Римско-католической церкви начался в 1962 г. по инициативе либерального Папы Иоанна XXIII для обсуждения проблемы христианского единства. Раскачивающийся маятник существовавших возможностей оказывал глубокое влияние на позиции католического духовенства. Золотистые отблески оптимизма подогревали страстное желание основополагающих перемен, которым томились служители Церкви. А почему бы и нет? Представители духовенства, соблюдающие целибат против воли – как и те, кто целибат не соблюдает и потому живет с постоянным чувством вины, – были убеждены в том, что дилемма, существующая на протяжении столетий, может быть решена, если соблюдение целибата перестанет быть обязательным. Такой подход позволил бы честным мужчинам и женщинам посвящать себя служению Господу, не принося для этого в жертву собственную сексуальность. Некоторые уверенные в своей правоте представители духовенства даже решались на исключительный шаг и сочетались браком, уверенные в том, что Второй Ватиканский собор оправдает их и узаконит вновь обретенный ими статус. Внезапная кончина Папы Иоанна XXIII в июне 1963 г. покончила с атмосферой надежды. Меньше чем через три недели из железной печной трубы над Сикстинской капеллой показался белый дым, возвестивший об избрании Павла VI – Папы, на корню задушившего все надежды на то, что Второй Ватиканский собор изменит церковную догматику в отношении целибата. 11 октября, до начала обсуждения проблемы, новый Папа сообщил Собору, что публичное обсуждение вопроса о целибате совершенно неприемлемо и что сам он решительно собирается сохранить статус целибата неизменным. Последовавшее голосование о сохранении существовавшего долгие столетия правила целибата прошло с сокрушительным результатом: 2243 епископа, проголосовавших «за», совершенно подавили мнение ничтожного меньшинства из одиннадцати упорствовавших диссидентов, высказавшихся «против». Принудительный целибат как непременное условие религиозного служения остался неизменным. Жалобы и сетования потрясенных и нередко ожесточенных служителей Церкви были слышны и понятны повсеместно. Несколько расплывчатое послание Второго Ватиканского собора Павел VI в 1967 г. изложил заново более определенно в энциклике «О целибате священников». «Целибат священников охранялся Церковью на протяжении столетий как блистающая драгоценность», – возвестил он, После этого Павел VI перечислил аргументы против соблюдения целибата, выдвигавшиеся представителями католического духовенства: 1. Иисус не требовал от своих учеников соблюдения целибата, он представлял собой добровольный обет послушания, выражавший либо особую религиозность, либо духовный дар. 2. Отцы Церкви писали свои работы очень давно – изменились времена, а с ними и нравы. 3. Обязательство соблюдения целибата запрещает благочестивым католикам, благословленным религиозным призванием, быть посвященными в духовный сан, если они не принимают пожизненный целибат. 4. Церковь ценит целибат духовенства выше, чем потребность в священниках в тех приходах по всему миру, где их отчаянно не хватает. 5. Состоящее в браке духовенство устранило бы большую часть вредных заблуждений и лицемерия, в настоящее время подрывающих позиции его членов. 6. Постоянное соблюдение целибата приводит к неблагоприятным физическим и психологическим результатам, включая отчуждение и ожесточение. 7. Соблюдение целибата духовенством скорее отражает покорность, чем является добровольным актом. Убедительно? Поразительно? Даже Павел VI допускал, что: Но такой подход был чисто умозрительным, в то время как отношение к проблеме Павла VI было духовным. Поэтому он, не мудрствуя лукаво, опроверг все неотразимые аргументы и вновь подтвердил то, что по велению сердца и души считал евангельской истиной. «Нынешний закон о целибате, – подчеркивал он, – сегодня, как и раньше, должен быть тесно связан с церковной пастырской службой… <и> должен поддерживать священнослужителя в его исключительном, окончательном и бесповоротном выборе единственной в своем роде любви высшего порядка к Христу»[1003]. Далее Павел VI чеканно изложил собственные убеждения относительно целибата: 1. Христос соблюдал целибат на протяжении всей жизни и восхвалял целибат как особый дар. 2. Целибат тесно связан и вместе с тем стимулирует проявления широкой благотворительности, любви и глубокой набожности. 3. Священники, «Христом обращенные в невольников», разделяют его суть, неотъемлемую часть которой составляет целибат. 4. Священники, «каждый день переходя в мир иной» или отрекаясь от законного права на создание семьи, будут ближе к Господу. 5. Целибат освобождает священнослужителей от забот о семье, отрывавших бы их от служения Господу. 6. Целибат нельзя назвать неестественным состоянием, поскольку логика, данная Господом, и свободная воля могут одолеть сексуальность. 7. Уединенно живущие служители Церкви не одиноки, а скорее полны присутствием Господа. Редкие периоды одиночества воспроизводят жизнь Христа, который «в самые трагические часы жизни был одинок». 8. «Достойное сожаления отступничество» священников отражает не столько суровость целибата, сколько несовершенство процесса предварительного отбора. 9. Целибат не портит людей, скорее он способствует становлению зрелости их личности и духовной целостности. Каким же был вывод Павла VI? «Закон о соблюдении священниками целибата, существующий в Римско-католической церкви, должен в полной мере сохранять силу»[1004]. Как это ни парадоксально, но многие католики все еще надеялись на лучшее. В 1970 г. журнал иезуитов «Америка» предсказывал, что к середине десятилетия появятся женатые священнослужители. Оптимистично настроенные голландские и бразильские священники стали обзаводиться супругами. Они полагали, что решение о целибате по выбору почти наверняка не за горами. Однако непреклонные церковные власти доказали им, как сильно они ошибались! Помимо того что брак оставался категорически запрещенным, тех, кто просил об освобождении от данных обетов, Церковь подвергала лечению, многими описываемое как унизительное и даже травмирующее. Десятилетие спустя новый Папа – Иоанн Павел II, отмел в сторону любые рассуждения о том, что он вдохнет струю свежего воздуха в церковную идеологию. Вовсе нет. В таких вопросах, как целибат и контроль над рождаемостью, он твердо стоял на позициях защиты высказываний своего предшественника и торжественно провозглашал: Американский кардинал Джон Дж. О’Коннор выразил эту мысль в более доступной форме. Группируя аргументы, направленные против целибата, по трем категориям – целибат как причина сексуальных прегрешений духовенства, как препятствие на пути к религиозному призванию и как нарушение прав человека, – он возражал: «По поводу всех этих трех категорий я говорю: “Идиотские традиции!”». Какая уверенность, какая умиротворенность в ответ на церковное смятение, безысходность собственного положения и душевную боль! Но наряду с этим целые католические конгрегации остаются без пастырского служения по прихоти священников. Эта проблема особенно актуальна для Бразилии, Индонезии и некоторых районов Африки, причем мы привели лишь некоторые примеры. В Индонезии, в частности, большинство населения исповедует ислам, женщины достаточно эмансипированы, и целибат (в противоположность добрачной девственности) ценится не особенно высоко. Как же тогда привлекать священников и даже обращенных в католицизм? В 1982 г. на встрече с Иоанном Павлом II индонезийский епископ Джастин Дарваджуомо поставил на карту свой сан епископа, противопоставив воле Папы стремление посвящать в духовный сан женатых мужчин, чтобы в его стране они становились священниками. Каков же был результат? В разрешении ему было отказано, прошение об отставке – удовлетворено. В тех странах Африки, где распространена полигамия, целибат духовенства является серьезнейшим препятствием для подбора местных священников. Это напрямую противоречит традиционной точке зрения о том, что: В Африке целибат духовенства практикуется в основном как отклонение от нормы; проблему составляет не столько целибат как таковой, сколько ограничение священников всего одной женой. «В африканской культуре, – по словам одного миссионера, – если вы имеете какой-то вес в обществе, вам следует иметь двух жен. А иногда четырех или пятерых. Священник, очевидно, относится к людям уважаемым и почитаемым, и если у него две жены или больше, никакой проблемы это не составляет»[1008]. За исключением того, что он не может жениться без нарушения закона, и потому его гражданские жены селятся рядом с ним в отдельных хижинах. Поэтому нет ничего удивительного в том, что африканские епископы требуют себе право рукополагать на служение женатых священников. Другим густонаселенным регионом, где сложилось непростое положение в связи с обделенными вниманием католиками и тайком нарушающими целибат священниками, является Латинская Америка. Несмотря на стремление обращать в свою веру представителей местного населения и воспитывать из них священников, позиция Церкви в отношении целибата нарочито игнорирует культурную действительность, в частности традиционное восприятие целибата. Прекрасным тому подтверждением является положение, существующее в Перу. Жизнь в Андах сосредоточивается вокруг понятия pareja, что значит «супружеская пара». Авторитет мужчины определяется семьей, которую он имеет. Соблюдение целибата там не понимают и не уважают. Ответственные мужчины должны иметь семьи и содержать их. Представление о соблюдающем целибат лидере в Перу воспринимается как оксиморон – сочетание противоречащих друг другу понятий. Следует ли в этой связи удивляться тому, что, по некоторым оценкам, 80 процентов перуанских священников сожительствуют с женщинами? Большинство бразильских пастырей – возможно, 60–70 процентов – также не соблюдают целибат. То же самое можно сказать где-то об одной трети западных миссионеров, которые либо не могут устоять перед соблазном, либо приспосабливаются к ситуации. «Естественность» их образа жизни вызывает у прихожан уважение и снимает подозрения, нередко возникающие в отношении мужчин, явно невосприимчивых к естественной чувственности. На Филиппинах немногим более половины священников живут с женщинами. В их домах в сельской местности всегда многолюдно от многочисленных членов семьи священнослужителя. Его жену обычно представляют как тетку или сестру, а детей – как племянников и племянниц. Эта практика распространена настолько широко, что большинство прихожан с неохотой дают воскресные пожертвования, зная, что они пойдут на содержание семьи священника. А что можно сказать о Европе и католической Польше – родине самого Иоанна Павла II? Или о польских пасторах в других странах, потому что каждый третий из них в Европе – поляк? Такой статистики не существует, но с уверенностью можно сказать, что на обязанность соблюдения целибата они нередко закрывают глаза, хотя официально вступают в брак достаточно редко. Молодой польский священник описывает отношение к этому следующим образом: Убедительная логика, столь же широко распространенная, как и повсеместное нарушение польскими священнослужителями целибата, о котором Папа Иоанн Павел II знал, но хранил по этому поводу молчание либо от смущения, либо как соучастник[1010]. Во всем католическом мире рассказывают одну и ту же историю. Большинство немецких священников, отвечавших на вопросы проводившегося в 1985 г. в Кельне социологического обследования, согласились с тем, что некоторые священники нарушают целибат и данный ими обет безбрачия. Пастыри в Северной Америке также нередко нарушают обет целомудрия. Некоторые втайне женятся, впоследствии прибегая к средневековой традиции, широко распространенной среди духовенства, когда жен выдавали за домоправительниц. А большинство священнослужителей, не соблюдающих целибат, имеют постоянных любовниц или не отказывают себе в удовольствии эпизодических любовных интрижек. Как пишет бывший женатый священник Дэвид Райс в книге «Нарушенные обеты»: В пространном исследовании Ричарда Сайпа «Тайный мир: сексуальность и поиски целибата» отмечается, что около 40 процентов священников Соединенных Штатов Америки регулярно нарушают целибат, причем в их число не входят те, чьи прегрешения в этом отношении редки. Дэвид Райс делает вывод: если только декрет об обязательном соблюдении духовенством целибата не будет пересмотрен, миллионы католиков лишатся своих пастырей, а вместе с ними и мессы. «Это выбор между целибатом и мессой», – предупреждает он. Однако возможен и другой, не менее тревожный вариант: таинства, совершаемые священнослужителями, с легкостью нарушающие собственные священные обеты, наводят их паству на мысль о том, что вполне приемлемы критика и переосмысление учения Церкви с отказом от его положений, представляющихся им неудобными или несовместимыми с их глубокими убеждениями. На протяжении вот уже трех десятилетий непререкаемая приверженность клерикальному целибату, провозглашенному решениями Второго Ватиканского собора и последующими документами папской курии, эффективно заставляла молчать сторонников соблюдения целибата по желанию. К их числу также можно отнести мирян, которым, в частности в Северной Америке, все больше импонировала мысль о том, чтобы разрешить священникам жениться. Так, опрос общественного мнения в США, проведенный журналом «Ньюсуик», показал, что поддержка идеи о женатых священниках с 1974 по 1993 г. возросла с 53 до 71 процента. А по результатам опроса, проведенного канадским журналом «Маклинс», выяснилось, что за разрешение священникам вступать в брак ратуют 84 процента канадских католиков[1012]. Эти показатели отражают одно из направлений сексуальности духовенства. Наряду с ним многие священники, как соблюдающие целибат, так и нарушающие его, придерживаются гомосексуальной ориентации. Истолковывая данные, собранные с 1960 по 1980 г., Сайп приходит к выводу о том, что около 20 процентов священнослужителей допускали либо целибат, либо сексуально активный гомосексуализм; в обследованиях, проводившихся позднее, их число резко возросло, возможно, даже удвоилось, составив от 38 до 42 процентов[1013]. Полученные данные также дают основание полагать, что около половины священников, независимо от их сексуальной ориентации, соблюдают целибат в равном соотношении. Священники-гомосексуалисты относятся к некоторым вопросам так же, как и их гетеросексуальные собратья, когда же Церковь напрямую обращается к проблеме священников, желающих вступить в брак, ее представители умалчивают или даже скрывают факт существования гомосексуалистов среди священников. Ортодоксальные христиане, независимо от того, католики они или нет, приводят цитаты из Священного Писания, в которых мужчинам запрещается возлежать с мужчинами, поскольку однополые сексуальные отношения – это зло. Консервативный подход ставит под вопрос право священников-гомосексуалистов на посвящение в духовный сан. Он категорически отрицает их право на совершение полового акта как потому, что это извращение, так и потому, что такой акт является нарушением данного ими обета соблюдать целибат. Бунт священников против обета безбрачия имеет скрытые измерения, которые проявляются лишь поверхностно – если вообще проявляются – в продолжающейся во всем мире дискуссии о целибате католического духовенства[1014]. Бесспорно, значительное число священников либо открыто, либо тайно нарушают обет целибата, во многих странах многие из них позволяют себе жить в браке – либо заключенном официально, либо гражданском. Как же реагирует на это Ватикан? Как лишившийся дара речи немой, неспособный даже пикнуть в знак осуждения. Тем не менее он не может оставаться глухим к положению, сложившемуся как в собственной организации, так и в рамках ватиканской системы сбора и анализа информации, действующей более эффективно, чем ЦРУ[1015]. Удивительно и достойно сожаления то обстоятельство, что мы вынуждены сделать вывод о громогласных заявлениях Ватикана о незыблемости церковного целибата в условиях, при которых духовенство в прямом и переносном смысле бьется в истерике, выступая против этого идеала. А что можно сказать о тех служителях Церкви, которые предпочитают действовать в рамках защищаемых Церковью духовных установок? Тех, кто предпочитает открытые публичные диспуты тайному неповиновению? Кто страдает от осознания своей роли в рамках общественного института, принципы которого отвергает? Вполне очевидным ответом на этот вопрос является массовый стихийный уход священников и монахинь в мирскую жизнь. Как постоянный гул шагов вокруг Иерихона, их исход продолжает потрясать основы надменного и высокомерного Ватикана. Женоненавистнические исключения из папского правила целибата [1016] Принудительный церковный целибат – принцип, почитаемый церковными теологами преимущественно на шатком основании традиций. Существует несметное количество свидетельств того, что его нарушали или вообще не обращали на него внимания. В разные времена так поступали чаще или реже, чем в наши дни. Церковные идеологи так же торжественно изрекают суровые толкования положений Священного Писания, по их мнению имеющих отношение к их собственному семейному духовенству. Все остальное – одиночество, тоску, отчуждение – они отметают как несущественное. В середине 1990-х гг. новая ситуация в прах развеяла все возражения, которые они выдвигали ранее. Женатые священники Римско-католической церкви? Конечно – по крайней мере, если в новую веру переходили бывшие англиканские священники, в профессиональной жизни настолько рьяно отстаивавшие принцип женоненавистничества, что он вполне перекликался с взглядами, разделявшимися в священных пределах Ватикана. Эти взгляды сводились к тому, что женщина ни при каких обстоятельствах не может быть рукоположена в сан священника. Женатые англиканские священники выступили против своей Церкви, когда к концу XX в. в ее лоне стали склоняться к полному скрытых опасностей пересмотру вопроса о рукоположении женщин в духовный сан. Уже на протяжении десятилетий Рим в отдельных случаях делает исключения из правила соблюдения целибата, обычно для священников, перешедших в католицизм из других христианских конфессий (таких, например, как Православная церковь), позволяющих священникам вступать в брак. Однако Северная Америка и Австралия были намеренно не допущены к предоставлению таких исключений, хотя женатых священников туда иногда посылали – их «одалживали» европейские епархии. В отличие от этих мужчин, перешедших в католическую веру по целому ряду причин, возмущенные бывшие члены Англиканской церкви были отъявленными женоненавистниками, которых объединял гнев, направленный против посвящения женщин в духовный сан. Многие бывшие служители Англиканской церкви, оставившие свою конфессию из-за того, что ее руководство приняло решение о возможности посвящения женщин в духовный сан, решили проблему, вызванную их несогласием с таким изменением, перейдя в лоно Римско-католической церкви. Несмотря на то что они были женаты, они попросили разрешения стать католическими священниками. С поразительной готовностью и быстротой, удивительной для таких инертных институтов, Папа удовлетворил их прошения. Пять римско-католических архиепископов Соединенного Королевства так объяснили это решение священнослужителям своей Церкви, принудительно соблюдающим целибат: «В настоящее время Католическая церковь приветствует полное сопричастие некоторого числа состоящих в браке священников церкви Англии, нередко вместе с их женами, а в некоторых случаях и с их детьми» – так начиналось их послание. Архиепископы, предвосхищавшие гневное возмущение одних священников и радость других, попытались опередить как первых, так и вторых. Посвящение в духовный сан католических пастырей женатых бывших англиканских священников в самые сжатые сроки ни в коей мере не предполагало изменения вековечного правила целибата: «В этих случаях требовались особые разрешения, являвшиеся исключением из общепринятой практики… рукоположения в священники только холостых мужчин». От новых священников требовалось «соблюдать общие нормы целибата, и им запрещалось жениться повторно». На деле епископам следовало выяснить, прочны ли заключенные этими священниками браки, и оценить, насколько жены поддерживают стремление мужей стать католическими священниками[1018]. Кроме того, Церковь ограничила процедуру посвящения четырьмя годами с тем, чтобы вышедшие из других конфессий верующие действовали достаточно быстро. Неожиданно перешедшим в католицизм служителям Церкви было запрещено исполнять все обязанности обычных приходских священников[1019]. А что происходило с бывшими католическими священниками, вынужденными выбирать между пастырской деятельностью и женитьбой, когда они выбирали брак? Могли ли они вернуться к исполнению тех обязанностей, которые исполняли в церкви? Нет, не могли. В отличие от членов Англиканской церкви, давших священный обет вступить в брак, бывшие католические священники давали свои обеты, будучи прекрасно осведомлены о том, что неотъемлемую часть их призвания составляет целибат. Нельзя было даже представить себе, что они могли вернуться к исполнению пастырских функций после вызывающего нарушения данных ими обетов. Поистине, самым поразительным аспектом положений о посвящении ранее женившихся священников Англиканской церкви в сан католических пастырей является их необузданное женоненавистничество. Как иначе можно объяснить необъяснимый диаметрально противоположный подход к принципу целибата, веками освящавшемуся церковным курсом, папами и каноническим правом? Как еще можно понять, почему та же Церковь, отмахиваясь от всех протестов, сетований и страданий собственного духовенства, внезапно оказалась столь восприимчивой к духовным потребностям священнослужителей, единственной причиной разрыва которых с их божественным призванием стало решение руководства их конфессии позволить рукоположение женщин в духовный сан? По какой еще причине Папа и его советники, обычно ведущие дела с ужасающей медлительностью, в этом случае с удивительной быстротой откликнулись на прошения представителей группы ультраконсервативных англиканских вероотступников? После многих лет безразличного к ним отношения Церковь не испытывала по отношению к ним ни crise de conscience[1020] из-за того, что они прекратили исполнять свои пастырские обязанности, ни moment de panique[1021] в связи с неуклонным оттоком озадаченных священников из общин в мир, не знающий целибата. Побудительным мотивом для нее была сила убежденности мятежного англиканского духовенства в основополагающей неприемлемости рукоположения женщин в священники, убежденности, разделяемой сегодняшними отцами Церкви, защиту которой они считают своим долгом. Идеология, направленная против женщин, находила настолько сильный отклик у католических иерархов, что они даже не интересовались тем, насколько искренне выходцы из лона Англиканской церкви разделяли такие догматы Римско-католической церкви, как непогрешимость Папы и непорочное зачатие. Восторженные объятия Церкви, решительно раскрытые бывшим пасторам, исключительно мужчинам, в общей атмосфере доброжелательности и движения за объединение христианских Церквей стали неподконтрольным жестом, направленным против объединительного экуменического движения. На деле это оказалось не чем иным, как открытым спасением мужчин, бросивших вызов и выступивших против Англиканской церкви, своекорыстным поступком последовательных приверженцев тех же взглядов, которые узнали и тут же привлекли на свою сторону близких им по духу бывших служителей другой конфессии. Целибат мог быть блистающей драгоценностью, но этот блеск тускнел при резком, бьющем в глаза свете, направлявшем женщин прочь с пути, предначертанного мужчинам, и слепившем их, когда они собирались вместе, чтобы бросить вызов догме, гласившей о том, что женщины не пригодны для посвящения в духовный сан. И все из-за того, как мы уже видели, что целибат официальной Церкви исходит из страха перед женской сексуальной привлекательностью – часто цитируемый образ изображает представительниц прекрасного пола как храмы, построенные над сточными канавами. Этот страх может успешно уравновесить лишь полное воздержание. Ныне женатый священник и преподаватель Медицинской школы Джонса Хопкинса Ричард Сайп пишет в книге «Тайный мир: сексуальность и поиски целибата»: Католические священники голосуют ногами [1023] В наши дни, как и в прошлом, сотни тысяч католических священников подвергают необходимость соблюдения целибата сомнению и выступают против него. У тех, кого мучают сомнения, есть выбор. Они могут уходить в отпуск на срок до года, чтобы размышлять, молиться и решать личные проблемы. Они могут искать совета и утешения в лоне Католической церкви. А могут оставить свое призвание и вернуться в мир, что некогда было немыслимо, да и теперь договориться об этом по-хорошему бывает очень непросто[1024]. Ни один католик не сомневается в том, что свободно выбранный или дарованный Божьей благодатью целибат обладает качеством внушения священнику глубокой любви и душевного спокойствия, которые упрочивают его пастырское служение и обогащают отношения с прихожанами. С другой стороны, принудительный целибат ослабляет и печалит, ожесточает и отчуждает. Некоторые священники просто терпят, довольствуясь одиночеством в качестве основного своего спутника. Многие идут на всякие уловки и заводят любовниц либо под видом домоправительниц, либо подруг, либо – уже без всяких уловок – открыто обзаводясь содержанками. Другие, будучи не в состоянии выдержать напряжение внутренней борьбы, в конце концов покидают лоно Церкви. 94 процента из тех, кто на это решается, основную причину такого поступка видят в соблюдении целибата. Со времени Второго Ватиканского собора более ста тысяч священников присоединились к массовому исходу – больше одного человека за каждые два часа, около четверти всех работающих в мире католических пасторов. В Соединенных Штатах 42 процента священников покинули Церковь в течение двадцати пяти лет после посвящения их в духовный сан. Это составляет мрачную статистику, свидетельствующую о том, что половина американских священников в возрасте до шестидесяти лет уже ушли в мирскую жизнь. В Канаде только за последние два десятилетия число священников и монахинь сократилось на четверть, хотя 45,7 процента канадцев – католики; подавляющее большинство их пастырей (81 процент, по сравнению с 71 процентом в США) женаты. Наряду с этим массовым исходом священнослужителей из лона Церкви в светский мир, к посвящению в духовный сан сейчас стремятся гораздо меньше неофитов[1025]. Быстро и неуклонно численность католического духовенства в мире угрожающе снижалась, так что около половины приходов вовсе остались без священников. В основе такого положения лежал принудительный целибат[1026] – проблема, подтачивавшая положение в Католической церкви с самых ранних дней ее существования. «Я пошел на это, главным образом, из-за целибата» – так сказал один бывший американский священник о своем решении уйти в мир. Такую точку зрения разделяют многие аналитики. Один из них писал: Также следует отметить, что традиционно Церковь относилась к вероотступникам с удивительным безразличием. Уход из Церкви нередко бывает печальным событием в эмоциональном, психологическом, профессиональном и финансовом отношении. В США ренегаты становились «одинокими, неуверенными в себе изгоями, которых христианское сообщество просило лишь об одном – чтобы они исчезли с лица земли»[1029]. Итальянцы называли их «белыми убийцами» Церкви, потому что, несмотря на годы службы, они становились отверженными, их выталкивали в мир без работы, давали всего 300 долларов на человека, у них не оставалось друзей, бывшие коллеги прекращали с ними общаться. Даже в тех странах, где Церковь не преследует тех, кто нарушает свои обеты, переход от духовной жизни к светской почти всегда мучителен и нередко страшен. Бывшие священники, продолжающие работать в Церкви – в качестве ассистента пастора, например, – отмечают, что им недоплачивают, позорят и унижают, а служители Церкви, соблюдающие целибат, держатся с ними недружелюбно, даже враждебно, и завидуют им. Потому нет ничего удивительного в том, что многие священники предпочитают оставаться в лоне Церкви, при этом пороча обет целомудрия, соблюдение которого они считают обременительным. Но что в данном случае означает «многие»? По оценкам исследования Сайпа, целибат постоянно не соблюдают около 40 процентов американских священников, 20 процентов поддерживают устойчивые отношения с одной или несколькими взрослыми женщинами[1030], примерно столько же – с взрослыми мужчинами. Меньшинство вступает в связь с несовершеннолетними мальчиками и девочками. Если вычесть 40 процентов священников, не гнушающихся нарушать данный обет, остаются 60 процентов. Соблюдают ли целибат хотя бы они? Не обязательно. Многие из них позволяют себе время от времени эротические приключения, но расслабленная Церковь обычно не обращает внимания на эти сексуальные прегрешения, если таких эпизодов не более четырех в год. Когда таких прегрешений более четырех, совершившего их священника могут назвать сексуально активным. Иными словами, около половины католического духовенства, присягнувшего соблюдать целибат, его не соблюдает. Страстные и преданные делу католические авторы, включая бывших священнослужителей Дэвида Райса и Ричарда Сайпа, написали прекрасные книги о пагубности нарушения обета безбрачия и о влиянии этого на Католическую церковь во всем мире. Газеты также нередко публикует сенсационные материалы о сексуальных преступлениях и прегрешениях: скандально известных монахов сиротского приюта «Маунт Кэшел» в канадской провинции Ньюфаундленд; Родерика Райта, епископа Аргайла и Шетландских островов, тайного отца сына-подростка, который в 1996 г. сложил с себя полномочия, чтобы жениться на Кэтлин Макфи; архиепископа Юджина Марино, афроамериканца, вынужденного оставить должность, когда его роман с Вики Лонг стал достоянием гласности; отца Брюса Риттера, основателя нью-йоркской благотворительной организации «Ковенант Хаус», обвиненного несколькими молодыми людьми в изнасилованиях; отца Рудольфа Коса из Далласа, принуждавшего к сексуальным отношениям до пятидесяти мальчиков прихода, – перечень имен священнослужителей, давших обет целибата и нарушавших его, если не бесконечный, то настолько длинный, что кровь стынет в жилах. С точки зрения нашей истории целибата положение мужчин, сексуальные партнеры которых – взрослые люди, согласные на близость с ними, как и многих других, стремящихся соблюдать целибат, несмотря на царящее вокруг смятение, лишь подтверждает положение о том, что принудительный целибат либо нарушается, либо соблюдается с горькой покорностью, которая подавляет радость и милосердие, вместо них вызывая разочарование и недовольство повиновения. Добровольный целибат может отличаться от принудительного своей безмятежностью в одиночестве, сознанием того, что он есть проявление Божьей благодати, тем, что он освобождает человека, давая ему возможность достичь высоких и достойных целей, но главное состоит в том, что он помогает вести целомудренную жизнь в подражание Христу[1031]. Третий путь софистики и плутовства [1032] Строго говоря, целибату можно дать определение как состоянию безбрачия. Это краткое определение, конечно, не такое, как дает Церковь: «Целибат священников Католической церкви, – писал его решительный сторонник и защитник Папа Иоанн Павел II, – должен быть подкреплен духовной непорочностью»[1033]. Неопровержимые доказательства свидетельствуют о том, что целибат соблюдается едва ли половиной священников, давших обет. Одни уклоняющиеся от данного обязательства пастыри испытывают в этой связи угрызения совести и чувство вины. Другие грешат нечасто. Многие пытаются логически обосновать и рационально объяснить свои греховные любовные похождения. Так, молодые американские священники выражают недовольство объяснениями феномена целибата: «Я хочу знать, почему меня просят соблюдать именно такой образ жизни, и если вы меня не можете убедить в своей правоте, разве у вас есть право просить меня следовать вашим указаниям?»[1034] Другие представители духовенства выбирают для себя клерикальный образ жизни, сложившийся после сексуальной революции 1960-х гг., во время которой священники нередко захаживали в бары, откуда уходили с женщинами, позже ласкали их, занимались с ними петтингом, избегая совершать половой акт. В 1970-е гг. такое поведение получило название «третий путь» – более осмотрительные отношения, в которые в качестве партнеров вступали монахини и священники, испытывавшие взаимную симпатию и доверие настолько, чтобы назначать свидания, ласкать друг друга и заниматься петтингом, редко приводившим к половым сношениям. Спустя десятилетия монахини и священники продолжают практиковать «третий путь», хоть и более скрытно[1035]. Те, кого не устраивают такие попытки удовлетворить свою чувственность без перерастания отношений в половой акт, полагают, что, по сути дела, целибат запрещает вступление в брак, а не половые отношения, и, основываясь на этом доводе, утверждают, что такой подход позволяет им заниматься сексом, не испытывая при этом чувства вины. Эти священники и монахини, нередко делящие одну постель, заявляют, что, не создавая семей со всеми вытекающими обязанностями и ответственностью, они, по крайней мере технически, соблюдают целибат, что позволяет им «все свое время посвящать служению большой человеческой семье по образу и подобию Христа»[1036]. К сожалению, церковная иерархия в определенной степени принимает доводы, основанные на софизме. Слишком часто, когда находящийся в затруднительном положении священник нуждается в совете о том, как ему вести себя с мирянкой, епископ переводит его в другой приход в надежде на то, что это приведет к разрыву их отношений. В таком уравнении женщина играет роль всего лишь помехи, которую надо преодолеть: ее жизнь и любовь, будущее и (нередко) беременность – это ее проблемы, ее ответственность. «Клер-Вуа» («Открытый путь») представляет широкий спектр свидетельств этой достойной сожаления тенденции. «Клер-Вуа» – расположенная во Франции группа поддержки любовниц священников, содержанок, скрытых в полумраке, матерей, которые не могут назвать имя мужчины, ставшего отцом их незаконнорожденных детей. Таких историй огромное количество. Когда начальство отца Гислена узнало о его интимных отношениях с прихожанкой Моник, его перевели в другое место и приказали хранить связь с Моник в тайне. Любовник беременной Майи Лауд был переведен за океан, в Квебек. Перед отъездом он попросил ее подписать юридический документ, где признавал отцовство и обязывался поддерживать ребенка, но лишь на условии согласия Майи никогда не раскрывать в этой связи его имя. Другие священники, имевшие содержанок, докладывали руководству, что будут благоразумно держать язык за зубами, не разглашая сведений о своих интрижках, молчаливо санкционируя атмосферу вопиющего лицемерия и, как они сами полагали с профессиональной точки зрения, греховности[1037]. Тем не менее ни в одном официальном заявлении Церкви целибат не определяется просто как безбрачие. Священники прекрасно знают, что это такое, включая тех из них, кто выступает в защиту «третьего пути». Если учесть суровое осуждение общественностью сексуальной греховности отдельных представителей духовенства, их аргументация в лучшем случае представляется лицемерной, а в худшем – циничной. Как могут служители Церкви искренне полагать, что им удастся уйти от ответственности с помощью такого смехотворного определения, учитывая противоречивость высказываний, поддерживающих и осуждающих клерикальный целибат, и заявления Папы Иоанна Павла II о том, что священники, нарушившие обет целибата, навлекают на себя кару небесную?[1038] Как могут они пренебрежительно списывать со счетов омытые слезами сотен тысяч священников-вероотступников страдания тех, для кого целибат представляет собой гораздо более важное обязательство, чем простое поддержание юридического статуса безбрачия? Как оглушенные воплями женщин, брошенных или отвергнутых священниками, от которых те забеременели, могут другие священники делать вид, что целибат для них означает лишь состояние безбрачия? Как в таких группах, как Корпус («Корпус священников резерва, объединенных для службы»), они могут настаивать на том, что отрицание целибата священников является сложным и важным условием, не допускающим изменения с помощью такого смехотворного определения? Им, конечно, было бы гораздо разумнее принять к сведению мнение членов Корпуса и подобных ему организаций, чье болезненное решение оставить стезю пасторской деятельности было вызвано стремлением выявить связанные со служением реальные проблемы. Кроме того, им следовало бы поддержать тех, кто выступал за прояснение и изменение канонического права, по признанию Папы являющегося не церковной доктриной, а дисциплиной[1039]. Развод в духе Католической церкви [1040] Корпус был создан в 1974 г. в ответ на отставку американским епископом женившегося священника как впредь бесполезного для Католической церкви. Ситуация, когда десять тысяч бывших священнослужителей женились, а опросы общественного мнения показывали, что 79 процентов католиков только приветствовали бы женатых священников, побудила основателей Корпуса создать группу защиты, которая к настоящему времени очень сильно разрослась, стала высокопрофессиональной и располагает отделениями в Канаде[1041]. Изначально Корпус выступал лишь за то, чтобы к пастырской деятельности допускались женатые священники, то есть за то, чтобы покончить с принудительным целибатом служителей Церкви. В настоящее время сфера его деятельности расширилась. Его члены выясняют местонахождение и устанавливают связи с бывшими священниками, предоставляя в средства массовой информации сведения о связанных с ними данных, таких как численность служителей Церкви, продолжающих покидать ее лоно. Они поддерживают другие вовлеченные в эти процессы католические группы, ставящие целью отмену обязательного соблюдения целибата. Одной из таких международных групп, точнее говоря, одним из таких движений, является созданная в Австрии организация «Мы – Церковь», которая проводит широкие общественные кампании за соблюдение священниками целибата по выбору и проведение других церковных реформ. К 1996 г. представители этого движения заявляли, что его члены собрали 2,3 млн подписей под петицией с требованием перемен[1042]. Аналогичное канадское движение «Католическое видение», поддерживаемое Корпусом, начало проведение подобной кампании; ей ожесточенно противостояли несколько епископов, пятеро из них запрещали участникам проведение этой кампании на церковных территориях[1043]. Нарастание волны сексуальных скандалов, в которые были вовлечены священнослужители, также предоставило представителям Корпуса и других организаций доводы в пользу соблюдения целибата по желанию. Подкрепленные опубликованными исследованиями о психологических последствиях принудительного целибата, эти доводы привели их к выводу о том, что подавление сексуального начала как неизбежное следствие обязательного целибата ведет к возникновению огромного числа умственно и психически неуравновешенных служителей Церкви. Некоторые из них позволяют себе разрушительные и яростные действия, наносящие тяжкий вред людям, которым они призваны давать советы, помогать и духовно их направлять[1044]. Как полагает один бывший священник: «Отношения с Господом могут стать глубже через отрицание, через жертву… но это также может испортить их и опорочить»[1045]. Сексуальные домогательства священников настолько распространены, о них говорят настолько часто, что повсеместно возникают группы поддержки жертв их надругательств. Одной из таких организаций является группа «Линкап», располагающаяся в Чикаго. По словам ее президента Тома Экономуса, 90 процентов обвинений, выдвинутых против католических священников, связаны с сексуальным насилием над мальчиками, что соответствует оценке Ричарда Сайпа, когда он пишет, что 6 процентов американского духовенства составляют развращающие детей педофилы. Протестантских священнослужителей в основном обвиняют в том, что те «недолжным образом ведут наставнические беседы» с новообращенными противоположного пола[1046]. К этой проблеме католиков, включая группы верующих, выступающих за целибат по желанию, вынудила обратиться недавно сошедшая лавина скандальных разоблачений. Тем не менее факт остается фактом: процентная доля духовенства, совершающего криминальные деяния, остается совсем небольшой по сравнению с теми, кто нарушает обет целибата по обоюдному согласию с взрослыми людьми, независимо от того, принадлежат ли те к Церкви или к светскому миру. И не все священники, вступившие в брак, не соблюдали целибат, когда слагали с себя духовный сан. А в заключение хотелось бы отметить, что выступление против принудительного целибата является неотъемлемой составляющей общей борьбы части духовенства против церковной дисциплины. Сексуально активные женатые пастыри способны так же хорошо выполнять свои обязанности и при добровольном целибате, утверждают они. И те, и другие могут действовать в состоянии благодати, а каждую душу особым даром наделяет один лишь Господь. Кровотечение [1047] Не только все большее число священнослужителей отказываются от духовного сана, так поступают монахи и другие служители Церкви, в частности монахини. Со времени сексуальной революции более трехсот тысяч из них оставили монашеские ордена. Во всем мире эта впечатляющая статистика свидетельствовала о том, что женские монастыри покидала одна монахиня из каждых пяти. Такое явление в католических кругах стали называть «кровотечение». Интервью и опросы общественного мнения совпадают в оценке обета целомудрия как одной из главных причин того, что многие молодые католички воздерживаются от ухода в монастырь, хотя за несколько десятилетий до того они обязательно ушли бы туда. При этом следует иметь в виду, что, с их точки зрения, обет целомудрия «наиболее значимый и наименее трудный из трех обетов»[1048]. Жизнь монахинь в настоящее время очень отличается от эпохи средних веков, когда убогие обитательницы монастырей битком набивались в кельи, куда их загоняли суровые семьи или еще более суровые обстоятельства. Потом они уже были не в состоянии покинуть свои обители, оказываясь там заточенными как в узилище. К XX в. в них находились преимущественно женщины, избравшие религиозную жизнь как призвание; небольшое, но стабильное число монахинь составляли дочери, обетованные родителями Господу[1049]. К счастью, женские монастыри редко принимали явно крамольных или очевидно не соответствовавших их требованиям послушниц, и потому в качестве общего правила там жили в основном преданные своему призванию монахини. До Второго Ватиканского собора монастырская жизнь была жестко регламентирована, подвергалась придирчивому надзору и контролю. Обитательницы монастырей заметно отличались от женщин из внешнего мира по кургузым и давно отжившим свой век одеяниям, наводящим на мысли о средневековье, их сурово ограждали от всех влияний внешнего мира, начиная со средств массовой информации и кончая их собственными семьями. Во многих монашеских общинах были запрещены газеты и журналы, по радио и телевизору позволяли слушать и смотреть только небольшое число программ, подвергавшихся строгой цензуре. Даже родственникам приходилось смиряться с присутствием посторонней монахини, когда они говорили с дочерью, сестрой, племянницей, теткой или двоюродной сестрой. Те же правила применялись при походах на прием к стоматологам или другим врачам либо за покупками, а также когда они бывали «дома»: визиты домой разрешались с перерывами в пять или шесть лет. Монахиню, посещавшую родительский дом, сопровождала сестра из местного монастыря, а его послушницы должны были следить за тем, чтобы обе монахини каждый вечер возвращались ночевать в монастырь. Такие правила были призваны обеспечить неукоснительное соблюдение целибата и защитить монахинь от осквернения какими бы то ни было посторонними влияниями, оставляя их под исключительным воздействием Церкви. Награда за столь жестко контролируемую жизнь с соблюдением целибата была не только духовная. Монахинь в их общинах уважали и почитали. Они были образованными, однако обычно их подготовка не связывалась с индивидуальными профессиональными склонностями, профессии навязывались им их орденом: самыми распространенными из них были профессии учительниц и медицинских сестер. Большинство духовных орденов преуспевали в финансовом отношении, поэтому не удивительно, что многие из них были весьма состоятельными. В случае серьезного заболевания и в старости монахини были ограждены от материальной нужды благодаря этим средствам. Второй Ватиканский собор перевернул этот монастырский мир с ног на голову, и сотни тысяч монахинь его покинули. Собор упразднил их уникальность, провозгласив, что «все члены Церкви получили одинаковое призвание “к полноте христианской жизни и совершенству милосердия” постольку, поскольку были крещены»[1050]. Несмотря на призвание, оказалось, что монахини были такими же, как и остальные благочестивые католики, дорогими и любимыми, но не единственными в своем роде. Более того, собор подтвердил, что монахини не могут быть священниками, эта прерогатива сохранялась исключительно за мужчинами. Чем же тогда соблюдающие целибат, приносящие жертвы и преданно служащие Господу монахини отличаются от других набожных, но не соблюдающих целибат католичек? Понятно, что ничем. «Одним махом, – пишет Патриция Уиттберг во “Взлете и падении католических религиозных орденов”, – собор свел на нет ту идеологическую основу, на которой на протяжении восемнадцати столетий покоилась религиозная жизнь Римско-католической церкви»[1051]. После Второго Ватиканского собора стремительные радикальные перемены кардинально сказались на преобразовании монастырей. Изменился рекомендуемый стиль одежды, и монахини стали выглядеть как скромно одетые женщины. Их посылали учиться в колледжи и университеты, где они общались с теми, с кем сами считали нужным. Нередко они жили, объединяясь в небольшие группы или даже поодиночке, без матери настоятельницы. Работая на интересных работах и занимая ответственные должности, доступные женщинам с соответствующим образованием, монахини получали высокие зарплаты, которые почти полностью должны были передавать своим духовным орденам, до мельчайших деталей расписывавшим их собственные траты на жизнь. Мир тоже менялся на глазах. Загадочная женская душа обрела новые возможности для выхода энергии – такие, как получение образования, продвижение по службе, работа на производстве, социальные свободы. В раскрепощении женщин невозможно переоценить освободительное воздействие противозачаточных средств даже для некоторых католичек, защищавших церковное учение в той его части, где говорится о контроле собственного тела. Тот факт, что пастырское служение для женщин все еще недоступно, означает, что монастыри более не предоставляют возможности для их восхождения по социальной иерархической лестнице, хотя это, как постоянно убеждались монахини, было вполне доступно их сестрам за пределами Церкви. И поскольку традиционно католические учебные и медицинские учреждения все в большей степени подвергались процессу обмирщения, те, кто посвящал жизнь служению другим, могли выполнять свои обязательства и в светских организациях. Уважение к ним, раньше воспринимавшееся как нечто само собой разумеющееся, ослабевало по мере усиления нападок критиков на их совместные богатства, обвинений в самодовольстве и постановке вопросов об их преданности делу решения общественных проблем[1052]. На фоне двух менявшихся миров – католицизма после Второго Ватиканского собора, с одной стороны, и основной части общества, тяготевшего к реформаторству, с другой, – монахиням и потенциальным новообращенным пришлось глубже задумываться о выборе жизненного пути. И когда это произошло, началось «кровотечение». То же самое стало происходить и в связи с резким уменьшением численности новообращенных. Следствием этих двух процессов оказалось радикальное изменение в социальном составе монахинь: основной частью послушниц их орденов становились старевшие и состарившиеся сестры. Из тридцати шести тысяч католических монахинь Канады 57 процентов достигли пенсионного возраста – шестидесяти пяти лет, а больше половины престарелых служительниц Церкви уже отметили семьдесят пятый день рождения. Монахини в возрасте до тридцати пяти лет составляют лишь 1,4 процента. В настоящее время смертность в пять или шесть раз превышает пополнение их рядов. Одним из многих следствий «кровотечения», сказывающихся на молодых монахинях, является финансовое положение: по мере того, как все больше средств расходуется на нужды пожилых сестер, число которых возрастает с каждым годом, зарплаты их работающих младших подруг становятся все более важным источником их совместного выживания. Обеспеченность сообщества монахинь представляется все более проблематичной: как обедневшие ордена смогут поддерживать их в старости спустя несколько десятилетий? Многие монахини, покинувшие свои ордена на начальных этапах «кровотечения», наряду с обетами целибата и покорности, относили эти проблемы к числу основных причин принятого ими решения. (Сегодня те, кто собирается покинуть монастыри, чаще указывают на вопросы финансирования. Их все больше возмущает обязанность передавать львиную долю своего заработка старшим сестрам, которые относятся к ним как к малым детям, присваивая себе эти средства в качестве благотворительных пожертвований.) Со времени Второго Ватиканского собора целибат стал одним из ключевых факторов в уравнении, определяющем решение стать монахиней. Само по себе сохранение девственности редко служило мотивацией для решения женщин посвятить жизнь духовному служению. Скорее оно составляло неотъемлемую и неизбежную часть религиозного призвания, нередко самую его легко выполнимую часть. Ее цена – бездетность и одиночество, – казалось, стоила получаемого вознаграждения: привилегированного положения в лоне Католической церкви; обретенной чести оставленных земных семей; образовательных, производственных и профессиональных возможностей; избавления от беспокойства, связанного с финансовыми проблемами. После Второго Ватиканского собора такого рода награды за пострижение в монахини сильно сократились. Мирянки тоже могли быть образованными, их брали на престижные места работы, иногда они даже занимали значительные должности в приходе. Зачем же тогда было давать обет целибата и лишать себя радости замужества и материнства, не говоря уже об эротических наслаждениях половой жизни? В течение двух десятилетий после собора многие монахини приходили к выводу о том, что теперь уже нет никакой убедительной причины для такого шага. «Целибат был для меня проблемой, – говорила одна монахиня-вероотступница, объясняя свое решение покинуть лоно Церкви. – Мне не хватало мужского общества»[1053]. Вторая полюбила иезуита, ощущала с ним «интеллектуальную и эмоциональную близость, чувствовала родство душ и испытывала к нему физическое влечение»[1054]. Когда преподававшая монахиня «стала фантазировать и представлять себе близкие отношения с моими старшеклассниками… я поняла, что настало время уходить»[1055]. «Мне захотелось иметь собственных детей», – вспоминала еще одна монахиня[1056]. Такими были основные причины, после 1960-х гг. приведшие к отказу благочестивых монахинь от целибата и добавившие немало «капель» в процесс «кровотечения». Со времени Второго Ватиканского собора и сексуальной революции более полумиллиона мужчин и женщин, ранее служивших Церкви, теперь с разной степенью успешности живут и работают в миру. Для подавляющего большинства этих людей именно целибат стал непреодолимым камнем преткновения на пути к исполнению их личностной и духовной миссии[1057]. «Сила девственности» Десятилетия спустя после того, как это судьбоносное событие возбудило, ужаснуло, придало новые силы и существенно изменило западное общество, североамериканская сексуальная революция основательно утвердилась в качестве определяющего направления образа жизни. К настоящему времени становятся очевидными ее результаты – прежде всего, возможно, это снизило средний возраст девственниц. В наши дни средний возраст потери невинности составляет около 17,4 года для девушек и 16,6 года для юношей, что примерно на три года меньше, чем в конце благопристойных 1950-х гг. Однако при разбивке по возрастным группам эти цифры становятся более пугающими: 19 процентов подростков теряют девственность в возрасте от 13 до 15 лет. К 16–17 годам этот показатель возрастает до 55 процентов[1058], а среди всех старшеклассников опыт половых отношений уже имеют до 72 процентов, около половины из них – более чем с одним партнером[1059]. Образ, возникающий при анализе этих цифр, представляет собой отнюдь не картину раскованной, раскрепощающей и доставляющей внутреннее удовлетворение сексуальности. Наоборот, он чреват тяжелыми последствиями, прежде всего резким увеличением числа беременностей: сейчас беременеют четверо из десяти американских девочек-подростков. В основном они становятся незамужними матерями, плохо подготовленными к исполнению родительских обязанностей. Для более четкого понимания сложившегося положения можно сравнить его с ситуацией, имевшей место в 1960 г.: тогда 33 процента матерей-подростков были матерями-одиночками, когда рожали первого ребенка; к 1989 г. этот процент взлетел до 81. Уровень заболеваний, передающихся половым путем (ЗППП), также чрезвычайно возрос, так что в наши дни к двадцати одному году примерно один человек из четырех заражен такими ЗППП, как хламидиоз, сифилис или гонорея[1060]. Еще более пугает волна распространения СПИДа среди молодых людей. Несмотря на страстные предупреждения таких известных людей, как баскетболист Мэджик Джонсон, который признался, что его безрассудные и беспорядочные половые связи привели к этому трагическому диагнозу, многие молодые люди, занимаясь сексом, все еще не предохраняются. Равным образом настораживает тот факт, что сами подростки часто делают не то, к чему призывают: хотя значительная их часть слишком рано начинает заниматься половой жизнью, немногие из них считают, что «первый половой акт лучше совершать» раньше шестнадцати или семнадцати лет[1061]. Почему же тогда они так откровенно торопят события? Главной причиной в данном случае является любопытство, а «влюбленность» в списке причин занимает второе место, причем с значительным отрывом: 63 процента девушек и 50 процентов юношей расстались с невинностью именно ради того, чтобы удовлетворить это чувство. Тревогу вызывает и то обстоятельство, что еще больше девушек (но лишь 35 процентов юношей) поддаются давлению своих возлюбленных, а 58 процентов тех и других приняли такое решение, чтобы произвести впечатление на друзей и стать более популярными. Они идут на это, несмотря на постоянно применяемую к себе оценку такого поступка с позиций двойного стандарта: две трети считают, что сексуальный опыт повышает репутацию юношей, но вредит репутации девушек[1062]. Когда-то, еще до наступления сексуальной революции, девушкам было легче хранить целомудрие. У них позже начинались менструации – скорее в четырнадцать лет, чем в двенадцать, как это бывает теперь, а замуж они выходили раньше, чаще в двадцать один год, чем в двадцать пять, как сегодня[1063]. Таким образом, молодая женщина с полным на то основанием могла подсчитать, что хранить невинность до свадьбы ей надо было всего семь лет, после чего она могла расстаться со своей девственностью при полном одобрении такого поступка родителями, Церковью и обществом. Сегодня и она, и ее брат находятся под жестким давлением гормонов и общества, которым движет половой инстинкт, где девственниц презрительно считают ненормальными, а друзья и одноклассники ехидно их подкалывают и поддразнивают, похваляясь собственной сексуальной доблестью. К тому же они часто страдают из-за отношений с поклонниками, уговаривающими или принуждающими их к половому акту, когда сами они предпочли бы от него воздержаться. Несмотря на буйные сексуальные эксперименты сегодняшнего дня даже среди самых юных подростков, 20 процентам из них удается сохранить целомудрие до совершеннолетия. Почему же поведение этих юношей и девушек отклоняется от нормы? Каким образом им удается успешнее, чем большинству сверстников, справляться с более могущественными силами? Что составляет суть их отличия от тех, кому не удалось удержаться от соблазна? Не жалеют ли они о том, что, достигнув совершеннолетия девственниками, начали половую жизнь существенно позже многих своих друзей и подруг? Эти вопросы следует рассматривать в контексте сегодняшней непростой социальной и моральной обстановки, на которую оказывают огромное влияние средства массовой информации и музыка, сильно воздействующие на миллионы молодых людей и их покупательную способность. И музыка, и средства массовой информации проповедуют удовольствия и наслаждения, рекламируют половое влечение, в музыкальной форме передавая мысль о том, что секс – хорошо, естественно, круто и все только и делают, что им занимаются. Половые отношения в их представлении – такие физические действия, которым предшествует соблазнительное, обольстительное и кокетливое поведение, когда люди соответствующим образом одеты, их позы, жесты и движения манят и влекут, а от тел исходит мускусный, животный дух. В мире, проникнутом идеей секса, феминистская интерпретация полового акта с позиции силы также свидетельствует о том, насколько тесно она связана с неравенством мужчин и женщин. К сожалению, такой подход подвел некоторых женщин к выводу о том, что для восстановления справедливости и устранения отвратительных двойных стандартов им следует перенять манеру сексуального поведения мужчин. Эта позиция, претворенная в действие, на сексуальном поприще ведет от победы к победе, прибавляя к списку все больше имен. Женщины во многих случаях сами начинают и доводят до конца мимолетные отношения с мужчинами. Они не видят и тени иронии в подходе к понятиям независимости и равенства как овладении мастерством бесчисленных разновидностей того, что Эрика Йонг удачно назвала «перепихнуться»[1064]. В агрессивной версии сексуальной революции «настоящие женщины» в карманах джинсов носят презервативы, оценивают (например, по десятибалльной шкале) крепость форм мужских ягодиц и вступают в связи с партнерами, возбуждающими в них внезапно вспыхнувшую и быстропроходящую похоть. Однако параллельно, в том же пространстве и времени, соперничая с господствующим представлением о жизни, существует другая могучая сила – агрессивно проповедующее свои взгляды «Моральное большинство», представляющее правое крыло христианства[1065]. Оно имеет свою молодежную организацию и поддерживает идущее вразрез с описанным выше подходом движение, сторонники и сторонницы которого выступают в защиту сексуального воздержания до брака и признания половых отношений только с лицами противоположного пола единственной законной формой сексуальной ориентации. Его участникам предоставляются такие же современные и действенные средства, как и те, которыми располагают их соперники, следующие этике господства всесильного секса[1066]. Самое известное движение такого толка, отделения которого существуют во всем мире, метко названо «Истинная любовь ждет». «Истинная любовь ждет» [1067] Суть философии этого движения содержится в приводимом ниже обещании, под которым подписались сотни тысяч молодых мужчин и женщин: «Истинная любовь ждет» ясно и недвусмысленно утверждает свои ценности и обязательства в отношении рода человеческого. Истинная любовь существует как дарованная Господом эмоциональная движущая сила, явственно определяемое явление, под воздействие которого попадают пары людей противоположного пола – однополая любовь не бывает ни истинной, ни святой[1068]. Когда приходит истинная любовь, благословленные ею мужчина и женщина должны сделать все возможное, чтобы их союз стал вечным, законным и почетным, освященным церемонией, определенной Библией. И лишь после этого муж и жена вступают в супружеские отношения, являющиеся возвышенной кульминацией их любви. «Истинная любовь ждет» (сначала – священные узы брака, а все остальное потом) была создана в апреле 1993 г. в американском «библейском краю» – городе Нэшвилле, штат Теннесси, после того, как молодой священник Ричард Росс был потрясен откровениями двух четырнадцатилетних девочек, признавшихся ему: «Мы единственные девственницы, оставшиеся в нашей школе»[1069]. Может быть, так оно и было, и их состояние отражало положение, сложившееся в самых разных учебных заведениях во всем западном мире. «Истинная любовь ждет» и ее искусно навязанное, обманчиво простое послание вскоре привлекли сотни тысяч тех, кто дал обещание ждать. Так зародилось это движение. В его основе лежит целибат – положительный, внушающий уверенность в себе, утешающий и ободряющий целибат. Он придает силы и укрепляет веру в себя девушек, хранящих целомудрие, а также распространяется на огромное число их раскаивающихся сестер, потерявших девственность, которых называют «вторичными девственницами». «Уже имеющим опыт половой жизни студенткам можно предложить попросить Господа о прощении и о том, чтобы дать движению “Истинная любовь ждет” обещание “с этого дня и впредь”»[1070]. Иначе говоря, «Истинная любовь ждет» дает моментальное искупление грехов, и хотя даже это движение не в состоянии восстановить порванную девственную плеву, оно несет утешение кающимся и прощение грешницам. В какофонии шквала сообщений, обрушиваемых на слушателей нашими вездесущими средствами массовой информации, заявления движения «Истинная любовь ждет» звучат спокойно и ясно. Господь не поощряет добрачные половые связи. Девственность – «дар, который можно сделать лишь единожды». «Сосредоточь внимание на том, на чем его сосредоточивает Бог: на сердце». «Стремись к тому, чтобы ожидание твое было творческим». Неразумно христианам встречаться с нехристями. Господь хочет, чтобы ты сама распоряжалась своей жизнью. В свое время Он сам пришлет тебе достойного спутника. Само по себе увлечение людьми одного с тобой пола не безнравственно, однако вступление в половые отношения с ними преступает грань библейских заповедей и потому греховно. Будь ближе к Богу. «Истинная любовь ждет» получает поддержку благодаря энергичному и умелому продвижению своих идей в массы. Представители движения предлагают молодежи типично подростковые атрибуты: тенниски, футболки, свитера, бейсболки, плакаты и афиши, подвески и брелоки, заколки, колечки, бусы, Библии, учебные пособия, литературные произведения общего характера. Лозунги, написанные на этих вещах, – «На уговоры не давайся – девственницей оставайся», «Ласкай свою собаку, а не подружку», а для девушек, потерявших невинность, но до свадьбы прекративших половую жизнь, полный печали и сожаления лозунг: «Я скучаю по непорочности» – по своей банальности и избитости вполне могут соперничать с теми, что сопутствуют любой другой чрезвычайно успешной рекламной кампании. Движение «Истинная любовь ждет» содействовало распространению христианской музыки («Ньюзбойс»[1071], «ДеГармо и Кей»[1072], Стивен Кёртис Чэпмэн[1073], «Джефф Мур и Дистанс»[1074], «ДиСи Ток»[1075], Аудио Адреналин[1076]) и танцев. Никому из тех, кто ждет, не нужно отказываться от распространенных среди подростков развлечений. Музыка и танцы – без наркотиков и секса – воодушевляют энергичных молодых людей на активное общение друг с другом, снимая при этом сексуальную энергию за счет ее трансформации и переключения на достижение социально приемлемых целей без всякого ощущения потери или лишения чего-то важного. За счет такого переключения внимания сексуальное воздержание и сила духа вдохновляют верующих, им становится значительно легче исполнять обеты. Участников движения «Истинная любовь ждет» настоятельно просят привлекать новых членов, организуя процесс на основе тщательно разработанных, полезных и детальных инструкций. В основном такого рода деятельность сводится к работе со средствами массовой информации, а также к вовлечению в движение как девственниц, так и уже лишенных непорочности девушек, которые готовы прекратить половую жизнь до вступления в брак. Так, в феврале 1996 г. движение «Истинная любовь ждет» организовало массовый митинг в поддержку целомудрия на крытом стадионе «Джорджия» в Атланте. Кульминационным моментом этого события стал подъем к куполу стадиона на канатах трехсот пятидесяти тысяч подписанных разными людьми карточек с обещанием до брака хранить непорочность[1077]. Еще более впечатляющим стал цветной разворот журнала «Лайф» за сентябрь 1994 г., на котором были изображены 211 163 таких же карточек, укрепленных на земле около памятника Дж. Вашингтону. Во время посвященного миссии движения представления в День святого Валентина в 1997 г., когда во всех средних школах США демонстрировали подписанные его членами карточки с обещаниями хранить невинность, проявились его решимость и целеустремленность. Как отмечалось в материалах движения «Истинная любовь ждет» и публикациях программы Go Campus[1078], организация этого мероприятия шла поэтапно. Сначала проводились перспективное планирование и встречи, направленные на стимулирование мотивации присоединения к движению. Затем его члены изучали Библию и значение церемонии обмена кольцами. Кроме того, они связывались с христианскими группами и клубами, чтобы в нужный момент заручиться их поддержкой, а также осуществляли контакты с администрацией школ и средствами массовой информации. По окончании представления проводилась тщательная уборка. Если строптивые чиновники системы образования в ходе долгого и непростого процесса, предшествовавшего представлению в День святого Валентина, ставили усилиям учащихся палки в колеса, «школьники вежливо говорили, что им надо будет продолжить обсуждение проблемы через какое-то время и они к нему еще вернутся». В составленных для студентов пособиях рекомендуется избегать эмоций, поскольку вполне возможно, что накал страстей будет работать против них. Там говорится, что лучше прибегать либо к другим творческим решениям, в частности к расположению экспозиции на другой стороне улицы в тех случаях, когда в школе или в университетском городке ее создавать запретили; или обращаться непосредственно к закону, в частности к Закону о равном доступе, текст которого был включен в подарочный набор, раздававшийся на представлении на случай чрезвычайных обстоятельств[1079]. Движение «Истинная любовь ждет» распространилось из американского «библейского края» по всем Соединенным Штатам, достигнув даже Стэнфордского университета в Калифорнии, где, как сетуют представители движения, девочки-подростки рожают каждые восемь минут[1080]. В 1994 г. была сформирована Стэнфордская группа, сначала называвшаяся «Студенты за традиционную сексуальную этику». «Истинная любовь ждет» также получила распространение в Канаде, особенно в «библейском краю» прерий. «Это не просто причуда, – утверждает координатор Канадского альянса за сохранение целомудрия в городе Корнуолл, провинция Онтарио. – Преподаватели рассказывали мне, что они говорят об этом <целомудрии> дни напролет в коридорах, вестибюлях и в школьном дворе»[1081]. Так же обстоят дела в коридорах и школьных дворах во многих других районах мира, включая Южную Африку, где в 1994 г., когда движение «Истинная любовь ждет» провело первую кампанию, карточки с обещаниями подписали шестьдесят тысяч учащихся и студенток. «Я еще подросток, и сложности жизни часто сбивают меня с толку», – призналась одна из тех, кто ждет, из бантустана в провинции Квазулу-Наталь. Другая девушка с радостью заметила: Хотя движение «Истинная любовь ждет» развивалось и совершенствовалось в лоне христианского протестантского фундаментализма, его создатели и руководители были благоразумны и придерживались достаточно широкого подхода к проблеме, чтобы связаться с двадцатью тремя тысячами приходов и миллионами американских верующих, разделяющих римско-католическую веру. Церковь крепко пожала их протянутую руку и официально признала движение. Ведь целомудрие представляет собой не что иное, как «новый подход к восприятию нами старого послания», – сказал исполнительный директор Миссии национальной федерации католической молодежи[1083]. Послание о сохранении невинности привлекает миллионы молодых сторонниц, которые, по крайней мере временно, воздерживаются от так широко распространенных среди подавляющего большинства их сверстниц сексуальных отношений. Конечно, часть этой привлекательности определяется самим движением – продвинутым, современным, уверенным в успехе, очевидно прибыльным и пользующимся моральным авторитетом. Новый подход к проблеме, определившийся благодаря ему, состоит в том, что девственница из чудачки превращается в своего рода престижный объект для подражания. Однако само по себе успешное представление идеала целомудрия не может объяснить его привлекательность такой силы и масштаба. Обращенными оказались не только те, кто уже испытывал влияние «Морального большинства» или воспринял принципы движения «Истинная любовь ждет» вместе с его модными нарядами как до боли знакомые. Детей представителей менее догматичных течений в христианстве и других религиях, агностиков или атеистов, никогда не разделявших взгляды «Морального большинства», привлекает движение «Сила девственности» и представление о целомудрии, которое оно проповедует. Утверждаемое в соответствии с религиозной моралью целомудрие носит обязательный характер. «Господь хочет, чтобы я была невинна», – поясняют те, кто ждет. «Господь говорит, что жить половой жизнью до заключения брака неправильно». А те, у кого больше воображения, говорят немного иначе: «Тело мое – Храм ГОСПОДЕНЬ, и я не оскверню его!»[1084]. Обещанная награда высока и очень заманчива – по воле Бога должен объявиться надлежащий спутник жизни, а с ним истинная любовь и священные узы брака. И уже в качестве мужа и жены молодожены будут раскрывать для себя наслаждения эротики, усиленные долгим периодом предшествовавшего воздержания. А период ожидания будет полон не похоти, а романтики[1085]. Позже, когда были подписаны сотни тысяч карточек с обещаниями хранить невинность до брака, «Сила девственности», с одной стороны, проявляла свою силу, а с другой – наделяла ею других. По своему характеру эта сила скорее наступательная, чем оборонительная. В основе ее лежит убеждение в том, что состояние девственности прекрасно и достойно, его вовсе не надо стесняться как чего-то старомодного или обременительного, чего-то, что нужно скрывать, пока не избавишься от него, и осознание этих простых истин внушает девственницам чувства уверенности в себе, самообладания и адекватной самооценки. До появления движения «Истинная любовь ждет» девственность нередко воспринималась как тяжкий груз. Теперь девственница может сказать: «Это моя жизнь, и никому нет дела до того, живу я половой жизнью или нет». Более того: «Если ты уверена в правильности принятого решения, для тебя не имеет значения то, что скажут другие»[1086]. «Сила девственности» стала вполне действенной. Как организация «Истинная любовь ждет» представляет собой совершенно новое явление, ее воздействие в настоящее время не поддается оценке. Нужно, чтобы прошло как минимум десять лет, чтобы можно было понять степень его значимости и оценить способность к длительному влиянию. Оно вполне может оказаться непродолжительным и лопнет как мыльный пузырь. Показателен в этом отношении тот факт, что поток информации о движении «Истинная любовь ждет» после 1994 г. стал иссякать, теперь сообщения о нем появляются лишь время от времени. Наряду с этим число беременностей девушек-подростков вновь стало расти, в большинстве случаев превращая их в матерей-одиночек. Нет никаких сомнений в том, что тысячи девушек продолжают хранить невинность в ожидании истинной любви, и нет никаких оснований полагать, что движению «Истинная любовь ждет» удалось преобразовать мораль нынешнего поколения. Движение молодых людей «Истинная любовь ждет» – самая известная и заметная организация современного движения за сохранение целомудрия, но не единственная. Есть и многие другие движения и организации, которые несут молодежи такое же послание. Сообща они содействуют привнесению в сегодняшнюю молодежную культуру устойчивой идеи сохранения целомудрия, хотя в жизнь ее воплощают далеко не все. А девственность, несмотря на то что те, кто ее хранит, не составляют большинства, теперь уже не воспринимается как позорное бремя. По крайней мере, движение за сохранение целомудрия вернуло ей статус социально приемлемого и привлекательного человеческого качества[1087]. Целибату сделали своего рода рекламу, открыто и публично заявив о том, что его соблюдают несколько молодежных кумиров. Задолго до возникновения движения «Истинная любовь ждет» Джулиана Хэтфилд[1088], певица в стиле рок, популярная среди подростков, юношей и девушек, заявила журналу «Интервью», что она девственница. Видеожокей Эм-ти-ви[1089] Кеннеди[1090], «невероятная чудачка, сделавшая чудачество верхом элегантности», в свое время выступила с такого же рода заявлением[1091]. Певец Моррисси[1092] утверждал, что равнодушен к половой жизни и как бы заново стал девственником, потому что в последний раз вступал в половые отношения много лет назад. «Секс никогда на деле не присутствовал в моей жизни, – говорил он. – Поэтому я, можно считать, человек, не имеющий пола»[1093]. Немногие более или менее известные актрисы также стремятся хранить целомудрие. Достигшая брачного возраста молодая актриса Кэссиди Рэй[1094], звезда ныне забытой мыльной оперы «Агентство моделей», уверяла поклонников в том, что, несмотря на свою дефлорацию на сцене, она в восемнадцатилетнем возрасте еще оставалась девственницей. «Я хочу хранить невинность до встречи с моим <будущим> мужем», – сказала она. Персонаж актрисы Тори Спеллинг[1095] в телесериале «Беверли-Хиллз, 90210» Донна Мартин на протяжении 10 телевизионных сезонов (1990–2000 гг.), оставалась одной из немногих девственниц на улице Родео-Драйв в Беверли-Хиллз. Зрители, затаив дыхание, следили за развитием событий на экране. Когда в 1997 г. ее чуть было не изнасиловали, стала такой же, как большинство. В фильме «Бестолковые» (Clueless) актриса Алисия Сильверстоун в роли Шер была не только самой крутой девицей в университетском городке – она оставалась девственницей, хранившей невинность для любимого юноши Люка Перри[1096]. Может быть, самым впечатляющим образцом для подражания при соблюдении целибата является Эй Си Грин[1097], мощный (рост 2 м 6 см, вес 100 кг) центрфорвард профессионального баскетбольного клуба «Финикс санз» Национальной баскетбольной ассоциации США. Не исключено, что в тридцать три года Грин был самым стойким из известных девственников и, как основатель объединения «Спортсмены за воздержание», видимо, самым активным его проповедником. «Я все еще девственник», – сказал Грин в 1997 г. Наиболее ярким примером для подражания для многих мужчин и многих женщин является суперзвезда Мэджик Джонсон[1099] из американского профессионального баскетбольного клуба «Лос-Анджелес Лэйкерз». Он поздно проклял свои необузданные и беспорядочные половые связи, которые довели его до заражения вирусом иммунодефицита. Это серьезно подпортило репутацию Джонсона, для многих олицетворявшего блистательный образ мира легкомысленного сексуального удовлетворения. Сам баскетболист так сказал о печальном уроке, извлеченном из заражения СПИДом: «Единственным видом безопасных половых связей является их отсутствие». Таким образом, совсем небольшое число девственниц и девственников вместе с одним обреченным развратником выступают против неослабного давления эротизма популярной музыки, телевидения и кино; они остаются малюсеньким островком непорочности и чистоты в чувственном сексуальном океане общества. Именно потому их значение обретает гипертрофированные размеры в глазах защитников целомудрия, особенно защищавших его профессионально. Наследие сексуальной революции обернулось взлетом до небес подростковых беременностей[1100], невероятно высоким уровнем абортов и рождения внебрачных детей, а также резким увеличением числа венерических заболеваний, передающихся половым путем, включая СПИД. Эти обстоятельства также потрясли и встревожили людей, более обеспокоенных их тревожными социальными последствиями, чем религиозными осложнениями. В отличие от «Морального большинства», в определенном смысле породившего движение «Истинная любовь ждет», эти мужчины и женщины нередко допускают или даже выступают в поддержку половых связей до свадьбы, но только между согласными в них участвовать взрослыми, а не молодежью. Для молодых людей и девушек воздержание тесно связано с очень важной для них проблемой времени, но для взрослых она не имеет значения и обращать на нее внимание им не обязательно. Такой подход, значительно отличающийся от других, привел к усилению стремления молодежи к сохранению целомудрия с использованием самых разных средств поддержки – таких, как образование, наказания, нравоучения или увещевания. Хотя эти средства пугающе сопоставимы с тактикой, применяемой в постоянно проигрываемой войне с наркотиками и почти столь же эффективной, борьба продолжается, поскольку ставки слишком высоки. Некоторые сторонники кампании за непорочную юность, исходя из принципа «чем хуже, тем лучше», выступают за изнасилование несовершеннолетних и закон об абортах, а также законодательство, направленное против нарушающих свои финансовые обязательства отцов, включая подростков. Фундаменталистское христианское движение «Истинная любовь ждет» представляет собой наиболее значительный пример нравоучительного морального подхода к проблеме. Таким же является более жизнерадостное движение «Возрожденные девственницы Америки» («BAVAM!»), в основном ведущее работу с падшими женщинами. К числу наиболее действенных в этом плане подходов относятся программы сексуального образования, оптимистически полагающиеся на силу воздействия хорошо представленной и достоверной информации. Приводимые там данные убеждают молодых людей и девушек в том, что основанное на чувстве собственного достоинства, самостоятельно избранное и свободное от передаваемых половым путем венерических заболеваний целомудрие само по себе является щедрым вознаграждением. Законодательное давление – «Ты не должен блудить с малолетними детьми», «Ты не должна с легкостью делать аборт, расплачиваясь за допущенные ошибки», «Ты не должен уклоняться от исполнения родительских финансовых обязательств» – влечет за собой последствия в форме определенных действий. Считается, что большинство людей делают все возможное, чтобы этих последствий избежать. Скорее предполагается, чем утверждается, что целомудрие как модель поведения составляет очевидный путь соответствия закону. Безопасные сексуальные отношения, которые решают все проблемы, за исключением запрещенных законом половых актов, являются вторым, близким по значению к первому, путем соответствия закону. Основная часть попыток заставить людей вести себя достойно состоит в отслеживании всех или хотя бы большей части нарушений, но это – слишком серьезная операция, чтобы рассчитывать на успех. Большинство людей вскоре понимают, что попадаются только те, кому не везет, и что наказывают именно их. Потому мотивация к исполнению этих законов в лучшем случае бывает крайне сдержанной. Моральные призывы к соблюдению целомудрия, без всякого сомнения, оказывают более убедительное воздействие, чем юридические угрозы, и наиболее ярким тому примером может служить движение «Истинная любовь ждет». Сторонницы «BAVAM!», общества «вставших на путь исправления женщин легкого поведения», представляют собой иную аудиторию, но они также руководствуются моральным императивом: «помогать в возвращении к той нравственной основе, на которой некогда создавалась Америка, позже признанная как общество высоких моральных качеств, причем делать это следует с чувством юмора». «BAVAM!» была основана двадцатипятилетней специалисткой по декоративному садоводству с западного побережья Америки Лорой Кэйт Ван Холлибик. Хоть она и не была «шлюхой в полном смысле этого слова (страдающей воспалением женского мозга, вызывающим безотчетную нерешительность при встрече лицом к лицу с любым обуреваемым желанием мужчиной)», но с домогавшимися ее мужчинами чувствовала себя очень неуверенно. Чтобы одолеть эту слабость, от которой возникала «беспокоившая меня опустошенность там, где должно было находиться мое здравое чувство собственного достоинства», она дала обет воздержания. С того времени Ван Холлибик не занималась половой жизнью «до тех пор, пока не сказала священнику“ я это делаю”». Через многочисленные веб-сайты, собственный бюллетень и тенниски с надписями: «Без секса в Сиэтле», «Я люблю тебя, парень… но спать с тобой не буду», она стремилась поделиться своим опытом с другими «вставшими на путь исправления женщинами легкого поведения». «BAVAM!» не имеет ничего общего со структурой, организацией и меркантилизмом движения «Истинная любовь ждет». Как говорится в ее бюллетене, «BAVAM!» «представляет собой отношение и поведение тех, кто хочет начать все заново, и делает именно это – все начинает сначала. Среди психологов и в религиозных кругах это явление получило название вторичной девственности». Членство в объединении свободное, но оно дает вполне определенные преимущества. Вошедшие в организацию женщины дают обет соблюдения непорочности, получают членскую карточку «Удостоверенной возрожденной девственницы» и «Удостоверение девственности», дающие веские основания для того, чтобы не допускать сексуальных домогательств. «BAVAM!» также предлагает тенниски и спортивные хлопчатобумажные свитера, ежеквартальные бюллетени и рекламную поддержку групп и собраний своих членов в США и Канаде. В отличие от движения «Истинная любовь ждет», «BAVAM!» представляет собой добровольную организацию сходно мыслящих молодых взрослых людей, сосредоточенных на соблюдении целибата в результате неприятного, печального и нездорового опыта сексуальных отношений. Наиболее значительные, серьезные и интенсивно спонсируемые кампании, проводимые в защиту юношеского целомудрия, связаны с образованием, но, несмотря на общие цели, соперничающие системы часто основывают свои действия на резко различающихся представлениях о природе человека и его поведении. В предложении, внесенном сопредседателем Консультативного совета по ВИЧ – СПИДу Комитета по вопросам образования в Нью-Йорке, подчеркивается масштаб этих разногласий: «Дети не должны жить половой жизнью», – заявил он, уверенный в том, что с этим тезисом его коллеги-советники не смогут не согласиться. К его удивлению, подавляющим большинством голосов выдвинутое им ходатайство было отклонено[1102]. Вполне возможно, что единственным предложением, которое могло бы быть принято, единственным общим знаменателем самых разных точек зрения является уверенность в том, что основное условие процесса направления или определения будущего поведения целевой аудитории составляет информация. Яблоком раздора в данном случае является вопрос о том, какой направленности должна придерживаться такого рода информации. Иначе говоря, какова конечная цель информационной кампании: следует ли в ее ходе пропагандировать сохранение целомудрия до бракосочетания молодых людей или для вступления в близкие отношения вполне хватает истинной любви? Очевидно, что мнение об этих и других ключевых проблемах в значительной степени определяют религиозные и моральные суждения: следует ли нам предлагать информацию о противозачаточных средствах или это может стимулировать сексуальную активность и увеличит риск беременности, поскольку, как известно, подростки очень неумело пользуются презервативами? Следует ли нам вселять в молодежь ужас, описывая картины ВИЧ-инфекции и СПИДа? Следует ли нам подробно останавливаться на эмоциональных, социальных и финансовых издержках нежеланного материнства? Следует ли нам разглагольствовать об ужасах абортов – как сделанных в больницах, так и нелегальных? Следует ли нам проповедовать только «секс после брака» из страха перед Господом, призывающим к соблюдению целомудрия? Или нам лучше рассказывать о таких альтернативных возможностях, как воздержание и «безопасный секс»? Следует ли нам сосредоточивать внимание на девочках, чаще становящихся жертвами сексуального насилия, или нам лучше делать вид, что двойных сексуальных стандартов не существует, и в равной степени уделять внимание мальчикам? Одним из упрощенческих подходов к проблемам такого рода стала проводившаяся в Мэриленде «Кампания для наших детей» с такими лозунгами, как: «Воздержание лишь усиливает любовь» и «Пока не прошел весь путь, есть куда идти дальше». Цель кампании, поддержанной средствами массовой информации, состояла в том, чтобы «продлить период воздержания» до взросления подростков. Многие другие программы сексуального воспитания носят более сложный характер, хотя это вовсе не означает, что они более эффективны. Некоторые из них строятся лишь на изложении информации о физиологии, но не на волнующих эмоциях, связанных с сексуальными отношениями. В последнем случае расчет делается на то, что получивший эту информацию человек, понимая суть действия механизмов своего тела, будет принимать адекватные решения относительно того, как ему поступать в каждом конкретном случае. Некоторые программы, разработанные для использования школьными советами в качестве полных программ сексуального воспитания, грешат одержимостью целомудрием, но при этом совершенно не уделяют внимания другим проблемам. Широко распространенную в Америке программу «Сексуальное уважение» – курс сексуального образования, дополненный учебниками и наглядными пособиями, – критикуют за то, что она призывает только к сексуальному воздержанию, но не уделяет внимания обсуждению противозачаточных средств и их сравнительных достоинств. Она также дезориентирует учащихся такой чепухой, как: «Ласки <до> свадьбы иногда могут повредить половой жизни в браке»[1103]. Аналогичная программа «Помощь подросткам», также принятая канадскими школами, иногда вводит учащихся в заблуждение такими, в частности, ошибочными утверждениями, как: «единственная возможность избежать беременности заключается в воздержании от полового контакта» и «правильное использование презервативов не предотвращает заражение ВИЧ-инфекцией, а только откладывает его»[1104]. «Герлз, Инк. (Girls, Inc.)» и «Отсрочка участия в половой жизни (Postponing Sexual Involvement – PSI)» представляют собой американские программы по месту жительства, к участию в которых ведущие приглашают девочек, объединенных в небольшие группы. Подходы этих программ к проблеме подросткового сексуального экспериментирования отличаются от применяемых в программах «Сексуальное уважение» и «Помощь подросткам». Курс «Предотвращение подростковой беременности (Preventing Adolescent Pregnancy – PAP)», предлагаемый в программе «Герлз, Инк.», предназначен для девочек-подростков группы риска. Их приглашают к откровенному обсуждению волнующих проблем, искушений и давления, оказываемого на них сверстниками с тем, чтобы они как можно раньше получали опыт сексуальных отношений. Как и «Кампания для наших детей» в Мэриленде, PAP стремится лишь к тому, чтобы на время отложить начало половой жизни, не подавляя ее целиком, но оставляя половой акт лишь для отношений между мужем и женой[1105]. Программа PSI была разработана доктором Мэрион Говард в Атланте после того, как она сначала раздавала литературу о противозачаточных средствах своим пациенткам подросткового возраста, а потом проводила среди них опрос. Его результаты показали, что «84 процента из них хотели знать, как лучше отказать тем, кто склоняет их к сексуальным отношениям, причем сделать это так, чтобы не оскорбить их чувства»[1106]. PSI сначала пытается внушить соблюдающим целибат подросткам, что воздержание – это здорово, а потом через ролевые игры предлагает реалистичные способы поведения, направленного на то, чтобы совладать с ситуациями, часто ведущими к вынужденным сексуальным отношениям. Движение за целомудрие подростков в Канаде развивается по пути американского. Несмотря на значительно более низкий уровень беременностей среди подростков, не состоящие в браке канадские девушки тоже ведут активную половую жизнь. Чтобы изменить такое печальное положение вещей, в Канаде, как и в США, начали проводить кампании по сохранению целомудрия. Помимо местных программ «Бросающая вызов команда» и «Подростки и сила целомудрия (Teens and Chastity Force – TAC Force)», в Канаде начали действовать движение «Истинная любовь ждет» и программа «Помощь подросткам», хотя к участию в этих организациях канадские подростки относятся более сдержанно, чем американские. «Команда, бросающая вызов» – своего рода передвижные кампании, проводящиеся командами университетских студентов. Они путешествуют по Канаде на небольших автобусах и передают собирающимся в церквах, школах и молодежных группах учащимся свой призыв скорее к «сексу после брака», чем к безопасным сексуальным отношениям, или к сохранению девственности до замужества. Участники «Команды, бросающей вызов» сами соблюдают воздержание; большинство из них активно участвуют в акциях, направленных против абортов, усматривая неразрывную связь между этими двумя проблемами. В 1993 г. они разъяснили свою позицию тринадцати тысячам подростков. В 1994 г. они разделились на две команды, охватив своей деятельностью всю страну – с востока до запада. TAC Force, группа поддержки для подростков и родителей, привлекает скромное число заинтересованных подростков на свои конференции и встречи. Несмотря на эти программы и пропаганду своих взглядов, целомудрие среди молодежи Северной Америки остается достаточно редким явлением. Обеспокоенные власти уделяют пристальное внимание раскованному, беспорядочному поведению и напору, звучащему в жалобах молодых людей. Представители администрации бросаются на спасение молодежи с вопросниками и исследованиями, в которых разврат получает документальное оформление. Еще через некоторое время они предлагают во спасение политику и программы, созданные по образу и подобию политики и программ, уже доказавших свою недееспособность как оружие на полях сражений в войне против наркотиков и других общественных пороков. В данном случае речь не идет ни о принижении значения положительных сторон этого оружия, ни об отрицании его значения в качестве воздействия на целомудренное меньшинство, составляющее около пятой части тех, кто выходит из подросткового возраста, сохранив девственность. Для этих юношей и девушек кампании в поддержку целомудрия несут гордые откровения, усиливающие их преданность принципу воздержания от половых отношений до вступления в брак по любви. Они знают, что наше одержимое сексом общество редко допускает право на отказ от сексуальных отношений, особенно когда отказывают с достоинством и уверенностью в правильности выбора в пользу сохранения девственности или целомудрия. В этом, в частности, и заключается «Сила девственности» – независимая и непреклонная. Это особенно верно в отношении девушек, чьи массовые увлечения эротическими приключениями в эпоху, следовавшую за сексуальной революцией, совсем не обязательно несли им освобождение. Их постоянно снижавшийся возрастной предел первого опыта половых отношений и резко возросший уровень беременностей, абортов и внебрачной рождаемости являются очевидным свидетельством противоположного – печальных и пугающих следствий невежества, давления со стороны сверстников и общества, а также страстного стремления к самоутверждению и любви, сколь бы преходящими и условными они ни были. Сексуальная революция бросила и продолжает бросать вызов двойному стандарту, что радикально изменило женскую долю. Но пока двойной стандарт не исчезнет, отношения между мужчинами и женщинами будут оставаться неравноправными. Выражаясь более определенно, пока похотливые мужчины будут вызывать жеребячий восторг, а их похотливых сестер будут обливать грязью как шлюх, пока общество и его законы на деле не станут воспринимать тот факт, что дети рождаются как от отцов, так и от матерей, сексуальные отношения между девочками и мальчиками будут оцениваться по-разному и иметь неравные последствия и наказания. Девушки, сделавшие выбор в пользу «Силы девственности», во многом освобождаются от груза такого сексуального стандарта. Как и у их сверстников-юношей, у них нет чувства тревоги или даже ужаса перед заражением ВИЧ-инфекцией, в частности СПИДом, и перед беременностью. Они с гордостью разделяют мнение о том, что соблюдение целибата облагораживает и возвышает. Их способность сохранять непорочность поддерживает и укрепляет присущее им чувство самоуважения и облегчает утверждение положительного образа. Обычно она основана на разумном отношении и мягкой решительности, не направленной на то, чтобы причинить потенциальному любовнику боль, обидеть его или отвергнуть. В остальном эти девушки мало чем отличаются от придерживающихся воздержания юношей. И те, и другие рассматривают целибат как состояние временное и не собираются всю жизнь прожить, не вступая в сексуальные отношения. Они разделяют убеждение в том, что их девственность – дар, которым лишь однажды можно одарить любимого человека, состоящего с ними в близких отношениях. Многие, включая всех верующих христиан, приравнивают это событие к браку. Кроме того, соблюдающие воздержание подростки видят в нем путь к приумножению разнообразия половой жизни в будущем. Они близко к сердцу воспринимают выводы кампании за сохранение целомудрия, сводящиеся к тому, что им скорее следует гордиться, чем стыдиться своего решения поступить не так, как большинство их ровесников, – не бросаться очертя голову в мир сексуальных утех, а входить в него постепенно и красиво, как большинство их знакомых и друзей. Мы пока не знаем, что произойдет с этими юношами и девушками, когда они станут взрослыми, – будут ли они соблюдать целибат до свадьбы, вступят ли в прочные постоянные отношения с избранниками или расстанутся с идеалистическими представлениями о целибате, если этого не произойдет. Но нам доподлинно известно, что в отношении этих людей к миру немалое место занимает романтическая любовь. Такое представление об Истинной Любви, о сущности которой речь пойдет ниже, превращает их целомудрие в жертвоприношение, с радостью приносимое ими ради восхитительного эротического будущего вместе с Истинно Любимым Человеком. В основе такого отношения лежит необычайно вдохновляющий романтический идеализм. Сексуальность и контрреволюция Как и все глубокие, преобразующие мир социальные движения, сексуальная революция создала собственный набор понятий, образов и риторических стереотипов, поскольку ее участники и критики стремятся понять и разобраться в вопросах, связанных с нашим изменившимся восприятием отношений, ответственности и потребностей. Как в ходе любой революции, при сексуальной революции с ног на голову были перевернуты все приоритеты, поставлены под вопрос незыблемые раньше истины, низвергнуты идеалы, ее идеологи постоянно мутили воду, смешивая в одну кучу смятение и ясность, восторг и отчаяние. В ее системе ценностей девственность невесты вовсе не обязательна. Неуступчивость женщин воспринимается лишь как раздражающий фактор, а мужская удаль – как еще одна одержанная победа, своего рода игра, в которой набирают очки, состязаясь с другими игроками. Двойной стандарт утратил ригидность, стал размытым и шатким, будто радуясь сексуальному освобождению, но при этом определяя похотливую женщину по степени развратности, а ее брата, похотливого развратника, – по степени мачизма. Сексуальная революция стала источником парадоксов – она освободила женщин от необходимости кричать «Да!», равным образом удерживая их от того, чтобы кричать «Нет!». Она предложила секс в качестве основного критерия прочности семейных отношений и счастья, потребовав от двоих партнеров изобретательности, призванной повысить эротическое мастерство и склонность к эмоциональной чувствительности, доброте, искренности, финансовому благосостоянию и физической безопасности. Она заронила сомнения в правильности морального тезиса о том, что романтическая любовь служит оправданием стремления к чувственному удовлетворению. Благодаря этим и другим способам воздействия, сексуальная революция определила новые подходы к оценке социальных и этических реалий и благодаря этому возродила более ранние представления о целибате и даже создала новые. Новый Целибат кардинально отличается от Старого Целибата, на смену которому идет. Религиозная его составляющая утрачивает значение, а на смену Божественной воле как критерию значимости приходит удовлетворенность человека собственным положением. Чего я хочу? Как я себя чувствую? Хорошо ли это для меня? Счастлив ли я? Удовлетворен ли? Хорошо ли мне? Реализовался ли я? Стал ли я богаче? Возросла ли моя власть? Расширились ли мои возможности? Достаточно ли интенсивный у меня оргазм? Потому что, черт подери, я этого достоин! Протесты против этой революции были неизбежны, несмотря на то что на ее стороне выступало значительное большинство, страстно защищавшее такие ее завоевания, как отсутствие необходимости подавлять сексуальные желания; возможность не отказывать себе в удовольствии самовыражения; признание равенства эротических потребностей мужчин и женщин; приведение моральных норм в соответствие с законами природы; самореализация; терпимость к нетрадиционным формам половой жизни; положительное отношение к естественному – открытым груди и ягодицам, распущенным волосам. В шкале ценностей противников сексуальной революции эти «завоевания» оценивались по-иному и, исходя из их миропонимания, не внушали никакого уважения. Хотя эти люди не отрицали определенных достоинств такой революции, они порицали революционные перегибы. Иногда в одиночку, иногда вместе, они выступали против секуляризации бытующих на Западе моральных норм, отхода от Бога и Божественного начала как ориентира человечества, обесценивания и коммерциализации сексуальности, а также требований олимпийских достижений в искусстве любви, которых ждут даже от самых заурядных любовников. Такая контрреволюционная перспектива рисует целибат как слабо мерцающий в грозовых небесах оазис покоя и безмятежности. Такой послереволюционный целибат имеет многочисленных приверженцев, хотя в западном мире они продолжают оставаться в очевидном меньшинстве. Часть общества – очень небольшая, но играющая весьма заметную роль, – причислила Новый Целибат к монашеству нового века. Это монашество многим обязано особой притягательности аскетизма и мистицизма как раннего христианства и буддизма, так и восточных православия и индуизма. Оно несет в себе послереволюционные представления о равенстве женщин и о стремлении к глубоким, сердечным и заботливым отношениям, взращенным на почве строгого соблюдения целибата. Монашество нового века [1107] Монахи ордена бенедиктинцев в аббатстве Пречистой Девы Марии Гваделупской в городе Пекос (штат Нью-Мексико, США), например, для молитвы разбиваются на пары, причем большая их часть состоит из мужчины и женщины. «Мы соблюдаем целибат, но любим друг друга», – пояснил один из верующих[1108]. В отличие от монахов прошлого, основные отношения которых складывались с Господом и только с Ним, эти бенедиктинцы поддерживают отношения с другими людьми и высоко их ценят, считая основным элементом духовности. Отшельники из христианской организации «Институт духовной жизни» живут общинами в монастыре Нова Нада в Аризоне и в Новой Шотландии. Они также соблюдают целибат и каждый год возобновляют обет целомудрия, «одиноко живут вместе», отгоняя тоску, но при этом не нарушая одиночества и решая мирские проблемы в ходе одиноких встреч в пустыне. В городе Окленд, штат Калифорния, в индуистском монастыре Сиддха-йога дхама соблюдение целибата требуется от всех его не состоящих в браке обитателей. «Если любишь Бога, – сказала одна ревностная поборница веры, – от некоторых вещей приходится отказываться не потому, что они непременно плохие, а потому, что они несовместимы с всепоглощающей обретенной любовью»[1109]. Другой ее ревнитель предсказал: В частности, целибат воспринимается и соблюдается этими людьми скорее как добровольно применяемое средство для углубления и гармоничного сочетания уз любви, чем как бремя лишений или жертв. Целибат и неразделенная любовь [1111] Протестантку Кэтлин Норрис, автора книги «Монастырская прогулка», настолько привлекла монастырская жизнь, что она стала монахиней ордена бенедиктинцев при аббатстве Святого Иоанна в Миннесоте. Для этого она дала обет выполнять устав ордена бенедиктинцев постольку, поскольку позволяло ее личное положение. Так как Норрис была замужем, она соблюдала данные ею обеты, часто посещала монастырь, прилежно и сосредоточенно читала Священное Писание и изучала мудрость верующих обитателей аббатства. Соображения монахинь ордена бенедиктинцев о целибате настолько глубоко проникнуты любовью, что одну из глав «Монастырской прогулки» Норрис назвала «Учиться любить: женщины-бенедиктинки о целибате и отношениях». Старшие сестры вспоминают о тех днях, когда их учили не сосредоточиваться на мыслях о сексуальных отношениях и самом половом акте. Как это ни удивительно, некоторые монахини признавались, что главной составляющей целибата является влюбленность. Одна из них рассказала Норрис о том, что впервые осознала истинное значение целибата, когда влюбилась в священника. Настоятельница придала теме огласку. Другая монахиня объяснила Норрис: когда сестра влюбляется, что случается нередко, она может использовать это событие, чтобы освободиться от романтических образов и лучше понять, что на самом деле значит быть монахиней. Бенедиктинцы понимают, что монахини и монахи дают целибату разные определения. Мужчины рассматривают его в плане воздержания от сексуальных отношений, а женщины скорее с точки зрения совместной жизни в общине и того, как справляться с отношениями эмоционального характера. Соблюдающие целибат монахи считают, что тем самым они сохраняют сексуальную энергию, которую направляют на служение Церкви или расходуют на еду и спиртные напитки, занятия спортом и работу. Монахини, напротив, относятся к соблюдению целибата с большей непосредственностью, думая, обсуждая и молясь о нем. Кроме того, они должны принимать его как личное обязательство. «Жить, соблюдая целибат, – значит каждый день делать выбор» – к такому выводу пришла одна из сестер[1113]. На основании размышлений монахинь о целибате, в частности о его корнях, уходящих в религию и любовь, Норрис делает выводы, касающиеся ее брака и обета хранить верность. Подобно целибату бенедиктинцев, брак берет начало как священное обязательство, дающееся на всю жизнь и требующее от человека выхода за пределы рационального. Как для соблюдения целибата, так и в супружеских отношениях «необходима дисциплина. И первое, и второе можно считать формой аскетизма», – цитирует Норрис одну монахиню, соглашаясь с ее точкой зрения. Ее беспокоит то обстоятельство, что современная культура поддерживает взгляд на истинную любовь, приравнивающий ее к обладанию, в то время как природа целибата, которому она отдает дань уважения, диаметрально противоположна, поскольку он «стремится к любви, не связанной ни с исключительностью, ни с обладанием»[1114]. И действительно, достигшие зрелости бенедиктинцы, соблюдающие целибат, часто говорят о том, что свободны «любить многих людей, не испытывая чувства неловкости от того, что не хранят верность кому-то одному»[1115] Проще говоря, они страстно стремятся к тому, чтобы целибат дал им «неразделимое сердце»[1116]. Возрождение мирской непорочности [1117] В огромном светском мире Новый Целибат также пустил корни. Десятилетия спустя после того, как сексуальная революция впервые нарушила пуританскую строгость послевоенного мира, люди стали критически осмысливать ее воздействие и подсчитывать утраты. Женщины, не чувствовавшие оргазмов, возмущались тем, что им приходилось их симулировать. Это стало прямым результатом революционного тезиса о том, что женщину, долго не пользовавшуюся успехом, теперь было необходимо довести до определенного уровня сексуального удовлетворения. Некоторые мужчины, раньше не задумывавшиеся о своих сексуальных возможностях и способностях, стали мучительно переживать собственную несостоятельность, к которой нередко привлекали их внимание новые критически настроенные партнерши, ведущие счет своим победам и сравнивающие ощущения, полученные от близости с разными мужчинами. Как замечали сами беспокойные любовники, сексуальные отношения, казалось, превращались в революционные битвы. Они постепенно становились обезличенными, их роль низводилась до уровня спортивных упражнений. Обычными материалами в популярных журналах стали публикации под стать такому отношению: как достичь оргазма, как лучше его или ее возбуждать, как избегать сексуальной слабости, как разогревать партнера с помощью стриптиза, соблазнять его, подзадоривать и искушать. Половые отношения все в большей степени представлялись как комплекс сложных механических навыков, не связанных с нежностью, доверительностью и душевной привязанностью. Кроме того, секс – точнее говоря, Новый Секс – требователен к участникам действа. Как и другие серьезные соперники, они должны быть в великолепной физической форме, чтобы у партнера не было даже подозрения на порок или изъян. Особенное значение это имеет для женских тел, которые должны быть худыми и поджарыми, благоухающими, без неприятных запахов, с выбритыми в подмышках и на ногах волосами, блестящей и слегка увлажненной кожей, ухоженными и в хорошем тонусе. К мужчинам отношение более снисходительное, но отвислые животы, дряблая грудь и невыразительные половые члены представляют собой серьезные недостатки, порой постыдные или даже смехотворные. Нет ничего удивительного в том, что косметологи, диетологи, хозяева фитнес-клубов и законодатели мод пожинают изобильные урожаи, а пластические хирурги состязаются друг с другом в подъеме или увеличении грудей, удалении жира, исправлении формы конечностей и тел, а также вживлении медицинских устройств в небольшие, не пользующиеся особой симпатией половые члены. Неудивительно и то, что молодые женщины страдают от голодания, как от жуткого вампира, который вместе с кровью высасывает из них чувство собственного достоинства, здоровье и – не в последнюю очередь – способность и желание вступать в сексуальные отношения. В чем же заключается революционное освобождение мужчин и женщин, втянутых в эти изнурительные и пагубные отношения? В чем они видят восхитительную свободу, радостное самовыражение, воодушевляющее равенство? Поскольку в сексуальных связях они видят скорее набор напряженных и рискованных физических упражнений, которыми занимаются на состязательной основе, чем любовную близость заботливых, чутких и снисходительных друг к другу партнеров, им все меньше хочется вступать в эротические отношения, и со временем они стремятся их избегать. Целибат для них становится чем-то вроде дара небес, позволяющего освободиться от неприятных повседневных забот, доставляющих немного удовольствия, но сильно раздражающих и вселяющих постоянную тревогу. Потому и те (обычно женщины), кто глубоко задумается над сексуальными отношениями, возникающими в их жизни, позже решают от них отказаться. Половой акт, приходят они к выводу, должен переступить за пределы физических границ, чтобы затронуть сердце и душу. Совокупление должно стать подлинным взаимопроникновением, проявлением любви, нежности и уважения. Если оно лишено этих основополагающих качеств, лучше от него отказаться, потому что оно не даст истинного удовлетворения, превратившись в унизительное развлечение или спорт. Те, кто предпочел воздержание и целомудренный образ жизни, по крайней мере, в краткосрочном плане, сделали продуманный и обоснованный выбор, как они полагают скорее раскрывающий перед ними новые горизонты, чем чего-то их лишающий. Однако Новый Целибат все еще продолжает оставаться слишком новым, слишком недавним явлением, чтобы пытаться анализировать его в долгосрочном плане. Мало кто из соблюдающих его непорочен. Эти люди знают, от чего отказываются и почему. Они стремятся – и большинство достигает цели – к раскрепощению и контролю над собственной жизнью, а также к наполнению отношений страстными чувствами. Некоторым также удается повысить духовную наполненность, к чему они страстно стремились раньше, чтобы заполнить пустоту их сексуально активного поведения. Сторонников Нового Целибата достаточно много, чтобы говорить о тенденции, если не о движении; их представители и защитники стали достаточно много о них писать. Наиболее широкую известность получили книги Габриель Браун «Новый целибат: путешествие к любви, близости и крепкому здоровью», первая работа такого жанра, Силии Хэддон «Чувственная ложь» и Салли Клайн «Женщины, страсть и целибат». Работа «Новый целибат» впервые была опубликована в эпоху, предшествовавшую распространению СПИДа, в 1980-е гг. – время вседозволенности, и предназначалась она тем, кто отвергал буйные новые времена, а вместо них искал путь к обретению более глубокой духовности и более полных возможностей для выражения сексуальности. Из всех этих возможностей самую ярко выраженную и привлекательную составляет целибат. В то время, также отличавшееся поразительным радикализмом, такая диковинная точка зрения у многих лишь вызывала усмешку. Чтобы противостоять такому отношению к вопросу, Браун писала книгу в назидательном тоне, сосредоточив внимание на представлении целибата как заслуживающей внимания возможности даже для вполне здоровых и состоящих в браке людей. «Новый целибат» произвел сенсацию. Он дал определение проблеме, волновавшей многих людей, и утвердил обоснованность ранее опороченной идеи целибата. Однако ко времени переиздания книги в 1989 г. на соблюдавших целибат уже не смотрели как на чудаков со сдвигом по фазе. Отчасти из-за СПИДа, в гораздо большей степени из-за пресыщения излишествами сексуальных отношений, которые ничего не давали ни уму, ни сердцу, целибат вышел из подполья и вернул себе положение массовой тенденции. Это подтверждается статистическими данными. В 1986 г. Энн Лэндерс, североамериканский специалист по вопросам морали и нравственности, опубликовала результаты масштабного опроса, в котором приняли участие 90 000 женщин. Мир, но не Габриель Браун, был ошеломлен, узнав, что 72 процента респондентов Лэндерс предпочитают, чтобы в ходе полового акта их «крепко обнимали и нежно с ними обращались». При этом они вовсе не были старухами в постклимактерическом возрасте – в 40 процентах случаев им было меньше сорока лет[1118]. Два года спустя в журнале «Маклинз» отмечалось, что ежегодно проводимый его сотрудниками в Канаде «опрос общественного мнения по проблемам секса» обнаружил 20-процентное уменьшение категории «до некоторой степени <сексуально> активен», 50-процентное увеличение тех, кто стал реже заниматься половой жизнью, и 25-процентный рост численности тех, кто вообще отказался от сексуальных отношений. Журнал «Пентхаус» еще раньше провел опрос читателей по теме целибата, результаты которого показали, что целибат «вновь обретает респектабельный облик», причем основную роль в этом играла не только угроза СПИДа. Им боялись заразиться менее половины мужчин и меньше 40 процентов женщин. Их отношение к проблеме определялось соображениями эмоционального и духовного порядка. Более того, больше половины из тех, кто соблюдал целибат, рассматривали это как здоровое явление, а 74 процента женщин и 68 процентов мужчин полагали, что их взгляды на противоположный пол стали более широкими[1119]. Эти масштабные и достоверные опросы в значительной степени укрепили точку зрения Браун о том, что ее современники могли остановить свой выбор на целибате и соблюдать его, не опасаясь, что их станут высмеивать, а соблюдение целибата могло им дать очень многое. Во-первых, половой акт – нечто гораздо большее, чем простое физическое действие. Когда люди понимают, что ожидают от физической близости чего-то гораздо большего, чем простого физического акта, они вполне могут сосредоточить внимание на чем-то ином. Именно по этой причине Браун выступает с критикой широко распространенного после сексуальной революции подхода, сводящегося к тому, что половые отношения – нормальное явление, «методология “всеобщего выражения Истинной Любви”». В этом плане она осуждает врачей-сексологов и психологов, согласных с таким подходом к «нормализации» половых связей и с отношением к неспособности их осуществлять, как к чему-то болезненному, требующему лечения. Целибат, напоминает Браун читателю, также является разновидностью сексуальности, однако проявляется он в «хорошей» и «плохой» формах. «Хороший» целибат – это свободно и сознательно сделанный выбор человека, считающего его «правильным» и «естественным» и исходящего из «определенных духовных и эмоциональных предпосылок; благодаря этому положительные достоинства целибата могут быть оценены в полной мере»[1120]. Основная часть книги посвящена обоснованию идеи Браун о том, что целибат может стать здоровым, положительным, жизнеутверждающим способом снижения стресса, достижения баланса между физическим и духовным началом и упрочения отношений. Такая доставляющая радость, целомудренная и не стесненная условностями близость может укрепить брачный союз, а также другие отношения. Большее преимущество в данном случае получают женщины, поскольку такие отношения позволяют им выявлять и отвергать старые модели поведения, создавшие и ограничившие свободу их самовыражения. После достижения такой близости, не претендующей на обладание, они чувствуют личную независимость и свободу. Тем не менее Браун не идет дальше восторженного описания указанного явления и не дает определения его причине, а именно способности ослаблять иерархические властные отношения между мужчинами и женщинами. Этому выводу она предпочитает лишь перечисление преимуществ для двух полов. «Новый целибат» сулит мужчинам во многом такие же выгоды, как и женщинам, включая улучшение отношений и большее уважение к ним. Это «может помочь мужчине найти новые подходы к личному общению и близким отношениям с другими» и «представить себе свою жизнь более отчетливо, чтобы лучше управлять своими действиями, научиться выбирать то, что он хочет, и кого он хочет видеть рядом с собой». Кроме того, он может «всерьез подойти к решению проблемы своих мужских потребностей, поскольку обретет возможность разделения восприятия потенции и сексуальности»[1122]. Браун также предлагает краткое изложение аргументов в пользу целибата, сходных с теми, о которых более подробно шла речь в разделе «Сила спермы». Она пишет о том, например, что отказ от сексуальных отношений равносилен сохранению «сексуальной энергии», и утверждает, что «на протяжении столетий целибат был признанным средством лечения импотенции». Вместе с тем она тут же добавляет, что соблюдающие целибат мужчины составляют полную противоположность импотентам, а сам целибат «можно рассматривать как “источник чрезвычайно высокой потенции”»[1123]. Последняя глава «Нового целибата» заканчивается разделом «Некоторые рекомендации о том, как соблюдать целибат». «Подумайте об этом как об отпуске, – обращается Браун к читателю. – Во время отпуска люди обычно больше отдыхают, чувствуют себя спокойнее, не испытывают такого давления, как на работе, стремятся получать больше впечатлений. От целибата можно ждать того же самого». Другие ее рекомендации столь же просты: получайте удовольствие, не думайте о сексе и не воспринимайте целибат как утрату. Браун призывает тех, кто соблюдает целибат, искать самовыражение новыми, доставляющими удовольствие способами: с головой погружайтесь в работу, говорит она им, обедайте с друзьями, ешьте сколько душе угодно, ходите домой в одиночку, влюбляйтесь, радуйтесь романтическим встречам. Благодаря этим и другим приятным возможностям соблюдающие целибат люди могут жить более насыщенно и разнообразно, так, как позволяет им избранный ими образ жизни. В «Чувственной лжи» Силия Хэддон рассматривает целибат в связи с сексуальными удовольствиями – такой подход к проблеме все еще господствует в общественном сознании. Подтверждая свои выводы эпизодами из частной жизни и откровениями близких людей, она рассматривает непростой вопрос, касающийся современных проблем людей, соблюдающих целибат добровольно и вынужденно. Она пишет об одиночестве тех, кто обречен на вынужденное соблюдение целибата, их чувство культурного отчуждения среди людей, плохо понимающих их положение. Вместе с тем Хэддон восхищается непорочностью первых и сравнивает их с верующими прошлых столетий, которым состояние добровольного целибата приносило глубокое удовлетворение. Автор также рассматривает разные формы современного целибата и их воздействие на чувства тех, кто его соблюдает. Хэддон не приходит к какому-то окончательному выводу, но предполагает, что большинство людей могут с ним смириться. Наряду с этим она замечает, что, когда монахов, в прошлом соблюдавших целибат, побуждали выйти из орденов, членами которых они состояли, и жениться, они легко приспосабливались к половой жизни. На примере нескольких взаимосвязанных историй из жизни Хэддон выступает против нынешней одержимости сексом и того, что ей представляется отклонением от норм морали и духовности через воздействие на личность. Она обращается к любви, видя в ней непреходящую ценность как для связанных с соблюдением целибата отношений, так и для отношений, с его соблюдением не связанных, утверждает, что нам надо Хэддон особенно пугают крайности сексуальной революции, поскольку, опасается она, такие крайности «уведут нас от близости, привязанности и доброты к сексуальным отношениям, характеризующимся жестокостью, соперничеством, господством одного и подчинением другого. Что-то безнравственное есть в нашей нынешней любви»[1126]. Больше всего ей хочется, чтобы был положен конец сексуальным излишествам и отношению к людям, определяющемуся «скорее функцией их гениталий, чем чувствами сердца»[1127]. Хэддон не поддерживает соблюдение целибата, не осуждает его, она даже не претендует на понимание того, почему его соблюдение некоторых людей освобождает, а других подавляет. Однако важной особенностью ее размышлений являются откровенность и растерянность – ориентиры, способные лишь обозначить проблемы, но не привести к их решению. Как критический наблюдатель общественной жизни в период сексуальной революции, Хэддон верно подметила, что целибат, с которым сама она сталкивалась нечасто, отражает сложности жизни тех, кто его соблюдает, и утверждает как образ жизни, несущий в себе столько же любви, как и любой другой. В 1993 г. Салли Клайн выпустила в свет книгу «Женщины, страсть и целибат». Заглавие отражает ее содержание и основную тему – призыв к независимо мыслящим женщинам соблюдать целибат по причинам положительного характера. «Несмотря на действенность мифа о гениталиях», – пишет Клайн, В отличие от Браун, Клайн рассматривает сексуальную деятельность как сферу власти, где мужчины притесняют своих партнерш. Она в сердцах указывает на несоответствие между свободой, которой вроде бы должны обладать женщины, и действительностью – от необходимости, вынуждающей их делать пластические операции, призванные усилить привлекательность, до постоянных сообщений (включая порнографические) в средствах массовой информации, полностью сводящих на нет заявления о свободе женщин. Самые популярные журналы постоянно дают советы о том, как выглядеть моложе и привлекательнее, а также учат, как доставлять вашим мужчинам удовольствие и ублажать их. Косметические продукты и услуги, включая хирургические, составляют многомиллионный бизнес, обреченный на банкротство, если когда-нибудь и впрямь наступит равенство между полами. Все ценности такого рода, пропаганда и связанные с ними инструменты объединяют вездесущие и все пронизывающие сексуальные отношения. Печальным следствием этого, как полагает Клайн, является то, что Следуя такой несправедливой диалектике, целибат «с немалой долей удивления воспринимается как своего рода бунт против священной коровы сексуального потребления»[1129]. В жестокой борьбе за признание соблюдения целибата законным для женщин Клайн что-то преувеличивала, а что-то упрощала. Одно лишь существование движения «Истинная любовь ждет», не говоря уже о движениях за целибат среди взрослых, свидетельствует о том, насколько серьезно она завышала значение выдвинутого ею положения о том, что целибат современной женщины рассматривается как чрезвычайно радикальное и подрывное явление, как экономическая и идеологическая угроза. (Другие авторы описывают его более подробно и менее эмоционально. Туула Гордон, например, пишет, что женский целибат рассматривается как «странный, но безопасный», а соблюдающая целибат женщина «осуждается, как человек, выступающий против распространенного обычая вступать в счастливый брак, перед заключением которого будущие супруги договариваются о числе детей и условиях развода», ее жалеют как «неудачницу», «чокнутую», «что-то вроде усохшей старой девы»[1130]. Кэтлин Норрис полагает, что общество рассматривает целибат как «очень подозрительное» обстоятельство, «чреватое опасностью для тех, кто его соблюдает, поскольку их могут автоматически причислить к людям, которых считают инфантильными или подавленными»[1131].) Тем не менее озабоченность Клайн неравенством женщин и ее страстное желание смягчить их боль и неудовлетворенность настолько же убедительны, насколько важны. Продолжая развивать тему, Клайн описывает целибат как многостороннее явление, зарождающееся в мозгу и выходящее за его пределы, и одновременно включающее в себя и выражающее сексуальность. Оно возникает из представления об отсутствии чувства собственности и личной свободы и может представлять собой состояние сексуальности, испытываемое женщиной, когда ею не обладает партнер-мужчина. И наконец, целибат часто представляет собой средство для достижения духовной, интеллектуальной, политической и других видов свободы. Люди, у которых Клайн брала интервью, приводили и многие другие причины выбора в пользу соблюдения целибата. Они рассматривали целибат как способ получения дополнительного времени для работы и других важных видов деятельности; для духовного роста, обретения свободы, независимости и самоопределения или как стратегию, направленную на то, чтобы избежать напряженных отношений. Другие страдали от беспокойства, вызываемого половой жизнью; находили занятие сексом скучным; ранее пострадали от сексуального надругательства или насилия; боялись заразиться СПИДом или ВИЧ-инфекцией; болели, состарились, стали калеками или перенесли серьезные изменения в сфере гениталий – такие, как удаление матки. Многие соблюдали целибат, чтобы прийти в себя после того, как пережили запутанные и бурные отношения; чтобы уменьшить или избежать таких проблем, как ревность, собственнический инстинкт, зависимость, одержимость или слишком сильная привязанность; и, кроме того, потому, что хотели создать более тесные, более сердечные отношения. Клайн полагает, что «убежденные холостяки» всегда делают выбор в пользу целибата по причинам, «определенным образом связанным с определяющим представлением о независимости»[1132]. Она все подытоживает в описании, которое служит ей как определение «убежденный холостяк». Женщины, выбирающие безбрачие для выражения собственной сексуальности и дающие ему определение «убежденное», отказываются от старых определений, основанных на мужском господстве. Таким образом, «целибат по убеждению» – это Если не обращать внимания на некоторые преувеличения, «убежденные незамужние» Клайн предстают перед нами вдумчивыми женщинами, выбирающими целибат в качестве полезного средства для достижения самых разных личных целей. В их число входит свобода от таких отношений, которые могут действовать на них угнетающе, в частности потому, что их омрачает неравенство полов. Огромное число других женщин задумывались над сексуальным самовыражением, рассматривали возможность соблюдения целибата или переходили к его соблюдению, а потом делились впечатлениями на страницах газет и журналов. Многие сетовали на невольное одиночество, но подавляющее большинство тех, кто принял целибат добровольно, отмечают, что он принес им глубокое удовлетворение. Например, американская писательница Элейн Бут Зелиг отказалась установить «коэффициент пятьдесят на пятьдесят в отношениях, идеальный для многих пар», потому что одна она получала все сто процентов. «Я узнала, что слова одна и одиночество не являются синонимами», – сделала она вывод[1134]. Американская издательница Зива Квитни решила соблюдать целибат совсем по другим причинам. Это произошло после того, как она сама пришла в ужас и шокировала достойного человека, попросив его немедленно уйти после того, как они были близки. «Я чувствовала себя совершенно нелепо – как мужчина, с которым я боялась вступить в связь, который хочет, чтобы ты исчезла, чтоб он больше тебя не видел, как только половой акт завершился». Квитни соблюдала целибат на протяжении восемнадцати месяцев и за это время смогла прийти в себя. «Я стала ощущать себя как единое независимое целое, как замкнутый, полноценный мир, в котором нет места никому другому»[1135]. Многие «возрожденные девственницы» лишены физических удовольствий половых отношений, но вполне обходятся без них, поскольку гораздо больше дорожат наградами целибата. Одно из преимуществ состоит в высвобождении времени и эмоциональной энергии на дружеские отношения. «Дружба с мужчинами, женщинами, супружескими парами – это… истинный источник радости и поддержки», – отмечает франкоканадская журналистка Франсин Ганьон[1136]. Новый подход к проблеме нашел отражение в выходе на литературную сцену молодого поколения, в частности в лице сторонницы воздержания Тары МакКарти, опубликовавшей книгу «Там была, но этого не сделала: воспоминания девственницы». «Мне двадцать пять лет, и я девственница, – признавалась МакКарти. – По крайней мере, по общепринятым стандартам. Я никогда не принимала участия в половом акте». Тем не менее она получала удовольствие от орального секса и взаимной мастурбации. Очевидно, что определение, данное ею сексуальной деятельности и в связи с этим девственности, скорее специфическое, чем универсальное. Писательница объяснила свой отказ от того, чтобы «пройти весь путь», включая проникающий вагинальный половой акт, решением (навеянным воспоминаниями о движении «Истинная любовь ждет») дождаться своего истинного избранника, МакКарти, терзавшаяся сексуальными желаниями, порой задумывалась над тем, «стоило ли и в самом деле ждать, если ожидание оказывается таким долгим»[1138]. Ее воспоминания о ненайденной любви, рассказанные в основном в историях о ее любовных похождениях и сексуальных контактах (без проникновения), особенно интересны потому, что она представляет в них себя как послереволюционное отклонение от нормы. Ее мир далек от религиозных корней ее более спокойных сверстниц из движения «Истинная любовь ждет», многочисленных и действовавших в рамках прекрасно организованной инфраструктуры, помогавшей им сдерживать свои желания в ожидании любимого избранника или избранницы. МакКарти, журналистка колонки «Свежее чтиво» ирландского издания журнала «Роллинг Стоун», постоянно бахвалилась своим обаянием и привлекательностью и подчеркивала: «я не религиозная фанатичка правого крыла и не девица строгих правил. Я не из тех дам, что на балу остаются без кавалера, у меня никогда не было проблем с тем, чтобы найти парня, который провел бы со мной ночь»[1139], но она определенно предпочитала оставаться в одиночестве. В ее безумном мире девственницы по определению – это религиозные фанатички правого крыла, девицы строгих правил, дамы, остающиеся без кавалера или просто чокнутые. Будучи девственницей в собственном толковании этого слова, МакКарти признает, что многие ее друзья не без издевки говорят о том, что она «на самом деле не девственница». Ведь как ни крути, «слова целомудрие и непорочность являются составными частями понятия девственность, а я никогда не говорила о себе, что целомудренна или непорочна»[1140]. Она отвергает мнение скептиков, потому что их принцип «либо все, либо ничего – комплекс: либо девственница, либо потаскуха, – в действительности все извращает». Ее собственное понимание девственности существенно от этого отличается. Воздержание является единственной возможностью избежать беременности, а МакКарти еще не была готова иметь детей. Положение, занимаемое ею среди знакомых, в некотором смысле было уникальным, поскольку оно «повышало мое чувство собственного достоинства и неповторимости независимо от того, знает кто-нибудь об этом или нет… Именно оно продолжало удерживать меня на плаву, когда все остальные стороны жизни оказывались в подвешенном состоянии, и я теряла над ними контроль»[1142]. Достаточно откровенные и сосредоточенные на собственных проблемах воспоминания МакКарти в основном представляют интерес как показатель «тенденции развития отношения к девственности», о которой после сексуальной революции не принято много говорить, но среди тех, кто ее не поддерживает, вопрос обсуждается все более широко. Может быть, МакКарти ни с кем из таких людей лично не знакома, но она не одинока. Она оригинальна в том, как выстроила свою систему ценностей и как ей удалось определить критерии, позволяющие выразить сексуальность – «может быть, я стала настолько похожа на шлюху, насколько это доступно девственнице»[1143], – не подвергая (по ее мнению) риску свою девственность и не теряя чувства собственного достоинства. Напротив, МакКарти чувствует себя полной сил и уверенной в себе. «В конце концов, я поняла то, что уже знала, – я стою того, чтобы ждать, и кроме влагалища у меня есть еще очень много того, что я могу предложить»[1144]. В качестве декларации молодежного сексуального бунта ее книга «Там была, но этого не сделала: воспоминания девственницы» свидетельствует о появлении новых литературных работ, несущих положительное отношение к девственности в противовес широко распространенной в обществе точке зрения о том, что половая жизнь необходима, нормальна и вполне доступна. В современной женской литературе о целибате обычно признается тот факт, что страстные сексуальные желания составляют определенную проблему, но она имеет второстепенный характер. Одним из ее очевидных решений является мастурбация. Многие феминистки считают ее прекрасным выходом из положения, даже желательным. Останавливаясь на этом подробнее, одна из авторов пишет: Салли Клайн с этим согласна, она уверяет «убежденных холостяков» в том, что мастурбация вполне может стать составной частью «целенаправленного, добровольно избранного целомудрия… в сочетании с независимым, самостоятельным взглядом на проблему»[1146]. «Белая ворона» Тара МакКарти идет гораздо дальше, удовлетворяя свои сексуальные потребности путем взаимной мастурбации и орального секса. Однако Габриель Браун неодобрительно относится к самопроизвольному половому возбуждению. «Мастурбация… прежде всего, является сексуальной активностью… если вы хотите соблюдать целибат, не следует мастурбировать»[1147], – считает она. Очевидно, что разные взгляды на трактовку целибата определяют различие подходов к проблеме мастурбации. Современные феминистки усматривают в этом положительное дополнение к целибату. Мыслители, рассматривающие целибат с позиций сексуальности, полагают, что Целибат лесбиянок против «смерти лесбийской кровати» [1148] Лесбиянки и гетеросексуалисты в отношении целибата сталкиваются с одними и теми же проблемами, однако у лесбиянок, кроме того, возникают дополнительные основания для беспокойства. Одним из наиболее очевидных обстоятельств в этом плане является то, что, несмотря на повышение уровня толерантности в западном мире, обстановка там все еще далека от того, чтобы гомосексуалисты без опаски обнаруживали или, по крайней мере, не скрывали свою сексуальную ориентацию. Некогда совершенно невообразимое ее раскрытие и теперь все еще проблематично. Учитывая это обстоятельство, осмотрительные или консервативные лесбиянки могут стремиться к соблюдению целибата как самого безопасного способа защитить себя от общественного порицания и бесчестья. Целибат лесбиянок ни в коем случае не ограничивается скрытой сексуальностью. По ряду достаточно сложных причин, включая общественное осуждение, разочарование в семейной жизни, оскорбления и изнасилование родителями, лесбиянки вступают в половую связь значительно реже, чем гетеросексуальные женщины или мужчины-гомосексуалисты[1149]. Лесбиянка-психотерапевт Марни Холл отмечала: «Лесбиянки, которым еще двадцать лет назад ставили диагноз душевнобольные, потому что они вступают в связь с другими женщинами, теперь считаются нездоровыми, поскольку в такую связь не вступают»[1150]. Такое состояние, известное под названием «смерть лесбийской кровати», беспокоит несметное число женщин, которые из-за него нередко ставят под вопрос состояние своего психического здоровья. Одним из основных источников постоянной тревоги для лесбиянок является широко распространенное ныне благоговение перед половыми отношениями, гордым продуктом сексуальной революции. Тезис о том, что большинство «нормальных» людей занимаются половой жизнью и поэтому те, кто соблюдает целибат, не совсем нормальные, смущает как лесбиянок, так и гетеросексуальных женщин, порой толкая их на нежелательные сексуальные связи. Не помогают им и некоторые профессиональные врачи, относимые Холл к «школе сексуальной терапии по принципу: чем больше, тем лучше». Хотя женщины, пережившие насилие или грубое сексуальное домогательство, обычно испытывают глубокое отвращение к половому акту с кем бы то ни было, даже с любящей и любимой женщиной-партнером, многие медицинские публикации по этому вопросу, как и многие врачи, сосредоточивают внимание на восстановлении у таких женщин нормальных сексуальных желаний и функций. Они говорят (или имеют в виду), с горечью выражаясь словами Кэролин Гейдж: «Мы хотим только помочь вам попасть туда, где вы сами захотите вступить в связь», вместо того, чтобы найти слова, которые начали бы залечивать хроническую боль женщины: «Вы не должны заниматься любовью. Вам никогда не нужно будет вступать в близкие отношения»[1151]. «Образование пар, в основе совместной жизни которых лежат несексуальные отношения <нынешний “бостонский брак”?>, – совершенно нормальное явление для многих долговременных пар лесбиянок»[1152]. Гейдж обосновывает свой тезис о праве на целибат «без предрассудков или наказаний», приводя довод о том, что лесбиянство «исчезает как своего рода культурное убежище, где изнасилованные женщины могли бы определять и приспосабливать к своим желаниям наши интимные потребности». Вместо традиционного отношения к лесбийской любви как к дающему утешение убежищу теперь лесбиянок осуждают на основе послереволюционных ценностей, в соответствии с которыми сексуальность приравнивается к нормальности, а целибат к функциональному нарушению. Для них даруемое воздержанием психологическое утешение категорически запрещено, оно равносильно тому, что к ним будут относиться как к людям с отклонениями от эмоциональной нормы, как к заблудшим душам в мире, где взрослая сексуальность является мерилом душевного здоровья и социальной адаптации. Эти люди, соблюдающие целибат, страдают от двойной печали: от того, что с ними сотворили в детстве, и от того, что их поведение ложно истолковывается во взрослом состоянии. Положение еще более осложняется тем, что лесбиянки не всегда отчетливо представляют себе, как следует определять сексуальные отношения. Должны ли они включать соприкосновение гениталий? Если партнеры только ласкают и обнимают друг друга, прижимаются друг к другу и занимаются петтингом, сексуальные это отношения или такое допустимо при соблюдении целибата? Иначе говоря, на тех лесбиянок, которые путаются не столько в неопределенности природы своей сексуальной ориентации, сколько в проблемах сексуального самовыражения, огромную и совершенно излишнюю тяжесть налагает расплывчатость определений. Целибат в эпоху СПИДа Окончание II тысячелетия принесло с собой сложнейшую проблему, с которой когда-либо сталкивался западный мир в сфере сексуальности. СПИД прокрался в наш дом как странный вирус неизлечимой «экологической болезни». Шаг за шагом, по мере того, как в самых разных средствах массовой информации появлялись описания странных симптомов заболевания, сводившихся к тому, что иммунная система зараженного человека не может этому вирусу противостоять, западному обществу была представлена чума XX в. СПИД обнаруживал свои свойства с мучительной медлительностью. Пока первым жертвам удавалось поставить печальный диагноз, проходило много времени; еще дольше нужно было ждать, пока больные начинали умирать. По мере того как разворачивались события, стал вырисовываться истинный масштаб охватывавшего людей ужаса – ведь это самая тяжелая смертельная болезнь, передающаяся половым путем, известная человечеству. СПИД стал поражать гомосексуалистов, потом постепенно протянул свои щупальца в сторону наркоманов, употребляющих наркотики внутривенно, и тех, кто получал зараженную кровь. Медицинские переливания крови и нестерилизованные иглы нередко служили инструментами смерти и приводили к заражению людей. Бушевали споры о происхождении СПИДа, его лечении, возможном распространении среди ничего не подозревавших, не подготовленных к тому людей. СПИД разразился как библейское моровое поветрие, и никто не мог быть уверен в том, что страшная болезнь обойдет его стороной. Нараставшая истерия множила козлов отпущения: гомосексуалистов, наркоманов, коловшихся героином, больных гемофилией. Периоды времени между заражением и появлением симптомов болезни становились все более продолжительными, смещаясь от месяцев к годам и даже десятилетиям. Возникла отрасль производства защитных средств. Полицейские, как зубные врачи и другие доктора, в массовом порядке начали пользоваться резиновыми перчатками, поскольку кровь, сперма, слюна и моча задержанных, больных СПИДом, оказались ужасной заразой. После того как сотрудники стали бунтовать, когда им давали задания, при исполнении которых существовал риск заражения неизлечимым вирусом, были пересмотрены руководства по использованию рабочих мест. И повсюду в банях, саунах, номерах гостиниц мужчины и женщины каким-то образом реагировали на это, переоценивали ситуацию и возмущались до глубины души. От начала веселой сексуальной революции и до эпохи СПИДа прошло лишь около двух десятилетий. СПИД превратил целибат в объект всеобщего внимания, сделал его предметом обсуждения на срочно собиравшихся публичных и частных форумах как проблемы, не имеющей моральных и религиозных аспектов, с позиций которых целибат рассматривался раньше. Никогда до этого в истории человечества решение принять целибат или отвергнуть его не казалось людям настолько жизненно важным. Рассказ о нынешней эпидемии, охватывающей последние годы, краток и трагичен. Некогда самыми губительными в мире болезнями, передающимися половым путем, были сифилис и гонорея, позже к ним присоединился трудно поддающийся лечению и повторно развивающийся герпес. Однако в отличие от своих предшественников СПИД почти всегда заканчивается летальным исходом, и развитие его от ВИЧ-инфекции мучительно, часто сопровождается нестерпимыми страданиями. Поскольку первоначально инфицированными носителями болезни были в основном гомосексуалисты, люди, жившие со СПИДом и умиравшие от него, если можно так выразиться, страдали в двойном объеме – и от самой болезни, и от широко распространенных подозрений, страха и даже осуждения. В литературе о СПИДе сложилась собственная оценочная лексика, в завуалированной форме проводящая между больными моральные различия. Дети, больные гемофилией, пациенты хирургических отделений, зараженные при переливании крови, и женщины гетеросексуальной ориентации, зараженные мужчинами-бисексуалами, скрывающими свою сексуальную ориентацию, являются невинными жертвами. Равным образом, гомосексуалисты, наркоманы и проститутки являются виновными жертвами, заслуживающими жестоких наказаний, которые несет эта смертельная болезнь. На деле люди сторонятся даже невинных жертв: под нажимом родителей здоровых детей администрация выгоняет из школ детей, больных СПИДом; нервные медсестры и медицинские работники зачастую игнорируют потребности пациентов; когда работодатели узнают, что кто-то из их сотрудников заражен ВИЧ-инфекцией, его увольняют с работы. Этим прокаженным XX в. не надо звонить тревожным колокольчиком, когда они с трудом волочат ноги во враждебно настроенных городах, но не страдающее от ВИЧ-инфекции население реагирует на них, испытывая те же чувства отвращения и ненависти, что заставляли наших предков побивать камнями и издеваться над прокаженными. Четыре фактора определили СПИД как жуткую болезнь, отличающуюся от других: неизлечимость; изменяемость и создание еще более вирулентных штаммов; передача через жидкости организма; связь с гомосексуализмом. Проще говоря, порядочные люди не заражаются этой грязной болезнью. Порядочные люди живут с супругами, или являются целомудренными сторонниками разнополой любви, или это небольшая горстка невинных, без всяких с их стороны прегрешений получивших зараженную кровь. Моральная установка, определяющая рассуждения о СПИДе, немногим отличается от гневных тирад, в былые века обличавших сифилис и гонорею. При всех обвинениях был возможен лишь один подход к проблеме – консервативный. Поэтому совсем немного потребовалось, чтобы прийти к выводу о том, что СПИД и однополая любовь – моровая язва, угрожающая существованию всего человечества, и Божья кара за достойные осуждения грехи людей. «СПИД представляет собой отклонение от нормы» – это широко распространенное выражение несет в себе скрытые опасные последствия. Оно ведет к разработке направленных против СПИДа программ для проведения образовательных кампаний, схожих с некоторыми программами против преступности, направленными на то, чтобы напугать потенциальных нарушителей. Однако в нашем случае речь идет о том, чтобы принудить людей к моногамным разнополым отношениям или, если этого не получится, к неукоснительному соблюдению целомудрия. Такая срочность, обусловленная близостью конца света, в значительной степени создала ту атмосферу, в которой проходят споры о целибате в эпоху СПИДа. Все остальное сделала сама болезнь неумолимыми и безжалостными убийствами. Секс и СПИД [1154] СПИД впервые обнаружил себя на публике в качестве таинственного убийцы в 1981 г., когда, по всей видимости, искал себе жертвы среди гомосексуалистов. К 1983 г. на сцену вступили сексуальное поведение и ВИЧ-инфекция. Мало-помалу в число страдающих «болезнью гомосексуалистов» входили и другие категории страждущих: больные гемофилией, наркоманы (коловшиеся общими иглами) и люди, испытывающие влечение только к представителям противоположного пола. Все те, кто заболевал ею, умирали. Врачи и исследователи продолжали собирать данные. Основные и альтернативные средства массовой информации пестрили душераздирающими историями о заражениях, об оборванных жизнях, о часах, которые невозможно заставить отсчитывать время вспять. В июле 1985 г., когда о своей уязвимости стали заявлять известные личности, драма взошла на новую ступень. Первой из таких знаменитостей стал Рок Хадсон[1155], признавшийся в гомосексуализме и в надвигавшейся неотвратимой смерти от СПИДа, последовавшей три месяца спустя. Откровения голливудской звезды настолько потрясли президента Рональда Рейгана, что он впервые выступил с заявлением на эту тему, которую раньше обходил молчанием. Его рекомендации сексуального воздержания вслед за моногамным браком прозвучали чрезвычайно упрощенно и консервативно, они совершенно не учитывали реального положения вещей, сложившегося в жизни многих людей, прежде всего тех, кто был подвержен особому риску. Проблема СПИДа вновь вызвала резкий подъем напряженного внимания в 1991 г., когда чемпион Национальной баскетбольной ассоциации Ирвин «Мэджик» Джонсон, герой международного уровня для миллионов людей, храбро признал, что он тоже ВИЧ-инфицирован. Его заявление вызвало шок. В отличие от Хадсона, Джонсон был страстным приверженцем любви к противоположному полу, признавался в том, что спал с огромным числом женщин, порой даже не с одной зараз. Мир гетеросексуалистов пробрала от страха коллективная жуткая дрожь. Если СПИД смог получить Мэджика Джонсона, значит, им мог заразиться кто угодно. Настрой книги Джонсона «Что ты можешь сделать, чтобы не заразиться СПИДом» был таким же тревожным, как и речь Рейгана. «Возьми ответственность на себя, – призывал знаменитый спортсмен. – Ведь речь идет о твоей жизни. И помни: самый безопасный секс – его отсутствие»[1156]. Миллионы людей были в курсе этого послания, некоторых оно убедило, но сама мысль о том, что целибат – единственное средство от СПИДа, тревожила и заставляла задуматься. Целибат представлялся настолько несокрушимой, могучей панацеей от беды, что такие его сторонники, как Джонсон, не предлагали никаких других вариантов. Пять лет спустя после поразительных откровений Джонсона американский боксер Томми Моррисон на пресс-конференции со слезами на глазах признался, что за сорок пять минут до того узнал, что его второй анализ крови на ВИЧ-инфекцию оказался положительным. Как и Мэджик Джонсон, он тоже заразился СПИДом, поскольку вел беспорядочную половую жизнь с представительницами противоположного пола. «Честно говоря, я был уверен в том, что у меня больше шансов выиграть в лотерею, чем подцепить эту заразу, – сказал Моррисон. – Никогда в жизни я так не ошибался. Единственное средство предотвратить заражение ею – неукоснительное воздержание». И добавил, обращаясь к молодежи: «Все поколение таких же ребят, как я, и в грош не ставило моральные ценности, которым учили нас родители… Если я помогу хоть одному человеку серьезнее относиться к половой жизни, на мой счет будет записан самый серьезный нокаут»[1157]. Пострадавшие спортивные знаменитости со слезами на глазах, с чувством глубокого раскаяния и душевной открытости предлагали целибат как магическое средство, которое, если б они только знали об этом, могло их спасти. Но целибат – обязательство долговременное. Реально ли было для них самих или для тех, кого они обратили в свою веру, соблюдать его на протяжении долгих лет, может быть, даже всей жизни, без единого, чреватого смертельным исходом, нарушения? Катастрофа ударила и по «Джеффри» – нью-йоркской пьесе, на основе которой позже был снят художественный фильм, посвященный именно этой проблеме. Джеффри – получивший широкую известность молодой актер, подрабатывающий официантом, вынужденный постоянно бороться за существование, гомосексуалист, в ужасе следящий за тем, как СПИД одного за другим косит людей из его ближайшего окружения. В конце концов, взвесив все «за» и «против», он отказался от половой жизни. Но Джеффри был мужчиной видным, через некоторое время он встретил Стива, своего принца на белом коне. Тот его поцеловал, после чего признался, что ВИЧ-инфицирован. Джеффри осознал всю опасность сложившегося положения, усилившего его стремление к соблюдению целибата, хотя он не мог заставить себя прекратить отношения со Стивом. Пример друзей Джеффри, включая больного СПИДом Дария и его неинфицированного старшего любовника, побудил героя отказаться от целибата, брать от жизни все, что можно, и, наконец, заняться безопасными половыми отношениями. Джеффри обратился за советом к священнику, попытавшемуся его совратить и с издевкой ответившему на его вопрос о том, что священникам полагается соблюдать целибат. Тем не менее, хотя ему не хотелось прекращать отношения со Стивом, он не стал отказываться от ранее принятого решения. История Джеффри разрешилась после того, как он испытал психическое озарение. Он пригласил Стива на романтический ужин при свечах, во время которого запечатлел на его губах долгий, нежный поцелуй. «Джеффри» напоминает огромному числу зрителей, что даже в том случае, когда речь идет о жизни и смерти, соблюдение целибата – дело нелегкое. В нескольких романах[1158], лучшим из них является «Смерть друзей», испано-американский писатель детективного жанра Майкл Нава повествует об участии калифорнийского защитника по уголовным делам адвоката Генри Риоса в раскрытии ряда убийств, а также о его личной жизни с молодым Джошем Манделем, у которого ВИЧ-инфекция в итоге переходит в СПИД. По мере ухудшения крови Джоша он издевается над неинфицированным Генри, изменяет ему с другими обреченными любовниками и, в конце концов, уходит к одному из них от Генри, а тот позже возвращает Джоша и ухаживает за ним до его смерти. В конце романа «Смерть друзей» Джош умирает. Мысль, к которой автор хочет привлечь внимание читателя в этих прекрасно написанных детективных историях, конечно, не сводится к необходимости воздержания; его заслуга состоит в том, что в этих произведениях в литературной форме высвечивается проблема СПИДа и жестокие страдания, выпадающие на долю людей, заразившихся страшной болезнью. Горести и радости приключений Генри Риоса, запечатленные в фильме «Джеффри», отражают реальность СПИДа гораздо более тонко и многогранно, чем искренние слова Мэджик Джонсона, Томми Моррисона и лицемерных моралистов вроде Рональда Рейгана. Так происходит, поскольку в первом случае принимается в расчет тот факт, что в среде гомосексуалистов связанные с этим проблемы были гораздо более сложными, чем простой отказ от них, за исключением постоянных и моногамных отношений. В романах Навы женщину заражает ее добропорядочный муж, уважаемый судья, о тайных гомосексуальных увлечениях которого она ничего не знает, и совсем незадолго до смерти Джош Мандел произносит: «Я умираю, и… главное здесь состоит в том, что со мной это сделал другой “голубой”». В реальной жизни, подчеркивается в этих произведениях, целибат – дело непростое, трудный выбор, особенно когда он сделан неохотно, только из страха перед заражением СПИДом. Кинофильм «Джеффри» и романы Майкла Навы привлекли внимание множества людей, испытывающих влечение только к лицам противоположного пола и в большинстве своем узнавших из них много для себя нового. Однако под высокохудожественной формой таилось печальное напоминание о том, что СПИД – безжалостный убийца, передающийся в первую очередь половым путем. Это обстоятельство не утратило значения в выступлениях комментаторов, пытавшихся бороться с вызовом, брошенным новым заболеванием. Их реакция варьировалась от сострадательного понимания до категорического осуждения, однако какой бы она ни была, в основе ее лежал сильный до дрожи, все пропитывающий страх. Потому нет ничего удивительного в том, что такая обстановка заставляла многих рассматривать СПИД как божью кару за очевидные прегрешения. Это явление не новое[1159]. С библейских времен Бог, как было принято считать, наказывал грешников моровой язвой. Такое случалось на протяжении всей истории человечества – в XIV в. в образе «черной смерти» (эпидемии чумы), в 1665 г. бубонной чумы в Лондоне, в XIX в. эпидемии холеры, и воспринималось как возмездие, насылаемое разгневанным Господом в ответ на коллективные грехи человечества. В XIX в. в официальном отчете о свирепствовавшей эпидемии холеры губернатор Нью-Йорка хорошо это выразил в такой форме: Появление СПИДа и восприятие его как наказания совпало с резким изменением в отношении к крайностям сексуальной революции, теперь у многих вызывавших отвращение. К числу таких крайностей относились случайные беспорядочные половые связи, слишком явное, уязвимое поведение части гомосексуалистов, в частности – встречавшихся в банях, незаконная деятельность сидящих на игле наркоманов, в меньшей степени – проституток и их клиентов. Даже сегодняшняя властительница дум молодежи Кати Ройф рассматривает СПИД как наказание за современный подход к половой жизни как к пустому, не имеющему большого значения занятию, которому можно предаваться с кем угодно, и потому лишенному уникальности и значимости. Но разве все это не было очевидно в ходе беспечного эротического развития сексуальной революции? Как бы то ни было, «в самом представлении о рае заложена потенциальная возможность падения в ад»[1161]. Восприятие СПИДа как божьей кары было распространено настолько широко, что один американский епископ Римско-католической церкви счел необходимым написать: Но голос его прозвучал одиноко, а представление о том, что СПИД – наказание за грехи, все с большей убежденностью разделяло увеличивавшееся число людей, и даже гомосексуалисты, составлявшие большинство жертв неизлечимого недуга, сетовали на то, что на безвременную кончину их обрекают собственные тяжкие прегрешения. К настоящему времени представление о риске изменилось. Оно утратило нейтральный тон и превратилось в синоним опасности, даже греха. Как и грех, риск стал предсказуем – люди, позволяющие себе рискованное поведение, должны отдавать себе отчет в том, что их ждет. Однако в отличие от греха риск в современном смысле слова обладает определенными аналитическими качествами, «поскольку позволяет оглянуться назад и объяснить причины несчастья, а также заглянуть вперед и предсказать будущее возмездие»[1163]. Такое современное представление о риске стало господствующим и переросло в убеждение о том, что люди, сознательно идущие на совершение греха (случайные половые связи) или нарушающие запреты (анальные половые отношения), подвергают себя опасности заражения ВИЧ-инфекцией. Отсюда с очевидностью следовало, что использование презервативов или соблюдение целибата – в противоположность безответственным половым контактам – составляют единственный способ уклониться от ужасного заболевания. Но так же, как и в дни движения за моральную чистоту, у многих людей презервативы ассоциировались с распущенностью и блудом, хотя другие воздавали им должное как единственному средству для занятия безопасными половыми отношениями. Безопасность сексуальных связей также ставилась под вопрос, поскольку полное отсутствие риска гарантировало только воздержание, в то время как половой акт с использованием презерватива в лучшем случае можно было назвать «менее опасным». Взаимная неуступчивость сторонников этих двух точек зрения вынудила специалистов по СПИДу занять определенные позиции: либо встать на сторону менее опасных (но, возможно, аморальных) половых отношений с презервативами, либо отстаивать воздержание вплоть до заключения моногамного брака. Целибат и СПИД Целибат в эпоху СПИДа может быть либо самым простым и очевидным ответом на возникающие вопросы, либо принудительным решением жуткой дилеммы. Проблема СПИДа требует неотложного решения, поскольку его скрытый биологический императив не связан ни с каким моральным или религиозным учением. СПИД возник тогда, когда сексуальная революция достигла высшей точки развития, и причиненное им опустошение совпало или, может быть, ускорило спад этой революции и возрождение консервативных взглядов на сексуальные отношения (а также на многое другое, включая экономическое и социальное развитие). С поразительной стремительностью СПИД привел к тому, что подростковая беременность стала основной причиной и фактором, облегчившим возобновление призыва к соблюдению целибата. Такой целибат зиждется на страхе, его соблюдение не сулит прилива энергии и увеличения возможностей, в другое время и в других местах привлекавших так много людей. Он не ведет к решению моральных проблем и не определяется религиозными запретами. Он не является общественной обязанностью и не отслеживается никем, кроме человека, решившего его соблюдать. Он не подкреплен торжественной или священной клятвой, его не поддерживает благосклонное общество. В среде гомосексуалистов целибат с особой силой воспринимается как серьезное лишение, влекущее за собой высокие психические издержки. «Я лучше умру, чем буду соблюдать целибат», – сказал один мужчина Мастерсу и Джонсон[1164]. Тем не менее целибат предотвращает смерть, и это немаловажный довод в том мире, где, как утверждают Мастерс и Джонсон, «сексуальная революция еще не скончалась – просто умирают отдельные ее бойцы»[1165]. Вместе с тем, даже если в эпоху СПИДа целибат вызван страхом и доводами логики, он представляет собой сложное и многогранное явление, трактуемое многими его нынешними поборниками в упрощенном виде. Бывший вице-президент США Дэн Куэйл ошибочно назвал его «истинным исцелением» от СПИДа[1166]. Рейган заметил: «Разве, когда речь заходит о предупреждении СПИДа, и медицина, и мораль не преподают нам один и тот же урок?» Для выразителей взглядов религиозного права соблюдение целибата является настолько абсолютным принципом, что даже предложение об использовании презервативов – другого успешного оружия против вируса ВИЧ-инфекции – представляется им недопустимой распущенностью. «Презервативы вас не спасут, – заявила одна канадская специалистка. – Презервативы немного помогут, но гораздо лучше было бы, чтобы вы вообще не попадали в такие ситуации»[1167]. Другие сетуют на то, что поддержка использования презервативов вводит людей в заблуждение, внушая им мысль о том, что они представляют собой непробиваемый щит, защищающий от ВИЧ-инфекции. Представительница организации «Женщины Америки за религиозные права», в которую, по признанию одной из ее участниц, входит шестьсот тысяч человек, выплачивающих членские взносы, объяснила Кати Ройф: «Презервативы рвутся. Пользоваться ими – то же самое, что пытаться остановить поток воды забором из сетки рабица»[1168]. Много споров об избавлении от СПИДа благодаря целибату, как и значительная часть общих обсуждений болезни, связаны с неприятием гомофобии. «Голубое сообщество» подходит к проблеме по-своему, поскольку она имеет отношение к потребностям его членов и их представлениям о том, что с этим связано. Как бы то ни было, основным обстоятельством при определении сексуальной ориентации является сексуальное самовыражение, а также движение за признание законности гомосексуальных отношений как части сексуальной революции. Такой подход привел к развитию нового осмысления сексуальности, присущего исключительно мужчинам гомосексуальной ориентации. Он расширил рамки допустимого поведения, включив в него связи с многочисленными партнерами и анонимный секс, и потому внезапный призыв к соблюдению целибата стал особенно удивительным. В этом призыве речь шла даже об исходном значении целибата, точно так же, как и в мире людей, испытывающих влечение только к лицам противоположного пола, где сторонники строгого поведения обсуждают допустимость мастурбации и других форм эротического самовыражения. (Известные политические деятели во главе с постоянно подвергаемым критике президентом США Биллом Клинтоном более четко выражаются относительно того, что собой представляет половой акт: они настаивают на том, что это – исключительно проникновение полового члена во влагалище.) Гомосексуалисты тоже размышляют над такого рода вопросами. Если мужчина воздерживается от анальных сексуальных отношений, но занимается фистингом (проникает в анальное отверстие рукой, и рука выступает в роли полового члена), или, не вступая в оральные сексуальные отношения, допускает занятие риммингом (в частности, возбуждением анального отверстия с помощью языка) или взаимной мастурбацией с партнером, можно ли считать, что он соблюдает целибат? (Политики должны были бы воскликнуть: «Да!») Соблюдение целибата ради того, чтобы не заразиться СПИДом, в отличие от таких его религиозных и духовных форм, как брахмачарья[1169], просто должно соответствовать медицинским требованиям о необходимости избегать любых контактов с физиологическими жидкостями. Из этого следует, что взаимная мастурбация в данном случае приемлема, а другие эротические практики требуют оценки в плане передачи физиологических жидкостей. В работе «Изменение рискованного поведения при ВИЧ-инфекции: практическая стратегия» Джеффри А. Келли советует: К концу 1980-х гг. СПИД перестал ассоциироваться главным образом с гомосексуализмом. После многочисленных свидетельств, полученных из Африки, с документальными подтверждениями того факта, что эта болезнь во множестве убивает тех, кто вступает в половые отношения только с представителями противоположного пола, широко распространенные представления о том, что СПИД – болезнь гомосексуалистов, быстро испарились. То обстоятельство, что в Африке он уносит почти столько же женских жизней, сколько жизней мужчин, привлек тревожное внимание общественности к статистике, свидетельствующей о том, что и в западном мире инфекция все в большей степени охватывает и тех, кто живет половой жизнью только с лицами противоположного пола. Распространение эпидемии СПИДа в Африке вызвало серьезную озабоченность относительно того, что это может быть некая неумолимая биологическая сила, обладающая неистощимыми ресурсами. Африканский опыт оказался уникальным и должен быть исследован в своем собственном сильно отличающемся культурном, экономическом и социальном контексте. СПИД особенно опасен в странах Африки южнее Сахары, где проживает до 10 процентов населения мира и сосредоточено около 30 процентов его культур. В настоящее время там находятся до двух третей всех больных СПИДом, и умирают там от этой страшной болезни 83 процента зараженных. Восемьдесят процентов ВИЧ-инфицированных женщин – африканки. Что касается детей, среди них этот показатель составляет 87 процентов. В Малави, где сама по себе численность смертей от СПИДа вынудила многих проповедников вместо индивидуальных похорон перейти к групповым захоронениям, пятая часть городского населения и 8 процентов сельских жителей ВИЧ-инфицированы. В Кот-д’Ивуаре, третьей по численности населения африканской стране, по имеющимся оценкам, заражен каждый десятый человек. Во многих странах Южной Африки этот показатель удваивается до каждого пятого, причем инфекция продолжает быстро распространяться. Только в 1997 г. в одной Южной Африке насчитывалось более семисот тысяч зараженных. В Зимбабве, как полагают, инфицирован каждый четвертый взрослый. В Ботсване 43 процента беременных женщин, сдавших анализы, были заражены вирусом иммунодефицита. В отчетах Всемирной организации здравоохранения указывается, что ежегодно число ВИЧ-инфицированных африканцев удваивается, а это значит, что десятки миллионов из них уже обречены. Число инфицированных огромно, причем большинство жертв испытывают влечение только к лицам противоположного пола, которые, как правило, заражают их во время полового акта. Женщины заболевают так же часто, как и мужчины, часто заражают своих детей либо при родах, либо при кормлении грудью[1171]. Другими путями заражения ВИЧ-инфекцией являются ритуальные шрамы и женское обрезание – и та, и другая процедура носит инвазивный характер, проводятся они нестерилизованными инструментами. Африканские ритмы жизни и обычаи требуют иной стратегии предотвращения СПИДа. Супружеские отношения там редко сопряжены с сохранением верности мужьями, которые во многих странах могут иметь по несколько жен, одновременно вступая при этом и во внебрачные связи. То же касается проституции: большинство африканских проституток ВИЧ-инфицированы, вирус быстро передается их клиентам, которые заражают своих жен, а те в свою очередь новорожденных младенцев. Во всей Африке около двух миллионов сирот стали недавними жертвами СПИДа. Почему же СПИД с такой яростной силой обрушился именно на Африку? Как свидетельствуют результаты проведенных исследований, одной из причин может быть то обстоятельство, что люди, зараженные другими болезнями, особенно восприимчивы к ВИЧ-инфекции. В Африке, где население живет бедно, а системы здравоохранения развиты недостаточно, люди страдают от венерических болезней (от герпеса половых органов до гонореи и мягкого шанкра) и заражаются СПИДом гораздо чаще, чем их более здоровые сверстники. То же самое относится и к туберкулезу, который в настоящее время вновь распространяется во всем мире. В некоторых африканских городах до 80 процентов туберкулезных больных ВИЧ-инфицированы, и поскольку сам туберкулез развивается быстрыми темпами, все больше его жертв становятся гораздо более восприимчивыми к заражению вирусом при соответствующих обстоятельствах. Первая непростая задача, с которой сталкиваются африканские борцы со СПИДом, заключается в проведении среди населения разъяснительной работы, связанной с этой ужасной болезнью, и использовании полученной информации для изменения сексуальных привычек людей. «Панафриканское общество женщин и СПИДа в Африке» – одна из организаций, участвующих в битве за здоровье женщин, работает с проститутками, следит за политикой переливания крови, образованием шрамов и женским обрезанием, а также за соблюдением некоторых других африканских традиций. Ее представительница доктор Фатия Махмуд поясняет, что в их число входят «культурные и религиозные обычаи, позволяющие африканским мужчинам иметь больше одной жены и многочисленных сексуальных партнерш»[1172]. В Соуэто, в Южной Африке, специалистка по СПИДу Рефилос Сероте, с которой на лекциях нередко флиртуют мужчины, добавляет к этому от себя: «Нам нужно научить наших девушек говорить “Нет” как можно в более раннем возрасте. Нам внушали, что мужчина – Бог, что ему нельзя отказывать»[1173]. Что же там происходит с целибатом, занимающим в списках западного мира такую высокую позицию в борьбе со СПИДом? В Африке воздержание от половой жизни восхищения ни у кого не вызывает, оно там даже неприемлемо, на тех, кто добровольно соблюдает целибат, смотрят как на ненормальных, трусливых или малодушных. А когда целибат следует соблюдать, например, кормящим грудью женщинам, нередко это бывает рискованным, потому что лишенные половых отношений мужья стремятся получить их либо с другими женами, либо с многочисленными проститутками, большинство из которых ВИЧ-инфицированы[1174]. После того как молодая мать отнимает ребенка от груди, ее (возможно, зараженный) муж прерывает период соблюдаемого ею целибата, переспав с ней и заразив ее, если болен сам. Другим фактором, препятствующим соблюдению там целибата, чтобы не заразиться СПИДом, является крайне тяжелое экономическое положение женщин. У большинства из них единственной возможностью поддержать собственное существование является выход замуж, и потому они не могут избежать риска половых отношений с неверными мужьями или совместной жизни с мужчинами, которые значительно старше их и чей обширный опыт половой жизни, вполне вероятно, привел к заражению ВИЧ-инфекцией. Как ни странно, трагедия СПИДа настолько пугает некоторых африканцев, что в числе других предохранительных мер они начинают соблюдать целибат. В Уганде правительство проводит широкую кампанию, охватывающую в основном молодежь и побуждающую ее хранить девственность до вступления в брак. На молодых людей и девушек «повсюду обрушивают ужасающие пропагандистские сведения, направленные против СПИДа, – в театрах и залах для собраний общественности, в церквах и на молодежных политических митингах». Радио зловеще вещает о том, что «добрачные половые отношения – верный путь к ранней могиле». Другие высказывания предупреждают: «Люби осмотрительно. Нежно любимый тобой человек может довести тебя до могилы!»[1175]. Такой драматический подход к проблеме привел к ощутимым результатам, и уровень заражений СПИДом в Уганде начал снижаться. В обществах, где болезнь нанесла особенно сильный урон, стратегия сохранения девственности до вступления в брак имеет особое значение. Однако идея о целибате взрослых людей, как правило, весьма непопулярна, даже смехотворна. Хуже того, многие африканцы относятся к целибату с большим подозрением, как и к презервативам, видя и в том, и в другом происки белых, замысливших избавить мир от представителей черной расы. Только реальность трагедии СПИДа может заставить его жертву предпринять какие-то действия, включая соблюдение целибата. А до того голоса сторонников целибата, выступающих в защиту от страшной болезни, звучат храбро, но одиноко, и кажется, что только чудо сможет убедить африканцев внять их словам. Такое положение сложилось потому, что Африке концепция целибата чужда, ей не свойственны религиозные и моральные ассоциации, присущие этой идее в других регионах мира. Здесь целибат бросает вызов мужскому началу и праву мужчин обладать многими женщинами, а женщинам он предлагает немного, разве что возможность отпускать их мужчин на сторону, чтобы те получали сексуальное удовлетворение где-то еще. Пока целибат не станет отождествляться с освобождением или расширением прав и возможностей, он будет оставаться отклонением от нормы, практикуемым в основном иноземными священниками, кормящими матерями или изможденными и состарившимися женщинами. Возвращаясь в западный мир, воспринявший пугающее известие, СПИД начал следовать африканскому опыту и распространяться на отношения между разнополыми парами. В Канаде соотношение зараженных женщин и мужчин с 1993 по 1997 г. снизилось с одной к пятнадцати до одной к семи, что составило 14 процентов всех случаев заражения СПИДом. Статистика СПИДа в США отражает ту же тенденцию, а также огромное несоответствие между расовыми группами, при котором негритянское население и выходцы из Латинской Америки оказываются инфицированными в гораздо большей степени, чем белые и другие жители США[1176]. Внезапно СПИД стал всеобщим кошмаром, который всем предстояло в той или иной мере пережить. Молодая женщина по имени Соня Киндли писала о том, как некоторые ее друзья из Поколения Х[1177] реагировали на это, принимая в качестве собственных норм то, что она называла В эпоху, когда «СПИД и заболевания, передающиеся половым путем, портят все удовольствие», «опыт секса без секса», пишет она, берет начало из «попытки подражания в 1990-е гг. беспорядочным связям 1970-х. В результате получается дешевая пародия на неразборчивые сексуальные связи без передающихся половым путем болезней… любовные похождения на словах и электронные совращения, стремление к интимным отношениям без раздевания». Физические преимущества образа жизни практически без риска очевидны, но «интеллектуальная соблазнительница» Киндли также отмечает его высокую цену: «возбуждение без удовлетворения может превратиться в пытку»[1179]. Целибат такого типа представляет собой самую его нелепую форму: при нем возбуждение осуществляется сексуально стимулированными девственницами, как естественными, так и восстановленными, чей ужас перед СПИДом, страх перед менее опасными болезнями, передающимися половым путем, и взятые на себя обязательства побуждают их растрачивать себя в остающихся без удовлетворения сексуальных удовольствиях. Другие формы «секса без секса» выражают эротическую и нежную любовь, давая возможность удовлетворения. Когда женщины начинают воспринимать целибат как тактику выживания, они одновременно переосмысливают приоритеты своей жизни. «Рассуждения об относительно безопасном сексе подтверждают возможность удовлетворения женщин (и мужчин) в ходе сексуальных отношений без совокупления, и такой подход составляет основополагающую стратегию для того, чтобы избежать опасности заражения ВИЧ-инфекцией», – пишет Робин Горна в книге «Соблазнительницы, девственницы и жертвы: как женщины могут бороться со СПИДом»[1180]. Горна выступает за эротические отношения «без проникновения», отличающиеся от сексуальных связей «с проникновением» и являющиеся при этом доставляющим удовольствие способом преодолевать обстоятельств, при которых защищенные половые отношения невозможны. Отношения «без проникновения» в эпоху СПИДа можно охарактеризовать как новый тип целибата. Тем не менее на деле, указывает Горна, женщины часто утрачивают контроль над сексуальными ситуациями. В связи с этим она рекомендует им сдерживать назойливые домогательства партнеров-мужчин, делая такой подход бесполезным. Более практичный совет состоит в «иерархической» стратегии борьбы со СПИДом, в основании которой лежит целибат, за ним следует взаимная моногамия, потом – использование презервативов со смазкой, женских презервативов, противозачаточных резиновых колпачков со спермицидом и, в крайнем случае, веществ, разрушающих сперматозоиды. Горна призывает женщин предохраняться как можно более эффективно и побуждает исследователей прилагать все силы к «быстрой, тщательной и основанной на нравственных нормах разработке бактерицидных продуктов»[1181]. В эпоху СПИДа стратегии, специально создаваемые для борьбы с ним, почти всегда включают соблюдение целибата. Однако тип целибата, направленный на защиту от СПИДа, не похож на большинство других его видов. Его определяет ужас перед болезнью, либо на первый план выдвигаются яркие моральные или религиозные мотивы. В этих условиях целибат становится лишь одним из тактических направлений борьбы со СПИДом, наряду с другими средствами – такими, как презервативы и химические противозачаточные средства. Поэтому исследования альтернативных средств борьбы со страшным недугом (химических, пропускной способности презервативов, технических методов изменения поведения) также играют все более важную роль. В эпоху СПИДа все средства борьбы с ним хороши. В конце концов, надо ведь понимать, какое средство противостояния болезни более действенно – презерватив или обет соблюдения целибата. (Прекрасным примером в данном случае является книга «Джеффри».) На этом поле битвы разные стратегические направления недопущения СПИДа демонстрируют свои достоинства и недостатки. Главная проблема «состязания» заключается в том, чтобы поддержка целибата не грозила его сторонникам, предлагая им фиктивную защиту. Ведь случай хотя бы разового нарушения его соблюдения, особенно неожиданно совершенный половой акт без презерватива или химического средства предохранения, может иметь поистине гибельные последствия, а в долгосрочной перспективе такое событие вполне может произойти. Предотвращающие заражение вирусом презервативы можно держать в карманах или ручных сумочках. Однако их использование рискованно, поскольку они могут не удержать какое-то количество спермы. В 1987 г. в докладе Администрации США по пищевым продуктам и лекарственным веществам были изложены тревожные сведения: одиннадцать из ста презервативов и шесть из ста презервативов, произведенных из латекса в домашних условиях, дают течь; показатель возрастает до тридцати из девяноста восьми в импортированных образцах[1182]. Другой проблемой, вызывающей озабоченность, является неправильное использование презервативов, из-за чего они могут соскользнуть или не удержать весь объем извергнутой спермы. Широко распространенное предпочтение половых отношений без презервативов представляет собой еще один фактор беспокойства. Результаты исследований свидетельствуют о том, что в решающий момент даже образованные и хорошо информированные люди, включая ВИЧ-инфицированных, отказываются от их использования. «Заниматься любовью в презервативе то же самое, что есть банан, не очистив его от кожуры» – такого мнения придерживаются многие люди во всем мире[1183]. Отрицательное отношение к презервативам, наряду со страхом получить отказ, является одной из причин сокрытия от партнера факта заражения ВИЧ-инфекцией. В часто цитируемом исследовании указано, что 12 процентов больных стремятся скрыть эту важнейшую информацию[1184]. Часто такая позиция ведет к половым контактам без предохранения. И даже при использовании презерватива разве можно считать его надежной защитой, если один из партнеров по сексуальным отношениям заражен вирусом иммунодефицита? Неукоснительное соблюдение целибата является полной гарантией от заражения ВИЧ-инфекцией и большинством вирусов, передающихся половым путем. Другим сравниваемым аспектом целибата и презервативов являются психологические и эмоциональные противоречия. «Если все формы занятия любовью представляются безнравственными и опасными, препятствуют ли они выражению и развитию любви?» – спрашивает социальный работник, озабоченный тем, что целибат несет в себе семена разрушения[1185]. А что можно сказать о последствиях возвышенного характера сексуальной страсти и исследований, связывающих подавление сексуального начала с агрессией и насилием, в частности у заключенных в тюрьмы? Может ли привести движимый страхом целибат к увеличению потребления наркотиков и спиртного? Может ли он настолько вывести из себя тех, кто его соблюдает против своего желания, что они внезапно решатся на бунт, который выразится в безрассудных действиях, связанных с действительно рискованными сексуальными отношениями? Целибат, направленный против СПИДа, лишенный религиозного содержания, стал таким же средством, как и любое другое, и, как любой другой рыночный товар, он должен постоянно переоцениваться. Работает ли он? Насколько он рискован? Есть ли какое-нибудь средство против СПИДа, действующее более эффективно? Трудно сказать с полной определенностью, но представляется, что целибат достиг существенных успехов в распространении среди гомосексуалистов. Результаты некоторых исследований свидетельствуют, что представители «голубого сообщества» соблюдают целибат в большей степени, чем до эпидемии, или имеют только одного сексуального партнера, а многие другие встречаются со значительно меньшим числом партнеров и реже занимаются анальным сексом, наиболее рискованным из всех типов половых связей[1186]. В целом, видимо, гомосексуалисты более активно меняют привычки сексуального поведения, чем те, кто придерживается гетеросексуальной ориентации. Целибат в эпоху СПИДа в качестве оружия в битве против этой болезни существенно отличается от целибата, вдохновлявшегося религиозными и моральными соображениями или культурными ожиданиями. Применительно к СПИДу целибат является просчитанной стратегией, приводимой в движение страхом и статистикой, при которой спонтанные эротические желания могут успешно соперничать с разумной озабоченностью физического самосохранения. Это возможно, поскольку ни гомо-, ни гетеросексуалисты не чувствуют долговременных обязательств по отношению к их тактическому целибату. Вместо этого они постоянно сопоставляют его преимущества с проводящимися исследованиями, новыми достижениями и данными, касающимися СПИДа, а также оценками относительной эффективности презервативов и других средств, препятствующих распространению ВИЧ-инфекции. Тем не менее целибат также рассматривается как способ спасения жизни, он играет основную роль в том, чтобы справиться с угрозой СПИДа и непрерывными мутациями ВИЧ-инфекции. В Африке целибат как оружие против СПИДа потерпел неудачу. Он останется в зоне видимости, если то же самое произойдет в густонаселенных Индии и Китае, где, как предсказывает Всемирная организация здравоохранения, вскоре разразится эпидемия СПИДа. Там болезнь тоже будет поражать главным образом гетеросексуальные цели, а целибат и презервативы будут широко рекламироваться как средства защиты от нее. Не исключено, что отождествление сексуального воздержания с брахмачарьей и суровая самодисциплина придадут целибату социальную легитимность, которой он лишен в Африке. В Азии на его сторонников будут смотреть не как на проводников геноцида, а как на посланцев надежды, предлагающих выход из грозящей катастрофы. Эпилог «Так вы за целибат или против него?» – постоянно спрашивают меня люди, узнав о том, что я написала «Историю целибата». Этот вопрос приводит меня в замешательство. Моя цель состояла в том, чтобы проследить историю целибата, а не оценивать его достоинства и недостатки, и только на основании этого в итоге я могла бы заявить о том, что целибат – это хорошо или целибат – это плохо. Кроме того, целибат такое сложное явление, что я становлюсь косноязычной, пытаясь отчетливо выразить в сжатой, но значимой форме ответы на надоевший мне вопрос. В значительной степени проблема состоит в том, что целибат неразрывно связан с тем определением, которое общество дает сексуальности, и с тем, как это определение находит конкретное выражение в его семейных структурах, социальных нормах и законах. Вне рамок этого конкретного содержания целибат означает не более чем воздержание от половых отношений. По сути дела, это совершенно ничего не сообщает нам, чтобы понять, в чем такой подход выражается у миллиардов людей, чем определен их выбор, как они с ним справляются, почему иногда отвергают его, зачем их к нему принуждают, почему их обращают в состояние целибата или выводят из него. В этой связи ответ на упрощенный вопрос «Так вы за целибат или против него?» не должен быть (и на деле не может быть) таким же упрощенным. Конечно, у меня сложилось вполне определенное мнение о целибате, и я жизненно заинтересована в том, чтобы у него было место в сегодняшнем мире, в моем собственном мире. Поэтому ответ мой должен заключаться в том, что я не за целибат и не против него, но что в зависимости от обстоятельств он может быть ощутимой жертвой или жестоким лишением, средством спасения жизни или духовным откровением. Истинность такого ответа особенно важна, крайне необходима в западном мире, утратившем равновесие между природой и ценностью эротики. На нас обрушивают массу сексуальных образов, прежде всего в рекламе, и часто они скорее бессмысленны, чем причудливы. В расчетливо чувственные образы облекаются одежда, косметика, автомобили и даже чистящие средства для уборки дома, в то время как законы моды диктуют худосочные женщины с пухлыми губами, соблазнительно покачивающие бедрами, прохаживаясь вдоль взлетной полосы, причем нередко в таком одеянии, которое выставляет напоказ их костлявые тела, вызывающие жалость и сострадание. Даже интимные отношения оцениваются по их сексуальному содержанию: сексуальные отношения удовлетворительны? Они снимают с вас стресс? Вы часто ими занимаетесь? Вы изобретательны во время полового акта? Эти отношения вам доставляют удовольствие? В таком мире, где господствует секс, соблюдение целибата опускается ниже плинтуса. Помимо сравнительно небольшого числа участников таких движений, как «Сила девственности», «Истинная любовь ждет», «Спортсмены за воздержание» и других убежденных холостяков, большинство людей рассматривают целибат в лучшем случае как печальное и одинокое состояние, в худшем – как неестественное, уготованное священникам и монахиням, старым девам и заключенным, а также их жалким жертвам. И тем не менее на протяжении по меньшей мере последних трех тысяч лет во многих частях света целибат считался нормальным явлением и очень редко рассматривался как неестественное. Миллиарды людей либо добровольно выбирали для себя целибат, либо их заставляли его соблюдать насильно на протяжении самых разных периодов – от нескольких недель для китобоев до пожизненного срока для праведных монахинь или грустных и озлобленных евнухов. Мы видели, почему это происходит. Целибат, соблюдаемый до вступления в брак девушками, остающимися девственницами, гарантирует происхождение по отцу хотя бы первому ребенку и подразумевает сохранение верности мужу в будущем. Он соединяет пропасть, разделяющую светский и сакральный миры, побуждая шаманов к общению с богами и создавая для благочестивых мужчин и женщин возможность достижения духовного совершенства. Целибат представляет собой традиционный путь к увеличению физической силы и выносливости, достижению умственной сосредоточенности и интеллектуального совершенства. В прошлом целибат имел особенно большое значение для женщин. В мире, где их постоянно пытались унизить, изображая неполноценными созданиями с хилым телосложением, слабыми волей, нравственностью и умственными способностями, обычаи, законы и институты тех обществ, в которых они жили, определяли их сексуальное поведение. В связи с этим в большинстве случаев им было отказано в привилегии самим решать, где и с кем они могут его проявлять. С другой стороны, многие женщины добровольно начинали соблюдать целибат, чтобы получить возможность самим решать, как поступать с собственными телами и судьбами. В отдельных случаях их преданность соблюдению целибата открывала им доступ к образованию и профессиям, обычно доступным лишь мужчинам. Однако в большинстве случаев, давая обет целибата, они стремились избежать браков, которые хотели им устроить родители с нелюбимыми партнерами, а также мучительных и часто опасных родов, следовавших за этими браками. В числе легионов других девушек кто может забыть ставшее нарицательным имя собственное Анкамбер – бородатой святой покровительницы женщин, стремящихся освободиться от своих мужей? С течением столетий целибат стал подобен мечу с обоюдоострым лезвием. Безбрачие как добровольно избранный образ жизни может придавать человеку сил и делать его свободным, а принудительно навязанный целибат ведет к подавлению человека и разрушению его личности. В зависимости от природы воздействия целибат поддерживает или терзает, ободряет или ожесточает, защищает или унижает, утешает или наказывает. Обычно целибат сочетает в себе элементы каждого из этих полярных воздействий, причем, как правило, какая-то одна составляющая превосходит остальные. Это особенно справедливо в случае добровольного соблюдения целибата. Девушка, еще не расставшаяся с девственностью, может страдать от безответной эротической страсти, но она знает, что делает это ради своего будущего благополучия, которое может быть обеспечено заключением достойного брака. Брахмачарин или священник, соблюдающий целибат в долгосрочной перспективе, может бороться с сексуальными желаниями, но он знает, что его награда состоит в достижении высшего знания или соединения с Господом. Албанская девственница или индийская садхин[1187] обменивают удовольствие от того, что подержат ребенка на руках, на право перепахать поле, выкурить сигарету и выражаться свободно, как мужчина. Честолюбивые монахини отказывают себе в праве иметь семью, но гордятся возможностью учиться и молиться, управлять финансами монастыря и пользоваться репутацией мудрых и знающих людей. Афроамериканские шейкеры или последователи отца Дивайна должны были передать свои права на сексуальное самовыражение, но они жили в общинах, отвергавших расистские нормы внешнего мира и позволявших молиться и вести своих последователей, как белых, так и черных. С другой стороны, те, кто стал соблюдать целибат принудительно, скорее всего, находят свои обязательства значительно более обременительными, чем несущими вознаграждение. Хранящая девственность молодая девушка, которую нужда или другие трудности вынудили навсегда оставаться в девицах, могла бы выдержать такое унизительное существование, понимая, что составляет нежелательное бремя для семьи, хоть и не рискует скончаться при родах. Индийская малолетняя вдова, возможно, воспринимает соблюдение ею целибата как еще одно из многих лишений, выпавших ей на долю, понимая его как наказание за то, что обрекла на смерть мужа своим поведением в прошлой жизни. Осужденный вор страдает от сексуального воздержания и прекращения супружеских отношений, рассматривая его как жестокую составляющую своего заключения, и не находит в этом ничего искупительного. Равным образом, нежеланная дочь, отправленная в женский монастырь и навеки лишенная счастья иметь детей, проклинает целибат, на соблюдение которого ее обрекает монашеское существование. Что касается насильно кастрированных евнухов, то здесь равновесия между положительными и отрицательными сторонами почти не было. Многие евнухи достигали высот власти, немыслимых для других выходцев из низших каст или классов, но навечно теряли возможность создать собственные семьи. Некоторые кастраты достигали славы и богатства благодаря их несравненно мощным, высоким и невероятно красивым голосам, но, как и других евнухов, их осмеивали, над ними потешались из-за их женоподобных тел и женственной манеры поведения. В наше время сексуальная революция, противозачаточные таблетки и СПИД резко изменили существовавшее раньше положение вещей. Девственность в качестве необходимого условия для успешного брака значительно упала в цене, а сексуальный опыт, особенно если он повышает эротические навыки молодых людей, теперь считается скорее преимуществом, чем недостатком. Противозачаточные таблетки и другие легкодоступные контрацептивные средства также внесли свой вклад в изменение сексуального поведения благодаря снижению вероятности беременности почти до нуля. Тем не менее СПИД, который может превратить сексуальные отношения в потенциально смертельное удовольствие, в определенной степени сводит на нет преимущества противозачаточных средств, таких как презервативы и химические контрацептивы. Эти новые обстоятельства снизили значение некоторых соображений, игравших важную роль в прошлом, прежде всего связанных с религиозными и нравственными проблемами. Равным образом они сказались на прогнозируемых социальных результатах, которые теперь в гораздо меньшей степени влияют на суждения и решения людей в плане сексуальных отношений. Вследствие этого сексуальная вседозволенность в наше время распространена гораздо шире, чем целибат. Активные сексуальные отношения, хоть и ведут иногда к фатальному исходу, составляют выбор образа жизни большинством людей, а целибат в подавляющем большинстве случаев отвергается как неприемлемое состояние, свидетельствующее о глубоких психологических проблемах или даже о жутком наказании, в чем-то сопоставимым с самой смертью. Такое резко отрицательное отношение в значительной степени определяется ложным представлением о том, что при соблюдении целибата полностью подавляются сексуальные желания, а образ жизни, предназначенный для людей религиозных, добровольно могут перенять только очень странные представители светского населения. Это обманчивое представление о целибате, могущем принимать необычайно сложные и самые разные формы. Как свидетельствует история его развития на протяжении тысячелетий, связанные с ним эксперименты варьировались от общинного целомудрия ессеев и шейкеров, индивидуальных обязательств отцов Церкви и Христовых невест до полного подавления всяких проявлений сексуальности у брахмачаринов. Целибат может быть лишен духовного содержания, как у воинов Бенина или албанских девственниц, использовавших его, чтобы выйти за рамки ограничений, наложенных на других женщин. Он может быть принудительным, как в случае с евнухами или незамужними девственницами, которым запрещено выходить замуж. Его продолжительность колеблется от пожизненной у монахов или длящейся несколько десятилетий девственности у весталок до шести недель, когда его обычно соблюдал Мухаммед Али перед боксерским поединком, и временного соблюдения целомудрия шаманами, когда их готовят к тому, чтобы стать посредниками между смертными и их божествами. А еще он может быть бесплодным, как при вечной девственности «официальной» Девы Марии, или плодоносным, как при более краткой девственности еврейской девушки, родившей святое дитя в яслях, в окружении кротких животных. Современные разновидности целибата отражают как его традиционные черты, так и современную тенденцию, сводящуюся к насмешкам над ним и презрению. Многие католические священники и монахини, например, придерживаются традиционных взглядов на библейское происхождение целибата, апеллируя к высказыванию Христа о евнухах для Царства Божия. Но большое число их коллег практикуют целибат с раздражением, будучи уверенными в том, что он лишен законных оснований. Они полагают, что принуждение к его соблюдению архаично, эмоционально неоправданно и духовно не вознаграждается. Люди, совершенно не связанные с этой категорией целибата – те, кто воздерживается от половых контактов из-за боязни СПИДа, – тоже соблюдают его вынужденно и неохотно. Эти мужчины и женщины понимают, что презервативы могут порваться, а химические противозачаточные средства – не сработать, и потому решают, что целибат – меньшее из зол, благодаря которым можно сохранить жизнь, но тем не менее это зло. Нельзя не отметить, что нынешние убежденные светские холостяки не разделяют такие соображения. Участницы движения «Сила девственности», например, уверенно провозглашают правоту своих убеждений – обычно коренящихся в религии, в том, что заниматься половой жизнью вне брака неправильно. Это убеждение поддерживает их на протяжении долгих лет ожидания, пока на их личном небосклоне не появится долгожданный избранник или избранница. В отличие от целибата предшествующих столетий, когда еще не состоявшие в браке люди действовали в соответствии с общепринятыми нормами своего времени, сторонницы «Силы девственности» подвергают сомнению распространенный в обществе взгляд на целибат взрослых как на странную причуду или даже отталкивающее физическое или эмоциональное расстройство. Такое несоответствие общепринятым взглядам в равной степени относится и к соблюдающим целибат взрослым. Большинство «восстановленных» девственниц, по разным причинам раскаивающихся в своих прошлых эротических похождениях, составляют женщины, определяющие сексуальность с позиции скорее отношений в целом, чем непосредственно физической близости. Уклоняясь от половых связей, они избавляют себя от обладания объектом, оказывающим на них, как они полагают, пагубное влияние, и это позволяет им вновь обрести личную независимость, восстановить энергетику, повысить ощущение свежести восприятия и упрочить верность дружеских отношений. Многие дорожат соблюдением целибата, поскольку это состояние делает их жизнь богаче и обостряет восприимчивость. Для таких людей целибат представляет собой некое пространство, одновременно безопасное и мятежное, и потому они целенаправленно уходят от эротической близости, налагающей присущие ей обязательства и ответственность. Других людей, соблюдающих целибат, радует ощущение повышенной духовности. В отличие от шаманов и членов монашеских орденов, эти светские люди, давшие обет безбрачия, не раз заявляли о том, что у них возникло ощущение глубокой связи с Господом и потусторонним миром. И сегодня многие все еще говорят о погружении во внутренний мир, об умиротворенности, о более тесной связи с миром. Мой собственный вновь обретенный целибат, о котором меня так часто спрашивают, слегка отличается от большинства его разновидностей, описанных выше. Это, конечно, объясняется тем, что большое влияние на меня оказало то, что я узнала и над чем размышляла во время работы над «Историей целибата», оказавшейся основным побудительным мотивом для моего решения. Прежде всего, я не входила в число неудовлетворенных людей, стремившихся к духовному росту или еще какому-нибудь типу внутреннего просветления. Я была и остаюсь писательницей и преподавателем, работающим со студентами, и моя профессиональная жизнь достаточно интенсивна и вполне меня удовлетворяет. Когда я дошла до заключительной стадии проекта и поняла, что на этом перекрестке жизни целибат может мне очень много предложить, я решила его соблюдать, поскольку в тот момент не имела ни перед кем никаких обязательств. Если взглянуть на мое решение со стороны, может показаться, что оно ровным счетом ничего не изменило. Но на меня переход от целибата, определявшегося сложившимися обстоятельствами, к осознанному целибату, ставшему результатом моего собственного решения, оказал преобразующее воздействие. Как и для огромного числа других людей – в истории и в настоящем, – разница в восприятии целибата определяется вопросом собственного выбора. Вместо тягостного, раздражающего и порой доводящего до отчаяния, теперь я его воспринимала с радостью и ощущением освобождения. Со мной, как и с большинством женщин, так случилось, поскольку именно таким людям целибат несет наиболее осязаемые преимущества, а именно облегчение от отнимающих массу времени хлопот по дому, на которые обречены даже самые раскрепощенные профессионалы. Я чувствую себя особенно счастливой от того, что теперь свободна от этой стороны стеснявших меня раньше отношений. Теперь мне не надо ничего заранее планировать, покупать, готовить, подавать, мыть накопившуюся за неделю посуду, гладить мужские рубашки – раньше я имела глупость хвастаться тем, что делаю это лучше, чем в химчистке, – или отвечать на доводивший меня до белого каления вопрос: «Дорогая, а где мои носки?» За право жить в своем собственном ритме и организовывать свои дни так, чтобы они соответствовали моим потребностям, я расплачиваюсь сексуальными отношениями. Я бы могла, конечно, время от времени доставлять себе удовольствие от случайных встреч, не гладя ни одной рубашки и не разыскивая никакие исчезающие носки, но такая перспектива меня не прельщает. Я предпочитаю более простой путь полного отказа от сексуальных отношений. Надо сказать, что у меня есть несколько близких друзей-мужчин, и я полагаю, что наша эмоциональная близость сейчас находится в большей безопасности, потому что теперь ее не смогут осложнить никакие привходящие обстоятельства. Тем не менее мой личный опыт не является общей рекомендацией. Если бы в прошлом я не была замужем и не рожала, то теперь не считала бы целибат настолько привлекательным. Для меня соблюдение целибата не требовало принести в жертву ни с чем не сравнимую радость, испытываемую, когда баюкаешь младенца, когда растишь его, живя одной жизнью с этой плотью от плоти твоей. Я даже не ставлю перед собой вопрос о том, смогла бы я в молодости выбрать целибат. Я отличаюсь от многих других людей, соблюдающих целибат, и в другом отношении – он ничего не дает мне в плане духовного озарения. За духовностью я обращаюсь к исповедуемой мною религии – христианству, но изучение его корней при проведении исследований в ходе работы над «Историей целибата» вместо этого привело меня к потребности бороться за сохранение моей религиозной веры. Долгая история целибата восходит к самой сути христианского вероучения, и его пренебрежительное отношение к женщинам, как и исходное женоненавистничество, причинило мне лично сильную боль. Но в итоге примеры такого большого числа храбрых и энергичных упомянутых мною женщин, а также недавние назначения епископами моей Англиканской церкви Виктории Мэтьюз и Анны Тоттенхэм, которых я знаю и восхищаюсь ими, возобладали над чувствами обиды, несправедливости и сомнений. Поэтому теперь я вернулась в лоно христианства, хотя и в собственной нетрадиционной его версии. Теперь я читаю Символ веры моей Церкви с мысленными оговорками, толкую Священное Писание по-своему и с презрением отношусь к учению моей религии о роли женщин. В моем случае история (в отличие от практики) целибата потрясла и изменила меня, но не смогла разрушить мою веру. «История целибата» представляет собой описательное и аналитическое повествование, она не направлена на поддержку целибата и не выступает против него. Перенесенная из тьмы на свет история свидетельствует о том, что целибат определяется все теми же основополагающими элементами человеческого бытия: сексуальностью, полом, положением и ролью в обществе, а также коллективной и индивидуальной реакцией на эти обстоятельства. Неисчислимые массы людей избирали соблюдение целибата, который придавал им сил и энергии, а также делал их свободными. Современники, наделенные творческим воображением, могут по-другому отнестись к этому явлению и дать ему свое уникальное определение. Тогда, в соответствии с их собственными индивидуальными потребностями, пристрастиями и желаниями, они смогут выбирать, соблюдать им целибат или отвергнуть его. В любом случае, основополагающим здесь является вопрос выбора. Выражение признательности Работа над «Историей целибата», исследования и написание самой книги, заняла почти восемь лет моей жизни, но на протяжении этого времени я редко бывала одна. На разных стадиях проекта со мной работали многие люди. Хочу выразить глубокую благодарность за помощь в исследованиях, энтузиазм и творческую поддержку Дону Буту, Мередит Бёрнс-Симпсон, Кристине Кук, Захре Хамирами, Мариан Хеллсби, Еве Кэйтер, Энтони Маяданну, Полу Мейеру, Гэри Петерсу, Радхике Самбамурти, Киму Реауме и Элаин де Ври. Я в неоплатном долгу перед моей сестрой Луизой Эббот за ее издательские предложения и моей матерью Мариной Эббот за ее неутомимую работу с газетными вырезками. Мои друзья и соратники по перу Пеги Довер, Крис Даннинг, Гидеон Форман, Лори Фримэн и Анита Шир-Джейкоб стали для меня неистощимыми источниками вдохновения и поддержки. Долорес Чикс всегда была готова мне помочь и поддержать меня во всем, не сомневаясь ни секунды в том, что сделать это мне по плечу. Полет Буржуа была для меня как Гибралтарская скала, добрейшая и мудрейшая из подруг, которая давала мне утешение и дельные советы, критиковавшая меня и всегда подбадривавшая. На протяжении всех этих лет на лето мне предоставляли прекрасные условия для работы над книгой их преподобия Джоель и Ивонна Трамбле, их преподобия Даниель и Эвелин Пуарье, Лорна Лебрюн и мои кузены Ян Григгс и Дениз Пауэлл. Его преподобие Ланс Диксон укреплял мой дух спокойным советом, духовным наставничеством и оказывал мне практическую помощь в трудные времена. Я безмерно признательна моим друзьям Мишель Леру, Джону Макининчу, Дженису Рапопорту и Дугу Донегани, а также Саре Рид и моей падчерице Лизе Нэмфи за любовь и поддержку. Надеюсь, что несколько прошедших лет вдохновят моего сына Ивана Гиббса на создание собственной книги. Айрис Тафолм, издательница «Харпер Коллинз», думала о другой книге, пока не увидела полки, забитые папками с моими исследовательскими материалами, не выслушала меня и не поверила в мой замысел. Спасибо тебе, Айрис, за то, что ты такой прекрасный специалист. И редактора моего Николь Ланглуа я хочу поблагодарить за то, что она с такой самоотверженностью взялась за работу над этим необъятным проектом. Широта твоих знаний вызывает глубочайшее уважение. Мой агент Хайде Ланж с самого начала разделяла мои мечты. Я высоко ценю тот факт, что после первого года работы Программа рабочих исследований Университета Торонто одобрила мой проект и мне больше не приходилось выкраивать средства для оплаты услуг моих помощников в исследовании. На протяжении двух лет Программа летнего профессионального обучения также оказывала мне поддержку. Следуя известному принципу, гласящему, что самую глубокую благодарность принято высказывать в конце, я хотела бы обратиться с этим чувством к моим помощникам в исследовании Келли Томас и Михалу Каспшаку. Беспредельный восторг Келли по поводу каждого нового открытия, ее поразительные способности к анализу и глубина исторических знаний были под стать только ее исследовательским навыкам и исключительному упорству. Когда к нам присоединился Михал, она заразила его своей преданностью этому проекту. Мне никогда не забыть расплывающихся очертаний последних дней работы над проектом, наполненных мозговыми штурмами, испеченным дома хлебом, постоянно крепко заваренным чаем и нашей общей радостью, когда работа над книгой была, наконец, завершена. Еще хочу поблагодарить Габриелу Паулус, которая всецело отдалась делу в самые последние дни лихорадочной работы. И в заключение приношу свою благодарность ректору Тринити-колледжа Тому Делуорту за понимание потребностей пишущего декана. Электронная Библиотека Порна Сайт (Книги для Взрослых 18+) Примечания 1 Термин введен Г. Браун в изданной в 1980 г. книге «Новый целибат». В пересмотренном издании 1989 г. она отмечает, что «воздержание представляет собой ответ на внешние факторы, а целибат – реакцию на внутренние побуждения». Автор полагает, что понятие «целибат» существенно шире, чем просто воздержание от половой жизни, поскольку его целью является индивидуальное развитие и внутреннее раскрепощение личности. 2 Перевод М. Лозинского. – Здесь и далее прим. перев. 3 «Истинная любовь ждет» – “True Love Waits (TLW)”: международное христианское молодежное движение, созданное в США в 1993 г., члены которого дают обет воздержания от половой жизни и сохранения непорочности до вступления в брак. 4 Убийство члена семьи родственниками за причиненное семье бесчестие сексуального или иного характера. 5 Литература, использованная при работе над разделом о греческой мифологии: Sue Blundell, Women in Ancient Greece; Michael Grant and John Hazel, Who’s Who in Classical Mythology; R. Graves, The Greek Myths; A. W. Mair (перевод), Callimachus and Lycophron; Mary L. Lefcowitz and Maureen B. Fant, Women in Greek Myth and Culture; Sarah Pomeroy, Goddesses, Whores, Wives and Slaves; and William Smith (ред.), Dictionary of Greek and Roman Biographies and Mythologies. Имя каждого римского божества приводится в скобках после греческого. Greece and Rome; Deborah Lyons, Gender and Immortality: Heroines in Ancient 6 Blundell, 33, отмечает: «Ежегодное возрождение Геры как потенциальной невесты вполне можно рассматривать как событие, воссоздающее и заново утверждающее супружеские отношения». 7 Прометей в греческой мифологии был не богом, а титаном. 8 Эсхил, «Эвмениды»; пер. Вяч. Иванова. 9 Eumenides, 736–749, 664–665, цит. по: Blundell, 28. 10 Graves, 96–97. И Афина, и Гефест стали жертвами розыгрыша: ему сказали, что Зевс послал ее в кузницу, полагая, что он займется с ней страстной любовью; Афина же, со своей стороны, не придала значения намекам брата на то, что он выкует ей оружие, запросив за него цену любви. 11 Эндромисы – сапоги без носка, в которых Артемида часто изображалась на глиняных амфорах. 12 Mair, 61. 13 Lyons, 91. Другая, менее распространенная, версия состоит в том, что Орион хвастался ей, превознося свое мастерство. Возможно, он пытался изнасиловать саму Артемиду. 14 В Галах в Аттике на празднествах в честь Артемиды требовалось сделать надрез мечом на горле мужчины, чтобы вытекло несколько капель крови. Blundell, 29. 15 Гомер, Илиада; пер. Н. Гнедича. В английском издании: Blundell, 29, цит. по «Илиаде». 16 А позже – уже как Весту – во всей Римской империи. 17 Гомер, Гимн к Афродите; пер. В. В. Вересаева. В английском издании: Pomeroy, 6, цит. Гомер, «Гимн 5: к Афродите». 18 Smith, 166–168. 19 Grant and Hazel, “Sibylla or Sibyl”. 20 Цитаты из трагедии Еврипида «Ипполит» приведены в переводе Gilbert Murray. Другими источниками этого раздела являются: Plato (перевод R. Waterfield), Symposium; and F. I. Zeitlen, Playing the Other. 21 Plato, 20–30. 22 Здесь и далее: Еврипид, «Ипполит»; пер. И. Анненского. 23 Euripides, 4–5. 24 Euripides, 34–35. 25 Euripides, 9. 26 Там же, 52. 27 Там же, 67. 28 Там же, 72. 29 Euripides, 14. 30 Кроме обаяния у Афродиты был еще волшебный пояс. Любой, кто его надевал, автоматически становился объектом любви. Даже Зевс, самый могущественный из всех богов, не мог противиться чарам Афродиты. Гера одолжила волшебный пояс, чтобы привлечь его внимание и тем самым отвлечь от Троянской войны. 31 Цитаты из комедии Аристофана «Лисистрата» приведены по: Three Plays by Aristophanes (перевод Jeffrey Henderson). Другими источниками этого раздела являются: R. L. Fowler, “How the Lysistrata Works”; and Aline Rousselle (перевод Felicia Pheasant), Porneia. 32 Здесь и далее: Аристофан. Лисистрата; пер. А. Пиотровского. 33 В английском переводе вместо слов «Всего страшнее это, о Лисистрата!» идут слова: «скорее это, чем отказаться от мужского члена». 34 В русском переводе эти слова говорит Миррина. 35 В английском переводе вместо слов «Так правду говорят о нас трагедии: / Лишь Посейдон нам нужен и челнок его» сказано: «Нет ничего удивительного в том, что мужчины пишут о нас трагедии». 36 В английском переводе этот текст звучит так: «Что мне делать теперь? С кем мне переспать? / Меня провела самая соблазнительная девица из тех, кого я знал! / Как мне поднять и поставить этот осиротевший член? / …Мне нужно взять ему напрокат няньку». 37 На самом деле она продолжалась еще семь лет, до 404 г. до н. э. 38 Fowler, 245–249. 39 Dover, 159. 40 В английском переводе этот текст звучит так: «Она, конечно, такая же, как Беотия, клянусь Зевсом, со своей пышной откляченной поймой». 41 В английском переводе этот текст звучит так: «Да, действительно, ее куст <игра слов – bush имеет несколько значений, в частности “куст” и “густые волосы”> элегантно подстрижен». 42 В русском переводе вместо выражения «содержательная женщина» (woman of substance) сказано: «добрая девчоночка». В английском переводе вместо «Сейчас же видно по тому и этому» сказано: «Вполне содержательная, как спереди, так и сзади». 43 В английском переводе этот текст звучит так: «Я не встану в низкую стойку как львица перед теркой для сыра». 44 В английском переводе этот текст звучит так: «Я не видела даже дилдо длиной в шесть дюймов, который мог бы служить утешением, хоть он и мал». Lysistrata, строки 114–115. Rousselle, 65, отмечает, что иногда неудовлетворенные греческие матроны прибегали к помощи кожаных пенисов. 45 Источниками раздела о празднествах «Тесмофории» и «Бона Деа» являются: Sue Blundell, Women in Ancient Greece; Babette Stanley Spaexl, The Roman Goddess Ceres; and H. S. Versnel, Transitonal Reversal in Myth and Ritual. 46 Праздник в честь Деметры, прозванной Тесмофорой (Законодательницей). 47 На другом ночном празднестве в честь Деметры отгоняли даже псов. 48 Это дерево принадлежит к семейству ивовых и пахнет почти как перец. 49 Источниками разделов о культе Исиды, Дельфийском оракуле и особых девственницах являются: Apuleius (ред. J. G. Griffiths), The Isis Book; Sue Blundell, Women in Ancient Greece; Walter Burkert, Ancient Mystery Cults; Michael Grant and John Hazel, Who’s Who in Classical Mythology; Robert Graves, The Greek Myths, Vol. I; Sharon Kelly Hoyeb, The Cult of Isis Among Women in the Graeko-Roman World; Robin Fox Lane, Pagans and Christians; Ovid, “Amores”, in Diane J. Rayer и William W. Batshaw’s (ред.) Latin Lyric and Elegiac Poetry: An Anthology of New Translations; Robert Parker, Miasma; Propertius (ред. G. P. Goold), Elegies; William Smith (ред.), Dictionary of Greek and Roman Biographies and Mythology, Vol. III; Tibullus (перевод J. P. Postgate), Tibullus; and Marina Warner, Alone of All Her Sex. 50 В египетской мифологии Исида была сестрой и женой Осириса и матерью Гора. 51 Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел, книга одиннадцатая; пер. С. Маркиша. В английском издании: Apuleius, 93. 52 Tibullus, 207. 53 Propertius, 219, 235. 54 Ovid, 493, 495. 55 Blundell, 160. Оракул Зевса в Додоне должен был выполнять те же требования. 56 Оно стало наиболее популярным после VI в. до н. э. 57 За исключением трех зимних месяцев, когда святилище было закрыто. 58 Parker, 77–80, приводит примеры требования краткосрочного целибата или девственности при посадке оливковых деревьев и сбора с них урожая, разведении пчел и, возможно, приготовлении пищи. 59 Источники раздела о весталках следующие: J. P. V. D. Balsdon, Roman Women: Their History and Habits; Mary Beard, “The Sexual Status of Vestal Virgins”; Richard Cavendish, (гл. ред.), Man, Myth & Magic: The Illustrated Encyclopedia of Mythology, Religion and the Unknown, Vol. II; Jane F. Gardner, The Legendary Past: Roman Myths; Judith P. Hallett, Fathers and Daughters in Roman Society; Mary R. Lefkowitz and Maureen B. Fant, Women in Greece and Rome; E. Royston Pike, Love in Ancient Rome; Herbert Jennings Rose, Ancient Roman Religion; and Paul Schilling, “Vesta”, in the Encyclopedia of Religion. 60 Aedes Vestae (лат.) – храм Весты. 61 Schilling, 251. В других источниках глагол vigilo переводится как «быть бдительным». Кроме того, в замечательной статье Mary Beard предлагается убедительное доказательство того, что весталки могли являться царскими женами, поскольку их одеяния были такими же, как у римских невест, и после того, как их обрезанные волосы отрастали вновь, они одевались так, как было принято на следующий день после заключения брака. 62 После этой первой стрижки она могла отращивать длинные волосы и делать прически, хотя слишком вычурные порицались. 63 Описания одежды весталок и обряд их посвящения, описанные во многих источниках, приводятся у Плутарха в «Жизни Нумы» и других произведениях современников. 64 Balsdon, 238–239, полагает, что, «несомненно, существовали периоды стойкого ослабления религиозных и моральных устоев, когда институт весталок в целом предавался разврату, и с самого раннего возраста новообращенной внушали, что надо не резонерствовать, соблюдая формальности, а следовать примеру остальных. Ей говорили, что это совершенно безопасно». Однако Balsdon не подтверждает свои слова документами, хотя указывает на национальные бедствия, вина за которые возлагалась на весталок, нарушивших обет целомудрия. 65 Большинство источников, в которых повествуется о судьбе влюбленной весталки, цитируют описание, данное Плутархом. Смысл такого обряда состоял в том, что, если обреченная на смерть весталка оказывалась невинной, Веста должна была ее освободить. Поскольку этого никогда не случалось, каждый раз, когда весталку хоронили заживо, это считалось оправданным. 66 Balsdon, 241–242. 67 Овидий. Фасты; пер. Ф. А. Петровского. 68 Там же, 240. Тем не менее в конце II в. н. э. необоснованные утверждения относительно весталок привели к полномасштабному расследованию, и весталка была осуждена за утрату невинности. На следующий год две другие ранее оправданные весталки тоже были осуждены. В 83 и 90 гг. н. э. император Домициан заявил, что институт весталок был притоном разврата. Помимо этих исключительных случаев, большинство весталок соблюдали целибат. 69 Основными источниками этого раздела являются: Vern L. Bullough, Sexual Variance in History, Kenneth J. Dover, “Classical Greek Attitudes to Sexual Behaviour”; Kenneth J. Dover, Greek Popular Morality in the time of Plato and Aristotle; Sarah B. Pomeroy, Goddesses, Whores, Wives, and Slaves; Pythagoras (перевод R. S. Guthrie), The Pythagorean Sourcebook and Library; and Ute Ranke-Heinemann, Eunuchs for the Kingdom of Heaven. 70 Ranke-Heinemenn, 329. 71 Plato, Book I, 11. 72 Все взгляды такого рода противопоставлялись снисходительному отношению греков к гомосексуальным отношениям, которые осуждались по самой своей природе за чувственное наслаждение в противовес потребности продолжения рода. 73 Bullough, 166. Сенека был воспитателем Нерона. Позже Нерон приказал ему покончить жизнь самоубийством. 74 Основными источниками этого раздела являются: David Flusser (перевод Carol Glucker), The Spiritual History of the Dead Sea Sect; Duncan Howlett, The Essens and Christianity: An Interpretation of the Dead Sea Scrolls. 75 Flusser, 11–13. 76 Flusser, 31–32. 77 Howlett, 90, пишет о том, что делать выводы в этом отношении нельзя; возможно, некогда женщины составляли часть секты, но впоследствии на всех был наложен целибат. 78 Flusser, 52–56. Это требование не ограничивало членство общины, в которой ко времени ее наибольшего расцвета насчитывалось около четырех тысяч человек. 79 Основными источниками этого раздела являются: Peter Brown, The Body and Society; John Bugge, Virginitas; Robin Lane Fox, Pagans and Christians; Manuela Dunn-Mascetti, Saints: The Chosen Few; Holy Bible NSRV; and Joyse E. Salisbury, Church Fathers, Independent Virgins. 80 Матфей I:18–19. 81 Там же, I:20. 82 Там же, I:20–21. 83 Там же, I:25. 84 Там же, I:23. 85 Матфей 26:2. 86 Там же, 28:19–20. 87 Матфей 19:12. 88 Mark 3:31. Видимо, Иисус знал, что Мария и его братья беспокоились из-за того, что он слишком много работает и при этом недоедает. Возможно, они пришли, чтобы увести его домой и накормить ужином. 89 Salisbury, 113. 90 Бытие, 3:3. 91 Там же, 3:16. 92 Там же, 3:3.18–19. 93 Там же, 3:19. 94 Genesis 2:15–25, 3:1–24. 95 Основным источником раздела о преследованиях христиан является: Robin Lane Fox, Pagans and Christians, 419–612. Кроме того, использовалась работа: Dunn-Mascetti, Saints: The Chosen Few. 96 Fox, 425. 97 Fox, 456. Фокс описывает случай, когда девятнадцать человек под угрозой преследования за их христианские убеждения обращались с просьбой о предоставлении документов, подтверждавших, что на протяжении всей жизни они исповедовали язычество. Из этих девятнадцати человек не менее тринадцати были женщинами, а среди мужчин одному было шестьдесят два года, а другой был инвалидом. 98 Там же, 421. 99 Fox, 439. 100 Там же, 39. 101 Там же, 443. 102 Fox, 440. 103 Миланский эдикт – письмо римских императоров Константина Великого и Лициния (женатого на сестре Константина – Констанции), провозглашавшее на территории Римской империи религиозную терпимость. 104 Основными источниками этого раздела являются: Ambrose, “Concerning Virgins”, Nicene Fathers, Vol. X; Peter Brown, The Body and Society; Peter Brown, “Bodies and Minds: Sexuality and Renunciation in Early Christianity”; Peter Brown, “The Notion of Virginity in the Early Church”; John Bugge, Virginitas; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; John Chrysostom, On Virginity; Saint Cyprian, Treatises; Holy Bible NSRV; Jerome, Post Nicene Fathers, Vol. VI; Joyce Salisbury, Church Fathers, Independent Virgins; и Tertullian (перевод S. Thelwall), “One Exhortation to Chastity”, Ante-Nicene Fathers, Vol. IV (Online). 105 Jerome, “To Eustochium”, 25. 106 Jerome, “Against Jovinian”, 386. 107 Там же, 14. 108 Corinthians 1, 6:13, 7:2 and 7:7. 109 Григорий Нисский, а позже Иоанн Златоуст писали, что до грехопадения Адам и Ева вели ангельский образ жизни, Bugge, 5–29. 110 Jerome, “Against Jovinian”, 374. 111 Saint Cyprian, Treatises, Ch. 22, 50. 112 Ambrose, “Concerning Virgins”, Vol. Х, Book I (Online). 113 Jerome, “To Eustochium”, 35. 114 Там же, 18. 115 Jerome, “Against Jovinian”, 367. 116 Jerome, “Against Helvidius”, 344. 117 Цит. по: Bullough, 160. 118 Chrysostom, 73.1.6. 119 Brown, “Bodies and Minds”, 482. 120 На Западе превосходство целибата оставалось бесспорным до наступления эпохи Реформации. С другой стороны, Восточная церковь никогда не принимала строгой приверженности Западной церкви целибату среди женатых священнослужителей. Brown, “The Notion of Virginity in the Early Church”, 427. 121 Там же, 427. 122 Братом Григория был Василий Великий, выступавший в защиту языческой литературы, восхищавшийся идеями Платона и создававший монастыри. Их сестрой была преподобная Макрина / Фекла. 123 Основными источниками этого раздела являются: Vern Bullough, Sexual Variance in Society and History; The Catechism of the Catholic Church; John McHugh, The Mother of Jesus in the New Testament; Ute Ranke-Heinemann, Eunuchs for the Kingdom of Heaven; Jane Smith и Yvonne Haddad, “The Virgin Mary in Islamic Tradition and Commentary”; and Marina Warner, Alone of All Her Sex: The Myth and the Cult of the Virgin Mary. 124 Исаия 7:14. 125 Ex cathedra (лат.) – безошибочность официально изреченных Папой Римским истин в соответствии с догматом о папской непогрешимости. 126 Аль-Табари, самый известный из классических комментаторов, указывал на три возможности: Господь в образе ангела дул в карман Марии, пока его дыхание не проникло в ее чрево, и она зачала; то же самое он сделал в ее рукав; или подул ей в рот. 127 Virginitas ante partum (лат.) – девственность до рождения. 128 Апокрифы. Библиотека «Вехи». Протоевангелие от Иакова. (История Иакова о рождении Марии). – Интернет. 129 Rasnke-Heinemann, 343–344, цит. по: Протоевангелие от Иакова. Rasnke-Heinemann отмечает, что это сочинение оказало огромное влияние на развитие мариологии. В других источниках, в частности в «Вознесении Исайи», созданном во II в., также описывались безболезненные, а значит, непорочные роды. 130 Rasnke-Heinemann, 5, цит. Папа Сирициус в письме к епископу Анисию, 392. 131 McHugh, 200–201. Этой точки зрения придерживался Епифаний Саламский на Кипре. В число тех, кто разделял ее, входили Климент Александрийский, Амвросий, Григорий Нисский и Ориген. 132 Warner, 23; McHugh, 200–201, 223–225. 133 Bugge, 110, 150–154. 134 Пий IX, апостольская конституция «Ineffabilis Deus». 135 St. Augustine, проповедь 186, цит. по: The Catechism of the Catholic Church. 136 Основными источниками этого раздела являются: Acts of Judas Thomas (перевод Klijn); “Acts of the Holy Apostle Thomas”, Ante-Nicene Fathers, Vol. VIII (Online); Peter Brown, “Bodies and Minds”; Peter Brown, The Body and Society; John Bugge, Virginitas; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; Minucius Felix (перевод G. H. Rendall), Octavius; E. Henneche и W. Schneemelcher, New Testament Apocrypha; Holy Bible NSRV; “The Interpretation of Knowledge” (перевод L. D. Turner), Nag Hammadi Codices, XI; W. Schneemelcher (ред.), Acts of John; “Sophia of Jesus Christ” (перевод M. Parrott), Nag Hammadi Codices, III; Tatian (перевод J. E. Ryland), “Address of Tatian to the Greeks”, Vol. III, Chapter XV, (Online); and Tertullian “Concerning Virginity” (Online). 137 Энкратиты – крайне консервативная группа христиан, полагавших, что необходимым условием спасения и истинной веры является последовательное воздержание, включающее отрицание брака, а также запрет пить вино и есть мясо. 138 Гностики (от греческого слова «гнозис» – знание, как правило, тайное) – сторонники гностицизма, учения, включавшего религиозные концепции восточной мифологии, иудаизма и некоторых положений раннего христианства. Гностики полагали, что спасение возникает через интуитивно постигаемое знание в дуалистической системе, противопоставления духа и материи. В разных течениях гностицизма отношение к браку и сексуальным связям было неоднозначным. 139 Это действительно так, несмотря на осуждение гностицизма отцами Церкви. Ко II в. это учение было осуждено как извращавшее христианство. 140 “Acts of the Holy Apostle Thomas”, Ante-Nicene Fathers, Vol. VIII (Online). 141 Еврейская традиция придерживалась противоположной точки зрения: Адам и Ева научили зверей половым сношениям. 142 “Origins of the World”, Nag Hammadi Codices, II, 5:109, цит. по: Brown, The Body and Society, 94. 143 Ecclesiastes 3:19. 144 Henneche and Schneemelcher, цит. по: Acts of Andrew 5, 2:410. 145 Tatian, “Address of Tatian to the Greeks”, Ch. 15, Vol. III (Online). 146 Эта работа написана около 220 г. в Сирии, она воплощает идеи энкратитов. 147 «Деяния Иуды Фомы апостола». Русская апокрифическая студия. – Интернет. 148 Acts of Thomas 2 and 13, 70–71, 111, 115, 126–127. 149 Там же, 88, 101. 150 Маркион был церковным реформатором, преданным анафеме римской церковной общиной в 144 г. После этого он основал собственную церковную организацию. 151 Цит. по: Bullough, 184. 152 Если бы только люди прекратили половые сношения, «Иордан стал бы течь вспять». Brown, 84. 153 Маркион полагал, что послание Иисуса было записано через некоторое время после описываемых событий и Евангелия представляли ложных апостолов, попавших под влияние иудаизма. Только Павел и Лука писали правдиво, но в их Евангелия закрались ошибки. Bullough, 185. 154 «Евангелие от Египтян». Библиотека Наг-Хаммади. Новозаветные апокрифы. – Интернет. 155 «Истолкование Знания». Библиотека Наг-Хаммади. Апокрифы, околохристианские тексты. Пер. с коптского – А. Мома. – Интернет. “Interpretation of Knowledge”, Nag Hammadi Codices, XI 10:34–36, 53. 156 «Премудрость Иисуса Христа». Библиотека Наг-Хаммади. Апокрифы, околохристианские тексты. Пер. с коптского – А. Мома. – Интернет. Sophia of Jesus Christ”, Nag Hammadi Codices, III 4:108, 220. 157 Schneemelcher, Acts of John 55–54, 2:241. 158 Tertullian, “Concerning Virginity” (Online). 159 Минуций Феликс, «Октавий». Богословские труды, Издание Московской патриархии, М., 1981, с. 143. Municius Felix, Octavius, VIII:4, 337. 160 Основными источниками этого раздела являются: Augustine (перевод R. S. Pine-Coffin), Confessions; Augustine (перевод Mary Sarah Muldowney и Ed. Roy J. Defferrari), Treatises on Various Subjects; Augustine (перевод Mattew Shumacher), Against Julian; Augustine (перевод Charles T. Wilcox и Ed. Roy J. Defferrari), Treatises on Marriage and Other Subjects; Peter Brown, The Body and Society; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; Minucius Felix (перевод G. H. Rendall), Octavius IX:4; Holy Bible, NSRV; Joyce E. Salisbury, Church Fathers, independent Virgins; and Tertullian, “Concerning Virgins” (Online). 161 По другим источникам, Августин Блаженный родился 13 ноября 354 г. 162 Вл. Соловьев писал, что с него живого была содрана кожа. 163 Августин, «Исповедь», книга II, III:6. В английском переводе: «признаки явственно обозначившейся половой зрелости». 164 Augustine, Confessions, 45. 165 Augustine, Treatises, Vol. 14, 213. 166 Augustine, Against Julian, Vol. XVI, 130. 167 Romans 13:13–14. 168 Augustine, Confessions VIII, xii, 178. 169 Там же, 193. 170 К их числу относятся следующие: The Catholic and Manichaean Ways of Life; Confessions; City of God; The Good of Marriage; On Marriage and Concupiscence; On Adulterous Marriage; and Against Julian. 171 Augustine, Against Julian. 172 Brown, 426. 173 Brown, 426. 174 Augustine, Against Julian, Vol. XVI, 203. 175 Augustine, The Good of Marriage, Ch. 23, 45. 176 Основными источниками этого раздела являются: Robin Lane Fox, Pagans and Christians; Otto Kiefer, Sexual Life in Ancient Rome; Aline Rousselle, Porneia; Joyce Salisbury, Church Fathers, Indipendent Virgins; and Joyce Salisbury, “Human Beasts and Bestial Humans in the Middle Ages”. 177 Эти рассказы сохранились в находящейся в Эскориале рукописи Codex Regularum, представляющей собой сборник монашеских произведений, герои которых служили монахам и монахиням образцами для подражания. 178 Цитаты в рассказе о Константине даны в работе: Salisbury, Church Fathers, 63, цит. по: “Vita Ste Constantine”. 179 Не исключено, что происхождение легенды связано с тем, что дочь императора Константину перепутали с искренне верующей христианкой, сестрой императора Констанцией, для которой, возможно, он построил базилику Святой Агнессы. 180 Цитаты из повествования о жизни Марии Египетской приведены по: Salisbury, 70–72, цит. по: “Vita Domne Marie Egiptie”. 181 Цит. по: Kiefer, 152. 182 Православный календарь. Преподобная Мария Египетская. – Интернет. 183 Православный календарь. Преподобная Мария Египетская. – Интернет. 184 Там же. 185 Там же. 186 Православный календарь. Преподобная Мария Египетская. – Интернет. 187 Цитаты из повествования о Хелии приведены по: Salisbury, 75–80, цит. по: “Vita Sanctae Helia”. 188 Цитаты из повествования о Хелии приведены по: Salisbury, 77, цит. по: “Vita Sanctae Helia”. 189 Fox, 424. 190 Там же, 310. 191 Rousselle, 136. 192 Основными источниками этого раздела являются: Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; and Joyce E. Salisbury, Church Fathers, Independent Virgins. Цитаты взяты из работы: Salisbury, 105–107, цит. по: “Vita Sanctae Castissimae”. 193 В английском оригинале имя этой героини дано в латинской традиции – Кастиссима. В Православной церкви почитается под именем Евфросинии Александрийской в лике преподобных. 194 Очевидно, что он это сделал без предварительной попытки отговорить ее от такого незаконного действия. Христианки должны были покрывать волосы, а не стричь их. Но излишнее рвение приводило к тому, что таких случаев было много, в связи с чем в 390 г. такая практика была запрещена законом. В нем было сказано: «Двери церквей будут закрыты для женщин, которые в нарушение божественных и человеческих законов остригут волосы…» Кроме того, во Второзаконии (22:5) женщинам запрещается одеваться в мужскую одежду, а мужчинам – в женскую. 195 Цитаты в разделе о Пелагии взяты из работы: Holy Women of the Syrian Orient (перевод Sebastian P. Brock and Susan Ashbrook Harvey). 196 Там же, 44. 197 Holy Women of the Syrian Orient, 49–50. 198 Там же, 50–51. 199 Преподобная святая Марина (Марин) Вифинская, которую нередко называют Мария, в начале VI в. родилась на северо-западе Малой Азии в селении Вифания в трех километрах от Иерусалима. 200 Bullough, 367. 201 Эта история заимствована из следующих источников: Rosemary Pardoe и Darroll Pardoe, The Female Pope: The Mystery of Pope Joan; Clement Wood, The Woman Who was Pope: A Biography of Pope Joan, 853–855; и: Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History, 368–369. 202 Перед Мариной и Афанасией стояли другие задачи. Марина хотела остаться в монастыре, где выросла. Афанасия превратила траур в религиозную миссию и благочестиво жила вместе с мужем. Переодевшись в мужское платье, она обрела возможность прожить жизнь в блаженстве целибата вместе с Андроником. Скрывая от него свою истинную личность, она избегала даже намека на плотские желания, которые могли у него возникнуть. 203 Анкамбер (Uncumber) – английский вариант имени святой, которую на латыни называли Вильгефортис, во Франции и Италии она была известна как Либерата, в Германии – как Куммеринис, в Голландии – Онтокоммена, в Испании – Ливраде. По легенде, отец-король хотел выдать ее замуж за принца-язычника, но она его не любила. Девушка дала обет безбрачия, попросила Господа лишить ее красоты, и за ночь у нее выросла борода. Принц-жених отказался брать ее замуж, а король-отец велел ее распять на кресте. История Анкамбер заимствована из: Bullough, 367–368. 204 Глагол unencumber, что значит «снять обременения», «освободить от долгов», «освободить от обязательств», как отмечает автор, происходит от имени Uncumber. 205 Основными источниками этого раздела являются: Christopher Brooke, The Monastic World, 1000–1300; Peter Brown, The Body and Society; Manuela Dunn-Mascetti, Saints; Michel Foucault, Western Sexuality; Graham Gould, The Desert Fathers; Elaine Pagels, Adam, Eve, and a Serpent; Aline Rouselle Vivian (перевод Felicia Pheasant), Porneia; Norman Russell (перевод) The Lives of the Desert Fathers, Tim Vivian (перевод), Histories of the Monks of Upper Egypt and the Life of Onnophrius by Paphnutius; and Benedicta Ward (перевод), The Sayings of the Desert Fathers. 206 Vivian, 20, цит. по: Historia Monachorum. 207 Преподобный святой Антоний Великий (около 251–356 гг.) – основатель христианского монашества, отшельник, подвижник, пустынник. 208 Ст. «Антоний Великий», Википедия – Интернет. Rousselle, 143. 209 Преподобный святой Аммон (Аммун) Нитрийский (Египетский) (294 или 295–357 гг.) – выдающийся представитель египетского монашества в III–IV вв. 210 Позже его жена превратила свой дом в частный женский монастырь. 211 Келлия – часть Нитрийской или Скитской (отсюда происходит русское слово «скит») пустыни, представляющей собой впадину Вади-Натрун на северо-востоке Ливийской пустыни. Скитская пустыня располагалась на северо-западе Египта на расстоянии дневного пути от Нитрийской горы. 212 Brown, 215. 213 Pagels, 89. 214 Иоанн Кассиан Массалийский (360–435 гг.) – известный теоретик монашества, около 10 лет странствовавший по египетским монастырям и скитам, основал два монастыря в Марселе, был создателем монашества в Галли. 215 Вычисления сделаны Руссель, 175–177. 216 Там же, 171, цит. авва Диоскор. Однако Диоскор добавлял, что «воображение есть результат намеренного выбора и признак злого нрава». 217 Адиафория – безразличие к религии. 218 Как отмечала Руссель, по распространенной в Египте традиции мастурбация подавлялась, считалось, что те, кто ею занимаются, никогда не удостоятся загробной жизни (Руссель, 153). 219 Folie а deux – безумие вдвоем, психоз вдвоем (фр.). 220 Rousselle, 144. Монахи отвели ее к реке и там с ней «занялись любовью». 221 Преподобный святой Макарий Великий (Египетский) (300–391 гг.) – монах-отшельник, пустынник, чудотворец, основатель монастыря в Нитрийской пустыне, автор многих религиозных произведений, включая духовные беседы. 222 Rousselle, 145. 223 Там же, 150. 224 Святой Аммоний – странствующий египетский монах IV в. 225 Евагрий (Эвагрий) Понтийский (346–399 гг.) – христианский богослов, философ, монах, работы которого были положены в основу учения о семи смертных грехах. 226 Rousselle, 141. 227 Foucault, 16. 228 Rousselle, 148. 229 Ward ссылается на Isaac, Priest of the Cells. 230 Ward цитирует Иоанна Персидского. 231 Foucault, 19–20. 232 Brown, 229. 233 Источником этого раздела является: The Lives of Simeon Stylites, перевод Robert Doran. 234 Одни святые стояли весь день, другие стояли и сидели попеременно, но делали они это не на столпе. В храме Афродиты в Иераполе, расположенном в 144 км от столпа Симеона, где были необычайно высокие колонны, соблюдался греческий культ, когда дважды в год на колонны поднимался мужчина и оставался там на семь дней. Он пребывал там в сообществе богов, испрашивая у них благословения для всей Сирии. 235 Основными источниками этого раздела являются: Ambrose, “Concerning Virgins”, Nicene Fathers, Vol. X; Ambrose, “Concerning Virgins”, Book II, Ch. III (Online); Ambrose (перевод Daniel Callam) On Virginity; Virginia Burrus, Chastity as Autonomy; Averil Cameron and Amе?lie Kuhrt (ред.), Images of Women in Antiquity; Jerome, “To Demetrias”, “To Eustochium”, “To Laeta”, Nicene Fathers, Vol. IV; John Moschos, The Spiritual Meadow; Elizabeth Alvida Petroff, Medieval Women’s Visionary Literature; and Joyce E. Salisbury, Church Father, Independent Virgins. 236 Преподобная блаженная Сарра Египетская жила в V в. в долине Нила, отшельница, пустынница, которая 60 лет жизни провела в борьбе с искушавшим ее демоном похоти. 237 Святая преподобномученица Феврония Сирская жила в III – начале IV в. Подверглась жестоким гонениям за верность христианству в период правления императора Диоклетиана. 238 Преподобная святая отшельница Александра Александрийская жила в IV–V вв. 239 Преподобная святая Мелания Римляныня Младшая, жившая в V в., в 14 лет была насильно выдана замуж богатым отцом. В замужестве потеряла двоих детей, продала все свои владения в Африке и переехала в Северную Африку, где оказывала поддержку церквам и монастырям в Палестине, Сирии и Египте. В Иерусалиме, где она прожила 22 года, продолжая заниматься благотворительностью, Мелания основала монастырь. 240 Moschos, 148–149. 241 Salisbury, 31, цит. по: Ambrose, “De Institutione Virginitate”. 242 Святая первомученица Фекла Иконийская жила в I–II вв. 243 Burrus, 125–126. В конце жизни Павла арестовали в Иерусалиме, отвезли в Рим, освободили из тюрьмы, и он продолжил миссионерскую деятельность. После его последнего заточения, вновь произведенного в Риме, его обезглавили за городом. 244 Petroff, 126. В разных повествованиях о страданиях Феклы среди диких зверей существуют расхождения. В своей версии я заимствовала понемногу из каждого. 245 Ambrose, “Concerning Virgins”, Book II, Ch. III (Online). 246 Salisbury, 32–33, цит. по: Jerome, “To Demetrias”. 247 Jerome, “To Eustochium”, 32–33. 248 Там же, 32. 249 Jerome, “To Demetrias”, 270. 250 Jerome, “To Eustochium”, 28; “To Laeta”, 194. 251 Ambrose, “Concerning Virgins”, 382. 252 Ambrose, On Virginity, 40. 253 Флавия Юлия Констанция (Константина) (293–330 гг.) – сестра римского императора Константина I, который выдал ее замуж за восточного римского императора Лициния. 254 Modus vivendi – образ жизни (лат.). 255 История Мелании приводится по: Salisbury, 114–122. 256 Евдокия (до крещения Афинаида) (400 или 401–460 гг.) – супруга византийского императора Феодосия II. 257 Например, Экдисия и Эгерия. 258 Post mortuum – посмертное (лат.). 259 Основными источниками раздела о монастырях являются: Peter Abеlard, The Story of My Misfortunes, Henry Adams Bellows (перевод); Anne L. Barstow, Married Priests and the Reforming Papacy; Peter Brown, The Body and Society; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; Norman Cantor, “The Crisis of Western Monasticism, 1050–1130”; Manuela Dunn-Mascetti, Saints: The Chosen Few; Robin Lane Fox, Pagans and Christians; Michael Goodich, The Unmentionable Vice; Susan Ashbrook Harvey, The Lives of Simeon Stylites; C. H. Lawrence, Medieval Monasticism; Aline Rousselle (перевод Felicia Pheasant), Porneia; и: Herbert Workman, The Evolution of the Monastic Ideal. 260 Киновит – монах, живущий в киновии, монашеской общине, составлявшей наряду с отшельничеством одну из форм организации монашества в период раннего христианства. В отличие от независимых анахоретов, киновиты подчинялись настоятелю (киновиарху), получали все необходимое от монастыря, бесплатно работали, но результаты их труда принадлежали монастырю, личной собственности и имущества они не имели. Первая киновия основана в Южном Египте в 318 г. Пахомием Великим. 261 Цит. по: Brown, 228. 262 Цит. по: Brown, 228. 263 Там же, 435. Как отмечала Susan Ashbrook Harvey в предисловии к The Lives of Simeon Stylites, 27–28: «Каждый сирийский монастырь состоял – помимо церкви, общего кладбища, небольшого дома для аббата или для гостей – из одного или нескольких зданий общего пользования: трапезной, комнаты собраний монахов, где настоятель наставлял монахов… пекарни, кухни и… кузницы, сапожной мастерской, ткацкой мастерской…» Монахи жили в кельях, «иногда группировавшихся вокруг монастыря… Их делали из всякого подручного материала, и потому позже от них ничего не оставалось». 264 Workman, 88. 265 Fox, 415. 266 Тавена (Табенна, Тавенисси или Табенисси) – монастырь, основанный Пахомием около 320 г. на правом берегу Нила (по другой версии, на острове) в Верхнем Египте примерно в 575 км от Каира. 267 Rousselle, 171. 268 Brown, 230. 269 Варсанофий Великий, святой, жил в VI в. в Египте. Был хорошо образован, 50 лет прожил отшельником в монастыре и пустыне. Славился даром чудотворца. 270 Brown, 234, цит. по: Barsanuphius. 271 Дорофей скончался около 560 г., когда монашество уже вполне сложилось. 272 Бенедикт Нурсийский (около 480–547 гг.) – основоположник западного монашеского движения, монах-отшельник, позже основавший известный монастырь Монте-Кассино, чья община положила начало ордену бенедиктинцев. Автор «Устава святого Бенедикта», которому в основных чертах следуют члены других монашеских орденов. 273 Lawrence, гл. 2. 274 Workman, 143. 275 Abеlard, 63. 276 Бернард Клервоский (1090 или 1091–1153 гг.) – известный богослов, мистик, монах-цистерцианец, основатель и аббат монастыря Клерво. Сторонник папской теократии, боролся с еретиками, поддерживал и вдохновлял крестовые походы. 277 Goodrich, 10. Выделено курсивом нами. 278 Эта связь Церкви и монастырей началась при Папе Григории I (590–604 гг.). 279 Dunn-Mascetti, 31. Cantor, 69, полагает, что вспыльчивость святого Бернарда объяснялась пониманием им того факта, что мир политики все в большей – а не в меньшей – степени становится всеохватывающим, пронизывающим все области жизни, и светским. 280 Bullough, 433. 281 Источником раздела о Скутине является: Richard Zacks, History Laid Bare, 41. 282 Брендан Клонфертский Мореплаватель (около 484–579 гг.) – один из наиболее почитаемых ирландских святых, священник и монах. Не исключено, что в ходе семилетнего плавания через Атлантический океан, совершенного в 530-е гг. на утлом суденышке с немногочисленными спутниками, он достиг побережья Северной Америки на полтысячелетия раньше норманнов. 283 Основными источниками этого раздела являются: Clarissa W. Atkinson, Mystic and Pilgrim: The Book and the World of Margery Kempe; Anne L. Barstow, Married Priests and the Reforming Papacy; Peter Brown, The Body and Society; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; Margaret Gallyon, Margery Kempe of Lynn and Medieval England; Michael Goodrich, The Unmentionable Vice; Margaret King, Women of the Renaissance; W. E. H. Lecky, History of European Morals, Vol. 11; Martin Luther, Luther’s Works, Vol. 48; Married Priests and the Reforming Papacy; Eileen Power, Medieval English Nunneries; Aline Rousselle (перевод Felicia Pheasant), Porneia; и: Joseph R. Strayer, Dictionary of the Middle Ages, Vol. 3. 284 Luther, “Letter to Nicholas”, Luther’s Works, Vol. 48, 321–322. 285 Законность христианству была предоставлена Никомедийским эдиктом императора Галерия 30 апреля 311 г. Этот император был известен гонениями на христиан. Однако к концу жизни (умер 5 мая 311 г.) он тяжело заболел и воспринял болезнь как кару за их преследования, в связи с чем накануне кончины принял Никомедийский эдикт. Император Константин I Великий (по итогам встречи с императором Лицинием, или Ликинием) в начале 313 г. в Милане издал Миланский эдикт, провозгласивший религиозную терпимость – все религии уравнивались в правах, а римское язычество утрачивало роль официальной религии. Соответственно, снижалась роль национальных языческих религий и значительно возрастало значение христианства, где, по словам апостола Павла, «нет ни эллина, ни иудея». Иначе говоря, в отличие от национальных языческих религий прошлого христианство стало выступать в роли универсальной религии всех народов, всего человечества. Сам Константин крестился только перед смертью. 286 Эльвира – название испанского города Гранада, данное ему после арабского завоевания, начавшегося в 711 г., по аналогии с его названием Илиберис при римлянах. Указанная дата – 305 г., оспаривается многими специалистами, поскольку это было время суровых гонений на христиан. По мнению некоторых историков, собор проходил в 313 г. На этом соборе впервые был официально употреблен термин «анафема». 287 Гангры (или Гангра) – город на севере Турции, в Анатолии, ныне называется Чанкыры. В то время, о котором идет речь, был столицей Пафлагонии – исторического района на севере Малой Азии. 288 Изложено по тексту, приведенному Rousselle, 150. 289 Brown, 443. 290 Power, 436. От слова focaria, а не акронима For Using Carnal Knowledge, также может происходить слово “fuck”. 291 Дамиани был активным противником гомосексуализма в XI в. Единственной сохранившейся его работой на эту тему является Liber Gomorrhianus. См.: Goodich, гл. 1. 292 Luther, “Letter To Nicholas”, Luther’s Works, Vol. 48, 321–322. 293 Основными источниками этого раздела являются: Clarissa Atkinson, Mystic and Pilgrim; Carolly Ericson, The Medieval Vision; Jerome, “To Eustochium”, Post-Nicene Fathers, Vol. VI; Margaret King, Women of the Renaissance; Ernest McDonell, The Beguines and Beghards in Medieval Culture; Elizabeth A. Petroff, Medieval Women’s Visionary Literature; Eileen Power, Medieval English Nunneries; и: Joyce E. Salisbury, Church Fathers, Independent Virgins. 294 Это ориентировочная дата. В качестве возможных дат рождения Марии источники указывают 1176, 1177 и начало 1178 г. 295 Из Petroff, 7, цит. по: Marie d’Oignies, Life, by Jaques de Vitry. «От ужаса, который она чувствовала от своих былых плотских наслаждений, она приходила в отчаяние, но не могла найти в себе духовных сил, и лишь причинив себе страшные телесные истязания, она смогла искупить грехи, совершенные при получении всех удовольствий, испытанных ею в прошлом». 296 McDonell, 228, цит.: Joinville’s Histoire de S. Louis. Кроме того, на с. 137 отмечается, что сделанное в XIII в. завещание в пользу бегинажа приравнивалось к целомудрию. 297 Jerome, “To Eustochium”, 23. 298 King, 135, писал о том, как в обителях или бегинажах бегинки предлагали женщинам двойное преимущество, позволявшее им с достоинством добиваться личных целей и соблюдения целибата, освобождавшего их от риска рождения детей и семейной жизни. 299 Raison d’etre – смысл существования (фр.). 300 Ericson, 189. 301 Источниками этого раздела являются: Margaret King, Women of the Renaissance; and Ernest W. McDonell, The Beguines and the Beghards in Medieval Culture. 302 Beatas давали неофициальные обеты безбрачия, заявляли о том, что свободны от сексуальных страстей, и посвящали себя благотворительности и мистической набожности. 303 В некоторых католических монашеских орденах первой ветвью считается мужская, второй – женская, а в третью входят люди (их иногда называют терциарии), дающие обеты и соблюдающие правила и принципы данного ордена, но живущие в миру. 304 Третий францисканский орден, или терциарий, «отстаивает свои цели в миру при поддержке религиозного ордена и в соответствии с духовным началом этого ордена стремится к достижению христианского совершенства в том виде, в котором оно присуще светской жизни через соблюдение правил, принятых для них Святым престолом». McDonell, 132–133. 305 По другим данным – XIII в. (умерла 16 февраля 1236 г.). 306 Источники о Мэри Уорд следующие: Olwen Hufton, The Prospect Before Her; Margaret King, Women of the Renaissance; Marie Rowlands, “Recusant Women, 1560–1640”; and Retha Warnicke, Women of the English Renaissance and Reformation. 307 Rowlands, 169. 308 Warnicke, 180. 309 Hufton, 384, отмечает, что Мэри Уорд стала жертвой не столько своих реальных дел, сколько слухов. 310 Margaret King, Medieval English Nunneries, 130. 311 Основными источниками этого раздела являются: Clarissa Atkinson, Mystic and Pilgrim; Rudolph M. Bell, Holy Anorexia; Marcello Cravery, Sante e Streghe: Biografie e documenti dal XIV al XVII secolo (Saints and Witches: Biographies and Documents from XIV to XVII Centuries) (разделы переведены Michal Kasprzak); Electa Arenal and Stacey Schlau, Untold Sisters; Margaret King, Medieval English Nunneries; и: Elizabeth A. Petroff, Medieval Women’s Visionary Literature. 312 Святая Екатерина Сиенская (1347–1380 гг.) – Интернет. 313 Craveri, 70. 314 Bell, 41. 315 Bell, 42. 316 Там же, 43. 317 В наше время так и тянет определить такое голодание словом «анорексия». Однако разновидность голодания Екатерины, присущая и другим святым женщинам, восходила к аскетизму, включавшему в себя, но отнюдь не целиком сосредоточенному на контроле за потреблением пищи. В отличие от анорексии наших дней, которой страдают люди, одержимые стремлением произвести впечатление от собственного тела и часто сочетающие голодание с чрезмерными физическими упражнениями, разновидность голодания, практиковавшаяся теми, кто стремился к достижению святости, сопровождалась умерщвлением плоти и духовными упражнениями, направленными на выражение личного смирения и прославления Господа. По этой причине мне представляется, что голодание Екатерины Сиенской правильнее не называть анорексией. 318 Основными источниками этого раздела являются: Tamara Bernstein, “Holy Hildegard: a medieval nun with ‘90s sex appeal”, в The Globe and Mail, 6 мая 1995 г.; и Matthew Fox (ред.), Hildegard of Bingen’s Book of Divine Works with Letters and Songs. 319 Bernstein. 320 В следующем разделе приводится цитата из письма Хильдегарды к Елизавете, которая умерла 18 июля 1165 г. Цитата взята из: Fox, 341–342. 321 Источниками этого раздела являются: Electa Arenal and Stacey Schlau, Untold Sisters: Hispanic Nuns in Their Own Works (перевод Amanda Powell), 294–335. 322 Donado – дареный, пожалованный, пожертвованный (исп.). 323 Антония Люсия Святого Духа (Antonia Lucнa del Espнritu Santo, 1643 или 1646–1709 гг.) – почитаемая перуанская святая. Родилась в Эквадоре, в детстве потеряла отца и с матерью и сестрой перебралась в Перу, в порт Кальяо, в поисках лучшей жизни. По настоянию матери уже в зрелом возрасте вышла замуж, но в силу ряда обстоятельств осталась девственницей. Вскоре после кончины мужа основала в Кальяо женскую монашескую общину в 1681 г. и как его настоятельница взяла себе имя сестра Антония Люсия Святого Духа. Через некоторое время перебралась в Лиму, но после разрушительного землетрясения в 1687 г. получила щедрое пожертвование, позволившее ей в 1702 г. основать женскую монашескую общину кармелиток. 324 Viacrucis – крестный путь (исп.). 325 Источниками раздела о Катери Текаквите являются: Henri Bechard, “Kateri (Catherine) Tekakwita”; K. I. Koppedrayer, “The Making of the First Iroquois Virgin”; Alison Prentice et al., Canadian Woman: A History; Nancy Shoemaker, “Kateri Tekakwita’s Tortuous Path to Sainthood”; “Lily of the Mohawks”, Newsweek, 1 Aug. 1938; и: “The Long Road to Sainthood”, Time magazine, 7 July 1980. 326 Текаквита родилась в Оссерненоне (Орисвилль, штат Нью-Йорк), но большую часть своей недолгой жизни провела неподалеку от Монреаля, а потому ее принято считать канадкой. 327 Могавки – одно из пяти племен в составе Конфедерации (Лиги) ирокезов (наряду с племенами сенека, каюга, онондага, онайда и тускарора). Самоназвание – «народ кремня», в Лиге ирокезов – «хранители восточной двери». В настоящее время могавки – самый многочисленный народ Лиги (более 60 тысяч человек, проживающих в основном в канадских провинциях Онтарио и Квебек, а также в штате Нью-Йорк на севере США на границе с Канадой). 328 Shoemaker, 60, отмечала, что Текаквита вполне отдавала себе отчет о том, что стало с ее внешностью, и в отличие от других индейских женщин старалась скрывать лицо под одеялом. После ее смерти некоторые с издевкой говорили: «Господь взял ее к себе потому, что ее не хотели брать мужчины». Однако иезуит отец Шошетьер считал ее увечье благословением, позволившим ей «отказаться от приверженности плоти и обрести то состояние, для которого она была предназначена» (цит. по: Kopperdrayer, 282). 329 Цит. по: Kopperdrayer, 284. 330 Там же, 283, по словам отца Шоленека. 331 Отец Шоленек, цит. по: там же, 284. 332 Отец Шошетьер, цит. по: там же, 284–285. 333 Отец Шоленек, цит. по: там же, 284. 334 Отец Шоленек, цит. по: там же, 287. 335 В работе Prentice et al. 36 отмечается: «Некоторые туземные женщины следовали проповедям иезуитов и давали обет целибата, тем самым защищая себя от тяжелой доли брака в европейском стиле, как это сделала… Катери Текаквита…» 336 Отец Шоленек, цит. по: Kopperdrayer, 288. 337 22 июня 1980 г. Иоанн Павел II причислил Катери Текаквиту к лику блаженных, а 18 февраля 2012 г. Папа Бенедикт XVI причислил ее к лику святых. 338 Основными источниками этого раздела являются: Ekecta Arenal and Stacey Schlau, Untold Sisters: Hispanic Nuns in Their Own Works; Clarissa W. Atkinson, Mystic and Pilgrim; Catherine Brown, Pastor and Laity in the Theology of Jean Gerson; Margaret King, Women of the Renaissance; Margaret King и Albert Rabil, Her Immaculate Hand: Selected Works by and about the Women Humanists of Quatrocento Italy; Elizabeth Petroff, Medieval Women’s Visionary Literature; Eileen Power, Medieval English Nunneries; Arcangela Taraboii, La Semplicita Ingannata (A Simple Deceit), (перевод Michal Kaspzak); Foster Watson (Ред.), Vives and the Renascence Education of Women. 339 Как произведение религиозной литературы той эпохи, оно было типичным в плане принижения значения брака между смертными и возвышения духовного союза с Христом. Все цитаты из Hali Meidenhad приведены по: Atkinson, 185–186. 340 Brown, 226–227. 341 Watson, 87. 342 Tarabotti, 202. 343 Power, 25. 344 King and Rabil, 100. 345 Petroff, 256. 346 Источниками этого раздела являются: Electa Arenal and Stacey Schlau (перевод Amanda Powell), Untold Sisters, 229–282; Averil Cameron and Amelie Kuhrt (Ред.), Images of Women in Antiquity; Olwen Hufton, The Prospect Before Her; Margaret King, Women of the Renaissance, и: Eileen Power, Medieval English Nunneries. 347 Arenal and Schlau, 231. 348 Arenal and Schlau, 236. 349 Там же, 241. 350 Arenal and Schlau, 242. 351 Arenal and Schlau, 243. 352 Arenal and Schlau, 252–259. 353 Arenal and Schlau, 279–280. 354 Arenal and Schlau, 236. 355 King, 99–100. 356 Основными источниками этого раздела являются: Electa Arenal and Stacey Schlau, Untold Sisters: Hispanic Nuns in Their Own Works; Margaret King, Women of the Renaissance; Eileen Power, Medieval English Nunneries; Guido Ruggiero, The Boundaries of Eros: Sex Crime and Sexuality in Renaissance Venice; Arcangela Tarabotti (перевод Michal Kasprzak), La Semplicita Ingannata (A Simple Deceit); и: Elissa Weaver, “Spiritual Fun: A Study of Sixteenth-Century Tuscan Convent Theatre”. 357 Ruggiero, 77. 358 Цит. по: Power, 31. Количество умственно отсталых, принятых в монастыри, часто вызывало нарекания. 359 Ruggiero, 182, примечание 23. 360 Мать Марсела де Сан-Феликс, «Похвальное слово одиночеству келий» в: Arenal and Schlau, 236. 361 Weaver, 192. 362 Tarabotti, 200. 363 Там же, 205. 364 Tarabotti, 92. 365 Arenal and Schlau, 12–13. Бывшую монахиню, с которой я была знакома, обвинили в высокомерии и заставили мыть в монастыре полы носовым платком. 366 Дуселина Диньская (1215 или 1216–1274 гг.) – причисленная к лику блаженных монахиня, около 1240 г. создавшая общину бегинок в городе Йер в Провансе, а около 1250 г. – общину в Марселе. 367 Power, 29. 368 Power, 452. 369 Там же, 453. 370 Power, глава XI, «Старый танец», полна рассказов о расследованиях, документально подтвержденных сексуальных злоключениях, обвинениях, наказаниях, покаяниях, повторных грехах и сравнении прегрешений в разных монастырях. 371 Источником этого раздела и всех цитат является: Giles Constable, Monks, Hermits and Crusaders in Medieval Europe. 372 Генри Мердак (Henry Murdac, умер в 1153 г.) – аббат самого большого цистерцианского Фаунтинского аббатства в Англии, в 1151–1153 гг. архиепископ Йоркский. 373 Далее идет изложение истории «О монашке из Уэттона», написанной католическим святым, историком и богословом, аббатом монастыря Риво в графстве Йоркшир Элредом Ривоским (1110–1167 гг.). 374 Folie а deux – безумие вдвоем (фр.). 375 Основными источниками этого раздела являются: John Boswell, Same-Sex Union in Premodern Europe; Peter Brown, The Body and Society; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; Averil Cameron and Amйlie Kuhrt (ред.), Images of Women in Antiquity; Louise Collis, Memories of a Medieval Woman; Aline Rousselle (переводчик F. Pheasant), Porneia; и: G. Rattray Taylor, Sex in History. 376 Jus primae noctis – право первой ночи (лат.). 377 Droit de seigneur – право первой ночи (фр.). 378 Эрос – в древнегреческой мифологии бог любви, связанной с сексуальными отношениями и продолжением рода. 379 Агапэ – бескорыстная любовь к ближнему, обусловленная заботой о нем. 380 Принято считать, что ее жизнеописание – «Книга Марджери Кемп» («The Book of Margery Kempe») – первая дошедшая до нас автобиография, написанная на английском языке, единственном, на котором она говорила. 381 Источниками этого раздела являются: Clarissa W. Atkinson, Mystic and Pilgrim: The Book and World of Margery Kempe; W. Butler-Bowdon, The Book of Margery Kempe 1436; Louise Collis, Memoirs of a Medieval Woman: The Life and Times of Margery Kempe; and Margaret Gallyon, Margery Kempe of Lynn and Medieval England. Все цитаты на древнеанглийском языке взяты из: Collis, Memories of a Medieval Woman: The Life and Times of Margery Kempe. 382 Collis, 15. 383 Там же, 17. 384 Butler-Bowdon, 31. 385 Collis, 38. 386 Collis, 224. 387 Там же, 226. 388 Koreshan Unity – религиозное общество, созданное в Нью-Йорке в 1870-е гг. Сайрусом Тидом, взявшим себе персидское имя «Кореш». Иногда возглавлявшееся им течение называют «Корехизм». После переезда в Чикаго в 1888 г. там им была образована коммуна, называвшаяся «Бет-Офра», часть сторонников Тида объединилась в группу в Сан-Франциско. Наивысшего расцвета движение достигло в 1903–1908 гг. После смерти Тида (1908 г.) оно пошло на убыль. 389 Биографический раздел о матери Анне Ли взят из: Nordi Reeder Campion, Mother Ann Lee: Morning Star of the Shakers; Lawrence Foster, Religion and Sexuality: Three American Communal Experiences of the Nineteen Century; M. Gidley и K. Bowles (ред.), Locating the Shakers: Cultural Origins and Legacies of an American Religious Movement; Robert Lauer и Jeanette Lauer, The Spirit and the Flesh: Sex in Utopian Communities; Raymond Muncy, Sex and Marriage in Utopian Communities in Nineteenth-Century America; Diane Sasson, The Shaker Spirituality Narrative; и: Testimonies of the Life, Character, Revelations and Doctrines of Mother Ann Lee. 390 Павел, 1 послание к коринфянам, 7:32–33. Приведено по: Holy Bible, Saint James Version, которая должна была быть известна Анне. 391 «Обращение ее мужа в веру шейкеров и то, что из-за нее он стал соблюдать целибат, является первым доказательством могущества Анны Ли», Campion, 16. 392 Движение также называлось Объединенное сообщество верующих во второе пришествие Христа. 393 Gidley и Bowles, 103, сноска 9, полагают, что, оставив Анну, Стэнли сошелся с проституткой. 394 Ward, Artemus (1834–1867) – псевдоним американского писателя-юмориста Чарльза Фаррара Брауна. 395 Цит. по: Louis J. Kern, “Maternal Paradigms, Erotic Strategies, and Sororal Consciousness: sexuality and Women’s Experiences among the Shakers and in the Kerista Commune”, гл. 12, Gidley and Bowles, 128–129. 396 Campion, 84. 397 Campion, 85. 398 Foster, 31. 399 Там же, 62. 400 Lauer and Lauer, 220–221, 163. 401 Focnth, 31, цитирует Hervey Elkins, который вышел из общины, пробыв ее членом пятнадцать лет. Хотя шейкеры отменили существующие семейные отношения, многие новые члены движения были связаны с ее ранее обращенными членами. 402 Сама мать Анна также постоянно подвергалась преследованиям, ее даже били и изводили. 403 Foster, 42, цит. бывший шейкер Томас Браун. 404 Например, одна молодая женщина, входившая в секту шейкеров, заявляла, что мать Анна явилась ей и сообщила, что шейкеры должны перейти в более высокое состояние, вступив в брак. 405 Настоящий раздел, посвященный отцу Дивайну, основан исключительно на работе: Jill Watts, God, col1_0: The Father Divine Story. Прочитав эту книгу, я отказалась от других источников, имевшихся в моем распоряжении. Они либо были неполными, либо изобиловали ошибками и изображали его как жирного фигляра, не имевшего ничего общего с элегантным, красноречивым и харизматичным религиозным лидером, каким он был на самом деле. 406 Watts убедительно доказывает, что в отличие от популярного мифа отец Дивайн вырос не на Глубоком Юге. 407 В этом плане он предвосхитил современные научные представления, которые поддерживают такую точку зрения. 408 Watts, 27. 409 Джим Кроу – одно из унизительных прозвищ негров. В конце XIX в. законы о расовой сегрегации, принятые против негров в южных штатах, получили название «Законы Джима Кроу». 410 Watts, 36. 411 Divine – божественный (англ.). 412 Эта информация предоставлена Сьюзан Хэдли, молодой женщиной афро-американского происхождения, посланной окружным прокурором, чтобы шпионить за отцом Дивайном в 1930 г. Вместо того чтобы изображать его негодяем и прохвостом, Хэдли лишь хвалила его за безупречный образ жизни, который она делила с другими обитателями «небес». 413 Ад по-английски – hell. Приветствие «хелло», иногда переводимое как «алло», использовалось в отдельных американских изданиях с 1830-х гг., а в 1860-е гг. уже прочно вошло в американскую литературу. По инициативе Томаса Эдисона с 1877 г. стало использоваться в качестве приветствия по телефону. 414 Великая депрессия – мировой экономический кризис 1930-х гг., наиболее тяжелый этап которого приходится на 1929–1933 гг. 415 Основными источниками этого раздела являются: Michael Aloysius, Radhakrishnan on Hindu Moral Life and Action; Joseph S. Alter, “Celibacy, Sexuality, and the Transformation of Gender into Nationalism in North India”; Lawrence A. Babb, “Indigenous Feminism in a Modern Hindu Sect”; Lawrence A. Babb, Redemptive Encounters: Three Modern Styles in Hindu Tradition; Durga Das Basu, The Essence of Hinduism; Peter Brown, The Body and Society; Baba Hari Dass, Silence Speaks; M. Dhavamony, Classical Hinduism; Gavin Flood, An Introduction to Hinduism; Sudir Kakar, Intimate Relations: Exploring Indian Sexuality; Klaus K. Laostermaier, A Survey of Hinduism; Yogi Raushan Nath, Hinduism and Its Dynamics; Wendy Doniger O’Flaherty, Eroticism in the Mythology of Siva; Wendy Doniger O’Flaherty, Women, Androgynes, and Other Mythical Beasts; Troy Wilson Organ, The Hindu Quest for the Perfection of Man; A. C. Swami Prabhupada, The Science of Self-Realization; Hos-ton Smith, The World’s Religions: Our Great Wisdom Traditions; Peter Van Der Veer, “The Power of Detachment: Disciplines of Body and Mind in the Ramandani Order”; и: Stanley Wolpert, A New History of India. Все цитаты в разделе о Шиве приведены по O’Flaherty. 416 O’Flaherty, 8. 417 Некоторые радикальные направления аскетов пытаются подавить всю человеческую похоть через половой акт, лишенный чувств. Однако к основному направлению индуизма это не относится. 418 Aloysius, 111. 419 В священных текстах речь идет преимущественно о мужчинах, а в производной литературе только несколько текстов дают основания полагать, что женщины могут следовать параллельными этапами жизни. Основополагающая роль спермы в системе индуистских верований подкрепляет ту точку зрения, что женщины являются существами с иными судьбами. 420 Вопрос о роли спермы рассматривается в главе 5 «Целибат для сохранения спермы». Особенно большое значение этой теме уделяется в разделах «Индийские борцы», «Брахмачарья» и «Женщины Ганди». 421 Иногда тапас даже придает приятный запах некоторым йогам или саньясинам. 422 Flood, 65. Альтернативным написанием слова «брахмачарин» может быть «брахмакарин». 423 Brown, 86, цитирует комментарий Ганди в качестве свидетельства того, что сохранение спермы, как полагали, сберегало силу мужчины. 424 Flood, 63. 425 Smith, 53–54. 426 Flood, 93. 427 Laostermaier, 348. 428 Van Der Veer, 462. 429 Агапэ – один из четырех древнегреческих терминов, обозначающих «любовь», понимаемую как опосредованное Богом бескорыстное стремление помогать ближнему. 430 Раздел о «Брахма Кумарис» основан на работах Lawrence A. Babb, “Indigenous Feminism in a Modern Hindu Sect”; и Lawrence A. Babb, Redemptive Encounters: Three Modern Styles in Hindu Tradition. 431 Там же, 101, цитируется интервью автора с пожилым мужчиной. 432 Основными источниками раздела о буддизме являются: Roy Amore и Julia Ching, The Buddhist Tradition; Tessa Bartholomeusz, The Female Mendicant in Buddhist Sri Lanka; Rojer J. Corless, The Vision of Buddhism; Rita Gross, Buddhism After Patriarchy; Hanna Havnevik, Tibetan Buddhist Nuns; Peter Hawey, An Introduction to Buddhism; Shih Paoch’ang (перевод Kathryn Ann Tsai), Lives of the Nuns; Diana Y. Paul, Women in Buddhism; Hammalawa Saddhatissa, Buddhist Ethics: The Path to Nirvana; Dale E. Saunderes, Buddhism in Japan; Alan Sponberg, Attitudes Towards Women and the Feminine in Early Buddhism; S. Tachibana, The Ethics of Buddhism; Kamla Tiyanavich, Forest Recollections: Wandering Monks in 20thCtntury Thailand; Karma Lekshe Tsomo, Sisters in Solitude; Stanley Wolpert, A New History of India; и: Leonard Zwilling, Homosexuality as Seen in Indian Buddhist Texts. 433 Брахманы – священнослужители. 434 Дерево Бодхи – фикус священный (Ficus religiosa), по-английски – pipal. 435 Saddhatissa, 88. 436 Буддизм получил распространение в Непале, Тибете, Китае, Японии и на большей части Юго-Восточной Азии. 437 В Японии и на Тибете местная буддийская практика в некоторых обстоятельствах позволяла монахиням и монахам сочетаться браком. 438 Tivanavich, 134–135. 439 См.: Wolpert, 108–109. 440 Основными источниками этого раздела являются: Paul Dundas, The Jains; Padmanabh S. Jaini, The Jaina Path of Purification; Jagdishchandra Jain, The Jain Way of Life; Mohan Lal Mehta, Jaina Culture; и: Ashim Kumar Roy, A History of the Jains. 441 Поэтому целибат не представляет для джайнов таких проблем, как для шейкеров и членов Движения за мир отца Дивайна, для которых главным являлось обращение в их веру. 442 Основными источниками этого раздела являются: Elizabeth Abbott, Haity; Frank Boas, The Central Eskimo; Karen McCarthy Brown, Mama Lola: Voodoo Priestess in Brooklyn; Wade Davis, One River; Philippe Descola, The Spear of Twilight: Life and Death in the Amazon Jungle; Katherine Dunham, Island Possessed; James Frazer, The Golden Bough; Michael Harner, “The Sound of Rushing Water”; James Peoples and Garrick Bailey, Humanity: An Introduction to Cultural Anthropology; Knud Rasmussen, Observations on the Intellectual Culture of the Caribou Eskimos; и: Edward Moffat Weyer, The Eskimos. 443 Rasmussen, 53. 444 Примеры, помещенные в следующих двух разделах, заимствованы из: James Frazer, 191–193. 445 Harner, 28–33. 446 Источником раздела о племенах коги и ика является: Davis, 56–57. 447 Змея из семейства ужеобразных. 448 Источником раздела о том, что испытала Данэм, является: Katherine Dunham, Island Possessed. 449 Lave-tete – мытье головы (фр.). 450 Dunham, 79. 451 Там же, 111. 452 Brown, 319–321. 453 Я знала Жоржа в течение нескольких лет и посещала его церемонии. 454 Основными источниками этого раздела являются: Constance Classen, “Aesthetics and Asceticism in Inca Religion”; Bernabe Cobo, Inca Religion and Customs, Book 1; Mark J. Dworkin, Mayas, Aztecs, and Incas; и: Irene Silverblatt, Moon, Sun, and Witches: Gender Ideologies and Class in Inca and Colonial Peru. 455 Silverblatt, 102. 456 Курака – представитель местной индейской знати, назначенный инками на должность правителя. После испанского завоевания их стали называть касики – вожди. 457 Silverblatt подчеркивает значение процесса отбора в акльи. 458 Цит. по: Silverblatt, 104. 459 Чича – похожий на пиво слабоалкогольный напиток, особенно широко распространенный в тропической части Южной Америки. Производится из пережеванных в основном женщинами продуктов питания (хлеба, кукурузы, овощей и пр.), залитых теплой водой и оставленных бродить. 460 Cobo, 174. 461 Classen, 105, в подстрочном примечании 5 отмечается, что мужчины, служившие Инке, – янаконы, также хранили в юности целибат и могли являться мужскими аналогами акль. 462 Cobo, 173. 463 Цит. по: Silverblatt, 103. 464 Этот замечательный миф изложен в: Wade Davis, One River: Explorations and Discoveries in the Amazon Rain Forest, 439. 465 Источником раздела о надитум является: Ulla Jeyes, “The Naditu Women of Sippar”, in Averil Cameron and Amelia Kuhrt (ред.), Images of Women in Antiquity, 260–272. 466 Сиппар – один из древнейших шумерских городов древнего Междуречья в северной части Нижней Месопотамии, где реки Тигр и Евфрат ближе всего подходят друг к другу. 467 Основными источниками раздела об иудаизме являются: Gary Anderson, “Celibacy or Consummation in the Garden? Reflections on Early Jewish and Christian Interpretations of the Garden of Eden”, Harvard Theological Review; David Biale, Eros and the Jews: From Biblical Israel to Contemporary America; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; Louis M. Epstein, Sex, Laws and Customs in Judaism; и: Robert Gordis, Love & Sex: A Modern Jewish Perspective. 468 См. “Celibacy as a Guarantee for Marriage”, in Chapter 7. 469 Как ни странно, это привело многих израильских мужчин, «чья жизнь определяется галахой <религиозным законом>, которая указывает, когда они могут, а когда не могут вступать в связь с женами», к тому, что они обращаются к проституткам, главным образом из бывшего Советского Союза. «Поэтому после обеда по четвергам (ночь мальчишников в Израиле) набитые ультраортодоксальными евреями автобусы едут… в Тель-Авив, чтобы испытать моменты страсти в массажном кабинете, за песчаной дюной или в аллее парка». Samuel M. Ratz, “Hookers in the Holy Land”, Moment, April, 1998. 470 Epstein, 14–15. 471 Такая практика была прекращена в XV или XVI в. 472 Anderson, 132. 473 Там же, 136. 474 Шимон бен Аззай (Симон бен Азай) – мудрец, единственный сторонник безбрачия, упоминаемый в Талмуде. 475 Epstain, 141–142. 476 Anderson, 122. 477 Основными источниками раздела об исламе являются: Abdelwahab Bouhdiba, Sexuality in Islam; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; и: Sayyid M. Rizvi, Marriage and Morals in Islam. 478 Rizvi, 24. 479 Bullough, 218. 480 Bouhdiba, 7, 8, 247. 481 Rizvi, 25–26. 482 Rizvi, 29. 483 Консуммация брака – первый половой акт между супругами, иначе говоря, начало осуществления ими супружеских прав и обязанностей. 484 Эктон Уильям (1813–1875 гг.) – английский врач и писатель. Известность ему принесла книга «Функции и расстройства репродуктивных органов», где большое внимание уделяется мастурбации. 485 Totus homo semen est – каждый человек есть семя (лат.). Основными источниками этого раздела являются: Michael Blis, “Pure Books on Avoided Subjects”; Sue Blundell, Women in Ancient Greece; Max Braithwaite, Never Sleep Three in a Bed; Peter Cominos, “Late-Victorian Respectability”; Amma F. Angel Drake, What A Young Wife Ought To Know; Robin Lane Fox, Christians and Pagans; Sylvester Graham, Chastity; John S. Haller and Robin M. Haller, The Physician and Sexuality in Victorian America; Brian Inglis, A History of Medicine; J. H. Kellog, Plain Facts about Sexual Life; Rosalyn M. Meadow и Lillie Weiss, Women’s Conflicts about Eating and Sexuality; John Money, The Destroying Angel; Stephen Nissenbaum, Sex, Diet, and Debility in Jacksonian America; Elaine Pagels, Adam, Eve, and the Serpent; Ute Ranke-Heinemann, Eunuchs for the Kingdom of Heaven; Aline Rousselle (перевод F. Pheasant), Porneia; Jody Rubin Pinault, Hippocratic Lives and Legends; Richard W. Schwarts, John Harvey Kellog, M. D.; M. L. Shanley, Feminism, Mariage and the Law in Victorian England 1850–1895; Carroll Smith-Rosenberg, “Sex as Symbol in Victorian Purity”; Jayme Sokolow, Eros and Modernization: Sylvester Graham, Health Reform, and the Origins of Victorian Sexuality in America; Gerhard Venzmer, Five Thousand Years of Medicine; Ronald G. Walters, Primers for Prudery: Sexual Advice to Victorian Americans; и: Barbara Welter, “The Cult of True Womanhood”. 486 Гумор – понятие древней медицины, природная жидкость, которой пропитано все тело. К природным гуморам было принято относить четыре субстанции: кровь, слизь, желтую желчь и черную желчь. 487 Гиппократ жил в 460–377 гг. до н. э. 488 Rubin Pinault, 126. 489 Rousselle, 66. 490 Pagels, 109. 491 Крекеры Грэма (Graham Cracker) – сухое пресное печенье, которое за завтраком намазывают маслом или джемом. Символ счастливого американского детства. 492 Sokolow, 79. 493 Bliss, 101, цит. Грэма. 494 Haller and Haller, 219–220. 495 Джеймс Пэйджет (James Paget, 1814–1899 гг.) – английский хирург и патологоанатом. 496 Cominos, 32. 497 Smith-Rosenberg, 237, рассматривает аналогичную концепцию в США. Там отцы сохраняли свое семя ради будущего благополучия их детей, как родившихся, так и не рожденных. 498 Этот составной портрет Дэви создан на основе данных, приведенных в: Smith-Rosenberg, 212–247. 499 Дэвид Крокетт (Davy Crockett, 1786–1836 гг.) – известный американский путешественник, солдат и политик, прославившийся при жизни. После смерти он стал одним из национальных героев, о нем слагали легенды и песни, писали книги, а позже снимали художественные и телевизионные фильмы. 500 Smith-Rosenberg; Walters; Graham; Kellog; и: Haller and Haller. 501 Sokolow, 92. Для этих реформистов пришедший в город юноша «обострял борьбу между порядком и аморфностью… Сексуальные и социальные искушения, опасные для его тела, угрожали порядку и структуре общества». 502 Цит. по: Smith-Rosenberg, 222. 503 Эти пресные продукты сменили жирные, острые, соблазнительные, возбуждающие вкусы, по мнению трех упоминавшихся выше пропагандистов «Движения за мужскую чистоту», ведшие к нравственному разложению и бесцеремонному поведению. Meadow and Weiss, 114, пишут: «Нет ничего удивительного в том, что наши матери давали нам перед сном молоко и крекеры Грэма! Как случилось, что все это время мы и не подозревали, что эти ни в чем не повинные крекеры успокаивают наше возбуждение? Не подозревали мы и о том, что когда на следующее утро за завтраком мама кормила нас кукурузными хлопьями Келлога, она делала это для того, чтобы подкрепить успокоение наших страстей, достигнутое вчера перед сном. Разве не странно… что мама настаивала на хорошем завтраке, когда мы достигали отрочества и нас уже могли одолевать эротические мысли? Мы просто поражаемся, думая о том, до каких высот дошло общество, чтобы обуздать женские аппетиты!» 504 Сперматорея – болезнь мужчин, при которой происходит непроизвольное выделение спермы. 505 Sokolow, 79. 506 Smith-Rosenberg, 231, цит.: Alcott’s Young Men’s Guide. 507 Nissenbaum, 119. 508 В Англии схожее движение социальной чистоты подавляло многие незаконные виды сексуальных отношений: добрачные половые связи, проституцию, детскую проституцию и рабство белых. Shanley, 92. 509 Money, 84. 510 Money, 84. 511 Приведенные выше взгляды Келлога изложены в: Kellogg, 182–196, 174–177. 512 Женские аналоги – «Что необходимо знать каждой девочке» и «Что необходимо знать каждой девушке» – написаны доктором Mary Wood-Allen. Автор книжек «Что необходимо знать каждой молодой жене» и «Что необходимо знать каждой 45-летней женщине» – доктор Emma F. Angell Drake. 513 Другие средства лечения мастурбации включали наложение швов серебряной проволокой, а также применение пластыря и тонизирующие средства. 514 «Что необходимо знать каждой молодой жене». 515 Drake, 88–89. 516 Drake, 93–94. 517 Там же, 97. 518 Braithwaite, 148. 519 Немезида – богиня возмездия в мифологии Древней Греции. 520 Bliss, 107, цит.: Arthur W. Beall, The Living Temple, A Manual on Eugenics for Parents and Teachers, 62–65, 67. 521 Основными источниками раздела о развитии спорта в Древней Греции являются: Sue Blundel, Women in Ancient Grece; Walter Burkert, Homo Necans: The Anthropology of Greek Sacrificial Ritual and Myth; Clement of Alexandria (перевод J. Ferguson), Stomateis; Robin Lane Fox, Christians and Pagans; H. A. Harris, Greek Athletes and Athletics; Hugh Lloyd-Jones, “Artemis and Iphigeneia”; Plato (перевод R. G. Bury), Laws, Vol. XI; Jody Rubin Pinault, Hippocratic Lives and Legends; Pliny (перевод W. Jones), Natural History, Vol. 8; Plutarch (перевод E. L. Minar), Moralia, Vol. IX; Ute Ranke-Heinemann, Eunuchs for the Kingdom of Haven; H. W. Smyth (перевод) “Appendix” in Aeschylus, Vol. XI; и: Waldo E. Sweet, Sport and recreation in Ancient Greece. 522 Sweet, 115. 523 Из Эсхила. Перевод с латыни: Paul Mayer. 524 Pinault, 127. 525 Pinault, 128, цит.: Артей. 526 Артемидор Далдианский – живший во II в. автор сочинения «Онейро-критика» (о толковании сновидений) в пяти книгах, дошедших до нашего времени. 527 Sweet, 227. 528 «Чикаго Кабс» – профессиональная бейсбольная команда, основанная в 1870 г. в Чикаго. 529 Основными источниками этого раздела являются: G. J. Barker-Benfield, The Horrors of the Half-known Life: Male Attitudes Toward Women and Sexuality in 19th-Century America; Ray B. Browne, Objects of Social Devotion: Fetishism in Popular Culture; Pat Caplan, “Celibacy as a Solution? Mahatma Gandhi and Brahmacharya”; Michael A. Messner, Power at Play: Sports and the Problem of Masculinity; M. A. Messner and D. F. Sabo (ред.), Sport, Men, and the Gender Order: Critical Feminist Perspectives; Donald J. Mrozek, Sport and American Mentality, 1880–1910; Stephen J. Overman, The Influence of the Protestant Ethic on Sport and Recreation; и: David Q. Voigt, “Sex in Baseball: Reflections of Changing Taboos”. 530 Брайдгрумс (Bridegrooms – англ.) – женихи. 531 Overman, 199. 532 Самоназвание криков – маскоги, мускоги. 533 Лакросс – игра, в которой две команды стремятся забросить резиновый мяч в ворота соперника с помощью ног и спортивных орудий, одновременно напоминающих клюшку и сачок. 534 Шинни – игра на льду, где в качестве шайб могли использоваться разные предметы, вместо клюшек играли палками, а вместо ворот каждая команда огораживала свою запретную для «шайб» зону. Некоторые считают ее предшественницей хоккея. 535 Ad infinitum (лат.) – до бесконечности. 536 Источником раздела об игре чероки в мяч является: James Mooney, “The Cherokee Ball Play”. 537 Mooney, 118. 538 Прозвище Мохаммеда Али. 539 Основными источниками раздела о спортсменах нашего времени являются: Lisa Alther, Kinflicks; Mark H. Anshel, “Effects of Sexual Activity on Athletic Performance”; Tommy Boone and Stephanie Gilmore, “Effects of sexual intercourse on maximal aerobic power, oxygen pulse, and double product in male sedentary subjects”; B. J. Cratty, Psychology in Contemporary Sport: Guidelines for Coaches and Athlets; Gloria J. Fisher, “Abstention from Sex and Other Pre-Game Rituals Used by College Male Varsity Athlets”; “Lloyd Garrison, “Has the Bear Lost its Claws?”; Michael Gordon, “College Coaches’ Attitudes toward Pregame Sex”; Nathan Hare, “A Study of the Black Fighter”; Warren R. Johnson, “Muscular Performance Following Coitus”; Jules Older, “New Zealand Coaches’ Attitudes to Pre-Event Sex”; “Sex and Sports: To partake or abstain before games, that is the question”, Sports Illustrated; Richard Starnes, “Sex Added Incentive for England to Shine”; The Complete Runner; и: James S. Thornton, “Sexual Activity and Athletic Performance: Is there a Relationship?” 540 Более подробно этот вопрос будет обсуждаться в Главе 13: Новый целибат. 541 Кейси Стингел (Casey Stengel) – известный американский игрок в бейсбол, тренер и менеджер. 542 Boone and Gilmore, 214. 543 Raison d’etre – смысл существования (фр.). 544 The Complete Runner, 159. 545 Источником этого раздела является: Joseph S. Alter, The Wrestler’s Body: Identity and Ideology in North India. 546 Там же, 90, цит. K. P. Singh. 547 См. ниже раздел о Ганди и брахмачарье. 548 Alter, 129. Личное интервью с Нараяном Сингхом. 549 Там же, 151. 550 Alter, 134. Личное интервью с Нараяном Сингхом. 551 Там же, 134–135. 552 Alter, 3. Личное интервью с Нараяном Сингхом. 553 Основными источниками этого раздела являются: Joseph S. Alter, “Celibacy, Sexuality, and the Transformation of Gender into Nationalism in North India”; Bapu’s Letters to Mira (1924–1948); Judith Brown, Gandhi: Prisoner of Hope; Mahatma Gandhi, My Religion; Mahatma Gandhi, An Autobiography; Pushpa Joshi, Gandhi on Women (Collection of Mahatma Gandhi’s Writings and Speeches on Womwn); Sudkir Kakur, Intimate Relations; Millie G. Polak, Mr. Gandhi: The Man; и: Irving Wallace et al., The Intimate Sex Lives of Famous People. 554 Gandhi, 1 12. 555 Kakar, 105, цит. Письмо Ганди его близкой подруге Преме Кантак. 556 Alter, 51. Как пишет Kakar, 1 19, «согласно индийской метафизической психологии, пища превращается в сперму за тридцать дней, путем последовательной трансформации (и очищения) через кровь, плоть, жир, кость и костный мозг, пока не выделится сперма – из сорока капель крови возникает одна капля спермы. При каждом семяизвержении теряется пол-унции спермы, что соответствует жизненной силе, производимой при потреблении шестидесяти фунтов пищи… Каждый акт совокупления по расходу энергии равен двадцати четырем часам сосредоточенной умственной деятельности или семидесяти двум часам тяжелого физического труда». 557 Brown, 86, цитирует комментарий Ганди как свидетельство того, что сохранение спермы считалось необходимым для сохранения мужской силы. 558 Gandhi, My Religion, 152. 559 Wallace et al., 340. 560 Gandhi, An Autobiography, 20–2. 561 Gandhi, An Autobiography, 48. 562 Wallace et al., 112. 563 Там же, 96. 564 Там же, 102. 565 Бапуджи (Бапу) – папа, отец. Так иногда звали Махатму Ганди. 566 Polak, 83–84. 567 Polak, 111–112. 568 Joshi, 274. 569 22 марта 1927 г., «Письма Бапу Мире», 30. 570 26 сентября 1927 г., там же, 46. 571 29 сентября 1927 г., там же, 47. 572 2 октября 1927 г., там же, 47. 573 27 июля 1930 г., там же, 115. 574 24 июня 1931 г., «Письма Бапу Мире», 132. 575 Антрополог Алтер полагает, что самой поразительной чертой экспериментов Ганди является «их в высшей степени пошлый характер». Alter, 61. 576 Ганди также полагал, что менструальная кровь представляет собой стигмату, или викару, сексуальное расстройство женской души, и что у женщин, соблюдающих целибат, менструации прекращаются. Alter, 112. 577 Моим основным источником для этого раздела является: Joseph S. Alter, “Celibacy, Sexuality, and the Transformation of Gender into Nationalism in North India”. 578 Там же, 49. 579 Там же, 50–51. 580 Цит. по: Alter, 52. 581 Там же, 59–60, цит. по: Shivananda, 1984. 582 Основными источниками этого раздела являются: Marie-Veronique Clin, “Joan of Arc and Her Doctors”; Susan Crane, “Clothing and Gender Definition: Joan of Arc”; Kelly DeVries, “A Woman as Leader of Men: Joan of Arc’s Military Career”; Marjorie Garber, Vested Interests: Cross-Dressing and Cultural Anxiety; Holy Bible, NRSV; Henry Ansgar Kelly, “Joan of Arc’s Last Trial: The Attack of the Devil’s Advocates”; Melanie Perry (ред.), Biographical Dictionary of Women; Jane Marie Pinzino, “Speaking of Angels: A Fifteenth-Century Bishop in Defense of Joan of Arc’s Mystical Voices”; Susan Schibanoff, “True Lies: Transvestism and Idolatry in the trial of Joan of Arc”; и: Bonnie Wheeler and Charles T. Wood (ред.), Fresh Verdicts on Joan of Arc. 583 Schibanoff, 42. 584 Holy Bible NRSV. 585 Дофин – титул наследника французского престола (происходит от фр. dauphin – дельфин). 586 Crane, 305. 587 DeVries, 7. 588 DeVries, 9. 589 Schibanoff, 54. 590 Crane, 301. 591 Там же, 302–303. 592 Crane, 310. 593 Schibanoff, 37–38. 594 Источниками этого раздела являются: James Peoples and Garric Bailey, Humanity: An Introduction to Cultural Anthropology; Edwin Thompson Denig, Five Indian Tribes of the Upper Missouri; and Judith Lorber, Paradoxes of Gender. 595 Квиллинг – создание плоских или объемных композиций из скрученных в спирали длинных и узких полос бумаги. 596 Denig, 195–200. 597 Она, конечно, не принадлежала к числу женщин, разбивавших мужские сердца. Такие женщины были агрессивны, изобретательны, самоуверенны и энергичны, они дубили, шили и украшали кожи лучше других женщин и накапливали большие богатства, что делало их еще более желанными женами. Они господствовали над своими мужьями, вступали в публичные споры, носили шикарные одежды, стремились быть во всем впереди и вели себя сексуально агрессивно. 598 Женщина-вождь вдохновляла других индейских женщин, которых интересовала жизнь воинов. Женщина из племени ассинибойнов, пытавшаяся с ней соперничать, была убита во время первой военной экспедиции. Бегущая Орлица, женщина-воин из племени пиеган, была убита после того, как несколько раз под ее руководством одерживались военные победы. Вполне возможно, что ее тоже вдохновил пример Женщины-вождя. 599 Источником этого раздела является: Tim Newark, Women Warriors: An Illustrated History of Female Warriors. Когда недавно я провела лето в Бенине, бывшей Дагомее, два хорошо осведомленных принца убедили меня в том, что дагомейские амазонки существовали на самом деле. Они также упомянули, что эти женщины соблюдали целибат. 600 Newark, 42. 601 Newark, 48. 602 Тем не менее мы не знаем, соблюдали ли они целибат всю жизнь или как девственные весталки после определенного периода службы могли вступать в брак. 603 Большая часть материалов этого раздела взята из: Deborah Epstein Nord, “Neither Pairs nor Odd: Female Community in Late Nineteenth Century London”. Кроме того, были использованы: Lucy Bland, Banishing the Beast: Sexuality and the Feminists; Havelock Ellis, Sonnets with Folk Songs from the Spanish и Man and Woman; Phyllis Grosskurth, Havelock Ellis; Olwen Hufton, The Prospect Before Her; Sheila Jeffreys, The Spinster and her Enemies; Melvyn New (ред.), The Complete Novels and Selected Writings of Amy Levy, 1861–1889; Beatrice Potter Webb (ред. Norman и Jeanne McKenzie), The Diary of Beatrice Webb; и: Virginia Woolf (ред. Mitchel A. Leaska), The Pargiters. 604 Jeffreys, 90. 605 Bland, 162, предлагает следующие статистические показатели: в 1881 г. тысяча пятьдесят пять женщин на тысячу мужчин, с увеличением этого соотношения к 1911 г. до тысячи шестидесяти восьми. 606 Bland, 88. 607 Гамильтон также была членом Лиги за избирательные права актрис. 608 Jeffreys, 93. 609 Позже, выйдя замуж за Сиднея Вебба, сторонника фабианского социализма, она взяла фамилию Вебб. 610 Материалы этого произведения в сокращенном виде вошли в роман «Годы», изданный в 1935 г., а полностью вышли в свет отдельным произведением под названием «The Pargiters» в 1977 г. (много лет спустя после смерти Вирджинии Вульф в 1941 г.). 611 Woolf, 37. 612 Webb, 139. 613 Levy, “Philosophy”, in The Complete Novels and Selected Writings of Amy Levy, 401. 614 Там же, “Xantippe and Other Verse”, 360. 615 Levy, “Philosophy”, in The Complete Novels and Selected Writings of Amy Levy, 746. 616 Там же, 750. 617 Webb, 111. 618 Эми Леви покончила жизнь самоубийством. Олив Шрейнер и Мэгги Харкнесс уехали за границу. Беатриса Поттер стала уделять больше внимания политике и позже вышла замуж за сторонника фабианского социализма Сиднея Вебба. 619 Так было сказано об этом трио в представлении на Конгрессе сексуальных реформ в 1929 г. Jeffreys, 128. 620 Ellis, 447. 621 Ellis, Sonnets, 45. 622 Grosskurth, 227–228, отмечает, что по пузырькам он судил о сексуальной потенции. 623 Jeffreys, 144–145. 624 Там же, 175, цит. по: Charlotte Haldane. Холден не упоминает их работу в движениях против рабства, эксплуатации детского труда и войны. 625 Там же, 175, цит. по: Haldane. 626 Источниками этого раздела являются: Edith Sitwell, Fanfare for Elizabeth; Lytton Strachey, Elizabeth and Essex; and Neville Williams, The Life and Times of Elizabeth I. 627 Вирджиния (Virginia) – девственная (англ.). 628 У Анны еще теплилась надежда на то, что ее сошлют в монастырь, а не казнят. 629 Они должны были знать и могли обсуждать в присутствии Елизаветы, что, услышав о том, как палач отрубил Анне голову, Генрих бросился на королевскую баржу и провел весь день с Джейн. 630 «Благодатное паломничество» (Pilgrimage of Grace) – крупное восстание на севере Англии в 1536 г., вызванное разрывом Генриха VIII с Католической церковью. 631 Первый супруг оставил ее вдовой, когда ей было пятнадцать лет. 632 Sitwell, 183. 633 Тайный совет (Privy Council) – консультативный орган при монархе Великобритании. 634 Ad nauseum – до тошноты (лат.). 635 Одному из кандидатов, Карлу IX Французскому, тогда было только пятнадцать лет, в то время как ей – уже за тридцать. 636 Williams, 102–103. 637 Williams, 131. 638 Strachey, 17. 639 Strachey, 129. 640 Там же, 138–139. 641 Williams, 215. 642 Там же, 354. 643 Williams, 196. 644 Основными источниками этого раздела являются: Monica Bali (ред.), As Miss Nightingale Said…, Florence Nightingale Through Her Sayings – A Victorian Perspective; Vern L. Bullough et al. (ред.), Florence Nightingale and Her Era; Elspeth Huxley, Florence Nightingale; Florence Nightingale, Notes on Nursing; и: Martha Vicinus and Bea Nergaard (ред.), Ever Yours, Florence Nightingale: Selected Letters. 645 Vicinus and Nergaard, 40. 646 Там же, 40–41. 647 Baly, 19. 648 Там же, 15. 649 Там же, 19. 650 Эту точку зрения весьма убедительно поддерживает Marian J. Brook in Bullough et al., 23–29. 651 Brook in Bullough et al., 26. 652 Там же, 32. 653 Sine qua non – обязательное условие (лат.). 654 Nightingale, 58, 93, 109. 655 Huxley, 190. 656 Основными источниками этого раздела являются все мои исследования для этой книги, а также: Helene Fisher, Anatomy of Love; A. D. Harvey, Sex in Georgian England; Lynn Margulis and Dorion Sagan, Mystery Dance; Xiao Zhou. “Virginity and Marital Sex in Contemporary China”; Beverley Jackson, Splendid Slippers: A Thousand Years of an Erotic Tradition; Howard S. Levy, Chinese Footbinding: The History of the Curious Erotic Custom; and Richard Zacks, History Laid Bare. 657 Margulis and Sagan, 204–205. 658 Такие половые отношения приводили к ревности и напряжению в семье, и если они завершались беременностью, то отягощали жизнь новорожденным, причем никто со стороны не помогал этот лишний рот кормить. Генетические недостатки, нередко проявляющиеся через поколение, возможно, играли меньшую роль в запрете инцеста. Fisher, 249–250, 348–349. 659 Это касалось основных членов малой моногамной семьи. Единственным исключением в данном случае были браки между братьями и сестрами у египетских фараонов, правителей-инков и некоторых других членов правящих семей. 660 Fisher, 344, включает в этот перечень женщин-пигмеев Конго и других африканских женщин, навахо, ирокезов, тлингитов и алгонкинов из числа индейских племен Северной Америки, женщин Бали, Полинезии, отдельных частей Малайского полуострова, Анд, Африки, Юго-Восточной Азии, жителей Карибских и Тробриандских островов. 661 Мартин Уайт сделал такой вывод на основе данных в области человеческих отношений более чем в восьмистах обществах. Из этого банка данных Уайт изучил девяносто три общества и пришел к выводу, что в 88 процентах случаев все местные и промежуточные политические руководители – мужчины, в 84 процентах случаев мужчины также являются руководителями групп, объединенных родственными связями. 662 Как отмечал в журнале «Экономист» от 8 ноября 1997 г. исследователь проблемы самоубийств, девушки «не “высоко ценятся”, и потому сами учатся невысоко ценить собственные жизни». 663 Cum – союз «и» (лат.). 664 Несельскохозяйственные аборигенные общества в Северной Америке, Австралии и Африке действовали таким образом, какой был когда-то типичен для большинства обществ: с относительным равенством мужчин и женщин и без одержимости женским целомудрием. Они обычно ценили непорочность за ее духовную силу, а шаманы и воины практиковали ее в предписанные периоды времени. Примерами здесь могут служить народ игбо в Нигерии, индейцы монтанье-наскапи в Восточной Канаде и аборигены внутренних районов Австралии. Fisher, 21 1–214, а также: Xiao Zhou, 279: «Как и в большинстве обществ, девственность в Китае имеет значение только в отношении женщин». 665 Это встречается, например, в обществах американских индейцев и среди низших классов общества инков. 666 Harvey, 3–5, цитирует статистические материалы, полученные Кембриджской группой по изучению населения и социальной структуры. 667 См. главы 2 и 3. 668 Zhou, 287. Даже сегодня в Китае «запас сил женщины исходит от ее девственности», как и ее «сопротивляемость раннему браку». По традиции брак организуется ее семьей. 669 Несмотря на это, исследования широкого географического охвата, посвященные мужчинам, живущим от джунглей Яномамо в Венесуэле, до американских индейцев Среднего Запада, свидетельствуют о том, что около 10 процентов ошибочно верят, что являются отцами детей, зачатых от кого-то другого. Наличие мужчин, которым наставляют рога, свидетельствует о важности нетронутой девственной плевы невесты. Margulis and Sagan, 120. 670 Margulis and Sagan так пишут об этом, 96: «Женщины очаровывали мужчин своими округленными формами и изгибами, практически всегда сохраняя сексуальную привлекательность и тем самым уклоняясь от попыток самолюбивых мужчин вступать в связь только во время овуляции». 671 Основными источниками этого раздела являются: Geraldine Brooks, Nine Parts of Desire; A. D. Harvey, Sex in Georgian England; Sarah Pomeroy, Goddesses, Whores, Wives and Slaves; Roy Potter, English Society in the Eighteen Century; Guilia Sissa, Greek Virginity; and Xiao Zhou, “Virginity and Premarital Sex in Contemporary China”. Кроме того, были использованы несколько газетных публикаций о недавних событиях в мусульманских странах. 672 Xiao Zhou, 80, 84. 673 Часто девочкам даже не давали имени. К ним относились как к временным жительницам в их домах, которые скоро покинут родительский дом и поселятся с семьей мужа. 674 «В идеальном случае девушка должна выйти замуж в четырнадцать лет за мужчину, которому около тридцати лет», Pomeroy, 64. Первая менструация обычно бывала уже после четырнадцати лет, поэтому девушки еще не приходили в состояние физического, гормонального смятения. 675 Harvey, 3. «Несмотря на… огромное число комментариев по вопросу проституции, представляется вероятным, что для большинства населения в восемнадцатом веке – и, конечно, подавляющего большинства женского населения – добрачное целомудрие было не только нравственной нормой, оно было повседневной практикой». 676 Там же, 38. 677 Там же, 39, цит.: Conjugal Love Reveal’d. 678 Harvey, 5, цит.: исследование Кембриджской группы по изучению населения и социальной структуры по восстановлению демографической статистики. См. выше также раздел «Целибат как гарантия замужества». 679 Там же, 61. 680 Там же, 69. 681 Harvey, 50. 682 Porter, 263. 683 Палестинские власти относятся к таким убийствам как к преступлениям, совершенным под влиянием страсти, за них выносят более мягкие приговоры. «Защита чести мужчины требует смертной казни», The Toronto Star, 8 сентября 1996 г. 684 Brooks, 53. 685 The Toronto Star, 8 сентября 1996 г. 686 Это моя интерпретация одной из версий истории Мишааль, рассказанной Brooks, 50. 687 В 1997 г. в Каире отец невесты Норы Марзук Ахмед обезглавил ее за преступление, состоявшее в том, что она тайно сбежала с возлюбленным. После этого он гордо расхаживал по своему бедному району и хвастался: «Теперь семья вернула себе честь». 688 Основными источниками этого раздела являются: Jan Bremmer, From Sappho to De Sade: Moments in the History of Sexuality; Edwidge Danticat, Breath, Eyes, Memory; N. El Saadawi, The hidden Face of Eve; Lynn Margulis and Dorion Sagan, Mistery Dance; Lawrence Osborne, The Poisoned Embrace: A Brief History of Sexual Pessimism; Guilia Sissa, Greek Virginity; и: Richard Zacks, History Laid Bare. 689 Margulis and Sagan, 118, цитируют Robert Smith (ред.), “Human Sperm Competition”, в Sperm Competition and the Evolution of Animal Mating Systems, 642: девственная плева представляет собой «одну из самых больших нерешенных тайн человеческой анатомии». Возможно, предполагают они, изначально девственная плева была небольшим изъяном, таким как сросшиеся пальцы на руках или на ногах. 690 Danticat, 60–61. 691 Первое евангелие от Иакова 19–20, евангелие Псевдо-Матфея 13:3–5. 692 Спустя столетия то же самое произошло с Жанной д’Арк. Захвативший ее в плен герцог Бедфорд приказал двум женщинам осмотреть ее и, как гласит предание, сам втайне следил за этим процессом. Девственная плева Жанны была цела, хотя от скачки на лошади у нее появились шрамы на ягодицах. 693 Профессор медицины Николя Венет дал такой совет в учебнике 1687 г. по сексуальным отношениям. Bremmer, 91. 694 Sissa, 83. 695 Это обычная проверка. «Моя мать всегда прислушивалась, когда я писала в туалете, потому что если звуки были слишком громкими, это значило, что меня лишили невинности», – писала Danticat, 154. 696 В романе Исабель Альенде «Эва Луна» крестная мать Эвы использует завязанную узлом веревку, чтобы измерить окружность ее головы и на этом основании сделать вывод о том, девственница она или нет. 697 Основными источниками этого раздела являются: Miguel Lеon-Portilla, The Aztec Image of Self and Society; and Alfredo Lopez-Austin, The Human Body and Ideology: Concepts of the Ancient Nahuas. 698 Основными источниками этого раздела являются: Paul W. Brennan, Let Sleeping Snakes Lie: Central Enga Traditional and Religious Belief and Ritual; B. Carrad, D. Lea and K. Talyaga (ред.), Enga: Foundations for Development; Robert J. Gordon and Mervyn J. Meggitt, Law and Order in the New Guinea Highlands; Shirley Lindenbaum, “Sorcerers, Ghosts, and Polluting Women: An Analysis of Religious Belief and Population Control”; Carol P. MacCormack (ред.), Ethnography of Fertility and Birth; Mervyn Meggitt, Blood is Their Argument; J. Meggitt, The Lineage System of the Mae-Enga of New Guinea; and Eric Wadell, The Mound Builders: Agricultural Practices, Environment, and Society in the Central Highlands of New Guinea. 699 Составлено из цитат, помещенных в книге: Lеon-Portilla, 190–194. 700 Цит. по: Lopez-Austin, 296. 701 Meggitt, Lineage, 101. 702 Meggitt, Blood is their Argument, 19. 703 Lindenbaum, 311. 704 Meggitt, Lineage, 234. 705 Мужчины трогают пальцами свои половые члены на протяжении всего времени до вступления в брак. Lindenbaum, 312. 706 Meggitt, Lineage, 127. 707 Источниками раздела по каноническому праву являются: James A. Brundage, “Prostitution in the Medieval Canon Law”; and Keith Thomas, “The Double Standard”. 708 Это произошло около 1140 г. 709 Основными источниками этого раздела являются: Lucy Bland, Banishing the Beast; Fraser Harrison. The Dark Angel: Aspects of Victorian Sexuality; Derrik Mercer (ред.), Chronicle of Britain; Mary Lynn Shanley, Feminism, Marriage and the Law in Victorian England 1850–1895; и: Keith Thomas, “The Double Standart”. Sylvia Stead’s “Nearer Mr. Stead to Thee” in The Globe and Mail, 17 April 1998, приводит подробности о ее знаменитом предке. 710 Thomas, 201. 711 Там же. 712 На деле с 1857 г. он мог законно развестись с ней только на этом основании. 713 Thomas, 195, цит.: Hansars. 714 В отличие от эпохи короля Георга, когда в самых аристократических кругах существовала определенная терпимость. 715 Thomas, 195–196. 716 Генрих II Плантагенет – 1133–1189 гг. 717 Генрих VIII – 1457–1509 гг. 718 Thomas, 198. 719 Там же, 197. 720 Там же, 197, цит.: Lecky, History of European Morals. 721 Источниками этого раздела являются: Bernard Mandeville, A Modest Defence of Public Stews (впервые опубликована в Лондоне в 1724 г.); и: Naomi Wolf, Fire with Fire. 722 Mandeville, 3–4. 723 Mandeville, 41. 724 Там же, 41–42. 725 Mandeville, 37. 726 Там же, 50–51. 727 Mandeville, 59. 728 Porter, 258. 729 Wolf, 111. 730 Источниками этого раздела являются: Lucy Bland, Banishing the Beast: Sexuality and the Early Feminists; Fraser Harrison, The Dark Angel: Aspects of Victorian Sexuality; Sheila Jeffreys, The Spinster and her Enemies; Derrik Mercer (ред.), Chronicle of Britain; Mary Lynn Shanly, Feminism, Marriage and the Law in Victorian England 1850–1895; Keith Thomas, “The Double Standard”; и: Richard Zacks, History Laid Bare. 731 Harrison, 231. 732 Там же, 247. 733 Sanley, 84. 734 Mercer, 927, 938. 735 Thomas, 205. 736 Jeffreys, 12. 737 Держащие слово (Promise Keepers, англ.) – мужская некоммерческая христианская организация, созданная в США и имеющая отделения в Канаде и Новой Зеландии. 738 Jeffreys, 14. 739 Там же, 15. 740 Jeffreys, 19, 20. 741 Против этих законов была развязана кампания протеста, которую возглавила миссис Жозефина Батлер из Дамской ассоциации за отмену законов о заразных заболеваниях. 742 Jeffreys, 50. Автор этих волнующих строк опубликовала их в журнале «Свободная женщина». 743 Другими «симптомами» слишком ревностного соблюдения целибата были психозы и умопомешательства, сперматорея у мужчин и истерия у женщин. 744 Стед рекламировал свою сенсационную серию из четырех статей следующим замечанием: «ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: все слишком легкоранимые, не в меру стыдливые и те, кто предпочитает жить в блаженном неведении воображаемой невинности и непорочности… поступят правильно, если не будут читать “Пэлл-Мэлл газетт” за понедельник и следующие три дня». Bland, XV. Цитата из статьи Стеда, опубликованной в «Пэлл-Мэлл газетт» от 6 июля 1885 г., взята из: Zacks, History Laid Bare, 399–404. 745 Bland, хvi. 746 Thomas, 199; Zacks, 404. 747 Основными источниками этого раздела являются: Catherine Clinton, The Plantation Mistress; John D’Emilio and Estelle Freedman, Intimate Matters: A History of Sexuality in America; Elizabeth Fox Genovese, Within the Plantation Household: Black and White Women of the Old South; Eugene Genovese, Roll, Jordan, Roll: The World the Slaves Made; H. Gutman and R. Sutch, “Victorians All? The Sexual Mores and Conduct of Slaves and Their Masters”; James R. McGovern, Anatomy of a Lynching; Stewart E. Tolnay and E. M. Beck, A Festival of Violence: An Analysis of Southern Lynchings 1882–1930; и: Ronald G. Walters, “The Erotic South: Civilization and Sexuality in American Abolitionism”. 748 D’Emilio и Freedman, 186. 749 Clinton, 208, цит. по: James Buckingham в 1840 г. 750 Это было особенно верно для XVII в. и периода Реконструкции. После Гражданской войны, в ходе которой было убито огромное число мужчин брачного возраста, отдельные белые женщины выходили замуж за чернокожих мужчин. 751 Дженовезе отмечает, что в большинстве случаев метизация происходила в городских районах, а на плантациях или даже на фермах это случалось гораздо реже. 752 Clinton, 216–217. 753 Дженовезе, цит. по: дневник Мэри Бойкин Чеснат, 426. 754 Дженовезе, цит. по: дневник Мэри Бойкин Чеснат, 427–428. 755 Многие из этих союзов были результатом сильной любви. Дженовезе приводит несколько примеров освобожденных рабов-мулатов, которые говорили о том, что отношения их черных матерей с белыми отцами основывались на любви и уважении. 756 Walters, 181, цит по.: Garrison. 757 Некоторые не были настолько нравственны и желали освобождения, чтобы можно было отправить всех чернокожих «обратно» в Африку, откуда к середине XIX в. практически никого уже не привозили. 758 Genovese, 424–425. 759 McGovern, 80. 760 Основными источниками этого раздела о поясах целомудрия являются: Lawrence A. Conrad, “An Early Eighteenth Century Reference to ‘Putting a Woman on the Prairies’ among the Central Algonquians”; E. J. Dingwall, The Girdle of Chastity; George Bird Grinnell, The Cheyenne Indians; K. N. Llewellyn and E. Adamson Hoebel, The Cheyenne Way; John H. Moore, “Evolution and Historical Reductionism”; и: Serena Nanda, Cultural Anthropology. 761 Мужчины шайенны тоже соблюдали строгий сексуальный контроль. Они не могли ухаживать за женщиной или жениться, пока не участвовали в военных действиях, а детей рожали с интервалом в десять – двенадцать лет, осуществляя контроль над рождаемостью через соблюдение целибата. Некоторые даже давали клятву в том, что будут неизменно придерживаться такой практики, которая обеспечивала бы им глубокое уважение соплеменников. 762 Conrad, 142. 763 Основными источниками этого раздела являются: Raqiya Haji Dualeh Abdalla, Sisters in Affliction: Circumcision and Infibulation of Women in Africa; Anne Cloudsley, Women of Omdurman; Rebecca J. Cook and Mahmoud F. Fathalla, “Advancing Reproductive Rights”, in Speaking about Rights; N. El Saadawi, The Hidden Face of Eve; Fran Hosken, The Hosken Report; Hanny Lightfoot-Klein, Prisoners of Ritual; Awa Thiam, Black Sisters Speak Out: Feminism and Oppression in Black Africa; and Alice Walker, Warrior Marks. Также была использована статья “Men’s Traditional Culture”, The Economist, 10 Aug. 1996. 764 Female genitals mutilation (FGM) – калечащие операции на женских половых органах (англ.). Это также называют «клитородектомия», или женское обрезание. 765 Walker, 367. 766 Уокер обратила внимание на «черную грязь» под ногтями старухи, делавшей обрезание, и голубую катаракту у нее на глазах, свидетельствовавшую о том, что она почти ничего не видит. 767 Когда Уокер спросила старуху, делавшую обрезание, как она себя чувствует, когда девочки плачут и кричат в то время, как они их уродуют, старая женщина ответила, что она их не слышит. 768 Эту историю рассказал: Тиам, 62–63. 769 Lightfoot-Klein, 130. 770 Там же, 128. 771 Lightfoot-Klein, 133. 772 Там же, 125. 773 Там же, 150. 774 Walker, 312–313. 775 Cloudsley, 118. 776 До недавнего времени женское обрезание практиковалось и в Северной Америке. В XIX в. американские врачи провели тысячи операций клитородектомии в ходе лечения лесбиянок, как подозреваемых, так и настоящих, «психиатрических расстройств», таких как гиперсексуальность, истерия и нервозность, эпилепсия, каталепсия, меланхолия и даже клептомания. Чтобы остановить мастурбацию, до 1905 г. использовалась инфибуляция. Однако в Англии доктор Исаак Бейкер Браун был исключен из Королевского хирургического колледжа за то, что провел сотни операций клитородектомии, чтобы вылечить пациенток от мастурбации как причины женских душевных болезней. 777 El Saadawi, 39. 778 Источниками этого раздела являются: Howard S. Levy, Chinese Footbinding: The History of the Curious Erotic Custom; и: Richard Zacks, History Laid Bare. 779 Levy, 41. 780 По другим данным, 960–1279 гг. 781 «Хождение составляло абсолютную необходимость для девушки, воспитанной в бедной семье, – вспоминала одна женщина. – У меня было много обязанностей по дому, поэтому с самого начала мне приходилось ходить с перебинтованными ногами… К шестнадцати годам я уже вполне привыкла ходить». Levy, 260. Девушкам из бедных семейств обычно бинтовали ноги значительно позже, а после выхода замуж они часто прекращали их бинтовать. 782 Levy, 49. 783 Там же, 222–223. 784 Сделать так, чтобы женщина ходила с трудом, не подвергая при этом ее ноги увечьям, представляло собой непростую проблему, которую некоторые высокопоставленные венецианцы в XVI и XVII вв. решали, заставляя их носить невероятно высокие туфли. Такая обувь – название «туфли» к ней, как представляется, даже не подходило, – была похожа на деревянные сабо, покрытые кожей и достигавшие в высоту не менее двенадцати дюймов, поэтому женщине было так трудно ходить, что по мере того, как она еле ковыляла, ей приходилось опираться на слуг, чтобы поддерживать равновесие. Британский путешественник в XVII в. писал, что объяснение такой нелепой моды состояло в том, чтобы «держать жен дома или, по крайней мере, не давать им уходить далеко в одиночестве или по секрету». Zaks, 176–177. 785 Основными источниками следующих трех разделов являются: Kofi D. Benefo, May O. Tsui and Joseph De Graft Johnson, “Ethnic Differentials in Child-Spacing Ideals and Practices in Ghana”; Pi-Chao Chen, “Birth Planning and Fertility Transition”; Germaine Greer, Sex and Destiny: The Politics of Human Fertility; K. N. Llewellyn and E. Adamson Hoebel, The Cheyenne Way: Conflict and Case Law in Primitive Jurisprudence; William H. Masters, Virginia Johnson and Robert Kolodny, Heterosexuality; Serena Nanda, Cultural Anthropology; James L. Newman and Russell P. Lura, “Fertility Control in Africa”; and Robert J. Stoller and Gilbert H. Herdt, “The Development of Masculinity: A Cross-Cultural Contribution”. 786 Симптотермальный метод представляет собой сочетание температурного, календарного и цервикального методов предохранения от беременности, что делает его более точным и надежным. 787 Coitus interruptus – прерванный половой акт (лат.). 788 Greer, 98. 789 Цит. Greer, 124. 790 Исторически это различие может восходить к народу шайенн, у которого перерывы в семьях между рождением детей составляли десять-двенадцать лет и выполнение этого достигалось соблюдением целибата. Супружеские пары, дававшие обет воздержания от сексуальных отношений после рождения детей, были очень уважаемыми людьми в своих общинах. Nanda, 142. 791 Информация о народе дани взята из книги: Greer, 102–103. Автор пишет: «…наблюдения Хейдера представляются его коллегам настолько необычными, что некоторые из них и по сей день считают, что он все это выдумал… хотя… низкоэнергетические системы могут встречаться чаще, чем было принято полагать, особенно в обществах, которые на основе общего согласия обосновались в пределах ограниченной территории и ограниченных запасов продовольствия, а также предотвращения вынужденного использования их территорий для развития сельского хозяйства из-за климатических и почвенных условий…» 792 Llewellyn and Hoebel, 261–262. 793 Квашиоркор – вид тяжелой дистрофии, возникающей у детей из-за недостатка белков в составе питания. Название болезни заимствовано из языка га, распространенного на побережье юго-восточной части Ганы. 794 Действительность подтверждает эти выводы. Западноафриканские фулани, одно из исключений правила об интервалах между родами, сочетаются браком рано и постоянно стремятся к зачатию и продолжению сексуальных отношений до наступления менопаузы. Они отнимают детей от груди поздно, но соблюдают только рекомендуемые Кораном сорок дней послеродового воздержания. По сравнению с обществами, где существуют встроенные механизмы контроля над интервалами между рождением детей, можно было бы предположить, что фулани наиболее продуктивные из всех племен. Но на практике положение диаметрально противоположное: на семью у них в среднем приходится 4,9 человека, что составляет самый низкий показатель среди всех племен. Однако здесь необходимо принимать в расчет и другие факторы: скудные сухие сезоны, венерические заболевания и сложные брачные структуры, которые ведут к бесконечным ссорам и незащищенности. Newman and Lura, 403–405. 795 В этом отношении необычен народ талленси, который не рассматривает послеродовое воздержание как ритуал и потому допускает отклонения. 796 Исключением из правила является племя кипсигов; Newman and Lura, 400. 797 Тем не менее это не останавливает их от увечья гениталий своих дочерей в жестокой, антисанитарной и варварской манере. Возможно, кипсиги некогда практиковали детоубийство. Newman and Lura, 401, отмечали, что в 1924 г. колониальный офицер говорил, что каждый год они убивали «значительное число» младенцев. Если это так, то такая практика не имела ничего общего с регулированием рождаемости или перерывами между рождением детей. Скорее, она была призвана контролировать доступ к наградам возраста и статуса. 798 Источниками настоящего раздела являются: Linda Gordon, Woman’s Body, Woman’s Right: A Social History of Birth Control in America; and John Bartlett, Bartlett’s Familiar Quotations. 799 Gordon, 16. 800 Elizabeth Cady Stanton в письме к Susan B. Antony от 14 июня 1860 г. Цит. по: John Bartlett, Bartlett’s Familiar Quotations. 801 Gordon, 14. 802 Женщина из Лос-Анджелеса, пожелавшая остаться неизвестной. Цит. по: Gordon, 15. 803 Белгравия (Belgravia) – престижный район в центре Лондона. 804 Peter Cominos, “Late-Victorian Respectability”, 232. 805 Pamela Horn, The Rise and Fall of the Victorian Servant, 155. 806 Большинство моих соображений о жизни в тюрьме берут начало в опыте, который я получила как тюремный учитель с неполным рабочим днем и как бывшая студентка и преподавательница истории криминологии. Кроме того, я использовала несколько цитат из: Peter Earley, The Hot House: Life Inside Leavenworth Prison. 807 К числу других относятся: лишение свободы, личной самостоятельности, доступа к товарам и услугам, связей с родственниками и друзьями, тайны переписки, интимности личной жизни и телесных отправлений, физической и эмоциональной безопасности. 808 Его ситуация безнадежна. Если он пожалуется властям и его переведут в охраняемое отделение, он имеет шанс никогда не вернуться в помещения общего содержания – это может быть для него чревато риском для жизни. В охраняемом отделении у него будет мало физических упражнений, хуже питание, не будет компании, возможности работать и зарабатывать деньги на столовую или участвовать в мероприятиях, которые могли бы снизить срок его заключения. В любом случае власти могли ему отказать, но другие заключенные обязательно узнали бы о его попытке скрыться и стали бы его преследовать с еще большим упорством. 809 Тюремное изнасилование представляет собой поведение с сильнейшим отклонением от нормы. Мужчины, занимавшиеся этим в тюрьме и часто испытывавшие гордость за свою крутость и мужественность, за тюремными стенами никогда не пытались беспокоить других мужчин с сексуальными целями. 810 Источниками этого раздела являются: Jill Downie, A Passionate Pen: The Life and Times of Faith Fenton; Alison Prentice et al., Canadian Women: A History; и: Christine Ruane, “The Vestal Virgins of St. Petersburg: Schoolteachers and the 1897 Marriage Ban”. 811 Положение о том, что закон не имеет обратной силы, исключало из этого драконовского законодательства замужних женщин, уже преподававших до 1897 г. 812 Ruane, 176. 813 Там же, 174. 814 Ruane, 175. 815 Там же, 174. 816 Там же, 178. Соотношение голосов было 41 к 40. 817 Downie, 47. 818 Там же, 58. 819 Sine qua non (лат.) – необходимое условие. 820 Источником этого раздела является: Anche Min, “Red Fire Farm”. 821 Anche Min, 197–199. 822 Anche Min, 200. 823 Источником этого раздела является: Geraldine Brooks, Nine Parts of Desire. 824 Menage а trois (фр.) – любовный треугольник. 825 Источником этого раздела является: Norman D. West, “Sex In Geriatrics: Myth or Miracle?” Также были использованы различные газетные статьи. 826 “Obsession with Boys skews China’s demographics”, The Globe and Mail, 20 января 1995 г. Новорожденных девочек топили в реках; 97,5 процента абортов делались в тех случаях, когда ультразвуковое исследование свидетельствовало о том, что зародыши были женского пола. 827 Там же. 828 Полиандрия – форма группового брака, при которой одна женщина имеет нескольких мужей. 829 West, 551. 830 Основными источниками этого раздела являются: William W. Emilsen, “Gandhi and Mayo’s ‘Mother India’”; Monica Felt, A Child Widow’s Story; Shakuntala Narasimhan, Sati: A Story of Widow Burning in India; Arvind Sharma et al., Sati: Historical and Phenomenological Essays; Ray Bharati, From the Seams of History; and Dorothy Stain, “Burning Brides: The Perils of Daughterhood in India”. Кроме того, использованы некоторые газетные статьи. 831 Тали (Thali) – брачное ожерелье. 832 Felt, 21. 833 Там же, 164. 834 Narasimhan, 37. 835 Bharati, 46. 836 Bharati, 153. 837 Emilsen, 75. 838 Narasimhan, 28. 839 Там же, 28–29. 840 Там же, 31. 841 Narasimhan, 35. 842 Stein, 472–473. 843 Ian McCormick (ред.), Secret Sexualities, 23. 844 Там же. 845 Основными источниками этого раздела являются: Sue Blundell, Women in Ancient Greece; Catullus (пер.: Guy Lee), Poems of Catullus; Michael Grant and John Hazel, Who’s Who in Classical Mythology; Robert Graves, The Greek Myth; Oxford Classical Dictionary; Deborah Sawyer, Women and Religion in the First Christian Centuries; and Marteen J. Vermaseren, Cybele and Attis, the Myth and the Cult. 846 Sawyer, 122. 847 Гай Валерий Катулл, «Аттис», перевод А. Хусаинова 848 Vermaseren, 97. 849 Основным источником этого раздела является: Taisuke Mitamura, Chinese Eunuchs: The Structure of Intimate Politics. Все цитаты взяты из: Mitamura. 850 Девяностодвухлетний отец Сана Яотинга кастрировал его в возрасте восьми лет, чтобы он мог подать заявление на работу в шумный, суетливый и прибыльный императорский дворец. К сожалению для него, спустя месяц Маньчжурская династия пала и на смену ей пришла республика. 851 В длину дворец достигал трех километров, в ширину – двух с половиной, с каждой его стороны существовали ворота. Само здание дворца в ширину имело 760 метров, в длину – один километр и было окружено рвом. Расстояние между императором и подданным, говорили китайцы, такое же, как между небесами и человеком. 852 Voila (фр.) – Вот тебе и на! И дело сделано. 853 Его смерть в 1912 г. совпала с окончанием правления Маньчжурской династии и системы влияния евнухов при дворе. 854 Основные источники раздела о византийских евнухах и генерале Нарсесе: Peter Brown, The Body and Society; Vern L. Bullough, Sexual Variance in Society and History; J. A. S. Evans, The Age of Justinian: The Circumstances of Imperial Power; Lawrence Fauber, Narses Hammer of the Goth: The Life and Times of Narses the Eunuch; Andri Guillou, Studies on Byzantine Italy; и: Ute Ranke-Heinemann, Eunuchs for the Kingdom of Heaven. 855 Нарсес (Нарзес, Нерсес, ок. 478–573 гг.) – придворный и полководец, выходец из Армении. Доверенное лицо императора Византии Юстиниана I (482–565 гг.) и его супруги императрицы Феодоры (ок. 500–548 гг.). 856 Огромное влияние евнухов завершилось только во второй половине XIII в., когда под воздействием общественной мысли они были признаны физически неполноценными существами. См.: Guillou. 857 Edward Gibbon, цит. по: Fauber, 15. 858 Препозит священной кувуклии, или «глава священной опочивальни», – чиновник, ответственный за личные покои императора, руководивший работавшими там евнухами. Один из главных людей империи, оказывавший большое влияние на императора, придворные и церковные события и политику империи. 859 Восстание «Ника» (в греческой мифологии богиня победы), произошедшее в 532 г., – одно из крупнейших в истории Византии. Вспыхнуло на ипподроме среди болельщиков, делившихся на группировки («партии»). В ходе уличных боев и из-за пожаров значительная часть Константинополя была разрушена. По столице прокатилась волна грабежей и убийств. Когда император уже собрался бежать, положение спас Нарсес, подкупив часть знати и заручившись ее поддержкой. Бунтовщиков разгромили. При подавлении восстания было убито более 35 тыс. человек. 860 Велизарий (Велисарий, ок. 504–565 гг.) – выдающийся военачальник, под его руководством византийская армия одержала ряд побед; главнокомандующий; участвовал в подавлении восстания «Ника». В 538 г. Юстиниан послал Нарсеса во главе войска из 7 тыс. человек на помощь Велизарию в Центральную Италию, где тот сражался с остготами в ходе Готских войн (535–554 гг.). При проведении военной операции по снятию осады с города Римини их мнения разошлись; возобладала точка зрения Нарсеса, которая и привела к победе. После этого полководцы утратили друг к другу доверие; это привело к потере византийцами Милана, взятого остготами, учинившими там резню. Велизарий в письме Юстиниану I обвинил в этом Нарсеса, что стало причиной возвращения того в Константинополь по приказу императора. 861 Основными источниками этого раздела являются: Shaun Marmon, Eunuchs and Sacred Boundaries in Islamic Society; Justin McCarthy, The Ottoman Turks; V. J. Parry et al., A History of the Ottoman Empire to 1730; Ehud R., “The Imperial Eunuchs of Istanbul”; и: Andrew Wheatcroft, The Ottomans. 862 Marmon, 5. 863 Toledano, 382–383. 864 Валиде-султан – официальный титул матери правящего султана Османской империи. 865 Wheatcroft, 35–36. «Это был лабиринт узких переходов и коридоров, заканчивавшихся тупиками; часто было невозможно найти прямой проход между прилегавшими друг к другу комнатами, и пройти из одной в другую можно было только окольными путями под пристальным взглядом чернокожих евнухов, которые контролировали каждый шаг в жизни женщин». 866 Основными источниками этого раздела являются: Arthur R. Kroeber, Far Eastern Review, 2 марта 1989 г.; and Serena Nanda, Neither Man Nor Woman: The Hijras of India. 867 Турмерик – порошок (пудра) желтоватого цвета, изготовляемый из куркумы. 868 Nanda, 8. 869 Kroeber, 76, ссылается на исследование, проведенное в Университете Дели. В нем участвовали восемьдесят девять хиджр, из которых шестнадцать заявили, что скорее были «мобилизованы», стали ими добровольно. 870 Источниками этого раздела являются: Angus Heriot, The Castrati in Opera; and Ian McCormick (ред.), Secret Sexualities. 871 Написано на основе комментариев историка музыки Энрико Панцаки о castrato в Ватиканском хоре, цит. по: Heriot, 36–37. 872 Heriot, 99. 873 Только Франция сопротивлялась этому соблазну, на практике запретив как итальянскую оперу, так и оперных кастратов. 874 Heriot, 21. 875 Это происходило, несмотря на запрет кастратам выступать в папской церкви, наложенный в 1903 г. Папой Пием X. 876 Heriot, 54. 877 Heriot, 28, цитата из работы зрителя-англичанина в португальском театре в 1787 г. 878 Писатель начала XVIII в. Charles Ollican (Ancillon) в работе Eunuchism Display’d, Describing all the Different Sorts of Eunuchs, Etc., цит. в: McCormick, 21, жаловался на то, что евнухи «кичились… от суетливости, присущей кастратам, некоторые из них вбили себе в голову, что в них влюблены истинные дамы, и наивно льстили себе, полагая, что одержали славные победы. Но, увы! наши дамы хоть и не очень разбираются в натуральной философии, но знают, что почем, и обладают слишком хорошим вкусом, чтобы удовлетвориться лишь тенью и внешностью». 879 Heriot, 224. 880 Par excellence (фр.) – самый лучший, в высшей степени, непревзойденный, образцовый и т. п. 881 Основными источниками этого раздела являются: Gunnar Broberg and Nils Roll-Hansen (ред.), Eugenics and the Welfare State: Sterilization Policy in Denmark, Sweden, Norway, and Finland; Piero Colla, “Sterilization Policy in Sweden, 1934–1975”; Geoffrey J. Giles, “‘The Most Unkindest Cut of All’: Castration, Homosexuality and Nazy Justice”; Mark H. Haller, Eugenics: Hereditarian Attitudes in American Thought; Nikolas Heim and Carolyn J. Hursh, “Castration for Sex Offenders: Treatment or Punishment?”; Lincoln Kaye, “Quality Control: Eugenics Bills defended against Western Critics”; Daniel J. Kevles, In the Name of Eugenics: Genetics and the Uses of Human Heredity; Edward J. Larson, “The Rhetoric of Eugenics: Expert Authority and the Mental Deficiency Bill”; Walter J. Meyer and Collier M. Cole, “Physical and Chemical Castration of Sex Offenders: A Review”; и: Peter Weingart, “German Eugenics between Science and Politics”. 882 Jus talionis (лат.) – принцип обычного права, при котором наказание за преступление соответствует причиненному ущербу. 883 В одном исследовании отмечается, что 31 процент кастрированных чувствовали себя подавленными и неполноценными, 26 процентов были несчастны от насильственной кастрации, 22 процента переживали сильнейшую обиду и горечь. 884 Источником раздела об ампутации половых членов в Таиланде является: Penis Amputation in Thailand, документальный фильм Матта Фрая, показанный по телевидению Си-би-си 2 августа 1998 г. в программе Sunday Morning Live. 885 Основными источниками следующих разделов являются: Joan Abse, John Ruskin: The Passionate Moralist; Paula Blanchard, Sarah Orne Jewett: Her World and Her Work; Serge Bramly, Leonardo: Discovering the Life of Leonardo da Vinci; Lillian Faderman, “Nineteenth-century Boston marriage as a possible lesson for today”; Lillian Faderman, Odd Girls and Twilight Lovers: A History of Lesbian Life in 20thCentury America; Michael Field, Underneath the Bough: A Book of Verses; Sigmund Freud (перевод и ред. John Strackey), Art and Literature; Sigmund Freud (перевод A. A. Brill), Leonardo da Vinci: A Psychosexual Study of an Infantile Reminiscence; Phyllis Grosskurth, Havelock Ellis: A Biography; Olwen Hufton, The Prospect Before Her; Linda Lear, Rachel Carson: Witness for Nature; Phyllis Rose, Parallel Lives: Five Victorian Marriages; Ester D. Rothblum and Kathleen L. Brehony (ред.), Boston Marriages: Romantic But Asexual Relationships Among Contemporary Lesbians; и: Irving Wallace et al., The Intimate Sex Lives of Famous People. 886 Freud, Art and Literature, 161. 887 Bramly, 129. 888 Freud, Leonardo da Vinci, 14. 889 Freud, Leonardo da Vinci, 67–68. 890 Wallace et al., 125. 891 Wallace et al., 127. 892 Wallace et al., 126. 893 Wallace et al., 127. 894 Modus vivendi (лат.) – образ жизни, способ существования. 895 Rose, 75. 896 Rose, 82. 897 Accoucheur (фр.) – акушер. 898 Rose, 91. 899 Abse, 175–178. 900 Faderman, 30–32. Сексологи изобрели термин «лесбиянка» в 1870-х гг. Ко второму десятилетию XX в. он проник в народное сознание, и на очень теплые отношения между женщинами стали смотреть как на подозрительные. 901 Rothblum and Brehony, 30–33. 902 Faderman, 22. 903 Field, 50. 904 Field, 17. 905 Sic (лат.) – Так! 906 Blanchard, 123–124. 907 Blanchard, 134. 908 Cum (лат.) – вместе, с, вместе с. 909 Blanchard, 359. 910 Аналогия с рассказом о человеке, у которого было два пенни – на один он купил хлеба, а на второй белый гиацинт для души. Иными словами, Дороти была белым гиацинтом Рэйчел для души. 911 Lear, 254. 912 Lear, 252. 913 Там же, 256. 914 Там же, 265. 915 Lear, 442. 916 Основными источниками этого раздела являются: Ovid, “Amores”, in Diane J. Rayor and William W. Batshaw’s (ред.) Latin Lyric and Elegic Poetry: An Antology of New Translations; Petronius (перевод нескольких переводчиков), Satyricon; и: Albus Tibullus, “To Priapus”, in L. C. Smithers and Sir Richard Burton, Priapeia. 917 Petronius, 206. 918 Петроний Арбитр. Сатирикон / Пер. Гаврилов А., Гаспаров М., Ярхо Б.  919 Публий Овидий Назон. Элегии и малые поэмы / Пер. С. В. Шервинского. М.: Художественная литература, 1973. 920 Tibullus, 101–102. 921 Основными источниками этого раздела являются: Marie-Veronique Clin, “Joan of Arc and Her Doctors”; и: Pierre Damon, Trial by Impotence: Virility and Marriage in Pre-Revolutionary France. 922 Damon, 61. 923 Damon, 83–84. 924 Там же, 178–180. 925 Damon, 152–153. 926 Damon, 169. 927 Источником этого раздела является: William H. Masters, Virginia E. Johnson and Robert C. Kolodny, Heterosexuality. 928 Уильям Мастерс (1915–2001 гг.) и Вирджиния Джонсон (1925–2013 гг.) – американские гинекологи и сексологи, создали исследовательскую группу, позже преобразованную в Институт «Мастерс и Джонсон», для исследования природы сексуальной реакции людей и вопросов диагностики и лечения сексуальных расстройств. 929 Хирургическое иссечение промежности для увеличения внешних половых органов женщины при родах. 930 Masters, Johnson и Kolodny, 207. 931 Основными источниками этого раздела являются: Rudolph M. Bell, Holy Anorexia; Carol Bloom et al., Eating Problems; Hilde Bruch, Conversations with Anorexics; Peggy Claude-Pierre, The Secret Language of Eating Disorders; Rosalyn M. Meadow and Lillie Weiss, Women’s Conflicts About Eating and Sexuality; C. Ljn Morgan, Michael W. Wiederman и Tamara L. Pryor, “Sexual Functioning and Attitudes of Eating-Disordered Women”; Susie Orbach, Hunger Strike: The Anorectic Struggle; Walter Vandereyckend and Ron Van Deth, From Fasting Saints to Anorexic Girls; Michael W. Wiederman, “Women, Sex and Food”; и: Michael R. Zales, Eating, Sleeping and Sexuality. 932 Это один из вопросов исследований Брух. 933 Классическим исследованием является: Bell, Holy Anorexia. 934 Wiederman, 302. 935 Wiederman, 301. Констатируется состояние исследований этого вопроса, делается вывод о том, что «эмпирические исследования… были нечеткими, а их качество сравнительно низким». 936 Claude-Pierre, 108. 937 Orbach, 102. 938 Meadow and Weiss, 35. 939 Vandereyckend and Van Deth, 237. 940 Vandereyckend and Van Deth, 237–239. 941 Я полностью осведомлена о многих других проблемах, связанных с анорексией (например, избыточным соблюдением диеты для поддержания соответствующей моде стройности тела), но упомянула только о тех, которые непосредственно связаны с темой целибата, основного компонента этой болезни. 942 К сожалению, я познакомилась с блестящим анализом целибата в произведениях Шекспира слишком поздно, чтобы успеть его использовать в настоящей работе. Он содержится в статье: Dorothea Kehler, “Shakespeare’s Emilias and the Politics of Celibacy”, в книге: Dorothea Kehler and Susan Baker, Another Country: Feminist Perspectives on Renaissance Drama. 943 Основными источниками этого раздела являются: Anonymous, “The Ten Commandments of Love”; Larry D. Benson, “Courtly Love and Chivalry in the Later Middle Ages”; Andreas Capellanus, “Rules of Courtly Love” in The Art of Courtly Love (перевод: J. J. Parry); A. Kleinbach, “The Main Characteristics of Courtly Love” (в Интернете); Norman MacKenzie (ред.), Secret Societies; Herbert W. Richardson, Nun, Witch, Playmate: The Americanization of Sex; Denis de Rougement, Love in the Western World; Irving Singer, The nature of Love: Courtly and Romantic; и: Ray L. Stoner, “The Enduring Popularity of Courtly Love” (в Интернете). 944 Андрей Капелланус – живший в XII в. священнослужитель, автор широко известного в средние века трактата «О науке куртуазной любви», воспетой трубадурами и менестрелями. 945 De Rougement, 76. 946 Benson, 240. 947 Там же, 252, цит. по: Henry Savage (ред.), The Love Letters of Henry VIII, London, Wingate, 1949, 47. 948 Эта точка зрения заимствована у Stoner and Richardson. 949 MacKenzie, 97. 950 Источниками этого раздела являются: Hoffman Reynolds Hays, The Dangerous Sex, гл. 17, “The Bosom Snake”; John Milton, Comus: A Mask; и: John Milton, Paradise Lost: A Poem in Twelve Books. 951 Джон Мильтон, «Комос», в кн.: Мильтон Дж. Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец / Пер. Ю. Корнеева. М.: Художественная литература, 1976 (Библиотека всемирной литературы. Серия первая. Т. 45). 952 Hays, 171. 953 Hays, 170. 954 Там же, 171. 955 Мильтон Дж. Потерянный рай / Пер. А. А. Штейнберг. М., 1982. 956 Там же. 957 Там же, 274. 958 Мильтон Дж. Указ. соч. 312. 959 Источниками этого раздела и всех помещенных в нем цитат являются: Samuel Richardson, Pamela; Henry Fielding, Joseph Andrews and Shamela. 960 Филдинг Г. Так ли плохи сегодняшние времена? / Пер. В. А. Харитонова. М.: Текст, 2012. 961 Филдинг Г. Так ли плохи сегодняшние времена? / Пер. В. А. Харитонова. М.: Текст, 2012. 962 Филдинг Г. Избранные сочинения / Пер. Н. Д. Вольпин. М.: Художественная литература, 1989. 963 Источником этого раздела является: Лев Толстой, «Крейцерова соната». 964 Толстой Л. Н. Крейцерова соната. 965 Шейкеры (Shakers, англ.) – религиозная секта в Северной Америке. 966 Толстой Л. Н. Крейцерова соната. 967 Там же. 968 Курсив автора. 969 Толстой Л. Н. Крейцерова соната. 970 Там же. 971 Там же. 972 Там же. 973 Там же. 974 Источником этого раздела является: Virginia Woolf, Orlando. 975 Вулф В. Орландо / Пер. Е. А. Суриц. СПб.: Азбука, 2000. С. 46. 976 Там же. 977 Вулф В. Орландо / Пер. Е. А. Суриц. СПб.: Азбука, 2000. С. 47. 978 Источником этого раздела является эссе: Virginia Woolf, 1929, A Room of One’s Own. 979 Вулф В. Своя комната. В кн.: Эти загадочные англичанки… / Пер. Н. И. Бушмановой. М.: Прогресс, 1992. С. 25. 980 Там же, с. 26. 981 Вулф В. Своя комната. В кн.: Эти загадочные англичанки… / Пер. Н. И. Бушмановой. М.: Прогресс, 1992. С. 26–27. 982 Источником этого раздела является: John Irving, The World According to Garp. 983 Ирвинг Дж. Мир глазами Гарпа / Пер. И. А. Тогоевой. М.: Иностранка, 2005. С. 8. 984 Имеются в виду мужские половые члены. 985 Ирвинг Дж. Мир глазами Гарпа / Пер. И. А. Тогоевой. М.: Иностранка, 2005. С. 10. 986 Там же. 987 Там же, с. 18. 988 Основными источниками этого раздела являются: Mattew Bunson, The Vampire Encyclopedia; Greg Cox (ред. Daryl F. Mallett), The Transylvanian Library: A Consumer’s Guide to Vampire Fiction; Chelsea Quinn Yarboro, Cabin 33, в работе Cox; и неопубликованный очерк Meredith Burn-Simpson. 989 В работе The Transylvanian Library: A Consumer’s Guide to Vampire Fiction о нем сказано, что «он представляет собой экстремальный пример, продолжая оставаться вампиром-как-героем». 990 Ярбро Ч. К. Хроники Сен-Жермена / Пер. Н. Л. Губиной. М.: ЭКСМО, 2004. 991 Там же. 992 Там же. 993 Вьетнамская война, три этапа которой продолжались с 1957 по 1975 г., вызвала резкое недовольство и антивоенные настроения в США, особенно среди молодежи; в частности, это было поддержано движением хиппи. В результате военных действий возник т. н. вьетнамский синдром, выражавшийся в отказе американцев от участия в военных действиях США, проводимых за рубежом. 994 «Тайна женственности» (The Feminine Mystique, англ.) – изданная в 1963 г. книга известной американской феминистки Бетти Фридан, выступавшей за равноправие женщин и мужчин. В 1966 г. основала влиятельную Национальную организацию женщин США, куда входило до 250 тыс. членов. 995 Цит. по: Patricia Wittberg, The Rise and Fall of Catholic Religious Orders: A Social Movement Perspective, 250. 996 Noli me tangere – Не прикасайся ко мне (лат.). 997 P.F.s (Particular Friendships) – особые дружеские отношения (англ.) между двумя людьми, основанные на взаимном эмоциональном влечении, что, по мнению церковного руководства, является извращением Божественного дара истинной дружбы. 998 Neil McKenty, The Inside Story, 62. 999 Wittberg, 250. 1000 Основными источниками этого раздела являются: James F. Colaianni (ред.), Married Priests and Married Nuns; Raymond Hickey, Africa: The Case for an Auxiliary Priesthood; Timothy McCarthy, The Catholic Tradition Before and After Vatican I, 1878–1993; Neil McKenty, The Inside Story; Cardinal John J. O’Connor, “The Wonder of Celibacy”, 1995 (Online); Pope Paul VI, Sacerdotalis Caelibatus – 24 June 1967; W. F. Powers, Free Priests; Michele Price, Mandatory Celibacy in the Catholic Church; David Rice, Shattered Vows; A. W. Richard Sipe, A Secret World: Sexuality and the Search for Celibacy; Patricia Wittberg, The Rise and Fall of Catholic Religious Orders; J. G. Wolf (ред.), Gay Priests; и: Karol Woytyla (папа Иоанн Павел II) (перевод H. T. Willets), Love and Responsibility. Также были использованы газетные и журнальные статьи. 1001 Папа Павел VI (в Интернете). 1002 Папа Павел VI (в Интернете). 1003 Там же. 1004 Папа Павел VI (в Интернете). 1005 Woytyla, 258. 1006 Кардинал О’Коннор (в Интернете). 1007 Англиканский священник Джон Мбити, цит. по: Hickey, 133. 1008 Rice, 164. 1009 Rice, 166. 1010 Rice, 167 документально подтверждает наличие бесчисленных примеров открытого несоблюдения целибата духовенством во всем мире. «В этом вопросе нет места непорочности», – делает он вывод. 1011 Там же, 167. 1012 Newsweek, 16 августа 1993 г.; и Maclean’s, 19 декабря 1994 г. 1013 Sipe, 107. 1014 Монахиням-лесбиянкам препятствует посвящению в сан их половая принадлежность, поэтому стоящие перед ними проблемы существенно отличаются от вопросов, волнующих священников-гомосексуалистов. 1015 Rice, цит. бюллетень группы Адвент, 165–166. 1016 Основными источниками этого раздела являются: “The Question of the Ordination of Lay Men and Women to the Priesthood of the Catholic Church” (оn-line); и: A. W. Richard Sipe, A Secret World: Sexuality and the Search for Celibacy. 1017 “The Question of the Ordination of Lay Men and Women to the Priesthood of the Catholic Church” (оn-line). 1018 “The Question of the Ordination of Lay Men and Women to the Priesthood of the Catholic Church” (оn-line). 1019 Папа Иоанн Павел II утвердил уставы о рукоположении этих новых священников 2 июня 1995 г. 1020 Сrise de conscience (фр.) – муки совести. 1021 Moment de panique (фр.) – минутная растерянность. 1022 Sipe, 51. 1023 Основными источниками этого раздела являются: Helen Rose Ebaugh Fuchs, Women in the Vanishing Cloister; Neil McKenty, The Inside Story; David Rice, Shattered Vows; Richard A. Schoenherr, “Numbers Don’t Lie”; A. W. Richard Sipe, A Secret World; и: Gordon Thomas, Desire and Denial. Также были использованы газетные и журнальные статьи. 1024 Принцип целибата более не осуждает ночные поллюции и даже мастурбацию; большинство опрошенных священников мастурбируют по крайней мере раз в год. Sipe, гл. 7: «Мастурбация». 1025 В 1965 г. в семинариях Соединенных Штатов обучались сорок восемь тысяч учащихся, в 1986 г. – десять тысяч триста, а в 1996 г. – шесть тысяч двести. Число теологических учебных заведений сократилось на 59 процентов. Rice, 23; Schoenherr, 11. 1026 Обет целомудрия является основной причиной, по которой молодые люди решают отказываться от посвящения в духовный сан: Halifax Chronicle-Herald, 14 июня 1997 г., отчет об исследовании, проведенном Центром прикладных исследований апостольской миссии; Thomas, 23; Ebauh, 128. 1027 The Globe and Mail, 16 ноября 1994 г. У священника Доминика, проведшего полгода в Онтарио, взял интервью журналист Майкл Корен. 1028 Dean R. Hoge, The Future of Catholic Leadership, цит. по: Rice, 226. Как отмечалось в опросе, проведенном в Соединенных Штатах в 1983 г., 94 процента монахинь и священников, покинувших Церковь, причиной такого решения называли свою неспособность соблюдать данный ими обет целибата. Thomas, 11. 1029 Rice, 197. Бывший канадский иезуит Нейл МакКенти столкнулся с совершенно другим отношением, когда объявил о своем решении уйти из ордена и Церкви в 1969 г. «Не было и намека на обвинения, никто даже не вспомнил об огромных суммах денег, потраченных на мое образование и лечение за двадцать пять лет. Наоборот, мне предложили жить в моей комнате… пока я не найду себе работу». McKenty, 115. 1030 МакКенти, например, на протяжении десяти лет имел нерегулярные сексуальные отношения с разведенной католичкой Дениз (McKenty, 86–87). Большое число основанных на фактах свидетельств также поддерживают точку зрения Сайпа, свидетельствуя при этом, что приведенные им данные занижены. 1031 Sipe, 267, выделяет десять элементов, помогающих соблюдать целибат: работу, молитву, общину, службу, внимание к физическим потребностям, душевное равновесие, безопасность, порядок, учебу и красоту. 1032 Основными источниками этого раздела являются: Rosemary Curb и Nancy Manaham (ред.), Breaking Silence: Lesbian Nuns on Convent Sexuality; Mary Griffin, The Courage to Choose: An American Nun’s Story; David Rice, Shattered Vows; A. W. Richard Sipe, A Secret World; и: Karol Woytyla (перевод H. T. Willets), Love and Responsibility. Также были использованы газетные и журнальные статьи. 1033 Woytyla, 259. 1034 Rice, 223. 1035 Sipe, 99; Griffin, 167. 1036 Griffin, 167. 1037 “Clerical Liaisons: The Sins of the Fathers”, The Globe and Mail, 24 июня 1995 г. 1038 The Globe and Mail, 22 октября 1993 г., материал о заявлении Папы Иоанна Павла II от июня 1993 г. 1039 The Globe and Mail, 2 апреля 1994 г., материал о заявлении Папы Иоанна Павла II во время публичной аудиенции в Ватикане. 1040 Основными источниками этого раздела являются: William F. Powers, Free Priests; и: David Rice, Shattered Vows. Также были использованы газетные и журнальные статьи. 1041 В мире существует много групп такого типа, например: в Соединенном Королевстве – Движение за рукоположение женатых мужчин (Movement for the Ordination of Married Men – MOMM) и Адвент; в Чили – Семь таинств. 1042 “Reform Group Gathers in Rome”, Catholic New Times, 15 декабря 1996 г. Vol. 20 (22), 2. 1043 “Catholic Group calls for major change”, CP Newswire, 31 октября 1996 г.; “Canadian Campaign in Planning Stage”, Catholic New Times, 22 сентября 1996 г., Vol. 20 (16), 12; Alberta Report, 3 марта 1997 г., Vol. 24 (12), 34–35. 1044 Powers, 258. 1045 The Globe and Mail, 16 ноября 1994. Интервью Майкла Корена с бывшим священником Домиником. 1046 “The Catholic Church: Wages of Sin”, The Economist, 30 августа 1997 г. 1047 Основными источниками этого раздела являются: Helen Rose Fuchs Ebaugh, Women in the Vanishing Cloister; Gordon Thomas, Desire and Denial; и: Patricia Wittberg, The Rise and Fall of Catholic Religious Orders. Также были использованы газетные и журнальные статьи. 1048 Wittberg, 250. Имеются в виду обеты целомудрия, бедности и послушания. 1049 Сестра Розалия Кейн, монахиня ордена Сестер Святой Марфы, расположенного в Шарлоттентауне, на острове Принца Эдуарда, объясняла, что тогда «семьи были больше, а карьерные возможности – меньше. Поэтому религиозная жизнь рассматривалась во многих семьях как весьма привлекательная перспектива». The Toronto Star, 21 сентября 1991 г. 1050 Wittberg, 213. 1051 Wittberg, 214. 1052 The Globe and Mail, 1 октября 1987 г. 1053 Ebaugh, 40. 1054 Там же, 41. 1055 Там же, 42. 1056 Там же, 46. 1057 Появляется все больше работ о монахинях-лесбиянках, продолжающих жить в монастырях. Они иногда соблюдают целибат, а иногда состоят в любовных отношениях – нередко сексуально активных – типа «бостонского брака» (сожительство двух женщин, независимых от финансовой поддержки мужчин) с другими монахинями. 1058 Michele Ingrassia, “Virgin Cool”, Newsweek, 17 октября 1994 г., 61; Nancy Gibbs, “How Should We Teach Our Children About Sex?” журнал Time, 24 мая 1993 г., 53. 1059 Gibbs, журнал Time, 24 мая 1993 г., 53. Сорок два процента говорили об одном партнере, 29 процентов – о двух или трех, 6 процентов – о четырех, а 15 процентов – о пяти или более. 1060 “Teenage sex: Just say ‘Wait’”, U. S. News & World Report, 26 июля 1993 г., 61. Источник: Atlanta Center for Disease Control. 1061 Michele Ingrassia, “Virgin Cool”, Newsweek, 17 октября 1994 г., 69. 1062 Nancy Gibbs, “How Should We Teach Our Children About Sex?” Time, 24 мая 1993 г., 53. 1063 Майкл Инграссия напоминает нам, что сто лет тому назад девушки достигали половой зрелости где-то к пятнадцати годам, а выходили замуж в двадцать два года. 1064 Прошло уже несколько десятков лет с тех пор, как я прочитала «Страх полета» (первый роман писательницы, изданный в 1973 г. и сразу же ставший бестселлером. – М. Г.), но целенаправленное стремление Йонг к термину «перепихнуться» все еще живо у меня в памяти. 1065 Moral Majority – политическая организация консервативного толка, созданная в 1979 г. Д. Фолуэллом – пастором Баптистской церкви, успешным религиозным проповедником, ведущим религиозных программ по телевидению, президентом Линчбергской христианской академии и т. д. 1066 Тем не менее после свадьбы бывшая девственница может с нетерпением стремиться к бурной половой жизни. Она может быть «настоящей женщиной» и, например, каждый вечер по возвращении мужа с работы (из внешнего мира, где он тяжело трудился, зарабатывая им на жизнь) возбуждать его, встречая любимого обнаженной или в соблазнительных одеждах. Тем самым она возбуждает в нем желание обладать ею и одновременно препятствует тому, чтобы он «ходил на сторону», ненавязчиво давая ему понять, что надо бы ее вознаградить чем-нибудь существенным, достойным такой замечательной жены и «настоящей женщины». 1067 Основными источниками этого раздела являются публикации по теме «Истинная любовь ждет». Wendy Kaminer, True Love Waits. Кроме того были использованы газетные и журнальные статьи, в частности, Nancy Gibbs, “How Should We Teach Our Children About Sex?” Time, 24 мая 1993 г., 56; и Michele Ingrassia, “Virgin Cool”, Newsweek, 17 октября 1994 г. 1068 Как сказал об этом один религиозный фундаменталист: «Они не были Адамом со Степаном, зарубите себе это на носу». L. A. Kauffman, “Praise the Lord and Mammon”, The Nation, 26 сентября 1994 г., 308. 1069 Ingrassia, 62. 1070 Из публикаций движения «Истинная любовь ждет». 1071 Newsboys – популярная группа христианской музыки в жанрах рок и поп, организованная в Австралии в 1985 г., а позже переехавшая в город Нэшвилл в США. 1072 DeGarmo & Key – известные американские исполнители христианской музыки в жанрах рок и поп, выступавшие вместе с 1978 по 2010 г. 1073 Стивен Кёртис Чэпмэн – американский певец и гитарист, начавший выступать в конце 1980-х гг., в 2009 г. признанный лучшим исполнителем современных христианских музыкальных произведений. 1074 Geoff Moore and the Distance – американский певец, исполнитель христианских песен, написанных им как для себя, так и для других (в частности, для Стивена Кёртиса Чэпмэна). Окончив в 1983 г. университет, переехал в Нэшвилл. Начал выступать соло в 1984 г. 1075 DC Talk – трио, образованное в США в 1987 г., существовавшее в качестве группы до 2000 г. Исполняли христианские песни в стилях рок, хип-хоп и рэп. Неоднократно награждались музыкальной премией «Грэмми». 1076 Audio Adrenalin – христианская рок-группа, сложившаяся в середине 1980-х гг., награжденная двумя премиями «Грэмми» и другими музыкальными призами. 1077 Erica Werner, “The Cult of Virginity”, журнал Ms., апрель 1997 г., 41–42. 1078 Go Campus – действующая в 35 штатах США и 5 провинциях Канады организация, помогающая иностранным студентам получать образование и жить в студенческих городках. 1079 Из печатных изданий движения «Истинная любовь ждет» и программы Go Campus о проведении кампаний. 1080 Kelly E. Young, “True Love Waits helps Wilson launch his statewide parental responsibility program”, The Stanford Daily, 28 апреля 1997 г. 1081 Patrick Meagher, “Lining up to be virgins, teens let true love wait”, The Toronto Star, 13 декабря 1997 г. 1082 “True Love Waits – South Africa”, 1–2. 1083 John Zipperer, “‘True Love Waits’ Now Worldwide Effort”, Christianity Today, (18 июля) 1994 г., Vol. 38, 50. 1084 L. A. Kauffman, “Praise the Lord, and Mammon”, The Nation, 26 сентября 1994 г., 306. 1085 Kaminer, 15. 1086 Двое подростков, ставших членами движения «Истинная любовь ждет», слова которых процитированы Scott Steel, “Like a Virgin”, Maclean’s, 14 марта 1994 г., 59. 1087 Так, в мартовском номере журнала Jump за 1998 г. для подростков были помещены материалы о девственных юношах. В материале «Юноши о девственности: что значит ее лишиться», подготовленном Mia Byers, пять молодых людей обсуждали чувства, испытываемые ими в отношении девственности. Двое из пяти еще были девственниками – Алекс хранил девственность до свадьбы, а Джо полагал, что эмоционально был слишком уязвим, 49–51. 1088 Juliana Hatfield (родилась в 1967 г.) – американская певица, гитаристка, автор песен, исполнительница широкого диапазона (от мягкого попа до жесткого рока). Выступала с разными группами, позже стала петь соло. 1089 MTV (музыкальное телевидение) – популярный американский телевизионный канал, созданный в 1981 г. В России действует с 1998 г. 1090 Лиза Кеннеди Монтгомери (родилась в 1972 г.) – известная американская ведущая телеканала Эм-ти-ви, актриса, автор политических сатирических памфлетов. 1091 Ingrassia, 60. 1092 Стивен Патрик Моррисси (родился в 1959 г.) – английский музыкант, вокалист, поэт и автор песен. В 1982–1987 гг. выступал в составе известной английской рок-группы The Smiths, а затем соло. 1093 William Shaw, “Homme Alone 2: Lost in Los Angeles”, журнал Details, апрель 1994 г., 168. 1094 Кэссиди Рэй Джойс-Таунс (родилась в 1976 г.) – американская киноактриса. Начала сниматься в рекламных роликах в 1990 г., когда ей было 14 лет. Вышла замуж в 2000 г. 1095 Виктория «Тори» Дейви Спеллинг (родилась в 1973 г.) – известная американская актриса, писательница, продюсер и сценарист. Дочь Аарона Спеллинга – сына еврейских иммигрантов из Польши и России, телевизионного продюсера и режиссера, дважды занесенного в Книгу рекордов Гиннесса – как самый результативный продюсер (218 фильмов) и владелец самого большого в мире дома (123 комнаты, 3390 м2). 1096 Сведения, полученные при личном общении с Келли Томас. 1097 Эй Си Грин (родился в 1963 г.) – трехкратный чемпион США, за 1986–2001 гг. сыгравший подряд самое большое число матчей – 1192, за что получил прозвище Железный человек. 1098 David Whitman, US News & World Report, 19 мая 1997 г. 1099 Earvin Effay «Magic» Johnson, Jr. (родился в 1959 г.) – знаменитый американский профессиональный баскетболист, олимпийский чемпион 1992 г., в 1996 г. вошел в список 50 величайших игроков НБА. После прекращения спортивной карьеры активно занимался борьбой со СПИДом и ВИЧ-инфекцией. 1100 U. S. News & World Report, 5 мая 1997 г., 30; The Globe and Mail, 17 января 1998 г., цитируются результаты 20-летнего исследования беременностей подростков в Health Reports, опубликованные Министерством статистики Канады. 1101 BAVAM! Бюллетень <онлайн>. 1102 Andres Tapia, “Radical Choice for Sex Ed”, Christianity Today, 8 февраля 1993 г., 29. Это наиболее продуманная и полная статья, которую мне довелось прочитать по вопросу о сексуальном образовании. 1103 Ingrassia, 64. 1104 “Making the Case for Abstinence”, by Philip Elmer-DeWitt, Time, 24 мая 1993 г., 54–55. 1105 Gibbs, 56. 1106 “Teenage Sex: Just say ‘Wait’”, by Joseph Shapiro, U. S. News & World Report, 26 июля 1993 г., 58. 1107 Источником этого раздела является: Charles A. Fracchia, Living Together Alone: The New American Monasticism. 1108 Там же, 20. 1109 Там же, 81. 1110 Там же, 21. 1111 Все цитаты в этом разделе приводятся из книги: Kathleen Norris, The Cloister Walk. 1112 Norris, 254. 1113 Norris, 261. 1114 Там же, 260. 1115 Там же, 262. 1116 Там же, 253. 1117 Основными источниками этого раздела являются: Judith E. Becket, “Recollections of a Sexual Life, Revelations of a Celibate Time”; Gabrielle Brown, The New Celibacy; Sally Cline, Women, Passion and Celibacy; Carolyn Gage, “Pressure to Heal”; Tuula Gordon, Single Women, On the Margins?; Celia Haddon, The Sensuous Lie; Marny Hall, “Unsexing the Couple”; Tara McCarthy, Been There, Haven’ Done That; и: Candace Watson, “Celibacy and Its Implications for Autonomy”. Также были использованы газетные и журнальные статьи. 1118 Brown, 122–123. 1119 Там же, 15, цит. по: Gary Hanauer, “Turning on to Turning Off”, Penthouse, январь 1986 г., 65–71. 1120 Brown, 1. 1121 Там же, 117. 1122 Brown, 100. 1123 Там же, 98, 99. 1124 Там же, 212. 1125 Haddon, 183. 1126 Там же, 185. 1127 Там же, 188. 1128 Cline, 22. 1129 Cline, 1. 1130 Gordon, 123–126. 1131 Norris, 259. 1132 Cline, 111. Выделено курсивом автором. 1133 Там же, 254. 1134 Журнал Ms, октябрь 1975, Vol. 4 (4), 69. 1135 Там же, 71. 1136 Francine Gagnon, “Vivre en solo”, La Gazette des femmes, январь-февраль 1989, Vol. 10 (5), 21. 1137 McCarthy, 211. 1138 Там же, 139. 1139 Там же, 3–4. 1140 Там же, 87–88. 1141 McCarthy, 88. 1142 Там же, 141–142. 1143 Там же, 154. 1144 Там же, 189. 1145 Candace Watson, “Celibacy and Its Implications for Autonomy”, Hypatia, 1987 (лето), Vol. 2 (2), 157. 1146 Cline, 151. 1147 Brown, 199. 1148 Основными источниками этого раздела являются: Judith E. Becket, “Recollections of a Sexual Life, Revelations of a Celibate Time”; Carolyn Gage, “Pressure to Heal”; и: Marny Hall, “Unsexing the Couple”. 1149 Hall, 2. В 1983 г. крупное исследование Ричарда Блумстайна и Пеппера Шварца «Американская пара» «документировало» «смерть лесбийской кровати». Лесбиянки, как там отмечается, реже вступают в сексуальные отношения через два года, чем гетеросексуальные пары через десять лет. 1150 Hall, 3. 1151 Gage, 129. 1152 Hull, 7. 1153 Hull, 3. 1154 Основными источниками этого раздела являются: Dennis Altman, AIDS and the New Puritanism; Philip Berger, “Ten Years of AIDS”: The GP’s Perspective; Mark J. Blechner (ред.), Hope and Mortality: Psychdynamic Approaches to AIDS and HIV; Rhoda Esyer et al., “Sexual Behavior of Male Prostitutes”; Harvey L. Gochros, “Risks of Abstinence: Sexual Decision-Making in the Aids Era”; Robin Gorna, Vamps, Virgins and Victims: How Can Women Fight AIDS; Mary E. Guinan, “Virginity and Celibacy as Health Issues”; Albert R. Johnson and Jeff Stryker (ред.), Risky Sexual Behaviors Among African-Americans; Jeffrey A. Kelly, Changing HIV Risk Behavior; Robert E. Lee, AIDS in America, Our Chances, Our Choices: A Survival Guide; Deborah Lupton, Moral Threats and Dangerous Desires: AIDS in the News Media; L. Stewart Massad et al., “Sexual Behaviors of Heterosexual Women Infected with HIV”; William H. Masters and Virginia E. Johnson, Crisis: Heterosexual Behavior in the Age of AIDS; Joseph G. Pastorek, “Sexually Transmitted Diseases: Should physicians more strongly advocate abstinence and monogamy?”; Ira Reiss, Solving America’s Sexual Crises; Tim Rhodes, “Safer Sex in Practice”; Katie Roiphe, Last Night in Paradise; Steven Schwartzberg, A Crisis of Meaning: How Gay Men are Makibf Sense of AIDS; James Monroe Smith, AIDS and Society. Статистическая информация приведена по следующим источникам: “Report on the Global HIV/AIDS Epidemic (Sub-Saharan Africa) 1998” (Online); “AIDS in Canada: Quarterly surveillance update: August 1997”, prepared by the Laboratory Center for Disease Control, Health protection Branch, Health Canada (Online); “AIDS in Africa: A Brief Overview of the African HIV/AIDS Epidemics”, by the Hollandia Life Reassurance Company Ltd. (Online); International Epidemiology of HIV/AIDS”, by The AIDS Knowledge Base editors; HIV/AIDS Surveillance Report, From Atlanta Center for Disease Control and Prevention, 1997 (2) (Online). Кроме того, были использованы фильм «Джеффри» и различные газетные статьи. 1155 Рок Хадсон (Rock Hudson, настоящее имя – Roy Harold Sherer, Jr.) (1925–1985) – известный американский актер кино и телевидения, снявшийся более чем в 70 фильмах. 1156 Цитата Джонсона из монреальской The Gazette, 15 июня 1992 г. 1157 Цит. по: Kansas City Star, 16 февраля 1996 г. 1158 Я читала «Хаутаун», «Голденбой», «Оргазм» и «Смерть друзей». 1159 Понимание болезни как наказания, возможно, представляет собой самое древнее из приписываемых ему значений. Schwartzberg, 53. 1160 Johnson and Stryker, 128. 1161 Roiphe, 120. 1162 Johnson and Stryker, 129. 1163 Lupton, 136. 1164 Masters and Johnson, 127. 1165 Там же, 141. 1166 The Winnipeg Free Press, 9 ноября 1991 г. 1167 The Toronto Star, 14 мая 1987 г. 1168 Roiphe, 180. 1169 Брахмачарья – в индуизме в узком смысле слова означает половое воздержание. 1170 Kelly, 112. 1171 Передача ВИЧ-инфекции начинается в раннем подростковом возрасте и повышается до двадцати пяти лет. Тридцать процентов грудных детей заражаются ВИЧ-инфекцией от инфицированных матерей. 1172 Toomey, 13. 1173 Calgary Herald, 1 декабря 1991 г. 1174 В одном исследовании, проведенном в 1992 г., отмечается, что 68 процентов мужчин, жены которых в период кормления детей грудью соблюдают целибат, стремились получить сексуальное удовлетворение на стороне. Ng’wshemi et al., 120. Cohen и Trussell (ред.), 135, также пишут: «многие исследователи полагают, что воздержание в послеродовой период является основной причиной высокого уровня сексуальных связей и знакомств». 1175 Kizito и Gacheru, 46. 1176 Статистические данные по зараженным СПИДом на сегодняшний день таковы: 288 541 белых, 240 029 негров, 115 354 латиноамериканца; численность больных представителей другой расовой принадлежности в совокупности составляет меньше семи тысяч человек. Принимая во внимание соотношение негров и выходцев из Латинской Америки к белым жителям США, эти показатели чрезвычайно высоки. 1177 Поколение Х – жители в основном Северной Америки, родившиеся в 1960-е – начале 1980-х гг., в период спада рождаемости после демографического взрыва послевоенных лет, подверженные влиянию сексуальной революции. 1178 Sonja Kindley, “Emotional Promiscuity”, Elle, март 1996 г., 254. 1179 Sonja Kindley, “Emotional Promiscuity”, Elle, март 1996 г., 256. 1180 Gorna, 310. 1181 Gorna, 309. 1182 Masters and Johnson, 114. «Эти данные свидетельствуют о том, что бракованные презервативы далеко не редкость». Кроме того, презервативы могут быть повреждены воздействием солнечных лучей, из-за срока давности и неправильного хранения. На них выпадает от 10 до 15 процентов случаев сбоев в надежности противозачаточных средств, что не предвещает ничего хорошего и в предотвращении СПИДа. 1183 Я слышала это незабываемое замечание во время международной конференции по СПИДу, проходившей в Монреале в 1989 г. 1184 Blechner, 39. 1185 Gochros, 255. 1186 Шансы заразиться ВИЧ-инфекцией при незащищенном анальном половом контакте с зараженным партнером составляют один на пятьдесят – сто половых актов, в то время как при обычном половом акте риск составляет один к пятистам для женщин и один к семистам для мужчин. Там же, 40. 1187 Садхин (sadhin) – в индуизме женщина-аскет, соблюдающая целибат, живущая простой жизнью и избегающая физических удовольствий. Она не имеет права носить женскую одежду и должна коротко стричь волосы. Решение о том, чтобы стать садхин, обычно принимается в начале периода полового созревания, до начала менструаций, и оно необратимо.